Глава шестая
Русь до Рюрика
Но вернемся на Русь. Какие существуют упоминания о русских (восточнославянских) князьях и о Руси до времени Рюрика? Что происходило тогда на территории будущего Древнерусского государства и какие свидетельства об этом сохранились в исторических источниках? В начальной, недатированной части «Повести временных лет» есть еще одна легенда о трех братьях — известное сказание об основании Киева, будущей столицы Руси, а в ту эпоху племенного центра полян. Давно замечено, что летописец особенно выделяет полян среди других восточнославянских племен. Повествование летописи как бы «поляноцентрично», что и неудивительно, учитывая место ее создания. Летописца интересует возникновение Киева, и он фиксирует местные предания о первых Полянских князьях. Вот как они выглядят в «Повести»:
«Полем же жившем особе и володеющем роды своими, иже и до сее братье бяху поляне, и живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеющее кождо родом своим. И быша 3 братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь. Седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, где же ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киев. Бяше около града лес и бор велик, и бяху ловяща зверь, бяху мужи мудри и смыслени, нарицахуся поляне, от них же есть поляне в Киеве и до сего дне.
Ини же, не сведуще, рекоша, яко Кий есть перевозник был, у Киева бо бяше перевоз тогда. с оноя стороны Днепра, тем глагол аху: на перевоз на Киев. Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царюгороду; но се Кий княжаше в роде своемь, приходившю ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при котором приходив цари. Идущю же ему вспять, приде к Дунаеви, и възлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не Даша ему ту близь живущии; еже и доныне наречють дунайци городище Киевець. Киеви же пришедшю в свой град Киев, ту живот свой сконча; и брат его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь ту скончашася.
И по сих братьи держати почаша род их княженье в полях, а в деревлях свое, а дреговичи свое, а словени свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже полочане».
Приведем перевод:
«Поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем) были уже поляне, и жили они все своими родами на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно. И были три брата: один по имени Кий, другой — Щек и третий — Хорив, а сестра их — Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата и назвали его Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве.
Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: "На перевоз на Киев". Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил. Когда же возвращался, пришел он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок небольшой, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то — Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались.
И после этих братьев стал род их держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у словен в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане».
В Новгородской первой летописи младшего извода, в которой, как помним, отразился предшествовавший «Повести временных лет» так называемый Начальный свод 1090-х годов, известия о Кие и его братьях выглядят несколько по-иному. В самом начале летописного текста объясняется, почему Киев был назван по имени Кия: «Якоже древле царь Рим, назвася и во имя его город Рим; и паки Антиох, и бысть Антиохиа великаа; и паки Селевки, и бысть Селевкиа; и паки Александрии, и бысть во имя его Александриа; и по многая места тако прозвании быша грады в имена царев тех и князей тех: тако жив нашей стране зван бысть град великим князем во имя Кия, его же нарицают тако перевозника бывша; инеи же: ловы деяше около города». Таким образом летописец ставит название Киева в один ряд с названиями других знаменитых городов, названных по именам их основателей. Подобно тому, как все эти города были названы по именам создавших их людей, так и Киев назван по имени некоего Кия. О самом же Кие сообщается две версии: по одной, он был перевозчиком, по второй, охотником («делал ловы» около города). Мотив охоты присутствует и в известии «Повести временных лет», где, вслед за Новгородской первой летописью, говорится, что в лесах около города ловили зверей, но сам Кий при этом не упоминается.
Далее Кий упоминается в датированной части этой летописи, в статье под самым первым обозначенным номером годом — 6362-м, то есть 854-м: «Живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим. И быша три братия: единому имя Кии, второму же имя Щек, третьему же имя Хорив, а сестра их Лыбедь. И седяше Кыи на горе, идеже ныне увоз Боричев, и бе с родом своим; а брат его Щек на друзии горе, от него же прозвася Щековица; а трети Хорив, от него же прозвася Хоривица. И сотвориша градок, во имя брата своего стареишаго и наркоша имя Кыев. И быше около их лес и бор велик, и бяху ловище зверие. И беша мужи мудри и смыслене, наречахуся Поляне, и до сего дне от них же суть кыяне; бяху же погане, жруще озером и кладезям и рощением, якоже прочии погани». Ничего о княжеском происхождении Кия и о его деяниях в этом качестве в Новгородской первой летописи не говорится. Зато особенно подчеркивается языческий образ жизни полян во времена Кия. В этом отразилась не только менее «киевоцентричная» позиция летописца Новгородской первой летописи, своего рода «"новгородский патриотизм", поддавшись которому, летописец приравнял полян к "прочим поганым"», в то время как в «Повести временных лет» поляне выделяются и даже противопоставляются другим восточнославянским племенам. Возможно, у полян существовал культ основателей Киева в качестве сакральных предков рода, и поэтому летописец не преминул еще раз подчеркнуть языческий характер верований полян. Но как бы то ни было, княжеское происхождение Кия летописца здесь не интересует.
В рассказе «Повести» не очень понятно, каким образом (военным походом или мирным путешествием) Кий ходил в Византию, где встречался с императором, от которого принял «великую честь». Поэтому в Никоновской летописи XVI века эта ситуация была домыслена — Кий ходил на Константинополь «с силою ратью». И вообще как настоящий князь-воин он «воевал» многие страны и даже победил волжских болгар. Эти сведения, конечно, продукт позднейшего вымысла и не могут считаться достоверными. Отмечу, что в первой половине XVI века, накануне взятия Казани Иваном Грозным, когда отношения с Казанским ханством были важной частью государственной политики, мнимые походы древних князей, а тем более самого основателя Киева, казались особенно актуальными.
Вернемся, однако же, к ранним летописным сообщениям. Первое, что бросается в глаза в рассказе о Кие, это троичность братьев. Кий, Щек и Хорив составляют такую же триаду, как и Рюрик, Синеус и Трувор. Правда, в киевском предании есть еще и сестра, что порождает сомнения в том, была ли эта тройственность в легенде изначальной. Тем не менее три князя в качестве основателей города или государства, устроителей земли, прародителей народа — мотив одинаковый и для сказания о Кие, и для рассказа о Рюрике. Если внимательно проанализировать «Повесть временных лет» в ее ранней части, то можно обнаружить еще такие же триады. Это, конечно, трое старших сыновей Ярослава Мудрого — Изяслав, Святослав и Всеволод, которые в 1054 году получили по завещанию отца Киев, Чернигов и Переяславль, то есть те земли, которые и составляли «Русскую землю» в узком смысле этого слова (в широком смысле это была территория всего Древнерусского государства). Историки даже пишут о «триумвирате» старших Ярославичей, хотя использование этого античного термина выглядит не вполне удачно. Несколько раньше Русь разделяется на три части между сыновьями князя Святослава Игоревича, сына Игоря и Ольги — Ярополком, Олегом и Владимиром (это произошло в 970 году, еще при жизни их отца). Но главная триада открывает саму «Повесть временных лет», которая начинается с рассказа о разделении земли между сыновьями библейского Ноя на три части и о расселении народов в каждой из этих частей. Таким образом, в летописи как бы изначально возникает структура троичности, которая затем повторяется в нескольких значимых, «узловых» моментах древнерусской истории: основании Киева и княжения у полян, призвании варяжских князей на север Руси, выделении первых «уделов» Святославом, разделении владений Ярославом Мудрым. А если к этому прибавить еще некоторые триады в известиях иностранных источников о Руси (рассказ о трех группах русов у арабских авторов, сообщение о трех сыновьях Владимира Святого у немецкого хрониста Титмара Мерзебургского и трех конунгах на Руси в начале XI века в скандинавской «Пряди об Эймунде»), то картина получается еще более впечатляющей. Обративший внимание на этот принцип В. Я. Петрухин даже называет его «некоей "парадигмой" древнерусского престолонаследия», как бы предзаданным рассказом о разделении земли сыновьями Ноя и в то же время отражающим историческую реальность. Библейская традиция, подчеркивавшая единство человеческого рода, вела летописца к русской истории, служившей таким образом продолжением истории мировой и сохранявшей ту же идею родового единства — единства княжеского рода. Вероятно, троичность киевских братьев, как и братьев варяжских, была проявлением той же традиции историописания. Возможно также, что за троичностью братьев могла стоять и древняя структура Киева, формировавшегося из нескольких (трех?) поселений.
