Я сидела за столом и наблюдала за божьей коровкой, ползавшей по стебелькам цветов, привезенных из Михова. Завтра четвертое сентября. Завтра приезжает Роман.

Все ли у меня готово? Кажется, да. Одежда в порядке; новое платье должно понравиться Роману. Он меня здесь вообще не узнает. В Михове я одевалась и причесывалась кое-как. Теперь у меня совсем другой вид.

Я подошла к зеркалу, поправила выбившуюся прядь волос и снова села. Дома никого не было. Мама и пани Дзюня уехали. За квартирой на этот раз присматривал Стефан.

– Мама получила письмо из Ченстохова и тут же помчалась на вокзал, – сообщил Стефан. – Она рассказала, что там произошло, но была так взволнована, что я ничего не понял. Боюсь, что она привезет бабушку. Там произошла какая-то история с перстнем, с деньгами. Был скандал с Михасей. Мама приедет, тогда узнаем подробности.

– Я тоже уезжаю. В отпуск. Если мама к тому времени не вернется, последи, пожалуйста, еще за квартирой – с тех пор, как я одолжила Стефану деньги, мы с ним перешли на «ты». – Не возражаешь?

Я легла рано, но уснуть не могла. Кто мог подумать, что моя командировка в Михов так кончится? Что я встречу Романа? Могла бы и раньше догадаться, что он разведен. С женой его уже давно ничто не связывает. Впрочем, по словам Камилы, она сама его бросила.

Завтра приедет Роман. Эти последние три недели в Михове он был так ласков и нежен. Кончилось мое одиночество. Ничего теперь не страшно. Если мне будет плохо – прижмусь к нему, и все пройдет. Но почему в сердце закралась тревога? Ведь все так хорошо.

Проснулась я рано и немедленно вскочила с постели. Надо побыстрее одеться. Роман вот-вот может нагрянуть.

– Сегодня приедет Роман. Сегодня приедет Роман, – повторяла я. Пробил полдень. Ежеминутно я смотрела в окно. Ничего не ела – ведь сегодня мы должны уже обедать вместе. Пошел третий час, а я все дежурила у окна.

В дверь позвонили. Я вздрогнула, но не двинулась с места. Позвонили снова. Я бросилась открывать – на пороге стоял Збышек.

– Что случилось? Почему у тебя такой испуганный вид? Я не привидение? – Он засмеялся.

– Нет, нет, прости, пожалуйста. Заходи, я только в окошко взгляну. Мне показалось, что у подъезда остановилась машина.

– Ты кого-нибудь ждешь? Тогда я, пожалуй, пойду.

– Останься. Мне что-то нехорошо.

– Сейчас принесу воды, – Збышек выбежал на кухню.

Я выпила воды, но лучше мне не стало.

– Скажи, ты сегодня ела? Может быть, это у тебя от голода?

– Ела ли я? Нет, не ела. Ты прав.

Збышек ушел на кухню, а я снова кинулась к окну. Улица была пуста.

– Вот сардины и хлеб с маслом. Ешь.

Я послушно поела. Збышек с минуту наблюдал за мной, потом принес чай.

– Ты прекрасно выглядишь. Жизнь в деревне тебе на пользу. Но что случилось? У тебя какие-нибудь неприятности?

Я подкрепилась и почувствовала себя лучше. Волнение улеглось. Роман обязательно приедет. Пусть поздно вечером, но приедет.

– Просто я влюбилась.

– Я так и думал. То-то ты смотришь на меня и словно не видишь. Ну, тут уж я не могу быть тебе полезен. Не буду мешать. До свидания.

Я не стала его задерживать и заняла свой пост у окна. Начало смеркаться. Потом совсем стемнело. Наступила ночь.

Около двенадцати я легла. Но сон не приходил. Только я начинала дремать, как меня будили голоса на улице или в подъезде. Наконец, утомившись, я забылась в тяжелом, беспокойном сне.

Утром я уже не спешила вставать. Заставила себя остаться в постели. Если Роман приедет, скажу, что проспала.

В лесничестве ночью, когда мы лежали рядом, он часто просыпался и проверял, тут ли я, словно опасаясь, что я внезапно исчезну.

– Как хорошо, что это только сон. Мне приснилось, что тебя нет, – говорил он, целуя меня. – Прижмись ко мне, чтобы я не волновался.

А в другой раз:

– Ты меня спасла. Благодаря тебе я снова верю людям. Ты только чаще повторяй, что любишь меня, что я тебе нужен.

Он был ревнив. Когда я, уезжая, села в автобус, он попросил меня пересесть на другое место. Ему не понравился мой сосед. Я пересела.

