У Иакова, как мы помним, было, с рождением Вениамина, ставшего причиной гибели Рахили, двенадцать детей. Он, разумеется, любил их всех, у каждого находя свои достоинства. И все же больше всех отличал Иосифа, называя его про себя «сыном старости», поскольку он родился тогда, когда они с Рахилью уже не думали иметь собственных детей, то есть рожденных обоюдно, а не с помощью служанок Валлы или Зельфы. Возможно, старый Иаков еще больше любил бы Вениамина, но тот был очень мал, несмышлен и с ним нельзя еще было насладиться разговором, кроме тех обычных, простеньких бесед, которые больше забавляют малыша, чем взрослого.

Выделяя Иосифа среди прочих своих сыновей, Иаков, как уже сказано, порой терял меру, что было несколько странно, если учесть именно житейский опыт и мудрость, какие должны были бы предупредить его о возможной опасности таких преждевременных отличий. Братья Иосифа (сыновья, по женской линии, служанок Валлы и Зельфы) и впрямь чувствовали себя обделенными; в глубине души, не высказывая своих мыслей вслух, они предполагали, что Иаков отдает предпочтение Иосифу потому, что тот был прямо рожденным от Рахили, а не рожденным косвенным путем, то есть с помощью служанок. Здесь надо снова сказать, что дети, рожденные от служанок с согласия жены (и обязательно на коленях последней), пользовались, безусловно, всеми правами и считались детьми жены, а не тех женщин, которые лишь способствовали продолжению рода. Конечно, тут всегда было много явных и неявных предпочтений и особых симпатий — со стороны, как родителей, так и служанок. Могла ли Зельфа не выделять детей, выношенных и рожденных ею? Всегда были какие-то предпочтения и выгоды, ущемления и обиды, приводившие к ссорам и размолвкам. Иаков все это прекрасно понимал и обычно умело регулировал взаимоотношения в столь сложной семье, но в случае с Иосифом он допускал явную несправедливость по отношению к другим своим сыновьям. Иосифу, например, сшили особую, разноцветную, одежду, он получал украшения и подарки. Братья в своих длинных, запыленных пастушеских хламидах выглядели рядом с красиво одетым, нарядным Иосифом, словно бедные родственники или простые работники у своего отца.

А Иосиф, кроме того, имел вздорный характер, отчасти напоминавший характер Агари, хотя египтянка и не приходилась ему прямой родственницей. Возможно, здесь тоже была своего рода игра природы, может быть, посылавшей Иосифу и отцу преждевременные и непонятные знаки. В самом деле, если Иосиф так странно походил на египтянку Агарь, то не было ли здесь знака, что Египет окажется страной Иосифа?

Среди дурных свойств характера юного Иосифа, воспринятых им от Агари, были язвительность и насмешливость. Чувствуя себя защищенным отцовской любовью, он прямо-таки насмехался над своими братьями. Можно представить, как все это сплотило мальчишескую ватагу, дружно ненавидевшую Иосифа!… Особенно раздражало братьев постоянное и беззастенчивое наушничество Иосифа, рассказывавшего отцу об их проделках, когда они находились далеко от дома, на пастбище, об их секретах и разговорах. Иаков, вместо того чтобы сразу пресечь подобные доносы, охотно выслушивал своего любимца и подчас, надо думать, предпринимал какие-то карательные меры против старших его братьев.

В этом отношении и Иаков и Иосиф были не на высоте, что, конечно, прежде всего, непростительно для Иакова, но и на Иосифа бросает неблагоприятный свет.

По-видимому, после какого-то очередного наушничества братья и составили свой коварный заговор: они решили раз и навсегда отделаться от Иосифа, не прибегая, правда, к прямому убийству.

И, наконец, последней каплей, окончательно способствовавшей выполнению замысла, были рассказанные Иосифом сны.

Надо сказать, что он любил рассказывать и разгадывать сны, причем делал это так красочно и даже, в толковании их, так удачно, что люди приходили к нему за разъяснением увиденных ими сновидений. Впоследствии способность толковать сны очень помогла возвышению Иосифа при дворе египетского фараона, но сейчас она же, эта способность, его и погубила. Он рассказал при братьях и при отце, будто увидел сон о себе и о братьях.

«Вот мы вяжем снопы посреди поля; и вот мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонuлись моему снопу.

И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? Неужели будешь владеть нами? И возненавидели его еще более за сны его и за слова его» (Быт. 37: 7, 8).

Тогда Иосиф, словно нарочно (а, скорее всего, именно нарочно), рассказал им еще один такой же весьма прозрачный и не требующий особых разъяснений сон: «…вот, я видел еще сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне» (Быт. 37: 9).

Здесь даже отец, всегда благосклонно слушавший Иосифа и ничего не сказавший по поводу первого сна, нахмурился. Он посчитал это явной дерзостью и непомерным тщеславием: одно дело — снопы и братья, а другое дело — небесный свод.

Однажды отец послал Иосифа на пастбище посмотреть, как братья пасут скот.

«…пойди, посмотри, здоровы ли братья твои и цел ли скот, и принеси мне ответ» (Быт. 37: 14).

«Вот идет наш сновидец», — закричали братья, когда увидели приближавшегося к ним Иосифа. Они с неприязнью смотрели на него, так как он, в те дни не работавший на пастбище, лишь проверял их работу, чтобы после проверки рассказать отцу об увиденном.

И сказали братья, забыв о своем обещании не убивать его: «…пойдем теперь и убьем его, и бросим его в какой-нибудь ров, и скажем, что хищный зверь съел его; и увидим, что будет из его снов» (Быт. 37: 20).

Однако один из братьев — Рувим — отговорил их от убийства.

