Демоном новой России считают деньги. Тема денег и анонимность насилия слились у нас в сознании. Вообще в этом ничего необычного — деньгам нужна защита, к ним бросаются, спасаясь от неизвестного.

Маркс называл деньги «социальной связью, которую можно унести в кармане» ©. Их ликвидность бесценна при катастрофах. А катастрофа и есть отправной пункт нашей истории.

БЕЛОВЕЖСКИЙ доллар

Конец Советского Союза был сном фантазий. Осенью 1991 года показалось, что вот-вот сбудутся все фантазии сразу. Но что-то пошло не так. В момент оргазма, когда желания столь сильны, что их не формулируют, все вдруг исчезло. Вещи ушли с мест, и все то, что было гражданским порядком, перестало существовать. Приготовились было вступить в борьбу за то, что еще не потеряно. Но подобно Сталину, государство ударило в спину, отказываясь гарантировать что бы то ни было. Эту операцию отслоения живого существа от всех форм защиты жизни и следует считать истоком новой власти.

Рухнуло доверие, материализованное в институтах; рухнуло доверие к тем, с кем вместе боролся за будущую справедливую власть. Рухнули сбережения во вкладах сберкасс. Испарились и деньги в матрасе. Рухнула возможность, потеряв работу, найти другую.

Проигравший человек, лишенный всех форм защиты, кидается к незнакомой ее форме — к российскому доллару. Доллар 1990-х годов выступает не просто как деньги — деньги рухнули, — а как нечто абсолютное, нерушимое, экстерриториальное в мире зла. Все репутации пали, а доллар стоит. Он посланец извне, он пришелец и резидент. У него иммунитет к гадкой реальности. То, что центр эмиссии доллара так далеко от Москвы, и казалось его главным достоинством. Обманутое желание обращается в истеричную жажду ликвидности.

Казалось бы, где тут общественное благо? Но его ищут все. Хотят защиты и порядка, но порядка нет, и остается рвать доллары друг у друга из рук.

Приобретая доллары либо отнимая их у кого-то, обретаешь залог Государственности. Долларизация России девяностых — это поиск иного гражданского порядка. Она идет повсюду, ведь люди не могут жить вне какого-либо порядка. Смирившиеся с хаосом умирают беспричинной смертью сотнями тысяч. Повальная смерть нестарых мужчин — памятный тренд начала 1990-х.

Цель обращения к долларам — выживание плюс накопление социального капитала в ликвидной форме. Доллар ведь еще и паспорт другого мира, выездная виза. (Долларизации сопутствует тогдашняя мания приобретать паспорта дальних стран — Вануату, Антигуа, Гондураса… Мечта об удаленном доступе к гражданскому порядку.) Ищешь защиту? Доллар даст защиту, вернет в экономику, откуда ты вышвырнут. Это поиск нового социального капитала вместо обнулившегося советского.

Ничто в самой России не стало законно-ликвидным для частных лиц — ни земля, ни дома, ни рабочая сила — ничто, кроме долларов. Валюта отсылала в интерьер будущих благ, доверия и безопасности.

Поразительно слабый спрос собственников на законы в защиту собственности. За доллары покупают блага защищенности — кирпичные виллы с окнами-бойницами. Приобретают охранников, которые сами опасны и выдают охраняемого настоящим бандитам. Бедняки врезают кошмарные сварные двери в плохонькие квартиры, которые некому штурмовать. Никто не интересуется правовой защитой собственности или личности.

Доллары ликвидны — и неликвидны. Ликвидны в том смысле, что на них можно приобрести любой осколок общественных благ. Приобрести, но не защитить. С долларом человек выживет, удовлетворив инстинкты и даже фантазии. Но — однократно, асоциально, тайно и частно.

Накапливаясь у людей, доллары не становятся капиталом. Доллар в России — не долларв Америке. Купив собственность, еще раз платишь, чтобы ее признали. А заплатив за защиту, находишь себя во власти сил, которым нельзя доверять. Тут уже нужен Защитник. Для обеспечения номинала доллар в России нуждается в крыше, его надо дополнить силовой компонентой. Постепенно в этом угадывались очертания будущей власти. Долларизация России предвосхитила новый режим Государственности.

Своеобразный социум. В нем есть номинальные институты, но воспользоваться ими могут лишь те, у кого много долларов, и на них они покупают отдельное правовое благоприятствование. Такой глубины разобщения, асоциальности, аномии трудно было бы добиться любой из прошлых тираний. Сталин далеко зашел в разобщении граждан, применив ужасные репрессии, и всех прогнав сквозь войну. В новой же России его задача решилась «снизу» — отчаянными усилиями людей, задешево сбывавших все виды человеческих связей.

Растет объем теневых ресурсов, никак не капитализируемых. Превращают какую-нибудь условную Магнитку в собственность, но рабочие не становятся собственниками своего труда. Им дано добровольно подвергаться произвольной эксплуатации. Без государства их собственность на труд неликвидна; зарплату не платят.

Спрос на ЗАЩИТУ

В конце 1990-х годов возникают анклавы собственности, не признанной никем из приписанных к этим анклавам. Захваченные советские комбинаты с трудом могут быть проданы — их проще отнять, что и делают. Собственность помещают в неправовой периметр, но даже мощным конгломератам трудно держать оборону — периметр дорого стоит. Сколько зарыто братвы, с автоматами и без, на спорных рубежах этой «собственности»?

Дефолт 1998 года — второе учредительное для нашей власти событие, удар по доверию к долларизированным инструментам в их функции Государственности. После дефолта возник было спрос на государство. Недостижимые институты капиталистической экономики — собственность, ликвидность, капитал — делегируют государству, которого нет. Зато есть запрос на некую власть — защитника частных анклавов. Ликвидностью в нем станут уже не доллары, а «доллары плюс», деньги-власть.

