#i_030.jpg

Невролог и психолог Хейно Ноор, уже после восстановления независимости Эстонии изучавший диагнозы президента Пятса (у Хейно Ноора имеется и копия свидетельства о смерти президента), обеспокоен тем, что люди, занимающиеся сегодня исследованием советского периода, не всегда осознают то, что означала психиатрия в советское время. «Повторяется то, что записано системой, но не исследуется, что стоит за написанным. Те, кто остались в живых в лагерях и вернулись домой, молчали о том, что они видели, слышали или пережили. Дома эстонцев до сих пор наполнены молчанием. Террор и убийства разрушили эстонское общество». Выражение «принудительное лечение» в советской психиатрии использовалось в политической борьбе. Ибо человек с «нормальной психикой» не отрицал советского порядка. Кто был против советской системы, тот был уголовным преступником. Его в основном наказывали по статье 58 Уголовного кодекса. Советское право было особенным, его Уголовный кодекс был «царицей правосудия», как выразился составитель этого кодекса генеральный прокурор СССР Вышинский. Если человека следовало признать уголовником, а повод не удавалось придумать, его помещали в психиатрическую больницу. Для этого у НКВД имелись специальные психбольницы.

Хейно Ноор говорит, что президент Эстонии Константин Пятс по советским законам был как уголовником, так и психическим больным, и его изолировали в спецбольнице, находящейся под контролем НКВД и называемой в народе «психушкой» (психиатрическая больница НКВД). Там на человека воздействовали химическими методами, специалисты по советской душе делали его недееспособным. При необходимости, формировали новую личность. Нужные для этого методики создавались в Москве, огромном Институте психиатрии имени Сербского.

Говоря о советском периоде, о репрессиях, особенно важно осознать преступную семантику советской системы. Вероятно, трудно проследить семантику советской системы даже у нас в Эстонии, насквозь пропитанной такой терминологией. Потому важно заметить, что стоит за этими психиатрическими процедурами и методами допросов, которые испытывались и на президенте Эстонии. Какие истины создавались при помощи этих методов. И хотя в начале 1990-х годов Советский Союз распался, его архивные материалы до сих пор просачиваются «нефильтрованными» в исторические исследования.

В 2004 году в Хельсинкском университете защитил докторскую диссертацию историк Маргус Ильмъярв. Название его диссертации «Безмолвное подчинение. Внешнеполитическая ориентация Эстонии, Латвии и Литвы и потеря независимости. С середины 1920-х годов до аннексии» (Hääletu alistumine. Eesti, Läti ja Leedu välispoliitilise orientatsiooni kujunemine ja iseseisvuse kaotus. 1920. aastate keskpaigast anneksioonini). 8 июня 2006 года в газете «Ээсти Экспресс» (Eesti Ekspress) я нашла следующую новость: «Новым директором Института истории Таллиннского университета станет историк Магнус Ильмъярв. /---/ Ильмъярв получил известность своим основательным исследованием внешней политики довоенной Эстонии и роли тогдашнего руководителя государства Константина Пятса. В своей колоссальной монографии Ильмъярв показал, как в тени официального нейтралитета Эстония проводила политику, ориентированную на Германию, и согласилась с советской оккупацией потому, что этого желал Гитлер. /---/ Ильмъярв описывает в своей книге, что Пятс стал зависимым от Москвы еще в 1920-х годах, получая за консультации плату от русских». Исследование Ильмъярва в основном опирается на российские архивные материалы.

Два года раньше, в 2002 году, на основе неопубликованной диссертации Ильмъярва вышла книга финского историка Мартти Туртола „Presidentti Konstantin Päts. Viro ja Suomi eri teillä” (Президент Константин Пятс. Пути Эстонии и Финляндии). На это произведение очень живо отреагировала как финская, так и эстонская пресса. Министр иностранных дел Финляндии Эркки Туомиоя в колонке своего сайта «Молчаливое подчинение советской оккупации» писал, что диссертация Магнуса Ильмъярва – интересный пример сотрудничества соседних территорий в области истории: автор исследования является эстонцем, диссертация напечатана в Таллинне, она защищена на факультете политических наук университета г. Хельсинки, издана шведским издательством в серийном издании Стокгольмского университета и основывается на источниках из российских архивов. По словам Туомиоя, причиной этого является не международная открытость исторической науки, а скорее ограниченный национализм, затрудняющий в Эстонии работу критически мыслящего ученого, такого как Ильмъярв. «Развитие Эстонии, приведшее в 1940 году к оккупации, и роль самих эстонцев в этом процессе – это настолько эмоциональная тема, что стремящееся к открытости и объективности исследование в этой стране не может искать легких путей. Об этом говорит и реакция в Эстонии на прекрасную и уравновешенную биографию Константина Пятса, написанную Мартти Туртола. Некоторым не понравилось, что писалось о странных довоенных коммерческих сделках первого эстонского президента Константина Пятса и контактах с Советским Союзом». Туомиоя опирается на слова Ильмъярва и утверждает, что в Эстонии Туртоле ставится в укор то, что он излишне рылся в архивах вместо того, чтоб писать свое произведение на основе воспоминаний и беженцев. Последнее утверждение ставит мемуары беженцев под сомнение. Туомиоя упрекает страны Балтии в том, что они считали себя пешками великих держав и не хотели видеть свою роль в борьбе за независимость. Кроме того, руководство Эстонии ориентировалось в 1930-х годах на Германию. Туомиоя ссылается на открытие, сделанное Ильмъярвом в одном из российских архивов, будто бы Константин Пятс получал деньги от Российского нефтяного синдиката.

Я очень основательно изучила работу Ильмъярва, надеясь получить из нее историко-политическую фоновую информацию для своего фильма, которая помогла бы сориентироватьв идейно-практических конструкциях советской системы.

