#img_5.jpeg
#img_6.jpeg
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Ф е д о р И в а н о в и ч Т ю т ч е в, 47—61 год.
Э р н е с т и н а Ф е д о р о в н а Т ю т ч е в а, жена поэта, 40—54 года.
Е л е н а А л е к с а н д р о в н а Д е н и с ь е в а, 24—38 лет.
Между первой и последней картинами проходит четырнадцать лет.
ПРОЛОГ
Квартира Тютчева в Петербурге. Красная гостиная, видна дверь в соседнюю комнату. Посредине стол, два кресла, камин, у стены диван. На столе разбросаны листы бумаги, к массивной чернильнице в виде бронзовой собаки прислонена дагерротипная фотография Эрнестины. В большое окно струится неяркий свет уходящего мартовского дня. Т ю т ч е в, укутавшись в плед, сидит в кресле у стола, в руках у него небольшая фотография Елены. Тютчев долго всматривается, высвечивается бледное лицо поэта.
Колокола; звучат издалека, то усиливаясь, то затихая.
Т ю т ч е в. Ты мне на земле нужна, здесь, а не там где-то. Тебя нет, нет!.. Даже вспомнить о тебе — вызвать тебя, живую, в памяти, как ты глядела, говорила, и этого не могу. Во мне все убито: мысль, чувство, память, воля, все… Страшно, невыносимо… Я все думаю и думаю о тебе и не могу тебя уловить. Какая-то пытка… Каждый день… Чем стала для меня жизнь… Ты верно предчувствовала, это должно было неизбежно случиться… Я, я сгубил тебя, не мог сделать счастливой. А ты… ты была для меня всею жизнью… Страшная доля выпала — четырнадцать лет жить такою беспредельной любовью и пережить ее… Пустота… Удушающая пустота…
Колокола.
Помолись за меня! Моли Господа ниспослать мне помилование… Освободить мою душу от этой ужасной тоски, спасти меня от отчаяния. Да сократит Господь в своем милосердии срок испытания… Вступись за меня! Ты должна чувствовать мое смятение, тоску, отчаяние… сама должна от этого страдать, — ты так много молилась в земной жизни, а я переполнил ее горестями и страданиями… Да дарует мне Господь милость. Дозволь сказать и мне те же слова, какие ты произнесла умирая: верую, Господи, и исповедую…
Колокола.
Страшно мне!.. Жалкое создание — человек!.. (Пишет, затем медленно читает.)
Колокола.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Обстановка та же. Июльский знойный полдень. Открыто окно, доносится шум улицы. Т ю т ч е в — невысокого роста, тщедушен, неуклюж, рассеян, седые всклокоченные волосы, большой лоб, печальные глаза загадочно смотрят сквозь стекла очков — сидит за столом, читает письмо Эрнестины. Их переписка переходит в диалог взаимных признаний, сопереживаний.
Т ю т ч е в (продолжая читать). «Да, дорогой Теодор! Я далеко от тебя. Мне, видно, суждено любить и молчать… Остается только вспоминать о тех днях, когда я была счастливой. Хотя и говорят, старая любовь не тускнеет, но все же, все же… Нет, я не упрекаю тебя, ты можешь поступать, как желаешь… Я понимаю, бывают удачные браки, но не бывает упоительных… Годы уносят все… Я хочу только одного, чтобы ты был счастлив». (Отложил письмо.) Всегда ты правдива, так глубоко сердечна… Нельзя быть лучше тебя, более искренней, более любящей и преданной. И если бы только какая-нибудь милосердная душа сказала мне, что может доставить тебе удовольствие?.. Черт бы побрал все эти помехи и недоразумения!..
Высвечивается Э р н е с т и н а, жена Тютчева, хрупкая, стройная, сохранившая былую красоту сорокалетняя женщина, она сидит на ковре, перелистывая альбом-гербарий, на полу несколько вскрытых конвертов с письмами.
Э р н е с т и н а (говорит с заметным акцентом, затрудняясь в выборе слов, к финалу пьесы ее акцент становится значительно меньше). Лубить не зависьит от нас… от нашьей вольи. Тебье нужен отдохновение от самого себья… да, да… и от других совьсем отдыхать… И писать свои… как это… по-русски, виршен, стихьи. Ты тогда совьсем другой… Мне не радует твой настроение… Совьсем пропал твой бодрость…
Т ю т ч е в. «А я продолжаю думать о тебе с обычной тревогой — мысль, что ты стала недосягаемой для меня… меня мучит. Видно, такой уж год выдался, что все престарелые мужья покинуты своими женами. Ну ладно, пусть так. Хотя нет ни одной минуты, чтобы я не ощущал твоего отсутствия. Ты существо, лучшее из когда-либо созданных богом. А я… что обо мне говорить. Порою я чувствую себя совсем стариком и возмущаюсь, что так мало могу довольствоваться собою. Ах, каким жалким созданием становишься, когда сознаешь себя во власти того, что не является твоим собственным, личным я… Видно, годы мои ушли и ничто в настоящем не принадлежит мне и не радует меня».
Э р н е с т и н а. Скажи мне, я принадлежу тебье? Только я одна?
Т ю т ч е в. Отчего ты об этом спрашиваешь?
Э р н е с т и н а. Мне что-то немножько тревожьно, неспокойно на душье… Я ведь понимайт, мужьчины в твой возраст нуждаються общества приветливой женщина… Это их вдохновляйт…
Т ю т ч е в. «Только ты одна, Нести, только ты! Ради бога, береги себя, ибо пока ты есть — не все еще стало небытием. Право, невероятно, что есть люди, которые могут видеть тебя в любой час дня, и что я не в их числе. Мне нечем заполнить эту пустоту, созданную твоим отсутствием».
Э р н е с т и н а. Я очень хочью тебье верить. (Перелистывает страницы альбома.) «Воспоминание о счастьливых дньях, 5 июнь 1835 год». «Воспоминанье о моьом отъезд из Мюнхен». Сухьие цветы остались… Наш последний свиданий Генуя. Тогда мы решил расстаться совьсем. О нашей связь узнала твой жена и хотел покончить жизнь… Это был мой вина… И будет мучьить всегда, всей жизнь…
Т ю т ч е в. Уж столько лет минуло, а ты все еще не можешь забыть… Твоей вины нет. У Элеоноры случилось нервное потрясение, вскоре после последних родов! И тогда она нанесла себе несколько ударов в грудь кинжалом от маскарадного костюма. К счастью, ни один не оказался опасным.
Э р н е с т и н а. Это все же повлиял на здоровие твойей первая жена, ускорил ей смерть. Я всегда буду думайт так.
Т ю т ч е в. «К чему ворошить прошлое? Мы были молоды, страсть потрясала нас… Была иная жизнь… Но сейчас меня беспокоит лишь одно — как сохранить твое благорасположение. И если господь продлит нам веку, мы непременно свидимся, а пока буду находиться в почтительном ожидании твоих писем. Целую твои ручки». (Отложил письмо.) Жизнь, жизнь человеческая, какая нелепость… (Что-то пишет, рвет написанное, бросает в камин, листок бумаги падает на пол. Наливает кофе, просматривает зарубежные газеты, недовольно морщится.)
Звонок.
Дьявол побери! Кому я еще нужен? (Надевает пиджак, небрежно повязывает галстук.)
Входит Е л е н а. Ей лет двадцать пять, стройная брюнетка, милое и выразительное худое лицо, большие лучистые глаза, темные волосы ниспадают на открытые плечи, она в белом креповом платье, в руке соломенная шляпка, в ее походке, движениях, во всем ее облике изящество и привлекательность.
