Рассматривая роль огня-кормильца в жизни первобытного человека, нельзя не вспомнить о важных находках, относящихся к верхнему палеолиту. Речь идет о фигурках женщин, получивших романтическое название «палеолитические Венеры». Эти миниатюрные статуэтки (размер колеблется в пределах 3–25 сантиметров), которые находят по всей Евразии от Франции до озера Байкал, имеют между собой поразительно много общего. Относятся они к периоду 20–30 тысяч лет до н. э., хотя древнейшую, найденную в Германии так называемую Венеру из Холе-Фельс относят к более раннему периоду — 35–40 тысяч лет назад. Изготавливали такие фигурки из костей, бивней, мягких пород камня, встречаются и фигурки из обожженной глины — это первый в истории пример ее использования. На территории нашей страны самая большая коллекция Венер представлена на воронежской стоянке Костенки (10 фигур из известняка и бивня мамонта) и иркутской Мальте (более 30 фигурок, в основном из бивня мамонта). Мальта — самый восточный ареал нахождения подобных статуэток.

Изображенных на них женщин не назовешь миниатюрными, в основном все они отличаются пышными формами, так что сомнений в том, что перед нами именно женщины, нет никаких. Женское начало подчеркивается и даже утрируется — грудь, бедра, ягодицы, живот имеют преувеличенные размеры (некоторые исследователи даже полагают, что это изображения беременных или больных женщин). Фигурки эти, что особенно важно, нередко находят у очагов, иногда в тайниках рядом с очагом. Некоторые фигурки, например в поселении Мальта, имеют отверстие в ногах, скорее всего, их носили на шнурке на шее.

Делалось много предположений относительно того, кого изображают эти пышнотелые женщины. Одни видели в них богинь плодородия, воплощение культа женщины (М. Герасимов), другие символы объединения рода, «женщин-прародительниц» (П. Ефименко), исполнительниц охотничьих обрядов (С. Замятин), сверхчеловеческих существ, владычиц природных сфер и явлений, связанных и с культом мертвых (А. Окладников). Наиболее интересной представляется версия этнографа С. Токарева, считавшего этих женщин хозяйками очага и хранительницами огня.

Известно, что у многих народов, готовивших пищу на открытом огне, сохранялся культ так называемой матери огня. Примеров можно привести великое множество. Так, скажем, у хакасов хозяйка огня — иногда «белая красивая, обнаженная женщина», иногда полная женщина в пестром платье и платке, но чаще всего седовласая старушка. Как и положено, хакасы хозяйку обязательно кормили — делали это каждое утро. По хакасским поверьям: «Когда огонь свистит, это означает, что хозяйка огня захотела кушать». Характерно, причем для многих культур, что через хозяйку огня пища передавалась и другим духам: хозяевам гор, воды и т. д. Она же помогала в охоте: «В тайге мужчины, когда начинают промысел, в первую очередь кормят хозяйку огня. Она помогает в добыче зверей. Благодаря ее помощи за зверьми не надо будет далеко ходить»[37]Бурнаков В. А. Указ. соч. С. 34.
.

Отметим, что огонь чаще всего персонифицировался в образе именно старой женщины. У ханты и манси существовало почитание «матери огня», «огненной старухи». В селькупской сказке она старуха, «кожа ее как огонь горит». У эвенков она «бабушка». По наблюдениям известного специалиста по верованиям эвенков этнографа А. Ф. Анисимова, «хозяйка чума, прежде чем кормить семью, кормила духа чумового огня, бросая в огонь наиболее лакомые кусочки и приговаривая: „На, ешь, сыта будь, зверя дай, чтобы сыто было!“ Встречая оленье стадо, хозяйка обращалась к той же „бабушке“ с просьбой: „Стереги лучше, сделай так, чтобы стадо больше стало“»[38]Анисимов А. Ф. Религия эвенков в историко-генетическом изучении и проблемы происхождения первобытных верований. М.—Л. 1958. С. 94–95.
. При перекочевке хозяйка сама переносила золу от старого очага на новое место и почтительно приглашала «бабушку» поселиться в новом жилье.

У многих народов Сибири и Дальнего Востока долгое время сохранялась традиция вырезать из дерева так называемых «болванчиков». Так, С. П. Крашенинников во время своего путешествия по Камчатке в 1730-е годы описал такие фигурки в юртах камчадалов (в то время так собирательно называли все малые народы полуострова). «Болванчики» выполняли самые разные функции, но прежде всего их считали хранителями дома, очага. Почтения им местные народы особого не оказывали, но «кормили» каждый вечер. С. П. Крашенинников отмечает, что одни болванчики «в потолок над очагом тыкаются», другие воплощают «тех бесов, кои в женской их пол вселяются во время плясания», а третьих вырезают на праздник (аж в количестве 55 штук), сажают в ряд, кладут перед каждым ложку с едой. Когда же считают, что они поели, связывают их в пучок и «с воплем и плясанием в огонь бросают»[39]Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки. М. —Л. 1949. С. 416–419.
.

У чукчей и коряков существовали деревянные фетиши, изображавшие женщину; в их обязанности входило охранять семейное благополучие, оленьи стада (то есть главный источник существования и пропитания). Алтайцы изготавливали тряпичные куклы, называемые «бабушка», которые передавались по наследству по женской линии[40]Токарев С. А. К вопросу о значении женских изображений эпохи палеолита, «Советская археология», 1961, № 2. С. 556.
. Обские угры изготавливали особые куколки на всех этапах жизни женщины от рождения до смерти. Обращает особое внимание тот факт, что куклы эти не имели лица (как и палеолитические Венеры), чтобы в них не вселились «духи»[41]Золотарева Н. В. Антропоморфизация в традиционной культуре обских угров. Вестник Томского университета. Культурология и искусствоведение. 2012, № 1 (5). С. 11–17.
.

Известно о существовании каменных амулетов у коряков, которые назывались весьма характерно — аняпэль, что буквально означает «маленькая бабушка». С помощью аняпэль, подвешивая его особым образом, гадали при наречении имени новорожденному. После гадания амулет «кормили», смазывая жиром оленя, и украшали бусинами[42]Северная энциклопедия. С. 427.
.

На местах святилищ нередко встречаются деревянные идолы, часто они воплощают дух хозяйки места. Так, хорошо известно изображение Духа хозяйки полуострова Ямал.

Палеолитические Венеры — женщины с ярко выраженными, подчеркнутыми женскими формами, находившиеся обычно рядом с очагом или в закутке для хранения предметов первой необходимости (вряд ли в первобытных жилищах хранили в специальных углублениях что-то, кроме самого важного), скорее всего, являлись покровительницами домашнего хозяйства, которое уже в тот период стало прерогативой женщины. Дух хозяйки дома в первую очередь отвечал за приготовление пищи и все, что с этим связано, в том числе и за очаг, важнейший инструмент приготовления пищи. Еда была главной ценностью в то время, чудом и таинством, ее приготовление — само по себе магическим обрядом. Добытая или сохраненная с величайшим трудом, но испорченная в процессе приготовления пища становилась несчастьем для семьи. Неудивительно, что женщина, занимавшаяся стряпней, нуждалась в «поддержке» магических сил не меньше, чем мужчины, занимавшиеся охотой. Это покровительство ей оказывала маленькая «хозяйка», бывшая всегда рядом. Может быть, именно поэтому ее в некоторых случаях носили на шее в качестве амулета, а то, что она была подвешена за ноги, то есть висела вниз головой, — факт, смущающий многих исследователей неуважением к «великой богине», — позволяло «общаться» с ней: приподняв ее и глядя ей в «лицо», можно было с ней «советоваться». Не говоря уже о том, что пробивать дырку в голове было бы еще большим неуважением.