Восстановление памяти – дело не из легких, ибо большинство носителей памяти в Эстонии были уничтожены – мертвые молчат, а живые находятся в страхе. Конструирование своей истории – процесс длительный. Исследование Ильмъярва в любом случае было ожидаемым событием, и когда оно появилось, естественно, о нем стали дискутировать и дискутируют до сих пор. Многие историки критикуют его, и не потому, что он анализирует время Пятса или историки-эстонцы являются шовинистами, а потому, что здесь использованы – небрежно и односторонне – лишь советские документы. Потому трудно понять, почему произведение Ильмъярва получило горячий, без особой критики, прием, и особенно в Финляндии. Я думала, что сегодня должно быть вполне естественно, что советские документы проходят через тщательный фильтр, а также отыскиваются материалы, противоречащие им. И тогда я поняла, что за весь период холодной войны «по советскому сценарию» культивировалось основанное на советских источниках понятие об Эстонии. По этому сценарию Пятс был диктатором и прогермански настроенной личностью, и что деятельность политиков времен Эстонской Республики была безнравственной, и что в Эстонии шла классовая борьба. Четыре года назад, вероятно, я и сама бы отреагировала так же, ибо тогда я еще не знала досконально, или, точнее, не успела переварить в себе, суть сталинизма и исходящие от него антигуманные методы и фальсификацию документов. Я не осознавала всеохватность пропаганды советской системы. Поразилась, открыв для себя, что советские идеологические структуры жили и во мне. Работа над фильмом позволила создать представление, насколько уничтожающим было влияние этих фальсификаций на отдельного человека и его мировоззрение. Облеченный властью (советская власть) видел насквозь (контроль КГБ над человеком), но не давал видеть себя. Самым молчаливым он должен быть сам. Никто не должен знать о его настроениях и планах. В этой системе насилия ничего не говорилось напрямую, а все выражалось через своеобразное выражение типа «счастье трудового народа», объединяя вокруг себя как миллионы людей внутри самой системы, так и на демократическом Западе. Важно было показать советскому человеку, что Эстония недостойна счастья независимости.

Когда я изучала исторические книги советского периода и то, чему учили в школе эстонских детей (а также поселившихся здесь после войны русских детей), выяснилось, что Эстонская Республика похожа на фашистский режим, а президент Пятс на диктатора, от которого Эстония была спасена благодаря Красной армии. Финский ученый Сеппо Цеттерберг (Seppo Zetterberg) в одном из интервью сказал, что московская пропаганда заклеймила эстонцев фашистами перед всем миром, чтобы тем самым отвести внимание от своих преступлений. По мнению Цеттерберга, называть эстонского президента диктатором – вульгаризация этого понятия. Диктаторами были Гитлер и Сталин. Частью диктатуры было то, что жизнь и здоровье человека по политическим причинам были в постоянной опасности, людей пытали и создавали специальные тюремные лагеря для инакомыслящих.

У человека, терпящего страдания – от сосланного в лагерь, депортированного, беженца – с помощью политики отнимали возможность стать частью сострадания. Таким образом, в период холодной войны сформировалась т.н. советская объективная память, определявшая способы повествования о Эстонии. Беженцы, покинувшие Эстонию в последний момент, были единственными носителями памяти об Эстонской Республике. Мы, жившие на окруженной Советской армией территории, несли эту память инстинктивно. Однако многие приспособились также к требованиям системы и поступали и думали, следуя ожиданиям системы. В тех странах, где поселялись беженцы и их наследники, там они могли писать свои воспоминания и защищать в университетах докторские диссертации по истории. В странах эмиграции на традициях и ценностях, полученных в Эстонской Республике, они создавали крепкие общины, которые КГБ пытался очернить посредством клеветнических кампаний. Конечно, для этого нужны были и люди, занимавшиеся этой клеветой, помогающие тем самым распространению советской «объективной истины».

Президент Финляндии Урхо Кекконен, посетивший в 1964 году Советскую Эстонию и использовавший свои связи с советской номенклатурой для открытия морского сообщения между Хельсинки и Таллинном, сказал: «Мы сохраняем контакты только с Советской Эстонией, это единственное место, где может расцвести эстонский дух». Память ученых, вынужденных эмигрировать, оказалась под политическим прессингом. Историк Индрек Юрьё (Indrek Jürjo) в своей книге „Pagulus ja Nõukogude Eesti” («Эмиграция и Советская Эстония»), базирующейся в основном на архивных документах КГБ и КПСС, пишет, что когда в 1958 году в Финляндии вышла книга „Viron kohtalonvuodet” («Эстония: роковые 1939–1944») бывшего профессора английской филологии Тартуского университета Антса Ораса, за короткое время переизданная три раза, она стала причиной головной боли как КГБ, так и финских коммунистов. Труд Антса Ораса рассматривал процессы оккупации Эстонии. Агент КГБ, эстонец Ниголь Андрезен (под псевдонимом Яан Реэберг) получил задание написать в Финляндии статью, опровергающую книгу. Андрезен написал Орасу открытое письмо, заранее обсуждавшееся в ЦК КП ЭССР, и отправил его в финский парламент Айно Кильпу.

18 января 1958 года открытое письмо Андрезена на финском языке было напечатано в газете „Kansan uutiset” («Народные новости») органе финских коммунистов, и спустя неделю – на страницах эстоноязычной газеты „Välis-Eesti” («Зарубежная Эстония»). В своем открытом письме он практически не приводит ни одного аргумента против книги Ораса, а обвиняет его как творческого человека и бывшего антифашиста, который поставил свое имя на такой клеветнической и полной ошибок книге.

Политическое давление и контроль над памятью стали причиной ожесточения людей, а тем самым и упадка эмпатии – умения чутко осознавать вокруг себя факты, сфабрикованные этой контролирующей системой. Для восстановления жизни, достойной человека, мы все нуждаемся в восстановлении чувства эмпатии. В эмпатии нуждаются судья, чиновник, политик, журналист и историк.

После того, как тогдашний депутат парламента социал-демократ Тоомас Хендрик Ильвес организовал в Европарламенте показ моего документального фильма «Непрошенные воспоминания», молодой журналист Вахур Афанасьев, живущий в Брюсселе, написал в газете «Сирп»: «Депортацию и другие ужасы советской власти в начале 1990-х годов вспоминали все. Честно говоря, когда прочитал о фильме Имби Паю «Отвергнутые воспоминания», подумал, о чем там может быть еще рассказано. Еще прежде, до просмотра фильма, услышал от самого автора фильма, почему она его сделала. Порылся в своей памяти и, в самом деле, о красном терроре рассказано примерно наполовину. Есть события, цифры, дни, описания – но нерассказанной остается боль. Интимная, подавляемая людьми боль, приходящая по ночам в сновидениях». На дискуссии по истории Эстонии, прошедшей после показа фильма, представитель английского парламента Кристофер Бизли (Beazley) сказал, что фильм рассказывает о великой боли, до сих пор не известной в Европе. Здесь разница между советской т.н. объективной памятью и памятью отдельной личности, испытавшей этот террор.

