#i_021.jpg

Поздней осенью 1939 года в столице Советского Союза в Москве произошло нечто невиданное. Был заключен договор о ненападении и сотрудничестве между национал-социалистической Германией, которая считалась врагом коммунистов, и Советским Союзом, до сего дня вызывающего ненависть национал-социалистов. Глава Германии Гитлер надеялся тем самым обеспечить себе тыл в случае, если разразится война между Францией и Англией. Вождь Советского Союза Сталин считал, что это «вода на его мельницу» этот мир ослабит европейские страны и обеспечит рост влияния Советского Союза. По дополнительному секретному протоколу этого договора, оставшемуся на некоторое время неизвестным для остального мира, была определена и судьба Эстонии. Согласно этому протоколу такие небольшие европейские государства, как Финляндия, Эстония, Латвия и Польша (восточная часть), входили в сферу интересов Советского Союза, Германия согласилась, что эти территории оккупирует Советский Союз. Советский Союз, в свою очередь, дал Германии свободу в отношении Литвы и Западной Польши. В конце декабря новым секретным дополнительным протоколом этот договор был изменен таким образом, что в сферу интересов Советского Союза вошла и Литва, а Советский Союз уступил Германии часть Польши, находящейся в сфере его интересов.

Германия еще раньше потребовала у Польши часть территории, но Польша отклонила ее требования. Теперь, после заключения договора о ненападении и сотрудничестве с Советским Союзом, Гитлер сделал решительный шаг и 1 сентября 1939 года напал на Польшу. Союзники Польши – Англия и Франция – 3 сентября объявили войну Германии. Началась Вторая мировая война.

Коллективная память Запада по-прежнему отмечает 1 сентября 1939 года как начало этой страшной войны. Но в историческом сознании России ни этот день, ни 17 сентября 1939 года, когда советские войска вступили на территорию Восточной Польши, не являются такими драматическими, как 22 июня 1941 года – день, когда Гитлер начал операцию «Барбаросса», неожиданное нападение на своего союзника – Советский Союз. Но об этих событиях расскажем позже. Сначала было братство диктаторов.

Польскую армию немцы разбили за пару недель. Теперь на территорию Польши вторгся и Советский Союз, и страна оказалась поделенной между двумя агрессорами.

 

ГОД 1939: В МОСКВЕ РАЗВЕВАЮТСЯ ФЛАЖКИ СО СВАСТИКОЙ

Монтируя документальный фильм «Отвергнутые воспоминания», я просмотрела исторические кадры о подписании этого секретного договора. Когда министр иностранных дел Германии Риббентроп ступил с трапа самолета, в столице Советского Союза развевались флажки со свастикой. Моей маме и ее сестре-близняшке было тогда 9 лет. Поймала себя на мысли, что именно в тот момент движение руки одного политика, одна подпись предопределили судьбу маленького человека, судьбу ребенка.

27 сентября 1939 года Риббентроп вновь приехал в Москву для ведения переговоров о дополнительных протоколах, являвшихся секретными и наличие которых Молотов отрицал еще и спустя тридцать лет. Обстановку, царившую во время переговоров между Риббентропом и Молотовым в Кремле за зеленым столом, очень выразительно описывает английский историк Саймон Себаг Монтефиоре (Simon Sebag Montefiore) в своей книге «Сталин. Двор Красного монарха».

Был вечер. Сталин потребовал себе, кроме Эстонии, также Латвию и Литву. Риббентроп отправил телеграмму Гитлеру с вопросом о Литве. Так как ответ пришел не сразу, совещание перенесли на другой день. Риббентроп хотел обсудить со Сталиным некоторые географические детали. В тот же вечер, когда Сталин организовал торжественный банкет в честь немцев, русские встретились с несчастным министром иностранных дел Эстонии Карлом Селтером, чтоб принудить его к размещению военных баз у себя в стране, что стало бы первым шагом к оккупации. В то же самое время через ворота Большого Кремлевского дворца и невзрачный Дворец Съездов немцев провожали в сверкающий золотом зал приемов. Сталин вел себя просто и скромно, отечески улыбался, но становился жестко-суровым, когда хриплым голосом отдавал приказы. Русские вели себя настолько вульгарно, что Риббентроп сказал, что чувствует себя как в обществе старых партийных товарищей. К концу приема Сталин и Молотов покинули зал, сославшись на неотложные дела. Гостей же повели в Большой театр на балет «Лебединое озеро». «Нам надо выиграть время», – прошептал Сталин Кагановичу. Затем они с Молотовым поднялись на второй этаж, где их в страхе ждал министр иностранных дел Эстонии Карл Селтер. Что собирается делать Сталин с его маленькой страной? Молотов требовал, чтобы в Эстонии разместили 35 000 советских солдат – больше, чем вся армия Эстонии. «Слушайте, Молотов, вы слишком строги с нашими друзьями», – перебил его Сталин и предложил разместить 25 000 солдат. «Проглотив» маленькую Эстонию во время первого акта «Лебединого озера», в полночь Сталин вновь приступил к переговорам с немцами. Во время этой встречи Гитлер сообщил о согласии пойти на уступки в отношении Литвы.

Подписание акта Молотова – Риббентропа. Москва. 23 августа 1939 года

Итак, сразу, как только был подписан пакт Молотова – Риббентропа, Россия проглотила Эстонию, Латвию и Литву. У Кремля не было сочувствия к тем, кто нарушили 200-летнюю преемственность царской власти. Премьер-министров трех Балтийских стран пригласили подписать «договор о взаимной обороне и помощи», который разрешал Советскому Союзу размещать на их территориях военные базы, чтобы гарантировать независимость государств. Так как другой возможностью была война, все три государства не по своей воле пошли на уступки, надеясь, что позднее найдут выход.

В Эстонии русские создали свои базы на западе и севере страны на островах Сааремаа и Хийумаа, в Палдиски, Куузику и др. Таллиннский порт тоже стал местом размещения советского военно-морского флота. Позднее Советский Союз объявил войну Финляндии и в ходе Зимней войны занял юго-восточную часть Финляндии.

Во время Зимней войны (1939) Эрика Ниванка, вышедшая замуж за финского ученого и переехавшая в Хельсинки, приехала в Таллинн (граница была еще открыта) и встретила на улице министра Антса Ойдерма. Министерство иностранных дел Финляндии отправило Министерству иностранных дел Эстонии ноту протеста, в котором сообщалось, что самолеты, бомбившие Финляндию, взлетали с размещенных в Эстонии военных баз. Это было шоком для всех эстонцев. В то же самое время 17-летний Хейно Ноор, находясь в 200 километрах от Финляндии, в городе Хаапсалу, давал финнам сигналы азбукой Морзе о поднимающихся советских бомбардировщиках. Мать Хейно Ноора, Сальме Ноор, являвшаяся руководителем хаапсалуской женской организации самообороны «Найскодукайтсе», организовала эстонских женщин вязать носки и варежки для финских солдат – мужчин и женщин. В Хаапсалу командование Красной армии пыталось успокоить людей: мы уничтожаем только белых «финских мясников».