«И сказал им Рувим: не проливайте крови; бросьте его в ров, который в пустыне, а руки не налагайте на него» (Быт. 37: 22).

Как объясняет далее Библия, Рувим, отговорив братьев от убийства, хотел затем незаметно вытащить Иосифа из рва и привести его к отцу целым и невредимым.

Но его плану не суждено было сбыться. Едва успели братья бросить Иосифа в сухой ров и приняться за еду, как увидели приближавшийся караван. Тогда один из братьев, Иуда, сказал: «…что пользы, если мы убьем брата нашего и скроем кровь его?

Пойдем, продадим его Измаильтянам, а руки наши да не будут на нем, ибо он брат наш, плоть наша» (Быт. 37: 26, 27).

Как видим, два брата, Рувим и Иуда, пожалели Иосифа, и он, лежа во рву, запомнил их милосердные слова на всю жизнь, сделав им затем, будучи при дворе фараона, особую милость.

Когда купцы со своими верблюдами проходили мимо, братья вытащили Иосифа из рва и продали его за двадцать сребреников.

Караван тот шел в Египет.

Очень горевал Рувим. Несмотря на противные выходки Иосифа, он любил его. Будучи от природы кротким, независтливым и незлопамятным, Рувим простодушно любовался красотой Иосифа, его разноцветной одеждой, любил слушать, как он рассказывал и толковал сны. Поэтому он сильно и безутешно плакал и даже от невыносимого горя разодрал свои одежды, чем, наверно, смутил братьев, почувствовавших запоздалые угрызения совести. Караван между тем уже скрылся из глаз, и звон медных колокольцев постепенно затих вдали, за барханами бескрайней пустыни, простиравшейся вплоть до неведомого Египта, куда теперь везли в рабство бедного Иосифа.

Братья, чтобы скрыть от отца содеянное преступление и сделать правдоподобным свой рассказ о гибели Иосифа от дикого зверя, разодрали его разноцветную одежду, закололи козла, окропили ее кровью и послали домой.

Иаков тотчас узнал одеяние своего сына и оплакивал его много дней.

Купцы же, придя благополучно в Египет, продали Иосифа знатному царедворцу Потифару — начальнику телохранителей фараона.

Следует, наверно, по ходу повествования заметить, что история Иосифа, проданного братьями в Египет, одна из самых подробных в Библии. Это кажется несколько странным, если учесть, что прямых египетских свидетельств об Иосифе, несмотря на все многочисленные раскопки, не существует. Правда, само время, когда там мог появиться Иосиф (приблизительно XVIII-XVII века до н. э.), было в политическом отношении крайне неблагоприятным для Египта. Считается, что именно по политическим мотивам (падение чужеземной династии и реставрация законной) все документы, охватывающие почти двести лет, были сознательно уничтожены, а вместе сними исчезло и имя Иосифа. Лишь на одной из найденных табличек встретилось имя Потифара — возможно, того самого начальника фараоновых телохранителей, к которому попал Иосиф.

Не углубляясь в исторический комментарий, скажем лишь, что множество подробностей, какими обильно уснащена биография Иосифа во время его пребывания в Египте, не вызывает среди ученых-историков и археологов ни малейших сомнений. Антураж, быт и обычаи фараонова двора того времени воспроизведены в Библии с такой точностью, подтвержденной впоследствии археологическими раскопками и научными изысканиями, какая заставляет верить и в историческую достоверность самого Иосифа. Возможно, что здесь, разумеется, не обошлось без неизбежных добавлений и вымыслов, поскольку история Иосифа на протяжении многих тысяч лет передавалась изустно, став фольклором, а сама суть рассказанной биографии представляется, даже на взгляд строгих ученых, достаточно правдивой.

По-видимому, именно обстоятельность, с какой изложена в Библии история Иосифа, множество характерных и правдивых деталей и натолкнули знаменитого немецкого писателя Томаса Манна написать большой роман «Иосиф и его братья».

Однако вернемся к самому Иосифу.

При всей обстоятельности Библия не сообщает нам никаких подробностей относительно путешествия Иосифа в качестве пленника по дороге в Египет. Теперь он был товаром, и его везли продавать. Но, судя по тому, что купцы продали Иосифа не первому встречному, не любому зажиточному горожанину египетской столицы, а богатому и знатному Потифару, приближенному фараона, они имели об Иосифе самое высокое мнение. И дело здесь, по-видимому, не только в красоте и молодости, но и в каких-то других достоинствах, какие они успели обнаружить в Иосифе за несколько дней пути. Не исключено, что и сам Иосиф, двигаясь с караваном в неожиданной роли, открыл в себе дремавшие дотоле качества. Наверно, не раз казнил он себя за плохое отношение к братьям, за наушничество, зазнайство и прочие грехи.

Поселившись в доме богатого Потифара, Иосиф поставил перед собой цель добиться высвобождения из рабства и теперь каждый свой день начинал с обдумывания поступков, которые могли бы приблизить его к осуществлению великой и всепоглощающей мечты. С горечью думал Иосиф об отце, ясно представляя себе его горе, а о братьях вспоминал без злобы и обиды: он заслужил то, что заслужил.

Но как можно добиться свободы или, по крайней мере, относительной независимости, будучи рабом? Каким образом раб может освободиться от рабства?

Дом Потифара был богат и требовал неустанной заботы. Иосиф решил завоевать расположение своего хозяина исключительным трудолюбием.

Через какое-то время Потифар заметил происшедшие в его доме благотворные перемены, произведенные толково и с большой рачительностью. Молоденький раб-еврей все больше нравился ему. И настал, наконец, день, когда он поставил Иосифа управляющим над своим домом.

«И снискал Иосиф благоволение в очах его и служил ему. И он поставил его над домом своим, и все, что имел, отдал на руки его» (Быт. 39: 4).

