– Вася, да вы дѣвушка, вы красавица дѣвушка! – болѣе съ удивленіемъ, чѣмъ съ восторгомъ, воскликнула Настенька.
А Вѣра стояла, держась рукою за спинку стула, а другою поднимая немного длинную ей юбку Настенькинаго платья.
– Да? – улыбнулась она.
– Конечно! Пусть призовутъ сюда тысячу человѣкъ, и ни одинъ изъ нихъ не скажетъ, что вы мальчикъ!…
– И… и они будутъ правы, Настенька! – съ нѣкоторымъ усиліемъ проговорила Вѣра.
– Правы?
– Да…
Вѣра быстро подошла къ Настенькѣ, обняла ее, спрятала лицо на груди ея и плача заговорила:
– Я не Вася, Настенька, не мальчикъ я, а дѣвушка, дѣвушка я, Вѣра!… Полюбите меня, Настя, не отталкивайте меня, будьте моей подругою… Я очень несчастлива, Настенька, очень… я жертва даже… Да, я жертва корысти, жертва жадности къ деньгамъ… А вы меня принимали за мальчика?… Вы не сомнѣвались?… Ха, ха, ха… Мальчикъ Вася… ха, ха, ха!… Внучекъ, наслѣдникъ милліона… He отталкивайте меня, Настенька, полюбите меня!…
И Вѣра прижимала къ своей груди „модную дѣвицу“, цѣловала ее, смачивая слезами.
Вдругъ Настенька съ силою оттолкнула ее.
Вѣра отошла отъ Настеньки и глядѣла на нее съ изумленіемъ. Видъ подруги, которой она открыла сейчасъ свою тайну, поразилъ ее.
– Настенька, что съ вами? – заговорила она. – Вы оттолкнули меня, Настенька, вы сердиты на меня?… Что съ вами, Настенька?…
Вѣра подошла, было, къ подругѣ, но та опять отолкнула ее.
– Идите, оставьте меня! – съ неудержимою злобою сказала она. – Обманщица!…
Настенька вскочила, схватила Вѣру за руки повыше локтей, сжала ей руки до боли и полными ненависти глазами взглянула на нее.
– Дѣвушка, женщина ты!… А вѣдь я… я любила, я мужчину любила!…
И Настенька, не выпуская Вѣру, заплакала злыми, жгучими слезами.
– Любила, любила, а теперь… Теперь ненавижу я тебя… противна ты мнѣ!…
И Настенька такъ громко зарыдала, что Вѣра испугалась. Поспѣшно сняла она платье ея, одѣла опять свой костюмъ мальчика и, тревожно прислушиваясь, опасаясь, что вотъ-вотъ придетъ кто-нибудь снизу, стала говорить Настенькѣ добрыя, ласковыя слова.
– Прости мнѣ, милая, дорогая Настенька, прости… Я не знала, что это огорчитъ тебя такъ, не думала. Такъ ты любила меня? Любила, какъ женщина мужчину любитъ?… Влюблена была?… Бѣдная!… Ну, такъ забудь же меня, то-есть Васю забудь, мальчика, а люби меня, какъ я есть… А какъ я-то тебя любить буду, Настенька!… Вѣдь, я одинокая, Настя, совсѣмъ одинокая…
Вѣра пододвинупа стулъ къ стулу Настеньки, прижалась къ ней близко близко и обняла ее.
– Да, милочка, я одинокая! вѣдь, мама не любитъ меня… Я тебѣ по секрету это говорю… тайну тебѣ открываю. Мама вотъ приказала мнѣ быть Васею, приказала обманывать бабушку – и обманываю, слушаюсь, потому что я… боюсь мамы… Да, милая! да, я боюсь ее и только боюсь… Еще недавно я и любила маму, а теперь только боюсь… За что она меня мучаетъ такъ?… Это грѣхъ… Ей надо деньги бабушкины, и вотъ я мальчикомъ стала… Я обманываю, я дрожу каждую минуту, и открылась тебѣ потому, что мнѣ все же легче теперь: хоть одинъ человѣкъ да знаетъ правду, хоть съ однимъ человѣкомъ да могу я поговорить по душѣ, поплакать съ нимъ могу… Ты полюбишь меня, ты будешь моимъ другомъ и не выдашь меня… Да, Настенька, да?…
Настенька не плакала уже.
Она съ напряженнымъ вниманіемъ слушала Вѣру и тяжело дышала отъ волненія. На повторенный вопросъ Вѣры Настенька отвѣчала, что она прощаетъ, готова любить ее и не скажетъ никому про ея тайну.
– А теперь я пойду домой – я измучена, я сама не своя, – договорила она и встала.
Переодѣвшись, Настенька дѣйствительно ушла домой, давъ еще разъ слово и даже клятву – не выдавать Вѣру и полюбить ее.
На извозчикѣ, погоняя его и обѣщая прибавку, отправилась Настенька домой.
Тысячи думъ тѣснились въ головѣ дѣвушки, тысячи предположеній.
Тайна, которую она узнала сегодня, была такъ значительна, такъ велика, что оставить ее безъ извлеченія выгодъ, большихъ выгодъ, было бы глупо, чуть ли не преступно… Счастье въ руки ползло съ открытіемъ этой тайны; деньги сулила она, большія деньги… He стало Васи, не стало красавца-юноши, который впервые „настоящей“ любовью взволновалъ сердце хладнокровной, разсудительной „модной дѣвицы“, но за то являлась возможность хорошо наградить себя за понесенное горе, хорошо отомстить „дѣвченкѣ“, такъ жестоко обидѣвшей Настеньку.