Елена Александровна!.. Вот уж не ожидал…
Е л е н а. Добрый вечер, Федор Иванович! Простите, ради бога, помешала вам. Нежданный гость…
Т ю т ч е в. Да что вы, что вы, помилуйте. Вот и явное доказательство того, что не все русские пословицы точны. Лицезримое доказательство. Я вам очень рад.
Е л е н а. Мерси. Мы сговорились с Аней покататься на пароходе. Я прождала ее целый час. Аня всегда так обязательна. Подумала, не случилось ли чего. Вот и решилась узнать.
Т ю т ч е в. Анна не успела вас предупредить. Утром графиня Строганова увезла ее в Царское. Там государь с семьей, весь свет. Моей дочери выпала такая возможность… это важно для ее будущего, пора ей устраивать свою жизнь.
Е л е н а. Все у нее исполнится. Анна получила прекрасное образование, умна, благородна, добра к людям, у нее есть твердые правила, знает, чего она хочет… Дашенька и Китти тоже очень славные девочки. На что уж маман строга к своим воспитанницам, но и она довольна ими, их послушанием и прилежанием.
Т ю т ч е в. Скажите Анне Дмитриевне мой поклон. И вам я благодарен за дружеское покровительство моей коллекции барышень.
Е л е н а (засмеялась). Весьма остроумно. Как быстро бегут годы! Кажется, совсем недавно пришли они в класс. Весною их выпускают, покинут Смольный институт…
Т ю т ч е в. И окажутся на пороге жизни… Устроить дочерей, и с моего сердца спало бы тяжкое бремя… Я несуразный отец столь многочисленного потомства и вряд ли смогу помочь детям.
Е л е н а. У вас много влиятельных друзей…
Т ю т ч е в. Я никогда их ни о чем не прошу. Не желаете ли кофе?
Е л е н а. С удовольствием выпью чашечку.
Т ю т ч е в (наливает кофе). Дай-то бог, чтобы судьба к моим дочерям была более ласкова, чем ко мне.
Небольшая пауза.
Е л е н а. За этим столом вы пишете?
Т ю т ч е в. Писать — такая пытка, особенно когда принуждаешь себя. Я с утра за столом, но, видно, муза поэзии Евтерпа не желает мне покровительствовать… Стихи нисходят к нам с небес, живут два-три мгновения: родились утром, к вечеру умрут… Да и никому они не нужны в наш тяжкий век! Стихи мои неизвестны в России. Да что там мои безделки! Предают забвению гений Пушкина…. Наверно, я мог бы больше написать, если бы не моя чудовищная, беспробудная лень. Да и жизнь, которую я здесь веду, весьма суматошная и утомительная: приемы, визиты, рауты, балы — соблазны света… А я и дня не могу прожить без общества.
Е л е н а. Это оттого, что нет рядом с вами Эрнестины Федоровны.
Т ю т ч е в. Моя жена предпочитает деревенское заточение в нашем имении Овстуге. Там привольно. Старинный дом, сад с вековыми липами, тенистые аллеи. Прелестно и тихо… Для меня когда-то это был целый мир загадочного счастья. Места родные… А теперь я и недели не могу там пробыть. Тянет в Петербург — для меня это Россия, русский характер. Я двадцать два года провел за границей, надоело существование без родины, вот и вернулся. Постигаю заново все ее величие и все доброе в народе нашем. Жаль, не все это могут понять, особенно на Западе… Как ни горестно это сознавать, нас ждут новые испытания, столкновение Запада с Россией неизбежно.
Е л е н а. Неужели война?! Не приведи господь!..
Т ю т ч е в. У России свое предназначение, но скольким испытаниям подвергает она свою таинственную судьбу… Странная вещь — судьба человеческая. Она довлеет и над всем миром и определяет свою меру каждому человеку. Над ней никто не властен.
Е л е н а. Я верю в судьбу. Что кому предназначено, то и сбудется.
Т ю т ч е в. Я-то знаю ее власть… Об этом трудно вспоминать… Наш союз с Эрнестиной Федоровной оплачен ценою двух жизней: ее мужа и моей первой жены, родной матери Анны, Дарьи и Екатерины.
Е л е н а. Аня никогда мне не говорила…
Т ю т ч е в. В одну ночь у гроба Элеоноры я поседел от горя. Я любил ее! (Встал, прошелся по комнате, остановился у окна.) Первые годы нашей супружеской жизни были для меня самыми счастливыми. Они промелькнули быстро, и все исчезло навеки…
Небольшая пауза.
Е л е н а. Сколько ей было лет, когда она умерла?
Т ю т ч е в. Тридцать девять.
Е л е н а. Совсем молодая. Кто знает, сколько нам отпущено?
Т ю т ч е в. Жизнь быстротечна… Я помню ее живую. Ее любовь была такою светлой, благодатной…
Е л е н а. Во всем воля провидения.
Небольшая пауза.
Т ю т ч е в. Если бы не Эрнестина Федоровна, день смерти Нелли стал бы и последним днем моей жизни. В этом тоже предопределение… Мы тогда жили в Мюнхене, я служил в русской миссии Баварского королевства. И вот однажды на балу я впервые встретил Эрнестину Федоровну. Она была замужем, молодая, очаровательная, одна из первых красавиц города. Она сразу покорила меня… Надо было такому случиться! Ее муж в тот вечер внезапно почувствовал себя нездоровым и уехал. Прощаясь со мною, он сказал: «Поручаю вам мою жену». И эти слова приобрели провидческое значение. Через несколько дней он умер… Мы стали тайно встречаться… Роковая страсть… Она ведь не только в романах…
Е л е н а. А ваша жена… она знала?
Т ю т ч е в. Догадывалась. У любящих жен особая интуиция.
Е л е н а. Женщина всегда это чувствует. Сердце не обманешь.
Т ю т ч е в. Мучительное раздвоение души… Я продолжал любить Нелли и никогда бы с ней не расстался. Но разве это в нашей власти… Через год после смерти Элеоноры мы обвенчались с Эрнестиной Федоровной. Она стала для моих девочек доброй и заботливой матерью… Годы ушли, и все же жажда любви осталась неудовлетворенной… Жизнь обретает смысл в одной лишь любви… (Пауза.) Пусто в душе, одиноко… Зачем я все это вам говорю? Вряд ли вам это интересно. Может, о другом?..
Небольшая пауза.
Е л е н а. Я понимаю, трудно все хранить в себе. И на меня порой находит такая хандра, отрешенность от всего, будто я одна на всем белом свете, душа угасает.
Т ю т ч е в. Вот уж никогда бы не поверил! Вы молоды, в вас столько прелести, очарованья. Всегда собираете вокруг себя блестящих поклонников.
Е л е н а. А что от них толку?! Эти ухаживания, откровенные взгляды, оценивающие, будто я вещь… Все опротивело…
Т ю т ч е в. Вам еще выпадут счастливые дни, у вас все впереди.
Е л е н а. Вы же сами сказали, все во власти судьбы.
Т ю т ч е в. Да… нам не дано предугадать, как все случается в жизни.
Небольшая пауза.
Е л е н а. Я, пожалуй, пойду. Не стану более отвлекать вас. (Поднялась, заметила на полу листок бумаги, подняла его.) Счет за карету и какие-то стихи. (Читает.)
Т ю т ч е в. А я-то все перебрал, не мог найти. Представьте, умудряюсь записывать стихи на первый попавшийся лоскуток.
Е л е н а. …День пережит — и слава богу.
Т ю т ч е в. Вот и вам такой же совет.
Е л е н а (засмеялась). Как это кстати. Бывает же такое…
Небольшая пауза.