Близился полдень. Меня лихорадило. Я встала, быстро оделась, съела сухую булку с остатками сардин и выбежала на улицу.

Уйду. Подальше от дома. Если приедет – пусть ждет. Пусть волнуется. Так ему и надо. Я добежала до универмага. Прошлась вдоль прилавков. Чего я жду? Что мне нужно? Напряжение росло. Надо идти домой. Вдруг он приедет и решит, что я отправилась в отпуск одна. Это было бы ужасно.

Я бегом домчалась до угла, за которым могла стоять его машина. Улица была пуста, только у магазина стоял грузовик. Ящик для писем тоже был пуст. Мысли разлетались. В голове гудело. Что все это значит?

Я просидела дома до вечера. Наступила вторая ночь ожидания. Вряд ли с ним случилось что-нибудь. Плохие новости не запаздывают. Я просто поняла: он не приедет.

На следующее утро я уложила маленький чемодан. Решила съездить в Валим. Мама, приехавшая утром из Ченстохова, огорчилась. Ей хотелось отвести душу, а Стефана она стеснялась.

– Я еду всего на несколько дней. Вернусь не позже субботы. Если вдруг придет… впрочем, нет, никто не придет, – я с трудом удержалась от слез.

Валим встретил меня проливным дождем и радостным восклицанием Люцины:

– Наконец-то! Ты совсем про нас забыла. Покажись! Похорошела, загорела. – Она присмотрелась ко мне и добавила: – А ну-ка посмотри мне в глаза. Улыбнись! Почему у тебя такой унылый вид?

Я разревелась и все рассказала Люцине. Мы были одни. Пани Дзюня с детьми уехала в Валбжих, а Юзек – в военные лагеря.

– Вот так история! Просто удивительно, до чего тебе в жизни не везет. Право же, ты этого не заслужила. Негодяй! Не плачь, он не стоит твоих слез.

– Может быть, я несправедлива к нему. С ним что-то случилось. Надо ехать обратно!

– Никуда ты не поедешь! Ведь мама знает твой адрес. Я запрещаю тебе ехать, и точка!

– Я и сама знаю, что незачем ехать, но у меня просто голова кругом идет.

Больше я не плакала. Гуляла по пригоркам, невдалеке от дома. Ходила за грибами. Однажды в лесу мне показалось, что я слышу его голос. Я побежала в ту сторону, и, конечно, зря.

– В субботу поеду домой, – сказала я Люцине.

– Что ж, поезжай, Я все эти дни думала, как тебе помочь, но, увы, это не в моих силах. Ты должна справиться сама.

– Не беспокойся, я возьму себя в руки.

– Да, обидно все это. Столько девушек устраивают свою жизнь с легкостью, без всяких осложнений. А тебе так не везет. Попадись мне этот Роман, я б ему сказала пару теплых слов.

Дома я застала жуткий беспорядок. Постель разбросана по комнате. Шкафы открыты. Мама делала генеральную уборку.

– Как дела в Валиме? Все здоровы? Когда приедет пани Дзюня?

– Я ее не видела, она в Валбжихе. На днях должна приехать сюда. Там все в порядке. А ко мне никто не приходил? Писем не было?

– Было одно письмо. Вот оно, на столе. Кажется, с работы.

Я распечатала конверт, прочитала.

– Меня вызывают из отпуска. В понедельник иду на работу.

Уборка – прекрасное лекарство от душевной боли. К концу дня я так устала, что у меня было лишь одно желание: поскорее принять ванну и лечь в постель. Но маме хотелось поговорить.

– Ты редко писала из Михова. Как тебе там жилось?

– Как у Христа за пазухой.

Мне не хотелось рассказывать ей о Романе, и я поспешила переменить тему:

– Удалось Стефану отделаться от дополнительного налога?

– Представь себе, удалось. Он написал заявление о том, что в ателье была крупная кража, милиция подтвердила, и налог сняли. Но все равно он в последнее время ужасно нервничает…

– В чем дело?

– Близится срок уплаты долга тебе. Милиция ничего не нашла и, вероятно, уже не найдет. Стефан ставит вопрос так: если я его компаньонка, тогда…

– Тогда что? – спросила я более резким тоном, чем хотела.

– …Эти деньги должны остаться в деле, как мой пай, – быстро сказала мама и посмотрела на меня с испугом.

– Вот как? – я приподнялась и села на кровати. – В таком случае хотелось бы знать, чего стоит все дело.

– Ты только не волнуйся. Ведь это не я придумала, а он!

– Я совсем не волнуюсь. Но он же делал какие-то подсчеты, когда предлагал тебе внести пай. Он ничего такого не говорил?