К моменту встречи с Ниванкой министр Ойдерма успел заметно постареть и казался озабоченным, он интуитивно чувствовал, что Эстонию ждут впереди еще большие ужасы, так как великое агрессивное соседнее государство вступило на территорию Эстонии. Ниванка вспоминает: «Он сказал, приходи, мол, на Тоомпеа, поговорим. Я пошла. Он был очень серьезен, не было и следа от того жизнерадостного Ойдерма. И он пытался объяснить мне, почему Эстония подписала этот договор с Советским Союзом. Он начал с того, что сказал: «Думаю, вы останетесь в этом мире дольше, чем я. И потому я хочу, чтоб вы знали и, может быть, вы объясните заключение этого договора, когда понадобится». В Финляндии, собственно, Эстонию обвиняли в том, что она подписала договор о базах. Ойдерма подтвердил, что никакой другой возможности не было. «Оставалось 24 часа, и русская армия стояла у границы». Еще он добавил: «Я всегда старался относиться к жизни с юмором, но теперь мне кажется, что каждое утро я начинаю свой путь в Каноссу. Что мы хотели предотвратить, так это то, чтобы Эстония, эта страна, где живет сейчас эстонский народ, не превратилась в кровавую лужу, чтобы народ хотя бы физически оставался в живых». Именно так он сказал и добавил: «Пожертвовать придется еще большим! А что с нами будет, кто в правительстве, это совершенно другое дело». Ойдерма еще рассказывал, что Гитлер, в свою очередь, требовал от эстонского государства 100 млн. крон за достояние тех немцев, которых по договоренности Гитлера и Сталина «позвали» из Эстонии домой. Вскоре после оккупации Эстонии НКВД арестовал министра Ойдерма и отправил в лагерь, где его ожидала мучительная смерть.

Профессор английской филологии Тартуского университета Антс Орас пишет: «Когда Финляндия, уставшая от войны в одиночку, наконец, проиграла ее, Эстонию охватило чувство подавленности. То же самое было и в случае с Польшей. Снова победило грубое насилие, и не было никакой надежды на восстановление справедливости. Казалось, будто пробил час для нашей страны».

 

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ДО РОКОВОГО 1939 ГОДА

Историк Ээро Медияйнен напоминает, что в своей внешней политике эстонцы искренне надеялись, что в мире утвердятся принципы либеральной демократии. Верили, что основным орудием новой демократической дипломатии станет разрешение проблем мирным путем, через переговоры на международном уровне. Реальную поддержку ожидали получить от Лиги Наций, особенно по тем пунктам, которые обязывали членов Лиги поддерживать друг друга в военном плане.

Перспективы Балтийских стран не были лучезарными. Великие соседи не были довольны своим положением, и их целью было изменить после войны условия Версальского мирного договора. Вскоре Россия и Германия нашли общий язык, и после заключенного в 1922 году Раппальского договора между ними начало развиваться тесное сотрудничество во всех областях, в том числе и военное сотрудничество. Это порождало в странах Балтии тревогу, но, к счастью, нестабильная внутреннеполитическая ситуация в обеих державах не способствовала эффективной внешней политике.

Положение Балтийских стран стало угрожающим в начале 1930-х годов. Как в Германии, так и в Советском Союзе властвовал основанный на диктатуре одной партии и одного человека милитаристский режим, что одновременно означало и активизацию внешней политики этих стран.

Для стран, выигравших Первую мировую войну, становилось все труднее сохранять свои позиции. Никакой новой системы вместо старой создать не удалось. Единой Европы, которую эстонцы идеализировали в начале столетия, уже не существовало. Европа, в которой существовала независимая Эстония, была экономически, политически и особенно идеологически раздроблена. В стремлении эстонцев к Европе и идентификации себя европейцами наступил кризис. Это была уже не та Европа, в которую стремились молодые эстонцы. Оказалось, что Европа еще не была готова к демократии. Или скорее наоборот – демократическая Эстония уже не годилась Европе. Все отчетливей представлялась опасность государственной безопасности.

 

КАК ОТРЕАГИРОВАЛИ НА ДОГОВОР ГИТЛЕРА И СТАЛИНА В СОВЕСКОЙ РОССИИ

Виктор Кравченко пишет, что не мог поверить в договор, развязавший Гитлеру руки для начала войны с Польшей и остальной Европой. Как и многие, Кравченко был уверен, что это какое-то недоразумение. Ведь о ненависти к нацистам говорилось годами.

Кравченко описывает, что он был свидетелем расстрела многих российских армейских генералов, в том числе и Михаила Тухачевского, обвиненного в сотрудничестве с гитлеровским Reichwehr’ом. Процессы над изменниками, уничтожившие близких соратников Ленина, были построены на предположении, что нацистская Германия и другие государства – Италия и Япония – готовят нападение на Советский Союз. Эти страны были ударными подразделениями заговора мировой капиталистической коалиции, целью которой было уничтожение «нашей социалистической родины». Насилие и великие чистки оправдывались опасностью, исходящей от нацизма.

Советские дети играли в фашистов и коммунистов, фашисты, которым давали немецкие имена, всегда получали трепку, и победившие товарищи заканчивали игру девизом пионеров «Всегда готов!». Мишенью в тирах частенько служили вырезанные из картона изображения нацистов в коричневых рубашках и с флажками со свастикой.

Всего за несколько недель до заключения пакта Молотова – Риббентропа, на одном из партийных собраний в городе Кемерово Виктор Кравченко прослушал уже до оскомины знакомый доклад о мировой обстановке. О Гитлере рассказывалось как о пособнике плутократии и главном преступнике готовящегося против Советского Союза нападения. Кравченко вспоминает, когда докладчик отметил, что Гитлер и его партия являются диктаторскими, что фюрер и его клика считают себя богами, что в нацистской Германии нет свободы слова и печати и что там каждый находится под контролем и в постоянном страхе, многие невольно подумали он обрисовал точную картину нашего, советского, режима…

В советских кинотеатрах все еще демонстрировался старый антифашистский фильм «Профессор Мамлок». Правительство Гитлера изображалось там как группа садистов и грабителей, полных ненависти к Советскому Союзу. Только тогда, когда советские люди увидели на страницах газет фотографию, на которой улыбающийся Сталин пожимал руку Риббентропа, стали верить в невозможное. Свастика развевалась в Москве рядом с серпом и молотом, и Молотов объяснял, что фашизм – это только «дело вкуса». Сталин приветствовал своего товарища диктатора Гитлера горячими словами о дружбе, закрепленной кровью…

Кравченко пишет, что правительство готово на любую духовную подлость, если в его руках тотальный контроль над средствами массовой информации (в том числе радиовещание), школой и политическими взглядами. Те немногие русские интеллектуалы, сомневающиеся в этой дружбе, свои сомнения оставляли при себе. Большая же часть людей оставалась апатичной – после двадцатилетней диктатуры не могло и быть речи о выражении своих настоящих взглядов.

«Профессор Мамлок» исчез с экранов кинотеатров. В библиотеках была подчищена вся антифашистская литература. ВОКС (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей) открывало чудеса немецкой культуры. Театры стали проявлять активный интерес к немецкой драматургии. Все, что приходило из Германии, неожиданно снова стало в моде, мишенями пропаганды стали теперь брутальные Джон Булль и Дядя Сэм, восседавшие на денежной куче, нацизм уже не высмеивался.

