Подозрительную избу мы нашли, увидев лодки, похожие на болотных черных щук, греющихся на солнце. И другое — по колено в воде стоял желтый, как лимон, теленок и смотрел на нас, мигая оранжевыми веками. И тропа с раскисшего берега поднималась вверх, по поросшему соснами бугру. Но будь речка пошире, да побыстрее, да лодки убраны, а теленок не на виду, просвистели бы мы мимо.

Изба-пятистенка стояла под сосенками — серая, обомшелая, с оконцами, похожими на затянутые бельмами глаза.

— Вот наш небоскреб, — ухмыльнулся Никола.

А пройдя по тропинке наверх в темный, укрывистый лес, мы увидели... другие избы, незаметные сверху. Непонятно до головокружения было все вокруг!

С первого взгляда избы и не видно, только утоптанная тропка. Пойдешь по ней до конца и видишь — присела избушка под сосной, приклеилась трубой к стволу. Другого жилья от нее не видно, но опять нащупаешь взглядом тропку и добредешь по ней до следующей.

Там мы разыскали одиннадцать изб и уютное кладбище на солнечном угреве, где посуше да потеплее. Вид у него был прямо-таки завлекательный. Казалось, оно говорило — плюнь на болото и ложись сюда в сушь, в тепло. Отдыхай.

Все избушки болотной деревеньки страдали манией преследования, все прятались как могли. Различие между ними было в одном: штук пять наполовину влезли в землю и прикрывали крыши толстыми моховыми ржаво-зелеными подушками. Остальные маскировались подручными средствами — сосновыми кронами, кустами на крышах. Но если не считать двух старых, полуживых рыжих лаек, то весь поселок был пуст и тих. Лишь из одной избушки слышались громкие, определенные звуки: там, видимо, занимались готовкой — позвякивала посуда и вкусно пахло. Из трубы вдоль ствола сочился голубой дым, лез вверх сквозь хвою и вяз в ней. Над сосной не было видно дыма, а только шевеленье теплого воздуха — струями.

Стуча сапогами, Никола спустился вниз по лесенке, как в яму, ударил ногой в дверь:

— Кто тут есть живой?! Выходи!

В избушке звякнуло и стихло. Не в скором времени к нам вышел маленький, прозрачный старичок с бородой — белым веничком. Он мелко и быстро крестился и что-то пришептывал, шевеля подбородком, отчего казалось, что он быстро и мелко жует.

— Не бойся нас, дедушка, — успокаивал я. — Мы по делу.

— Кого господь дарует? — спросил старичок, тараща глаза. Я объяснил. Старичок быстро-быстро закивал бородой. Потом задрал голову и визгливо крикнул:

— Васька!.. Дрыхнешь?

На тонкой шее старичка взбухли синие канатики.

— Васька!.. Вась!..

Сверху донеслось вопросительное:

— Чаво?

— Ах ты, непутевый, непутевый! — кричал старичок. — Чужане явились. Проглядел! Э-эх, пентюх... — и забормотал, укоризненно тряся головой: — Воистину, не надейся на князи и сыны человеческие... Да слазь же, дубина!

Над головами зашуршало, посыпалась хвоя и шишки. Из веток появились босые ступни, и крупный мужик съехал наземь. От него пахло смолой.

Увидев нас, мужик вздрогнул всем телом, словно лошадь, укушенная слепнем. Рука его потянулась к голове и тотчас опустилась. На нас Васька глядел с великим изумлением, выкатив глаза.

— Сейчас вываляся, — шепнул мне Никола.

Был Васька здоров, как лошадь, но что-то откровенно идиотское проглядывалось в его лице.

Старец повел допрос:

— Спал?

— Был грех, — каялся Васька басом. — Без комарей хорошо, воздух чист.

— Чист, чист! Все спишь. Смотри, душу не проспи. Бог, он все видит, все...

— Отче, прости меня! — пробасил мужик и потупился — бородища прикрывала грудь. — Отче, благослови.

— Бог простит, бог благословит, — весьма сухо ответил старец. — Иди, накорми странников-то. Веди в Михайлову избу, во вторую.

Мы пошагали вместе с богобоязненным мужиком. Он ввел нас в ту, нашу избу. Была она темна и приплюснута, метра в два высотой. Не жилье — гроб. На потолке — матица, у дверей — полати. Мы сели за шершавый стол. Васька ушел и через короткое время вернулся с едой: ломтем черного кислого хлеба, мясом и туеском молока. Выловил пальцем из туеска лесную моль, вздохнул и сказал:

— Чашек не дам. Опоганите.

Сел в сторонке и, почесываясь, ворочаясь на скамье, глядел, как едим.