– Нет.

– Тогда нужно выяснить, сколько денег внес каждый из вас после кражи, сколько стоит теперь все ателье, и точно установить процент ваших долей в прибылях. Ведь так?

– Какой у тебя коммерческий подход к жизни! Проценты, подсчеты. Я в этом ничего не смыслю.

– Давай спросим у Стефана.

– Ты не сделаешь этого! – мамин голос дрожал.

– Почему? Ведь это Стефан захотел обзавестись компаньоном-пайщиком. Я согласна. Посмотрим, кто на этом выгадает.

– Он обидится, вот увидишь. Он такой щепетильный. Это плохо кончится.

– Мама, я вам дала деньги. Процентов не просила, со сроками не торопила. Просто мне казалось, что я должна тебе помочь. Никто из вас не поинтересовался даже, откуда у меня эти деньги. Стефан хочет пайщика? Пожалуйста, он его получит. Мы заключим сделку по всей форме, с договором у нотариуса, где будет указано все, от «а» до «я».

– Мне твои деньги не нужны. Я тебе их верну.

– Мама, не надо бросаться словами, мы не дети. Я твердо стою на своем. Стефан выдал мне векселя, и теперь у него только два выхода: вернуть деньги или заключить с тобой официальный договор.

– Я скажу тебе всю правду. Паи неодинаковы. Твои деньги составили тогда семьдесят процентов.

– Это меня вполне устраивает. Вы поменяетесь ролями. До сих пор он давал тебе двадцать пять процентов, теперь сам будет получать тридцать. А если хочет пятьдесят, пусть уплатит разницу. Это уж его дело. Мне все равно. Меня эта история даже забавляет.

– Откуда в тебе такая жестокость? Ведь ты к нему неплохо относишься!

– Да, к Стефану я отношусь неплохо. Но не верю в мужское постоянство. Я вообще мужчинам не верю. Понятно?

– Катажина, я просто в отчаянии. Это может плохо кончиться.

– Не волнуйся. Конечно, всего предусмотреть нельзя. Но если у тебя будет прочная материальная база, то остальное как-нибудь образуется. И не уговаривай меня, мое решение непреклонно. Деньги мои, и я делаю тебе подарок. А теперь спокойной ночи, я смертельно устала и хочу спать.

Утром, когда мы выходили из дому, мама выглядела расстроенной и подавленной. Мы простились около рынка. Я была убеждена в правильности своего решения. Раз мама сама не умеет думать, приходится думать за нее. Посмотрим, чем все это кончится…

Секретарь отдела кадров сказала мне с непроницаемым видом, чтобы я прошла в приемную управляющего. Он меня ждет.

Управляющий был как раз в приемной и разговаривал по телефону. Я остановилась у двери.

– Здравствуйте, Дубинская! Ну как, довольны вы командировкой? – Он провел меня к себе в кабинет, где уже сидел один посетитель – худой, низкорослый мужчина, кажется, главный инженер.

– Поработали вы славно, ничего не скажешь. Четыре года тянулась эта стройка. Самый был отстающий участок. Вы отличились, факт. Сегодня мне звонил начальник отдела промышленного оборудования, – обратился он к главному инженеру, – и сказал, что это первая послевоенная стройка, где навели такой образцовый порядок. Недаром есть поговорка: «Где черт сам не справится, туда бабу пошлет». – Управляющий помолчал, а затем заговорил уже серьезно и по-деловому: – Теперь вы получите стройку во Вроцлаве. Хорошая стройка. Есть где развернуться. Будете восстанавливать жилые дома. Квартиры теперь – дело нешуточное, в городе жилищный голод. В отделе кадров вам дадут направление на работу, в кассе – премию за Михов, а от себя скажу вам вот что: только я один верил, что вы выдержите в Михове. Спросите у главного инженера. Все уверяли, что через две недели вы со слезами вернетесь. А я сказал: «Она плакать не будет и останется там». Очень рад, что не ошибся.

Он вышел из-за стола, пожал мне руку и добавил:

– Должен сказать, что в нашем тресте вы первая женщина, которой доверяют самостоятельно вести стройку. Не забывайте об этом. Если вы подведете, другим будет очень трудно выдвинуться.

– Буду стараться, пан управляющий.

Начальник производственного отдела, не дав мне опомниться, предложил:

– Поехали туда сейчас. Ваш предшественник увольняется и работает сегодня последний день. Один объект у вас будет на улице Счастливой, а другой на Претфича. Это недалеко.

Пока начальник производственного отдела вызывал машину, я получила премию.

– Две тысячи злотых! Огромная сумма! Я еще ни разу не получала такой большой премии.