В гостиницах и на предприятиях Москвы появились сотни немецких военнослужащих и экономистов. Они были вовлечены в работу в рамках программы гигантской поддержки, оказываемой Советским Союзом Гитлеру в его крестовом походе против «дегенеративной демократии».

Антинемецкие настроения, выражение симпатии к жертвам Гитлера рассматривались как контрреволюция нового типа. Французские, английские и норвежские «подстрекатели войны» получили по заслугам. «Более того: мы получили часть трофеев – половину Польши, Бессарабию, позднее и три балтийских государства, в благодарность за нейтралитет Кремля».

Чтобы еще больше понравиться Гитлеру, Сталин рекомендовал использовать газете «Правда» русские псевдонимы евреям из Политбюро – не было смысла раздражать Гитлера! Находящимся при дворе Сталина евреям казалось, что они должны быть более русскими, нежели сами русские, и быть большими большевиками, чем другие большевики. Против этого они ничего не имели – свои русские имена они получили еще в 1936 году.

Дружба Гитлера и Сталина удивила и Арво Туоминена: «В 1939 году, когда война была уже на пороге, кто был тем человеком, который первым поспешил поддержать нацизм? Известное дело, им был Сталин, который, вступив в союз с Гитлером, помог ему начать Вторую мировую войну». То же самое сделал и генеральный секретарь Исполкома Коминтерна Георгий Димитров, благословив Гитлера на агрессию против Польши и одобрив телеграммы, отправленные Молотовым Гитлеру, когда тот завоевал Данию, Норвегию, Голландию и Бельгию и всеми силами наступал на Францию. Туоминен пишет, что Молотов поздравил Гитлера от имени советского правительства, а Коминтерн объяснял, что на самом деле Гитлер борется за прогресс человечества, и что противники Гитлера, прежде всего Англия, Франция и, конечно же, США, являются представителями мировых реакционных сил.

На семинаре в Стокгольме, посвященном преступлениям коммунизма, 13 апреля 1999 года выступил с речью кинорежиссер и писатель, президент Эстонской Республики Леннарт Мери. Он сказал: «Тоталитарные режимы, хотя и носили разные мундиры, по характеру были идентичными близнецами. Один учился у другого, развивался, опираясь на другого. Одинаковым был и аппарат репрессий. Нацистская полиция безопасности и советский НКВД развивались на примере друг друга. Безразлично, был ли враг унтерменшем (недочеловеком) или представителем враждебной нации. Безразлично, руководил экономикой страны Госплан или Комитет Шпеера. Безразлично, назывался диктатор фюрером или вождем».

Нацистский и советский режимы доверяли друг другу, ибо воспринимали общие идеалы и имели общие двигающие силы. Пример уничтожения противников своего режима и евреев Германия получила от Красной России. В Советском Союзе был воспринят опыт образцовых концентрационных лагерей, под вывеской „Arbeit macht frei!” («Работа делает свободным!»).

 

ПРИБАЛТИЙСКИЕ НЕМЦЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА РОДИНУ

Примерно через неделю после договоренности Гитлера и Сталина, известной под названием пакта Молотова – Риббентропа, Гитлер призвал остзейских немцев на родину. За короткое время следовало покинуть страну и всем эстонским немцам. Это происходило осенью. Историк Айги Рахи-Тамм пишет, что Эстония потеряла часть своего населения еще до прихода оккупантов. Сразу после подписания пакта Молотова-Риббентропа – 23 августа 1939 года Берлин призвал прибалтийских немцев на свою историческую родину. Отозвавшиеся на первый призыв немцы покинули Эстонию 18 октября, т. е. спустя 57 дней после подписания пакта. По переписи населения 1934 года, в Эстонии проживало 16 346 граждан немецкой национальности. В период репатриации (Umsiedlung) – октябрь 1939 – май 1940 – уехало, по всей вероятности, 12 660. К 1941 году в Прибалтике оставалось значительное количество немцев, поэтому была организована дополнительная репатриация – Nachumsiedlung. В это время Эстонию покинуло еще около 7000 человек. Всего переселенцев могло быть 20 000».

Биолог Якоб фон Икскуль на полуострове Пухту

Вместе с прибалтийскими немцами уехали и эстонцы, в то же время часть немцев осталась в Эстонии. Однако их арестовали и отправили в концлагеря РСФСР или на охраняемые НКВД территории. Немцы должны были селиться в границах Германии, большую часть отправили на оккупированные польские территории.

Этой осенью люди интуитивно чувствовали: что-то должно случиться. Всех немцев отозвали на родину – не для того ли, чтоб дать русским свободу действий в Прибалтийских странах? Чувство страха вызывал и идеализированный прибалтийскими немцами национал-социализм. Профессор Антс Орас пишет: «Война еще только началась и ее развитие было трудно предсказать. Западные державы объединились на принципах свободы и демократии, и мы надеялись, что они будут действовать честно и открыто, хотя им и не удалось спасти Польшу и Финляндию».

Отъезд немцев вызвал разные чувства. Соседкой по парте Эльхонена Сакса была девочка прибалтийско-немецкого проис-хождения, и он ходил провожать ее. Грусть детей была огромна. По-разному отреагировали на это и взрослые. Настроение расста-вания передают воспоминания семьи всемирно известного биолога Якоба фон Икскуля, записанные его супругой Гудруной. В начале лета, казалось, все еще было хорошо.

«Штормило 8 дней, хотя на душе было спокойно. На дворе был слышен шорох старых деревьев и далекий шум моря, но от жизни на острове можно было чувствовать радость жизни», – писал Якоб одному знакомому из Пухту. Было лето 1939. В солнечные дни Якоб сидел на террасе нашего дома и писал свою книгу.

Но эта идиллия продолжалась недолго.

Закончилось лето 1939 года. День рождения Якоба, 8 сентября, мы отмечали в августе, чтобы наши дети, дочь Дана и сыновья Туре и Гёста, могли отпраздновать с нами. У Гёсты отпуск заканчивался. Так мы провели этот последний день рождения на полуострове Пухту, где был еще мир. Гёста, журналист, был серьезен и молчалив. Договор между Гитлером и Сталиным, о котором немецкие газеты, случайно попадавшие на Пухту, писали как о документе, спасающем мир, казался ему знаком приближающейся гибели.

Якоб и я еще ненадолго оставались на острове. До нас, конечно, доходили отзвуки поднимающегося во всем мире шторма, но окружающая нас гармония природы до последнего момента скрывала важность происходящего. Наша жизнь была последней попыткой противостоять судьбе. У нас не было ни телефона и ни радио, поэтому новости до нас не доходили. Наш покой нарушили слова старого кучера-эстонца: «Саксамаа – Польша-бум-бум». Саксамаа, земля саксов, немецкая земля, была в огне войны! Мы не могли знать даже того, как долго будет продолжаться движение пароходов между Эстонией и Германией.

Все это, однако, значило, что мы должны уехать. Над лугами висел густой осенний туман. Где-то за дымкой тумана на пастбище паслась наша чалая лошадь Леда. Чтобы вовремя успеть к поезду, мы должны были ехать на лошади. Но прошло много времени, пока мы нашли ее и запрягли. В утреннем тумане мы покинули Пухту.