Однако наряду с братьями у Кия есть еще и сестра. Для того чтобы понять, откуда она появилась, нужно остановиться на именах этой четверки. Уже хрестоматийным в исторической науке стало понимание имен Кия с родичами как эпонимов, то есть имен, объясняющих название какого-либо географического объекта. Имя старшего брата объясняет название самого города — Кий сидел на главной киевской горе, в которую вел с Подола Боричев подъем. Имена двух других братьев объясняют названия двух киевских гор: Щековицы и Хоривицы. А имя сестры — название киевской реки, впадающей в Днепр (ныне это небольшой, весьма загрязненный ручеек). Относительно него все ясно: «лыбедь» — это лебедь, и здесь никаких вопросов не возникает. Что же касается других названий и соответствующих им имен, то существуют разные предположения. Название «Киев» (более древняя форма «Кыев»), по всей видимости, восходит к имени Кий (Кый), что соответствует корню со значением «посох, жезл, палица, дубинка, деревянный молот». Такая славянская этимология подтверждается большим ареалом, где известно более полусотни географических названий, аналогичных Киеву (древнерусский Киев занимает восточную границу этого пространства на днепровском правобережье). Существуют и другие этимологии, в частности, ошибочная славянская, возводящая это название к слову со значением «песчаный бугор», «дюна», и сомнительные попытки объяснения из других языков — тюркских или иранских (через хазарское влияние).
Имя «Щек» может восходить к тюркскому корню «чека», ср. «чекан» — «боевой топор». Что же касается названия горы Хоривица, то здесь вспоминается прежде всего библейская гора Хорив в Аравийской пустыне. На Хориве Моисею была явлена неопалимая купина, сам Моисей ударом жезла источил воду из скалы, и, по одной из версий, именно здесь Бог даровал Моисею Закон. Эта соотнесенность имени брата Кия и библейского названия, как и то, что основатели Киева построили свой град на горах, позволило высказать предположение о понимании летописцем Киева как нового Иерусалима (стоящего на горах Израиля) и Синая. Высказывалось, впрочем, и мнение, что название этой киевской горы могло быть заимствовано местными жителями у существовавшей в Киеве еврейско-хазарской общины, которая сопрягала библейские названия с киевскими реалиями. Сомнительно, мог ли летописец осознавать этот вероятный библеизм при изложении рассказа об основателях Киева. Возможно, он просто использовал местное название или фиксировал уже сложившуюся легенду. Есть и другая этимология для «Хорива» — это иранский корень со значением «солнце».
Значение корня «кий» привело исследователей к мысли о том, что легендарный Кий представлял собой восточнославянское воплощение образа мифологического, божественного кузнеца («кий» — «молот»). Мотив борьбы кузнеца (или братьев-кузнецов) со змеем, олицетворяющим злое начало (ср. «Змиевы валы» Киевской Руси), мог найти отражение в легенде об основателях Киева. При этом в славянском фольклоре существует и мотив брака героя-кузнеца и девы воды — показательно, что Лыбедь, в отличие от братьев, символизирует название реки (причем по одной из летописных версий Кий был перевозчиком на Днепре, а подругой — ходил на Дунай). Этот мотив позволил предположить, что изначально киевская легенда включала только двух героев — пару Кия и Лыбедь, а превращение основателей Киева в триаду братьев было следующим этапом в ее истории. Впрочем, в повествовании самой летописи эти древние мотивы не нашли отражения.
Соотнесение Кия с кузнецом («кия» с «молотом»), с другой стороны, не кажется столь очевидным. Деревянный молот вряд ли может служить орудием кузнечного ремесла. А дубинка или посох и вовсе не являются атрибутами этого производства. Другое дело — посох или жезл, как знак племенного вождя, княжеской власти. В этом отношении Полянского Кия можно сопоставить с другими персонажами славянских легенд о первых князьях. Так, зацветшая палка-посох пахаря Пржемысла, основателя чешской королевской династии, символически предопределила его будущий высокий статус (эта история была изложена выше). Типологически близко к дубинке-«кию» и значение имени основателя польской династии Пяста, который также был крестьянином — «пест», предмет, которым толкут.
Присмотримся теперь к тем мотивам о Кие, которые донесли до нас летописи. По одной из версий Кий был перевозчиком на Днепре. Мотив перевоза через реку связывает образ Кия с мифологическими представлениями о границе двух миров. Кий в данном случае выступает в качестве связующего звена между этими мирами, подобно древнегреческому Харону, перевозящему души умерших через Стикс — посреднику между жизнью и смертью. В этом случае Днепр воспринимается как некая граница, и тот же мотив можно видеть в рассказе о Кие уже как о князе — в рассказе о его походе на Дунай. Существенно, что и сам Киев в VIII–IX веках находился на границе левобережной волынцевской археологической культуры, соединившей в себе черты славянского и степного миров и существовавшей на землях тех восточнославянских племен, которые платили дань хазарам. Легенда о Кие как о князе полян, очевидно, более поздняя (отсутствующая в Новгородской первой летописи), для составителя «Повести временных лет» оказывается более предпочтительной. Это и неудивительно, ведь она отвечает на один из вопросов, заданных уже в начале «Повести», — «кто в Киеве нача первее княжити». С другой стороны, с помощью этой легенды объяснялось название городища Киевец на Дунае, а сама Русь включалась в контекст мировой истории и культурного и государственного пространства цивилизации, центром которой была Византия. Но насколько эта летописная версия отражает историческую действительность?
Историки пытались увидеть эту реальность за словами легенды и относили деятельность Кия ко временам тех византийских императоров, в правление которых славяне нападали на дунайские границы империи — Юстиниана (VI век) или даже Анастасия (рубеж V–VI веков), а затем принимались императорами на службу. Другая точка зрения предполагает, что рассказ о поездке (или походе) Кия в Константинополь мог возникнуть под влиянием реальных походов русских князей на Византию, особенно дунайского похода Святослава, как известно, хотевшего обосноваться в Переяславце на Дунае (ср. основание Кием Киевца на Дунае). Во всяком случае, ясна «многослойность» отразившихся в летописи преданий о Кие. Исследователи полагают, что наиболее ранний пласт зафиксированных в летописи мотивов (не говоря о древнейших мифологических представлениях о герое-кузнеце и переправе через реку, реконструируемых, исходя из семантики имени, и донесенных до нас летописью в образе Кия-перевозчика) связан с родо-племенным преданием о Кие (и его братьях) как прародителях племени полян и основателях города Киева. Формирование же образа Кия в качестве князя — следующий этап в развитии легенды, к которому, возможно, относится и мотив охоты — традиционного свидетельства княжеского статуса. В качестве князя Кий выступает уже не только как основатель города, но и совершает поход в Царьград, где получает подтверждение своего высокого статуса. На этом этапе формирования легенды становится важной именно государственная ее составляющая. Кий — не только прародитель, племенной вождь, но и первый киевский князь. Возможно, этот этап связан уже с деятельностью самих летописцев, о чем свидетельствуют параллели в легенде о Кие с рассказами о деяниях первых князей.