Позднее, когда приготовление и разнообразие пищи становится делом более обыденным, такие фигурки теряют свое былое значение. Археологические данные более позднего времени, эпохи неолита и энеолита, подтверждают это. Известно немало находок женских статуэток, однако они менее выразительны, более схематичны, их роль уже более обыденная. Позже они трансформируются в «болванчиков», «кукол», «бабушек», начинается дробление функций, хотя многое и сохраняется, пусть и в новых формах. Отмечу также, что, возможно, и такое странное суеверие, как «куриный бог», то есть камешек с дыркой, который некоторые и по сей день, пусть и в шутку, вешают на шею, тайно надеясь на удачу и везение во всех делах, является отголоском старинной традиции носить с собой «хранительницу».

Хозяйка дома и очага в поздних верованиях предстает в образе старухи, что еще важнее — «бабушки». Кто, как не старшее поколение женщин, является хранителем хозяйственного опыта поколений, кто, как не бабушка, учит подрастающее поколение искусству приготовления пищи? Все эти деревянные, кожаные и тряпичные куклы у разных народов всегда находятся во владении женщин, именно им они помогают в непростом деле ведения хозяйства, готовки, кормления семьи.

Саму «хозяйку» обязательно кормят, за это она кормит остальных духов-покровителей людей (кормление — главная функция хозяйки), а также следит за тем, чтобы людям сопутствовала удача в обеспечении себя едой. Она хранит и поддерживает очаг, оберегает стада оленей, помогает в добыче зверей.

Русские народные сказки также сохранили память о женской помощнице. В сказке «Василиса Прекрасная» купчиха, умирая, дарит дочке куколку и завещает: «…когда приключится какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета». Вскоре помощь понадобилась: злая мачеха взвалила на плечи нелюбимой падчерицы всю домашнюю работу. Хорошо, что у Василисы была ее куколка: «Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, когда все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая: „На, куколка, покушай, моего горя послушай…“ Куколка покушает, да потом даст ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки… Хорошо было жить ей с куколкой». Куколка, помощница по дому и утешение в беде, помогла Василисе справиться с хозяйством и в доме бабы-яги. Потом Василиса и царевной стала, и мужа, и богатство получила, «а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане».

Сохранился в славянских, в том числе русских, сказках и еще один женский образ — странный, таинственный, противоречивый и вполне первобытный. Речь идет о бабе-яге. Надо отметить, что страшные старухи, живущие в лесу и чаще всего ворующие детей, чтобы их съесть, встречаются и в сказках других стран. Но только славянские сохранили этот образ во всей его яркости и древности.

Начать надо с того, что баба-яга (она же Яга Ягишна, Баба Яга, яга-баба; известна и под другими именами) существо очень многоплановое. Еще В. Пропп отмечал три типа бабы-яги: яга-дарительница, помогающая героям, яга-похитительница, крадущая детей и пытающаяся их изжарить в печи, и яга-воительница, избивающая героев, как правило, своим пестиком[43]Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. М., 2000. С. 36.
. Это только в общих чертах, а так ее функции в сказках гораздо разнообразнее. При всей своей противоречивости (а исследователи неутомимо выдвигают совершенно разные теории относительно сущности и назначения этой старухи) мы знаем о бабе-яге довольно много.

Живет она в избушке на курьих ножках (иногда бараньих, а иногда и оленьих рожках) или «петушьей горляшке»[44]Великорусские сказки Пермской губернии. Сборник Д. К. Зеленина. М., 1991. С. 60, 61. Даль В. И. О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб., 1996. С. 324.
. Иногда эта избушка выглядит устрашающе: «Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо дверей у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная» (104). Но чаще всего это просто избушка на ножке, которая подчиняется магическому заклинанию, известному всем сказочным героям: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а к нам передом». Кстати, охотничьи домики на высоком шесте (очень похожем на ногу) были широко распространены в Сибири и на русском Севере.

Жительница избушки часто имеет подчеркнутые женские формы: «Вошел в избушку Иван гостиный сын, а там лежит баба-яга костяная нога, из угла в угол, титьки через грядку висят» (224). «Яга Ягишна, Овдотья Кузьминишна, нос в потолок, титьки через порог…»[45]Пропп В. Исторические корни… С. 56.
. Сразу обратим внимание, речь идет именно о грудях, то есть подчеркивается кормящий, а не детородный орган.

Магические возможности бабы-яги разнообразны. Она владеет разными волшебными предметами: клубочком, указывающим дорогу, богатырским конем, которому не страшен ни огонь, ни вода, мечом, не знающим поражения, золотыми молодильными яблоками, сапогами-скороходами, ковром-самолетом, Моголь-птицей, которая может доставить героя в любое место, живой и мертвой водой. Она хранительница волшебного огня, который может сжечь злую мачеху и принести счастье Василисе. Она всегда знает, где найти украденную героиню, как к ней добраться и как ее отвоевать у врагов, которые, кстати, часто являются ее же родственниками. Она своего рода посредник между миром простых людей и иным, сказочным.

Баба-яга властительница леса и всего живого. В сказке о Кощее Бессмертном младшая сестра отправляет Ивана-царевича к старшей: «Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики — зверь лесной, другие ответчики — птица воздушная, третьи ответчики — рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете — все ей покоряется» (157). Она повелевает и стихиями: «Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со всех сторон поднялись, повеяли ветры буйные, только изба трясется!» (272). А Василисе сообщает, что и день, и ночь, и солнце у нее в услужении: «Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?» — «Это день мой ясный», — отвечала баба-яга. «Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?» — «Это мое солнышко красное!» — отвечала баба-яга. «А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?» — «Это ночь моя темная — всё мои слуги верные!» (104).

Такая многоплановость, неоднозначность и противоречивость бабы-яги ставит исследователей в тупик. Кто-то считает ее сторожем потустороннего мира, кто-то — повелительницей всего живого, кто-то — воплощением самой матери-сыра́-земли. Скорее всего, баба-яга воплощает в себе самые разные начала и никакого противоречия здесь нет. Это образ древнейший, первобытный, относящийся к тому времени, когда не было еще религий и даже просто сложившейся системы верований, а следовательно, отсутствовало четкое разделение по магическим функциям. Это позже божества и духи отвечали каждый за свой «участок», что отражало сформировавшееся разделение труда в обществе и вообще социальную стратификацию. В древности же рождение, жизнь и смерть были неотделимы друг от друга. И были едины для всего сущего — людей, животных, птиц, земли, ветра, огня, воды. Как любая стихия, баба-яга могла помогать, спасать, оживлять и губить, уничтожать, убивать.

Как любую стихию, бабу-ягу надо было кормить. Она в сказках прожорлива: «…начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха» (104). Не гнушалась баба-яга и человечиной, что нисколько не противоречит ее древнему облику. Даже если не касаться вопросов человеческих жертвоприношений и людоедства, были еще и брошенные или потерявшиеся дети, а также пропадавшие люди, не возвращавшиеся к племенному очагу. Что было естественней всего предположить древнему человеку? Что их поглотила мать-сыра́-земля, костяная нога, прожорливая ненасытная старуха.