Т ю т ч е в. Вам так к лицу это платье, у вас безупречный вкус.
Е л е н а. Мерси. Слава богу, заметили… Я сама сочинила фасон, сама и сшила.
Т ю т ч е в. Я считал, что сочинять можно только стихи и музыку. Вы словно из волшебной сказки… Прекрасная Елена…
Е л е н а. Ну вот… поэтам так и полагается услаждать наш слух.
Т ю т ч е в. Я обожаю красивых женщин и преклоняюсь перед ними… Как жаль! В пять часов я обедаю у великой княгини Елены Павловны. Мне так не хочется с вами расставаться… А что, если нам завтра выбраться куда-нибудь на лоно природы?.. Благословенные дни лета. Было бы прелестно!..
Е л е н а (после паузы). Да разве в такие дни хочется сидеть дома одной… Ваше предложение так заманчиво… И все же…
Т ю т ч е в. Вас что-то смущает? Так прочь сомненья и тревоги!
Е л е н а. Покатаемся на пароходе…
Т ю т ч е в. Вот и славно. Я буду ждать вас на Стрелке. Когда вам удобно?
Е л е н а. Лучше утром, часов в десять.
Т ю т ч е в. Вот и прекрасно. Я провожу вас.
Е л е н а. Я не отрываю вас от ваших занятий?
Т ю т ч е в. Нет, нет… Какие занятия, когда душа трепещет в ожиданьи… Рядом с вами обо всем позабудешь.
Тютчев набрасывает на себя накидку, выходят.
Просцениум. Они идут рядом, продолжая разговор.
Ведь могло так случиться, мы бы не встретились сегодня. Неисповедимы пути, по которым люди находят друг друга… Все же небо ко мне милостиво. Было у меня предчувствие… Да вы меня не слушаете совсем.
Е л е н а. Постойте здесь. Там, у ограды, нищий, я не подала ему милостыню. (Быстро уходит.)
Т ю т ч е в. Бедный старик. Негде ему найти приюта.
Небольшая пауза.
Е л е н а (входит). Я попросила юродивого помолиться за меня. А он ничего не сказал, так странно посмотрел, с немым укором. Мне стало как-то тревожно на душе. Отчего это?..
Т ю т ч е в. Вам показалось. Не придавайте значения. Нищий, он и есть нищий…
Е л е н а. Пожалуйста, меня дальше не провожайте. Я хочу побыть одна. Завтра… завтра я приду. (Уходит.)
Т ю т ч е в (медленно идет по просцениуму, останавливается у задней кулисы).
КАРТИНА ВТОРАЯ
Уголок сада, скамья возле заросшей беседки. Где-то рядом слышится плеск волны. Ветер доносит гудок парохода. День близится к закату. На скамье Т ю т ч е в и Е л е н а, она поет под гитару.
(Заканчивает петь.)
Т ю т ч е в. Эти стихи я посвятил когда-то божественной Амалии, самой моей давней любви.
Е л е н а. Сколько же их у вас было? Вы как Дон Жуан: тысяча и еще три.
Т ю т ч е в. Существует такое предание об этом рыцаре любви. На свете бесконечное множество милых женщин, и каждая из них обладает особым обаянием… И если мужчина способен это ощущать, наделите его соответствующей силой — вот вам и Дон Жуан… Амалия… Это было до первой моей женитьбы, в Баварии. Я только начинал службу на дипломатическом поприще. Амалия была еще совсем юной, ей минуло всего четырнадцать лет… Праздник молодости чудной… Но с ней наши жизни не сошлись. Она не могла, а может быть, не захотела связать свою судьбу с моею… Ее редкостной красотой позже восхищался Пушкин. (С иронией.) Да и государь наш император не остался равнодушным к баронессе Амалии Крюденер, когда вместе с мужем-дипломатом они несколько лет пребывали в Петербурге. И сейчас она все еще хороша собою. Мы сохранили дружеские отношения. Жаль, что она не так счастлива в своем блестящем положении, как я того желал бы.
Е л е н а. Я ей завидую — вы посвятили Амалии такие чудные стихи. (После небольшой паузы.) Здесь так прелестно. Тихо кругом, только птицы поют…
Т ю т ч е в. И небо так нетленно-чисто, так беспредельно… Природа вечно живая. В ней своя душа, свои голоса… А вам не кажется — наедине с природой особенно полно ощущаешь мимолетность жизни?.. (Небольшая пауза.) Вы сейчас пели, и в моей памяти возникали несравненные картины Италии, Женевы, Ниццы. Дивные озера, горы…
Е л е н а. А мне не довелось…
Т ю т ч е в. Но мне все нее более милы родные края — грустная красота, бездна поэзии…
Е л е н а. В ваших стихах природа точно живая… Мне Анна дала переписать их в альбом. Почему вы не издаете свои стихи, подарили бы мне на память?
Т ю т ч е в. К чему все это? Писать стихи — пустозвонное безделье, я, сказать правду, нисколько не дорожу ими.
Е л е н а. Как же это… Все поэты жаждут признанья, славы…
Т ю т ч е в. Такие радости отжили для меня свой век. Да я никогда к ним и не стремился.
Е л е н а. У вас редкостный дар. Вас считают одним из самых образованных и умных людей в России. Вы камергер, вас почитают в высшем свете, ценят при дворе.
Т ю т ч е в. И держат в незавидной должности старшего цензора при министерстве иностранных дел. А я всегда не умел служить. Дипломат я неудачливый, ненавижу казенную службу. Да ведь без нее в России не проживешь. Жизнь так и проходит в светских гостиных, в суете этой… Вообще-то я люблю свет, его соблазны. Но и там я ощущаю себя чрезвычайно одиноким.
Е л е н а. Все там фальшиво, сплетни да интриги. Маман рано стала вывозить меня в свет, сама садилась за карты, а мне предоставляла полную свободу, повидала я всего достаточно, знаю всему истинную цену. А теперь вот обучаю воспитанниц Смольного правилам «светского обхождения». Так опротивело… Будущей весною девочки закончат курс, маман станет кавалерственной дамой, а меня обещают назначить фрейлиной при дворе.
Т ю т ч е в. В свете блистать станете. Потом выйдете замуж… Небось на святки гадали, башмачок за окошко бросали?
Е л е н а. Да никто его не поднял… Женятся все больше по расчету… а я бедная невеста… Как это выйти замуж без любви?! Всегда будет только одно чувство — отвращение. Хуже каторги… Встречу такого человека, кто будет любить меня и оберегать, любить, как и я, беспредельно, до самого донышка души, тогда и соединю с ним свою судьбу, безоглядно, не раздумывая. (Небольшая пауза.) Что вы на меня так смотрите?
Т ю т ч е в. Я увидел вас как-то по-иному. Милое, доброе, нежное вы созданье и так беззащитны.
Е л е н а. Вы придумали. Я ужасно капризная, своевольная… Анна Дмитриевна мне не родная мать, она сестра отца. Мама умерла, я ее совсем не помню, отец женился на другой, а меня забрала к себе ма танте, она уже тогда была инспектрисой. Воспитанниц держит в строгой узде, а мне все дозволялось. Я чувствовала всегда себя независимой, наверно, поэтому стала ужасно гордой, в этом мое несчастье. (Напевает.)
Т ю т ч е в. Мне сейчас почудилось, что я знаю вас давно.
Е л е н а. Мы познакомились, когда ваши девочки пришли в класс, уже пять лет прошло.