Еще один интересный аспект связан с легендой-двойником киевского предания. Речь идет о таком памятнике армянской историографии, как «История Тарона». Тарон — это историческая область древней Армении, находившаяся к западу от озера Ван (ныне это территория Турции). Тарон сыграл большую роль в истории армянской церкви и армянской культуры; именно здесь родился создатель армянского алфавита Месроп Маштоц. Сам памятник представляет собой сборник, время составления которого варьируется от VIII до X века. В «Истории Тарона» содержится рассказ об основании тремя братьями — Куаром, Мелтеем и Хореаном — в стране Палуни трех соименных им городов. Эти имена, равно как и название страны, обнаруживают удивительное соответствие легенде об основании Киева (Кий, Хорив, поляне). Существует предположение, что именно киевская легенда нашла отражение в армянской «Истории», но поскольку датировка самого армянского источника неопределенна, то невозможно на этом основании датировать и существование легенды о Кие и его братьях.
Итак, легенда об основателях Киева относится в «Повести временных лет» к легендарному периоду древнерусской истории. Тем не менее в исторической науке возникали своеобразные предположения о том, что династия князей, основателем которой был Кий, правила в земле полян на протяжении длительного времени и даже, что киевские князья Аскольд и Дир, которые, согласно летописным данным, были варягами и «боярами» Рюрика, являлись последними потомками этой славянской династии. Конечно, такое предположение фантастично. Не говоря уже о том, что имена «Аскольд» и «Дир» — определенно не славянские, основанием для этой версии служили слова польского историка XV (!) века Яна Длугоша, который в первой книге своей «Польской истории», рассказывая о князьях восточных славян, отметил: «Затем, после смерти Кия, Щека и Корева, их сыновья и потомки, наследуя по прямой линии, княжили у русских много лет, пока такого рода наследование не привело к двум родным братьям — Оскальду и Диру». Эта-то фраза и стала источником утверждения о прямой родственной связи двух князей, убитых Олегом в 882 году, и основателей Киева. Между тем сведения Длугоша непосредственно связаны с его концепцией происхождения русского народа от поляков. Длугош обосновывал претензии Польши на древнерусские, в том числе киевские, земли. Сопоставив этнонимы «поляки» и «поляне» (которые имеют похожую этимологию, но генетически не происходят один от другого), хронист пришел к заключению, что поляки были этнической основой русских, а сам легендарный Кий — польским князем. Поскольку Аскольд и Дир были его потомками, то Киевом управляла изначально польская династия.
Подобного рода вырванные из контекста самого произведения фразы нередко становились источниками различных заблуждений, число которых, особенно применительно к ранним векам русской истории, довольно велико. Относится это и к такому, в свое время прогремевшему, предположению, будто название «русь» было известно уже в VI веке. К середине VI века (примерно к 550—560-м годам) относится сирийская «Хроника», представляющая собой перевод «Церковной истории» Захарии Ритора, написанной около 518 года, по всей видимости, на греческом языке. Сам Захария служил в Константинополе и по вероисповеданию был христианином-монофизитом (позднее, вероятно, он перешел в православие и стал епископом). Его «Церковная история» охватывает период от 436 до 491 года. Перевод «Истории» на сирийский язык был выполнен неизвестным жителем сирийского города Амида, которого именуют условно Псевдо-Захарией. Псевдо-Захария дополнил хронику новыми главами, а в начале своего текста привел географическое описание мира, основанное на классической античной «Географии» Клавдия Птолемея.
Именно в этом тексте и содержится интересующее нас упоминание, у Птолемея отсутствующее. Псевдо-Захария описывает народы, живущие к северу от Кавказа за «Каспийскими воротами»: «Базгун земля со [своим] языком, которая примыкает и простирается до Каспийских ворот и моря, которые [находятся] в пределах гуннских. За воротами живут бургары, со [своим] языком, народ языческий и варварский, у них есть города, и аланы, у них пять городов. Из пределов Даду живут в горах, у них есть крепости. Ауангур, народ, живущий в палатках, аугар, сабир, бургар, куртаргар, авар, хазар, дирмар, сирургур, баграсик, кулас, абдел, ефталит, эти тринадцать народов, живут в палатках, существуют мясом скота и рыб, дикими зверьми и оружием. Вглубь от них [живет] народ амазраты и люди-псы, на запад и на север от них [живут] амазонки, женщины с одной грудью, они живут сами по себе и воюют с оружием и на конях. Мужчин среди них не находится, но если они желают прижить, то они отправляются мирно к народам по соседству с их землей и общаются с ними около месяца и возвращаются в свою землю. Если они рождают мужской пол, то убивают его, если женский, то оставляли и таким образом они поддерживали свое положение. Соседний с ними народ ерос, мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей. Дальше на восток, у северных краев, есть еще три черных народа». Упоминание некоего народа «ерос» среди хорошо известных алан, авар, хазар, в северных пределах «гуннских», то есть в южной части Восточной Европы, было воспринято некоторыми исследователями как указание на упоминание руси уже в VI веке. Соответственно, эта русь была отождествлена с антами — предками восточных славян, известными по византийским источникам VI–VII веков. Эти анты и были «росами» Среднего Поднепровья, которое затем стало очагом Древнерусского государства.
Однако на самом деле свидетельство сирийской хроники нельзя понимать буквально. Народ «ерос» соседствует в ней с различными мифическими народами — песьеглавцами (кинокефалами), карликами-амазратами, амазонками, — и сам описывается совершенно фантастически. Это, впрочем, не смущало исследователей, пытавшихся и за этими фантастическими описаниями разглядеть некую реальность. Между тем все эти монструозные народы на краю ойкумены противопоставляются как чуждый и враждебный мир миру освоенному, «цивилизованному» — обычная традиция древних географических описаний. Да к тому же «росы» в этом описании составляют своеобразную пару к народу амазонок: амазонки — воинственные женщины на конях, вооруженные до зубов, «росы» — большеногие мужчины, которые не могут сидеть на конях и не имеют оружия. Откуда же взялось упоминание о фантастическом народе «ерос»?
Источником для этого послужила Библия. Дело в том, что в библейской Книге пророка Иезекииля упоминается предводитель народов севера Гог: «Ты же, сын человеческий, изреки пророчество на Гога и скажи: так говорит Господь Бог: вот, Я — на тебя, Гог, князь Роша, Мешеха и Фувала! И поверну тебя, и поведу тебя, и выведу тебя от краев севера, и приведу тебя на горы Израилевы. И выбью лук твой из левой руки твоей, и выброшу стрелы твои из правой руки твоей. Падешь ты на горах Израилевых, ты и все полки твои, и народы, которые с тобою; отдам тебя на съедение всякого рода хищным птицам и зверям полевым» (Иез. 39, 1–4). Пришествие Гога, возглавляющего народы севера, по наущению Сатаны на Иерусалим должно ознаменовать собой конец света: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их — как песок морской. И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный. И ниспослал огонь с неба от бога и пожрал их» (Откр. 20, 7–9). Итак, страшные народы севера, возглавляемые Гогом из земли Магог, должны обрушиться на христиан. Именно так и воспринимали в Византии нашествия русов, погубленных, кстати говоря, «греческим огнем», горючей смесью, разливаемой греками по воде. Но что за народы возглавляет Гог? Мешех и Фувал — это тибарены и мосхи Геродота (или земли Табал и Муски ассирийских надписей), помещаемые на юго-восточном побережье Черного моря. Народ рош же — плод переводческого недоразумения. Дело в том, что в древнееврейском оригинале Библии это место звучало как «наси-рош», то есть «верховный глава», буквально «верховный глава Мешеха и Фувала». А в греческом переводе Библии, так называемой Септуагинте (выполненном в Александрии в III–II веках до н. э.), эти слова были переведены как «архонт рош», то есть второе слово оставлено без перевода и стало восприниматься как название народа. Именно в этом смысле, по всей видимости, народ «ерос» и был описан Псевдо-Захарией, который в соответствии с библейской традицией поместил его на Крайнем Севере, рядом с другими народами-монстрами.