Но баба-яга не только и не столько ест, сколько кормит сама. Еда в системе единства жизни всего сущего играла важнейшую роль. Чтобы существовать, все должно питаться; как уже отмечалось, в древности это относилось ко всему, что есть на земле, включая огонь, ветер, кукол-болванчиков и прочего. Поэтому кормление является важнейшей функцией бабы-яги. Она прежде всего — хозяйка, и это главная ее суть и ипостась. Поначалу старуха в сказках, как правило, настроена по отношению к герою подозрительно или даже враждебно. Но он знает магическую фразу и напоминает о ее обязанностях хозяйки. И тут происходит преображение: баба-яга просто не может отказать герою в кормлении, а разделив пищу, не может отказать и в помощи. Совместный прием пищи — нерушимый закон гостеприимства, он же создает дружескую связь между сотрапезниками.

Важно и то, что при совместной еде как бы возникает некая степень родства; это явление, вероятно, древнейшего порядка. Свидетельством этому являются традиции, сохранявшиеся в XIX веке так называемыми примитивными народами: «Только члены семьи или рода могут участвовать (в трапезе). Если чужеземцу разрешается принимать участие, то этим он принимается в род или становится под его защиту»[46]Nilsson M. P. Primitive Religion. Tubingen, 1911. P. 75. Цит. по: Пропп В. Исторические корни… С. 276.
.

Вот несколько эпизодов из русских сказок, иллюстрирующих гостеприимство бабы-яги.

«Входит в нее (избу) царевич; там сидит баба-яга. „Фу-фу! — говорит. — Доселева русского духа видом не видано, слыхом не слыхано, а нониче русский дух в виду является, в уста мечется! Что, добрый мо́лодец, от дела лытаешь али дела пытаешь?“ — „Ах ты, старая хрычовка! Не ты бы говорила, не я бы слушал. Ты прежде меня напой-накорми, да тогда и спрашивай“. Она его напоила-накормила, вести выспросила и дала ему своего крылатого коня: „Поезжай, мой батюшка, к моей середней сестре“» (172).

«Увидала его баба-яга и говорит: „Доселева русского духа слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне русский дух воочью проявляется! Отколь идешь, добрый мо́лодец, и куда путь держишь?“ — „Эх ты, старая ведьма! Не накормила, не напоила прохожего человека, да уж вестей спрашиваешь“. Баба-яга поставила на стол напитки и наедки разные, накормила его, попоила и спать уложила, а поутру ранехонько будит и давай расспрашивать» (224).

«Увидя Ивана-царевича, баба-яга сказала: „Фу-фу-фу! Как доселева русского духу слыхом не слыхано, а нынче русский дух воочью совершается. Зачем ты, добрый мо́лодец Иван-царевич, сюда зашел, волею или неволею? Я здесь живу уже сорок лет, а никакой человек мимо меня не прохаживал, не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала; а ты как сюда забрел?“ — „Ох ты, глупая старая баба! — в ответ сказал Иван-царевич. — Ты прежде меня, доброго мо́лодца, напой-накорми, да тогда и спрашивай“. Яга-баба тотчас вскочила, собрала на стол, напоила, накормила царевича и в бане выпарила и стала опять спрашивать: „Как ты сюда зашел, добрый мо́лодец, волею или неволею?“» (562).

Даже Василисе, не произнесшей магической ритуальной фразы, баба-яга все-таки оставила самую малость на пропитание: «только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины». А в одной сказке об Иване-дураке еще и «брякнулась о землю, сделалась красавицей», чтобы, видимо, было приятно с ней за одним столом сидеть[47]Даль. О поверьях, суеверьях… С. 325.
.

С едой связаны и другие славянские бабы-яги. В словацкой сказке «Заколдованный замок» баба-яга, хотя намерения у нее не слишком добрые, героя первым делом кормит, «встречает ласково, обедать сажает. Накрывает на стол, ставит миски, а сама бежит в кухню за похлебкой». А в чешской она называется «красная баба-яга» и является героине в трудную минуту. Что важно: пытаясь разгадать непонятные слова старухи, герой вспоминает, что «красная баба всегда сидела в кухне на чурбаке», то есть место ее обитания на кухне. Под этим чурбаком и находят клад (сказка «Ян Деда и красная баба-яга»)[48]Словацкие сказки. Из собрания Павла Добшинского в обработке Марии Дюричковой. Братислава, 1988. С. 56. http://hobbitaniya.ru/czech/czech65.php .
.

В сказках разных народов встречается мотив старухи-колдуньи, живущей в «пищевых» домиках в лесу. У французов это хорошо известный пряничный домик из сказки Шарля Перро: «Когда солнце было уже высоко, Мари и Жан вышли на поляну, посреди которой стоял домик. Необычный домик. Крыша у него была из шоколадных пряников, стены — из розового марципана, а забор — из больших миндальных орехов. Вокруг него был сад, и росли в нем разноцветные конфеты, а на маленьких деревцах висели большие изюмины». В немецком варианте, собранном братьями Гримм, «сделана избушка из хлеба, крыша на ней из пряников, а окошки все из прозрачного леденца». И старушка поначалу детей угощает: «Она взяла их обоих за руки и ввела в свою избушку. Принесла им вкусной еды — молока с оладьями, посыпанными сахаром, яблок и орехов»[49]Перро Ш. Волшебные сказки. М., 1993. С. 102. Гримм В. и Я. Сказки. М., 2005. С. 95–96.
. И в том и другом случае важно то, что, видоизменившись с веками, сказка сохранила ту же идею, что гораздо ярче высвечивается в русских и славянских сказках: в темном глухом лесу, в избушке, живет колдунья, связанная с едой, дом ее сделан из самых вкусных вещей, она угощает голодных гостей, она же является и угрозой для них. Она кормит и кормится, в этом ее главная функция.

Съедобный домик есть и у русских. Так, у В. Даля встречаем «избушку на курьих ножках, пирогом подперта, блином покрыта» (аналогично и в сказках Афанасьева, 97). А в детских садах уже не одно десятилетие развлекают детей частушками:

Впрочем, дому бабы-яги свойственна та же многоплановость, как и его хозяйке. Его можно съесть. Но и он может съесть. Вспомним, что у него «вместо замка — рот с острыми зубами», дверь иногда кусается, пытаясь остановить беглецов, а чтобы умилостивить дом и все в нем, их надо покормить — маслом ворота, ступу конопляным семенем, мясом собаку[50]Неизданные сказки из собрания H. Е. Онучкова. СПб., 200. С. 206.
.

Баба-яга в сказках особенно агрессивна по отношению к детям, их хочет изжарить себе на пир, причем именно как деликатес, а не потому, что голодна. Их похищает, заманивает, запирает в своей избушке. Есть ли здесь связь с древнейшими жертвоприношениями великой хозяйке всего сущего? Потому ли так происходит, что именно дети чаще всего пропадали в диких лесах древности, да и в более поздние времена? А может быть, дело в том, что дети не знают ритуальных заклинаний, никогда не обращаются к ней как к хозяйке, не напоминают о долге гостеприимства? Или здесь уже присутствует более поздний воспитательный момент — у бабы-яги чаще всего оказываются непослушные дети, нарушившие родительские наказы. Во всяком случае, взрослые герои, как правило, получают от Хозяйки еду и помощь.

