Италия в географическом плане представляет собой замкнутую систему. Окруженная почти со всех сторон морем, она соединяется на севере с европейским материком, одновременно отгораживаясь от него Альпами – самыми высокими горами Европы. Великий итальянский поэт XIV века Франческо Петрарка восклицал: «Чтоб нам тевтоны угрожать не смели, // Природа возвела // Спасительные Альпы…». Спасительные Альпы, правда, никогда не могли защитить Италию от разного рода вторжений: колонизаторов, завоевателей, путешественников, туристов.

 

Италия и Европа

Изолированность итальянского полуострова всегда носила исключительно географический характер и никогда – культурный. Как хорошо известно, продвижение Римской империи не сдерживали никакие препятствия географического характера. Ганнибал со своими знаменитыми слонами перебрался через альпийские хребты, не говоря уже о нашем Суворове.

Море же всегда представляло собой удобный транспортный путь. Каждый народ, имеющий выход к морским водам, осваивает их с какими-то конкретными целями. Греки увлекались изучением земель, норманны пользовались морскими путями для грабежей, англичане – для завоевания новых земель и расширения территории, исландцы – для ловли рыбы. Для жителей итальянского полуострова морской путь всегда был прежде всего торговым. Еще древние этруски торговали со всем Средиземноморьем и за его пределами. В более поздние эпохи развитие торговли дало жизнь двум крупнейшим торговым европейским центрам – Генуе и Венеции.

В XV веке итальянские мореплаватели добирались в поисках торговых контактов аж до севера Норвегии. Этот малоизвестный исторический эпизод весьма характерен для понимания особенностей итальянского характера. В 1432 году венецианец Пьетро Кверини оказался у далеких норвежских Лофотеновых островов, расположенных за полярным кругом. Официально история по сей день выглядит следующим образом. Итальянский корабль заблудился в Северном море, и его течением вынесло к Лофотенам.

Кверини провел на острове полгода и пришел в восхищение от знаменитой местной сушеной рыбы, которая, будучи помещенной в воду, по вкусу неотличима от свежей. Секрет изготовления подобной рыбы был известен только жителям Лофотеновых островов. Уезжая, венецианец захватил с собой на дорогу «образцы» замечательной рыбы. В скором времени итальянцы стали главными импортерами норвежской сушеной трески (и остаются ими по сей день). Вот так «случай» привел к развитию торговых отношений. Норвежцы до сих пор верят в подлинность этой истории. Хотя ее коммерческий итог, подробный отчет, который позже составил Кверини, а также знание хитроумия итальянцев в торговой сфере вызывают закономерное сомнение в случайности этого происшествия. Интересно, что итальянцам было проще ввозить рыбу, покупая ее у норвежцев, чем самим заниматься масштабной рыбной ловлей.

Исторически Италия всегда представляла собой смешение культур, причем самых разных: начиная от упомянутых выше древнейших племен, живших на территории современной Италии, и заканчивая различными пришельцами, среди которых были представители самых разных народов – греки, норманны, галлы, лангобарды, арабы, немцы, французы, испанцы. Все эти прошеные и непрошеные визитеры не просто приходили и уходили, они всегда оставляли в Италии частицу своей культуры, а может быть, и души. Очень сильная и цельная итальянская культура всегда имела две взаимосвязанные особенности: впитывать и «переваривать» другие культуры и, в свою очередь, одновременно воздействовать на них и преображать их.

Яркий пример тому дает биография императора Священной Римской империи Фридриха II (1194–1250) из рода Гогенштауфенов.

Сама по себе Священная Римская империя, к названию которой при сохранении «Римская» было добавлено уточнение «германской нации», представляла собой интересное явление. Она возникла в 962 году, когда германский король Оттон I короновался в Риме, претендуя таким образом на возрождение славы и величия древнеримской державы. Последующие германские короли стремились к сохранению и титула, и господства над всей Европой. Причем обязательной составляющей полноты и полноценности этой власти было присутствие какого-нибудь итальянского компонента: владение Италией или хотя бы частью ее, или возможность короноваться в Риме, или, в конце концов, хотя бы сохранение итальянской частицы в титуле.

Фактически именно эта всепоглощающая страсть германских императоров ко всему итальянскому и подорвала их империю. Она заставляла их снаряжать один разорительный поход в Италию за другим, лавировать и открыто бороться с папством, с итальянскими городами, с независимыми феодалами, со всеми, кто препятствовал заветной цели, нередко ради нее забывая о родных немецких землях и о других завоеванных народах. Это в какой-то мере и привело к тому, что, сохраняясь формально до начала XIX столетия, империя фактически потерпела крах в середине XIII века, как раз при Фридрихе II. Италия, завоевание которой дало толчок к созданию Священной Римской империи, стала и причиной ее разрушения.

Фридрих II, безусловно, был личностью удивительной. Сын императора Генриха VI и Констанции Сицилийской, внук знаменитого Фридриха I Барбароссы и короля Сицилии норманна Рожера II, он вырос на юге Италии и с рождения впитал итальянский дух. Его дед по материнской линии, норманн Рожер, завоевал в ИЗО г. Сицилию и стал королем острова и всей той континентальной части южной Италии, которая обозначалась как Апулия. Покоренный итальянской культурой, бытом и нравами местных народов, Рожер принял свою новую страну такой, какая она была. Его правление, так же как и его сына и внука, отличалось редкой религиозной и культурной терпимостью, а возглавляемое им государство стало одним из самых передовых для своего времени. Маленький Фридрих вырос в окружении высокой культуры, прекрасных произведений искусства, интеллектуальных бесед, яркой сочной повседневной жизни южной Италии.

Вот как описывает 14-летнего Фридриха в частном письме неизвестный современник: «…Упражнениям то с одним, то с другим оружием он посвящает весь день до наступления ночи, а затем еще несколько часов – чтению исторических сочинений.

Его поведение выдает королевское достоинство, а выражение лица и властная величественность подобающи властителю. Его высокий лоб и весело сверкающие глаза притягивают взоры гостей, воистину люди ищут его взгляда. Пылкий, остроумный и восприимчивый, он, правда, ведет себя несколько неблагопристойно, но это не столько исходит из его натуры, сколько является следствием общения с грубыми людьми.

…Однако его усердие опережает его возраст настолько, что, еще не став зрелым мужем, он уже обладает мудростью, достигаемой обычно лишь в течение многих лет. Так что не суди о нем по числу прожитых лет и не жди его полного совершеннолетия, ибо он уже по разумению муж, а по величию правитель».

Фридрих был провозглашен в разные годы: королем Сицилии, королем Немецким, королем Иерусалимским, императором Священной Римской империи. Решать политические конфликты он предпочитал дипломатическим путем, а не силой оружия (именно так им был взят Иерусалим, что многие посчитали хитростью, не достойной высокой цели крестовых походов). Он прославился как гений дипломатической интриги. Если было необходимо, а в то время, да еще на его месте, это было неизбежно, много и энергично воевал. Был замешан во многих политических интригах того времени. Неоднократно предавался анафеме папой римским. Умер внезапно в 56 лет от кровавого поноса. На его смерть английский современник написал в своеобразном «некрологе»: «И в это время умер Фридрих, величайший из князей мира, вызывавший удивление мира (stupor mundi) и чудесный преобразователь (immutator mirabilis)».

Активная политическая жизнь Фридриха II протекала бурно, как и подобало государственному деятелю подобного масштаба, но сердце его было отдано Италии и ее культуре. Он стал одним из самых образованных людей своего времени, сам увлекался науками и покровительствовал другим. Фридрих знал по крайней мере восемь языков – сицилийский, латынь, арабский, греческий, древнееврейский, французский, провансальский, немецкий. Увлекался математикой, физикой, медициной, астрономией, философией. Написал книгу о соколах и трактат «Об искусстве охоты с птицами». Занимался сельским хозяйством, по его указанию на юг Италии были привнесены новые виды растений, такие как финиковая пальма и сахарный тростник. В 1224 году основал высшую школу в Неаполе, своего рода первый «государственный университет», готовивший кадры для государственного управления.

Фридрих был поистине разносторонней личностью. Помимо увлечения науками он писал стихи, да такие, что великий Данте называл его «отцом итальянской поэзии». Собрал огромную библиотеку. Прославился как алхимик, астролог и чародей. И это при том, что будучи итальянцем по духу, если не по крови, больше всего он любил радости жизни – хорошую еду, приятную дружескую беседу, красивых женщин (браки он заключал из политических расчетов, но, по слухам, имел чуть ли не гарем для удовольствия). В его прекрасных замках постоянно устраивались праздники, представления, пиры с песнями и музыкой. Остается удивляться, как только у одного человека хватало времени на все.

Фридрих не мыслил своей жизни без Италии, и Италия теперь непредставима без него. Большую часть своей жизни этот немецкий император провел в этой стране, покидая ее лишь вынужденно и крайне неохотно. До сегодняшнего дня на юге страны сохранились многочисленные замки, выстроенные по его указанию. Один из самых странных из них – Кастель-дель-Монте, находящийся недалеко от Бари. До сих пор его архитектура является неразрешимой загадкой для ученых. Замок представляет собой геометрически совершенно ровный восьмиугольник с восемью выступами, в которых располагались жилые помещения. Для чего надо было возводить столь сложную в строительном плане геометрическую структуру, совершенно неясно, наиболее смелые авторы высказывают предположение о каких-то мистических целях короля-алхимика.

Подобного рода замков Фридрих II оставил на удивление много – в Бари, где он перестроил здание, начатое его дедом, два под Флоренцией, где он пытался укрепиться для военных целей, некоторое количество в родной Сицилии, а больше всего на юго-восточном побережье, вокруг города Бари, эти места были особо любимы императором. Неприметный сосед шумного и значительного города Бари, портовый городок Трани достиг пика своего могущества как раз при императоре Фридрихе. Тогда же была построена и крепость из светлого камня, спускающаяся прямо в море. Сегодня она доминирует над маленьким и тихим портом, где население ловит рыбу для своего потребления и пьет кофе для удовольствия, где днем замирает вся жизнь, а туристы рассматривают огромный храм, посвященный Николаю-пилигриму, малоизвестному святому, избранному, видимо, в пику все тому же Бари, хранящему мощи Святителя Николая. Жизнь и деятельность Фридриха – прекрасный пример плодотворного взаимодействия культур на итальянской земле.

Влияние Италии вне ее земли прослеживается столь же ярко, сколь и на ее земле. Здесь история в качестве иллюстрации подарила нам совершенно иную судьбу, и в иное время. Знаменитая флорентийская семья Медичи дала много заметных и ярких личностей, оставивших свой след в истории. Среди них две стали королевами Франции – Екатерина и Мария. Впрочем, след последней, ставшей женой короля Генриха IV (первой женой которого была известная всем, не в последнюю очередь благодаря Александру Дюма, королева Марго, кстати, дочь Екатерины Медичи), хотя и заметен, но не слишком ярок, не считая того, что она подарила Франции короля Людовика XIII.

Екатерина же Медичи (1519–1589) была личностью талантливой. Став женой французского короля, она все силы своей души отдала новой родине, но характер и привычки сохранила итальянские. Осиротевшую во младенчестве ее воспитывали родственники, монахини монастыря, куда она была отдана во время волнений в родной Флоренции, воевавшей с ее дядей, папой Климентом VII. В 14 лет она была выдана замуж за юного Генриха, сына французского короля Франциска I, и больше никогда не вернулась в родную ей Флоренцию.

Дальнейшая ее жизнь – достояние истории, причем французской. Ее образ, дошедший до потомков, крайне противоречив. Одни считают ее монстром, отдавшим приказ о начале Варфоломеевской ночи, травившей и убивавшей всех, кто мешал ее амбициозным планам, не жалевшей даже родных и близких. В искусные коварные отравительницы записал ее и Александр Дюма. Знаменитый французский писатель обладал удивительным талантом навешивать ярлыки, часто ничего общего не имеющие с исторической действительностью, на самых разных исторических деятелей и события. Армии серьезнейших историков и менее талантливых писателей никакими обстоятельными трудами не могли потом опровергнуть точку зрения Дюма. Так и остался, например, Ришелье в сознании потомков неумным интриганом-обольстителем, и сделать с этим уже ничего нельзя, пока школьники предпочитают романы Дюма учебникам истории.

Так вот, Александр Дюма черными мелодраматическими красками рисует Екатерину Медичи. Он также пустил в обиход расхожую фразу о том, что ее зять, Генрих Наваррский, будущий Генрих IV (тот самый, который согласно популярной песенке «славный был король, вино любил до черта, но трезв бывал порой…»), в те дни, когда теща ему улыбалась особенно ласково, питался только яйцами, собственноручно сваренными в воде, которую он сам доставал из Сены.

Есть среди историков и другое мнение, делающее Екатерину крупным политиком и дипломатом, выдающимся политическим деятелем своего времени, ловко лавировавшим между различными партиями в сложное для Франции время. Во всех случаях все особенности ее характера дружно приписываются ее итальянскому происхождению. Заметим, что сами итальянские историки предпочитают видеть в ней прежде всего верную жену и заботливую мать.

