Тара Дьюли поет под плеер («эй, мисс, потише вы!») Носит строгие туфли с джинсами арэнбишными, Пишет сказки – чужим ли детям, в порядке бреда ли. Танцевала в известной труппе, пока не вышибли. Тара дружит со всеми своими бывшими Так, как будто они ни разу ее не предали. Тара любит Шику. Шикинью черен, как антрацит. Он красивый, как черт, кокетливый, как бразилец. Все, кто видел, как он танцует, преобразились. Тара смотрит, остервенело грызет мизинец. Шику улыбается, словно хищник, который сыт. Когда поздней ночью Шикинью забросит в клуб Божия карающая десница, Когда там танцпол для него раздастся и потеснится, Когда он, распаренный, залоснится Каждым мускулом, станет жарок, глумлив, несносен, И улыбка между лиловых десен, Между розово-карих губ, Диско грянет тяжелой рокерской бас-гитарой, Шику встретится вдруг эмалевым взглядом с Тарой, Осознает, что просто так ему не уйти; Им, конечно, потом окажется по пути, Даже сыщется пару общих знакомых, общих Тем; он запросто едет к ней, а она не ропщет, («я не увлекусь, я не увлекусь, я не увлекусь»); Когда он окажется как египетский шелк наощупь, Как соленый миндаль на вкус, — Еще не просыпаясь, чувствуешь тишину – это первый признак. Шику исчезает под утро, как настоящий призрак. Только эхо запаха, а точней, отголосок, призвук Оставляет девушкам, грубиян. Боль будет короткая, но пронзительная, сквозная. Через пару недель она вновь задержится допоздна и Будет в этом же клубе – он даже ее узнает. Просто сделает вид, что пьян.