Многие атрибуты, приписываемые бабе-яге, указывают на ее связь с древностью, с одной стороны, и с приготовлением пищи, с другой. Вокруг ее дома торчат черепа на палке, в некоторых случаях звериные, а в других и человечьи. Сохранились свидетельства, что череп служил своего рода оберегом жилища первобытного человека и, скорее всего, его надевали на шест. Схожие традиции были зафиксированы в охотничьих культурах в XIX веке: так, среди народов Сибири было распространено представление о том, что голова дикого животного является вместилищем его души, она занимала почетное место или около жилища, или перед входом, или иногда даже внутри. У различных народов Кавказа во время жертвоприношения «голова животного (обычно козла или барана, а по большим праздникам — быка) посвящалась божеству, ее насаживали на шест неподалеку от алтаря»[51]Байбурин, Топорков. У истоков этикета… С. 139.
.

Баба-яга является и хозяйкой огня — главной ценности древнего человека. Более того, ее огонь горит тогда, когда другие огни гаснут и не зажигаются, несмотря на все усилия. Она связана с очагом, печью, она «руками уголья гребет»; «На печке лежит»; «Языком сажу загребает»; «Сама лежит на лавке, а зубы на печи»[52]Цит. по: Пропп. Указ. соч. С. 59.
. Ее окружает все необходимое для приготовления пищи: ступа и пест, кочерга и помело, она ловко накрывает на стол, достает посуду и скатерть (гости все-таки, хотя и незваные). В запасе у нее есть и хлеб, и пироги, и похлебка, и всякая живность (поросятина, курятина), и напитки всякие. Но чаще всего это просто пища, не конкретизированная, насыщающая героя, дающая ему силы для грядущих подвигов. Большие до утрированности груди, которые подчеркиваются в ее облике, как и в женских фигурках древности, также являются символом вскармливания, питания.

Конечно, сказки лишь отзвуки былых верований и представлений. Последующие эпохи внесли свои корректировки и исправления. Но связь бабы-яги с древними символами и с функцией кормления очевидна. Она хозяйка и кормилица всего сущего. И в этом случае нет никакого противоречия между слиянием образа бабы-яги и Золотой Бабы, о которой упоминают иностранцы, посетившие Русь в XV–XVI веках. С. Герберштейн (в России побывал в 1517 и 1526 годах) пишет о «Золотой Бабе», которую он транслитерирует как «Slata baba», — о «Золотой Старухе», идоле, изваянии старухи с ребенком, стоявшем на берегу Оби. Интересно, что в немецком тексте он заменяет «старуху» понятием «праматерь»[53]Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 160.
.

Вслед за ним английский посланник Дж. Флетчер, посетивший Россию в 1588 году, в главе о пермяках, самоедах и лопарях отмечал: «…что касается до рассказа о золотой или яге-бабе (о которой случалось мне читать в некоторых описаниях этой страны, что она есть кумир в виде старухи), дающей на вопросы жреца прорицательные ответы об успехе предприятий и о будущем, то я убедился, что это пустая басня»[54]Флетчер Дж. О русском государстве. М., 2002. С. 113.
. Далее он указывает на скалу близ устья Оби, похожую на «женщину в лохмотьях с ребенком на руках», — месте, судя по его описанию, священном для самоедов.

Как уже отмечалось, баб таких, «хозяек мест», в Сибири и на Севере России сохранилось много и в более поздние эпохи. Будучи объектом поклонения и почитания, они в некоторой степени являются отражением некоего общего для различных народов древнего культа, об остатках которого в разных проявлениях и идет речь. Кстати, в некоторых сказках баба-яга — «золотая нога» (161) и хранительница золота.

Первоначально грозная, но и благодетельная как любая стихия, богиня (хотя это позднее понятие и не совсем подходит для верований первобытного человека, вернее было бы назвать ее силой или естеством) со временем трансформировалась в разные облики и образы, ее функции дробились и распределялись по богам, божкам и духам. Частица ее есть в загадочной и древней шумерской Ки — богине матери, воплощении земли; древнеегипетской Исиде — великой колдунье, покровительнице семьи и детей, плакальщице над умершими; древнегреческой Кибеле — великой матери богов, олицетворении природы; Деметре — «матери-земле» и в ее дочери Персефоне, которая, подчеркнем, одновременно и кормилица всего сущего, богиня плодородия, и хозяйка царства мертвых; славянской богине Макоши, которую называют богиней судьбы, удачи и плодородия. Список этот бесконечен, богини-праматери, хозяйки всего сущего и кормилицы людей, встречаются во все времена и во всех уголках земли. Память сохранила великий первоначальный образ и в иных, локальных формах — бабе-яге, хозяйке очага, хозяйке места.

Злая колдунья, подчиняющаяся законам гостеприимства, встречается у разных народов. Так, в чукотской сказке всемогущая Катгыргын — повелительница рыб, животных и даже растений, могла превратить человека в любое животное, творила людям зло. Она старуха — «худая, горбатая, нос крючком, голова торчком, зубы как клыки у моржа — длинные-предлинные». Заблудившегося охотника она хочет сделать своим слугой.

«Ладно, — говорит, — согласен. Только накорми меня сначала.

Тряхнула старуха волосами — тут сразу оленья упряжка появилась. А на нартах всевозможные кушанья — и тюленья печенка, и оленина, и мясо вяленое, что копальхой называется. Все перепробовал Тынэн, наелся досыта и еще за пазуху кое-что сунул!» [55]Сказки народов Севера. Л., 1991. С. 63.
.

В великорусских сказках Пермской губернии, записанных Д. К. Зелениным в 1908 году, есть сказка «Ювашка Белая Рубашка». Она груба и порой нелогична, но в ней баба-яга не просто кормилица, она и производительница еды, живое, хотя и физиологически неприятное воплощение пищи. «Яга Ягишна лежит, в стену уперла ногами, а в другу головой. „Фу-фу, русского духу отроду не слыхала, русский дух ко мне на двор пришел?..“ Сказал он: „Напой, накорми, тогда у меня вестей расспроси!“ Она сейчас пернула, стол поддернула, бреснула, щей плеснула, ногу подняла и пирог подала, титечками потрясла и молочка поднесла, ножки возняла и ложки подала». Вся эта не слишком аппетитная процедура повторяется трижды, у трех сестер, и Ювашка у всех трех с удовольствием ест.

Потом начинается неразбериха. Ювашка убивает братьев баб-яг, Идолищ многоголовых, на обратном пути заходит к каждой, подслушивает про готовящиеся ему козни, благодарит каждую: «Спасибо, стара сука, на старой хлебе-соли!» («Что накормила его», — поясняет рассказчик). Убивает двоих и заковывает в железа третью. И вновь уже с друзьями оказывается у Яги Ягишны, сватать ее дочь, и вновь повторяется вышеописанный ритуал, слово в слово. Яга велит им сослужить три службы: съесть десять пудов хлеба, выпариться в перетопленной бане, выпить все посуды воды. То есть гостеприимство и кормление принимают утрированные формы. К счастью, у Ювашки были с собой помощники, евшие, парившиеся и пившие без меры. В итоге Ювашка женился на дочери Ягишны и привез их обеих (и мамку Ягишну в облике кобылы захватил!) к себе домой[56]Великорусские сказки Пермской губернии. С. 61.
.