Жизнь Екатерины Медичи была непростой даже для ее сложного времени (было ли когда-нибудь в истории «простое время»?). Личная жизнь, важная для любой женщины, складывалась непросто. Во-первых, девять лет Екатерина оставалась бесплодной, что, помимо всего прочего, было катастрофой в ее положении – вскоре после заключения брака умер брат Генриха, и последний стал наследником престола. Возник вопрос о разводе – Франции нужны были дальнейшие продолжатели королевской династии, законные наследники. В этот момент, как будто в результате нечеловеческого усилия воли, а многие поговаривали, что не без помощи колдовства, Екатерина забеременела. В последующие 11 лет она родила 10 детей, 7 из которых выжили, а три стали впоследствии французскими королями. Трагично то, что, несмотря на такую внезапную плодовитость, дети Екатерины стали последними в роду династии Валуа и не оставили потомства, а трон перешел к ненавистным ей Бурбонам. Екатерина умерла незадолго до этого, но судьба династии уже была к этому моменту предопределена.

Ее муж, Генрих II, относился к ней с уважением и, видимо, был по-своему привязан. Но в мировую историю любовных романов он вошел благодаря своей непреодолимой страсти к Диане де Пуатье, обольстительнице, которая была старше его жены на 20 лет (а следовательно, и его самого, так как он был немногим старше Екатерины). Диане мало было любви мужа, ей нужно было еще и унижение жены-соперницы. Так что вплоть до гибели мужа (Генрих погиб на рыцарском поединке, пораженный копьем в глаз) гордая флорентийка подвергалась постоянному унижению от соперницы и двора, принявшего сторону последней. Кстати, после смерти мужа Екатерина, хотя и отобрала решительно у соперницы все, принадлежавшее ранее королевской казне, сохранила ей ее владения и не преследовала ее, опровергнув миф об особой итальянской мстительности.

Можно по-разному оценивать вклад Екатерины в политическое развитие Франции, но ее влияние на французскую культуру не вызывает сомнения, хотя и обросло легендами. Французский двор встретил Екатерину без особого восторга, прежде всего потому, что она происходила из рода Медичи, а Медичи, несмотря на их богатство и власть, были торговцами. Для французской аристократии брак сына короля с представительницей буржуазии был очевидным мезальянсом. Вместе с тем флорентийский быт того времени, в котором выросла Екатерина, существенным образом отличался от французского, причем отнюдь не в пользу последнего.

Можно себе представить, какое впечатление произвел на юную итальянку королевский двор Франции! Вилки с четырьмя зубцами, вошедшие в флорентийский обиход еще в XV веке, введенные Екатериной во французский королевский быт, вызывали грубые насмешки. Здесь по-прежнему предпочитали есть при помощи ножа и рук, вытирая их о скатерть. По-прежнему был распространен обычай ставить одну тарелку на двоих, давно изжитый во Флоренции, где каждому полагался индивидуальный прибор во время еды. Суп же чаще всего ели вообще из общей супницы.

Ванные комнаты в Италии появились еще в XVI веке, французы же еще несколько столетий мылись в тазах и ушатах. Еще Фридрих II в XIII веке оборудовал в своих замках удобные туалеты, французы не делали туалетов даже в королевских дворцах. Сын Екатерины, Генрих III, даже вынужден был издать указ, чтобы залы дворца убирались от нечистот каждое утро до подъема короля.

Не лучше была ситуация вне дома, в городе. Во Флоренции еще с конца XIV века наиболее грязные службы – бойни, красильни, кузницы – выносили на окраины города, а на центральных улицах и площадях запрещался проезд телег и торговля отдельными товарами, «дабы не нарушать красоту места». Для украшения и оздоровления города в это же время здесь разбиваются сады и общественные парки. В XV веке во Флоренции начинают устанавливать фонари для освещения улиц. Каменные здания к этому времени преобладали уже над деревянными. Екатерина выросла в каменном дворце Медичи, украшенном мрамором и прекрасными фресками.

В Париже в это время ситуация была гораздо менее приятной. Нечистоты выливались прямо на улицу в канавы, испускавшие зловоние и служившие источником заразы. Помои часто выливали прямо на голову прохожим, запретили эту практику в Париже только во второй половине XVIII века. Несмотря на запреты, горожане держали скот прямо в городе, так что свинья, расположившаяся посередине улицы, была не редкостью в этом столичном городе. Какое бы то ни было освещение, кроме луны, отсутствовало вплоть до XVIII века, а дома были преимущественно еще деревянными.

В таких условиях юная Екатерина Медичи оказалась после замужества. Ее влияние на французскую культуру теперь трудно определить точно, и невозможно отделить правду от вымысла. Достоверно известно, что выписанные ею художники украсили своими произведениями французские королевские дворцы. По ее приказу было сооружено новое крыло в Лувре и началось строительство Тюильри. Ее личная библиотека была одной из крупнейших во Франции в то время. Считается также, что именно она ввела в употребление при французском дворе вилку и усовершенствовала примитивную до тех пор сервировку стола. Говорят, что именно ей, заядлой и ловкой наезднице, женщины обязаны особым женским седлом. Любительница духов и благовоний, она привезла из Флоренции неиссякаемый запас, познакомив с ними французское общество. Наконец, любительница вкусной еды, Екатерина выписала из Италии когорту итальянских поваров, научивших французов готовить изысканные блюда. Впрочем, последнее мнение поддерживают прежде всего итальянские исследователи. Французские с ним не согласны.

Конечно, не стоит преувеличивать влияние одной Екатерины Медичи на всю французскую культуру. Франция жила и развивалась по своим законам и в скором времени стала европейской законодательницей моды. Но, безусловно, не без итальянского влияния. Кстати, большим поклонником всего итальянского был еще свекор Екатерины, Франциск I, собравший при своем дворе самых разных итальянских художников. Достаточно упомянуть, что он оказал покровительство Леонардо да Винчи, который умер во Франции, завещав ей свой шедевр – «Мону Лизу», ставшую украшением Лувра.

Итальянская культура не только влияла на другие народы, но и, как было сказано выше, сама подвергалась влиянию других. Надо отметить, что только сильные и ярко выраженные культуры не боятся заимствований и воздействия извне. Они как бы перемалывают все новшества, перекраивают их на свой лад, забирая понравившееся и отметая чуждое. Именно так итальянская культура поступала со всеми многочисленными внешними воздействиями, расцветая и укрепляясь. Вопреки распространенному мнению, даже многочисленные иноземные завоевания не только не уничтожили основ итальянской жизни и быта, не растворили итальянский характер, а лишь расцветили их дополнительными красками. Италия, подобно тютчевской весне, «лишь румяней стала наперекор врагу».

Современная Италия продолжает находиться в непрерывном взаимодействии с другими странами и народами. Новые, мирные набеги совершают сегодня миллионы туристов, жаждущих прикоснуться к красотам и чудесам этой прекрасной страны. В Европе нет равных ей по притягательности. По древности цивилизации ее превосходит только Греция. Но она как бы застыла в далеком прошлом, а Италия дала и богатейшую средневековую культуру. Франция богата Средневековьем, но в ней нет древности и солнечной погоды круглый год. В Англии есть красивейшие сады и парки, но нет всего означенного выше. Словом, одна Италия из европейских стран сочетает в себе все: древность, Средневековье, мягкий климат, много солнца, морские побережья, цветущие сады, прекрасную еду, свое вино, шедевры культуры, самую знаменитую оперу. Если добавить к этому заметно улучшившийся в последние годы сервис – замечательные автострады, опоясывающие всю страну, сеть гостиниц для людей с самыми разными финансовыми возможностями, прекрасно организованные музеи, то становится ясно, что сегодняшняя Италия – просто рай для туристов. Число их растет год от года и плохо поддается учету. Открытые границы между странами Шенгенского соглашения не дают возможности учесть всех тех, кто приезжает сюда из других европейских стран. Поэтому, видимо, столь разнятся цифры, приводимые в разных справочниках, – от 15 до 40 миллионов человек в год.

Сами итальянцы относятся к этому новому нашествию, как и всегда, спокойно. И, как и всегда, извлекают из него свою выгоду. Конечно, толпы мятущихся людей, говорящих на непонятных языках, нарушающих все возможные правила и установления, пьющих капучино, о ужас, в любое время дня и ночи, надевающих спортивные костюмы в музеи, а иногда и в театры, не могут не раздражать. С другой стороны, туризм сегодня является одной из важнейших статей дохода страны и источником обогащения многих индивидуумов. Так что можно и потерпеть.

Конечно, в оживленных туристических центрах в пик сезона местные жители могут быть и не слишком любезны, а уж надуть глупого туриста и вовсе дело святое. Но в целом отношение итальянцев к иностранцам довольно доброжелательное, хотя и отстраненное. Они как бы создают свой особый замкнутый мир, отстраняясь от всей этой суеты и толпы. Поэтому столь разителен контраст между оживленными центральными туристическими улицами, кишащими людьми, и боковыми проходами, живущими своей особой, размеренной, упорядоченной жизнью, определенной задолго до дня сегодняшнего.

Показателен эпизод, произошедший не так давно в тихом и спокойном городке Монтероссо, расположенном на Лигурийском побережье. Место это только в последние годы стало заполняться туристами, так что сохранило еще некоторую патриархальность и умиротворенность. В маленькой частной гостинице произошел конфликт между немецкими и американскими туристами. И те и другие были сильно разгорячены разного рода напитками, что нередко случается в Италии, где обилие и разнообразие аперитивов, диджестивов и недорогих вин часто приводит неопытных туристов к их чрезмерному потреблению. Американцы, охваченные чувством свободы от пребывания в чужой стране, стали всячески насмехаться над немцами, вспоминая им прегрешения минувших лет. Немцы мрачно молчали, пока наконец чаша их терпения не переполнилась. После этого в окно полетели не только сами американцы, но и их личные вещи, а заодно и мебель, стоявшая в комнате.

Пока две нации выясняли, кто из них может претендовать на мировое господство, итальянцы занимали выжидательную позицию. Карабинеры, чей участок находится за углом, прибыли аккурат когда все было закончено, чтобы составить протокол и пойти пить кофе. Позиция невмешательства – наиболее удобная и безопасная. Если Италия и не может себе позволить придерживаться ее в государственном масштабе, то на бытовом уровне она самая распространенная.

Создав свою замкнутую структуру, отгороженную от иностранцев традицией и укладом жизни, итальянцы, в целом принимая их как неизбежность, создали для них и свои правила. Смысл их прост: что с них взять, иностранцы! Пусть живут, как могут, лишь бы нам не мешали. Так, попытка английских туристов узнать, как купить лицензию на рыбную ловлю, вызвала полное недоумение в туристическом офисе. Кстати, удивление и недоумение – обычная реакция в итальянских туристических офисах. Есть два-три простых действия, например, бронирование гостиницы или раздача брошюрок о соседнем музее, которые они умеют делать, все остальное вызывает, как правило, глубокий ступор. Сравниться с ним может только реакция полицейских, когда у них спрашиваешь дорогу в их родном городе. Однажды трое из них так и не смогли вспомнить, где находится туристический офис, располагавшийся прямо за их спинами.

Так вот, возвращаясь к рыбной ловле. После долгих мучительных размышлений и совещаний в туристическом офисе сказали:

– Не надо лицензии.

– Вообще не надо?

– Нет, вообще надо, но вам не надо.

– А если полиция?

– Не страшно, скажите, что иностранец.

Поскольку итальянцы уверены – может быть, вполне справедливо, – что итальянский язык – самый красивый в мире (а Италия, кстати, самая красивая страна, о чем, как и о том, что Карфаген должен быть разрушен, никогда не лишне напомнить), они не владеют иностранными языками. То есть они ничего не имеют против, даже готовы их изучать, здесь нет и капли высокомерия, свойственного нередко, например, французам, сознательно отвергающим английский язык, но в общей массе языки итальянцам не даются. Конечно, речь не идет о развитых туристических центрах и дорогих отелях, но вот уже один шаг в сторону приводит к полной языковой изоляции.

Даже те, кто с гордостью делают вид, что знают английский, как правило, владеют двумя-тремя расхожими фразами, так что настоящее общение редко удается. Величественный метрдотель на завтраке в четырехзвездочной гостинице на озере Комо явно гордился своим владением четырьмя языками. Входивших туристов он приветствовал «добрым утром» на их родных английском, французском, немецком и испанском языках. На них же принимал заказ. И только выполнение этого заказа – всегда неправильное и перепутанное – подсказывало, что знание языков было мнимым и внешним.

При этом степень понимания у итальянцев очень высокая, особенно если они хотят тебе что-нибудь продать. Два-три слова на их родном языке, как правило, приводят к полному взаимопониманию, иногда вполне хватает и жестов.