Об этой «советской объективной истине» пишет и писатель, бывший заключенный ГУЛАГа Яан Кросс: «Среди исследователей и заключенных я довольно много встречал таких, которые говорили: „А эта ваша Эстония, что она вообще представляла? Не что иное, как контрреволюционный заговор. Их руководителей, безусловно, при первой же возможности следовало ликвидировать. А массы, зараженные идеологией заговора, отправить в отдаленные районы Советского Союза”. Точно так, как и случилось. И все снова и снова происходит…»

Имеются критические анализы базирующегося на российских источниках исторического исследования Магнуса Ильмъярва. Профессор истории Кильского университета Хайн Ребас находит, что спустя тридцать лет такую же историю можно предложить и о премьер-министре Эстонии начала 1990-х годов Марте Лааре. Можно также найти в архивах Министерства иностранных дел России и органах безопасности достаточно материалов о ведущих эстонских политиках. Зависит, с какой точки зрения будущий исследователь будет интерпретировать эти материалы. Ребас пишет: «Действительные амбиции, мнения и деятельность Константина Пятса может интересовать нас всех. Для освещения и объяснения его длинной и многогранной жизни, в том числе советской главы, следует (в дополнение к источникам, найденным Ильмъярвом) создать обширную базу источников и литературы. /---/ Без знания исторической теории и развитой методики источниковедческой критики исследователь, как видно, даже в случае Пятса не может достичь должного. Тем более, если у исследователя отсутствует соответствующая профессиональности этика – предположение sine qua non (без чего нет ничего). После исполнения своего долга наши президенты и другие политики заслуживают если не нашей любви и почтения, то, по крайней мере, корректности».

Историк Тоомас Хийо (Toomas Hiio), координатор руководимой Максом Якобсоном международной рабочей группы по исследованию преступлений против человечности, констатирует: «Доктор Ильмъярв использует произведения историков и публицистов советского периода некритично. Особенно удивительным является негативное изображение того или иного эстонского политика, основанное на работах советских историков и партийных деятелей. При серьезном исследовании обращение к источникам является вполне естественным, несмотря на то, что кто-то писал об этом и раньше. Но в любом случае следует избегать подбора фактов и аргументов из трудов, написанных в условиях идеологического контроля и цензуры. Из них мы выносим, хотим того или нет, не только отдельные факты, но и порой даже интерпретацию». Хийо пишет, что Ильмъярв использует многие следственные материалов НКВД и КГБ, возвращенные в начале 1990-х годов в Эстонию. Большая часть политической, экономической, военной и общественной элиты, начиная с июля 1940 года, была арестована. Было бы ошибкой думать, что их просто арестовали и отправили в Сибирь или расстреляли. Советская система предполагала раскрытие «вины», и, прежде всего, выяснения «соучастников». Был введен в действие Уголовный кодекс РСФСР – при этом, до его формального утверждения на территории ЭССР, – в частности пресловутая статья 58, которая позволяла любую деятельность, будь то политическая или общественная, интерпретировать как «активную борьбу против Советского Союза».

Профессор истории Тартуского университета Ээро Медияйнен (Eero Medijainen) считает, что, конечно, можно согласиться с Магнусом Ильмъярвом в том, что утверждения советских историков не являются ложными, и что у Фридриха Акеля (посол Эстонии в Германии и Голландии в 1934–1936 гг.) имелись хорошие дружеские отношения с людьми, занимающимися внешней политикой Германии. Скорее всего, было бы странным, если бы не сложились такие отношения. Ведь поддержка дружеских связей – одна из первых задач дипломата. И Акель прекрасно с этим справился. Но это еще не свидетельствует о том, что один из самых опытных эстонских дипломатов стал сторонником нацистов. Так хотели и могли думать только советские историки, и Ильмъярв не сумел привести других фактов. Местами он даже лжет или ошибается. В отношении Акеля к перевороту 12 марта 1934 года, Ильмъярв отмечает, что, по мнению Акеля, с демократией (в Эстонии) следовало покончить еще раньше, и ссылается на письмо Акеля, написанное 27 марта 1934 году министру иностранных дел Сельямаа. К сожалению, такого письма нет в фонде 3828–1–2 (лист 151) Государственного архива, как отмечено в ссылках. В этом деле страниц намного меньше! Вероятно, это опечатка, как иногда случается, однако Медияйнен уверен, что этого документа, в котором Акель требует покончить с демократией, вообще не имеется.

Финский профессор истории Сеппо Цеттерберг как-то в интервью газете «Постимеэс» сказал, что те, кто получают доступ в архивы России, должны обладать умением критического анализа источников и не забывать о контексте создания исследуемого документа. Нельзя забывать, что Советский Союз был обществом диктатуры. Низшие чиновники этой системы составляли рапорта для бюрократии высших чинов, которые, в свою очередь, рапортовали Сталину. И все они заботились о том, чтобы информация была по душе руководителю, иначе они подвергли бы опасности свою жизнь.

* * *

В конце своей книги Мартти Туртола напоминает, что перед смертью Пятс неожиданно был привезен на родину, в психиатрическую больницу Ямеяла недалеко от Вильянди. Туртола пишет, что Пятс рассказал о своей жизни и судьбе медсестре Хильде Аудре, об этом Аудре вспоминает в своем письме, написанном 12 декабря 1988 года. Согласно этому письму президент Пятс рассказал следующее: «Сталин защищал меня, потому что мы, когда скрывались в Финляндии, обещали помогать друг другу, если кто-то из нас окажется в беде. Спасибо Сталину, что я живу». Я не знаю, напечатано ли это письмо, о котором пишет Туртола, однако фактом остается то, что Пятс находился в психбольнице и под контролем КГБ. Это письмо содержит еще один повод к осуждению президента. Напомним, как действовал высший чиновник КГБ Андрус Роолахт, распространявший т.н. советскую объективную правду о беженцах. У меня возникает вопрос: неужели каждый из нас должен проверять факты своей родословной? Маарья Талгре, шведская писательница и журналистка из эстонских беженцев, смогла это сделать в случае со своим отцом Лео Талгре. Неужели правду о Пятсе должны выяснять его внук и правнуки?