Интересную параллель находим в японской мифологии. Там существует богиня еды, «дева-богиня великой пищи», известная под разными именами. Она не просто покровительствует пище, она ее производит в прямом смысле и ничуть не более приятным способом, чем русская баба-яга. Согласно одному из мифов, бог луны Цукуёми (Тукуёми) был послан своей сестрой, богиней солнца Аматэрасу, на поиски богини пищи Укэмоти-но ками. Найдя ее, Цукуёми вошел в ее жилище и был приглашен к трапезе: «Вот, Укэмоти-но ками головой вертит: повернет в сторону страны — выходит изо рта вареный рис, повернет в сторону моря — выходит изо рта то, что с плавником широким, и то, что с плавником узким, повернет в сторону гор — выходит изо рта то, что с грубым волосом, и то, что с мягким волосом. Вот, все эти вещи всех видов на сотню столиков были поставлены и в дар поднесены». То есть богиня угощала гостя главными видами пищи: злаками (рисом), рыбой и мясом животных. Но гость оказался неблагодарным: «И разгневался тогда Тукуёми-но ками, и, раскрасневшись, так сказал: „Это скверна и унижение. Какова дерзость — кормить меня тем, что выплюнуто из твоего рта!“ Сказавши так, он вынул меч, ударил и убил Укэмоти-но ками». Из убитой богини произошли: из головы «коровы и лошади, из лба — просо, из бровей — тутовые коконы, из глаз — куриное просо хиэ, из чрева — рис, из потайного места — пшеница, бобы и фасоль»[57]Нихон сёки — анналы Японии. T. 1. М., 1997. С. 130.
. В итоге богиня-солнце навсегда поссорилась с братом-луною, а появившуюся в результате гибели еду использовала для прокормления богов и людей. Получается, наш Ювашка-Ивашка умнее, он не побрезговал едой, «произведенной» бабой-ягой, и получил все, что хотел в жизни.

Согласно «Кодзики» (буквально: «Записи о деяниях древности»), один из важнейших японских богов Сусаноо, ставший причиной сокрытия богини солнца Аматэрасу в Небесной пещере, «изгнан божественным изгнанием» и просит еды у богини Оогэцухимэ. Та вынимает яства изо рта и носа и начинает стряпать, но Сусаноо, решив, что она хочет испортить еду, убивает богиню. Из головы убитой Оогэцухимэ рождаются шелковичные черви, из глаз — рис, из ушей — просо, из носа — красная фасоль, из гениталий — пшеница, из зада — соевые бобы[58]Норито. Сэммё. М., 1991. С. 97.
. Следы культа этой богини и обряды, посвященные ей в определенные дни, сохранились в Японии по сей день.

Появление пищи для прокормления рода человеческого в мифах народах мира имеет много общих закономерностей, что позволяет делать вывод о древности и универсальности этого явления, уходящего корнями в доисторическое прошлое. Создание и производство еды (именно так, а не добыча и результат труда, что уже позже связалось с мужской сущностью), как правило, связаны с женским образом. То есть изначально кормилицей всего сущего, дающей и поддерживающей жизнь человеческого рода и мира, его окружавшего, считалась Великая богиня-мать, богиня-земля, богиня-любовь, богиня-плодородие и т. д., которая присутствует во всех мифологиях с древнейших времен. Именно кормилицей, а не матерью, так как эти функции не всегда совпадают. Она не была прекрасна, как многие из ее последующих воплощений, она была стихия — страшная, пугающая, грозная, истребляющая, но и дающая жизнь в виде пищи.

Пищу она производила тремя путями. Первый — он представляется самым древним — просто из ничего, из самой себя, взмахнув рукой, из своего пота, выплюнув, или другими еще более неприятными способами. Для создания еды ей не нужно ничего, она сама является ее воплощением. Так появляется еда в русских и славянских сказках, в мифах народов русского Севера, в японском сказании о богине пищи.

Второй — оказавший большое воздействие на последующее мировоззрения человека и, видимо, подвергшийся воздействию более поздних верований — заключается в том, что пища появляется в результате гибели богини или какого-то другого существа. Жизнь в этом случае становится продолжением смерти, они неразрывно связаны и перетекают одно в другое. Более того, появление пропитания, а следовательно, и сама жизнь возможны только как результат смерти. Так, Хаинувеле, одна из божественных дев в мифологии Восточной Индонезии, была убита односельчанами. Из частей ее тела, разрубленных и закопанных в разных местах, выросли разнообразные корнеплоды, являющиеся важнейшим источником пропитания местных жителей[59]Мифы народов мира. Т. 2.
. В русских сказках из частей тела убитой героини вырастает яблоня с золотыми яблочками. Наконец, знаменитое библейское — «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24) также отголосок древнейшей идеи воскрешения через смерть. Причем если рассматривать это высказывание в прямом, а не метафорическом смысле, то оно также связано с едой, если зерно в земле не «погибнет», не начнет разлагаться, то не вырастет новый колос. Не случайно в сложившихся мировых религиях богиня (или иногда уже и бог) плодородия нередко является и богиней подземного царства мертвых.

Наконец, третий, наиболее поздний способ мифологического «создания» человеческой пищи, скорее всего появившийся уже в эпоху начала земледелия и скотоводства, заключается в том, что божество или его посланник рождают пищу тем же путем, что и человека, и животных. В неолитическом поселении Чатал-Хююк, относящемся к VIII–VI тысячелетиям до н. э., найдены глиняные женские фигурки — в одном случае древнее женское божество рожает быка, в другом барана. В английской мифологии прародительницей еды является волшебная свинья: «И на Пшеничном Поле в Гвенте она разрешилась пшеничным семенем и пчелой. И поэтому с того дня и до сих пор Пшеничное Поле в Гвенте — это лучшее место для пшеницы и пчел. И в Ллонионе в Пембруке она разрешилась зерном ячменя и зерном пшеницы. Поэтому и вошел в поговорку ячмень из Ллониона»[60]Легенда о Тристане и Изольде. М., 1976. С. 13.
.

Представление о еде как об источнике жизни воспринимается в древних мифах и сказаниях и буквально — еда дает новую жизнь, она входит в человека, а выходит новым существом. Не случайно во многих мифах и сказках еда — лучшее средство от бесплодия или способ появления на свет божественных существ. Многие исследователи древних верований считают, что прием пищи символизирует половой акт.

Так, в русских сказках порой, чтобы забеременеть, нужно съесть рыбу или какой-нибудь плод: «Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала. И вот разом забрюхатели: и царица, и ее любимая кухарка, и корова, и разрешились все в одно время тремя сыновьями: у царицы родился Иван-царевич, у кухарки — Иван кухаркин сын, у коровы Иван Быкович» (137).

«Король приказал эту щуку вымыть, вычистить, изжарить и подать королеве. Повара́ щуку чистили да мыли, помои за окошко лили: пришла корова, ополощины выпила. Как скоро повара щуку изжарили, прибежала девка-чернавка, положила ее на блюдо, понесла к королеве, да дорогой оторвала крылышко и попробовала. Все три понесли в один день, в один час: корова, девка-чернавка и королева» (136).

«Вот поймали леща златоперого, отдали в кухню изжарить; поварка вычистила, вымыла леща, кишки собаке бросила, помои отдала трем кобылам выпить, сама оглодала косточки, а рыбу царица скушала. Вот разом родили: царица сына, и поварка сына, и собака сына, а три кобылы ожеребились тремя жеребятами. Царь дал им всем имена: Царенко Иван, Поваренко Иван и Сученко Иван» (139).