Помимо прямых доходов, туризм стал важным стимулом развития страны. Новое иностранное нашествие позволило итальянцам как бы заново оценить свою страну, направить свои усилия на восстановление и сохранение памятников культуры и истории, возродить многие из забытых традиций. Причем, как ни парадоксально, делается это далеко не всегда из исключительно корыстных побуждений. Просто взаимодействие с другими культурами, перспектива интеграции в общеевропейское культурное пространство придали дополнительный интерес национальным традициям и обычаям. Поэтому не случайно, что число разного рода местных праздников, обрядов, торжеств растет год от года. И получают от них большое удовольствие в первую очередь итальянцы.

Самые многочисленные туристы в Италии сегодня – немцы. Древняя тяга германцев к италийской земле сегодня вылилась в нескончаемый поток любителей отдыха и развлечений. Остановить ее не могут даже периодические скандалы, провоцируемые время от времени итальянскими государственными деятелями. Так, летом 2003 года госсекретарь по вопросам туризма Министерства экономики Италии высказался о немецких туристах следующим образом: «Опьяненные высокомерной самоуверенностью, они с шумом заполоняют в период летних отпусков наши пляжи», «однообразные, сверхнационалистически настроенные блондины». Немцы обиделись страшно, пригрозив отказаться от проведения отпусков в Италии. Реакция итальянцев была вялая: туристические фирмы высказали невнятное возмущение, официальной реакции не было никакой.

В тот же год премьер-министр Италии Сильвио Берлускони, большой любитель эпатажа, небрежно бросил депутату от Германии в Европейском парламенте, что тому бы, мол, хорошо подошла роль смотрителя в концлагере. И вновь протесты – с одной стороны, и тишина – с другой. Создается впечатление, что итальянцы, уверенные в притяжении своей магической земли, доставляют себе маленькое удовольствие, поддразнивая немцев. Последние же, также сознавая, что никуда не денутся и все равно поедут в отпуск к итальянскому морю, переживают и бесятся от своего бессилия. А число немецких туристов действительно не уменьшается.

Великий Гёте, одним из первых немцев проложивший туристическую тропу в Италию, еще в конце XVIII века писал о непреодолимом притяжении этой страны, называя ее великой школой жизни. При этом местные жители отнюдь не вызывали у него подобного восхищения: «Об итальянцах могу сказать только, что это – дети природы; среди роскоши и величия искусств и религии они ничуть не отличаются от того, чем были бы в пещерах и в лесах». Но, будучи не просто немцем, а великим немцем, он прекрасно понимал, что эти жители составляют важную и неотъемлемую часть очарования Италии. Далеко не все немцы с этим согласятся.

Трудности, с которыми сталкиваются немцы в Италии, хорошо переданы в рассказе Томаса Манна «Марио и фокусник». Посвященный на первый взгляд итальянским нравам, он гораздо точнее передает настроения и отношения немцев. Замкнутость и цельность итальянской культуры вызывает у них постоянное чувство неудовлетворения и обиды: и столик им в ресторане дали не тот, и на пляже ими никто не интересуется, и постоянный кашель их дочки раздражает итальянскую соседку, пугающуюся за своих детей (а кто бы не испугался?).

Немцы не только самые страстные поклонники Италии, они же и изучили ее лучше других народов. Конечно, большая их часть лежит на пляжах Адриатического моря. Но зато остальные осваивают самые труднодоступные районы страны. Если вы нашли самый малопосещаемый, забытый Богом и людьми сонный уголок, о существовании которого не догадываются даже сами итальянцы, вы можете быть уверены, что единственным народом, который побывал там кроме вас, будут немцы. При этом образованная их часть будет еще и свободно говорить по-итальянски, и прекрасно ориентироваться во всех традициях и нравах. Да и лучшие труды по Италии написаны, пожалуй, немцами, с которыми соперничают только британцы.

С французами у итальянцев, пожалуй, самые напряженные взаимоотношения. С одной стороны, ближайшие соседи, в прошлом завоеватели. До сих пор некоторые территории – долина Аосты, Лигурийское побережье – носят смешанный итальяно-французский характер. С другой – в культурах слишком много поводов для соперничества, чтобы относиться друг к другу спокойно. Не прекращается внутренний спор о том, чья кухня лучше. Общепризнанно-знаменитой считается, конечно, французская. Но в последние годы среди знатоков и гурманов распространилось мнение о первенстве итальянской в этом вопросе. Французское вино активно проникает на итальянский рынок, что не может не вызывать раздражения, ведь итальянцы помнят, что именно они научили неразумных галлов производству этого благородного напитка. А теперь вот весь мир увлечен французским вином. Знаменитые модные дома Италии составляют заметную конкуренцию французским модельерам. Словом, там, где есть соперничество, нет мира.

Замечательный, практически забытый сегодня старый франко-итальянский фильм «Закон есть закон», с неподражаемыми Фернанделем и Тото, отлично передает разницу в характерах двух соседствующих народов. Пограничный городок разделен посередине на две части: в одной живут французы, в другой – итальянцы, между ними – граница. Эта граница не просто полоса на тротуаре, она разделяет соседей на две совершенно разные группы людей, и спутать их невозможно. Они сидят в одном баре, по которому тоже проходит разделительная черта, ходят по одним улицам, но живут и мыслят по-разному.

Одним из самых внимательных французских наблюдателей итальянской жизни был писатель Стендаль. Восхищение страной смешивается в его заметках со скептическими замечаниями и меткими наблюдениями. Он со своими спутниками стремился в Рим, так как надеялся «найти там итальянские нравы, которые в Милане и даже во Флоренции несколько испорчены подражанием Парижу». Но и приезд в Рим не дал полного удовлетворения: «Для того, чтобы совершить путешествие в Рим, нужно сперва кое-чему поучиться. Эту досадную истину делает еще более неприятной то, что в парижском обществе все считают себя большими любителями и знатоками искусства. В Рим приезжают из любви к изящным искусствам, а по приезде эта любовь вас покидает, и, как водится, ее место готова занять ненависть». Немногие из тех, кто провел утомительную, перегруженную экскурсиями неделю в многочисленных и набитых шедеврами музеях Рима, осмелились бы высказать свои тайные мысли с такой откровенностью.

Все большей популярностью пользуется Италия у американцев. Хотя их далеко не все в ней устраивает. Во-первых, американцы любят, чтобы было дешево и комфортно. Вот это в Италии найти трудно: либо-либо, приходится выбирать. Во-вторых, знаменитая итальянская еда очень мало походит на любимый американцами фаст-фуд, даже пицца здесь какая-то, с их точки зрения, неправильная. Нет, конечно, речь идет не о гурманах и знатоках, а об общей массе туристов. Нравятся: чувство свободы, которое дает Италия, и вино, которое дешево, вкусно и продается без ограничений повсеместно. Отвыкшие и от того и от другого американцы часто одуревают и перестают знать меру. В целом же американцы не слишком выделяются из общей массы туристов: они не более развязные, чем немцы, не больше пьют, чем русские, не хуже одеваются, чем англичане.

Забавные записки Дарио Кастаньо, итальянского гида по району Кьянти, были не так давно опубликованы в Италии. Большая часть его клиентов – богатые американцы. Смешанные чувства прорываются в описании их поведения в Италии. С одной стороны, неприлично плевать в колодец – весь основной доход автора идет именно из-за океана. Среди его клиентов попадаются истинные ценители, например, вина. Один из них приезжал в Кьянти каждый год и скупал самые дорогие вина для своей коллекции, что вызывало заметное чувство гордости у его итальянского сопровождающего.

С другой стороны, две вещи никак не давали гиду расслабиться: бесцеремонность американцев и их любовь к кока-коле. И то и другое откровенно раздражало. Как можно было, находясь в самом красивом месте земли, по мнению итальянского автора-патриота, в любимой им Сиене, жаловаться на отсутствие каких-нибудь глупых удобств и с треском открывать диетическую колу.

Жители Италии всегда неизбежно вызывали у прагматичных и практичных американцев иронию, смешанную с тайным чувством зависти. Было непонятно, как целый народ может так откровенно получать удовольствие от простой повседневной жизни. Но это же вызывало и тайную зависть.

Особенное непонимание вызывает тот факт, что итальянцы все, с точки зрения американцев, получают легко и незаслуженно. Отсюда большое число иронических высказываний, касающихся сомнительности итальянских средств. Путеводители любят цитировать американского посла в Италии, сказавшего, что «Италия – очень бедная страна, в которой живет много очень богатых людей».

Кстати, распространению многих стереотипов об итальянцах способствуют многочисленные американцы итальянского происхождения. Покинувшие страну еще в первой половине XX века, они часто упорно не хотят признавать тот простой факт, что в Италии многое изменилось с тех пор. Отсюда и обилие итальянских героев американских фильмов, несколько устаревших с современной точки зрения.

В последние годы Италия столкнулась с еще одной «американской» проблемой. Все больше и больше заброшенных вилл и ферм скупается заокеанскими поклонниками страны солнца. На страницах газет и публицистических книг не прекращается дискуссия – хорошо это или плохо для страны. Очевидно, что передача своих культурных ценностей в чужие руки, а большинство итальянцев именно так оценивают продажу земли и зданий, всегда плохо. Кто их знает, что они там напридумывают. Вместе с тем, поскольку у самих итальянцев нет ни средств, ни желания восстанавливать эти развалины, то в некотором смысле благом является тот факт, что кто-то вкладывает деньги в восстановление их национального достояния. Да и продавцы довольны, цены на землю и недвижимость в стране поднимаются благодаря иностранцам год от года.

Самые интересные отношения сложились у итальянцев с англичанами. Эти две столь различные нации имеют друг к другу некое подобие притяжения. Можно было бы даже сказать, что у англичан оно граничит с любовью, а у итальянцев с уважением, если бы подобные чувства по отношению к другому народу были бы представимы в обоих случаях.

В «глухие» годы итальянской истории, в XVII–XVIII веках, англичане принесли стране второе (или скорее очередное) возрождение. Именно они открыли глаза всему миру на чудеса Италии, на особый неповторимый дух этой страны, на ее вечное очарование. Большое Турне, «Гранд тур», зародилось именно в Англии. Англия привлекла внимание остального мира, вслед за ней в Италию приобщаться к прекрасному потянулись и другие.

В свою очередь итальянцы подарили англичанам самое прекрасное, что только могут представить себе жители этого острова (кроме, чая, конечно, «подаренного» китайцами). Итальянские сады стали настоящей страстью англичан. К ним «приложились» архитектурные и прочие художественные заимствования. Процесс этот оказался взаимным – позже итальянцы полюбили английские сады и уничтожили некоторые из своих творений в угоду этому новому увлечению. Прекрасно продуманная «дикая» природа вполне импонировала их вкусу.

В последние годы англичане увлеклись итальянской кухней. Ошибочная идея, что для получения желаемого результата достаточно только использовать побольше оливкового масла, белого сыра и помидоров, овладела их умами. Итальянские рестораны распространяются по стране. Притягательные на слух итальянские названия скрывают за собой вполне привычную для англичан пищу, политую оливковым маслом и приправленную чесноком. Достаточно только отметить, что ко всем блюдам в таких ресторанах подается в больших количествах неизменная картошка, столь почитаемая англичанами и малораспространенная в Италии, чтобы понять, как далека эта кухня от оригинала.

Бодрые, подтянутые, в аккуратных светлых кофточках, если это старушки, неизменно спокойные (для полноты картины не хватает только пробкового шлема), англичане заполняют итальянские гостиницы. Им удается каким-то образом избежать самых вульгарно-переполненных мест, но и не залезать в самые что ни на есть отдаленные уголки. Они не сорят деньгами, но необъяснимым образом вызывают неизменное уважение у местных жителей, выделяющих их среди прочих иностранцев.

Сами итальянцы за границей производят, как правило, жалкое впечатление. Притихнув и присмирев, они постоянно мерзнут, кутаются в теплые кофты, производя впечатление нахохлившихся птиц (причем это относится не только к «вечнохолодной» России). В глазах их угадывается скрытая тоска и мечта о возвращении в знакомый и привычный им мир, где все подчинено четким и определенным законам. Но для того, чтобы убедиться, что Италия – самая прекрасная страна в мире, к сожалению, приходится время от времени ее покидать. Те же, кто в этом никогда не сомневаются, предпочитают проводить отпуска у себя дома.

В целом Италия не имеет ничего против Европы. Она решительно и без сомнений вошла в Европейское сообщество, спокойно присоединилась к Шенгену, легко ввела евро. Собственно говоря, пока это самое сообщество не мешает ей жить своей жизнью, пить кофе и траппу, смотреть футбол, болтать на улицах с соседями, почему бы и не быть его частью? А выступления (скорее даже «высказывания») итальянских деятелей в Европарламенте и различных европейских комиссиях всегда дают дополнительную возможность немножко развлечься.