Т ю т ч е в. Я не о том. Я вдруг ощутил в вас родную мне душу… И это предчувствие… ожидание чего-то тревожного и радостного… волшебную близость…
Е л е н а. Все ваше воображение. (Неожиданно.) Сочините лучше стихи и посвятите их мне, мне одной. А правда? Сейчас вот и напишите, а я соберу вам цветов. (Вынимает из ридикюля записную книжку и карандаш.) Вот вам…
Т ю т ч е в. Ваша просьба так неожиданна… Может и не получиться.
Е л е н а. Я вас очень прошу.
Елена уходит. Тютчев встает, прохаживается, что-то шепчет, садится на скамью, пишет не отрываясь.
Музыка.
Е л е н а возвращается, в руках у нее букет цветов, венок.
Там на поляне море цветов — ромашки, васильки, незабудки… Господи, как хорошо!.. Вы написали?
Т ю т ч е в. Разве вам можно отказать?.. (Передает записную книжку.)
Е л е н а (читает). «Предопределение».
И это мне?
Т ю т ч е в. Вам, вам одной.
Е л е н а. Спасибо… А вот моя награда… (Надевает ему на голову венок.) Венок венчает поэта. (Обсыпает его цветами.)
Т ю т ч е в. Сколько в вас прелести, волшебства!.. (Привлекает ее, склоняя на скамью.) Один лишь поцелуй… Молю вас…
Е л е н а. Не надо. Да что мы с вами делаем… не надо.
Т ю т ч е в. Моя радость… счастье… моя вся… (Целует ее плечи, грудь.)
Е л е н а. Пожалуйста… пустите… сюда придут…
Близкий гудок парохода.
(Освобождаясь.) Зачем вы так?.. И цветы смяли… Пойдемте, мы опоздаем на пароход.
Т ю т ч е в. Вы мое блаженство… блаженно-роковой день!..
Они уходят.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Комната, скромное убранство: стол, два стула, у стены диван, в углу икона. Полдень, окно прикрыто шторами, едва проникает дневной свет. Е л е н а заснула на диване; она в белом пеньюаре, волосы разметались на подушке. Т ю т ч е в за столом что-то записывает на листке бумаги, задумался, продолжает писать. Елена проснулась, некоторое время смотрит на него.
Т ю т ч е в. Ты так сладко спала, так безмятежно.
Е л е н а. Странный сон мне приснился. Тот нищий…. там на поляне, кругом много-много цветов… Он подает мне букет огромный из одних васильков, только они почему-то все черные. И говорит: «Не обольщайся, не искушайся, ты не уразумеешь сердцем своим…» А потом вдруг появляетесь вы в золотом мундире камергера, берете меня за руку, и мы куда-то падаем… в бездонную пропасть. Мне страшно… хочу закричать и не могу… Ужасный сон! Теперь мне не будет покоя.
Т ю т ч е в. К чему все толковать в дурную сторону? Вся наша жизнь сон. И кто знает, может, она-то и есть настоящая. А я вот записал стихи. Думал, все ушло, был в каком-то отчаянии… Ты разбудила во мне душу, мой добрый ангел, мне необходимо выразить все, что переполняет меня. Ты — мое вдохновение…
Е л е н а. Идите ко мне.
Тютчев садится возле нее, хочет обнять, но она отстраняется.
Господи, прости меня и помилуй!.. Грех это…
Т ю т ч е в. Нет, нет… когда все озарено любовью… Как ты хороша сейчас…
Долгий поцелуй.
Е л е н а. Мне больно… какой же вы… (Встала, взяла со стола листок бумаги, читает.)
(После небольшой паузы.) Закройте глаза. Я сама, сама… (Целует его.) Не буду больше ни о чем думать… Мы здесь одни, и никто не узнает…
Т ю т ч е в. Моя, вся моя…
Е л е н а (отстраняясь). Это минута, мгновение… Лишь чувственное влечение… Мужчинам только этого и надо.
Т ю т ч е в. Волшебства миг слиянья, обладанья… Это в молодости мы часто заблуждаемся, увлечение принимаем за подлинную любовь, а в мои-то годы осознаешь истинное значение чувства. Не веришь? Я знаю — это провиденье. Думал, все ушло, жизнь кончена. И вдруг — ты… Любовь — удивительное таинство…
Е л е н а.
Ваши слова не для меня предназначены. Вам нужны новые впечатления. Я не знаю… ничего не знаю… Мне было привольно и спокойно. А теперь… У вас законная жена, шестеро детей. А я стану н е з а к о н н о й… без церковного благословения. Перед богом и людьми как же…
Т ю т ч е в. Не мучь себя. Твоя душа нежна и недоверчива. Радуйся, жизни радуйся… Она одна, другой у нас нет.
Е л е н а. Мне никогда не было так хорошо… Но я не могу, не хочу ни с кем вас делить. И зачем я согласилась кататься с вами на пароходе!.. Всю душу перевернули… Дорого придется расплачиваться за эти мгновения… (Встала, подошла к окну, раздвинула шторы. Долгая пауза.) Сирень уж отцвела, листья пожухли…
Т ю т ч е в (подошел к ней, обнял). Жаль, что в России лето коротко. День угасает… Смотри, какой дивный вид на просторы Невы! Волны плещут о берег…
Ты своенравна, как волна морская. Спокойна-ласкова, то вдруг неукротима… Не печалься. Ты будешь приходить сюда, никто нас здесь не потревожит… Я стану повторять тебе слова любви, как в первый раз…
Е л е н а. И ждать, чего-то ждать… а вы будете спешить, вы всегда куда-то торопитесь… и я не смею, не могу вас удержать.
З а т е м н е н и е.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Там же. В стихах, которые читает Е л е н а, — и движение во времени: поздняя осень, зимний вечер, дни ранней весны. Меняется одежда героини, световое освещение сцены. Смена времени года выражена в музыкальных фрагментах.
Е л е н а (в костюме, в руках листки бумаги, читает).
(После небольшой паузы.) Это мои слова, что меня так мучит, терзает душу… (Продолжает читать.)
Музыка.
З а т е м н е н и е.
Свет. Зима. На стеклах окна снежные узоры. Вечерний тусклый день. Е л е н а, укрыв ноги меховой шубкой, устроилась на диване, вынимает из ридикюля листки бумаги, читает.
(После небольшой паузы.) Я это знала, предчувствовала… Куда бежать от этой толпы?.. Ни состраданья, ни милосердия… О, господи!.. (Опускается на колени перед иконой, шепчет слова молитвы, медленно поднимается, читает.)
З а т е м н е н и е.
Музыка.
Когда снова свет, на дворе весна, в комнату проникают солнечные лучи. Е л е н а у окна.
Входит Т ю т ч е в, он в узком поношенном пальто, застегнутом не на ту пуговицу, одна пола длиннее другой, шарф волочится по полу, шляпа сдвинута в сторону. Елена бросается к нему.
Е л е н а (рыдая). Наконец-то!.. Все… все… кончилось… Жизнь кончилась… Отец узнал… приехал в Петербург из Пензы… Он меня проклял, проклял!.. Отрекся от меня… меня покинули… Я отверженная!.. Уж лучше умереть!..
Т ю т ч е в. Успокойся, успокойся… прошу тебя… Ну, так случилось…
Е л е н а. Ма танте пострадала… Все из-за меня. Мы обе отставлены, изгнаны из института, выброшены на улицу…
Т ю т ч е в. Жестоко, подло…
Е л е н а. Начальница… змея подколодная… Она даже меня не выслушала, отказалась принять.