Теперь, когда Иосиф стал управляющим, которому подчинялись в доме все слуги, он из незаметного раба слуги превратился в человека заметного и по-своему начальственного. У него хранились все ключи, он отдавал распоряжения и выслушивал отчеты работников и слуг. Впрочем, Иосиф никогда не был начальственно важен. Доброжелательность и открытость снискали ему расположение всех окружающих. К тому же Иосиф был исключительно красив, что тоже привлекало к нему доброжелательное внимание.

Изумительная красота Иосифа и стала причиной его неожиданных бедствий. На него все чаще начала бросать сластолюбивые взоры похотливая жена Потифара. Она, по-видимому, была намного старше юного Иосифа, но страсть затмила ей рассудок, и она стала всячески добиваться греховной близости со своим красавцем управляющим.

«Случилось в один день, что он вошел в дом делать дело свое, а никого из домашних тут в доме не было;

Она схватила его за одежду и сказала: ложись со мной. Но он, оставив одежду свою в руках ее, побежал и выбежал вон.

Она же, увидев, что он оставил одежду свою в руках ее и побежал вон,

Кликнула домашних своих и сказала им так: посмотрите, он привел к нам Еврея ругаться над нами. Он пришел ко мне, чтобы лечь со мною, но я закричала громким голосом;

И он, услышав, что я подняла вопль и закричала, оставил у меня одежду свою, и побежал, и выбежал вон.

И оставила одежду его у себя до прихода господина его в дом свой.

И пересказала ему те же слова, говоря: раб Еврей, которого ты привел к нам, приходил ко мне ругаться надо мною.

Но, когда я подняла вопль и закричала, он оставил у меня одежду свою и убежал вон.

Когда господин его услышал слова жены своей, которые она сказала ему, говоря: так поступил со мною раб твой, то воспылал гневом;

И взял Иосифа господин его и отдал его в темницу, где заключены узники царя. И был он там в темнице» (Быт. 39: 11-20).

Однако рассказывает Библия, и в темнице Иосиф не изменил своему характеру. Там, в темнице, произошло вскоре то же, что в доме Потифара: его услужливость, добросердечие и трудолюбие вскоре снискали ему расположение начальника темницы, и, подобно тому, как Потифар сделал его распорядителем своего хозяйства, так и здешний хозяин доверил ему всех узников, так что Иосиф после начальника тюрьмы сделался вторым лицом в этом мрачном заведении. Он был и узником, и начальствующим лицом одновременно — такою двойственной оказалась его необыкновенная судьба. Будучи узником, Иосиф хорошо понимал положение и настроение заключенных, и они много рассказывали ему о своей жизни, о дворе фараона, о египетском государстве. Он узнал, например, что богатую страну, расположившуюся на плодородных берегах Нила, время от времени мучает страшная засуха и тогда люди гибнут тысячами от голода и болезней. Среди узников были те, что были брошены туда за долги, которые они сделали во время голода, покупая зерно по баснословным ценам, чтобы не умереть с голоду. В разливах Нила, рассказывал один, существует неведомая для человеческого разума цикличность: вслед за изнурительными годами засухи идут годы плодородия, когда люди забывают о перенесенной беде, надеясь, что голод больше не повторится. Иосиф с любопытством слушал эти рассказы, и в его уме подспудно зрели мысли, подобающие, скорее, не заключенному и рабу, а государственному мужу. Как распорядитель узников, Иосиф всячески старался облегчить положение своих подопечных, ободрял их и давал полезные советы.

Однажды в тюрьме оказались новые лица: то были виночерпий и хлебодар самого царя египетского. Из этой детали можно заключить, что темница была не простой и предназначалась, по-видимому, для лиц определенного сословия, ранга или прежних заслуг. Ведь и Иосиф, попавший в эту придворную тюрьму, был из бывших приближенных. Хотя и раб, он, как мы знаем, исполнял высокую должность управляющего хозяйством самого начальника телохранителей фараона.

Виночерпий и хлебодар, тяжко удрученные своим бедственным и, как они были убеждены, безнадежным положением, сначала лишь молчали, не раскрывая ни причин заточения, ни тяжести своей вины. Иосиф, однако, вскоре расположил их к себе и мало-помалу вник в нехитрую механику их преступлений. Обоих обвиняли в казнокрадстве, растратах и взяточничестве. Все же вина одного из них казалась Иосифу сомнительной. Сопоставляя разные детали, сообщенные виночерпием, он в глубине души сочувствовал ему, так как ему виделась в деле виночерпия какая-то несправедливость, что-то вроде оговора, ловкого подлога или другой ловушки. Что касается хлебодара, то Иосиф, при всей доброжелательности и сочувствии, слабо верил его оправданиям, и здесь он больше доверял даже не рассудку, сопоставлявшему сведения и факты, рассказанные виночерпием, а собственному чувству и непосредственным наблюдениям.

«Однажды виночерпию и хлебодару царя Египетского, заключенным в темнице, виделись сны, каждому свой сон, обоим в одну ночь, каждому сон особенного значения.

И пришел к ним Иосиф поутру, увидел их, и вот, они в смущении.

и спросил он царедворцев фараоновых, находившихся с ним в доме господина его под стражею, говоря: от чего у вас сегодня печальные лица?

Они сказали ему: нам виделись сны; а истолковать их некому. Иосиф сказал им: не от Бога ли истолкования? расскажите мне.

И рассказал главный виночерпий Иосифу сон свой, и сказал ему: мне снилось, вот виноградная лоза предо мною;

На лозе три ветви. Она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды.

И чаша фараонова в руке у меня. Я взял ягод, выжал их в чашу фараонову, и подал чашу в руку фараону.