 

Исторические традиции путешествия в Италию

Италия была и остается своеобразным магнитом для окружающего мира, щедро раскрывая свои сокровища и делясь тайнами бытия. Она редко разочаровывала. Восторженное преклонение – вот то чувство, которое вызывала она у своих поклонников. «Великой, даже слишком великой школой» искусства и жизни называл ее Гете. «Обетованной землей», «родиной своей души», «роскошной красой», на которую нельзя наглядеться, считал Италию Н. В. Гоголь. Это отзывы великих, но были еще и другие, бесчисленные почитатели солнечной страны, которые восхищались ею, сохранив свои восторги в многочисленных путевых дневниках, записках, письмах, а иногда и просто в памяти своей и близких. Число поклонников Италии не уменьшается, а продолжает расти год от года.

Для большинства посетителей Италия – это огромный музей под открытым небом, где каждый камень освящен историей, в каждой деревушке в местной церкви есть свой шедевр живописи, каждая развалина – античная, а творения великих мастеров, каждое из которых составило бы предмет гордости хорошего европейского музея, небрежно рассыпаны по всей стране. Здесь можно приобщаться к прекрасному, наслаждаться музыкой и оперным пением, восхищаться божественной по красоте природой. Многие находили здесь душевный покой, не случайно в Италию приезжали за исцелением люди с нервными расстройствами и разбитыми сердцами.

Целебным был не только и не столько климат, сколько удивительная, ни с чем не сравнимая атмосфера умиротворения и радости. Русский публицист П. В. Анненков писал о Риме середины XIX века: «Голос Европы доходит сюда ослабленный и едва внятный; но это не китайское отъединение от всеобщей жизни, а что-то торжественное и высокое, как загородный дом, где работал великий человек. Иногда казалось мне, что Европа нарочно держит этот удивительный город, окруженный мертвыми полями с остатками водопроводов, гробниц и театров, как виллу свою, куда высылает она успокоиться сынов своих от смут, тревог, партий и всякого треволнения».

Но эта прекрасная страна никогда не была ни музеем, ни картинной галереей, ни загородной виллой. В ней жили люди и имели дерзость считать ее своей. Если Италия вызывала безусловное восхищение и восторг, то отношение к итальянцам было и остается гораздо более сложным. Слава и красота страны сыграли злую шутку с народом, ее населяющим. На фоне великих творений культуры и искусства живые реальные люди, не сошедшие с полотен мастеров, а живущие обычной повседневной жизнью, терялись и проигрывали. В этом музее и сокровищнице, куда приезжали для того, чтобы сливаться с прекрасным, они были ненужной помехой, раздражали и мешали, своим «бытовизмом» принижая окружающую их красоту. Именно поэтому восторженные заметки об Италии часто наполнены крайне негативными отзывами об итальянцах.

Похожая ситуация существует и сегодня. Туристы, посещающие Италию, редко сталкиваются с местными жителями, а если это и происходит, то в невыгодной для последних ситуации. Туристические места заполнены людьми, делающими на многочисленных посетителях деньги и не считающих зазорным в этом случае идти на разного рода уловки, а порой и обман.

Сами итальянцы догадываются о сложившейся ситуации и даже имеют свое видение проблемы. Уже упоминавшийся итальянский гид, работавший с американцами, писал по этому поводу: «…обслуживающий персонал в Италии, как в зеркале, отражает людей, которых обслуживает, усваивая отношение и поведение своих клиентов. Именно поэтому грубые и напористые иностранцы будут жаловаться на невежливость итальянцев; требовательные вернутся домой и расскажут, что итальянцы беспомощны; бесцеремонные люди найдут итальянцев несносными; в то время как, конечно, вежливые и непредвзятые путешественники будут неизбежно очарованы нами».

Часто приходится слышать от вернувшихся из итальянского путешествия жалобы на «нечестных итальянцев», продавших втридорога плохой товар или накормивших недоброкачественным «традиционным» обедом. Не вдаваясь в рассуждения об особенностях массового группового туризма, вызвавшего к жизни много негативных проблем современной Италии, отметим, что в этих условиях говорить о знакомстве с народом и его характером не приходится. Итальянцы, как и прежде, почти незнакомы армии многочисленных поклонников своей страны.

Особенно это заметно проявилось в отношении англичан, создавших своеобразный культ Италии. Вечная антитеза «любовь-ненависть» преобладала в их чувствах: любовь к стране и неприятие людей, «обладавших» ею. Зачинатели Большого Турне, оставившие, наверное, самое большое количество записок и воспоминаний об Италии, англичане вполне заслуживают того, чтобы стать проводниками в историю путешествия в Италию. О паломниках будет рассказано отдельно, так же как и о традициях русского путешествия в эту солнечную страну.

В середине XVIII века английский писатель, ученый и общественный деятель Сэмюэл Джонсон произнес известную фразу: «…человек, никогда не бывавший в Италии, всегда испытывает чувство неполноценности, оттого что он не видел то, что должен увидеть каждый». Это замечание достаточно точно определило место итальянского путешествия в английской культуре в современную ему эпоху и пророчески предсказало будущее по крайней мере на два столетия вперед. Доктору Джонсону было виднее – сам он в Италию так и не попал, что для человека его общественного положения и интеллектуального уровня было явлением редким.

Так называемое Большое Турне (The Grand Tour) начало завоевывать популярность в Англии еще в середине XVI века, хотя сам термин впервые появился в литературе только сто лет спустя в книге Ричарда Ласселса «Путешествие в Италию». В елизаветинскую эпоху поездки молодых англичан в Европу всячески поощрялись, а нередко и финансировались: Англия нуждалась в образованных, знающих мир, широко мыслящих людях, нередко привозивших в свою страну заодно с новыми взглядами и разного рода практическую информацию – от современных научных открытий до сведений политического характера.

Своей кульминации, однако, Большое Турне достигло в XVIII веке, когда посещение европейских стран стало неотъемлемой составляющей образования английского джентльмена. Путешествие в Европу, как правило, совершалось в юном возрасте, в 16–18 лет, после окончания учебного заведения в родной Англии, в сопровождении наставника, игравшего важнейшую воспитательную роль. Он должен был не только обучать всему, что сам знал, прежде всего языкам, истории, географии, искусствам, но и быть своего рода гидом по самым разным странам, а главное, следить за морально-нравственным обликом своего подопечного, оберегать его от соблазнов чужих стран. Прежде всего Большое Турне считалось необходимым для завершения образования молодого человека, причем образования в широком смысле – не только ума, но и души. Помимо приобретения определенных знаний, круг которых представлялся довольно расплывчатым и туманным, путешествие предполагало развитие вкуса, улучшение манер, усовершенствование навыков общения. Англичане считали путешествие лучшим способом борьбы с хорошо известными им собственными национальными недостатками – предубеждением против всего чужеземного, отсутствием интереса к иностранным языкам и нравам, национальной замкнутостью, узостью мировосприятия. Словом, в подобном путешествии воспитание ставилось гораздо выше просто образования.

Конечной целью европейского путешествия в XVIII веке, вне всякого сомнения, была Италия. Все остальные страны являлись либо удобным маршрутом, как Франция с ее относительно удобными дорогами и речными путями, либо препятствием, как Швейцария с ее горами. Поскольку образование молодого поколения предполагалось прежде всего опосредованным путем – через перипетии путешествия, закалявшие дух, через столкновение с другими культурами, воспитывавшее душу, и, наконец, через эстетическое воздействие произведений искусства, развивавшее ум, – Италия, с точки зрения англичан, являлась идеальным местом вмещающим все три составляющие.

Путешествие по континентальной Европе было делом непростым – трудности подстерегали на каждом шагу. На начальном этапе много проблем представляли разного рода грабители и бандиты, «специализировавшиеся» на путешественниках, неизбежно возивших с собой крупные суммы денег, необходимые для длительного проживания вне дома (относительно безопасным европейское путешествие становится только со второй половины XIX века), затрудняли передвижение и войны, раздиравшие Европу, и религиозные распри, и политические интриги. Универсальными для различных эпох были жалобы на условия проживания – гостиницы, еду, средства передвижения, услуги. Однако нередко создается впечатление, что главной причиной постоянных жалоб было культурное различие и непонимание, а часто элементарное незнание языка. Характерно, что путешествовавшие по провинциальной Англии иностранцы чаще всего жаловались на те же самые трудности.

Так, основные проблемы, с которыми английские путешественники XVIII века сталкивались в Италии, мало чем отличались от тех, на которые жаловались туристы во все последующие эпохи. В основном жалобы сводились к следующему (проиллюстрированы они наиболее яркими из многочисленных английских дневников той поры):

♦ неудобства путешествия: «Наша карета находилась в постоянной и неотвратимой опасности быть потерянной со всем багажом; а дважды нам приходилось нанимать дюжину быков и столько же людей, чтобы вытащить ее из тех дыр, в которые она попадала»;

♦ недоверие к местным жителям: «обман и жульничество, спутники нищеты, свирепствуют здесь; даже если вы договорились с кем-то о цене, вас все равно заставят заплатить больше»;

♦ плохие гостиницы: «Единственная гостиница в этом городе была отвратительной, страшной, черной, вонючей и грязной… гостиница была такой грязной и жалкой, что опозорила бы любой придорожный кабак в Англии»;

♦ неудобоваримая еда: «на ужин они принесли нам престарелого петуха, с застывшими черными ногами, который, казалось, умер от подагры месяц назад».

Своего рода итог трудностям, ожидавшим английского путешественника по Италии в XVIII веке, подвел доктор Шарп: «Какой простор бы вы ни дали своей фантазии, вам никогда не представить и половины неприятности, которую итальянские кровати, итальянские повара, итальянские почтовые станции, итальянские форейторы и итальянская вульгарность доставляют англичанину во время его путешествия по Италии».

Путешествие в Европу оставалось не просто модным явлением, но и необходимым элементом образования молодого англичанина, развивавшим его эстетическое мировосприятие, расширявшим его кругозор, влиявшим положительно на его манеры, наконец, просто служившим источником развлечения и удовольствия. Оно продолжало оставаться в общем и целом явлением нужным и полезным и для государства. Как образно выразился еще Фрэнсис Бэкон, вернувшийся из путешествия английский юноша должен обязательно «подколоть несколько цветов тех знаний, которые он там приобрел, к букету традиций своей собственной страны».

Вслед за англичанами путешествие в Италию в образовательных целях начинают предпринимать и другие народы, прежде всего немцы и французы. Маршрут и цели их столь же определенны и традиционны, что и у англичан. Они посещают крупные города, рисуют скетчи, делают заметки в блокноты, – словом, учатся.

Окончание эпохи Большого Турне в середине XIX века чаще всего связывают с тремя событиями в мировой истории. Во-первых, это развитие средств транспорта, а следовательно, и удешевление его, сделавшее Европу доступной для многих и лишившее Турне его грандиозности и сложности и, как следствие, – престижности и элитарности. Во-вторых, в 1836 году английский издатель Джон Мюррей выпустил свой первый путеводитель – по Голландии, за которым последовали многочисленные издания и переиздания, открывавшие Европу массовому читателю. Вслед за ним издатель из Кобленца Карл Бедекер начал свою серию путеводителей по Европе, а потом и по миру, добавив в них немецкую четкость, основательность и размеренность. Одним из его изобретений были звездочки, отмечавшие степень культурной значимости того или иного места. Если раньше каждый открывал для себя «свою» Европу, не имея определенной конечной обязательной цели, то теперь весь маршрут был препарирован и подан «покупателю», подобно товару на рынке. Наконец, последней каплей явилась компания, основанная знаменитым Томасом Куком.

Первый европейский маршрут, который возглавил лично Томас Кук, проходил по Франции, Бельгии, Германии. Успех был настолько велик, что путешествие это было повторено несчетное количество раз. Позже география путешествий расширилась, как и виды услуг. Даже независимый путешественник мог теперь купить специальные купоны, позволявшие ему останавливаться в определенных гостиницах по льготным ценам. Путешествие становилось массовым. На смену Большому Турне пришел век туризма.

Характерно, что Италии в эту эпоху уделялось относительно скромное место. Первые туристические группы Кука в нее даже не заходили. Первые путеводители Мюррея были посвящены северным странам континентальной Европы. Технический прогресс заметно расширил географические рамки путешествия – туристы стали проникать в ранее малодоступные страны Востока, Америки, Африки. В Европе неожиданный интерес вспыхнул к Швейцарии, до этого времени воспринимавшейся только как препятствие на пути в Италию. Железные дороги сделали путешествие в нее легким и приятным, и во второй половине XIX века швейцарские городки становятся желанным местом отдыха многочисленных англичан. Причем здесь не только отдыхают, но и лечатся, что было совершенно новым явлением для английской жизни. Викторианская эпоха усилила многие черты, и без того присущие англичанам, – патриотизм, порой чрезмерный, неприятие всего иностранного, переходящее в ксенофобию, подъем имперских настроений. Европа уже не привлекала загадочностью и возможностью получить образование, ее использовали в своих целях. Дешевый отдых, пикантные развлечения и эффективное лечение – вот для чего была теперь нужна Европа.