К VI веку относятся первые упоминания о славянах у арабских авторов. Арабы называли славян ас-сакалиба, но у них было и наименование русов — ар-рус. О русах, применительно к VI–VII векам, свидетельствуют историки, работавшие на территории арабской Персии, однако не вполне ясно, насколько эти сведения достоверны. Писавший по-арабски персидский историк и филолог Абу Мансур аль-Хусейн ибн Мухаммед ас-Са'алиби около 1021 года создал труд под названием «Лучшее из жизнеописаний персидских царей и известий о них». Много внимания в нем он уделил истории сасанидского Ирана и в рассказе о постройке Дербентской оборонительной стены шахом Хосровом I Ануширваном (правил в 531–579 годах) среди враждебных северных народов упомянул наряду с турками и хазарами русов. Другой историк, Захир ад-дин Мар'аши, который в конце XV века написал «Историю Табаристана, Руйана и Мазандарана» (земли на южном побережье Каспийского моря), где поместил русов в VI веке к северу от Кавказа.
Еще один автор, везир державы Саманидов Мухаммад Бал'ами, в 963 году составил на персидском языке сокращенное и переработанное изложение «Истории пророков и царей» арабского ученого Абу Джафара Мухаммеда ибн Джарира ат-Табари (838–923). Среди других событий в этом труде рассказывается и о том, как в 643 году в период арабских завоеваний правитель Дербента Шахрийар прибыл в лагерь арабского полководца Абд ар-Рахмана ибн Раби'а и признал себя вассалом халифата. Шахрийар добился для себя освобождения от дани взамен защиты Дербентского прохода от северных соседей. Среди этих соседей Бал'ами дважды называет русов, хотя в сохранившейся краткой арабской редакции «Истории» ат-Табари таковыми названы только хазары и аланы. Возможно, поздние авторы, писавшие о событиях трехсотлетней и более давности, переносили сведения о современном им народе русов на события VI–VII веков. Применительно к сообщению Бал'ами важно помнить, что его труд создавался тогда, когда память о разорительных походах Руси на Каспийское море в первой половине X века была еще жива. И поэтому он мог поместить русов среди народов, угрожавших на Каспии персам и арабам еще в VII веке. Недоразумением можно считать и упоминание «русских кораблей» в составе флота византийского императора Константина V в 774 году, которое содержится в «Хронографии» византийского историка Феофана Исповедника, составленной в 810-х годах. На самом деле в тексте упомянуты не «русские» корабли, а «пурпурные, багряные» — именно так нужно понимать это прилагательное. Так неверное понимание одного слова может привести к неверным историческим выводам.
В византийской и славянской житийной литературе есть два рассказа о нападениях росов на Византию в конце VIII — начале IX века. Но опять-таки неясно, насколько этим сообщениям, представленным к тому же в таком своеобразном источнике, как жития святых, можно доверять. Первое известие содержится в «Житии Стефана Сурожского» и носит откровенно легендарный характер. Стефан Сурожский в VIII веке был епископом крымского города Сугдеи (по-славянски Сурож), который тогда входил в состав Византийской империи (позднее генуэзцы называли этот город Солдайя, а сейчас это Судак). Стефан умер вскоре после 787 года. Его мощи находились в алтаре храма Святой Софии в Суроже, а сам епископ со временем был признан святым. «Житие Стефана Сурожского» существует в двух редакциях — краткой греческой (XIV–XV века) и пространной древнерусской. В краткой редакции интересующий нас рассказ отсутствует, а в древнерусской имеется. Время создания древнерусской редакции определяется примерно как XV век. В этой редакции текста есть раздел «О прихождении ратию к Сурожу князя Бравлина из Великого Новаграда», то есть Великого Новгорода, в некоторых текстах Жития князь именуется также как Бравалин или Бранлив. По житийному рассказу спустя немного лет после смерти Стефана (то есть в конце VIII — начале IX века) пришла рать великая русская из Новгорода во главе с князем Бравлином, которая пленила крымское побережье от Корсуня (Херсонеса) до Корча (Керчи) и подступила к Сурожу. Через десять дней осады воины Бравлина ворвались в город, «изломив» железные врата. Они вошли в церковь Святой Софии, разбив двери храма, и ограбили его, взяв кадила, золотые сосуды, золото, жемчуг и дорогой покров с гробницы Стефана. После этого Бравлин «разболелся», его лицо повернулось назад, а изо рта пошла пена. Князь закричал, что это святой человек ударил его по лицу, и велел своим «боярам» вернуть все, награбленное в храме. Они положили все назад и хотели вынести князя из церкви, но Бравлин сказал, что святой старец так притиснул его к полу, что его душа «изыти хощет». Бравлин приказал своему войску покинуть город, не беря с собой ничего награбленного. Однако князь все равно не смог подняться и распорядился вернуть все церковные сосуды, взятые в Корсуни, Керчи и других местах, и принести все на гробницу святому. Даже после того, как это было сделано, святой сказал князю: «Если не крестишься в церкви моей, не возвратишься и не выйдешь отсюда». После чего князь вместе с «боярами» был крещен архиепископом Филаретом, и его лицо встало на место («но еще шея его болела» — отмечено в Житии).
Этот рассказ, как и само имя князя, обнаруживает явно позднее происхождение. Скорее всего, Бравлин (Бранлив) принадлежит к тому же кругу вымышленных персонажей, что и Гостомысл и другие герои ранней русской истории в изложении XV–XVI веков. Однако такой выдающийся византинист, как В. Г. Васильевский, полагал, что древнерусская редакция Жития была создана на основе достаточно раннего византийского источника X века. Соответственно, рассказ мог отражать факт какого-то нападения русов на крымское побережье Черного моря в начале IX или даже в конце VIII века. Некоторые историки даже пытались увидеть за этой историей какие-то реальные черты событий того времени, связывая, например, одну из форм имени Бравлин — Бравалин с легендарной скандинавской битвой при Бравалле (!). Другие искали упомянутый в Житии Новгород, полагая, что имелся в виду не Новгород Великий (хорошо, конечно, известный в XV веке), а крымский Неаполь Скифский (который, впрочем, прекратил свое существование уже в III веке), центр позднескифского государства. Эти примеры показывают, насколько далеко могут зайти размышления при некритическом обращении с историческими источниками. Между тем никаких реальных оснований относить историю с мифическим новгородским князем, дошедшую до нас в произведении XV века, к столь древним временам в общем-то нет. Житийная литература изобилует различными легендарными мотивами, и исцеление воинственных язычников у мощей святого — достаточно распространенный сюжет.
Присутствует он и в другом Житии, причем по сходному поводу — «Житии святого Георгия Амастридского», сохранившемся в рукописи X века. Георгий был епископом Амастриды, города византийской провинции Пафлагония на южном побережье Черного моря. Он умер в начале IX века и почитался жителями Амастриды как избавитель города от нападения арабов. По мнению В. Г. Васильевского, поддержанному и другими историками, «Житие» Георгия Амастридского было создано диаконом Игнатием, будущим митрополитом Никейским, до 842 года, и, следовательно, события, описанные в нем, относятся ко времени примерно 820—830-х годов. О нападении «росов» на Амастриду рассказывается в Житии следующим образом: «Было нашествие варваров, росов — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле, и по имени народ, — начав разорение от Пропонтиды (Мраморного моря. — Е. П.) и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого, посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы».