Глубоко в память запала каждая деталь этого пути по проселочным дорогам. Над полями еще плыл запах урожая; над подрагивающим овсюгом качались скабиоза, золототысячник, кипрей. Утренний ветер играл с седой гривой кобылы. Уже издалека был слышен пронзительный свисток паровоза узкоколейки. Не хватало слов. Лишь на миг рука прошлась по изящному изгибу лошадиной шеи.

Как последний стих утих шум копыт. В Таллинне распространялся слух, что армия русских готова оккупировать страну. Говорили о 20 000 солдат, потом о 80 000. Решили ехать, прежде всего, к дочери в Финляндию.

Тем временем в Эстонии, а также в Латвии и Литве началось переселение немцев на оккупированные Гитлером польские территории. Марие Сталь-Гольштейн (Marie Staёl-Holstein), подруга молодости Якоба, писала ему об этом «исходе» прибалтийских немцев: «Озабоченные люди спят в своих домах на матрацах, между тем утром появляются толпы покупателей, которые растаскивают их мебель /---/ долгая дорога на корабль между шаткими носилками, старики и больные, плачущие дети, изможденные люди со своими пожитками».

Не все прибалтийские немцы последовали призыву фюрера. Часть оставалась, и от них Якоб узнавал о новостях. Пастор Людиг из местечка Ханила недалеко от Виртсу писал ему: «Жизнь наша течет по-старому, по крайней мере, повседневная жизнь: живем тихо и спокойно. Слава богу, можно работать, а работы больше, чем раньше, ибо в страхе гонений многие оставили свои дома и свои обязанности. Надо держаться за работу и сохранить то, что еще можно сохранить». Война настигла всех, и тех, кто были вынуждены уехать, и тех, кто остался дома. 700-летняя история прибалтийских немцев завершилась.

Александр фон Кайзерлинг в своем письме, адресованном Гудрун фон Икскуль, делится своими мыслями (письмо хранится у отца моего друга Гёсты Брунов, сына дочери Гудрун),

14.10.1939.

Все смотрят в будущее с пессимизмом. Лишь некоторые деревенские «красные» радуются. Эстонцы с горечью наблюдают за уезжающими немцами, как за крысами, покидающими тонущий корабль. Удивляюсь, что сам я еще спокоен, являясь практически единственным немцем, который остался в Эстонии. Больше всего удивляет паника и животная массовая истерика, притупившая здравый ум прибалтийских немцев. Страх перед «красными» не является единственной причиной. Гитлер внушил им оставить все, что дорого. Сравнение с бегством евреев из Египта не было бы правильным. Вспоминается одна сказка об охотнике на крыс из Гамельна („Der Rattenfänger aus Hameln”). Если б у меня была семья, я бы остался здесь. Но теперь я вынужден покинуть страну. Хотелось бы в Швецию. Кажется, не совсем верно оставлять эстонцев в беде, мне стыдно смотреть им в глаза.

Спустя шесть недель война достигла и Финляндии. Кайзерлинг в том же письме писал о том, что его дом не подошел для расквартирования Красной армии, но зато подошла дача Якоба фон Икскуля. Чтобы дом не манил сюда солдат даже зимой, Кайзерлинг разобрал в своем доме кафельные печи.

 

НАЧАЛО ОККУПАЦИИ

16 июня 1940 года в 14.30 народный комиссар иностранных дел Советского Союза Вячеслав Молотов пригласил к себе посла Эстонии Аугуста Рея и предъявил ему ультиматум советского правительства. В ультиматуме содержалось обвинение, что Эстония якобы заключила антисоветский военный союз с Латвией и Литвой и тем самым грубо нарушила договор о взаимной помощи. В ультиматуме требовалось, чтобы в Эстонии было создано новое правительство, которое может и хочет следовать требованиям договора, и согласилось бы с размещением советских войск на стратегически важных территориях Эстонии. Молотов потребовал ответа эстонского правительства уже к вечеру того же дня. Эстонское правительство видело, что не стоит надеяться на помощь извне, и во избежание напрасного кровопролития согласилось с предъявленными требованиями. В 1940 году вооруженная до зубов Красная армия (130 000 солдат) вошла в Эстонию, Латвию и Литву. К 17 июня Эстония была окончательно оккупирована.

Очень точно описывает эту обстановку Леннарт Мери. К вечеру 17 июня народный комиссар Молотов пригласил к себе посла Германии в СССР Шуленбурга, высокого, под 2 метра, немецкого аристократа, и от имени советского правительства передал ему «самые горячие поздравления» в честь выдающихся побед немецких войск. (Германия к тому времени оккупировала Францию.) И продолжал: «Теперь следует покончить с интригами в Прибалтийских странах, с помощью которых Англия и Франция пытались посеять вражду и недоверие между Германией и Советским Союзом». Шуленбург помнил наизусть текст секретного протокола. «О боже, – подумал Шуленбург, – не прошлой ли осенью русские ввели в Эстонию 30 000 солдат? И что подразумевает Молотов под интригами Англии и Франции? Ведь еще осенью провели территориально-политическую передислокацию советских военных баз в Прибалтике, в границах сфер интересов России». Лицо Шуленбурга не выразило удивления.

Рукопожатие Молотова было крепким и горячим. Народный комиссар добавил, что «для окончания разногласий» он отправил в прибалтийские государства своих специальных уполномоченных Деканозова (в Литву), Вышинского (в Латвию) и Жданова (в Эстонию). Это трио было хорошо знакомо Шуленбургу. У посла не было вопросов.

Прибытие уполномоченного Иосифа Сталина Андрея Жданова (второй справа) в Таллинн. 19 июня 1940 года

Специальный уполномоченный Жданов прибыл в Таллинн ранним утром 19 июня, спустя два дня после вступления Красной армии на территорию Эстонии. По распоряжению полиции окна на улице Пикк были закрыты, тем самым он мог смело ехать в посольство, расположенное напротив кондитерской Георга Штуде (в настоящее время здесь находится кафе «Майасмокк», или «Лакомка»). Уполномоченный не терял времени даром. В час дня он был у президента Константина Пятса и ошеломил его вестью, что новым премьер-министром станет известный пярнуский врач и менее известный поэт Йоханнес Варес-Барбарус. Президент пытался возразить, в действительности же он был в Кадриоргском дворце заложником, и 21 июня Жданов решил его слегка пугнуть посредством демонстраций и броневиков. Поздно вечером 21 июня было объявлено новое правительство. В нем не было ни одного коммуниста, и в первое время это рассеяло в людях беспокойство. В Эстонии к тому времени оставалось 130 коммунистов, да и из России их было не привезти, так как в годы государственного террора они были расстреляны, погибли от голода или просто сгипули где-то в концлагерях (об этом пишет живший в Москве финский коммунист и член Коминтерна Арво Туоминен). Новый премьер-министр Варес в своей декларации и докладе подчеркивал, что независимость Эстонии гарантирована пактом о взаимной помощи, заключенным между Советским Союзом и Эстонией 28 сентября 1939 года, и что правительство в своей деятельности руководствуется Конституцией Эстонской Республики и слухи о возможной советизации не соответствуют действительности. И это утверждение внушало спокойствие.

