Все началось с барабана. У Тольки Арбузова приключилась беда: потерял хлебную карточку. Я, Володька Вахрушев и Толька забрались на чердак нашего дома и держали военный совет. Толька не участвовал в совете. Он сидел в стороне и строгал какую‑то палку. Положение у нас было аховое: две карточки по триста граммов. Итого, шестьсот на троих. Правда, после поездки к Володькиной тетке в деревню еще оставалось полмешка картошки и с ведро моркови. Но все равно харч не тот, когда нет горбушки.

— Ну, что ты, Арбуз, все время варежку разеваешь? То пятерку посеял, теперь… — Володька сплюнул сквозь редкие зубы. — Тоже мне иждивенец.

А мне было жалко Арбуза. Я как мог изобразил на своем лице негодование и строго спросил:

— Где шатался‑то хоть?

— Возле Красных казарм, — буркнул Арбуз.

— Чего тебя туда понесло?

— Связисты на фронт уходили… С музыкой…

— А ты, значит, варежку разинул?

— Ничего я не разинул… Там добра всякого по двору раскидано. Валька с Банного переулка двадцать штук гильз набрал.

Что за человек этот Арбуз! На него кричат, а он сопит, хоть бы когда обиделся; щеки круглые, глаза круглые, уши и те круглые, ну чистый Арбуз.

— Ладно, хватит болтать! — Володька Вахрушев снова цыкнул сквозь редкие зубы. — Где гильзы конопатил, там и карточку посеял. Айда к казармам!

Володька у нас старший. Тут уж никуда не денешься. И во дворе у него авторитет — со старухами и с теми договориться может. А у нас их полный дом. Мужики на фронте, они и командуют. И еще почему ходит в авторитете Володька: дед его был партизаном, когда еще Колчака били, а отец сейчас танкист, три ордена имеет, газета о нем писала.

До Красных казарм от нашего дома рукой подать. Ворота приоткрыты. Часового нет. Тишина. То солдаты пели: «Дальневосточная, даешь отпор…» Теперь тишина.

Долго мы бродили по пустынному, вытоптанному двору. Гильзы, видать, уже собрали другие пацаны. Володька нашел только крышку от котелка, а я трубку от противогаза. Находки мы забросили в крапиву. На что они нам! И вдруг откуда‑то из‑за угла Арбуз крикнул не своим голосом: «Бра — тцы!.. Сю — да — а!..»

Мы с Володькой бросились на крик. Арбуза мы нашли в конце двора за длинным каменным сараем. Он сидел на корточках перед большим барабаном:

— Видали, что я нашел! Сделаем палки — и будь здоров!

— М — да! — Мы восхищенно скребли затылки — повезло Арбузу.

— У Вальки горн есть, — не унимался Арбуз. — Маршировать можно. А если еще Ирку — копилку уговорить, она гармонь отцовскую притащит. Целый оркестр! В госпитале концерты будем давать. Бабка врачу скажет и пропустят. Будь здоров, не хуже артистов!

— Ладно, возьмем, пригодится, — подавив восторг, равнодушно согласился Володька.

О карточке мы, конечно, забыли. Арбуз из разини чуть не превратился в героя. Но мы скоро разочаровались: барабан был порван в двух местах, и довольно основательно.

— Тоже мне барабан, — сказал я, — старьевщик и тот не возьмет.

— Нет, все‑таки барабан ничего, — Арбуз посмотрел на нас несчастными глазами. — Я его заштопаю.

— Ладно, тащи, — процедил наш командир.

Мы взвалили барабан на круглую спину Арбуза. Володька ударил кулаком по рваной барабанной шкуре.

— А — лле, марш! — скомандовал он.

В том году город наш жил напряженно и беспокойно. Правда, над крышами не летали немецкие самолеты, не били зенитки — мы находились далеко от фронта, — но по вечерам тоже были затемнения, ходили дежурные с противогазами. И у ворот женщины с тревогой и надеждой встречали почтальонов. А в их черных сумках почти всегда лежали похоронки.

Шел сорок второй год… У нас, мальчишек и девчонок, тогда не было ни праздников, ни школьных вечеров. Вместо ботинок мы носили сандалии на деревянных подметках. Картошка в мундире считалась лакомством. После школы мы собирали бутылки под горючую смесь и рыли учебные траншеи… Как‑то сразу мы ушли из детства.