Историк Тоомас Хийо пишет, что задачей КГБ была компрометация эстонских беженцев, конечной цели которой – принудить западные страны отказаться от политики непризнания ЭССР – противодействовали акции эстонских беженцев. Компроматом занимались в Эстонии тщательно подготовленные «специалисты». Одним из самых известных из них был Андрес Роолахт, выступавший под именем Рейна Кордес. В этих пасквилях КГБ факты, вырванные из иностранной эстонской прессы и мемуаров, перемешивались с характерной для обличительной литературы прямой выдумкой и туманными ссылками на какие-то архивные документы и рукописи, таинственным путем попавшие в руки Роолахта. Хийо пишет, что в Эстонском государственном архиве, расположенном в Таллинне на улице Тынисмяги, хранится фонд 133, содержащий интересные ссылки об использовании в т.н. идеологической войне исторических работ, посвященных Второй мировой войне. За границей вышло десять томов исторического сборника «Eesti riik ja rahvas Teises maailmas» («Эстонское государство и народ во Второй мировой войне»), неожиданно было издано еще пять томов, в таком же оформлении, со следующей нумерацией (11–15) и примерно с таким же содержанием. Эти книги писал Андрус Роолахт со своими коллегами, и в них происходящее в Эстонии во время немецкой оккупации представлялось в советском духе, при этом очернялись лидеры эмиграции. Последние тома частично рассылались бесплатно по адресам эстонцев-эмигрантов. В Эстонии их особо не распространяли, так как они содержали информацию, которую человеку Советской Эстонии не надлежало знать. Известное из книги Джорджа Оруэлла «1984» постоянное переписывание истории происходило и у нас.

Кэтрин Мерридэйл (Catherine Merridale), исследовавшая историю большевизма, пишет, что советская пропаганда была наиболее эффективной по отношению к тем людям, идентичность которых создавалась на основе глубоких религиозных канонов. В этих бойнях смерть была включена в иерархию большевизма (или новой веры): смерть врага и смерть героя. Смерть героя (Героя Советского Союза, патриота и т.п.) представлялась смертью мученика, примером этого в Советской России был бальзамированный труп Ленина, приравненный к земным святым. И, как контраст, у козлов отпущения и предателей, кого называли врагами народа, не было права быть похороненным на т.н. освященной земле. В советском нарративе стало важным, гниет ли твой труп в помойной яме или под позолоченными перилами и мраморной красной звездой.

История Эстонии, тем самым, была болезненной, полной препятствий и преград, ибо она – жертва советских направлений и манипуляции. Потому я думаю, что история – слишком серьезное дело для того, чтоб оставить ее только для историков и политиков. Историк Франсуа Досс напоминает, что имеется три очень важных труда, познакомивших с уничтожением евреев и написаных не историками, а авторами их являются писатель Примо Леви (Primo Levi), политолог Рауль Хильберг (Raul Hilberg) и кинорежиссер Клод Ланцманн (Claude Lanzmann) (фильм «Шоа»). Эти произведения напомнили историкам о связанной с профессией обязанности – о памяти. Люди, пережившие террор, готовы свидетельствовать о пережитом. Но это предполагает, что их переживания не будут извращаться при помощи сфабрикованных фактов КГБ.

Историк Сеппо Цеттерберг считает, что историк должен обладать этикой врача. Врач, обвиняющий своего пациента в болезни, ведет себя неэтично. Врач должен оставаться спокойным и искать лекарство против болезни. То же самое и с историками. Историк не должен быть агрессивным. Но факт, что мы не должны избегать своей истории. Мы должны учиться на своих ошибках и боли. Исторический опыт можно рассматривать через художественную литературу, театр и фильм. Хорошо, что эстонцы анализируют свою историю. Россия даже еще и не начала этого терапевтического процесса.

В Эстонии, восстановившей свою независимость, вопросы оккупации, смерти и правды не являются простыми. Грубость, характерная для НКВД и Красной армии, особо не будит чувства вины, так как эта грубость в течение полувека приравнивалась к высшему принципу – мировому коммунистическому порядку. Согласно коммунистической идеологии, убивали только тех, которые стояли на пути новой власти. Это вселяло чувство триумфа. Оставшиеся в живых, которые знали о страданиях и смерти, должны были молчать. Например, сноха президента Пятса Хельги Пятс была разлучена со своими маленькими сыновьями, ее сын Хенно умер от голода где-то в детдоме в Башкирии, но рассказы об этом были запрещены, они не должны были дойти до сердца кого-либо. Никакого мелкобуржуазного сочувствия, никакого человеческого сострадания! Расстаньтесь с буржуазным гуманизмом и поступайте как большевики, достойные товарища Сталина! По возвращении в Эстонию Хельги Пятс была приглашена в НКВД, где ей передали отобранную детскую одежду времен Эстонской Республики, когда семья была еще вместе. Эти рубашки и брюки четырехлетнего ребенка должны были затронуть душу и убедить ее в том, что система уважает память о самых дорогих людях, а затем ей сделали предложение стать агентом НКВД, ибо истинный советский человек является партийным работником или агентом. Мать, потерявшая семью, должна была стать провокатором, заманивать в свои сети борцов сопротивления или лесных братьев – кому еще доверять, если не жене сына президента. Хельги Пятс отказалась, и ее сослали обратно в Россию.

 

С ПОЗИЦИИ АГРЕССОРА, ВИНОВАТ ТОТ, НА КОГО НАПАДАЮТ

Яркий пример такого отношения отражается в изданных в 1970 году воспоминаниях Никиты Хрущева, где он пишет: «Мы хотели всего лишь укрепить свою государственную границу, чтобы страны Балтии не напали на Советский Союз».

У историка Магнуса Ильмъярва написана целая глава с обвинениями в адрес Эстонии, составленная на основе российских архивных материалов: «В адресованных политотделам Красной армии директивах повторялись обвинения, фигурировавшие в ультиматумах, в том или ином, порой и более расширенном виде. Реакционные круги Эстонии и Латвии, с целью подрыва имеющихся договорных отношений с Советским Союзом, планируют провокационную атаку на погранвойска и расположенные там гарнизоны Красной армии». По мнению Ильмъярва, аргументом была необходимость охраны советских границ и Ленинграда, желание освободить рабочий класс и крестьянство балтийских стран от безработицы, долгов, голода и эксплуатации.

17 июня 1940 года была установлена новая государственная граница Советского Союза, ценой которой стала кровь тысяч людей и страх. На границах Эстонии сосредоточилось 100 000 советских солдат, и звезда Сталина взошла над Эстонией. В Советском Союзе Сталин был другим небесным телом – Сталин был Солнцем. В школах детей заставляли рисовать Ленина и петь песни, в которых Сталин назывался их новым отцом, а Ленин – дедушкой. «Это было навязывание чужой религии с помощью оружия и армии», – говорит моя мама, старшая сестра которой должна была рисовать в школе портрет Сталина. Люди, не воспринимающие свет Солнца (или Сталина), должны были умереть. На первых порах механизмы новой системы уничтожали государственно-правовой порядок, грабили собственность арестованных и заключенных в тюрьму, убивали и насиловали.