Иногда, правда, сказки обходятся без долгого процесса ожидания, просто сама еда, приготовившись, становится ребенком: «Говорит раз старик: „Старуха, поди купи репку — за обедом съедим“. Старуха пошла, купила две репки; одну кое-как изгрызли, а другую в печь положили, чтобы распарилась. Погодя немного слышат — что-то в печи кричит: „Бабушка, откутай; тут жарко!“ Старуха открыла заслонку, а в печи лежит живая девочка. „Что там такое?“ — спрашивает старик. „Ах, старик! Господь дал нам девочку“. И старик и старуха крепко обрадовались и назвали эту девочку Репкою» (141).

Богини (а иногда и боги) в мифах народов мира беременеют от самых разных проглоченных предметов, съедобных и не очень. Еда в данном случае дает и продолжает жизнь в прямом смысле. Греческая богиня Афина родилась из головы Зевса после того, как он проглотил свою жену богиню Метиду-Премудрость. Маньчжурская династия Китая восходит к небесной деве, которая, купаясь однажды, нашла красный плод, принесенный сорокой: «Младшая дева взяла его в рот, внезапно он уже вошел в живот, и она затяжелела и вслед за тем родила мальчика»[61]Кюнер И. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С. 265.
. Героиня карельской «Калевалы» «красотка дочка» Марьятта «скромницей была отменной». Она «никогда яиц не ела, так как с курицей петух жил», «от овцы не ела мяса, коль жила овца с бараном». Посылала мать Марьятту доить коров, но так отвечала ей дочка: «Никогда такая дева не возьмет коров за вымя, что с быками поиграли…» Запрягал отец Марьятте жеребца в сани, но не хотела она ехать на жеребце, приводил брат кобылу, но говорила стыдливая девица: «Не поеду на кобыле, с жеребцом она играла, жеребенка запрягите, что лишь месяц как родился» (перевод Л. П. Бельского). Съела наконец стыдливая дева безобидную ягоду-бруснику на пригорке и родила сына, да не простого, а будущего властителя Карелии. Примеров таких множество.

Древнеегипетская сказка о двух братьях отражает, наряду с местными, некие общие древнейшие верования, характерные для своего времени. Ее герой — Бата, обманутый женой, изменившей ему с фараоном. Сердце Бата хранится на вершине кедра (как не вспомнить тут Кощея Бессмертного с его сердцем в ларце на дубе). Слуги фараона срубают кедр, и Бата погибает. Его брат через семь лет находит под кедром зерно, в которое превратилось сердце, стукнувшись о землю, кладет его в воду; умерший Бата его выпивает с водой и оживает. Затем он обращается в священного быка, которого убивают по желанию любовницы фараона, бывшей жены Бата. Капли крови падают на землю, и рождаются два дерева персии (деревья, распространенные в древности, что-то, видимо, из рода авокадо, если это не путаница с персиками). Деревья шепотом листьев выдают себя своей бывшей жене, и по ее повелению их срубают. Щепка попадает в рот изменщице, и по прошествии времени рождается ребенок, новое воплощение Баты. Он вырастает; фараон, считающий его своим сыном, умирает, и тут Бата наконец судит открытым судом свою жену-изменщицу (родившую его от щепки) и казнит ее. Такая вот смесь самых разных верований и мифологий, каждый элемент которой — сказочный сюжет, развившийся в разных странах и в разные времена.

Завершая тему бабы-яги кормилицы, хотелось бы остановиться на двух предметах, связанных и с ее образом, и с приготовлением пищи, которые, как представляется, пришли из глубокой древности.

Ступа известна как транспортное средство бабы-яги, она «в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает». Одновременно это и древнейшее кухонное приспособление, встречающееся еще в позднепалеолитическую эпоху. В древнейших поселениях находят так называемые терочные плиты и терки. Это большие куски камня, обычно твердого, составлявшего нижнюю часть, будущие ступы, и терочники, будущие песты. Так, в Костенках на Дону, поселении, по времени относящемся к рубежу среднего и позднего палеолита, собрана большая коллекция плит из гранита, кварцита, песчаника; пестом-терочником часто служили обыкновенные гальки. Продукты собирательства — дикие зерна, травы, коренья — растирали на плитах и готовили из них разные блюда.

Эти древние ступы с пестами свидетельствуют о том, что пища древнего человека была гораздо разнообразнее и сложнее, чем обыкновенно принято считать. Обилие мяса (а на этой же стоянке найдено и огромное количество костей мамонта, свидетельствующее об успешной охотничьей деятельности) отнюдь не исключало растительной пищи, которую традиционно считают подспорьем древнего человека в периоды голода. Здесь уже можно говорить о своего рода сбалансированной и, видимо, вкусной еде, сочетавшей разные виды пищи и способы ее приготовления.

Интересным представляется тот факт, что ступе с пестиком была уготована долгая жизнь. Этот предмет кухонного обихода дошел до наших дней с первобытных времен, причем в первоначальном назначении — чтобы толочь различные плоды земли. Упоминания о ступе встречаются на протяжении всей истории, одновременно она обрастает магическими свойствами, видимо, как древний символ, связанный с великой хозяйкой жизни и смерти. Геродот пишет о вавилонянах, питавшихся сушеной рыбой: «Пойманную рыбу они вялят на солнце и затем поступают так: бросают рыбу в ступку и раздробляют пестиком… Потом из этой массы по желанию замешивают сырое тесто или пекут хлеб»[62]Здесь и далее цитаты по: Геродот. История. М., 1993. С. 75.
. В ступе, оказывается, можно толочь не только растения, да и хлеб может быть разным: известно, что во время Великой Отечественной войны в ступе толкли высушенные остатки овощей и растений, кору деревьев, лебеду и делали из этого тесто для хлеба.

В Ветхом Завете в ступе толкут манну, посланную Богом как спасение голодающим беженцам из Египта под предводительством Моисея (Чис. 11:8). В Книге Притчей Соломоновых «толочь в ступе» используется в переносном значении: «Толки глупого в ступе пестом вместе с зерном, не отделится от него глупость его» (27:22) (ср. у В. Даля русскую поговорку «Дурака хоть в ступе толки»).

Ступа считалась атрибутом славянской Макоши. Со временем ступа и пест приобрели формы, которые связывались с женским и мужским началом, что укрепило их значение как символа плодородия. Магическое значение ступы сохранялось много тысячелетий. В ней пытались «перетолочь» болезни и несчастья, перевернутая ступа защищала дом от пожаров и прочих бедствий, ее использовали в свадебных и похоронных ритуалах.

Со смертью ступа была связана с древнейших времен. В древнеиндийских Законах Ману упоминаются пять вещей, могущих вызвать смерть; все они входят в первобытную атрибутику древнейшей хозяйки: очаг, точильный камень, метла, пестик со ступкой, сосуд для воды[63]Законы Ману. С. 33.
. И видимо, не случайно в латинском языке «ступа» имеет одинаковый корень со словом «смерть» — «mort»; в таком виде она вошла почти во все европейские языки, кроме славянских; а вот пестик везде одинаков, от латинского «pisto» — растирать. Ступы находят еще в неолитических погребениях.