В ультиматуме, представленном лишь несколько дней назад, а именно 16 июня, Эстония, Литва и Латвия были обвинены в планировании военного союза для нападения на СССР. Москва даже точно знала, что органом печати подстрекателей к войне является газета „Revue Baltique”. Теперь же бывшие «подстрекатели», объединенные вокруг газеты, стали членами кабинета, историк Ханс Круус был назначен на должность заместителя премьер-министра, археолог Харри Моора стал министром образования, ученыйэкономист Юхан Ваабель – министром финансов и т.д. Казалось, что все в порядке. Казалось, что новые правители считаются с журналистикой и мнением эстонцев.

5 июля 1940 года был издан подписанный Константином Пятсом и Йоханнесом Варесом декрет о выборах нового Рийгикогу 14 и 15 июля, уже через девять дней. Закон о Государственном представительном собрании разрешал проводить выборы только по истечении 35 дней после объявления о выборах, и в параграфе 99, абзац 2 стояло: «Президент Республики не может утвердить декретом или изменить /---/ выборы Государственного представительного собрания или закон о формировании Государственного совета». Леннарт Мери пишет: «Таким образом, организованные по сценарию Жданова выборы были противозаконными, тем самым, несостоятельными. Будучи одним из авторов Конституции, президент прекрасно знал об этом. Так как в дворцовом плену у него не было никакой возможности оказать влияние на политическую жизнь, он выбрал для борьбы против диктата оккупационных властей единственное оставшееся оружие: конституционную логику».

Но этим дело не закончилось. Манипулируя законом о выборах, для выставления кандидатов в депутаты давалось 4 дня. Окружные комиссии имели право принимать или отвергать мандаты кандидатов. Кандидаты не имели права подавать апелляцию в Верховный суд. Бюллетень для голосования мог опустить в урну только член предвыборной комиссии. Формирование Центрального избирательного комитета было передано в ведение Рийгикогу. Правительство Вареса формировало его таким образом, чтобы в нем были представлены коммунисты, состоящие в Союзе трудового народа Эстонии (СТНЭ), созданном КП(б) Эстонии. Несмотря на нарушения Закона о выборах и запугивания, зарегистрировалось 79 независимых кандидатов. Для Жданова это было неприятным сюрпризом, поэтому была проведена акция устрашения, вследствие чего 9 независимых кандидатов отказались от выдвижения своей кандидатуры. Бюллетени 70 кандидатов Жданов приказал считать недействительными. Позднее все независимые кандидаты были арестованы и уничтожены. Остались в живых лишь те несколько человек, кому удалось бежать за границу. Выборы прошли по сценарию Жданова. Все голоса получил Союз трудового народа Эстонии. Ни в одной из предвыборных платформ не было требований к изменению Конституции или к объединению с Советским Союзом. Вторая палата парламента – Государственный совет – вообще не была созвана.

Государственная дума (в советских документах так называлось Государственное представительное собрание – прим. редактора) собралась 21 июля и в тот же день объявила о преобразовании государства в Эстонскую Советскую Социалистическую Республику. Уже на следующий день Государственная дума приняла решение просить Верховный совет СССР о принятии Эстонии в состав Советского Союза.

Моя тетя Хельди рассказывала, что когда пришла Красная армия, хозяева хуторов плакали. «Мы все знали, что это конец Эстонской Республики».

 

ГОД 1940: «ТОРЖЕСТВО ОБЪЕДИНЕНИЯ» И САМАЯ СПРАВЕДЛИВАЯ СУДЕБНАЯ СИСТЕМА В МИРЕ

В 1970 году в Америке были изданы воспоминания Никиты Хрущева „Khrushchev Remembers”. Автор книги пишет в ней, что «аннексировали Литву, Латвию и Эстонию, немного позднее Украину и Белоруссию». По его словам, это было «радостное объединение» с Советским Союзом. По словам Хрущева, процесс объединения начался тогда, когда Муссолини напал на Грецию, а Гитлер напал на Югославию, оккупировал Норвегию и тем самым приблизился к северной границе Советского Союза, к Мурманску. «Лишь после этого начали переговоры с прибалтийскими странами, ибо нужна была уверенность, что прибалтийские государства не нападут на Советский Союз». Редактор книги Эдвард Крэнкшоу (Edward Crankshaw) признается в своем комментарии, что Норвегия была оккупирована в апреле 1940, Муссолини напал на Грецию в октябре 1940, Гитлер на Югославию – в апреле 1941. Россия же захватила Прибалтийские республики в июне 1940.

Как долго продлится медовый месяц?

Происходящее в Прибалтике радовало Сталина, и по возвращении из Киева в Москву он поделился своей радостью с Хрущевым. Довольным было все Политбюро. Причиной радости было то обстоятельство, что увеличились территория и численность населения СССР, и что под контроль большевиков перешло побережье Балтийского моря и морская граница.

Притязания Советского Союза Крэнкшоу считает циничными. «Все три прибалтийских государства стали частью России в начале XVIII столетия, в 1918 году они отделились и объявили себя независимыми. Они были более развиты, нежели Россия, и не похожи на другие страны, например, на Украину. Их сельское хозяйство, экономика и общая культура были достаточно жизнеспособными. Для крестьян и рабочих все это было мгновенно потеряно – люди стали советизироваться».

По словам Хрущева, прогрессивным стремлением большевиков была забота о народах другого происхождения (по сравнению, например, с украинцами и белорусами, у которых были крепкие связи с русским). «Конечно, между народами Литвы, Латвии и Эстонии, с одной стороны, и населением Западной Белоруссии и Западной Украины – с другой, нельзя ставить знак равенства. Ведь в Прибалтике жили не части народов СССР, а отдельные народы. Но они обрели теперь возможность жить так, как жили в СССР все рабочие, крестьяне и интеллигенция. Для народных масс Прибалтики это был большой успех».

В своих мемуарах Хрущев пишет, что процесс советизации проводился ими последовательно, как это происходило на Украине и в Белоруссии. Рабочий класс и крестьянство Прибалтийских республик знали, что они начнут уничтожать эксплуатирующий класс; в России это было уже сделано, и это происходило со всеми народами, которые были на пути к Советскому Союзу.

По утверждению Хрущева, государственные руководители Эстонии, Латвии и Литвы бежали вместе с буржуазией, кто же не успел этого, освободил место для нового правительства. Правительства этих стран были против Советского Союза, но так как Коммунистическую партию легализовали, то эти прогрессивные силы донесли идею дружбы с Советским Союзом до масс. Люди прибалтийских государств сами чувствовали необходимость быть частью Советского Союза. По словам Хрущева, все происходило законными путями, демократическими методами, следуя юридическим формальностям. В результате этого процесса произошло объединение народов Прибалтики в многонациональную семью Советского Союза.