Один из таких арестов имел место в ночь на 14 июня 1941 года, когда за одну ночь было депортировано в Россию 10 000 человек, 6000 из которых позднее умерли от голода и болезней. По данным 1939 года, в Эстонии жило 1 133 917 человек. Нарком путей сообщения СССР Лазарь Каганович (Сталин звал его ласково Железный Лазарь или Паровоз) должен был позаботиться о том, чтобы для депортации эстонцев, латышей и литовцев железная дорога была в порядке, ибо вагоны посылали из России. Монтефиоре (Montefiore) в своей книге пишет, что Сталин, любивший грубые шутки, выразился: «Небось, товарищ Берия хорошо позаботится о приюте наших балтийских гостей». Жданов (по кличке Пианист), в июне 1940 года прибывший в Эстонию в окружении танков, успокаивал народ: «Мы не какие-то немцы, все, что мы делаем, происходит демократически и законно».

Согласно исследованию историка Айги Рахи-Тамм, в 1940–1941 годах было арестовано 8000 человек, из которых осталось в живых только 200. Из них 2400 было убито в Эстонии и 5400 – в советских лагерях. В порядке обязательной мобилизации было отправлено в Россию 34 000 эстонских мужчин, из которых погибло 24 000. Мужчин заставляли регистрироваться на сборных пунктах, находящихся под военной охраной. Уклонение от этого означало смертный приговор. Тайзи Рейман вспоминает, как они в жаркий летний день пошли в одной рубашке и сандалиях на сборный пункт:

Каким образом их там регистрировали, не знаю. Мужчин построили в шеренгу, повели в порт и загнали на корабль. Корабли стояли между Таллинном и Пирита. На набережной собралось огромное количество народа. Находящимся на кораблях кричали слова прощания, задавали вопросы, им отвечали с кораблей. Люди посмелее подплывали к кораблям, чтоб передать отплывающим деньги, одежду, еду. По пловцам был открыт огонь. Корабли отшвартовались от берега. Тогда мужчины на кораблях и народ на берегу стали петь. Появились новые песни:

На кораблях умерло 2000 человек, в трудовых батальонах – 12 000 и в Красной армии – 10 000 мужчин.

Арнольд Мери, один из участников моего фильма, бывший политрук Красной армии, пытается оправдать свою деятельность и в восстановившей независимость Эстонии. События тех лет он объясняет так: «Этих мужчин отправили в трудовые батальоны, на лесозаготовки и торфяные болота. Понятно, какие были там условия труда и все остальные жизненные условия, и они умерли, но не стоит говорить, что это был хитрый сталинский план истребления эстонского народа». Даже в наши дни одевает Арнольд Мери советский военный мундир и открыто отмечает оккупацию Эстонии, тем самым оправдывая и идеализируя советский террор идеологией коммунизма.

* * *

Тоомас Хийо пишет, что сотни эстонских мужчин, в принудительном порядке мобилизованных в Красную армию, попали там в сталинскую мясорубку, обвиненные из-за их происхождения в шпионаже.

В июле 1941 года «эвакуировали» от немецкой оккупации в Советский Союз 25 000 человек, из них 5000 умерло в России, 1100 пропало без вести и 500 удалось бежать за границу. В 1939–1941 годах Эстония потеряла 100 000 человек, половину из них – навеки.

В 1940 году НКВД разделил всю территорию страны на несколько округов, в каждом из которых следовало составить списки местных «антисоветских элементов». Это было подготовительным этапом великой депортации 1941 года. Историк Март Лаар написал книгу, составленную из воспоминаний того времени.

Организация депортации была поручена так называемым «тройкам» (орган, состоящий из трех советских служащих), создаваемым по полученным из Москвы инструкциям. Они создавались как на местном уровне, так и общереспубликанском. В ЭССР тройка НКВД была в следующем составе: народный комиссар госбезопасности ЭССР Борис Кумм, народный комиссар внутренних дел ЭССР Андрей Мурро и первый секретарь ЦК КП (б) ЭССР Карл Сяре.

Бригады начали свою деятельность 14 июня около 1–2 часов ночи. Семьи, которые вечером легли спать, не предчувствуя ничего плохого, разбудили среди ночи и зачитали им, сонным, постановление, на основании которого они подлежали аресту или высылке. Под плач сонных детей обыскали квартиры, при этом часть драгоценностей тут же попала в карманы депортирующих. Для сбора дорожных пожитков предоставлялось от 20 минут до часу. Всего для проведения операции было подготовлено 490 вагонов, в том числе вагоны для охраны и других чиновников. Охота на людей продолжалась до утра 16 июня. Согласно телеграмме, отправленной 13 июня из Москвы в Ригу, в Эстонии депортации подлежало 11 022 человека, в действительности же этих людей оказалось на 1000 меньше. 28,4% депортируемых составляли дети до 14 лет, 21,5% (или 2158) – мужчины 20–49 лет и остальные – женщины, подростки и старики.

Мужчин, арестованных в июне 1941 года, разлучили с семьями уже на железнодорожных станциях, и большинство женщин и детей видели тогда последний раз своих мужей и отцов. 17 июня 1941 года поезда с депортированными уходили через Нарву и Изборск с территории Эстонии. И чем дальше, тем страшнее становилась ситуация в поездах. По инструкциям, количество людей в вагонах составляло 30, на самом же деле их было там 50. В набитые битком вагоны свет проникал через узкую щель. Воды не было, люди испражнялись в желоб, прорубленный в полу вагона. Духота, жара и невыносимая вонь стояли в вагонах.

На одной из железнодорожных станций из одного вагона в другой распространился слух, что одна женщина убила своего четырехлетнего ребенка, вскрыв ему вены. Ее поймали, когда она, будучи в полном умопомрачении, хотела так же поступить с собой. Несчастную мать вывели из вагона вместе с трупом ребенка. Это была первая жертва трагедии! Одна женщина узнала ее, это была жена предпринимателя и почетного консула Финляндии. Сама она была финка, а ее муж – эстонец.