– Теперь вы ее будете получать, по меньшей мере, два раза в год. Как все начальники строек. И зарплата у вас повысится, – объяснила кассирша. – Инженер Сковронский столько же получил. Он был здесь полчаса назад, приходил за деньгами. Я спросила, как вы там себя показали, он сказал, что блестяще. Все в Михове жалеют, что вы уехали.

– Сковронский был здесь?! – почти закричала я, но сдержалась и добавила уже спокойно: – Мне казалось, что он тоже в отпуске.

– Да, он говорил, что был на взморье, но удрал из-за плохой погоды.

На новое место работы я приехала сама не своя. Мне что-то говорили, но я не понимала ни слова. Моего предшественника мы не застали. Мастер, высокий и стройный молодой человек, сказал, что его нет на стройке уже три дня. Тогда я попросила дать мне еще один свободный день. Меня вызвали из отпуска неожиданно, и я не все успела сделать.

Я забежала домой, схватила мотоцикл и умчалась. Подальше от дома, от возможной встречи с Романом. Я проехала по Грюнвальдскому мосту, мимо Народного базара и, наконец, свернула к Олимпийскому стадиону. Дальше, дальше, лишь бы ни о чем не думать. Я старалась ехать по асфальту, там, где меньше трясло. Потом решила заглянуть к бабушке на участок.

Бабушка стояла около розового куста и сквозь большое увеличительное стекло рассматривала цветок. Она была так поглощена этим занятием, что не слышала, как звякнула щеколда у калитки. Медленно передвигая стекло, она что-то бормотала про себя.

– Здравствуй, бабушка! Я вижу, что помешала.

– Ах, это ты! Взгляни, какие чудесные цветы выросли из тех семян, что ты принесла. Восхитительной формы, а аромат какой! Уж я постараюсь, чтобы их во Вроцлаве побольше разводили. А ты вроде вытянулась за время командировки. Или это я в землю расту? Спасибо за письма и за отрез на платье. С твоей Камилой я бы с удовольствием познакомилась. Судя по тому, что ты писала, она очень милая.

Бабушка спросила меня еще о чем-то, а затем стала рассказывать о своих делах. У нее было много волнений – ее жиличка, Янка, долго не могла найти работу. Теперь, слава богу, наконец, устроилась. Бабушка хочет перевести на ее имя лицевой счет на квартиру, чтобы в случае бабушкиной смерти Янку никто не трогал. Она хороший человек и заслуживает, чтобы о ней позаботиться.

– Кроме того, я решила составить завещание и каждому сразу отдать его долю наследства. Особенно хочется помочь старшей сестре. Ей уже семьдесят восемь лет. Я видела ее в последний раз еще до войны. Живет у дочери, вдовы с четырьмя детьми. Бедствуют ужасно.

– Как ты думаешь это устроить, бабушка? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

– Возьми у меня в сумке адреса и напиши моей сестре и дяде Вацеку, чтобы приехали. Объясни, зачем я их вызываю.

Мне стало очень жаль бабушку. Ведь так вот раздать имущество – значит сознательно отказаться от собственного будущего. Я попробовала было растолковать это бабушке, но она твердо стояла на своем.

Я возвращалась в подавленном настроении. Уже не петляла по улицам, а ехала прямо домой. В ящике для писем что-то белело. В передней я распечатала письмо. Почерк Романа. Сердце у меня бешено заколотилось, в горле пересохло.

«Катажина!

Очень сожалею, что не удалось с тобой повидаться. В ближайшие дни приеду снова. Целую и обнимаю тебя, Роман».

Да, бумага все терпит. «Целую и обнимаю тебя. Очень сожалею». Какая же я была дура! Я вошла в комнату, и вдруг мне сделалось дурно. К горлу подступила тошнота, меня вырвало. Выпив крепкого чая, я легла в постель. Слабость постепенно проходила. Мама вернулась около девяти и разбудила меня.

– Ты заболела? Почему ты спишь в такое время?

– Меня, должно быть, на мотоцикле растрясло. Но теперь я чувствую себя отлично. И голодна, как зверь.

Я уже знала, что никогда не расскажу маме о Романе. Собственные ошибки легче оправдать, чем чужие. Внезапно вспомнив Михов с его тишиной, покоем, запахом леса, я затосковала. Но не по Роману, а по лесничеству, по тихим вечерам с Камилой, по первой моей стройке, где во всем была и сладость, и горечь первого опыта. Что-то ушло из моей жизни. И так, как было там, не будет уже никогда.

Я быстро приняла дела. Мой предшественник так спешил, что мы даже не составили акта. Строительные работы были в разгаре. По заказу завода «Архимед» отстраивали под жилье четыре смежных здания.