Т ю т ч е в. Вздорная тварь, она плетет козни и против меня, моих девочек, хочет их выдворить из Смольного…
Е л е н а. А их-то в чем вина?.. Я одна всему причиной, всех бед… Для нее главное — репутация воспитателей, их престиж…
Т ю т ч е в. Каждый чиновник здесь мнит себя самодержцем. Кто дал им право?.. Нравственные законы внутри нас одних. Надеюсь, ее глупая интрига все же рухнет.
Е л е н а. Нам велено освободить казенную квартиру… будем жить на пенсию тетушки.
Т ю т ч е в. Совсем худо!.. Я буду помогать…
Е л е н а. С голоду не умрем, буду давать уроки французского. Более всего меня мучит и заботит судьба нашей малютки.
Т ю т ч е в. Тебе так сейчас нужна надежность. А я не могу, не могу… Придется покориться обстоятельствам… слабое утешение. Вот что… Завтра я должен по службе опять выехать в Москву. Поедем втроем…
Е л е н а. У дочурки еще нет имени, это тяжкий грех.
Т ю т ч е в. В Москве и будем ее крестить.
Е л е н а. Ты прав, не стоит привлекать толпу любопытствующих. Как ты хотел бы ее назвать?
Т ю т ч е в. Решай сама.
Е л е н а. Еленой… Это ведь означает свет, свет очей моих… Запишем Еленой Федоровной Тютчевой. Надеюсь, ты не станешь возражать? В нашем положении это ничего не меняет, она незаконная, как и я, и все же…
Т ю т ч е в (после раздумья). Это создаст определенные сложности.
Е л е н а. Я прошу…
Т ю т ч е в. Ну это же… Дочери взрослые… Блудный отец…
Е л е н а. Я прошу, милосердия твоего прошу… И небо к нам будет милостиво.
Т ю т ч е в. Ну хорошо… пусть…
Е л е н а (перекрестилась возле иконы). Господи, спаси нас и помилуй!.. Каюсь за грехи свои. «Покаянье перед ликом божьим отверзи ми дверь…»
Т ю т ч е в. Пойдем же.
Уходят.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Сцена условно разделена на две части. В одной половине — стол, кресло, на столе несколько конвертов, листки бумаги. В другой — комната в имении Тютчева Овстуге. В ней широкий диван, несколько низких кресел, на полу ковер, по обеим сторонам цветы в больших вазах. Э р н е с т и н а стоит возле камина, в руках у нее распечатанное письмо. Диалог между нею и Тютчевым продолжается в переписке.
Э р н е с т и н а. Этот письмо прислан почта, аноньим. Я все уже знайт. Менья больше всего волновайт ты сам… ведь ты оччень мучиться и терзайт себья… Ты помогай этой женщина, ваш ребенок… бедное дитья… А я все смогу переносить, и стон и крик…
Т ю т ч е в (про себя). Молва и до Овстуга добрела… (Вслух.) Ты деликатна, даже слишком… Сдержанность, благородное достоинство. И все же… Это ранит сердце… не могу поступать иначе… Это вне моей воли.
Э р н е с т и н а. Вся моя земная долья — любить и страдать, прощая… Так мне суждено! Это мне божья кара за смерть твой первый жена. К старости мужчины становятся безрассуднее, и когда ты совьсем потерял голова, женщины имеют над тобой власть, превосходство…
Т ю т ч е в. Обычная твоя проницательность не обманула тебя…
Э р н е с т и н а. Я не пугаюсь свой одиночества, сохраняй ко мне… как это… ува-же-ние… Будь ко мне снисходительным…
Т ю т ч е в. О чем ты?.. Ты соединяешь в себе все, что есть лучшего и достойного быть любимым.
Э р н е с т и н а. Не скажи мне так… Говорить — это не есть любить. Помнишь, у Данте: «…Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастии…» Это и про менья. Когда-то давно уже, ты написал мне стихи:
(После паузы.) Тогда я еще не был твой жена, это ты потом уговорил меня тайно обвенчаться в Берн.
Т ю т ч е в. С моей душой — иль чистой иль греховной — ты не оттолкнешь меня, я знаю… Одно только твое присутствие способно заполнить пропасть и снова связать цепь… (Пишет письмо, читает.) «Что же произошло в твоем сердце, если ты стала сомневаться во мне, если перестала понимать, перестала чувствовать, что ты для меня — в с е, и что в сравнении с тобою все остальное ничто? Я завтра же, если это будет возможно, выеду к тебе. Не только в Овстуг, я поеду, если это потребуется, хоть в Китай, чтобы узнать у тебя, в самом ли деле ты сомневаешься и не воображаешь ли случайно, что я могу жить при наличии такого смирения? Знаешь, милая моя кисанька, мысль, что ты сомневаешься во мне, заключает в себе нечто такое, что способно свести меня с ума».
Э р н е с т и н а (отложила письмо). Позволь мне больше не поверить…
Т ю т ч е в (отстраненно).
Э р н е с т и н а. Любовь твоя ко мне, Теодор, скорее привычка, вопрос нервов, не больше…
Т ю т ч е в. И ты говоришь мне этот вздор с выражением покорной убежденности… (Продолжает писать письмо, читает.) «Скажу тебе без обиняков. Это предположение, простое предположение, что речь шла о необходимости сделать выбор… Во многом я был неправ… Я вел себя глупо, недостойно… По отношению к одной тебе я никогда не был неправ… До свидания, милая кисанька. Твой бедный старик — старик очень нелепый. Но еще вернее то, что он любит тебя больше всего на свете».
Э р н е с т и н а (отложила письмо). Те дни уже ушли…
Т ю т ч е в (продолжая письмо, читает). «Береги себя, береги… И я еще смогу надеяться на несколько радостных мгновений в жизни… Твое отсутствие обрекает меня на цыганское существование, которое мне более не подходит… Моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности… Запомни хорошенько, нет на свете существа у м н е е тебя. Сейчас я хорошо это сознаю. Мне не с кем поговорить… мне, говорящему со всеми… Чувствую, что письма мои самые пошло-грустные. Они ничего не сообщают и несколько напоминают покрытые мелом оконные стекла, сквозь которые ничего не видать и которые существуют лишь для того, чтобы свидетельствовать об отъезде и отсутствии. Единственное мало-мальски сильное чувство, которое я испытываю, — это чувство глухого возмущения перед тем, что — покинутый тобою — я не могу в свою очередь п о к и н у т ь с а м о г о с е б я…
Плохие вирши, выражающие нечто еще того хуже».
Э р н е с т и н а. Ничто нельзя сравнивайт с изменчивостью твоих настроений, ты мечтатель. И сам до конца не понимайт, чего же хочьешь…
Т ю т ч е в. Настроение тут ни при чем… Насколько ты все же лучше меня, насколько выше! И каким мелким, каким жалким я чувствую себя сравнительно с тобою.
З а т е м н е н и е.
Музыка.
Свет. За окном зима, на плечи Э р н е с т и н ы накинута теплая шаль, в руках у нее письмо.
Т ю т ч е в. «…Что за нелепость и что за измена по отношению к нам самим — эта разлука… Ну что же, пусть… Нам доказано теперь, что мы можем жить недели, даже целые месяцы в разлуке друг с другом. Остается предположить, что в кармане у нас обещание, подписанное господом богом, что мы проживем по меньшей мере сто лет…»
Э р н е с т и н а (отложила письмо). Ты превосходно обходишься без менья. Я бы много хотела сказать… Но лучше не скажу, ничего не скажу.
Т ю т ч е в. «Пусть я делал глупости, поступки мои были противоречивы, непоследовательны. Истинным во мне является мое чувство к тебе. Это правда, что ты так часто чувствуешь рядом с собой мое присутствие? У меня этого утешения нет… Когда же наконец, г р у с т н ы й и у с т а л ы й, добреду я до тебя, где и как это произойдет… Ты для меня уже кажешься призраком, когда же ты станешь реальностью!»