И сказал ему Иосиф: вот истолкование его: три ветви — это три дня.

Через три дня фараон вознесет главу твою и возвратит тебя на место твое, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием.

Вспомни же меня, когда хорошо тебе будет, и сделай мне благодеяние, и упомяни обо мне фараону, и выведи меня из этого дома…

Главный хлебодар увидел, что истолковал он хорошо, и сказал Иосифу: мне также снилось: вот на голове у меня три корзины решетчатых;

В верхней корзине всякая пища фараонова, изделие пекаря, и птицы небесные клевали ее из корзины на голове моей.

И отвечал Иосиф и сказал ему: вот истолкование его:

три корзины — это три дня;

Через три дня фараон снимет с тебя голову твою и повесит тебя на дереве, и птицы небесные будут клевать плоть твою с тебя.

На третий день, день рождения фараонова, сделал он пир для всех слуг своих и вспомнил о главном виночерпии и главном хлебодаре среди слуг своих;

И возвратил главного виночерпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фараону;

А главного хлебодара повесил на дереве, как истолковал им Иосиф.

И не вспомнил главный виночерпий об Иосифе, но забыл его» (Быт. 40: 5-14, 16-23).

В этом замечательном и, как видим, очень искусном по своему изложению библейском отрывке все поражает своей психологической правдивостью, художественной значимостью деталей и их постоянной символической перекличкой. Ведь, в самом деле, весь эпизод в темнице, по существу, повторяет историю в доме Потифара, за исключением, разумеется, его жены. И там и здесь Иосиф — узник, раб, но в то же время он возвышен, поставлен, пусть временно, над другими. Судьба как бы постоянно пробует и испытывает его возможности, все время подталкивает его на один и тот же предназначенный ему путь — путь возвышения. И как хороши здесь сны: они тоже зеркально повторяют друг друга и, как в зеркале, имеют оборотное, противоположное друг другу значение. Правдивы, психологически обусловлены и детали сна: хлебодару снится хлебная корзинка, виночерпию виноградные лозы. Просто и убедительно толкование этих снов Иосифом. И, наконец, какая замечательная концовка: «И не вспомнил главный виночерпий об Иосифе…»

Пожалуй, именно легенда об Иосифе, с ее художественным совершенством и психологической разработанностью, больше других ранних библейских сюжетов предваряет будущий социально-психологический роман, а также, конечно, роман авантюрный и, может быть, даже роман исторический.

* * *

Дальше события этого полу фольклорного «романа» древности развиваются стремительно, но закономерно. Фараону тоже приснился сон: будто он стоит у реки и

«…вот вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике; но вот, после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров, на берегу реки;

И съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон.

И заснул опять, и снилось ему в другой раз: вот, на одном стебле поднялось семь колосьев тучных и хороших;

Но вот, после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром;

И пожрали тощие колосья семь колосьев тучных и полных…» (Быт. 41: 2-7).

Сон, рассказывается далее в Библии, настолько смутил и ужаснул своей явной предсказательностью египетского фараона, что он не мог найти себе покоя, успокаиваясь лишь тем, что виденное им ночью только сон, а не страшная действительность.

Кстати, эта милая и наивная подробность, так знакомая всем людям, видевшим страшные сны, обнаруживает в безвестном библейском рассказчике искусного художника — психолога и бытописателя. Наверно, устные рассказчики этой очень популярной истории, все эти пастухи, кочевники, скотоводы и охотники, рыболовы и купцы, привносили кое-что и от себя, от собственного опыта. Легенда об Иосифе — одна из самых «обкатанных» историй древности. Она особенно нравилась простым людям, давая им возможность увидеть исполнение своих затаенных мечтаний: ведь легендарный Иосиф — их брат, такой же пастух-скотовод, поднявшийся силою своего разума на недосягаемую высоту.

Никто не мог истолковать сон фараона — ни призванные срочно волхвы, ни мудрецы всего Египта. Тут главный виночерпий, наконец, вспомнил об Иосифе — бедном еврее-рабе, умеющем разгадывать сны.

«Фараон сказал Иосифу: мне снился сон, и нет никого, кто бы истолковал его, а о тебе я слышал, что ты умеешь толковать сны» (Быт. 41: 15).

Иосиф очень мудро отвечал фараону, что это не он толкует сны, их толкует Бог, а он, Иосиф, лишь передает людям истолкование Бога. Такое объяснение, скромное лишь по виду, сразу подняло значение Иосифа в глазах владетеля Египта. Теперь он был уверен, что именно Иосиф, наконец, объяснит значение столь странных сновидений.

В этом эпизоде, как, впрочем, и во многих других, можно заметить, что Иосиф постоянно ходит по самой кромке огромной опасности и страшного риска. Но опасность и отчаянный риск создает он сам. Ему свойственна и подлинная смелость, и удивительная уверенность в собственном таланте, названном им самим даром божьим. «Это не мое, — говорит он фараону, готовясь истолковать сон, — Бог даст ответ во благо фараону».

Иосиф объясняет:

«Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один.

и семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода» (Быт. 41: 26, 27).

Далее Иосиф объяснил фараону, что после семи лет голода настанут семь лет изобилия, после которых снова настанет великий голод. Опасность же заключается в том, что в пору изобилия люди; в сытости и непредусмотрительности своей, забудут годы голода. А между тем, разъяснял Иосиф, лежащий ниц перед владыкою Египта, есть возможность избежать этих постоянно повторяющихся периодов голода, связанных, как известно, с уровнем воды в Ниле. Надо, говорит он далее фараону, в годы изобилия беречь и запасать хлеб впрок. Для этого, не без тайного умысла замечает он, надо найти мужа разумного и мудрого, поставить его над всем Египтом, чтобы он набрал себе надзирателей, а те собирали с населения в годы изобилия пятую часть урожая. Подав совет, Иосиф снова сказал фараону, что его слова принадлежат не ему, а Богу. Иосиф, надо думать, не сомневался, что, подкрепленный таким авторитетом, его совет будет безоговорочно и тотчас принят фараоном, что, как мы знаем, и случилось на самом деле.