Когда варвары вошли в храм и увидели гробницу Георгия Амастридского, они, вообразив, что там спрятаны сокровища, ринулись к ней, чтобы раскопать ее. Но тут они почувствовали себя расслабленными в руках и ногах, словно связанные невидимыми узами, и не могли пошевелиться. Тогда предводитель росов, по требованию святого, прекратил грабежи и насилие и отпустил на свободу пленных христиан: «И вот устраивается щедрое возжжение светильников, и всенощное стояние, и песнопение; варвары освобождаются от божественного гнева, устраивается некоторое примирение и сделка их с христианами, и они уже более не оскорбляли святыни, не попирали божественных жертвенников, уже не отнимали более нечестивыми руками божественных сокровищ, уже не оскверняли храмы кровью. Один гроб был достаточно силен для того, чтобы обличить безумие варваров, прекратить смертоубийство, остановить зверство, привести более свирепых, чем волки, к кротости овец и заставить тех, которые поклонялись рощам и лугам, уважать Божественные храмы».
Если предположение о составлении «Жития Георгия Амастридского» до 842 года верно, то перед нами первое упоминание о нашествии росов (русов) на византийские владения — правда, не на сам Константинополь, но на Амастриду, крупный торговый город, славившийся своими богатствами. Более того, получается, что о русах уже к тому времени в Византии знали, ведь в Житии говорится, что их дикость и грубость всем известны. Однако сам рассказ Жития носит традиционный для таких памятников характер, и различить за сказанием о чудесах святого черты исторической реальности весьма сложно. Существует и другая точка зрения. В Житии отразился не отдельный, «самостоятельный» поход русов на Византию, а известный поход на греков князя Игоря Рюриковича в 941 году. Тогда русы разорили большую территорию и дошли в том числе и до Пафлагонии, всюду творя насилие и грабежи. Возможно также, что в Житии говорится о походе русов на Византию 860 года. Это предположение ставит под сомнение раннюю датировку упомянутых в Житии событий. В любом случае однозначно признать реальность нападения русов на Амастриду в 820—830-х годах не кажется возможным.
Еще более неопределенный характер имеет рассказ из византийской «Хронографии» так называемого Продолжателя Феофана. Уже упоминавшийся Феофан Исповедник в начале IX века создал свою «Хронографию», которая заканчивалась описанием событий правления Михаила I, то есть доходила до 813 года. Этот труд был продолжен несколькими авторами и был доведен до царствования Романа II, сына Константина Багрянородного. Рукопись этой «Хронографии» обрывается на описаниях событий 961 года; соответственно, наименование автора этого произведения Продолжателем Феофана — условно. В жизнеописании императора Михаила III содержатся сведения о константинопольском патриархе Иоанне Грамматике, который занял патриаршую кафедру в 837 году. Иоанн был человеком весьма ученым и даже, как полагали, занимался предсказаниями и колдовством. Одно из его предсказаний и было связано с нападением на Византию какого-то языческого племени. Этим племенем известный византинист, академик Федор Иванович Успенский считал русов. Особых оснований для этого сам текст источника не дает, но этот отрывок так интересен, что стоит привести его целиком.
«Иоанн… был сопричислен к дворцовому клиру и завоевал горячую любовь Михаила Травла (императора Михаила II. — Е. П.) то ли потому, что с ним одним разделял эту ересь (иконоборчества. — Е. П.), то ли потому, что заслужил славу необыкновенной ученостью. Как бы то ни было, Михаил любил его и назначил учителем Феофила (сына и преемника Михаила II на императорском престоле. — Е. П.). А тот, взяв в руки бразды правления, сначала возвел его в сан синкелла (буквально «сокелейник», один из высших духовных санов. — Е. П.), а позже поставил патриархом Константинополя за те предсказания, которые он ему давал при помощи колдовства и гаданий на блюде. Вот его колдовство. Когда оно неверное и жестокое племя во главе с тремя вождями напало и подвергло грабежам ромейскую землю, естественно приводя в уныние Феофила и его подданных, Иоанн дал совет не унывать, но преисполниться радостью и надеждой, если только захочет последовать его совету. Совет же заключался в следующем. Говорили, что среди сооруженных на барьере ипподрома медных статуй есть одна с тремя головами, которые он с помощью каких-то магических заклинаний соотнес с предводителями племени. Он велел доставить огромные железные молоты, числом столько, сколько было голов, и вручить их трем мужам, силой рук отличным. В определенный час ночи они должны были с занесенными молотами в руках приблизиться к статуе и по его приказу разом с огромной силой опустить их на головы так, чтобы одним ударом отбить их от статуи. Обрадованный и изумленный его словам Феофил распорядился все исполнить. Когда глубокой ночью явились мужи с молотами, Иоанн, скрывшись, чтобы не быть узнанным, под мирской одеждой, принялся шептать про себя магические слова, перевел в статую сущую в вождях силу, изгнал ту, что вселили в нее магическими заклинаниями прежде, и приказал ударить со всей мощью. Два мужа, ударив со всей силы, отбили от статуи две головы. Третий же, ударив слабее, только немного отогнул голову, но не отбил ее целиком. Подобное случилось и с вождями. Между ними началась сильная распря и междоусобная война. Один из вождей умертвил двух других усекновением головы, в живых остался только один и то не в целости и сохранности. Впавшее же в ничтожество племя в беде и горести бежало на родину». Как следует из логики повествования, это нападение если и было, то произошло еще до 837 года, то есть до того времени, как Иоанн стал патриархом. Предположение о том, что здесь имеются в виду русы, заманчиво, но недоказуемо.
Итак, все вышеперечисленные свидетельства о русах являются не слишком достоверными. Первое же однозначно бесспорное упоминание имени народа «рос» относится к 839 году. Оно содержится в «Бертинских анналах», которые, как мы помним, были официальной «летописью» Западно-Франкского королевства, в той их части, которая принадлежит перу Пруденция. По всей видимости, сам анналист был свидетелем произошедшего.
В пятнадцатые календы июня, то есть 18 мая 839 года, к франкскому императору Людовику Благочестивому в его резиденцию, в Ингельгейм на Рейне, прибыло посольство от византийского императора Феофила во главе с епископом Феодосием и спафарием (буквально «оруженосец», византийский придворный титул) Феофаном. Послы стремились к подтверждению «мира и постоянного союза между обеими сторонами». В этот период Византия находилась в тяжелом положении — войска халифа ал-Мутасима разгромили армию Феофила и взяли город Аморий — родовое «гнездо» византийской династии. Над Константинополем нависла угроза арабского вторжения. В этих условиях Феофил стремился заручиться поддержкой европейских правителей, отправив посольства к венецианскому дожу, кордовскому эмиру и франкскому императору. Посольство к Людовику просило императора организовать нападение на север Африки, чтобы отвлечь силы халифата от Малой Азии. Эта цель, впрочем, не была достигнута. Но для нас интересно другое.