Я еще не успела познакомиться с коллективом, как меня вызвали в трест.

В связи с разработкой шестилетнего плана в помощь плановому отделу направили целый штаб людей. Планированием занялись все. Мне поручили планирование подготовки кадров. Из полученных директив следовало, что к 1956 году количество квалифицированных кадров возрастет вдвое, а к 1965 году – в пять раз. В 1965 году у всех начальников строек будет высшее образование, а у служащих – не ниже среднего.

Я не могла в это поверить, но все же задумалась. Если это правда – придется учиться дальше.

Составление плана механизации поручили одному инженеру, который, по собственному признанию, с детства страдал «бумагобоязнью». Его подсчеты выглядели так, что начальство вскоре отказалось от его услуг и отправило обратно на стройку. Работу его поручили мне. Здесь все казалось более реальным. Трехлетний план тоже вначале выглядел утопией, а потом выяснилось, что по техническому оборудованию и механизации он перевыполнен. С тем большим основанием можно было теперь планировать полную механизацию земляных работ и вертикального транспорта. Время, когда кирпич таскали на себе, отошло в прошлое.

Когда в отделе планирования решили, что помощники со строек больше не нужны, начальник отдела сказал мне:

– Оставайтесь у нас. Вы отлично поработали. Должно быть, у вас скрытый талант.

– Спасибо. Это дело не по мне. Но, надо признать, планирование пошло мне на пользу – заставило задуматься о будущем.

Директивы плана были поистине грандиозны. Если все это так, то нужно мобилизовать все силы на их выполнение.

Встреча с Романом произошла в самый неожиданный для меня момент. После обеда я вымыла голову и, выходя из ванной, услышала звонок. Прямо как была, в тюрбане из полотенца на голове, я открыла дверь.

– Входи, пожалуйста, – я с трудом сохраняла самообладание. – Посиди здесь, я сейчас вернусь.

Вбежав к себе в комнату, я размотала полотенце и стала расчесывать и сушить волосы. Это было совсем не обязательно, но мне хотелось выиграть время и успокоиться.

– Вот и я. Прости, что так небрежно одета, но мы сегодня никого не ждали, – с этими словами я села в кресло.

Роман поднялся.

– Сиди, зачем ты встал? Торопишься? Расскажи о своем отпуске? Говорят, с погодой тебе не повезло. Может быть, выпьешь чаю или кофе?

– Катажина, – начал он медленно, взвешивая каждое слово. – Я не ожидал такого приема. Что же ты не спросишь, почему я тогда не приехал?

– Очевидно, тебе не хотелось, ты передумал.

– Катажина! – теперь его голос зазвучал иначе. – Наше с тобой будущее зависит от этого разговора. Не мешай мне высказаться.

Я взяла сигарету и закурила, с глубоким вниманием изучая трещину в пепельнице.

– Я не мешаю. Продолжай, пожалуйста!

– Видишь ли… в тот день я приехал во Вроцлав на рассвете. Постеснялся явиться к тебе спозаранку, отправился бродить по городу и…

– Встретил изумительную женщину. А когда очнулся, вы уже были вместе на взморье. Не так ли?

– Нет. Встретил товарища, который работал с тобой в какой-то организации. Он рассказал…

– Довольно. Об остальном я догадываюсь. Да, твое счастье, что он тебе повстречался и предостерег от опрометчивого шага. Я даже не спрашиваю, кто это был. А зачем же ты приехал сегодня?

– Камила получила от тебя письмо. В тот день, когда я вернулся со взморья. Она заявила, что не встречала человека глупее и подлее меня. Что будет рада, если я загублю свою жизнь. Ей только обидно за тебя. Ты из тех людей, что никогда не подводят. Она может дать голову на отсечение. Словом, она велела мне немедленно ехать сюда и молить тебя о прощении. Сказала, что это мой последний шанс и что на моем месте она бы не торчала у них во дворе как соляной столб, а была бы уже во Вроцлаве и без тебя не возвращалась. Потом пришел Гломб, распесочил меня и всю мою родню, не оставив сухого места. Я понимал, что они правы, но боялся ехать. Боялся, что ты будешь смотреть на меня именно так, как сейчас.

– Ну и что же дальше? – Мой голос звучал совершенно спокойно.

– Я здесь, Катажина. Прости меня. Не знаю, как тебя убедить, но это никогда не повторится. Я никогда не осмелюсь усомниться в тебе. Ты поедешь со мной? – Это были и просьба и вопрос одновременно. – Впрочем, мы сделаем так, как ты захочешь. Развод у меня уже есть. Наш брак мы можем оформить хоть завтра.