«И сказал фараон Иосифу: так как Бог открыл тебе все сие, то нет столь разумного и мудрого, как ты;

Ты будешь над домом моим, и твоего слова держаться будет весь народ мой; только престолом я буду больше тебя.

И сказал фараон Иосифу: вот, я поставляю тебя над всею землею Египетскою.

И снял фараон перстень свой с руки своей и надел его на руку Иосифа; одел его в виссонные одежды, возложил золотую цепь на шею ему;

Велел везти его на второй из своих колесниц и провозглашать пред ним: преклоняйтесь! И поставил его. Над всею землею Египетскою» (Быт. 41: 39-43).

История Иосифа походит на волшебную сказку, что усугубляется и некоторыми чисто фольклорными ее чертами: троекратно возникающими сходными ситуациями, повторами отдельных образов-рефренов и устойчивых, как бы ритуальных, словосочетаний. Поэтому закономерен вопрос: а могло ли на самом деле во времена фараонов произойти подобное возвышение бедного раба-еврея? Но уже говорилось, что фигура Иосифа и его необыкновенная судьба хорошо вписываются в те времена (XVIII-XVII вв. до н.э.), когда в Египте правили завоеватели. То были гиксосы, пришедшие с востока с несметными войсками. Они захватили Египет, свергли царствовавшую там династию и учредили свою. Гиксосы, захватив власть, вместе с тем постарались в точности воспроизвести и, словно копию, повторить весь уклад фараонова двора. Как народность они принадлежали к семитской группе. Возвышение Иосифа при дворе самозванцев было, следовательно, не таким уж фантастическим, как может показаться. Новые фараоны — лжефараоны — не считали зазорным возвысить раба, так как в их жилах текла кровь недавних пастухов и скотоводов. Будучи семитами, они, естественно, симпатизировали людям, близким к их группе, они им покровительствовали и даже специально приглашали на службу.

Конечно, и при этих объяснениях история Иосифа не перестает быть необыкновенной, а сама фигура его, не упомянутая, как уже говорилось, в египетских источниках, менее легендарной.

Далее Библия рассказывает, как разумно распорядился Иосиф, собрав хлеб в житницы, как страна, благодаря ему, избежала голода.

«И был голод по всей земле; и отворил Иосиф все житницы и стал продавать хлеб Египтянам…

И из всех стран приходили в Eгипет покупать хлеб у Иосифа…» (Быт. 41: 56, 57)

Запасы хлеба, сделанные Иосифом, были так велики, что его можно было продавать в соседние страны, где тоже, как и в Египте, начался сильнейший голод. Самим египтянам хлеб выдавался без всяких формальностей; что же касается людей из чужих стран, все чаще приходивших со своими караванами в надежде нагрузить их хлебом, то им зерно из житниц выдавалось лишь по личному разрешению самого Иосифа, еще более возвысившегося в те годы и фактически управлявшего страной на правах фараона.

Голод коснулся и земли Ханаанской, где проживал Иаков со своими сыновьями и многими внуками. Люди стали умирать повсеместно. Горестные вопли и стоны раздавались по всей земле.

Встреча Иосифа с братьями.

Прослышав о полных житницах в Египте и о том, что египетский фараон продает излишки зерна не только собственному бедному люду, но и в соседние страны, Иаков решил снарядить караван и отправить своих сыновей за хлебом в далекий Египет. Так, братья, кроме младшего Вениамина, последней утехи Иакова, двинулись той же дорогой, по какой тринадцать лет тому назад, то есть сравнительно не так давно, ушел проданный ими в рабство их брат Иосиф. Думали ли они об этом, отправляясь в Египет? Вполне возможно, тем более что Рувим, спасший когда-то Иосифа от смерти, постоянно напоминал о нем, сильно тоскуя и плача все эти годы. Кроме того, бедствия, приблизившие семейство Иакова к самому порогу смерти, не могли не обострить их совести и не оживить горьких и постыдных воспоминаний.

Прибыв в Египет, братья — как чужестранцы должны были получить разрешение на выдачу им хлеба от главного начальствующего лица, каким в ту пору был именно Иосиф, их брат. Они явились, но не узнали Иосифа. Да и было бы мудрено узнать в этом важном вельможе, одетом в дорогие наряды и осыпанном драгоценностями, несчастного мальчика, проданного ими в рабство голым. Тот несчастный Иосиф был неузнаваем, и они не могли даже предположить, что восседавший на возвышении человек, от которого зависели жизни тысяч людей, их брат. Иосиф же тотчас узнал их; прошедшие тринадцать лет не слишком изменили их лица, а жестокий голод обострил черты и сделал фигуры худыми, отчего братья стали как бы моложе, вернувшись ко дням отрочества и юности.

Узнав братьев, Иосиф не показал и виду; он постарался ничем не выдать своего волнения. Напустив еще более важный вид, а голосу придав особую строгость, он сурово и с каким-то подозрением расспросил, откуда они родом, так как хотел узнать об отце, а также об отсутствовавшем почему-то Вениамине, младшем брате, которого Иосиф очень любил и теперь тревожился за его судьбу. Оказалось, что старый Иаков жив, что Вениамин остался с ним, так как слишком юн и обессилел от голода.