Своеобразной, слегка запоздавшей наследницей традиционного Большого Турне в период с конца XVIII до конца XIX века становится Америка. В этот период оно выполняет основные задачи европейского путешествия, важные для большинства американцев: прикосновение к истокам (Англия), приобщение к культуре (Италия) и возможность развлечься (Франция), а здоровье, спорт, образование уже были по выбору. Как и англичане в свое время, американцы не были до конца уверены в полезности европейского путешествия. Так, еще Т. Джефферсон в частном письме писал (15 октября 1785 года): «Мне кажется, что американец, отправляющийся в Европу за образованием, теряет знания, мораль, здоровье, привычки и счастливое состояние души». Американец, по мнению Джефферсона, не может долго прожить в Европе, не утратив в какой-то мере особенностей своего национального характера.

Приговор же, вынесенный М. Твеном почти через сто лет, был, как всегда, безжалостен: «Любезный читатель, если он не побывает за границей, так и не узнает, какой законченный осел мог бы из него выйти». Вместе с тем тот же Твен подчеркивал важность и нужность подобных мероприятий. Главным, с его точки зрения, достижением подобных поездок является расширение кругозора, возможность вырваться из узких рамок повседневности, сумасшедшего ритма, которому все больше подчиняется жизнь среднего американца. Пребывание в другой стране, по мнению Твена, – прекрасное лекарство от пресловутого американского этноцентризма. Он пишет: «Путешествия гибельны для предрассудков, фанатизма и ограниченности, вот почему они так остро необходимы многим и многим у нас в Америке».

Европа, как магнит, манила американцев. Она оставалась для них средоточием культуры, искусства, тонкого вкуса, исторических традиций и высокой духовности; недостаток всего этого очень остро ощущался в американском обществе той поры. Для человека, не имеющего ни образования, ни связей, сделавшего себя и свое состояние собственными руками, европейское путешествие стало знаком принадлежности к определенному социальному кругу. Это была возможность с толком, если можно так сказать, потратить честно (или нечестно) заработанные деньги, приобщиться к общему движению, чтобы было потом о чем поговорить с соседями, наконец, отдать дань моде. В 1860-е годы европейское путешествие становится модным и даже обязательным для человека, претендующего на определенное положение в обществе. М. Твен иронизировал: «Весь этот незабываемый месяц я купался в блаженстве, впервые в жизни ощущая себя на гребне великого общественного движения. Все ехали в Европу – я тоже ехал в Европу, все ехали на знаменитую Парижскую выставку – я тоже ехал на знаменитую Парижскую выставку. В те дни пароходные линии вывозили из различных портов Соединенных Штатов в общей сложности около пяти тысяч американцев в неделю. Если за этот месяц мне и довелось встретить десяток знакомых, не уезжающих на днях в Европу, то у меня об этом не сохранилось ярких воспоминаний».

Начало XX века стало поворотным для многих мировых держав. В Англии 1901 год – год смерти королевы Виктории – стал началом конца очень важного и достаточно стабильного периода в ее истории. Ожидание перемен было в воздухе. Так же как, возможно, и ожидание мировых войн и распада империи. Привычные устои, хорошие и плохие, зашатались. Наступала новая, пугающая своей неизвестностью эпоха. Вновь возникает волна национальной самокритики, стремление посмотреть на себя со стороны. В этих непростых условиях англичане вновь обращаются к Италии. Однако уже не просто как к источнику эстетического вдохновения и художественного вкуса. Италия в начале XX века становится чем-то более важным для оказавшихся на перепутье англичан.

История итальянского путешествия англичан в начале XX века богата различными источниками. Это и разного рода дневники, воспоминания, мемуары, и частная переписка, и специальные научные и псевдонаучные трактаты, касавшиеся европейской культуры, истории, искусства, быта и нравов, появлявшиеся в Англии в то время в большом количестве. Издавались и многочисленные журналы, наполненные красочными описаниями красот чужой страны, нередко носящими рекламный характер, и разного рода путеводители, и многое другое.

На этом пестром фоне отнюдь не теряют своего значения произведения художественной литературы, живо откликавшиеся на веяния своей эпохи, и одновременно с этим формировавшие национальные вкусы. Для анализа «итальянских мотивов» в английской культуре XX века особый интерес представляют два весьма характерных и представительных для своей эпохи романа одного из популярнейших авторов своего времени, читаемого и по сей день, Э. М. Форстера (1879–1970). Поездка в Италию, совершенная им впервые в 1901–1902 годах, произвела своего рода переворот в судьбе молодого тогда человека и легла в основу его двух первых (из шести) и самых известных романов: «Куда боятся ступить ангелы» (1905) и «Комната с видом» (1908). Оба романа посвящены путешествию англичан в Италию, оба пронизаны легкой иронией, тихой грустью, а главное – связаны той огромной, определяющей ролью, которую играет Италия в жизни всех без исключения персонажей этих книг.

Романы Форстера позволяют отчетливо проследить как возрождение старых традиций английского путешествия в Италию, так и проникновение новых тенденций, вызванных временем. Как и в прежние времена, герои отправляются в Италию прежде всего для того, чтобы приобщиться к культуре. Италия вновь занимает свое главенствующее место в европейском путешествии. Франция, Испания и другие страны рассматриваются как страны массового туризма и отдыха, Италия же вновь становится местом для избранных, для тех, кто хочет считать себя образованным человеком, кто стремится занять определенное место в обществе. Один из героев романа «Комната с видом» выводит даже идеальную формулу воспитания английского ребенка: «Сначала воспитывайте их среди честных провинциальных жителей для чистоты, затем пошлите их в Италию за утонченностью, а потом, и только потом, позвольте им приехать в Лондон».

Однако перемены, происшедшие в английском обществе со времени окончания Большого Турне в середине XIX века, наложили на итальянское путешествие англичан неизбежный отпечаток. Заметно меняется социальный состав путешественников: если раньше это были исключительно представители высшей аристократии, то теперь, в связи с тем что, с одной стороны, значительные средства оказались в руках среднего класса, а с другой, европейское путешествие заметно подешевело, ситуация явно изменилась. Три главных героя романа «Комната с видом», составляющие своего рода классический любовный треугольник, образовавшийся в Италии, представляют собой крайне пеструю социальную группу – Люси является дочерью адвоката, Сесил принадлежит к городским безродным снобам-интеллектуалам, а Джордж вообще говорит, что он работает «на железной дороге», правда, как выясняется позже, в одном из офисов.

Для всех них Италия является возможностью быстро и легко приобщиться к культуре и хоть к какому-то образованию, способом избавиться от своего рода комплекса «выскочки», попыткой, пусть и подсознательной, преодолеть социальный барьер. Английские аристократы теперь очень часто живут в Италии, английский же средний класс – путешествует по ней.

Интересно, что Италия в тот период считается страной абсолютно безопасной для англичан. Если в конце XVI века один английский путешественник, чтобы не быть ограбленным и убитым, путешествуя по Европе, переодевался в богемского крестьянина, то к началу XX века ситуация полностью меняется, во всяком случае в представлении англичан. Один из персонажей романа Форстера рассказывает об итальянской графине, которая, если не может отправить служанку сопровождать своих дочерей до школы, «вместо этого надевает им матросские шапочки. Тогда все принимают их за англичанок, особенно если их волосы туго стянуты на затылке». Это, по мнению английского персонажа, обеспечивает им полную безопасность.

В этот период итальянское путешествие перестает быть чисто мужской прерогативой. Молодые женщины, девушки, хотя и непременно в сопровождении компаньонок, получают новую возможность прикоснуться к европейской культуре. Для их матерей такое путешествие было возможно только с семьей и, скорее всего, с практическими целями; юные героини обоих романов Форстера едут в Италию для того, чтобы познакомиться с произведениями искусства и получить уроки светской жизни. Помимо этого, после строгой морали викторианской эпохи европейское путешествие становится для представительниц слабого пола возможностью почувствовать себя хоть в какой-то мере свободными – от условностей, строгих принципов, традиций.

Викторианская эпоха настолько тесно сплотила английскую нацию, внушила такое сильное чувство национального превосходства, что стремление всегда держаться вместе, не смешиваясь с представителями других культур, стало печально знаменитой особенностью англичан-путешественников. Явление это не было новым.

Пансион сеньоры Бертолини во Флоренции, где живут герои романа «Комната с видом», является «маленькой Англией» в Италии. Все обитатели его – англичане, которые свято соблюдают все ритуалы английской жизни, весь набор приемов английских взаимоотношений («нельзя общаться с человеком, если вы не представлены, даже если вы каждый день сталкиваетесь нос к носу»), на стене портрет королевы Виктории, и даже «сеньора», хозяйка пансиона, говорит на просторечье, выдающем ее принадлежность к лондонским низам. Люси разочарованно восклицает: «С тем же успехом мы могли бы быть в Лондоне».

В отношении англичан к Италии в начале XX в. ярко проявился двойственный и противоречивый характер. С одной стороны, это преклонение и восхищение – перед ее красотой, перед ее природой, перед ее культурой, перед ее историей. Главный герой романа «Куда боятся ступить ангелы» Филип, страстный поклонник Италии, с глубокой убежденностью говорит своей матери: «Я действительно верю, что Италия очищает и облагораживает всех, кто посещает ее. Она является школой, так же как и площадкой для игр, для всего человечества». Даже если любовь к Италии и не всегда была столь искренней, это не имело значения – восхищение ею было обязательным для каждого, кто считал себя культурным, светским человеком.

С другой стороны, итальянцы, их жизнь, культура, нравы вызывали полное непонимание, а чаще всего и неприятие. В итальянцах постоянно подчеркивалось детское начало (очевидно, что сами-то англичане в этом случае были «взрослыми»). Их описывали как людей непосредственных, наивных, импульсивных, искренних и вместе с тем по-детски жестоких, грубых и невоспитанных. Их разговор «полон детской непосредственности и мягкой мудрости, а через минуту – вопиюще груб». Их поведение непредсказуемо и непоследовательно, жестокость соседствует в них с чувствительностью и сентиментальностью: Люси, став случайной свидетельницей уличной драки, в результате которой погиб человек, восклицает: «И убийца пытался поцеловать убитого, – какие странные люди итальянцы! – а потом сдался в руки полиции!…я думаю, они просто дети».

Особенность восприятия Италии англичанами в начале XX века заключается прежде всего в том, что прекрасная южная страна стала для них своего рода мифом, красивым образом, преклонение перед которым, искреннее или нет, стало неотъемлемой частью элитарной культуры. Именно отсюда проистекает конфликт между восторженным приятием Италии в целом и высокомерным неприятием итальянцев. Еще английский поэт П. Б. Шелли в начале XIX века крайне резко писал, что «существует две Италии: одна состоит из зеленой земли, ясного прозрачного моря и могучих руин, оставшихся с древних времен… Другую составляют современные итальянцы, их работа и образ жизни. Первое представляет собой наиболее величественное и грандиозное создание, которое может представить себе человеческий разум; второе – самое упадочное и отвратительное». К началу XX века этот разрыв стал еще более заметен. Это был разрыв между идеей и действительностью.

В своих двух «итальянских» романах Форстер показывает, что происходит, если мечта смешивается с реальностью, – непонимание, страдание, гибель. Английская и итальянская культуры в его романах предстают как два европейских культурных полюса, антипода, представляющие собой полные противоположности. Смешение их в реальной жизни невозможно, утверждает английский автор. Героиня романа «Куда боятся ступить ангелы» Лилия, попав в Италию, поддавшись ее чарам и встретив молодого и прекрасного итальянца Джино, вообразила, что подобное возможно. Она вышла за него замуж, с удовольствием отреклась от скучных английских родственников и навсегда осталась в маленьком солнечном итальянском городке. На этом ее счастье и закончилось. Дальше – разочарование и смерть. Все ее поступки, так же как и поступки ее мужа, приходят в полное несоответствие с культурными традициями их стран. Когда она пытается устроить светские чаепития, его друзья воспринимают это как вздорную блажь, когда он пытается объяснить ей, что бродить одной по улицам неприлично, она ощущает себя ущемленной и несчастной. Для него многочисленные родственники в доме и общий денежный счет – явление естественное и единственно приемлемое, для нее – тягота и обида. В конце концов смерть при родах приходит к ней как единственный достойный выход из создавшейся ситуации. Прекрасная идея не должна становиться обыденной жизнью, т. к. это просто невозможно, – такова мысль автора.

Однако, несмотря на подобного рода противоречие в восприятии Италии, своеобразный конфликт между мечтой и реальностью, итальянское путешествие в начале XX века играет очень важную, может быть, более заметную, чем когда бы то ни было, роль в жизни посетивших ее англичан. Все герои романов Форстера проходят своего рода испытание Италией, и ни один их них не остается тем, кем он был до поездки. Италия поистине преображает их, будит в них то, что в течение долгого времени считалось неприличным в английском обществе, – откровенные, искренние эмоции, чувственную любовь, неконтролируемые порывы, душевную красоту, словом, во многом то, что составляет суть самой жизни. Герои как бы находятся во сне до своей поездки в Италию – в ней они просыпаются, и привычный мир рушится: пуританство викторианской эпохи, чопорность и приверженность традициям, нерушимость устоев, чай ровно в 5 часов – все это испаряется под лучами жаркого итальянского солнца. Люси, например, «вернулась домой с новыми глазами… так как Италия подарила ей наиболее ценный из всех даров – ее собственную душу». Привычная жизнь ее продолжается, но она уже никогда не сможет быть прежней.