В славянской традиции ступа широко использовалась во время свадеб. Испытывая характер молодой, заставляли ее в прямом смысле толочь воду в ступе. Обряжали ступу в женский, а пест в мужской наряд. Обводили молодых церемониально вокруг ступы, становившейся народным аналогом церковного аналоя. В Белоруссии бытовало шуточное объяснение, откуда берутся дети:

Еще один непременный атрибут бабы-яги — кости. Готовя себе пир из очередного неразумного дитяти, она мечтает потом «покататься» на его косточках. Идея, кажущаяся довольно странной — помимо всего прочего это еще и физически неудобно. Но в сказочных сюжетах костей вообще много. В сказках их используют при строительстве дома и ограды бабы-яги, их бережно хранят и они обладают волшебной силой: даже из одной зарытой косточки может вырасти чудесная яблонька или поющий тростник, а иногда и возродиться человек. В истории кости мамонта или других животных были основным материалом при строительстве жилищ эпохи позднего палеолита. Рядом с древними поселениями находят множественные «коллекции» костей, сложенных в пещеры или захороненных явно с магической целью[65]См., напр.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1994. С. 98–101.
. И.-Г. Георги в XVIII веке описал обычаи лопарей и некоторых других народов, которые собирают кости приносимого в жертву зверя и несут их к святому месту, «а оттого превеликие скопляются груды костей…»[66]Георги И.-Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов. СПб., 2007. С. 58.
. И никогда не приносят мяса, только кости. Ну как тут не вспомнить Прометея, обманувшего Зевса! Иногда эти кости зарывают — если посвящают подземным богам.

А вот свидетельства начала XX века; относятся они к русской деревне и связаны с обычаем устраивать совместные трапезы «по обету», то есть в связи с обещанием устроить пир в случае благополучного разрешения какой-то серьезной проблемы или исцеления от болезни: «Мясо жертвенного животного варят крупными кусками в больших котлах… Когда священник благословит трапезу, все бросаются к котлам, чтобы взять мясо; при этом торопятся захватить те кости, которые приносят удачу на охоте и при рыбной ловле, а если закопать их в хлеву, вызывают плодородие скота»[67]Зеленин. Восточнославянская этнография. С. 383.
. В Вятской губернии сохранился обычай приносить по обету в жертву курицу, распространен он был только среди женщин, и на празднество допускались только они. Во время такой еды пищу ели руками, все кости сохраняли полностью, собирали, а потом либо закапывали в укромном месте, либо, сложив в мешок или горшок, кидали в воду[68]Там же. С. 385.
. Очевидно, что в данном случае магические действия, связанные с пожеланием удачи на охоте, были перенесены на скотоводческие обряды и на пожелание удачи вообще.

Отдельные ритуальные праздники, связанные с домашними животными, определенно заставляют думать о первобытных пластах. 31 декабря или 1 января, в разных областях по-разному, на севере России забивали какое-нибудь животное, чаще всего свинью, готовили и по возможности целым подавали на стол, следя за тем, чтобы кости не ломались. Животное с заговорами и молитвами съедали, кости закапывали. В Вологодской губернии «свиной праздник» проходил следующим образом (записано в 1921 году): «Ритуальные блюда при этом — кишки, т. е. свиная колбаса с овсяной мукой, и сморчки, т. е. шкварки из свиного сала. Перед едой совершается своеобразный магический обряд: все члены семьи берут в зубы колбасу и трижды по движению солнца обходят на четвереньках вокруг стола, приговаривая чухи-рюхи, чух-рюх!». Тот факт, что на следующий день остатки пищи несли в церковь, подносили ко рту Святой Девы, приговаривая «Ты еси, и нам даси», только усиливает дикость и первобытность такого рода обрядов[69]Там же. С. 93.
.

Славянские традиции включали странный обычай «катания по земле», поскольку, согласно народным представлениям, мать-земля давала силу всему живущему. Известно, что крестьяне часто не делали больших различий в христианских, языческих и еще более старых, первобытных верованиях. «Катание» происходило в случаях проблем с урожаем, болезней, засухи. Причем отмечалось и катание, часто насильственное, священнослужителей[70]Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999, С. 36–38. См. также: Памятная книжка Смоленской губернии 1859 г. Смоленск, 1859. С. 147.
; причт, естественно, сопротивлялся варварским обычаям деревни. Важно было не просто покататься, но сделать это с человеком особенным, причастным к высшим силам и знаниям.

Кости, согласно древним верованиям, нашедшим отражение, в частности, в дошедших до нас сказках и обрядах, вмещали в себя душу человека, его силу, его суть. «Катание» по ним должно было дать бабе-яге силу и молодость их владельцев. Что может быть старше таких воззрений? Возможно, древние люди после праздничных пиров, знаменовавших удачную охоту, катались по костям животных, собрания которых дошли до наших дней, в надежде обрести их силу, мощь, здоровье.

Вспомним пляску царевны-лягушки: «Начали закусывать; царевна огложет коску, да и в рукав, выпьет чего — остатки в другой рукав. Те снохи видят, чего она делает, и они тоже кости кладут к себе в рукава, пьют чего — остатки льют в рукава. Дошла очередь танцевать; царь посылает бо́льших снох, а они ссылаются на лягушку. Та тотчас подхватила Ивана-царевича и пошла; уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась — всем на диво! Махнула правой рукой — стали леса и воды, махнула левой — стали летать разные птицы» (267). Костям приписывалось магическое значение, они были не просто остатками жизни, но и зародышем ее, считалось, что в них скрыта большая жизненная сила. Отсюда и «склады» костей вокруг поселений древних людей: чем больше их, тем больше животных встретят охотники.

С костями, вероятно, связаны старейшие формы игр и гаданий. То, что по костям гадали, известно из более поздних времен. Их кидали в огонь и читали знаки судьбы по трещинам. Трещины на лопатках предсказывали будущее. Но главной формой, дошедшей до наших дней, были так называемые игральные кости, которые еще в греческие времена были заменены кубиками с насечками. Эти кубики использовали как для гаданий, так и в игре, и важно то, что игра эта, за редким исключением, связывается именно с термином «кости». Об игре в кости упоминают и «Одиссея», и Ветхий Завет, и «Махабхарата». Принцип, сохранившийся до наших дней, предельно прост — бросаешь кубики, и тот, кому выпало больше очков-цифр, — победитель.

В русской традиции, однако, сохранился древнейший, первобытный, вариант этой игры — с реальными костями животных, так называемые игры с «лодыжками»[71]Подробно см.: Морозов И. А., Слепцова И. С. Круг игры. М., 2004. С. 652–664.
, имевшие множество вариантов. Самый простой тот же, что и с кубиками, — использовались как необработанные, так и обработанные кости овец или других животных. Игры эти в разных вариациях — с простым киданием, щелчками, подкидыванием вверх — были чрезвычайно популярны на Руси и часто считались магическими. При этом они были привилегией мужчин и детей. Рассказывали истории: «Играли мужики, прибежали бабы, кричат: „Гумно горит!“ — „Щас, — говорят, — кон доиграем!“ Так гумно и сгорело…»[72]Там же. С. 653.
. Древность игр с «лодыжками» подчеркивает тот факт, что во многих местах считалось грехом играть в них на столе («стол — Божий престол»); чаще всего в кости играли на земле.

Сохранились и детские игры — кости расставлялись наподобие игры в бабки и сбивались брошенной издалека костью[73]Зеленин. Восточнославянская этнография. С. 381.
. Чем не древнее развлечение после сытного угощения? Костей было предостаточно, а сытые древние люди наверняка имели такую же потребность в развлечениях, как и их потомки.