Братья уже думали, что все формальности разрешились, что строгий египетский вельможа, начальствующий, как верно они догадались, над всей страной, даст зерна и отпустит с миром. Но Иосиф продолжал говорить еще более сурово — теперь уже как с людьми крайне подозрительными, назвав их в конце концов соглядатаями, то есть лазутчиками. Он велел им вернуться в свою землю и в доказательство правдивости всего их рассказа привести оттуда младшего брата Вениамина. Братья стали горько сетовать, разговаривая на своем языке и не думая, что Иосиф понимает их речь. Они не только жаловались на судьбу, но и горько раскаивались в давнем поступке с Иосифом, считая, что теперешняя кара является возмездием за прошлый грех. Раскаяние братьев, их проснувшаяся совесть потрясли Иосифа, и, чтобы скрыть слезы, он поспешно отвернулся. Однако приказ его был непреклонен: привести брата — только это может подтвердить, что они говорят правду, что они не лазутчики из враждебной страны. Оставив одного из братьев, Симеона, в качестве заложника, братья собрались в обратный путь. Брата своего и все серебро, привезенное в уплату за хлеб, они оставили в руках стражи.

Ночью, когда братья спали, Иосиф приказал открыть их мешки и поверх хлеба положить оставленное ими серебро. Он надеялся, что таким образом подаст им тайный знак: ведь родной брат не должен был брать за хлеб плату, тем более ввиду голодной смерти. Но Иосиф, как увидим, переоценил способности своих братьев к истинному истолкованию. Они поняли возвращение серебра по-своему, но, впрочем, не без логики. Первым чувством, обуявшим их всех, как только они увидели возвращенную плату, был ужас. По-видимому, все они тотчас вспомнили те двадцать сребреников, что получили когда-то за проданного брата. Теперь же Бог, рассуждали они, непостижимым образом вернул им серебро как бы в наказание и в напоминание о свершенном преступлении. Будучи людьми честными, братья решили вернуть деньги, странным образом оказавшиеся у них в мешках. Они не знали, что другой мыслью Иосифа было намерение испытать именно их честность.

К сожалению, они тогда не вернулись тотчас, рассудив, что возвратят серебро во второй свой приход в Египет с братом Вениамином.

Однако обратный путь все откладывался и откладывался из-за нежелания Иакова отпускать Вениамина. Выслушав все рассказы сыновей, он не знал, что и подумать, хотя во всем, что с ними случилось, старый Иаков, человек проницательного ума и глубокой веры в предопределение, чувствовал некий высший умысел. Из рассказов сыновей сплетался в его воображении какой-то явно осмысленный, но глубоко скрытый узор, тайну которого он силился разгадать во время долгих бессонных ночей. Больше всего Иакова волновала судьба Симеона, оставленного в Египте заложником, но, с другой стороны, очень страшила мысль отпустить Вениамина, последнюю свою радость, в таинственный Египет.

Драматичность положения усиливалась страстным желанием братьев Симеона вернуть заложника в семью — они ведь твердо пообещали ему это, и Симеон, конечно, считает каждый день, вычислив в своем уме долготу дороги туда и обратно он -; не мог подумать, что отец задержит его братьев и тем самым продлит его мучения.

«Если бы мы не медлили, то сходили уже два раза», сказал отцу один из сыновей. Еще более решительной была просьба Рувима, самого совестливого из братьев.

«И сказал Рувим отцу своему, говоря: убей двух моих сыновей, если я не приведу его к тебе; отдай его на мои руки; я возвращу его тебе» (Быт. 42: 37).

Тогда, глядя с тоскою на Вениамина и уже как бы прощаясь с ним, Иаков сказал сыновьям:

«…если так, то вот что сделайте: возьмите с собою плодов земли сей, и отнесите в дар тому человеку несколько бальзама и несколько меду, стираксы и ладану, фисташков и миндальных орехов.

Возьмите и другое серебро в руки ваши; а серебро, обратно положенное в отверстие мешков ваших, возвратите руками вашими: может быть, это недосмотр» (Быт.43: 11, 12).

С тревогой в сердце двинулись братья в Египет, но поскольку было сделано все, чтобы египетский вельможа остался доволен, то они всячески утешали себя надеждою на благополучный исход всего предприятия. В Египет вместе с ними шло немало караванов и странников. Все это были люди, страдавшие в своих землях от голода. Слава о хлебных закромах Египта, о мудром фараоновом наместнике, приведшем свою страну к изобилию, разошлась по всем окрестным странам. О мудром распорядителе думали и направлявшиеся к нему братья, совершенно не подозревавшие, что идут они к брату своему Иосифу, которого давно считали погибшим, сгинувшим без следа, увы, по их собственной вине. Разговоры о наместнике не прекращались всю дорогу. Редкий из путников, встречавшийся им на пути, не прибавлял какой-нибудь истории к тем, что уже накопились в памяти братьев за несколько дней путешествия. Из всех рассказов выходило, что египетский наместник не только мудр и хитроумен, но и обладает добрым сердцем. Это успокаивало братьев, и они вошли в столицу Египта почти уверенные в добром окончании дела.

И действительно, поначалу все шло как нельзя лучше. Сначала они явились к домоправителю, представили ему Вениамина и вручили дары, присланные Иаковом. Иосиф, принявший их позже, был милостив, радушен и гостеприимен, любовался Вениамином и долго расспрашивал об Иакове. Он удостоверился в честности братьев, не только приведших Вениамина, чтобы вызволить Симеона, но и возвративших положенное в их мешки серебро. Расспрашивая об отце и разглядывая Вениамина, Иосиф не мог сдержать волнения и, выйдя в соседние покои, заплакал там в одиночестве, но, утерев слезы, вернулся, чтобы посидеть вместе со всеми за пиршественным столом. И во время пира он продолжал ненароком расспрашивать о родном доме, втайне желая навести братьев на упоминания о милых ему подробностях домашнего быта. Братья не могли не заметить, что Вениамин вовремя пиршества и беседы был как-то по-особому привечен египетским вельможей, буквально не спускавшим с него ласкающего взора, но приписали это доброте своего высокого покровителя, о которой так много наслышались в дороге, а также миловидности их младшего брата.