Феофил «прислал также… некоторых людей, утверждавших, что они, то есть народ их, называется Рос (Rhos); король их, именуемый хаканом (chakanus), направил их к нему (Феофилу. — Е. П.), как они уверяли, ради дружбы. Он просил… чтобы по милости императора и с его помощью они получили возможность через его империю безопасно вернуться [на родину], так как путь, по которому они прибыли в Константинополь, пролегал по землям варварских и в своей чрезвычайной дикости исключительно свирепых народов, и он не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой-либо опасности. Тщательно расследовав [цели] их прибытия, император узнал, что они из народа шведов (Sueones), и, сочтя их скорее разведчиками и в той стране, и в нашей, чем послами дружбы, решил про себя задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить, явились ли они с честными намерениями, или нет. Об этом он не замедлил… сообщить Феофилу, а также о том, что из любви к нему принял их ласково и что, если они окажутся достойными доверия, он отпустит их, предоставив возможность безопасного возвращения на родину и помощь; если же нет, то с нашими послами отправит их пред его (Феофила. — Е. П.) очи, дабы тот сам решил, как с ними следует поступить». Что произошло с послами народа «рос» дальше, неизвестно. Известие «Вертинских анналов» уникально. Это первое упоминание о «росах» вообще и о русской государственности в частности. Между тем информация, представленная в нем, столь оригинальна, что вызвала в исторической науке споры, не утихающие до сих пор.
О чем же рассказывает нам Пруденций? Прежде всего, в анналах передано самоназвание народа — «рос» (это латинское слово «Вертинских анналов» является транслитерацией греческого названия, а греческое явно отражает самоназвание). Именно в этой форме употреблялось это слово самими послами «росов». Правитель росов носил титул хакан, каган. Таким титулом, как мы знаем, именовались правители тюркских государств — на юге Восточной Европы это были Аварский и Хазарский каганаты. Это заставляет допустить, что титул правителя росов был заимствован у тюркских правителей, а именно у правителей Хазарского каганата, земли которого, вероятно, соседствовали с «каганатом» росов. Примечательно, однако, что послы хакана росов оказались шведами по происхождению! Значит, это были скандинавы, которые каким-то образом проникли вглубь территории Восточной Европы и достигли Константинополя. Где же находилось государство хакана росов? На этот счет в науке ведутся давние споры. Одни историки помещают «каганат» в Приднепровье (и связывают его с волынцевской археологической культурой Днепровско-Донского региона), другие значительно севернее — в районе Ростова, верхней Волги, Новгорода и Ладоги.
Вторая версия, как кажется, лучше соответствует данным источников. Действительно, скандинавские древности в первой половине IX века сосредоточены только на севере Руси — в Приладожье и Приильменье. Затем осваивается Балтийско-Волжский торговый путь и лишь позднее знаменитый путь «из варяг в греки» по Днепру. Если считать, что послы представляли правящую верхушку «каганата», то логично допустить, что это было государственное образование на севере Руси — как раз в тех районах, куда позднее пришел Рюрик. Кроме того, и сами «Вертинские анналы» дают на это косвенные указания. Путь послов хакана росов, а это, по всей видимости, был небольшой отряд, оказался чрезвычайно трудным. Он пролегал по землям «диких» народов, полным опасностей, — так, что послы не рискнули возвращаться той же дорогой назад. Для них оказалось значительно проще и безопаснее вернуться на родину «кружным путем» — через Европу. И действительно, для шведов путешествие по Европе было гораздо «привычнее», чем по неизведанным путям будущей Киевской Руси. Видно, что путь на юг, в Византию по этой лесистой, а затем степной территории был еще очень слабо освоен — возможно, «посольство» росов было одним из первых отрядов, пробиравшихся этим путем. Конечно, этих трудностей не было бы, если бы послы шли привычным и уже освоенным путем по Волге и затем на Дон через территорию Хазарии. Но здесь, по-видимому, они двигались в обход. Был бы этот путь столь трудным, а возвращение через Европу и Балтику столь безопасным, если бы земли хакана росов находились в центре Восточно-Европейской равнины или даже ближе к югу — в Поднепровье, в районе Киева? Думается, нет. А если «каганат» росов располагался на севере Руси, то тогда пройти весь путь до Византии по землям восточных славян, а затем степняков, было действительно сложной задачей. А вернуться через родную Балтику на тот же север Руси — делом вполне простым и достаточно безопасным.
Однако возникает другой вопрос. Некоторые исследователи настолько увлеклись фактической стороной сообщения анналов (прибытие послов хакана росов в Византию «ради дружбы»), что стали реконструировать дипломатическую деятельность «Русского каганата» и встраивать ее в целую систему внешнеполитических связей того времени. Между тем, собственно, отнюдь не снимается вопрос, который задал себе Людовик Благочестивый, заподозривший неладное. Ему, конечно, было чего опасаться — Франкская империя уже многократно испытывала на себе натиск норманнов. Посольство Феофила имело место в промежутках между нападениями норманнов на Фрисландию в 837 и 839 годах и, кроме того, между двумя посольствами ютландского правителя Хорика I, первое из которых в 838 году просило императора передать под управление Хорика и саму Фрисландию, и землю ободритов. Поэтому в такой сложной ситуации излишняя осторожность не мешала. Император провел тщательное расследование, в результате которого выяснил истинную этническую принадлежность «росских» послов и, кроме того, счел их разведчиками. Так ли это оказалось на самом деле или нет, мы уже никогда не узнаем. Но отрицать этот второй вариант деятельности «русского посольства» невозможно. Во всяком случае, он имеет равное право на существование с первым. Если так, и «посольство» на самом деле являлось разведывательной миссией, отправленной, чтобы разобраться в ситуации у ближних и дальних соседей, тогда вряд ли стоит излишне доверять заверениям дружбы «росского» хакана византийскому императору, а также принимать на веру рассказ о «чрезвычайной дикости свирепых народов». Чтобы попасть в Ингельгейм, «послы» вполне могли сослаться на трудности обратного пути и попросить столь благосклонного к ним Феофила (остро нуждавшегося, как мы помним, в этот период в поддержке других стран) отправить их к Людовику Немецкому. Была ли миссия хакана росов в Византию, а затем и в Ингельгейм, дипломатической — большой вопрос.
Примерно к тем же годам, что и прибытие «русских послов» в Ингельгейм, относится сообщение о «русских купцах», зафиксированное арабскими авторами. Принадлежит оно Абул-Касиму Убайдаллаху ибн Абдаллаху ибн Хордадбеху (ок. 820–912). Ибн Хордадбех родился в знатной персидской семье — его отец был правителем Табаристана, области на южном побережье Каспийского моря. Сам Ибн Хордадбех был весьма образованным человеком, он служил начальником почты в провинции Джибал (на северо-западе Ирана), а позднее стал начальником всего почтового ведомства халифата, проведя последний период жизни в Багдаде. Как чиновник, ведавший почтой, Ибн Хордадбех, естественно, был прекрасно осведомлен о торговых путях и, хотя сам никогда не предпринимал далеких путешествий, собрал обширную информацию о путях и географии разных стран. Итогом стал его труд «Книга путей и стран» («Китаб ал-масалик ва-л-мамалик»), приобретшая со временем большую популярность. Ибн Хордадбех написал также сочинения по генеалогии, ориентации по звездам, «культуре восприятии музыки», кулинарии и даже об искусстве питья (видимо, он был большой жизнелюб), но они, к сожалению, не сохранились. «Книга путей и стран» была завершена в 880-х годах. Считается, что существовало две редакции этого сочинения, причем интересующий нас рассказ есть уже в первой редакции, которая датируется 840-ми годами.