Володька жил с бабушкой, которая редко приходила ночевать домой: то в госпитале на дежурстве, то пойдет стирать кому‑нибудь, чтобы свести концы с концами. Мой отец пропал без вести, а мачеха привела в дом другого мужчину. У Арбуза были мать и две маленькие сестренки. Мать работала на военном заводе, иногда по две смены подряд. Дома ее видели редко. За сестренками приглядывала тетка, больная, вечно кашлявшая женщина. Все мы. почти были предоставлены самим себе.

Вот так и образовалась наша коммуна, коммуна трех. Хлебные карточки вместе, лишний кусок вместе. Теперь у нас еще был и барабан. Но в госпиталь нас не пустили. Постучали мы в барабан денек — другой, попугали старух, надоело. Сидим как‑то у себя на чердаке, картошку едим. Молчим. Разморило от еды. А в чердачном окне стекла выбиты, и теплое ночное небо сочится. Звездами перемигивается. И будто никакой войны вовсе нету. Смотрю я на небо, и сердце у меня сжимается. А тут еще Арбуз ни с того ни с сего говорит: «Вот война кончится, меня батя на море свезет, он еще до войны обещался». Я подумал, что вот меня уже батя никуда не свезет. А море, оно, наверно, болыпое — болыпое, как небо…

— Ну вот что! — решительно поднялся Володька Вахрушев. — Хватит тут по тылам околачиваться! Старухи и без нас обойдутся. Надо ехать!

— Куда? — Мы с Арбузом недоуменно переглянулись.

— Я предлагаю, братцы, двинуть на Черное море.

— Ку — да — а? — протянул Арбуз. — Да там же немцы!

— Ну и что? Для этого и едем, чтобы фрицев бить! Шаланду раздобудем, пулемет!

— А что, здорово! — У меня даже мурашки забегали по спине. — Назовем шаланду «Красный мститель»… Ух, я этим гадам за отца!

— А как же, если против торпедного катера?

— Там по обстоятельствам видно будет. Все! Решено!

Арбуз молчал.

— А ты что, молчишь? — толкнул я его в бок.

— Жалко мне мамку…

— Ну и оставайся со своей мамкой! — обозлился Володька и традиционно сплюнул сквозь зубы. — И валяй тогда отсюда и барабан свой забирай…

Арбуз засопел, но не двинулся с места.

— Давай, давай, двигай! — не унимался Володька.

— Чего двигай! — обиженно и сердито заговорил Арбуз. — Сам двигай! У меня дома географический атлас есть… Я три раза из винтовки стрелял…

Ну и Арбуз! Первый раз мы его таким видели.

С этого вечера мы стали готовиться к побегу на фронт. Мы говорили теперь не «пацаны», а «матросы». Адмиралом, конечно, стал Володька. С трудом уговорили мы тетку Арбуза, и она вставила в наши потертые штаны клинья. Мы пренебрежительно теперь называли нашу реку Пронь лужей. А по ночам нам снились море, альбатросы и наш «Красный мститель» с поднятыми парусами и пулеметом на носу.

По карте мы наметили маршрут. Был даже разработан план захвата вражеской подводной лодки. В рюкзаке лежала картошка, полбутылки постного масла, литровая банка с пшеном, несколько луковиц. В ситцевой котомке был припасен хлеб, сэкономленный по сто граммов с каждого дня. Военное снаряжение тоже было: три перочинных ножа, фонарик, футляр из‑под бинокля и старый пугач с отколотой ручкой.

Утром назначенного дня мы собрались у старой водокачки. План был таков: идем пешком до станции Узловая. Это всего десять — двенадцать километров. На Узловой полно воинских эшелонов. В какую‑нибудь теплушку да возьмут. Главное, добраться до фронта. Прощай, любимый город! Арбуз горестно вздыхал. В круглых его глазах металась тоска.

Но не успели мы отойти за водокачку, как словно из-под земли появилась Володькина бабка. Ни слова не говоря, она схватила за плечо нашего адмирала. Мы остолбенели. Бабка потащила Володьку за собой, причитая: «Никуда не пойдешь! Не пущу, не пущу!» Лицо «адмирала» покрылось пятнами. Он пытался освободиться из цепких рук бабки. Но не тут‑то было!

— Бабушка, отпустите его, — жалостливым голосом просил Арбуз. — Он же командир! — И тут же получил жилистую затрещину.