Пир закончился шумным весельем.

Уже глубокой ночью расстались они со своим добрым повелителем и после восхода солнца двинулись в путь.

Между тем братьев ожидали новые волнения. Они не знали, что египетский наместник, так милостиво распрощавшийся с ними и пожелавший счастливого пути, передавший добрые слова отцу, облобызавший Вениамина, велел слугам незаметно подложить деньги в мешок каждого из братьев, а в мешок Вениамина, кроме того, еще и серебряную чашу.

И вот, едва выехав за город, так что крепостные стены еще виднелись, братья были настигнуты неожиданной погоней. Их вместе с верблюдами и ослами грубо повернули назад, подталкивая копьями и осыпая бранью. Это было так неожиданно, что они потеряли дар речи, не зная, чему приписать новое злоключение в их судьбе. Но не успели братья перебрать в уме возможные и невозможные причины, как, остолбенев, узнали, что их обвиняют в похищении драгоценной чаши Иосифа. Они вспомнили, что действительно видели очень красивую чашу, которую подносил наместник к своим устам на вчерашнем пиршестве, и вспомнили также, что полюбовались тонкостью работы египетского мастера, изукрасившего кубок затейливым орнаментом. Но при чем тут они?

Между тем стража рылась в поклаже, и чаша, к ужасу и смятению братьев, обнаружилась в мешке Вениамина. Тот горько плакал и клялся, что ни в чем не виновен. Но дело усугубилось еще и крупными суммами серебра, лежавшими в мешке каждого из них. Серебро красовалось сверху, прямо под завязкой, словно положенное туда второпях, после всех сборов.

Осмотрев мешки и обнаружив кражу, досмотрщики, однако, задержали одного лишь Вениамина, сказав, что остальные могут двигаться восвояси. Братья решили, что или кража денег не была большой потерей для наместника, или же им была оказана особая милость. Но вернуться домой без Вениамина они не могли и порешили остаться в рабстве у египтян все вместе.

Они не знали, что то было новое испытание, придуманное для них Иосифом. Дело в том, что Иосиф, видевший, как переменились братья к лучшему, что они честны и любят отца и друг друга, все же отчасти сомневался в истинности своих наблюдений. Ведь как-никак, а именно они коварно и преступно продали его в рабство, получив, свои несчастные двадцать сребреников. Вот почему он решил проверить их на Вениамине. Расстанутся ли они со своим младшим братом ради собственной свободы и выгоды? Если расстанутся, значит, все остались такими же, какими были, когда продали его измаильтянским купцам. Ему важно было удостовериться, что давний поступок был всего лишь злосчастной выходкой разозленных мальчишек, в которой они давно раскаялись, будучи по натуре своей добрыми и честными.

Тем временем братья вместе с Вениамином по их горячей и неотступной просьбе были допущены во дворец и пали к ногам Иосифа. Они умоляли его оставить их в рабстве, но не разлучать с Вениамином.

Однако Иосиф, обращаясь к братьям со своего роскошного возвышения и не снисходя к их просьбам, подтвердил свой приговор: Вениамин должен остаться, а остальные могут уйти. Тогда один из братьев, лежавший ниц, как и прочие, поднялся и сказал:

«…госnодин мой, позволь рабу твоему сказать слово в уши господина моего и не прогневайся на раба твоего, ибо ты то же, что фараон.

Господин мой спрашивал рабов своих, говоря: есть ли у вас отец или брат?

Мы сказали господину нашему, что у нас есть отец престарелый, и у него младший сын, сын старости, которого брат умер, а он остался один от матери своей, и отец любит его…

Теперь если я приду к рабу твоему, отцу нашему, и не будет с нами отрока, с душею которого связана душа его,

То он, увидев, что нет отрока, умрет; и сведут рабы твои седину раба твоего, отца нашего, с печалью во гроб…

И так пусть я, раб твой, вместо отрока останусь рабом у господина моего, а отрок пусть идет с братьями своими.

Ибо как пойду я к отцу моему, когда отрока не будет со мною? я увидел бы бедствие, которое постигло бы отца моего» (Быт. 44: 18-20, 30, 31, 33, 34).

Услышав такие слова, ясно свидетельствовавшие об искренней и глубокой братской любви, простиравшейся до того, что один из братьев был готов принести себя в жертву, навсегда оставшись в рабстве, Иосиф готов был зарыдать, но сдержался, дабы спокойно выслать всех слуг и приближенных. Ему важно было остаться с братьями наедине, чтобы, дав волю слезам, давно копившимся в его душе, открыться и сказать: я брат ваш!

«И сказал Иосиф братьям своим: подойдите ко мне. Они подошли. Он сказал: я — Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет.

Но теперь не печальтесь и не жалейте о том, что вы продали меня сюда, потому что Бог послал меня перед Вами для сохранения вашей жизни» (Быт. 45: 4, 5).

Он сказал далее братьям, что голод, продолжавшийся уже два года, продлится еще пять лет, но семейство Иакова не будет страдать от недостатка хлеба. По словам Иосифа, замысел Бога, не ясный поначалу никому, ни Иакову, ни братьям, когда-то продавшим его именно в Египет, состоял в том, чтобы он, Иосиф, мог в конце концов оказать благодеяние людям — и своему семейству, и всем остальным, которые иначе погибли бы от голода.

Библия, как видим, очень настойчива в идее предопределения: все случилось именно так, как должно было случиться.