Все главные герои обоих романов обретают в Италии, и благодаря ей, свою любовь. Обычная туристка Люси, «назойливая, незрелая и страждущая», внезапно преображается: «Италия совершила над ней чудо. Она дала ей свет и – что было еще важнее – она подарила ей тень». Сама же Люси, воспитанная в строгих принципах своей семьи, оказалась в объятьях почти незнакомого ей мужчины, опьяненная фиалками, солнцем, «светом и красотой». Так складывается любовный треугольник, «созданный» итальянскими чарами, в «Комнате с видом». Во втором романе ситуация еще более драматична: один из троих – итальянец, что делает ситуацию безнадежной. Любовь, чувства, жизнь – вот что находят герои в Италии, приехав в нее за культурой, искусством, образованием. Но именно в этом и нуждаются они в этот момент больше всего.

Однако только этим итальянское влияние не ограничивается. Подобного рода поездка представляется крайне важной для национального самосознания англичан, начавших утрачивать четкие жизненные ориентиры в поствикторианскую эпоху. Оказавшись в Италии, в инокультурной, чужой среде, они ощущают себя англичанами сильнее, чем в Англии. Пустое декларированное чувство превосходства и патриотизма, с которым они приезжают, сменяется искренней ностальгией и любовью к своей стране, когда они уезжают. Наиболее характерна судьба героини романа «Куда боятся ступить ангелы», которая тоскует в опостылевшем ей своей замкнутостью и консерватизмом провинциальном английском городке, где все знают, что, когда и где произойдет. Вырвавшись в Италию, страстно полюбив, она остается в этом солнечном мире только для того, чтобы, как было сказано выше, в скором времени осознать свою ошибку. Теперь далекий холодный туманный городок представляется ей самым желанным местом на земле, с его устоями и привычным ритмом, с его знакомостью и понятностью: глядя на часы, она даже пытается мысленно проследить за тем, что происходит там в тот или иной момент. Пробудившееся в ней, как и в других персонажах романов Форстера, глубокое чувство, имело бы благоприятные последствия только будучи возвращено на родную почву.

Таким образом, итальянское путешествие играло в английской культуре на разных исторических этапах весьма заметную роль. В XX веке, в новых исторических условиях, на первый план выходит не столько его эстетическое и образовательное воздействие, сколько духовное и морально-нравственное. Оно, с одной стороны, пробуждает дремлющие чувства, прежде всего – любовь, с другой, позволяет обрести самих себя, осознать собственное мировосприятие и национальные особенности. Италия перестает быть просто университетом, как это было в XVII–XVIII вв., или музеем, как в XIX в., – к началу XX в. она становится для англичан своеобразной школой жизни и любви.

В Италии сегодняшней есть одно заветное место, которое англичане, а теперь и американцы считают своим. И оно от этого не теряет присущего ему очарования, скорее говорит о хорошем вкусе выбравшей его нации. Это небольшой городок Белладжо на прекрасном озере Комо на севере Италии. Узкой полосой врезается Ларио, как его называли римляне, или сегодняшнее Комо, в Альпы, отдаленно напоминая узкие и глубокие фьорды. Сочетание воды, гор, облаков создает неповторимую красоту этих мест. Небольшие городки и деревушки, все со своей колокольней и центральной площадью, лепятся к обрывистым берегам озера. Связь между ними вот уже не первое столетие осуществляется с помощью небольших корабликов, перевозящих пассажиров. Конечно, сегодня вдоль всего озера проложена удобная, хотя и узкая местами и извилистая, дорога, но все-таки водный путь по-прежнему остается самым романтичным и приятным.

По радио выкликаются названия остановок, и шумные итальянцы выходят один за другим. Есть, однако, одна остановка, где всегда суматошной толпой выходят англоговорящие туристы с чемоданами. Это Белладжо.

Зимой и осенью сонный и ничем не отличимый от остальных итальянских городков, он расцветает весной и летом. Открываются гостиницы и уличные кафе, наполняются народом набережные, разукрашиваются маленькие магазинчики, распахивают свои двери музеи и парки. Здесь маленький оазис англосаксонской культуры на итальянской почве.

Исторически отдыхать в Белладжо начали очень давно. Не говоря уже о Плиниях, Старшем и Младшем, местом этим восхищалось не одно поколение. На вилле Сербеллони, построенной на холме над городом, отдыхали в разное время Леонардо да Винчи и английская королева Виктория, кайзер Вильгельм и Густав Флобер. На соседней вилле Мецци, по сей день сохранившей свой прекрасный сад, открытый для публики, собиралась не менее почетная международная компания: императрица Мария Федоровна, император Фердинанд с князем Меттернихом, писатель Стендаль. А композитор Ференц Лист, гуляя по парку, так восхитился находившейся там статуей Данте с Беатриче, что побежал домой и немедленно написал сонату.

Ироничный на грани цинизма американец Марк Твен остался не слишком «доволен» Европой. Большая часть увиденного здесь вызвала у него веселую или злую насмешку. Затхлой Европе было нечем особенно похвастать перед молодой, набирающей силу его родной страной. И вдруг в его дневнике европейского путешествия отчетливым диссонансом звучит щемящая, почти сентиментальная нота: «В сумерках, когда все погружается в дремоту, и музыка колоколов, созывающих к вечерне, медленно плывет над водой, начинает казаться, что такой рай светлого покоя можно найти только на озере Комо».

В XVIII веке сюда стали приезжать богатые итальянцы для отдыха, построили виллы, разбили сады. В середине XIX века открыли первую настоящую гостиницу. Характерно, что первый отель здесь назывался «Отель де ля Гран Британь», своим названием подтверждая, на какого туриста он был прежде всего рассчитан. У каждой гостиницы был свой причал, и гости могли в любое время дня и ночи кататься по озеру. Для того чтобы днем было не жарко гулять по набережной, посадили тенистую аллею. Вечером зажигали огни, а в 1880-х годах уже освещали улицы электричеством. Вокруг гостиниц стали открываться рестораны и кафе. Магазинчики торговали поделками из оливкового дерева и шелком. Надо заметить, что все это, практически в том же виде, сохранилось до сегодняшнего дня.

Сегодня Белладжо – единственное место в Италии, где вы можете нормально попить чай. Нет, конечно, по вкусу он будет столь же малоприятен, как и во всей стране, но весь «английский» антураж будет соблюден – чашки, чайники, сахарницы, молоко в молочнике и лимон в отдельном блюдце, ветки душистой акации, чайки, шум волн. Вокруг английский язык, расслабленные и спокойные люди. Сюда приезжают не для туристических или познавательных целей, а для удовольствия.

В середине XX века вилла Сербеллони была приобретена фондом Рокфеллера, который открыл здесь своего рода дом творчества для ученых из разных стран. Высоко на холме, закрытая для всех обывателей, расположена вилла с прилегающим парком (теоретически туда можно попасть по предварительной договоренности). Видимо, это стало одним из стимулов для американцев посещать эти места, во всяком случае, американский акцент сегодня здесь столь же распространен, как и британский. Более того, это место стало активным участником американских детективов и художественных фильмов – а это высший знак одобрения и отличия в Америке.

 

Италия и Россия

Тема русско-итальянских связей необъятна и вечна, как сама жизнь. Сколько существовало русское государство, столько жил в русских людях интерес к далеким итальянским землям. Интерес и восхищение, прежде всего, их художественными способностями. Закономерно, что возвышение и приукрашение Москвы в XV веке связано с именами итальянских мастеров – нужно было самое лучшее, чтобы показать подлинное процветание и величие. Благодаря итальянским архитекторам и строителям русский человек теперь, путешествуя по Милану, Вероне или небольшим городкам провинции Венето, с восхищением и радостью останавливается перед крепостными стенами и, узнавая, говорит: так ведь это же как наш Кремль!

Солнечной Италией пронизан весь золотой век русской поэзии. Тайны итальянских древностей смущали умы поэтов Серебряного века. Про русскую живопись и говорить не приходится: всякий настоящий русский художник должен был непременно пожить в Италии, поучиться, поголодать – только тогда из него могло что-то выйти. Когда в XIX веке двери Европы широко распахнулись для всех желающих, поездка в Италию стала совершенно необходимой для любого светского или просто интеллигентного человека. Италией восхищались, в нее рвались, ее смаковали, в ней учились, ею лечили души.

Даже в советское время Италия оставалась знакомой и близкой, может быть, больше, чем другие западноевропейские страны. Ее «разрешали». Женщины восхищались Софи Лорен и Джиной Лоллобриджидой, делали «под них» прически и подводили так же, как они, глаза. Интеллектуалы восторгались фильмами Феллини. Современная итальянская музыка проникала через «железный занавес»: вспомним юную героиню старого фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», которая крутит хула-хуп, напевая популярную итальянскую песенку «Марина, марина, марина…». Марчелло Мастроянни любили все советские женщины. А как притягательно, хотя и совершенно абстрактно, звучало булгаковское «Мессир, мне больше нравится Рим». Никто его, этого Рима, не видел, но все чувствовали, что им бы он тоже наверняка понравился бы.

Италия была одной из немногих стран, куда регулярно совершались научные и туристические поездки. Профессор МРУ им. М. В. Ломоносова А. Ч. Козаржевский вспоминал, как в самое глухое советское время их делегация университетских преподавателей посетила Помпеи, и о том, как отдельные ее представители рвались посмотреть эротические росписи в древнем доме терпимости – Лупанаре. Но так и не решились, не потому, конечно, что боялись, а просто постеснялись своих же товарищей. До чего же мы были морально устойчивы!

А другой университетский профессор, искусствовед Е. И. Соколов, делясь опытом своего итальянского путешествия, объяснял студентам, что мало посмотреть на античную статую, надо обязательно обойти ее вокруг и еще лучше – потрогать. Только тогда можно в буквальном смысле почувствовать античность. Страшно подумать, сколько выпускников исторического факультета МГУ входило потом в конфликт с музейными работниками.

Забавное описание советских туристов в Италии дает итальянский журналист Луиджи Барзини: «…организованные группы экскурсантов, которые ведут себя как военные части, пересекающие территории, населенные опасными местными жителями… Русские туристы все носят одинаковую одежду, такую новую, как бывает у провинциальных новобрачных, и длинные плащи. Они выглядят хорошо накормленными, самодовольными и хорошо воспитанными. Они стремятся заполучить как можно больше культуры во всех ее проявлениях, при этом быстро и дешево».

Сегодня итальянское путешествие стало такой же непременной составляющей культурного человека, как и когда-то в XIX веке. Язык должен быть английский, море Средиземное, вино французское, а культура итальянская – так выглядит идеальная география современного русского.

Есть две особенности, отличавшие отношение русского человека к Италии в разные эпохи. Первую можно выразить одним словом – любовь. В Италию влюблялись, как в женщину. Самый яркий пример – страстный почитатель этой страны Н. В. Гоголь. Известно, что личная жизнь великого писателя складывалась непросто. Исследователи любят погадать, кого же любил писатель, называют разные имена.

Переписка Гоголя подсказывает ответ – его подлинной страстью была Италия. Он и пишет о ней как о любимой женщине: описывает «ее тайную прелесть», обращается к ней «мой обетованный рай», «душенька моя, красавица», «моя красавица, моя ненаглядная земля», приехав в нее, он «весь впился в ее роскошные красы», «гляжу как исступленный на все и не нагляжусь до сих пор». Он пишет, что Италия «заменила мне все». «Кто был в Италии, тот скажи “прости” другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю. Словом, Европа в сравнении с Италией все равно, что день пасмурный в сравнении с днем солнечным». Он скучает в разлуке, он стремится к ней всей душой, с нею он весел и спокоен, без нее – уныл и печален.

Его раздражают другие – «Летом еду в Мариенбад на один месяц. Вы не поверите, как грустно оставить на один месяц Рим и мои ясные, чистые небеса, мою красавицу, мою ненаглядную землю. Опять я увижу эту подлую Германию, гадкую, запачканную и закопченную табачищем».

Что это, если не любовь?

Возлюбленная писателя через много лет ответила на его любовь – в Риме в парке виллы Боргезе в 2002 году был установлен памятник Н. В. Гоголю.