Обыватель бежит с бесполезного рынка, а власть платит ему задержанные зарплаты или пенсии. Маленькие, ведь это лишь отступные. За труд здесь не платят. Платят за отказ собственника от всех титулов собственности. Это общество бюджетных крепостных, у которых, правда, есть воля уйти восвояси, в никуда, в Канаду.

Попытки подвести регулярную экономическую базу под суверенное управление территориями РФ долго были неудачными. Ельцин выходил на рынок займов в роли «главного демократа». Команда реформаторов Чубайса — Немцова строила эталон переходной экономики — рай для быстрых спекулятивных инвестиций. Путин то навязывал Россию Европе в роли эксклюзивной сырьевой базы, то предлагал Бушу военный союз с объединением энергосистем.

На рынок вышла Государственность. После ряда попыток и поисков — у Путина они займут первый срок его президентства — модель симбиоза власти с рынком нашлась. Финансовый «треугольник Кудрина — Сечина» завершил поиски.

Возникла экономически респектабельная власть — суверенитет-монополист, кредитоспособный агент глобального рынка. Внутри страны гражданин России не является носителем государства, зато власть выступает им вовне.

Наш суверенитет гарантирует любому из лояльных определенную долю. А некоторым дает и полную гарантию их собственности. Но только с согласия государства, и власть может согласие отозвать. Памятна реплика Дерипаски, будто он готов немедля отдать государству заводы со всем остальным и уйти в никуда, как бродячий монах. То был не просто всхлип лоялизма. Это говорил хозяин, знающий, что управляемый капитал принадлежит ему не вполне. Он капитализирован лишь через капитализацию власти в целом.

Это превращает вождей России в мегасобственников. Им незачем монетизировать собственность — они обладают целым, землей и страной, в большей степени, чем вожди СССР. Политбюро ограничивала монополия внешней торговли, глобализация не проникала внутрь страны. Это политически сковывало позднесоветскую власть, та не смела усилиться за счет анонимного рынка.

Защита в ОБМЕН на институты

Российские институты власти — не правовые и не противоправные, они внеправовые. Они обусловливают защиту собственности включением собственника в некие договоренности. Граждане не могут выйти на рынок, хотя их пускают — иди, дорогой, только с чем? Тебе нечего капитализировать! Единственный обладатель безупречно оформленных прав собственности — государство. В этом качестве Государственность — конкурент гражданина, и мало кто выдержит ее конкуренцию. Но для мира это безразлично, ведь права торговца активами России оформлены должным образом. Титул суверенитета позволяет нам оформлять, переоформлять и отнимать любые права.

Никакая «приватизация», формально присваивая статус частной собственности некому имуществу в РФ, не может изменить ситуацию. Эти раздачи остаются простым «землеотводом» единого собственника национальной территории.

Зато найдено главное, что искали под именем свободы, собственности и порядка, — защита! Гражданин получил блага, предоставляемые правом и капиталом, — без права и без капитала, а по договоренности о пропорции благ, причитающихся из бюджета. Каковы условия сделки? Они неизвестны, но привязаны к месту сделки и к классу твоей лояльности.

Потребность в безопасности удовлетворена. Борьба с неопределенностью завершилась Государственностью, которая ее исключает…

Доверия к властям не возникло, страх сохранился. К нему добавился избыток гарантий в невыгодной форме. Государственность предлагает гражданину страховку закрытым списком, снимая с себя ответственность за цену при переменах мировой конъюнктуры. Тарифы растут, гарантии дешевеют, но власть не несет за это ответственности… пока держатель гарантий не возмутится. Тут губернатор вызывает ретейлера, бьет кулаком по столу — «фиксируй тарифы, сукин сын, — у меня выборы!»

Гарантии есть, но ты прикреплен к гарантиям и не можешь их обменять или продать. Они неликвидны.

Страховщик в КАЗИНО

Государственность, страховщик всех интересов, включая собственные, опьянена и теряет контроль над ситуацией. Угрозы застрахованы — и власть ослепла, полагая реальным лишь то, от чего страховала. Фактически же она не готова ни к какой новой угрозе. Отсюда иллюзия, что все и дальше будет, как было до сих пор.

Обратная мысль слишком страшна, чтоб ее допустить. Переброска денег со статьи на статью бюджета, уводя от края, питает веру, будто «мы следуем в мировом мейнстриме» ©. Риски игнорируют — даже многомиллиардную аферу Банка Москвы, ударившую по всей РФ.

Преобразуема ли Государственность — в государство? Медведев подозревает страну в «азиатчине», но мы слишком инновативны. Здесь нет института, о котором можно сказать — так было всегда! И не случайно спорное утверждение президента, что государству Россия — двадцать лет. Государственность это процесс, а не институт — мы вправе обратить любой свой элемент власти в любой другой. Ничто не несет легитимности вечного, ничто традицией не освящено. При всех клятвах верности Конституции туда непрерывно вписывают поправки. Их вносит некто «тандем» — которого в Конституции нет.

Российская Государственность на мировом рынке — инноватор и инновационный продукт. Но инноватор не знает, как дальше вести дело. Он вцепился в изобретение, ценность которого растет в фантазиях вместе с чувством его гениальности… Сделав некогда нечто, боишься не сделать ничего умнее, догадываясь, что успех был случайным. Страх упустить везение известен игрокам. Он привязывает к некогда сделанной ставке. Такова азартная стратегия нашей команды власти. Гений стал рабом рулетки.