Э р н е с т и н а. Живой реальность для тебья, Теодор, в Петербург. Надеюсь, ты не очень чувствовать себья одинок общество приятелей и особенно приятельниц.
З а т е м н е н и е.
Музыка.
Освещается просцениум. Летний вечер, но еще светло. На скамье Е л е н а, в руках у нее листок бумаги.
Е л е н а (читает).
Т ю т ч е в (входит). Леля, Леленька!..
Е л е н а. Я так долго тебя ждала…
Идут навстречу друг другу.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Комната в небольшой квартире. Стол, два-три стула, кушетка, в углу икона Божьей Матери. Поздний осенний вечер, на столе зажженные свечи. Т ю т ч е в просматривает газеты. Е л е н а с вязаньем устроилась на кушетке.
Е л е н а. Что там под Севастополем?
Т ю т ч е в. Гибнут его защитники. Льется кровь и столько невинных жертв.
Е л е н а. За что мы так прогневали господа!
Т ю т ч е в. Если не произойдет чуда, нас ждет полная катастрофа… Империя, целый мир рушится… Давно уже война висела в воздухе, схватка России с целой Европой. Я это знал, предчувствовал. Бывают минуты, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения… К войне неизбежно должны были привести вся эта глупость, подлость, недомыслие и в нашей политике, и в военном управлении. Все движется возле кнута и чина. Правительство подавляло мысль в течение стольких лет, все отупели, вот и катимся в пропасть… Положение России можно сравнить с человеком, запертым внутри кареты. Она катится куда-то вниз, и вдруг человек замечает, что на козлах нет кучера. Вся Россия сбилась с истинного пути.
Е л е н а. Я верю в Россию, в наш народ…
Т ю т ч е в. Только верить и остается… Много пройдет времени, прежде чем несчастная Россия осмелится позволить себе живое сознание своего Я и своего Права великой державы. Сбились мы с пути, завязли… Вся эта публика, накипь русского общества неспособна угадать правильный путь. А жизнь народная, историческая еще не проснулась. Ожидает своего часа. И когда этот час пробьет, она проявит себя вопреки всему и всем.
Небольшая пауза.
Е л е н а. Сколько же приходится нашим солдатам переносить невзгод и страданий!.. И какое долготерпение!..
Т ю т ч е в. Самоотвержение и самопожертвование в нравственной природе русского народа. Особенно в дни испытаний и утрат. Нигде, кроме России, не встретишь такого непосредственного… самородного воплощения нравственного идеала. Но и это теряем. Все теряем — и чувство национального достоинства, и религиозное сознание.
Е л е н а. Очерствели сердца, не внемлят гласу божьему. Не обойтись без раскаяния, великого покаяния.
Т ю т ч е в. Жаждут веры, но о ней не просят… Растленье душ и пустота… Постыдный и преступный век!
Е л е н а. Грустно, грустно на белом свете!.. (Подошла к окну.) Дождь все не проходит, какой уж день. Капли падают, как слезы. (Поет, аккомпанируя на гитаре.)
Т ю т ч е в. И ничто не в состоянии разогнать душевный мрак. Забыться и не знать, не чувствовать, не видеть.
Е л е н а. Если бы это было возможно… Иди ко мне. Скажи мне что-нибудь ласковое. Меня ты любишь, как и прежде? Только правду говори!
Т ю т ч е в. Ты сомневаешься? Ты стала для меня всем… моею жизнью.
Е л е н а. Я все время боюсь, ты оставишь меня. Какая-то пытка.
Т ю т ч е в. Отчего у тебя такие странные мысли?
Е л е н а. Я чувствую… ты переменился ко мне. В твоих глазах какая-то затаенная грусть, все больше ты молчишь, так редко приходишь к нам с Лелей.
Т ю т ч е в.
Е л е н а. Ну уж… До старости тебе далеко. Да и главное для меня не в этом… Женщины все понимают. Ты искал спасенья у меня… в моей любви. Теперь и этого тебе не надо. (Поет.)
(Небольшая пауза.) «Знал», «любил» — ведь это обо мне… все в прошлом, будто ты со мною простился навсегда.
Т ю т ч е в. Почему ты думаешь, эти стихи посвящены именно тебе? Я написал их уже давно, года четыре назад.
Е л е н а. Может быть, другой? Признавайся!
Т ю т ч е в. Да полно, полно… О чем ты?
Е л е н а. Фальшивое и жалкое мое положение. А ведь не любовница я, жена твоя… более, чем Эрнестина Федоровна. Только любовь освящает брак, хотя… Все равно я грешница. Вина моя большая и перед богом, и перед людьми, перед женой твоею, твоими детьми. Я готова на коленях молить у них прощения.
Т ю т ч е в. О нас с тобой так много толкуют в свете. Анна требует от меня соблюдения внешних условий приличия, как будто это что-нибудь изменит.
Е л е н а. Она фрейлина при дворе и очень нравственна, ее можно понять. В свете все прощают, любую подлость… Все, кроме репутации.
Т ю т ч е в. Для меня их законы, их правила не имеют ни малейшего значения. Что до моих дочерей — я не думаю, что моя репутация как-то на них скажется. Тревожит меня другое. Совесть покоя не дает. Ненавижу себя за то, что создан таким. Ведь знаю, мучаю тебя, терзаю… Судьба твоя безрадостная… Но ты пойми, не смогу, не смогу я никогда уйти от семьи… Видно, уж так суждено, придется до конца испить эту чашу…
Е л е н а. Не надо жертв. Мы и так прогневили господа. А в Святом писании сказано: «Ни мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение и аз воздам», — говорит Господь». А я… Лишь бы ты любил меня.
Т ю т ч е в. Нет в творении творца, и смысла нет в мольбе… Боже мой! Приди на помощь моему неверью!..
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Обстановка пятой картины. Переписка Тютчева с женой.
Э р н е с т и н а. «Я перестала чему-либо верить. Я для тебя всего лишь старый гнилой зуб: когда его вырывают, больно, но через мгновение боль сменяется приятным ощущением пустоты… Я ни в чем не упрекаю тебя, долговечность наших страстей меньше всего зависит от нас самих… Зачем мне бередить душу?»
Т ю т ч е в (отложил письмо). Час от часу не легче. Меня всегда восхищала ее выдержанность и серьезность. Неужели мы дошли до того, что стали плохо понимать друг друга? Не сон ли это? (Пишет письмо, читает.) «Разве ты не чувствуешь, что все, все сейчас под угрозой? Ах, Нести, Нестерле, это так грустно, так мучительно, так страшно… Недоразумение — странная вещь, и страшно ощущать, как оно все углубляется, все расширяется, вот-вот поглотит последние остатки нашего семейного счастья…»
Э р н е с т и н а. «Я люблю тебя слепо и долготерпеливо. Право же, чтобы любить тебя, надо быть совершенно отрешенной от всего земного. Больше ничего не остается в моей не столь уж радостной жизни».
Т ю т ч е в. «Прости за последние мои письма, я писал их в одном из тех приступов отчаяния, какие меня охватывают… Видишь ли, есть люди, которых преследует мысль о смерти, меня же преследует, как угроза искупления, страх потерять тебя…»
Э р н е с т и н а. «Это, кажется, Монтень верно заметил: «Надо переносить то, чего нельзя избежать». Возможно, ты в чем-то раскаиваешься? Ты принимаешь все слишком трагически».