Лишь смутно сохранилась память об еще одной древней хранительнице дома и домашнего хозяйства — лягушке. Во многих верованиях ее вытеснило другое земноводное — змея, и культ лягушки слился с культом змеи. В более поздний период лягушка попала в разряд нечисти, в Европе стала атрибутом колдовских действий, связалась с образом ведьмы. Но фольклор, сказки, некоторые обряды все-таки донесли отголоски древних верований. Прежде всего вновь вспоминается царевна-лягушка, в образе которой скрывается повелительница природы — ей подвластны птицы, животные, ветра и вообще силы неведомые. Она скрывается в жалкой шкурке лягушки, но когда к ней прилетает стрела Ивана-царевича и она становится его невестой, то оказывается чудесной хозяйкой, которая печет сказочные по вкусноте хлеба и пироги, может соткать невиданные ковры и сшить рубашки. Более того, она — творец, по мановению ее руки из костей появляются рыбы или птицы, из вина делаются озера и сады. Она может сделать неживое живым, живет в «седьмом царстве», умеет летать, о ней говорят «хи́тра», то есть чародейка. Иногда она — дочь (или племянница) бабы-яги: «Прилетела лягушка, железным пихтелем (большой пест. — Ред.) стучит и говорит: „Фу! Русским духом пахнет; каб Иван-царевич попался, я б его разорвала!“» (268). И, только съев испеченные матерью-ягой волшебные пышечки, вспоминает о своих к нему чувствах.

В сказании, бытовавшем в Пермской губернии, обходятся без волшебной стрелы. Просто герой Ипат захотел однажды жениться, пошел по белу свету, а встреченная им баба-яга привела ему лягушку. Ипат сначала возмутился, но потом пошел с колдуньей за невестой под землю, поверив на слово, что «она хорошая барыня будет». А под землей «зало и — убраны столы белым полотном, наставлено на столах всякого бисерту, булочки на блюдьях пол-аршина вышины. Ипат удивился: „Кто же тут у них это стряпает? Я и сроду не видал, такого хлеба не едал“… Сели они за стол. Лягушка угощает и по-русски говорит: „Кушай, Ипат, без стеснения! Надейся на меня, не погинешь“. Ипат с аппетитом ест и пьет. „Все это вкусно, так только лягушки мне гнусно“. Посомневался Ипат, стыдно, конечно, лягушку в отчий дом везти, но уж больно обед ему понравился, подумал и решил: „Ну, все равно возьму! Отец не примет, здесь буду жить: работа легонька, а жить хорошо. Поглядел я вбок — небольшое там зало — начинена колбаса салом: как они поживают лучше нашего“»[74]Великорусские сказки Пермской губернии. С. 167.
. Так и нашла лягушка свой путь к сердцу Ипата через его желудок. А потом и девой-красой оказалась, как и положено.

Древний образ лягушки — хранительницы дома и покровительницы хозяйства трансформировался в символ плодородия, родовспоможения и даже вечной женственности и эротизма, а также долголетия и изобилия — считалось, что она может вдохнуть жизнь в неживые предметы. Ну и, конечно, воды и дождя — это значение сохранялось дольше всего и вызвало множество обрядов, призывающих дождь с помощью лягушки. У египтян лягушка — один из символов великой богини-матери Изиды. Другая древнеегипетская богиня — Хекат — изображалась либо в виде лягушки, либо в виде женщины с лягушачьей головой. В греческой мифологии лягушка — одна из эмблем богини любви Афродиты.

Сохранившийся в русских сказках образ лягушки как идеальной невесты и жены отражен и в суевериях. Полагали, что костями лягушки можно управлять любовью: «Сия вилка и крючок имеют великую силу в чародействе, когда захочешь, чтоб женщина тебя любила, то неприметно ей потяни крючочком за ее платье, тогда она по тебе иссохнет; а когда больше для тебя она будет уже не надобна, то также неприметно ее отпихни тою вилочкою, то она в одну минуту тебя забудет»[75]Чулков М. Словарь русских суеверий. СПб., 1782. С. 212.
.

Лягушки — частые спутницы славянской Макоши. Анализируя их изображения на старинных вышивках, исследовательница Г. С. Маслова пишет: «Не исключено, что изображения в русской вышивке XVIII–XIX веков, стилистически далекие от наскальных рисунков (родящих женщин), являются все же отзвуками древних представлений, сущность которых была забыта, но, возможно, сохранялось еще их значение благопожеланий»[76]Маслова Г. С. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источник. М., 1978. С. 160.
.

Именно в славянских волшебных сказках сохранился древнейший смысл образа лягушки, связанный и перекликающийся с хозяйкой мира ягой. Так, в одной из самых загадочных, абсурдных и насыщенных древним содержанием (несмотря на встречающиеся поздние формы) сказок «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что» (одно название чего стоит!) только старая лягушка, единственная из всех существ, знает ответ на этот непростой вопрос. Баба-яга, помогая герою, последовательно спрашивает зверей, птиц, морских гадов и рыб, где отыскать «не знаю что», и все «в один голос отвечали: „Нет! Мы про то не слыхивали!“ Вдруг протеснилась вперед старая колченогая лягушка, которая уж лет тридцать как в отставке жила, и говорит: „Ква-ква! Я знаю, где этакое диво найти“» (212). Она же показывает герою дорогу «не знаю куда» (он несет ее в банке с молоком, так как она старая и скакать не может). Она обладает еще большим знанием, чем ее хозяйка баба-яга! И не так беспомощна, как кажется сначала, — выпрыгнув из банки, переправляет героя через огненную реку к каменной горе, где хранится диво. И подсказывает, как им завладеть.

Нам важно то, чем оказывается «не знаю что». Во всех случаях (а вариантов этой сказки очень много) это неограниченный доступ к еде, которым владеют колдуны. В одном варианте это Шмат-разум, который всех накормил и бабу-ягу с дочками не забыл: «Шмат-разум так их употчевал, что старуха с радости чуть плясать не пошла, а лягушке за ее верную службу назначила по три банки молока в день давать» (212). В другом это некто Саура, которым владеет прожорливый «старик сам с ноготь, борода с локоть». По его приказу является «бык печеный, в боку нож точеный, в заду чеснок толченый и сороковая бочка хорошего пива». Старик «начал мясо порезывать, в чеснок помакивать, покушивать, да похваливать. Обработал быка до последней косточки, выпил целую бочку пива». Солдат Тарабанов был гораздо умереннее в своих аппетитах, и Саура охотно пошел к нему служить: «Да коли возьмешь, я с радостью пойду; старик мой такой обжора, что иной раз из сил выбьешься, пока его досыта учествуешь» (214). В третьем случае это слуга Никто, который мог посреди поля стол накрыть, «на столе всяких кушаньев, вин и медов — сколько душе угодно» (215).

Мечта о «пищевом рае» возникла, вероятно, у человека в древнейшие времена. Сложности, связанные с добыванием пищи, загадочность и таинственность окружающего мира, который был одновременно жесток (отнимал хрупкую жизнь) и добр (даровал еду для ее, этой жизни, поддержания), породили образ всемогущей кормилицы сущего — всезнающей, безжалостной, но и милостивой. Впереди у человечества еще появятся молочные реки и кисельные берега, мельницы, сами пекущие пироги, и горшки, сами варящие кашу, манна с небес, страна Коканья с летающими стаями жареных гусей и многое другое. Первой же была «баба», кормившая или съедавшая людей по своему усмотрению, по заговорному слову, по итогам испытания.