14 июня, день депортации, наступил для эстонцев неожиданно, у моей мамы и ее сестренки-близнеца только что начались школьные каникулы. Они ждали 18 июня – празднование своего 11-летия. И хотя мамина семья в этот раз не была депортирована, было чувство, что всю Эстонию отправляют в Россию.

В начале 1990-х Алли Лейво написала тогдашнему главному редактору газеты «Постимеэс» Вахуру Кальмре следующее письмо.

«Приближается 14 июня. Хочу написать Вам об одной ужасной истории, которую рассказала мне около 20–30 лет назад моя знакомая, заранее проверив, что дверь заперта и под окнами нет подслушивающих. С восходом солнца поезда с депортируемыми отправлялись в Россию со станции Валга. Находящиеся вагонах и провожающие со слезами запели песню «Моя Северная страна золотого солнца». Кто-то бежал за поездом, кто-то слушал грохот удаляющихся вагонов, прижав голову к рельсам. Прошла неделя или полторы, шепотом стали говорить о том, что на станции Валга стоят два вагона с детьми. Четыре или пять девчонок пошли посмотреть. На запасном пути стояло два вагона, их охранял мужчина с винтовкой. Девчонки остановились. Солдат понял, что они боятся его, отошел в сторону и сделал вид, что не замечает их. Девчонки посмотрели в щель вагона. Он был забит посиневшими, а также умершими от жажды детьми. Дети сидели, прижавшись друг к другу, они были без одежды, пальцы держали во рту, губы окровавлены, кто-то висел на полках головой вниз. В вагоне находились дети от грудного возраста до семи лет.

Вероятно, это были дети, которых разлучили с родителями, может быть, дети эстонских офицеров. Имя этой женщины, видевшей все, К. Лепик, она была озабочена тем, что об арестованных эстонских офицерах и их женах до сих пор ничего не известно».

Внуки Алли Лейво не знают, отправила ли бабушка это письмо, теперь ее уже нет в живых. После восстановления независимости Алли Лейво через газету хотела выяснить – знает ли кто-то про этих детей? Где находится их могила? Ответа на этот вопрос так и не найдено.

* * *

Лишь недавно, благодаря исследованию Айги Рахи-Тамм, мне стало понятно, что из 10 000 депортированных осталось в живых только 4000 человек. Остальные умерли в России от голода и болезней; в течение первого года практически все дети до трех лет. По данным Государственной комиссии по исследованию репрессий оккупационной политики, в вагонах для скота было выслано из Эстонии детей до 4-х лет 930, 5–9 лет – 1014, 10–15 лет – 1074 и 15–17 лет – 987. Всего несовершеннолетних депортированных 4005. И хотя эти цифры не совсем точные, они дают своеобразный обзор. В их числе должны быть убитые и арестованные дети. По некоторым источникам, жертвой советского террора стал 81 ребенок.

Яан П. из Пярну вспоминает.

Мне тогда было 13 лет, моей сестре Хельми – 7 лет, кроме нас, ночью на лугу была и 19-летняя девушка из Тори Лилли Тилк. 8 июля 1941 года Пярну захватили немцы. Скотину оставили на лугу, так как фронт оставался еще за Лавассааре. В ночь на 9 июля между одиннадцатью и часом появились отступающие советские матросы, 10–15 человек. Спросили лишь: «Говорите по-русски?». Через некоторое время один из матросов пронзил штыком грудь Лилли Тилк, а вскоре получил удар штыком и я, затем последовал еще один удар в грудь. Потом били по голове прикладом винтовки, я потерял сознание. Лилли Тилк стала жертвой кровавого убийства. [96]

Преступления, совершенные по приказу Сталина и Политбюро, проходили на виду нового, коммунистического правительства Эстонии, перед глазами тех левых идеалистов из эстонского гражданского общества, кого, по словам Жданова, выбрал народ в ходе т.н. свободных выборов. Трудно представить себе, что они могли предвидеть такой террор. После войны, когда вновь начались советские репрессии, застрелился премьер-министр Йоханнес Варес-Барбарус. НКВД заклеймил ярлыком буржуазного националиста и сослал в лагерь заместителя министра, профессора истории Тартуского университета Ханса Крууса. Так же поступили со всеми эстонцами – членами марионеточного правительства, вместо них были назначены новые руководители – воспитывавшиеся в России эстонцы и русские.

Аресты эстонцев, депортация и расстрелы объяснялись справедливой ненавистью и местью рабочего класса, их уничтожали как буржуазию, как угнетателей трудового народа.

Врагов народа преследовали везде. Историк Айги Рахи-Тамм просмотрела десятки тысяч карточек. «В области охоты на классового врага Советский Союз имел долгий опыт. Органы советской госбезопасности нуждались в «компрометирующих документах» для очистки общества от «чуждых элементов». Еще в 1918 году в Петрограде при Историко-революционном архиве была создана специальная комиссия, занимавшаяся сбором компрометирующих материалов. В 1938 году этот архив был передан в ведомство Народного комиссариата внутренних дел СССР, именно это событие можно напрямую связать с размахом массовых репрессий. В 1939 году наркомом внутренних дел СССР и Центральным управлением по делам архивов была введена картотека антисоветских элементов, называемая картотекой политической окраски. Категорий лиц «с политической окраской» было 27. Картотека включала миллионы людей. 23 октября 1940 года отделения НКВД Эстонии, Латвии и Литвы тоже получили указание на составление картотек контрреволюционных элементов – чтобы выявить врагов советского порядка, следовало систематически пересмотреть все интересующие архивные документы. На каждое подозреваемое лицо составлялась специальная карточка, где писались имя, фамилия человека, год и место рождения, фиксировались место работы и должность, разные компрометирующие связи и ссылка на источник. На всех надлежащих людей составлялись списки в трех экземплярах, которые срочно следовало переправить в Центральное управление архивов, находящееся в ведомстве НКВД». Айги Рахи-Тамм потрясло то, как это ужасный материал начал влиять на ее работу: «Работая с таким материалом, это начинает давить на тебя. Ты видишь там не только политическую элиту, но и обычного человека и то, как много было накоплено на него материалов. Это пугает всех, кто видит эти материалы. Возникает вопрос, как эти люди попали в списки, и имеются ли сегодня такие списки на нас? Это вполне естественный вопрос, который задают все, кто сталкивается с этим материалом. В 1940–1941 году в Эстонии было составлено 38 000 карточек политокраски и на запросы органов госбезопасности было составлено 28 000 ответов. Относительно Эстонии, это огромные цифры, и архив был обязан отвечать на запросы органов в течение 24–48 часов. Это значило, что система должна была получать информацию очень быстро. Отмечали все дела, совершенные человеком во имя блага своего народа. Все это объявлялось преступлением против революционного движения СССР. Общественная работа и все другие формы деятельности (участие в Освободительной войне, партийная деятельность, работа в культурных советах национальных меньшинств, деятельность в Кайтселийте и т.п.), в которой граждане Эстонии принимали активное участие, вся эта деятельность фиксировалась и вводилась в карточку. Это было нужно для того, чтоб гарантировать в Эстонии советский порядок,. Что действовало лучше, если не насилие?»