Схожие чувства испытывали многие. Не случайно в записках иностранцев об Италии, в том числе и русских, проскальзывает такое чувство, как ревность, постоянная спутница любви. Вот Гоголь сетует на нашествие соотечественников в Рим: «Всю зиму, прекрасную, удивительную зиму, лучше во сто раз петербургского лета, всю зиму я, к величайшему счастию, не видал форестьеров (иностранцев, чужеземцев); но теперь их наехала вдруг куча к Пасхе, и между ними целая ватага русских. Что за несносный народ! Приехал и сердится, что в Риме нечистые улицы, нет никаких совершенно развлечений, много монахов, и повторяет вытверженные еще в прошлом столетии из календарей и старых альманахов фразы, что итальянцы подлецы, обманщики и проч. и проч. Впрочем, они наказаны за глупость своей души уже тем, что не в силах наслаждаться, влюбляться чувствами и мыслию в прекрасное и высокое, не в силах узнать Италию».

Что, как не ревность к счастливому сопернику, звучит в письме художника В. И. Сурикова, написанном в 1884 году: «На меня по всей Италии отвратительно действуют эти английские форестьеры. Все для них будто бы: и дорогие отели, и гиды с английскими проборами позади, и лакейская услужливость их. Подлые акварели, выставленные в окнах магазинов в Риме, Неаполе, Венеции, все это для англичан, все это для приплюснутых сзади шляпок и задов. Куда ни сунься, везде эти собачьи, оскаленные зубы». Наконец, Б. Пастернак прямо называет охватившие его чувства: «Когда перед посадкой в гондолу, нанятую на вокзал, англичане в последний раз задерживаются на пьяцетте в позах, которые будто бы естественны при прощании с живым лицом, площадь ревнуешь к ним тем острее, что, как известно, ни одна из европейских культур не подходила к Италии так близко, как английская».

Второе ключевое слово, связанное с отношением русских к Италии, – душа. Родиной своей души называл тот же Гоголь Италию. «Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли, – писал он в письме из Рима. – Но нет, это все не то, не свою родину, но родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет».

Не случайно, видимо, Италию всегда особенно любили славянофилы и патриоты. В теплой солнечной стране, в окружении памятников старины, зелени и цветов, славившейся своим вином и простой едой, так всегда славно размышлялось о любимой далекой родине, так ясно виделась она из этого «прекрасного далека». Художник А. Иванов более двадцати лет писал здесь свое «Явление Христа народу», произведение, несмотря на международный сюжет, проникнутое мыслями о судьбах России. Западники (тоже, кстати, уважавшие итальянские края) искали свободы в Англии, порядка в Германии. Для тех же, кто любил Россию, не было места лучше Италии.

Италия тоже интересовалась далекой северной державой. Во-первых, там можно было неплохо заработать. Во-вторых, вопрос русской веры всегда волновал римских пап – жителей такой большой страны неплохо было бы иметь среди своих чад. Наконец, справедливости ради отметим и некоторое расположение итальянцев к русским, тем более что непосредственные их интересы сталкивались крайне редко.

Долгое время Европа черпала сведения о России главным образом из итальянских источников. Не всегда они были достоверны, нередко создавали и укрепляли привычные стереотипы. Так, персонажи «Книги о придворном» Бальдасаре Кастильоне развлекаются историей об итальянских купцах, отправившихся в русские земли за товаром.

Дойдя до реки, они стали перекрикиваться с московитами, жившими на противоположном берегу, чтобы те организовали для них переправу. Но мороз был столь силен, что слова замерзали в воздухе. Так и ушли итальянцы домой (интересно, что, судя по их рассказу и ожиданию перевозчика, река, несмотря на страшный мороз, не была покрыта льдом, так далеко итальянская фантазия не простиралась). Весной же слова оттаяли, и берег огласился криками.

Контакты между нашими странами начались давным-давно. Причем визиты наших соотечественников всегда носили и познавательный характер. Едет делегация, скажем, с дипломатической миссией, но всегда успевает посетить и памятники старины, прикоснуться к прекрасному. Такая уж это страна особенная – Италия: даже если и не любишь искусство, а все равно здесь увлечешься. Вот, например, один из первых русских переводчиков, чье имя сохранила история, – Дмитрий Герасимов, он же «Митя Толмач», или «Митя Малый». В составе делегации в 1525 году он был послан Василием III к папе римскому Клименту VII (тому самому, кто так успешно выдал замуж свою племянницу Екатерину Медичи за сына французского короля). На основе его рассказов о далекой северной стране Паоло Джовио (Павел Иовий Новокомский) составил Книгу о посольстве Василия, великого князя Московского, ставшую крайне популярным в Европе источником знаний о России и неоднократно переиздававшуюся на разных языках, включая итальянский, немецкий, английский и голландский.

Вот как описывает русского посланца Павел Иовий: «Этот Дмитрий очень порядочно владеет латинской речью, так как в юности он посещал школу в Ливонии, где получил первоначальное образование; затем, занимая почетную должность в разных посольствах, он посетил много христианских стран…в самое недавнее время при цесаре Максимилиане; вращаясь при его дворе, наполненном людьми всякого рода, и наблюдая утонченные нравы, он очистил свой спокойный и восприимчивый ум от всего, что было в нем варварского».

В Риме Дмитрий активно и с видимым удовольствием встречался с различными людьми, посещал официальные мероприятия и, конечно, ходил на экскурсии. Павел Иовий отмечает, что «он оправился от лихорадки, постигшей его вследствие перемены климата, и вернул прежние силы и природный румянец на лице, так что, несмотря на свою шестидесятилетнюю старость, присутствовал и притом с удовольствием на папском служении, которое совершалось в торжественной обстановке и сопровождалось музыкой, в честь святых Козьмы и Дамиана; кроме того, он посетил сенат…; мало того, он с восхищением осмотрел святые храмы города, развалины римского величия и плачевные останки прежних сооружений».

Путь в Италию тогда был совсем не прост. Почти через два столетия, в самом конце XVII века, стольник Петр Толстой, государственный деятель и сподвижник Петра I, жаловался в своих записках на трудности пути. Особенно тяжело давались перевалы через Альпы. У Толстого путь от Вены до итальянской границы занял 12 дней, по дороге «видел много смертных страхов от того пути и великие терпел нужды и труды от прискорбной дороги». Большую часть пути телеги с вещами везли быки, а люди шли пешком. «Путь зело прискорбен и труден», – заключает грустно русский дипломат.

В веке XIX появился еще один магнит, притягивавший россиян в Италию. Оказалось, что она является прекрасным средством исцеления от разных болезней. Многие, особенно легочные больные, считали полезным проводить в теплых краях холодную русскую зиму, а также сырую русскую осень и зябкую русскую весну. Особенной популярностью среди любителей тепла пользовалось Лигурийское побережье – Сан-Ремо и относившаяся тогда еще к Италии Ницца. Не одно поколение русских восклицало, подобно Тютчеву: «О, этот Юг, о, эта Ницца!.. //О, как их блеск меня тревожит!».

На Ривьере собирались самые громкие русские фамилии, здесь были постоянные дачи у Шереметевых, Демидовых, Оболенских, Апраксиных, а также многочисленных членов дома Романовых. Сюда с лечебными целями съезжались и герои различных произведений русской классической литературы. Интересно, что на Ривьере не купались, здесь лечились воздухом, теплом и прогулками.

«Русский след» заметен на Ривьере и сегодня: и в Сан-Ремо, и в Ницце красуются русские церкви, самые красивые особняки города носят русские имена, и даже названия улиц сохранили память о былых временах. Супруга императора Александра II Мария Александровна провела в Сан-Ремо зиму 1874–1875 гг. и в благодарность подарила городу пальмы для нового бульвара. Этот променад и поныне носит название Corso Imperatrice, бульвар Императрицы, хотя пальмы сегодня немного пообтрепались. В Ницце есть бульвар Царевича (хотя правильнее было бы Цесаревича). Именно в этом приморском городе от невыясненного до конца заболевания скончался в 1865 году наследник русского престола, сын Александра II, Николай, оставив невесту и трон своему брату Александру, будущему императору Александру III. Многое, и радостное, и печальное, связывает русского человека с этими местами.

Лечение за границей было для русского человека одним из наиболее популярных поводов для европейской поездки. Мода эта, зародившись в XVIII веке, к следующему столетию приняла массовый характер и охватила самые разные слои общества. Утомленные бременем государственной службы чиновники, уставшие от сражений воины, засидевшиеся в провинциальной глуши помещики, разбогатевшие на продаже чая или мануфактуры купцы, и особенно их жены и дочери, выбившиеся из сил в поисках женихов, – все они стремились хотя бы раз в жизни поправить свое пошатнувшееся здоровье на каком-нибудь, хоть самом захудалом европейском курорте.

Трудности оформления документов, тяготы дальней дороги и расходы на поездку не останавливали ни бедных, ни богатых. Ведь речь шла о таком важном предмете, как собственное или близких людей здоровье. И неважно, что все это: минеральные воды, тепло, свежий и морской воздух, врачей – можно было найти на просторах своей собственной страны. Убеждение, что там все лучше и качественней, родилось не сегодня. Было в этом убеждении и некоторое лукавство: болезнь была прекрасным поводом для желанного путешествия.

В Италии же, помимо всех прочих заболеваний, лечили душу. Душа – это так важно для русского человека, к тому же она очень часто у него болит. Несчастная любовь, неудачный брак, творческий кризис, затянувшаяся меланхолия, неприятности на работе – от всех этих проблем надеялись излечиться под итальянским ласковым солнцем, в окружении древних памятников, как бы подчеркивавших бренность всего земного. И ведь помогало: заводились новые романы, распрямлялись спины, загорались новым блеском потухшие было глаза. Италия – подлинная целительница душ, во всяком случае, русских.

Духовная связь укреплялась христианскими святынями, находящимися в Италии. Почитание мощей – важная составляющая православной веры, и для русского человека было важно, что Италия как бы особо освящена нахождением здесь многочисленных останков разнообразных святых. К тому же эта земля еще хранит след и память о том времени, когда западная и восточная церкви были едины. Множество святынь находится прежде всего в Риме (достаточно упомянуть только апостолов Петра и Павла, а ведь, кроме этого, здесь нашли успокоение и многочисленные римские мученики). Венеция хранит мощи апостола Марка, в Падуе покоятся мощи апостола Луки, в Амальфи – Андрея Первозванного.

Но есть особый святой, чьи мощи издавна привлекали русских путешественников и паломников, – Николай Мирликийский, в России более известный как Николай Чудотворец или Николай Угодник. Известно, что в России Николай – самый почитаемый святой. При этом он столь же ревностно почитается и католической церковью, а также пользуется уважением протестантов. Его первоначальная гробница в Малой Азии осталась нетронутой турками и после того, как эти места попали под их власть. Кроме того, именно святого Николая считают прототипом рождественского Санта-Клауса, что добавляет очарования святому образу.

Правда, житие святителя Николая мало увязывается с добродушным образом любителя раздавать подарки в зимние праздники. Родился он в Ликийской области на южном побережье Малой Азии (современная Турция) в конце III века и стал архиепископом города Миры. Был он страстным поборником веры, не останавливался ни перед чем и ни перед кем. К числу чудес, совершенных им при жизни, относится спасение трех девушек, отец которых, впавший в нищету, для их же прокормления решил «отдать своих дочерей на любодеяние и обратить свое жилище в дом блуда», как сказано в Житии святого. Николай трижды ночью подбрасывал в дом мешки с золотом, и девушки были спасены. Кроме этого, Николай известен тем, что не раз помогал морякам, оказавшимся в бурном море, выручал от казни ложно обвиненных, помог голодавшему городу. Отсюда, видимо, и его прочная репутация покровителя детей, невинных и моряков. Некоторые полагают, что мешки, подброшенные ночью в окно, позже отразились на «перерождении» Николая в Деда Мороза.

После кончины праведник был похоронен в специально сооруженной гробнице в городе Миры, где и находились его мощи, источая миро и творя чудеса, до конца XI века. В 1087 году, если верить официальной церковной концепции, один из жителей города Бари увидел во сне святителя Николая, который сообщил о своем желании покинуть «пустыню» и покоиться в итальянском городе. Для православного человека, с большим трепетом, нежели итальянцы, относящегося к святым останкам, очень важно, и русские жития святого подчеркивают этот факт, что Николай сам «попросился» в Бари, который к тому же только незадолго до этого перестал быть частью Византии, так как был завоеван норманнами.

Итальянские моряки отправились в Малую Азию, а после того как подкуп и уговоры не помогли, силою забрали мощи чудотворца и привезли их в ликующий город Бари. Здесь вскоре была возведена базилика, спрятавшая за своими толстыми надежными стенами драгоценные мощи и по сей день величественно возвышающаяся над древним городом.

День перенесения мощей святителя Николая – 9 мая – празднуется сегодня и католической, и православной церковью. Что само по себе примечательно, так как мощи были фактически похищены у Константинопольской церкви – турки пришли на эту территорию позже. Николай проявил себя как подлинный миротворец: в его церкви еще в 1966 году (впервые в итальянском католическом храме) был открыт православный придел. А в мае город собирает на праздник самых разных паломников со всего света: здесь и веселые костюмированные шествия итальянцев, и благоговейные торжественные православные литургии, и бодрые марши каких-то американских бойскаутов, непонятно как здесь оказавшихся. И все это вполне мирно уживается бок о бок.