Т ю т ч е в. «Да, в недрах моей души — трагедия, ибо я часто ощущаю глубокое отвращение к себе самому, и в то же время ощущаю, насколько бесплодно это чувство отвращения. Эта беспристрастная оценка самого себя исходит исключительно от ума, сердце тут ни при чем. Состояние внутренней тревоги, сделавшееся для меня почти привычным, мне достаточно тягостно… Мне в самом деле хочется верить, что мое присутствие все еще представляется для тебя желанным, что оно еще сохранило для тебя нечто от своей прежней привлекательности… А теперь поговорим о другом. Читая твое письмо, я живо ощущал первое впечатление, которое Мюнхен произвел на тебя. Сейчас оно, наверное, притупилось, и призрак прошлого спрятался до нового случая… Ты окунаешься с головой в наши общие воспоминания… Да, с тобой ли Вяземские? Я прочел недавно его стихи о Венеции… своей нежностью и гармоничностью они напоминают движение гондолы. Что за язык, русский язык!»
Э р н е с т и н а. «Я благодарна тебе за то, что ты дал мне достаточную свободу — уезжать на несколько месяцев за границу. А когда я возвращаюсь в Овстуг, то в полной мере наслаждаюсь жизнью среди полей и лесов. Ты погружаешься здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно».
Т ю т ч е в. «Когда ты говоришь об Овстуге, прелестном, благоуханном, цветущем и лучезарном, — ах, какие приступы тоски овладевают мною, до какой степени я чувствую себя виновным по отношению к самому себе, к собственному счастью, с каким нетерпением стремлюсь к тебе… Да хранит тебя бог или провидение».
Э р н е с т и н а. Я очень хочу повидать тебя после столь длительной разлуки и все же тревожусь за нас обоих в ожидании этой встречи.
Т ю т ч е в (отстраненно).
«Ах, покоя, покоя во что бы то ни стало! Все царства мира за каплю покоя. Но, видимо, все окружающее сговорилось его у меня отнять… Намедни у меня были кое-какие неприятности в министерстве. Если бы я не был так нищ, с каким наслаждением я тут же швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим скопищем кретинов… Что за отродье, великий боже, и вот за какие-то гроши приходится терпеть…»
Э р н е с т и н а. «Ты напрасно все принимаешь близко к сердцу. Не только добро, но и глупость имеет своих героев. Скажи лучше, как ты выглядишь? Анна написала мне, что ты ужасно оборвался, не заботишься ни о чем, даже о своей шевелюре».
Т ю т ч е в. Разве все это столь важно?.. Хоть свежесть утренняя веет в моих взлохмаченных власах…
Э р н е с т и н а. «Спасибо, что не забыл послать и мне твою книгу. Я еще не очень-то сильна в русском языке, но твои стихи не могут не вызвать у меня благоговейного чувства. Передай мой поклон милому Тургеневу. Я знаю, сколько он затратил усилий, чтобы выпросить у тебя тетрадку твоих стихотворений и заставить тебя согласиться на это издание! Какой ты все же непрактичный, что не мешает тебе стать знаменитым. Продолжаешь ли ты сочинять стихи?»
Т ю т ч е в. Теперь тебе не до стихов. О слово русское родное! Севастополь пал!.. Ум, бедный человеческий ум захлебывается и тонет в потоках крови, столь бесполезно пролитой… «Севастопольская катастрофа произвела на меня ошеломляющее впечатление. Если бы кто-нибудь, желая войти в дом, сначала заделал бы двери и окна, а затем стал пробивать стену головой, он поступил бы не более безрассудно, чем это сделал незабвенный покойный венценосец…» (Отложил письмо, отстраненно, гневно.)
«Грустными мыслями делюсь я с тобою, на расстоянии тысячи верст. Твои же письма, все, исходящее от тебя, освежает и благотворно на меня действует, проливает бальзам на душу… Ах, где то сказочное время, когда жилось беспечно, дышалось свободно!.. Пусть господь бережно хранит тебя. Ты единственная веточка, удерживающая меня над небытием…» (Несколько отстраненно.)
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Обстановка та же, что и во второй картине. Осенний день, все вокруг облито светом закатного солнца. Т ю т ч е в в пальто, шляпе, шея обвязана шарфом, и Е л е н а прогуливаются, направляясь к скамье.
Е л е н а. Ты так укутался, еще совсем тепло на солнышке.
Т ю т ч е в. Нельзя иначе. Россия — страна холодная, не зябнут только дипломаты, нагревающие руки за ее счет. Но не они всё определяют. Настоящая политика России — не за границей, а внутри ее самой, в ее развитии… Этого никак не могут понять в правительственных сферах. Непостижимое самодовольство, беспечность, косность умов феноменальны! Танцуем на болоте… кончится тем, что оно нас поглотит…
Е л е н а. Что же будет? Все чего-то ждут, много говорят о реформе.
Т ю т ч е в. Я по заданию государя-императора переводил ее текст на французский язык для Европы. Пусть там тоже ведают, как мы «приобщаемся» к цивилизации. На деле реформа сведется к тому, что произвол в действительности станет более деспотическим, более отвратительным…
Е л е н а. Господи, в какой стране мы живем! И народ безмолвствует, все терпит!.. Русская душа — страдалица!..
Т ю т ч е в. Мы приближаемся к роковому пределу. Судьба России подобна кораблю, севшему на мель, никакими усилиями экипажа не сдвинуть его с места, и лишь только одна приливная волна народной жизни может поднять его. Россия устала от унижений и неудач… И души наши оцепенели. И все же я верю, Россия выдержит все испытания… Умом Россию не понять, в Россию можно только верить. (После небольшой паузы.)
Е л е н а. Наша жизнь — дар божий, и так она коротка… Ты когда-то написал: «Блажен, кто посетил сей мир в минуты роковые…»
Т ю т ч е в. Господи, когда это было… Как говорил мой приятель Генрих Гейне: трещина мира прошла и по моему сердцу… Одно поколение идет за другим, а я обломок старых поколений, переживший свой век. Я хотел служить моей родине, общему благу, но, видимо, это обычное безумие людей стремиться к тому, чего невозможно достичь… Устал я, устал…
Садятся на скамью.
Е л е н а. Как ты себя чувствуешь? Ванны помогли?
Т ю т ч е в. Ничего уж мне, видно, не поможет. Трудно ходить по земле. Все болит: и тело, и душа. Верно написал Пушкин: «Под старость жизнь такая гадость!..»
Небольшая пауза.
Е л е н а. Какая здесь благодать!.. Как тихо… словно ангел пролетел.
Т ю т ч е в. Ты — мой ангел… Но с страстной женскою душой.
Небольшая пауза.
Е л е н а. Стоят погожие дни, а листья совсем пожелтели…
Т ю т ч е в. Сколько прелести и красоты в этом угасании. Кроткая улыбка увяданья… Осень я сравнил бы с красивой женщиной, красота которой медленно, но неуклонно исчезает. Кратки все очарованья, им не дано у нас гостить… Перед величием природы мы смутно сознаем самих себя лишь ее грезою. Природа вечна, все изменяется, но ничего не пропадает…
Е л е н а. Только нас уже не будет.
Т ю т ч е в. Наша жизнь — призрак… Сознание ее непрочности и хрупкости преследует меня как наваждение… Бездна!.. Всепоглощающая бездна в каждый миг готова поглотить нас, разделить. И кто-то из нас один уже не будет любоваться всей этой красотой…
Е л е н а. Нет, нет!.. Не говори так. Мне страшно!..
Т ю т ч е в. Какой это странный сон — человеческое существование… Две роковые силы держат человека в своей власти: одна есть смерть, другая — суд людской.