Айги Рахи-Тамм продолжает: «Во время учебы в Тартуском университете я начала заниматься исследованием добровольных обществ Тартуского уезда и театрального движения, сыгравших большую роль в создании идентичности эстонцев и ставших основой для крепкого гражданского общества и взаимной солидарности. На языке современной модной терминологии, это можно назвать культурной мотивацией для создания своего общества. В период советской оккупации все это было запрещено. В свое время руководители обществ являлись носителями национального духа, это была народная элита. В 1990-х годах, когда Эстония вновь стала независимой, в университете мы начали вводить в компьютер имена репрессированных людей – депортированных, расстрелянных, арестованных, сосланных в тюремные и трудовые лагеря. Изучая эти документы, я вдруг почувствовала, что я знаю людей, имена которых ввожу в компьютер. Родословные стали казаться знакомыми, это были те активные жители деревень времен Эстонской Республики и члены их семей: мужья, жены, дети, бабушки, дедушки. Их имена оставались в списках советских органов безопасности вплоть до 1950-х годов, а то и дольше, в зависимости от того, кто вернулся в Эстонию живым. Первую половину года, что я работала с этими списками, у меня было чувство, что я больше не могу спать. Когда я прикрывала глаза, начинала видеть списки, всю эту трагедию: женщины, дети, старики…. Занимаясь этой работой, я думала о врачах – как они умеют создать барьер между собой и пациентом? Я придумала стратегию, как защитить и уберечь себя. Я прикрылась панцирем, иначе было бы невозможно делать такую работу, но иногда судьба человека пробивается через этот защитный слой. Порой встречались настолько горькие судьбы, что я бросала работу и просто рыдала. На самом деле, эту работу нельзя выполнять изо дня в день. Следует создать дистанцию и делать перерывы. Это ужасно, когда через судьбы людей ты видишь насилие, убийства, творческую и духовную элиминацию людей, уничтожение государства. Советская власть наказывала просто за то, что ты был кем-то, был носителем ценностей своего общества».

В 1946 году неожиданно был принят закон, по которому оставшиеся в живых депортированные дети могли возвратиться домой в Эстонию. Нередко это были дети, чьи родители, братья и сестры скончались от голода, отцы были расстреляны в лагерях, и теперь после войны они могли вернуться к своим родственникам. Но в 1948 году, когда многие из них были уже совершеннолетними и успели создать в Эстонии семьи, начался новый виток арестов – и их снова стали задерживать и отправлять в тюрьмы, трудовые лагеря и в ссылку. В качестве причины называлось то, что они нарушали паспортный режим и документы не в порядке.

Марионеточное правительство Йоханнеса Вареса (21 июня – 25 августа 1940) вместе с коллегами после 21 июня 1940 года

 

УНИЧТОЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

Следующие материалы составлены по документам, полученным из Эстонского целевого учреждения по исследованию преступлений против человечности.

Члены правительства уничтожаются

Конституция Эстонской Республики 1920 года была парламентарной. Так как в Эстонии действовало много партий, и составы коалиций быстро менялись, менялось часто и правительство. За 22 года в состав правительства, кроме 11 государственных старейшин, входило 105 человек.

К началу советской оккупации из 19 бывших министров двоих уже не было в живых, один покинул Эстонию и умер 20 июля 1940 года, скорее всего, естественной смерть. Шесть бывших министров летом 1940 года находились на службе за границей и после оккупации Эстонии так и не вернулись, семь министров покинули страну в 1939–1941 годах. В оккупированной Эстонии оставалось 73 члена правительства разных созывов. 21 июля покончил жизнь самоубийством Теодор Рыук. В 1940–1941 году органы советской госбезопасности арестовали 49 человек из остававшихся здесь членов правительства. Эрнст Константин Веберман покончил жизнь самоубийством в тюрьме, Хансу Ребане удалось бежать в августе 1941 года с советского корабля, везущего арестованных из Таллинна в Петербург и торпедированного финнами и немцами и затем выброшенного на мель на эстонском побережье. В 1944 году Ребане бежал из Эстонии. Из остальных пережили тюрьму двое, 45 арестованных умерли под пытками или были приговорены к расстрелу. Из бывших министров, остававшихся в Эстонии, избежали ареста трое.

Из 11 министров последнего правительства Эстонской Республики удалось избежать ареста только одному. Остальные десять были арестованы в течение первого оккупационного года. Министр просвещения Пауль Когерман был освобожден из лагеря в 1945 году, остальные умерли от пыток и голода. Министр обороны Николай Реэк, министр социального обеспечения Оскар Каск, министр транспорта Николай Вийтак и министр пропаганды Антс Ойдерма (о котором в предыдущих главах рассказывает Эрика Ниванка) были расстреляны.

Рийгикогу VI созыва (1938–1940) уничтожается

По Конституции 1938 года, эстонский парламент, или Рийгикогу, был двухпалатным народным представительством, состоявшим из Государственного представительного собрания в количестве 80 депутатов и Государственного совета в количестве 40 человек. 6 членов Государственного совета были членами ex officio: главнокомандующий вооруженными силами, главы Эстонской евангелической лютеранской церкви и Эстонской апостольской православной церкви, ректоры Тартуского университета и Таллиннского технического университета и президент Банка Эстонии. 24 члена Государственного совета представляли местные самоуправления и профсоюзы, Кайтселийт, национальные меньшинства и т.п. 10 членов Государственного совета назначал президент Республики.

В 1940–1941 гг. было арестовано 19 членов Государственного совета, никто из них не выжил. Восемь человек были расстреляны, 7 умерли в лагерях еще до вынесения судебного приговора и 4 – в заключении (в их числе и представитель Еврейского культурного самоуправления Хейнрих Гуткин, о котором рассказывалось в начале книги). Один из членов Государственного совета был арестован в 1944 году и умер в тюрьме. 12 депутатам Государственного совета удалось бежать за границу. О 8 депутатах нет точных сведений, может быть, они избежали тюрьмы.