«Мы тогда безоговорочно прославляли прозорливость Сталина, его государственную мудрость, его заботу о государстве, умение решать вопросы укрепления СССР и создания еще большей неприступности наших советских границ. Шутка ли сказать, мы вышли к Балтийскому морю, перенесли на запад те границы, которые проходили близ Киева. Ну, а то, что мы заключили с немцами пакт о ненападении, то, думаю, абсолютное большинство членов партии воспринимало это как тактический шаг.

/---/ что начнется война между Германией, с одной стороны, Францией и Англией – с другой. Возможно, Америка тоже будет втянута в войну. Мы же будем иметь возможность сохранить нейтралитет и, следовательно, сохранить свои силы», – пишет Хрущев.

 

СТАЛИНСКАЯ ТЕОРИЯ ИЗМЕНЧИВОСТИ И ВИДООБРАЗОВАНИЯ РОДА, С ПОМОЩЬЮ КОТОРОЙ МОЖНО ИЗМЕНИТЬ И ЭСТОНЦЕВ

Карл Маркс утверждал, что критерием истины являются практические результаты. «Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, – вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос».

Английский историк и философ Джонатан Гловер (Jonathan Glover) отмечает, что хотя эти тезисы не отвергают достижения объективной истины, но, по Марксу, стремление к истине не всегда важно. И по критериям Маркса результатом таких практик стало подчинение истины политической стратегии. В Советском Союзе заметили, что такие предпочтения могут оказать свое влияние даже на науку – от биологии до правоведения.

В биологии теория Ламарка об эволюции живой природы оказалась более марксисткой, нежели генетика Менделя.06 Ламаркизм считает возможным, что в результате общественных изменений могут быть наследованы приобретенные изменения, происходящие в самом человеке. Представления Ламарка не были связаны с советскими открытиями, но они были интерпретированы соответственно системе советского сознания. Сталинский биолог Трофим Лысенко констатировал, что ламаркизм является истинной теорией: среда влияла на генетику животных и растений. Он подстраивал эту теорию к сельскому хозяйству, отказавшись от применения так называемого «фашистского искусственного отбора» в развитии животных и растений. «Лучше пренебрегать доказательствами, нежели не быть против фашизма», – пишет Гловер.

Отсюда и родовая теория Сталина об эстонцах, латышах и литовцах: это нежелательные элементы, их следует ликвидировать. Те, кто выжили, им досталась честь – их приняли в многонациональную семью народов Советского Союза. Позднее, после оккупации Прибалтики немцами, по советским понятиям, они превратились в фашистов. Были введены новые экспериментальные процессы ликвидации нежелательных элементов, пока не родится новый советский человек – homo soveticus.

Сталин обладал опытом, как последовательно, с помощью незаметных квантитативных изменений достигать быстрых и ошеломляющих результатов. Советские биологи открыли, что в растениях происходят такие качественные изменения, когда один вид может перейти в другой. Сталин видел, как из яблони вырастает апельсин. Теперь этот эксперимент был введен и в юридическую практику, его провели на народах Советского Союза – и результативно. В 1940 году пришло время проводить испытания на эстонцах, латышах и литовцах.

Советский Союз впервые оккупировал Эстонию 17 июня 1940 года, но еще до начала экспериментов в Эстонии и других странах Балтии Сталин поздравил своего друга Гитлера в честь его побед.

18 июня 1940 – день, когда моей маме и ее сестренке-близнецу исполняется 10 лет

Сталин поздравляет Гитлера. Письмо Сталина Гитлеру очень сердечное, он поздравляет его в честь победы над Францией (14 июня 1940 г.). Письмо передал фюреру нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов. В действительности же, после опыта в Финляндии, Сталин боится даже представить, что случится, когда немецкие дивизии пойдут против Красной армии. Пока же мир с Гитлером является неизбежным, тем более, идет захват Балтийских стран.

Эшелоны с зерном и коммунистами от Сталина

Москва, октябрь 1940.

Решив во что бы то ни стало понравиться Гитлеру, Сталин добавил к эшелонам, везущим в Германию зерно и сырье, еще несколько вагонов в подарок. Таким образом он передает гестапо немецких коммунистов, бежавших из Германии от нацистской власти. Этих людей везут из ГУЛАГА сразу в немецкие концентрационные лагеря.

 

ВОЕННЫЕ ТРОФЕИ, ПОЛУЧЕННЫЕ В СТРАНАХ БАЛТИИ

В первые месяцы 1940 года Москва оставалась одной из немногих столиц, не затронутых войной. Виктор Кравченко пишет, что это положение восхвалялось как «пример мудрости нашего великого руководителя и учителя». Вести о войне печатались в газетах мелким шрифтом на последней странице, как будто они совсем не интересовали москвичей. Однако их читали в первую очередь, с большим усердием, сомневаясь в душе, что Россия останется не затронутой военными проблемами. Может быть, это было то самое чувство неуверенности, что придавало особый размах культурной и социальной жизни города зимой этого года. Признаки войны проявлялись в Москве и в другом плане. Черный рынок процветал. Государство продавало товары всем, кто мог заплатить достаточно большую сумму; магазины были полны необычным иностранным товаром. В продаже появились костюмы, платья, обувь, сигареты, шоколад, печенье, сыр, консервы и многое другое. Этот переизбыток поступал из стран, захваченных Красной армией. Вначале первоклассный товар поступал из Польши и Финляндии, позднее из стран Балтии.

Согласно пропаганде, Советский Союз «освободил» эти территории от капиталистической эксплуатации и нищеты. Москвичей по-настоящему возбуждала возможность покупать в своей социалистической столице чудеса капиталистического производства. Тысячи советских чиновников щеголяли награбленной «элегантностью» и распространяли слухи о том благосостоянии, которого достигли эти страны благодаря Красной армии.

 

ВВЕДЕНИЕ В ЭСТОНИИ СОВЕТСКОГО ПРАВА: «ПРИЗНАНИЕ ОБВИНЯЕМОГО – ЦАРИЦА ДОКАЗАТЕЛЬСТВ»

25 августа 1940 года, в день принятия Эстонией подготовленной в Москве Конституции Эстонской ССР, которая в числе прочих утвердила и основы юридической системы ЭССР, председатель Президиума Верховного Совета ЭССР Йоханнес Варес-Барбарус обратился к Верховному Совету СССР с заявлением о введении в молодой братской республике Уголовного кодекса старшего брата Советской России.

Невролог и психолог Хейно Ноор, исследовавший советскую юридическую систему с точки зрения социальной психологии, отмечает, что советский уголовный кодекс предполагал наказания, которые якобы по просьбе самих эстонцев стали применяться на территории Эстонии.

«В 1937–1938 годах инициатор массовых убийств Андрей Вышинский, действующий под именем генерального прокурора Советского Союза, ввел в действие псевдоюридическую доктрину, означающую для обвиняемого презумпцию, или вероятность вины – вину обвиняемого не надо было доказывать, потому что, если советские органы власти задержали, арестовали его, значит, он виновен. После оккупации Эстонии, Латвии и Литвы и здесь была введена в строй гигантская система безопасности, использовавшая физическую и моральную пытку для получения признания, рутинного вымогательства информации или доноса. Физическую пытку в Советском Союзе называли методом физического воздействия. В шифротелеграмме от 20.01.1939, подписанной Сталиным, подчеркивается: «ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод». Подобные методы воздействия Сталин приказал применять в дальнейшем для разгрома классового врага. Партийным руководителям было приказано контролировать использование таких методов в должном количестве и должным порядком. Такая трактовка была шоком для цивилизованных граждан трех Прибалтийских республик. На родине этих людей возводились подвалы для пыток и тюрьмы. Для тех, кому были дороги дом и родные, осквернение святого означало и оскорбление их чувства собственного достоинства. Людям пытались привить чувство вины. И сегодня, благодаря советской пропаганде, на Востоке и на Западе распространяется отношение, что эстонцы сами виноваты, ибо они были «агентами фашистов»».