– Никуда я с тобой не поеду. Я, как и ты, искала человека, на которого можно опереться в жизни. Ты не такой. Почему Камила и Гломб знали, как надо поступить? Ведь не они, а ты говорил, что любишь меня. Между нами никогда уже не будет полного доверия. Каждый раз, когда ты где-нибудь задержишься, мне будет казаться, что все повторяется сначала. Уходи. Мне нечего тебе больше сказать.

– Как, ты гонишь меня?

– Да.

– Катажина! Я знаю, что виноват. Но если ты еще хоть немного любишь меня, то должна меня простить. Катажина, скажи «да». Ты молчишь? Понятно. – Его голос зазвучал резко и враждебно. – Понятно, у тебя кто-то есть. Ты не можешь обойтись без мужчины. Ты…

– Хватит! Не оскорбляй меня.

– Да, да! – теперь он кричал. – Ты ходишь по свету с видом невинного ангела. Но ты на все способна, я тебя раскусил…

Я встала и подошла к двери.

– Уходи и пожалей, что не сделал этого раньше. Теперь у меня не осталось никаких иллюзий.

– Как угодно. Но помни: я не из тех, кто возвращается.

Роман ушел. С минуту я постояла в передней, затем вернулась в комнату и закурила. Итак, все кончено. В какое-то мгновение я готова была его простить. Но хорошо, что этого не случилось. Он не тот человек, с которым можно делить в жизни все: и хорошее и плохое.

С чего начать? Там, в Михове, все было как-то проще, да и народ казался приятнее. А что здесь? Какие тут люди? Их около сорока. Это очень много. Что мне с ними делать?

Документация, оставленная моим предшественником, никуда не годилась. Я нашла какие-то полуистлевшие листочки. Пришлось добиться приезда комиссии и все составить заново.

Люди недовольны. Последняя получка была мизерной. Мало заработали. Я перед ними робела.

Нужно начать с того, что я умею. Проверить наличие материалов, если нужно – составить заявки. Ах, если б здесь был Гломб!

С людьми надо непременно поговорить. Это очень важно. Ведь я здесь не в гостях, нам придется вместе работать изо дня в день. Я подошла к группе плотников и спросила что-то насчет материалов.

– Смотрите сами! Вроде бы лес привезли, но когда я сказал, что это дерьмо годится только на дрова, – повернулись и уехали. – Пожилой плотник с седеющими волосами и стеклянным глазом охотно поддержал разговор. – Я двадцать лет плотничаю, всех здесь научил ремеслу. Стропила надо вязать из хорошего леса, а это что, – он пнул ногой бревно. – На нем вчера еще птички пели.

– Да, лес сырой, это верно. Нужно сложить его под крышу, пусть сохнет. На четвертый по счету дом он уже вполне пойдет. Займитесь этим.

– Мы? Нам за это не платят.

– Вы сложите, а когда будем подписывать наряды – напомните. Заплатим.

Группа каменщиков, собравшись у железной печки, в клубах дыма варила кофе. Печка безобразно дымила. Я спросила у них о ходе работ.

– Полюбуйтесь, что делается! От злости лопнуть можно! Когда мы сюда пришли, я сразу хотел подводить дом под крышу. Сказали: нету балок. А работу с нас требуют: делайте что хотите, но чтоб строительство продвигалось! Как бы не так! Бардак это, а не строительство. – При этих словах каменщик, смуглый краснощекий парень, сам смутился. – Вы уж простите, тут так приходится нервы трепать, что я разучился разговаривать с женщинами. Инженеришка тут один велел начать отделочные работы. Ковальский ему говорит: «Пан начальник, вы что – рехнулись! Где это видано, ведь еще крыши нету, а вы с отделкой баланду разводите».

Теперь заговорили все разом. Я не перебивала. Мне уже было ясно, что у нас с ними найдется общий язык. Они хотят работать и зарабатывать.

Только мастер не разговаривал со мной, не замечал меня. Его зычный голос гремел то в одном конце стройки, то в другом. На рабочих эти крики не производили особого впечатления.

– У него от природы такой голос, – объяснил мне все тот же каменщик. – Когда он делал предложение своей дивчине, было слышно в соседней деревне.

– Пан Мендрас, может быть… – я попыталась заговорить с мастером, но он словно не слышал меня. Он орал на бетонщиков, сделавших что-то не так, как он велел. – Пан Мендрас, послушайте!

– Сейчас, сейчас, не горит ведь. Я занят, – и он снова принялся кричать на кого-то.

Я переменила тактику. Дала ему накричаться вволю, а когда он, наконец, замолчал, спросила невозмутимо:

– Кончили? Тогда зайдемте в контору, поговорим.