Государственные чиновники уничтожаются

Комиссией по исследованию военных преступлений против человечности собрана информация о 133 высших государственных чиновниках. В их числе были канцлер юстиции и государственный контролер. Канцлер юстиции Антон Пальвадре был арестован в 1941 году, он умер от пыток и голода 16 января 1942 года, не дождавшись исполнения смертного приговора. Государственный контролер Карл-Йоханнес Соонпяэ умер в 1944 году.

17 государственных чиновников входили в состав первого разряда должностных окладов: государственный секретарь, секретари Государственного представительного собрания и Государственного совета, директор канцелярии президента Республики, председатель Комитета по торговле и заместители министров. Заместитель министра внутренних дел Аугуст Туулсе, бывший инспектор политической полиции, застрелил себя и жену Нелли 23 июня 1940 года. Восемь чиновников этого разряда были арестованы в 1940–1941 гг., 8 чиновникам в 1944 году удалось бежать за границу. Арестованные были расстреляны или умерли от пыток и голода.

К разряду должностного оклада 2–6 степени принадлежали руководители разных структур правительственных учреждений, директора отделов и их заместители, руководители бюро, советники, префекты полиции и т.п. Из 114 служащих этой категории в 1940–1941 гг. было арестовано 30 человек, в 1944–1951 гг. было арестовано еще 4 высших чиновника, один чиновник погиб в Балтийском море при побеге из Эстонии. Были арестованы и высшие полицейские служащие. Большинство умерло от пыток и голода, часть была расстреляна.

Служащие местных самоуправлений уничтожаются

В 1940 году в Эстонии было 33 города, 11 уездов и 248 волостей. В начале 1940 года насчитывалось всего 248 волостных старейшин и 529 их заместителей. 1 августа 1940 года они почти все были отстранены от дел, на своей должности осталось 10,6% волостных старейшин и 10,8% заместителей.

Удалось спастись только двум волостным старейшинам, бежавшим в 1944 году за границу, остальные были сосланы в советские лагеря, где большинство и умерло. 30 июня 1941 года был расстрелян последний мэр Таллинна Александр Тыниссон. Кроме него, были расстреляны его заместитель Антон Уэссон и глава города Раквере Хейнрих Авиксоо. Многолетний глава города Вильянди Аугуст Марамаа был арестован в 1941 году, он умер в 1942 году в тюремном заключении в Кировской области (основной причиной его ареста оказалось то, что его сын Юло был одним из руководителей организованной в июле 1940 года подпольной организации «Комитет спасения»). Глава города Нымме Людвиг Оявески покончил жизнь самоубийством у себя дома 6 августа 1940 года. По существующим сведениям, избежали ареста главы городов Тарту, Нарва, Пярну и Валга, глава Тарту Роберт Синка оставался в должности и в 1941 году, после отступления Красной армии. В 1944 году ему удалось эмигрировать, позднее он работал врачом в одной из больниц Нью-Йорка.

Члены волостных самоуправлений уничтожаются

В 1940–1941 году из 248 волостных старейшин было арестовано 38: 7 из Ляэнемаа, 6 – из Вирумаа, 4 – из Ярвамаа, 3 – из Харьюмаа, Петсеримаа, Сааремаа, Тартумаа и Вырумаа, по 2 – из уездов Пярнумаа, Валгамаа и Вильяндимаа. Из них 34 человека умерли в 1940–1942 годах в результате пыток: 15 были расстреляны, 7 после решения суда в тюремном заключении и 12 во время следствия. Четырем удалось пережить тюремное заключение и вернуться домой. Кроме них, двое волостных старейшин стали жертвами красного террора летом 1941 года: глава волости Казепяэ Аугуст Оя был убит бойцами истребительного батальона, и глава волости Курессааре Александер Раудсепп был убит в дворцовом парке города Курессааре.

Два волостных руководителя были убиты во время немецкой оккупации. Глава волости Пайде Яан Красс был убит по приказу немецкой полиции безопасности 7 мая 1942 года в г. Пайде, он был кандидатом в члены КП(б) ЭССР, председателем Исполнительного комитета совета депутатов рабочих и крестьян Ярваского уезда и заместителем председателя Комиссии по делам земельного управления.

В 1944–1955 гг. органы советской госбезопасности арестовали еще глав 73 волостей. Тем самым, всего в годы советской оккупации было арестовано 111 волостных старейшин.

Судьба волостных секретарей похожа на судьбу волостных глав. Из секретарей, исполнявших эту должность в 1940 году, в 1940–1941 гг. было арестовано 45 человек. Трое из них работали и секретарями волостных исполнительных комитетов. Можно заметить огромное различие по уездам: в волостях Ярваского, Пярнуского и Валгаского уездов не было арестовано ни одного волостного секретаря, тогда как в уезде Вирумаа было арестовано более 1/3 от общего количества волостных секретарей (13 мужчин) и на Сааремаа – 2/3 (10 мужчин).

Судьба арестованных секретарей была неутешительной. 21 мужчина был убит в 1942 году в сибирских лагерях (в основном в Севураллаге Свердловской области), 13 умерли во время предварительного следствия в 1941–1942 гг. (двое из них посмертно были приговорены к смерти) и один умер в заключении в 1942 году. Два волостных секретаря с о-ва Сааремаа стали жертвами кровавой бойни, в июле 1942 года в дворцовом парке города Курессааре. Один секретарь освободился из тюремного заключения в 1957 году, двоим удалось освободиться в августе 1941 года, после захвата немцами Эстонии.

Судьи уничтожаются

В 1940 году в составе Государственного суда Эстонской Республики было 16 членов. Многолетний председатель суда Каарел Партс умер 5 декабря 1940 года естественной смертью. Шесть государственных судей были арестованы в 1940–1941 гг. (всех уничтожили в лагерях) и двое – после войны. Один судья погиб осенью 1944 года в Балтийском море. В 1940 г. естественной смертью умер еще один государственный судья. Избежали ареста пятеро.

В 1940 году в составе Судебной палаты и четырех окружных судов было 70 судей. В 1940–1941 гг. арестованы 15 судей, все они скончались в лагерях. Шесть судей были приговорены к смерти или умерли от пыток и голода еще до исполнения приговора. Один судья скончался в 1944 году в Балтийском море во время побега из Эстонии, семь судей были арестованы после войны.