В советском правоведении происходило такое же отрицание объективной истины, как и в биологии. Произведение Андрея Вышинского «Теория судебных доказательств в советском праве» получило Сталинскую премию первой степени.

Хейно Ноор и сам находился «под революционно-бдительным вниманием советского народа». «Я должен был доказать, совершенно один, без адвоката, что я не виновен, и что на самом деле являюсь убежденным сторонником Советского Союза. Арестованный человек должен был доказать невозможное – образно говоря, должен был доказать, что он не верблюд. И, правда, в ходе пыток мне и самому начинало казаться, что я верблюд, мне легче, если я признаю себя виновным. По теории Вышинского, это и было материалом доказательства – главным аргументом было признание самого человека. Достаточной причиной для обвинений было то, что ты был арестован орденом Феликса Дзержинского, называемого тогда ЧК и известного сегодня как КГБ. Целью такого процесса являлось доказательство официальной лжи.

Александр Солженицын в первой книге «Архипелага ГУЛАГ» пишет:

«Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет через двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие, будут сжимать череп железным кольцом, опускать человека в ванну с кислотами, голого и привязанного пытать муравьями, клопами, загонять раскаленный на примусе шомпол в анальное отверстие («секретное тавро»), медленно раздавливать сапогом половые части, а в виде самого легкого – пытать по неделе бессонницей, жаждой и избивать в кровавое мясо, – ни одна бы чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в сумасшедший дом». [74]

Рисунок майора Данцига Балдаева, более 30 лет прослужившего в советских тюремных лагерях

В поисках классового врага было важно сформулировать, что весь этот террор происходит исходя из интересов рабочего класса. Следовало вменить всем чувство вины. Если ты не был реальным бандитом, то в любом случае был подозрительной темной личностью, и это должен был признавать ты сам.

Солженицын пишет, что было бы ложью утверждать, что в 1937 году «открыли», что признание обвиняемого важнее любого факта или свидетельства. Такая ситуация сформировалась еще в 1920-х годах. Просто в 1937 году «о блистательном учении» Вышинского узнала и широкая общественность. Раньше с ним знакомили только следователей и прокуроров Советского Союза для усиления твердости их духа и морали. Народ же узнал об этом учении только спустя 20 лет, когда оно стало поливаться грязью в газетных статьях как широко и давно всем известное.

Только тогда выяснилось, что в этом известном жестокостью 1937 году Андрей Вышинский подчеркивал в духе диалектики, что для человечества никогда не возможно установить абсолютную истину, а лишь относительную. «И отсюда он сделал шаг, на который юристы не решались две тысячи лет, что, стало быть, и истина, устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь относительной, поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы все равно никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном смысле».

Вероятно, это диалектическое утешение было психологически важно для самого Вышинского, нежели для слушателей. Крича с трибуны прокурора «Всех расстрелять как бешеных собак!», понял он – жестокий и мудрый – что подсудимые невиновны.

Не надо было терять время для поиска абсолютных доказательств вины и надежных свидетелей; все доказательства вины относительны, и свидетели могут противоречить друг другу. «Доказательства же виновности относительные, приблизительные, следователь может найти и без улик и без свидетелей, не выходя из кабинета, «опираясь не только на свой ум, но и на свое партийное чутьё, свои нравственные силы» (то есть на преимущества выспавшегося, сытого и неизбиваемого человека) «и на свой харакатер» (то есть, волю к жестокости)!». Солженицын пишет, что, «развиваясь по спирали, выводы передовой юрисдикции вернулись к доантичным или средневековым взглядам. Как средневековые заплечные мастера, наши следователи, прокуроры и судьи согласились видеть главное доказательство виновности в признании ее подследственным».

Казалось, что через советскую юридическую систему вся цивилизация Эстонии получила смертельный удар. Аресты, пытки, расстрелы – террор происходил бесшумно, просто люди терялись. Изменилась психологическая атмосфера всего общества. Многие верили, что все это является временным, плохим сном. Признаний достигали, используя сталинские методы: бейте, бейте, бейте до тех пор, пока не получите признание. Если не получите признания, отвечаете своей головой.

Согласно доктрине генерального прокурора Советского Союза Андрея Вышинского, эстонцы были виновны уже лишь за буржуазный общественный порядок.

Одним из важнейших вопросов при массовых убийствах является то, против каких групп направлены репрессии и депортация. По мнению специалиста по международному праву Лаури Мяльксоо, широко распространено ложное мнение, что коммунистические репрессии ограничиваются лишь истреблением враждебных, отдельно взятых социальных групп. За гонениями против враждебных политических групп в коммунистических странах в действительности часто скрываются и другие цели, например, давление других национальных или конфессиональных групп.

Мяльксоо пишет, что советские репрессии в странах Балтии были направлены против тех, кто не хотел Советов. На первый взгляд, это может быть любая политическая или социальная группа, например, кулаки в самом Советском Союзе. В то же время, «антисоветские элементы» в оккупированных Прибалтийских республиках имели совершенно другую направленность, нежели в остальном СССР. Списки репрессированных в июне 1941 года показывают, что в политическую группу, против которой были направлены репрессии, входили все национальные группы стран Балтии, аресты и депортация затронули все социальные слои. Антисоветскими элементами автоматически считались все те, кто до и после оккупации были сторонниками независимости Эстонии, Латвии и Литвы. Советский Союз рассматривал период независимости Балтийских республик (1918–1940) как контрреволюционное время и рассказывал о революционном восстановлении советской власти. «Правовой основой» для смертных приговоров и высылки в лагеря РСФСР служил Уголовный кодекс 1926 года, который в странах Балтии вступил в действие с декабря 1940 года. И хотя Советский Союз еще в 1920 году признал de jure Прибалтийские республики, верность независимым республикам позднее он рассматривал как преступление. При этом исходили из знаменитой статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР (антисоветская деятельность). После уничтожения людей и депортаций в странах Балтии началось явление, называемое самим СССР культурным геноцидом, означавшим запрет или ограничение на использование родного языка в общественных местах и частной жизни, уничтожение исторических и религиозных памятников, музеев и библиотек. Людей, живущих в странах Балтии, следовало изменить, превратить в т.н. советских людей. Для того же, чтобы остаться в живых, следовало изменить идентичность.

После введения Уголовного кодекса РСФСР на территории Эстонии, Латвии и Литвы начались массовые убийства. Тем же, кто оставался в живых, пришлось принять новую веру и начать полный тягостей путь перевоспитания в нового человека.