– Не о чем. Жалко времени на разговоры.

– Вы пойдете со мной, – заявила я спокойно, но твердо.

Мендрас повиновался. Когда мы очутились одни в конторе, я сказала:

– Давайте договоримся сразу: я всерьез намерена работать на этой стройке. А вы или будете мне помогать, или, если угодно, можете уйти. Ясно? Я и сама справлюсь.

– Так только говорится. А вы знаете, кто вел эту стройку? Может, думаете, те пятеро, что тут без конца сменяли друг друга? Говорить они были мастера, а голову ломал и работал один Мендрас.

– Я вам верю. Но поверьте и вы мне. Давайте поговорим о стройке, а потом решайте сами. Мне бы хотелось работать с вами вместе.

– Ну что ж, от разговоров еще никто не умирал! – закричал Мендрас, не умевший говорить тихо.

Мы сели. Я стала его расспрашивать, давая понять, что очень считаюсь с его мнением. Это подействовало. Мендрас начал отвечать по-деловому и становился все приветливее. В заключение, когда мы приблизительно разделили обязанности, он сказал:

– Говорить с вами хорошо. Слушать тоже приятно. А вот как будете работать? На этой стройке еще такого чуда не случалось, чтобы хоть материалов хватало. Вот сейчас мы уже десятый день ждем песок. И так всегда. Посмотрим. Честно говоря, мне еще не приходилось работать с женщиной.

Я взяла на себя самые неблагодарные обязанности: снабжение и всю канцелярию. Мендрас должен был контролировать ход работ. Мы обошли всю стройку. Это походило на смотр передовых позиций перед решающим сражением. Мендрас снизошел до роли адъютанта. Бригадиры качали головами – не то с сомнением, не то одобрительно. После обхода я села просматривать книги замеров, радуясь своей маленькой победе.

– Раз вы всерьез, то и мы тоже! – крикнул Мендрас перед самым концом рабочего дня. – Веселовский! Зови ребят!

Все быстро собрались, сели кто куда, и Мендрас протянул мне полстакана водки.

– Вам начинать, пани начальница!

Я взяла стакан: выпить необходимо, это совершенно ясно.

– За ваше здоровье и за то, чтобы нам хорошо работалось вместе. – Я залпом выпила и вернула стакан Мендрасу.

Он пошел по кругу. Потом Мендрас встал.

– Ну, по домам. И запомните: кто завтра опоздает на работу, будет иметь дело со мной. До свидания, пани начальница.

Этот день был решающим. Назавтра я уже была тут своей.

Работа доставляла мне большое удовлетворение. Но чувствовала я себя скверно. Меня часто тошнило. Я ощущала голод, но когда начинала есть, мне делалось дурно.

Пани Дзюня уговорила Люцину приехать к нам на несколько дней.

– Редчайший ведь случай. Так скоро не представится. В Валим приехала Люцинина свекровь, – объяснила она мне.

– Как твои дела, Катажина? – расспрашивала Люцина. – Ты ничего не писала, и я очень волновалась.

– Он был здесь. Все кончено. Он мне не верил.

– Не верил? Что это значит? Что он сказал?

Люцина тоже за последние годы изменилась. Пополнена, погрубела. Только голос остался прежним.

– Ах, это неважно! Предлагал мне выйти за него замуж. Но теперь уже все позади. Не стоит о нем говорить.

– Значит, конец?

– Да. Хотя мне кажется, что я беременна.

– Неужели? В таком случае он обязан на тебе жениться.

– Вовсе нет, потому что я этого не хочу. – Я лихорадочно придумывала способ переменить тему разговора. Мне было еще слишком больно говорить о Романе. Я тосковала по нему, несмотря ни на что.

– Но тут дело в ребенке. У ребенка должен быть отец, – продолжала Люцина, не догадываясь, как мне тяжело.

– Ребенок не родится.

– Прошу тебя, не делай этого. Увидишь, все обойдется, и вы поженитесь.

– Пойми. Я столько лет жила, как затравленный зверь. Мне нужен человек, который будет судить обо мне по моему поведению, а не по чужим словам. Я была правдива с Романом, ничего от него не скрыла. А он… В общем, не о чем говорить. Не хочу ребенка, во всяком случае – не сейчас.

Я пошла по первому попавшемуся адресу, выписанному из телефонной книги, и в нерешительности остановилась у подъезда. Как нужно себя вести в таких случаях? Что говорить? Мне было очень худо, хотелось плакать.

Я прочла на дощечке у двери, что врач принимает три раза в неделю, но не могла вспомнить, какой сегодня день. Пришлось зайти в магазин рядом с домом и спросить.