Как она умудрилась, держа Володьку, хлопнуть Арбуза? А Володька еще уверял, что его бабка еле двигается.

Все провалилось в одну минуту. Бабка отпустила Володьку только у самых ворот нашего дома. Мы с Арбузом понуро плелись сзади.

Вечером Володька не пришел на чердак. И мы не осуждали своего командира. А на следующий день выяснилось, что это Арбуз оставил записку матери, где просил «не поминать лихом», и описал все. Потом Арбуз говорил, что у Володьки рука такая же тяжеленная, как у бабки.

Хлебный запас мы съели на следующем совместном заседании. Но еще несколько раз мы собирали мешки и пытались бежать на фронт, к Черному морю. Один раз наш маршрут закончился на двухсотом километре, где нас поймали военные патрули. Потом мы пробовали плыть по реке. Но плот наш налетел на камень… И не наша вина, что мы так и не добрались до фронта…

 

Из дневника Никиты Березина

26 мая 1964 года

Ровно в 17.20 Валька Чернов дал сигнал тревоги. Опять появился этот тип. Что ему здесь надо? Вчера он пытался заговорить с Паганелем. Наверно, потому, что он длинней нас всех. Но Паганеля не обдуришь. Он притворился дурачком и тут же смылся. Тип постоял, постоял, потом по-футбольному саданул консервную банку и зашагал прочь. Сегодня он явился снова и долго сидел на старой бочке около сарая. С чердака нам было хорошо его видно. Пижон, стиляжные ботинки и все такое. Плечи у него дай бог! Загорелый, волосы ежиком. Вообще‑то он похож на боксера. Да нет, никакой он не боксер. Наверно, в милиции работает… Неужели кто пронюхал? Бдительность и еще раз бдительность.

29 мая

Валька Чернов приказал вести мне деловой дневник, а у меня никак не получается. «Эх ты, эмоция! — сказал Валька, дочитав мои записи. — Так только девчонки в своих альбомчиках пишут. Надо, как в вахтенном журнале».

Может, прав Валька. Кончаю с эмоциями!

Сегодня встретил Светку, прошла мимо, фыркнула и, между прочим, не поздоровалась. Ну хорошо, припомним!

30 мая

Сегодня Паганель доложил командиру о том, что в нашей кассе 11 рублей 26 копеек.

В 14.30 приступили к очередному занятию. Тема: «Вязание морского узла».

14.40. После вступительного слова командир приступил к практике.

Начал Паганель. Он долго крутил конец веревки. Даже очки два раза снимал — тоже мне, профессор! И так близко рассматривал веревку, будто собирался ее нюхать. Вот умора!

15.10. На весь двор закричала бабка Паганеля, звала его пить рыбий жир. Какой позор! Паганель демонстративно насвистывал «А у нас во дворе есть девчонка одна». Я давился от смеха. Командир безмолвствовал. На то он и командир!

И все‑таки интересно. Вот сидим мы сейчас на чердаке, а может быть, через какой‑нибудь месяц — другой все газеты мира напишут: «Небывалый прыжок через океан! Трое советских школьников, Валентин Чернов, Никита Березин и Паганель, то есть Сергей Буклин, на плоту «Искатель» переплыли Тихий океан и открыли острова, которые не заметил ни один путешественник…» Торжественная встреча в Москве, как космонавтов, речи, цветы, письма, телеграммы… Открываю одну: «Горжусь была не права Света». Ответ я ей, конечно, не пошлю. Нет, может, и пошлю, немного погодя. А Паганель, конечно, мороженого наестся, лимонного, двенадцать порций сразу. Вальке доклад в Академии наук придется делать, по всем правилам— часа на три. Вот наша географичка за голову схватится! Между прочим, она ему. двойку недавно влепила. Ни за что! За какую‑то там Бурятскую автономную. И кому! Валентину Чернову, знаменитому капитану!

16.00. Ну вот, так я и знал. Валька потребовал вахтенный журнал. Я ему, конечно, не мог показать свои записи. Пришлось наврать: «Не было вдохновения».

Эврика! Буду вести два вахтенных журнала. Один для Вальки, как полагается, другой для потомков.

16.10. Паганель вдруг начал скулить, что он с утра дома не появлялся, боится, что взбучка будет. Скулеж по действовал на капитана, и он отдал приказ временно разойтись по домам.

16.20. Только мы спустились с чердака, как во дворе опять появился тип.