 

НОРМАЛИЗАЦИЯ ИЗВРАЩЕННОЙ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

Когда добросовестный человек, воспитывавшийся в западной правовой системе, читает Уголовный кодекс Советского Союза, с первого взгляда он кажется вполне понятным. Но если научиться читать почерк Сталина, выясняется, что тексты закона были кулисами всей советской системы.

Это пример того, как осознанно и грубо можно злоупотреблять законом. Тоталитаризм не означает того, что нет законов, а то, что они используются неправильно – закон используется для маркировки людей. Советская юридическая система была связана с психологической драмой Сталина и действовала исходя из его чувства страха и ненависти, а также из простого желания гарантии своей власти. Пытка являлась частью сталинской стратегии войны против правды и права. Идеология большевиков оправдывала пытки. Язык больше не служил средством общения и самовыражения, а был маркировкой пропасти между системой и действительностью. Это был литургический язык, каждая формулировка которого указывала на принадлежность оратора к системе и вынуждала собеседника присоединиться к нему.

И сегодня исследования, рассматривающие советское право, могут быть юридически не вполне состоятельными. В течение всего оккупационного времени, в т.ч. и в годы немецкой оккупации (1941–1944), в Эстонии не существовало характерного для западного общества правового поведения и гуманного понятия о праве. Когда Эстонию оккупировали, вступил в действие Уголовный кодекс РСФСР, отметивший один этап оккупационного времени. Наконец, извращенность правовой системы стала нормальной. Наказание людей, клевета и заключение в тюрьму стали выглядеть естественными, этим занималась уже советская пропаганда. Человек всегда ищет в своей жизни равновесия и, в конце концов, – ко всему можно привыкнуть, жизнь диктует свои законы. Советский Союз во главе со Сталиным вел себя после оккупации Эстонии таким образом, как будто и не существовало эстонского правопорядка.

Готовя фильм, я иногда сталкивалась с ситуацией, которая заставляла меня сомневаться во влиянии произведений Оруэлла, Кестлера, Солженицына, Конквеста, Аппельбаум и др. на широкую общественность; чтение этих произведений предоставило бы личностный подход многим людям, занимающимся материалами допросов НКВД. Легко сказать, что сталинизм был плохим, труднее заниматься его исследованием. Беря интервью у историков, меня порой удивляло, что к советским материалам не всегда относились критически. Я осмеливаюсь выразить это здесь в своей книге, ибо вопрос касается жизни людей.

Безразличное отношение к источникам НКВД напоминает мне татуировальный аппарат Кафки, механическими движениями робота гравировавший обвинение прямо на теле человека. Кафка в своей новелле «В исправительной колонии» предвидел опасность такой примитивной и механической картины мира – правовая система рассматривается как часть движущегося механизма. Правовое поведение рассматривается не с точки зрения человека, имеющего разные мотивы действий; подобная точка зрения отсутствует в некоторых научных текстах, рассматривающих как советский, так и немецкий террор и пропаганду.

Правовед и историк Энн Сарв в оккупационное время был членом подпольного Национального комитета. Он испытал на себе как нацистский концлагерь Штутгоф, так и советский лагерь в Воркуте. Он говорит, что больше всего боится наивной веры молодых людей, не сидевших в тюрьмах, протоколам допросов НКВД. Сарв напоминает, что историк обычно является продуктом своего времени, который исходит из своей культуры, симпатий и антипатий; на него могут оказать бессознательное влияние и стереотипы, например, марксизм-ленинизм, и, проще говоря, хотя нет ни одного полностью объективного исторического описания, но есть важные методы и правила, которыми нельзя пренебрегать. Тем самым, при изучении источников надо учитывать то, при каких условиях создавались эти документы. Нельзя признавать за истину протоколы допросов, создававшиеся с определенной целью и определенными методами, это значит, при физическом и моральном воздействии. При этом на допросах обвиняемому приписывались слова, которых он не говорил.

НКВД проводил в жизнь свою идеологию с величайшей последовательностью; теория, проводимая через вопросы, терминологию и искусственно искаженные ответы каждого протокола, утверждала, что у нас не было и не могло быть никакой борьбы за независимость Эстонии и стремления к самоопределению. Энн Сарв перечисляет выражения, использовавшиеся на допросах в адрес допрашиваемых: «верные рабы мирового капитализма, ведущие подрывную работу», «шпионы западных стран», «обреченный на гибель немногочисленный класс бандитов, богачей, кулаков и других негодяев, отчаянно борющийся за свои бывшие привилегии». «Настоящий» же эстонский народ ненавидел их всех и горячо любил советскую власть.

По словам Энна Сарва, в настоящее время проблемой является и то, что сегодня сильно влияние тех исследователей, которые сравнивают документы КГБ и затем их с легкостью пересказывают, и для которых воспоминания свидетелей являются более сомнительным источником, нежели сохранившиеся (или выборочно предоставленные КГБ) архивные документы. По мнению Сарва, надо рассматривать, как действовала советская правовая система по отношению «к преступникам»: 20 часов непрерывного допроса, три «долбача» КГБ против одного заключенного, избиения, длящиеся месяцами недосыпания. КГБ хотел создать представление, что избиение допрашиваемых было запрещено, и для физических пыток требовалось решение комиссии. Для официального же избиения было важно, чтоб допрашиваемый отрицал важные обстоятельства, которые, якобы, КГБ уже знал. Это отрицание называлось «продолжением борьбы против советского государства». Энн Сарв рассказывает, что сеанс избиения организовывала команда, руководимая в большинстве случаев заведующим следственным отделом Иделем Якобсоном. «Кажется, он отвечал за то, чтоб человек не умер. Если мужчина или женщина не признавались, его периодически обливали водой и снова продолжали. Были ситуации, когда, под конец, жертву в полубессознательном состоянии заставляли подписывать признание, поддерживая ручку в руках обвиняемого. В конце сеанса жертве оказывалась медицинская помощь. Иногда его помещали в камеру, чтоб дать урок какому-то заключенному. Врачом в подвале пыток бывшего главного здания НКВД, расположенного тогда на улице Пагари, была некая Дачкова или Даткова, муж которой был одним из самых жестоких следователей».

Допрос проводился на русском языке. Так как большинство подследственных не знало русского языка, использовались переводчики. Протоколы допросов тоже составлялись на русском языке. Переводчики оказывали следователям эффективную помощь в представлении всего материала, обязательного «соуса», означавшего принудительный перевод всего признания в терминологии КГБ и последовательное и вынужденное искажение выражений с «государственной» точки зрения. Например, песни, будто эстонский народ любил советскую власть и что борец против Советского Союза – «агент капиталистической заграницы», «наемный работник иностранной разведки», «классовый враг» или (очень редко) «наивный человек, умело обманутый иностранным врагом».

06 Ламаркизм – первая материалистическая теория эволюции, разработанная французским биологом Жаном Батистом де Ламарком (1744–1829). За основу эволюции Ламарк принимал характерную для организма способность к усовершенствованию и приспособлению. Менделизм – теория наследственной генетики, основанная на законах, открытых австрийским биологом Грегором Иоганном Менделем (1822–1884). Согласно этой теории, признаки организма определяют независимые друг от друга и свободно комбинирующие факторы наследственности.