В перечне «владык земли» Ибн Хордадбех приводит титулы правителей разных народов, причем хаканами он называет владык тюрок, тибетцев и хазар, а вот владыку славян (ас-сакалиба) именует к. нан или к. бад (в разных рукописях). Исследователи полагают, что на самом деле это кназ. Однако более интересно описание путей купцов-русов. Оно следует после рассказа о торговом пути еврейских купцов, которые отправляются по морю от мусульманской Испании до восточных областей халифата и дальше, в Индию и Китай. Потом следует такой пассаж:
«Если говорить о купцах ар-Рус (русах), то это одна из разновидностей славян. Они доставляют заячьи шкурки, шкурки черных лисиц и мечи из самых отдаленных [земель] славян к Румийскому морю (Черному морю). Владетель (сахиб) ар-Рума (Византии) взимает с них десятину (ушр). Если они отправляются по [Та?]нису — реке славян, то проезжают мимо Хамлиджа, города хазар. Их владетель (сахиб) также взимает с них десятину. Затем они отправляются по морю Джурджан (Каспийскому) и высаживаются на любом берегу. Окружность этого моря 500 фарсахов (около 3 тысяч км). Иногда они везут свои товары от Джурджана до Багдада на верблюдах. Переводчиками [для] них являются славянские слуги-евнухи. Они утверждают, что они христиане и платят подушную подать (джизью)». После этого Ибн Хордадбех возвращается к описанию путей еврейских купцов, но теперь уже описывает их движение по суше — опять-таки из мусульманской Испании или из земли франков через Северную Африку к Багдаду и дальше на восток, а вторым путем «позади Румии к стране (или области) славян (ас-сакалиба), затем к Хамлиджу, городу хазар, затем в море Джурджана, затем к Балху, Мавераннахру (среднеазиатскому "двуречью" между Сырдарьей и Амударьей), затем к Вурту тогузгузов (городу токуз-огузов), затем к Китаю». Таким образом, пути купцов-русов и купцов-иудеев пересекаются.
Сокращенный и несколько измененный вариант того же рассказа о путях купцов-русов, который содержится в книге Ибн Хордадбеха, присутствует и в другой «Книге стран», автором которой был ибн ал-Факих ал-Хамадани, о котором известно только то, что он, вероятно, происходил из персидского города Хамадан и родился в семье законоведа. «Книга стран» датируется временем около 903 года. Рассказ о купцах-русах (у ал-Факиха — славянах) выглядит здесь следующим образом:
«Чо же касается купцов славян, то они везут шкурки лисиц и зайцев из земель славян и приходят к морю Румийскому, и взимает с них десятину владетель Византии. Затем прибывают по морю в Самкарш (вероятно, Таматарха — Тмуторокань древнерусских источников) иудеев, затем переходят к славянам; или следуют от моря славян (что подразумевается под этим морем, неизвестно; возможно, Балтийское) в эту реку, которая называется рекой славян, пока не достигнут пролива (или залива) Хазар, и берет с них десятину властитель хазар. Затем идут к морю Хорасанскому (Каспийскому). Иногда выходят в Джурджане и продают все, что у них есть. А идет все это в Рей».
Как видно, оба известия очень близки, но ал-Факих именует купцов не русами, а славянами, в качестве важного пункта на их пути называет город Самкарш (Самкуш), а конечным пунктом торговли определяет не Багдад, а город Рей в Северном Иране. В сообщении Ибн Хордадбеха есть несколько интересных моментов. Любопытно, и на это уже неоднократно обращали внимание исследователи, что Ибн Хордадбех считает русов «видом» славян. Арабские авторы, как правило, различают славян и русов, причем, судя по описанию русов, под ними подразумеваются норманны. Ибн Хордадбех же считает русов частью славян, что в общем-то неудивительно, если принять во внимание не этническую, а политическую принадлежность русов к восточнославянскому государственному образованию или к восточнославянскому обществу. Купцы-русы везут меха и франкские (так называемые каролингские) мечи, попадавшие из Западной Европы на Русь, к Черному морю, где платят пошлину византийским властям. По-видимому, другой путь идет по некоей реке славян, названия которой в рукописях сочинения ибн Хордадбеха неясны. Возможно, это Танис (Танаис) — Дон, а возможно, и Волга. Во всяком случае, подразумевается какая-то река, путь по которой ведет к Каспию. Что за город Хамлидж, также неизвестно — полагают, что он находился рядом с хазарским Итилем. Здесь русы платят еще одну пошлину, а потом плывут по Каспию. Привозя товары к городу Джурджану (Гургану) на южном побережье Каспия; они отправляются с караванами в Багдад, пользуясь услугами переводчиков-славян. Там они выдают себя за христиан, чтобы платить подушную подать для иноверцев (джизью) в меньшем размере, нежели если бы они считались язычниками. По всей видимости, русы должны были знать по крайней мере христианские обряды, чтобы представляться христианами.
Итак, рассказ о путях купцов-русов свидетельствует, что торговый путь через земли Хазарского каганата на Каспий и дальше на Восток был русами к 840-м годам уже хорошо освоен. Вероятно, путь по Волге связывал со странами Востока и север Руси, тот Ладожско-Ильменский регион, где присутствие скандинавов археологически прослеживается уже с середины VIII века и где впоследствии закрепился Рюрик. Если это так, то земли гипотетического Русского каганата могли достигать северной Волги и соприкасаться с зоной влияния хазар, которым, согласно сообщению «Повести временных лет», платили дань вятичи. А значит, Русский каганат и Хазарский были соседями (чем, вероятно, и объясняется появление у правителя росов тюркского титула). Верхнее Поволжье (в районе Сарского городища под Ростовом), так же как Ладога и Рюриково Городище под Новгородом, рассматриваются как возможные центры этого государственного объединения. Если обратить внимание на его вероятные пределы, станет ясно, что они очень близки к тому региону, на который впоследствии распространялась власть Рюрика.
В то же самое время, когда купцы-русы добирались на востоке до Багдада, на западе русы-воины напали на мусульманскую Испанию (называвшуюся в восточных источниках ал-Андалус, то есть Андалусией). «Западнее города, который называется Джазира (Альхесирас на берегу Гибралтара. — Е. П.), [есть] город, называемый Севилья, на берегу большой реки. И в эту реку Кордовы (Гвадалквивир. — Е. П.) вошли маджусы (ал-маджус), которых называют русами (ар-рус), в году 229 (843–844), и грабили, и жгли, и убивали», — сообщает в своей «Книге стран» («Китаб аль-булдан») арабский географ и историк Абу-л-Аббас Ахмад ибн Абу Йа'куб ал-Йа'куби. «Книга стран» была закончена им около 891 года, то есть через полвека после описанных событий. Ал-маджус — это огнепоклонники, так арабы первоначально называли те народы, которые поклонялись огню или использовали его в похоронных обрядах, то есть сжигали покойников (персы-зороастрийцы, индусы и др.), а в более широком смысле так именовали и всех язычников, включая славян и норманнов. Другие арабские авторы X–XVII веков более подробно описывают это нападение. Оно началось 20 августа 844 года, когда маджусы появились на западном побережье Пиренейского полуострова около Лиссабона. Общее число нападавших кораблей исчисляется разными авторами по-разному — 54 (ал-'Узри, XI век) или 80 (ал-'Изари, вторая половина XIII — начало XIV века). Несмотря на упорное сопротивление, 25 сентября русы подошли к Севилье. Город был захвачен ими, многие жители были убиты или попали в плен. Наконец, в ноябре маджусы были разгромлены в сражении с войсками, мобилизованными эмиром Кордовы Абд ар-Рахманом II: «Большое число маджусов было повешено в Севилье, их подняли на стволы пальм, что были там». Предводитель (эмир) маджусов погиб. Однако они еще продолжали оставаться в Испании некоторое время, пока не ушли в Ниеблу, которую также разграбили, а затем в Лиссабон: «И после этого вестей от них не поступало» (ал-'Узри). Таким образом, поход маджусов был достаточно длительным, а арабам с большим трудом удалось избавиться от нападавших. Авторы, писавшие после ал-Йа'куби, называют маджусов также ал-урманийун, то есть норманнами. Нет сомнения, что это было нападение викингов-норманнов, осуществленное с севера, со стороны Атлантического океана. То, что ал-Йа'куби именует их русами (как арабы называли обычно восточноевропейских норманнов), ясно свидетельствует о тождестве русов и норманнов в представлениях арабского мира.