Русские издавна стремились в Барград, как его называют старинные источники. Стольник Петр Толстой в 1698 году поспешил поклониться Чудотворцу: «…и пошел я в римскую церковь, в которой лежат мощи великаго архиерея Христова Николы. У той церкви в дверех встретили меня попы римские, которые называются каноники. Та церковь каменная, великая, зделана по обыкновению западных церквей». Долго путешествовал по Италии Петр Толстой, но, находясь рядом с дорогими мощами, не мог скрыть раздражения – слишком часто и подчеркнуто привлекает он внимание читателя к тому факту, что у чтимого православными святого – «великаго святилника Николы» – чуждое окружение.

Посещали Бари и царственные особы. Так, есть сведения, что здесь молился царевич Алексей, сын Петра Первого, столь печально закончивший свою жизнь. Брат Александра II, Великий князь Константин, оставил церкви щедрые дары. Еще будучи наследником престола, приехал поклониться своему небесному покровителю Николай II.

Не все забыли то, каким образом мощи оказались в Бари, некоторым это продолжало казаться кощунственным. Так, А. Н. Муравьев, много путешествовавший по святым местам и побывавший в Малой Азии в середине XIX века, писал: «Сюда, сюда, в пустынную Миру Ликийскую, а не в калабрийский чуждый нам город Бар, должны стремиться православные паломники». Он даже начал кампанию по строительству православного храма рядом со старой гробницей святого.

Но все-таки основной поток паломников и путешественников по-прежнему стремился в Бари, к мощам Чудотворца. Число их было столь значительно, что в начале XX века было решено начать строительство русской православной церкви в итальянском городе. Особое участие в строительстве храма принимали члены царской семьи, прежде всего Елизавета Федоровна, возглавлявшая Императорское Православное Палестинское Общество, опекавшее русских паломников за рубежом. Проект был составлен известным архитектором А. В. Щусевым. Деньги на его строительство собирала вся Россия.

Строительство храма было завершено к 1917 году, после чего, по понятным причинам, участь его была крайне неопределенной. В 1937 году он, так же как и построенный дом для паломников, перешел во владение городских властей города Бари. Наконец, уже в 1998 году, в связи с вновь возрастающим потоком паломников и улучшением отношений между странами, храм был передан Русской православной церкви. Россия не осталась неблагодарной – в 2003 году российское правительство передало в дар городу Бари памятник Николаю Угоднику работы (да-да, все правильно) Зураба Церетели. Подарок русского народа красуется теперь на центральной соборной площади.

Сегодня Бари, как и большинство итальянских городов, «город контрастов». Современная часть города украшена модными бутиками, широкими проспектами и современным стадионом (как ни удивительно, но носящим имя святого покровителя города – итальянская вера приобретает иногда странные формы!). Старый город как будто остановился в своем развитии. Узкие улицы, крепость Фридриха II, маленькие бары на улицах.

Местной особенностью является цвет домов, построенных из местного камня, – очень светлый, он придает всему городу особое сияние. В жаркие дни, а их в этом южном городе много, двери не закрывают, а вход на улицу занавешивают тонкими занавесями, через которые загадочно мерцают зажженные лампады. Люди ходят из дома в дом с дымящимися тарелками – угощают друг друга. На улицах кричат и шумят дети. Торговцы выставляют прямо на узкие мостовые свои лотки – с зеленью или свежей рыбой. Обычная жизнь обычного южно-итальянского портового города все-таки не совсем обычна. Дороги в нем ведут к собору Святого Николая, и весь город от этого кажется особо одухотворенным и пронизанным мистическим светом.

По церкви можно ходить свободно. Только сами мощи отделены от людей теперь прочной решеткой, так что для того, чтобы в обычный день приложиться к мощам, нужно особое разрешение. В полупустой церкви практически всегда есть шанс встретить русских – или туристов, или паломников, или одиночек-энтузиастов, или эмигрантов. Притягивает к себе Николай Чудотворец мятущиеся русские души.

Русская любовь к Италии, доходящая до обожания, далеко не всегда распространялась на ее жителей. Здесь русские были заодно с остальной Европой. Александр Блок предавался мрачным мыслям по поводу современной ему Италии: «Путешествие по стране, богатой прошлым и бедной настоящим, – подобно нисхождению в дантовский ад».

Много жаловались русские путешественники на жульничество и нечестность итальянцев. Зазевавшихся туристов нередко ждали неприятности. На известного русского архитектора В. И. Баженова по дороге из Венеции в 1764 году напали разбойники. Правда, ему удалось благополучно от них спастись и даже заявить на них в полицию, за что они, рассердившись, долго гнались за ним «в намерении убить». Впрочем, эта информация еще нуждается в проверке, так как содержится в рапорте в Академию художеств вместе с просьбой прислать еще денег, так как это неприятное происшествие, пишет Баженов: «принудило меня иметь лишние издержки, ибо должен я был нанимать для безопасности провожатых солдат».

Гораздо чаще, чем от разбойников, страдали путешественники от мелкого жульничества и нечестности местных жителей, старавшихся заработать на наивных иностранцах. Известная своим салоном и знакомством с Пушкиным Зинаида Волконская оставила о себе необычную память во Флоренции, в которой она провела меньше дня, так как была страшно возмущена раскрывшимся обманом при получении лошадей для экипажа. Она немедленно в негодовании уехала в Рим, правда, успев написать жалобу, которая до наших дней сохранилась в архиве Флоренции.

К тому же итальянские пограничники много и часто проверяли паспорта. Если же принять во внимание тот факт, что Италия длительное время была разбита на множество мелких государств – каждое со своей границей и пограничниками, – то становится очевидным, что проверка документов отнимала немало времени у путешественников прошлых лет и не улучшала их настроения. Так, у Герцена неаполитанский карабинер проверял документы четыре раза и все никак не мог разобраться в том, что там написано (они были заполнены по-немецки), даже деньги, которые он охотно взял, не помогли, и он повел-таки путешественников к своему начальнику-бригадиру – «старому и пьяному» и грубому.

Конечно, возникали сложности и в понимании чужой культуры. Трудно было русскому человеку понять некоторые особенности быта и нравов итальянцев. Все тот же Петр Толстой удивлялся: «И народ самой трезвой, никакова человека нигде отнюдь никогда пьянаго не увидишь; а питей всяких, вин виноградных розных множество изрядных, из винограднаго вина сиженых, много, только мало их употребляют, а больше употребляют в питьях лимонадов, симады, кафы, чекулаты и иных, тому ж подобных, с которых человеку пьяну быть невозможно». Чего тогда их пить? Трудно понять этих итальянцев…

Вместе с тем в целом общение с итальянцами не было таким уж трудным для русских путешественников. Русский философ Ф. А. Степун признавался, что его общение во Флоренции с итальянскими философами было простым и легким. Сближали Россию и Италию, по крайней мере русскую и итальянскую интеллигенцию, во-первых, естественная простота и желание общения, а во-вторых – обилие свободного времени. Философ вспоминает свое пребывание среди итальянцев с удовольствием, особенно «обилие красного вина, клубы табачного дыма и шумные “московские” беседы, с тою только разницею, что итальянки не принимали в них никакого участия».

Может быть, дело было в контрасте, в сравнении с остальной, более чуждой русскому духу Европой? Вот что писал будущий военный министр в правительстве Александра II Д. А. Милютин, посетивший Италию в 1840-х годах: «Как ни убеждает разум в преимуществах рассудительности, аккуратности и трудолюбия германской расы над страстностью, беспорядочностью и беспечностью расы романской, все-таки для нашего славянского чувства симпатичнее живой, одушевленный, добродушный итальянец, чем тяжелый, флегматичный, сдержанный тевтон». С итальянцами русским людям было легче и проще, чем с остальными европейцами. Да и сами итальянцы были всегда настроены вполне дружелюбно.

Петр Толстой сохранил самые положительные впечатления об итальянцах. «Неаполитанцы мужеска полу к приезжим форестиерам, то есть к иноземцам, ласковы и приветны…» – писал он. Вот как встречали его в судейской палате: «… все судьи против меня встали, и отдали мне поклон, и с великою учтивостию меня приветствовали, и, показав все вещи, которые иноземцу надлежит видеть, также с честию меня отпустили».

П. П. Муратов даже призывал своих современников обратить внимание на живую современную Италию, отвлечься от руин и памятников, оценить ту жизнь, которая течет там: «Пребывание в Милане, может быть, научит примириться и с итальянской современностью. Всем нам, гостям Италии, давно бы следовало вменить это себе в обязанность. Глядеть на итальянские города только как на музеи, кладбища или романтические руины, для коих нынешние обитатели составляют лишь не всегда удачный стаффаж, – значит грешить против гостеприимства, которое нам всем оказывает страна и нация. Эта нация живет, дышит, существует; у нее есть не только прошлое, но и настоящее». Надо отметить, что сам Муратов свой блестящий труд, вот уже не одно поколение зажигающий русских «итальянской страстью», посвятил все-таки описанию истории, памятников и романтических руин.

Сегодня итальянцы, как и прежде, вполне радушны и благожелательны по отношению к русским. Слово «спасибо» знают почти во всех самых отдаленных уголках. Русские любят поесть и выпить, щедро платят, относятся к итальянцам, как к настоящим европейцам, с уважением (не то что эти задаваки немцы), – почему бы их и не любить. Им можно простить даже грубые промахи – как, например, питье траппы с едой, наподобие водки, с кряканьем после каждой рюмки. Зрелище страшное (итальянцы пьют этот напиток только после еды и в небольшом количестве, с едой он очень невкусен), но вызывает невольное уважение. К тому же сейчас наши руководители дружат – Берлускони и Путин в обнимку часто показываются по итальянскому телевидению.

Все это спокойствие и дружелюбие, конечно, имеют свою грань. Вся Европа знает про русскую мафию, и итальянцы не исключение. Но вот ведь парадокс: своя родная мафия вызывает у них живой интерес, порой даже сочувствие, а «страшная русская» – только испуг. Итальянцы ее не понимают, а они это очень не любят.

Вот и тиранят пограничники мирных российских граждан на границе, выспрашивая их на чистом итальянском языке о цели визита. А поскольку даже английский, не говоря уже о русском, они понимать отказываются – общение культур сильно тормозится, и подозрительность возрастает.

Примечательный эпизод, случившийся с русской семьей, пытавшейся снять квартиру, ярко иллюстрирует предел доброжелательности итальянцев по отношению к русским. Два преподавателя университета, приехавшие на год в Италию, решили снять квартиру. По телефону разговор шел по-английски, и при встрече также. Итальянка, госслужащая в небольшом итальянском городке, была мила и любезна до тех пор, пока в ответ на ее вопрос «Вы англичане?» не услышала «Нет, мы русские». После этого ее жизнерадостность стала потихоньку угасать. Несмотря на это, об аренде все-таки договорились и разошлись. На следующий день она позвонила и взволнованно сказала, что ее дяди и братья очень недовольны ее решением и просят предъявить какие-нибудь документы, желательно из университета, подтверждающие благие намерения и добропорядочность русских квартиросъемщиков. Наконец, к вечеру, после того как бумаги были посланы, она вновь перезвонила и, ссылаясь на дядьев и братьев, решительно отказала. Кто их знает, этих русских!

Вместе с тем интерес к России заметно возрастает. Скорее всего, помимо политических причин и дружбы руководителей, важную роль играют экономические стимулы. Россия – огромный и перспективный рынок. Видимо, с этим связано значительное число студентов, интересующихся русским языком. На общеевропейском фоне повальной потери интереса к русистике Италия заметно выделяется. Так, в Миланском университете на первый курс приходит от 50 до 70 студентов. Не все, конечно, выучивают столь непростой язык, но сам по себе интерес к нему показателен.

Ни одна тема из русской жизни не может считаться завершенной без мнения А. С. Пушкина. Великому поэту довелось много путешествовать по родной стране. За границу, несмотря на неоднократные попытки, он так и не попал. В прошении на имя А. X. Бенкендорфа Пушкин писал: «Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же, если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством». Разрешения он не получил (зато решил жениться). Ну что ж, надо быть аккуратнее в молодости и знать, с кем дружить. Впрочем, то, что поэт не увидел, он прочувствовал, так что «итальянская тема» в творчестве Пушкина все же присутствует, и всякий помнит: «Италия, волшебный край, // Страна искусств и вдохновений».

И все-таки справедливость требует, чтобы тема «Россия и Италия» заканчивалась мнением самого страстного поклонника этой страны. В частном письме в 1837 году Н. В. Гоголь писал: «Что тебе сказать об Италии? Она прекрасна. Она менее поразит с первого раза, нежели после. Только всматриваясь более и более, видишь и чувствуешь ее тайную прелесть. В небе и облаках виден какой-то серебряный блеск. Солнечный свет далее объемлет горизонт. А ночи?., прекрасны. Звезды блещут сильнее, нежели у нас, и по виду кажутся больше наших, как планеты. А воздух? – он так чист, что дальние предметы кажутся близкими».