Она вспомнила недавній случай въ Замоскворѣчьѣ, отчасти похожій на то, что случилось съ нею.
Недавно это было, года два. На одной изъ замоскворѣцкихъ улицъ жила вдова, лѣтъ за сорокъ, очень некрасивая, очень влюбчивая и очень богатая. Зная слабость этой вдовы влюбляться въ хорошенькихъ мальчиковъ, одни знакомые зло, жестоко подшутили надъ нею. Они устроили на Святкахъ костюмированный балъ и упросили одну барышню, стройную, хорошенькую шалунью, рѣзвую, какъ мальчикъ, и какъ мальчикъ остриженную – одѣться мальчикомъ-ямщикомъ и влюбить въ себя купчиху вдову. Шалунья согласилась.
Добыли костюмъ, надѣли на нее маску, а манеры мальчика у ней были свои собственныя. И вотъ, она явилась на балъ, прельстила влюбчивую вдову, вскружила ей голову, назвавшись пріѣхавшимъ изъ провинціи купчикомъ сиротою, и поѣхала ее провожать, обѣщаясь заговорщикамъ разсказать всѣ детали „комедіи“.
И не разсказала, даже не пріѣхала на все еще продолжавшійся балъ-маскарадъ. Ужъ потомъ узнали всю правду, и барышнѣ досталось до зла-горя.
Кончилась эта затѣя совсѣмъ неожиданно.
Когда вдовица, млѣя отъ нѣги и любви, привезла къ себѣ „хорошенькаго юношу“ и приказала подать чай, фрукты, вино, и когда, затѣмъ шалунья съ хохотомъ сняла маску и открылась, вдовица пришла въ ярость.
– А, такъ ты вотъ какъ! – вскипѣла она. – Ты надсмѣшки строить надо мною?… Надругаться?… Я-жъ тебя, негодницу!…
Барышня молила о пощадѣ, плакала, грозила, кричала, но вдовица, не взирая ни на что, собственноручно разложила ее и такъ „вспрыснула“, что барышня едва опомнилась въ каретѣ, которую вдовица любезно предложила ей послѣ угощенія.
Настенька находила, что ея положеніе отчасти похоже на положеніе одураченной вдовицы… Но не такъ она отомститъ, нѣтъ!… Она не дикарка старинной закваски, она „модная дѣвица“ и она не богачка. Она выгоду извлечетъ и изъ этого, хорошую выгоду…
Тетеньку бы только дома застать, ея умнаго, дѣловитаго совѣта спросить…
И очень, очень торопилась Настенька…
„Завариха“, рѣдко когда бывающая дома, сегодня чувствовала себя не совсѣмъ здоровою и никуда не пошла, никого не осчастливила своимъ посѣщеніемъ.
Настенька застала свою тетеньку за самоваромъ въ обществѣ одной свахи, большой пріятельницы „Заварихи“ и ближайшей ея помощницы.
Кумушки выпили рябиновки, хорошо закусили жалованными отъ „благодѣтелей“ соленьями и разными печеньями и кушали чай съ большимъ аппетитомъ, перемывая косточки своимъ ближнимъ.
Ураганомъ влетѣла Настенька и, не обращая вниманія на расточаемыя свахою похвалы и ласки, сказала теткѣ, что имѣетъ до нея важное дѣло.
– По секрету, Настенька? – спросилѣ „Завариха“.
– Да…
– При мнѣ говорите, красавица, при мнѣ всякій секретъ можно говорить и, все равно, какъ въ могилу, его схоронимъ, – запѣла сваха.
Но Настенька безъ церемоній перебила ее и велѣла уходить.
– Слушайте, ступайте, не могу я при васъ говорить! – рѣшительно отрѣзала „модная дѣвица“. – Погуляйте гдѣ-нибудь, а потомъ можете опять придти… Ступайте!…
Сваха не особенно охотно покорилась, не смѣя возражать бойкой и порою очень дерзкой барышнѣ.
– Что такое, Настенька, за секретъ у тебя? – сгорая отъ нетерпѣнья, спросила „Завариха“. – Должно быть, важное что-нибудь, ежели ты такъ спѣшно да неожиданно пріѣхала…
– Ахъ, тетя, такое важное, такое важное, что ужъ не знаю, и говорить-ли вамъ? – сказала Настенька, то ходя по комнатѣ, то усаживаясь за столъ, то порывисто выпивая чашку чаю.
– Чтой-то, Настенька, ты говоришь?… Теткѣ, да ужъ не сказать… Я первое дѣло, Настенька… я тетка твоя…
– Ладно ужъ, оставьте проповѣди-то!… – перебила Настенька. – Боюсь, я, что разболтаете по городу, вотъ что… Язычекъ то у васъ длиненъ очень… Хорошо, хорошо, не возражайте ужъ!… Скажу вамъ, но чтобы никому ни словечка… а скажете кому – не племянница я вамъ!… Слышите?…
– Да ладно, ладно, Настя!… говори ужъ скорѣе… Изнурила всю!…
Настенька сѣла рядомъ съ теткою, наклонилась къ ней и вполголоса, хотя въ комнатахъ никого и не было, проговорила:
– Знаете ли вы, кто такой Вася, внучекъ Ольги Осиповны?
– Кто?
– Дѣвушка, вотъ кто!…
Если бы „Завариху“ ударили чѣмъ-нибудь очень тяжелымъ и совершенно неожиданно, еслибъ въ комнатѣ разорвало бомбу, – не такъ была бы поражена и ошеломлена „Завариха“, какъ этимъ словомъ племянницы.