Е л е н а. Да кто вправе нас судить?! Мне вот нечего скрывать и не от кого прятаться. Я больше тебе жена, чем бывшие твои жены. Никто так не любил и не ценил тебя. Никто тебя так не понимал… Я вся живу твоею жизнью, вся твоя. Ведь в этом и состоит брак, благословенный самим богом. Бог — вот высший судия. Только он один. Я мать твоих детей, ты родной отец им, а я обречена всю жизнь оставаться в ложном положении. Так господу угодно, и я смиряюсь перед его святою волею…
Т ю т ч е в. Не легкий жребий выпал тебе, и я не в состоянии ничего изменить…
Е л е н а. Я ничего не прошу… Разве в этом главное? Что-то огромное, яркое вошло в мою жизнь вместе с тобою, душа воспрянула, и я хочу, чтобы ты был всегда моим, только моим. Пойми ты: хочу, стражду… Намедни я встретила на Невском Анну, твою дочь. Она прошла мимо, опустив глаза, сделала вид, что не заметила! Ну и пусть! Меня этим не смутить. Все вынесу, все выдержу! Лишь бы ты любил меня… О, как мне все это надоело!.. Пересуды светских дам, злой шепот старух!.. Чего они только не болтают… что я разрушила твою семью, что мы с тетушкой находимся в полной материальной зависимости от тебя… (Небольшая пауза.) Ты дорожишь мною, нашей любовью?
Т ю т ч е в. Мое блаженство, моя радость!.. Ты по-прежнему восхитительна. Годы тебя совсем не изменили… Только рядом с тобою я сознаю самого себя.
Е л е н а. Ты собираешься выпустить книгу. В ней, наверное, и моя частица. Ведь столько лет… Посвяти ее мне. Пусть не полностью имя. «Е. Д.» Или просто: «Посвящается ЕЙ». Это мне награда за все, за все страдания!..
Т ю т ч е в. Нет, это… твоя просьба не совсем в е л и к о д у ш н а. Ты же знаешь, что я весь твой, зачем еще печатные заявления?.. Подумай о тех, кто может этим огорчиться и оскорбиться. Ты хочешь невозможного…
Е л е н а. Вот и награда… А твои слова, восторги, признания… Да ты стыдишься меня, любви нашей?
Т ю т ч е в. Нет, это невозможно… Невозможно…
Е л е н а. Мне жаль тебя. Ты поймешь это. Потом… Но будет поздно… Поздно!.. (Уходит.)
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
Обстановка первой картины. Утро. Е л е н а, укрытая одеялом, лежит на кушетке, на придвинутом стуле, на салфетке пузырьки с лекарствами. Елена раскрыла книгу. Входит Т ю т ч е в.
Е л е н а. Что сказал доктор?
Т ю т ч е в. Доктор… он сказал… сказал… твой организм ослаб после родов, и сырой воздух вреден, тебе надо на юг.
Е л е н а. Жену ты проводил в Мюнхен, а мы опять поедем в Женеву или лучше в Ниццу. Там теплый край, где мирт и лавр растет, глубок и чист лазурный неба свод… Туда… туда… (Закашлялась, приложила платок ко рту, засунула платок под подушку.)
Т ю т ч е в. Кровь?! Опять кровь…
Е л е н а. Нет, нет… Я уже меньше кашляю. Ночью был жар, ужасная ночь с кошмарами!.. Опять тот нищий… покоя мне не дает. Мне приснилось, будто мы в храме, своды высокие, и видно небо голубое, бескрайнее… Так светло кругом, и птицы поют… Я вся в темном как монахиня, на голове куколь, лицо наполовину закрыто. Нищий тянет меня к алтарю, держит крепко за руку, мне больно, я вырываюсь, кричу: «Не мучь меня… Ты не Федор Иванович!» Потом вдруг появляется Анна в белом свадебном платье и говорит: «Федор Иванович не придет, больше не жди его, ступай в монастырь». Ужасный сон!
Т ю т ч е в. Все у тебя перемешалось. Это оттого, что ты читала роман Тургенева. Лаврецкий у него тоже Федор Иванович.
Е л е н а. И правда. Лаврецкий и Лиза… Все так грустно, все из жизни… Я не могла оторваться… Вчера я еще была так бодра, а сегодня вот не встаю… Я так хочу скорее поправиться, и для тебя и для детей… Меня очень волнует здоровье доченьки… и Николинька, уж очень беспокойный, кормилица переживает: так плохо он ест… А Фединька молодец. Он о тебе спрашивал, скучает. На даче им хорошо, привольно на природе… Весь мой мир: ты и детки. Ты всегда будешь любить нас и оберегать, ведь правда? (Небольшая пауза.) Ты что молчишь?
Т ю т ч е в. Думаю о тебе… Жизнь отреченья, жизнь страданья… Ты святая, созданье неземное…
Е л е н а. Когда ты рядом, я забываю обо всем тяжком… Ты нынче неважно выглядишь. Не заболел ли часом?
Т ю т ч е в. Нет, нет, тебе показалось.
Е л е н а. Открой, пожалуйста, окно, мне не хватает воздуха. (Закашлялась, приложила платок ко рту, затем скомкала платок в руке.)
Т ю т ч е в (открыл окно). Ты не простудишься?
Е л е н а. Так легше. Я попытаюсь уснуть. А ты поброди по улице. Утро дивное, сирень расцвела, и ландышами пахнет. Принеси мне цветов.
Т ю т ч е в. Да… да. (Укутывает ее, идет к двери.)
З а т е м н е н и е.
Музыка.
Свет. Там же. Прошло около двух месяцев. Догорает августовский день, теплый дождь. В комнате много цветов. На кушетке, придвинутой к полуоткрытому окну, Е л е н а, рядом Т ю т ч е в на стуле, не отпускает ее руку, едва сдерживает рыдания.
Е л е н а (в забытьи, говорит тихо, медленно). Поедем в Москву… там лавр цветет… Береги моих деток, что с ними будет?.. Они ангелы… Давно не пишешь мне стихов, они прилетают с неба… Моя гордыня — грех… Я буду любить тебя, пусть узнают. Я невинна… Душою чистые увидят бога!.. Мы встретимся там… Я верю… Прогони нищего… он у ограды… Почему он так смотрит?.. Ты плохо выглядишь… опять нездоров, как прошлым летом… День и ночь я не отходила от тебя… не видела деток. Не болей… Прошу тебя… Я так устала… нет больше моих сил… А ты… неразвлекаемый, как король Людовик Четырнадцатый… Ты мой боженька. Принеси мне васильков, много… много… И покайся!.. Покайся!.. (Небольшая пауза.) (Открывает глаза.) О, как все это я любила! (Пауза. Закрыла глаза, в беспамятстве что-то шепчет.) Верую, господи, и исповедую… (Затихает.)
ЭПИЛОГ
Колокола.
Т ю т ч е в (один на просцениуме).
Надо мне торопиться… туда, где еще что-нибудь осталось… дети ее… весь ее бедный домашний быт, где было столько любви и столько горя… все это так живо, так полно ею… Что моя жизнь без нее? Мертва и погребена…
В глубине сцены появляется Э р н е с т и н а.
Э р н е с т и н а. Твоя душа растрачена в земной и незаконной страсти… Но я тебя понимаю, не осуждаю, нет! Твое страданье для меня священно!
Т ю т ч е в.
Колокола утихают.
Мне почудилось… Я слышу твой голос… Я слышу… Это ты…
Е л е н а (ее голос).
Э р н е с т и н а. Ты без пальто, простудишься. В Петербурге так холодно…
Конец