– Вторник, девушка. Сразу видно, что вы влюблены.

Я вошла в приемную, испытывая смущение и неловкость, и заняла очередь. Пациентки там собрались самых разных возрастов, большинство пришло с мужьями. Только двух женщин, не считая меня, никто не сопровождал. Разговаривали вполголоса. Шуршали газетами. Время текло нестерпимо медленно. Несколько раз меня охватывало желание подняться и уйти. Но я продолжала сидеть. Надо пройти через это.

Врач показался мне добродушным. Это был мужчина средних лет, в небрежно накинутом белом халате. Он аккуратно записал мои анкетные данные, выяснил, что я не замужем. Результат осмотра подтвердил мои опасения. Я была беременна. В ответ на мою просьбу помочь мне доктор засмеялся:

– За это дают пять лет! И не просите. Я занимаюсь только лечением.

Несколько дней продолжалось унизительное хождение по врачебным кабинетам. Я предлагала большое вознаграждение, но неизменно получала отказ.

Один врач велел мне прийти с мужем, другой сказал, что первого ребенка нужно непременно сохранить. Мое отчаяние росло. Казалось, выхода нет. Но я продолжала ходить. Из кабинета в кабинет. От одного врача к другому. Предлагаемая мной сумма достигла пяти тысяч.

– Если вы, действительно, готовы столько заплатить, значит, деньги у вас есть. Чего же вы боитесь? Позора? Сейчас масса незамужних женщин рожает. Ведь самое главное – это иметь возможность вырастить ребенка. А вам, судя по всему, нужда не угрожает.

– Доктор, я могу вам сказать одно: эту беременность я все равно ликвидирую. Не захочет помочь врач – найдется какая-нибудь бабка. Я бы скорее согласилась родить ребенка вот от того прохожего, что сворачивает за угол, чем от…

– Кто, кроме вас, знает о вашей беременности?

– Никто.

И вдруг сверкнул луч надежды – доктор велел мне зайти еще раз, в субботу.

Я пришла точно в назначенное время. Ждать пришлось более двух часов.

– Я вам сделаю аборт, – сказал, наконец, доктор. – Знаете, почему? Я понял, что вы готовы на все. Я предпочитаю сам пойти на риск, чем увидеть вас через пару дней на носилках, как жертву знахарки. Как вы переносите боль? Говорите правду, я уже все равно не передумаю. Вам страшно?

– Да. Но кричать я не буду, не беспокойтесь. Мне говорили, что это очень больно. Но я буду терпеть. Это не самое страшное. Главное, чтобы все было кончено…

Я лежала на диване под теплым одеялом и чувствовала себя так, словно преодолела высоченный барьер. Неужели все страшное уже позади? Доктор зашел, проверил пульс.

– Пожалуй, я могу идти домой. Слабость прошла.

Я поднялась, превозмогая головокружение и ноющую боль во всем теле, и протянула доктору конверт с деньгами и маленькую коробочку.

– Что это? Какая красивая зажигалка!

– Это на память. Вы мне оказали огромную услугу. Благодарнее меня у вас, наверное, не было пациентки.

Я надела плащ, молча выслушала советы и наставления и, не разрешив проводить себя или вызвать такси, спустилась вниз. На улице у меня снова закружилась голова, ноги казались ватными. Только бы добраться до такси.

Свободное такси ехало по противоположной стороне улицы. Это оказалось для меня слишком далеко. Бежать не было сил, а моих знаков шофер не заметил. Я остановилась на углу у фонаря. Этот фонарь придавал мне уверенности: если будет совсем уж худо, смогу прислониться.

И вдруг вспомнились слова бабки, предсказывавшей, что я кончу на панели под фонарем. «Фонарь уже есть, – подумала я, как в бреду. – Что же делать?»

Когда я, наконец, добралась до дому, там никого не было. Я легла. Смертельно хотелось спать. Резкая, жгучая боль то и дело пронзала все тело. Поскорее бы уснуть.

Мама вернулась поздно и не зашла ко мне.

Назавтра я попробовала встать. Это мне удалось, хотя ноги по-прежнему отказывались повиноваться. Я снова легла. В конце концов на то и воскресенье, чтобы каждый мог заниматься, чем ему заблагорассудится.

В понедельник я, еле передвигая ноги, отправилась на стройку. Потом в отдел снабжения по поводу материалов. Там мне сделалось дурно, и меня отвезли домой на служебной машине. Меня преследовало отвратительное ощущение, словно я по собственной вине потеряла что-то очень ценное. Пришлось пролежать еще два дня, прежде чем я почувствовала себя мало-мальски прилично.