Но очень важно вместе с тем, что идея предопределения, властно распоряжающаяся человеческой жизнью и всеми людскими поступками, не снимает, однако, с человека вины за содеянный им грех или преступление.

Сложное единство предопределения, вины, наказания и свободы воли издавна привлекало внимание всех читателей Библии, став предметом споров между теологамии философами всех времен и народов.

В истории Иосифа, где это сложное единство выступает особенно выпукло, все же самым важным является ее чисто человеческое содержание, сводящееся к трем словам: я брат ваш. В библейских масштабах это знаменитое изречение, высказанное, казалось бы, по частному случаю, приобретает огромный, поистине всечеловеческий смысл.

…Открывшись братьям, Иосиф, как рассказывается в Библии, целовал их всех, обнимал и плакал, но более всего печалился об отце, страшась не увидеть его, так как годы Иакова были весьма преклонными. Снарядили богатый караван. Предполагалось, что, прибыв в землю Ханаанскую и отдохнув, братья вместе с отцом дня через два-три двинутся в обратный путь. Иосиф настаивал на скорейшем возвращении. Он и сам охотно отправился бы вместе с братьями, ускорив тем самым радостное свидание, но государственные дела удерживали его на месте.

Надо ли говорить, как велика была радость старого Иакова, узнавшего, что Иосиф жив? Слезы душили всех, но зато и улыбки цвели на лицах. Только сейчас отец узнал, как обманули его сыновья, сказав, что Иосиф был растерзан диким зверем. Старец, однако, не гневался.

Радость была так велика, а раскаяние братьев столь очевидно, что все были прощены, и ровно через три дня, как и хотел того Иосиф, напутствовавший братьев словами о скорейшем возвращении, караван двинулся в обратный путь. Отправилось все семейство Иакова — семьдесят пять человек. На многочисленных верблюдов, ослов и лошаков погрузили почти все имущество — ведь Иаков ехал не в гости, а окончательно переезжал в Египет, где ему была дарована обширная земля Гесем. Она располагается возле Нила и до наших дней является самой плодородной частью Египта.

Долгая дорога к Иосифу, несмотря на свою утомительность и однообразие, прошла быстро. Братья наперебой рассказывали Иакову о своих злоключениях, о хитроумных и жестоких испытаниях, сквозь которые им пришлось пройти по справедливой и предусмотрительной воле Иосифа, о пышности дома, где теперь жил их брат, наместник Египта, о странных обычаях и порядках чужой страны.

По пути остановились на самой границе родной земли Ханаанской, в Вирсавии. Здесь был колодец, выкопанный еще Авраамом в честь дружеского договора с Авимелехом. На столь памятном и священном месте Иаков устроил жертвенник и жарко молился Богу о ниспослании ему благополучной встречи с сыном Иосифом. Ночью, когда караван отдыхал, Иакову вновь, как когда-то, было сонное видение. Бог, возникший перед ним, сказал: «…не бойся идти в Египет, ибо там nроизведу от тебя народ великий» (Быт. 46: 3).

Иосиф встретил отца на золотой колеснице неподалеку от города.

Необыкновенная встреча отца-пастуха с Иосифом растрогала всех. О ней рассказывали друг другу не только жители столицы, громко обсуждавшие чрезвычайную новость на улицах, базарах, постоялых дворах и в харчевнях. Чудесная история чужеземного отрока-пастуха, ставшего правой рукой и глазами фараона, быстро разошлась вместе с погонщиками караванов, купцами, странниками и рабами по всем окрестным землям и дальним царствам. Подобная волшебной сказке, она передавалась затем из поколения в поколение, когда уже не стало ни Иакова, ни Иосифа, ни его братьев. И не один бедняк втайне примеривал к себе эту чудесную судьбу, так как она вселяла страстную надежду в торжество высшей справедливости.

Разумеется, первым, кто услышал эту историю, был фараон. Он узнал ее от самого Иосифа. Особенно глубокое уважение вызвал у него достопочтенный старец Иаков. Фараон велел всячески помочь устройству семейства на новом месте, в благодатной земле Гесем, и одарил Иакова многими драгоценностями.

Земли в Гесеме были исключительно плодородными. Тучные пастбища, близость воды, умерявшей дуновение пустыни, — все говорило о том, что место было выбрано с большой заботой и предусмотрительностью. Иакову было уже сто тридцать лет, и он мог в покое и мудром созерцании доживать свои дни, благодаря судьбу за ниспосланную ему милость.

Почувствовав приближение смерти, он принял в лоно своей семьи сыновей Иосифа, рожденных им от египтянки, и завещал похоронить его в Ханаане — там, где могила Авраама.

Там же впоследствии был похоронен и Иосиф.

Иосиф жил еще долго, пятьдесят четыре года, и увидел многих своих внуков и правнуков. Умер он, когда ему было сто десять лет. Перед смертью он завещал похоронить его в земле Ханаанской, которую считал обетованной. Но это произошло не скоро. Набальзамированный, он долго находился в ковчеге в самом Египте.

И лишь Моисей исполнил его завещание, перенеся останки в Сихем — туда, где уже покоился Иаков.

Предполагаемую могилу Иосифа и сейчас показывают в долине возле Наблуса, между Гевалом и Гаризимом, недалеко от колодца Иакова.

Прежде чем перейти к Моисею, как бы завершившему судьбу Иосифа перенесением его останков в землю отцов, обратимся к фигуре человека, жившего, по библейскому преданию, примерно в то время, когда Иаков из земли Ханаанской по призыву своего сына Иосифа переселился в Египет. Возможно, Иосиф, как и Иаков и братья, слышал об этой глубоко трагической и поучительной судьбе, так как о ней слышали тогда буквально все.