Еще одно арабское свидетельство о славянском правителе на территории будущего Древнерусского государства относится к началу 850-х годов и принадлежит тому же ал-Йа'куби. В другом своем труде — «Истории», доведенной до 872 года, — этот ученый описывает, в частности, события на Кавказе в начале 850-х годов. Тогда полководец халифата Буга Старший подавил выступления против власти арабов в Армении и Грузии, а затем обрушился на кавказских горцев-санаров (ас-санарийа), живших в районе Дарьяльского ущелья, «но те разбили его и обратили в бегство». «Отступив от них, он стал преследовать тех, кому даровал помилование [ранее]. Некоторые скрылись и написали владетелям Рума (сахиб ар-Рум), хазар (сахиб ал-хазар) и владетелю славян (сахиб ас-сакалиба). Собрались они с большой армией. [Буга] сообщил об этом ал-Мутаваккилу (халифу. — Е. П.), и он назначил править страной (Арминией, то есть арабской провинцией в Закавказье. — Е. П.) Мухаммада ибн Халида ибн Иазида ибн Мазиада аш-Шайбани. С его прибытием восставшие успокоились, и он даровал им помилование». Итак, санары обратились за помощью к императору Византии, что имело, вероятно, определенные последствия, к Хазарскому кагану, которые также откликнулись на этот призыв, и к правителю славян. Возможно, это и есть правитель Русского каганата, владения которого к тому времени уже находились на юге Восточной Европы, то есть в относительной близости к местам проживания санаров. А может быть, под правителем славян следует понимать кого-либо из князей восточнославянских племен — опять-таки где-то на юге будущего Древнерусского государства, недалеко от владений Хазарии.
В 860 году, однако, произошло событие огромного масштаба, которое оставило по себе память и в Византии, и в Западной Европе. Русы впервые вторглись на территорию державы ромеев и осадили ее столицу — Константинополь. Это событие нашло отражение и в русских летописях в качестве того отправного момента, когда имя руси стало известно на международной арене. О походе упоминается во многих источниках, начиная с произведений современника этого события, константинопольского патриарха Фотия, о котором уже говорилось в самом начале книги. Именно Фотий оказался во главе осажденных жителей Константинополя, поскольку император Михаил III тогда находился в военном походе против арабов. Сохранились две гомилии, то есть проповеди, Фотия, которые были произнесены им с кафедры константинопольского собора Святой Софии перед горожанами в связи с походом русов. Одна из них относится ко времени самого нашествия, а вторая была создана уже после того, как опасность миновала. Кроме того, Фотию принадлежит и «Окружное послание» к восточным патриархам по поводу созыва церковного собора в Константинополе в 867 году, которое упоминает о крещении руси.
В других, более поздних источниках содержатся важные фактические данные о походе и даже точная дата появления русов у стен столицы — 18 июня 860 года. Вот как об этом говорится в так называемой «Брюссельской хронике», составленной в Византии в XI веке и дошедшей до нас в рукописи конца XIII века (названа так, потому что хранится в Брюсселе, в Королевской библиотеке): «В его (императора Михаила) царствование, 18 числа июня месяца, 8 [индикта], в 6368 году, на 5 году его правления пришли росы с двумястами кораблями, которые, ходатайствами Всехвальной Богородицы, были христианами покорены, сокрушительно побеждены и истреблены».
Как же развивались события 860 года и что было известно о пришедших к столице империи ромеев «варварах»? Время для нападения было выбрано чрезвычайно удачно — основные силы византийцев были отвлечены на войну с арабами, и войско во главе с императором находилось в Малой Азии, на довольно большом расстоянии от столицы. Росы приплыли к Константинополю на кораблях, число которых в одних источниках называется 200, в других — 360. По примерным подсчетам, русов было около восьми тысяч человек. Византийцы характеризовали росов как «скифский народ, жестокий и варварский» (первая гомилия Фотия), «дикий и грубый» («Хронография» Продолжателя Феофана). Наименование росов «скифами» полностью находилось в русле средневековой традиции переноса названий древних народов на современные, но византийцы могли называть «скифами» не только народы, живущие к северу от Причерноморья, но и вообще варваров. Нашествие росов метафорически было названо Фотием «страшной грозой гиперборейской» (первая гомилия). Гиперборейцы в античной традиции — это жители Крайнего Севера.
Судя по словам Фотия, русы преодолели довольно большое расстояние, но их нападение всё же оказалось совершенно неожиданным: «Коварный набег варваров не дал молве времени сообщить о нем, чтобы были обдуманы какие-нибудь меры безопасности, но сама явь бежала вместе с вестью — и это в то время, как нападали оттуда, откуда [мы] отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней. Горе мне, что вижу народ жестокий и дикий безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, всё губящим, всё уничтожающим — поля, жилища, стада, скот, жен, детей, стариков, юношей, — всё предающим мечу, не слушая никаких воплей, никого не щадя. Погибель всеобщая!» (первая гомилия). «Неожиданность нападения и невероятность стремительности, бесчеловечность рода варваров, жестокость нравов и дикость помыслов показывают, что удар нанесен с небес, словно гром и молния!» — восклицал патриарх (вторая гомилия). При этом Фотий подчеркивает, что русы были до тех пор мало известны в Византии. «Насколько странно и страшно нелепо нападение обрушившегося на нас племени — настолько же обличается непомерность [наших] прегрешений; насколько опять же [это племя] незаметно, незначительно и вплоть до самого к нам вторжения неведомо — настолько же и нам прибавляется тяжесть позора и превозносится торжество посрамлений, и бичи острее наносят боль» (вторая гомилия). Такое нашествие воспринималось, конечно, как Божье наказание за грехи.
Далее Фотий еще более подробно характеризует русь: «Народ незаметный, народ, не бравшийся в расчет, народ, причисляемый к рабам, безвестный — но получивший имя от похода на нас, неприметный — но ставший значительным, низменный и беспомощный — но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, поселившийся где-то далеко от нас, варварский, кочующий, имеющий дерзость [в качестве] оружия, беспечный, неуправляемый, без военачальника, такою толпой, столь стремительно нахлынул, будто морская волна, на наши пределы…» (вторая гомилия). Здесь, конечно, патриарх сравнивает нашествие русов со стихийным бедствием, поэтому, возможно, и считает русов неуправляемыми, «без военачальника», чего, конечно, в действительности быть не могло. Напротив, сама внезапность появления вражеского войска у стен Константинополя и особенно удачно выбранный момент свидетельствуют о хорошей подготовке похода. Конечно, по сравнению с четкой военной организацией византийцев любые варварские нашествия выглядели неуправляемыми — но тем позорнее было поражение византийцев, славившихся своим военным искусством.
Примитивным по сравнению с вооружением армии империи выглядело и оружие русов, главным преимуществом которых была «дерзость». Эта дерзость противопоставляется Фотием испуганной пассивности своих соотечественников: «Ибо те, кому некогда казался невыносимым один лишь слух о ромеях, подняли оружие на саму державу их и потрясали руками, разъяренные, в надежде захватить царственный град словно гнездо. Ведь они разграбили его окрестности, разорили предместья, свирепо перебили схваченных и безнаказанно окружили весь город — настолько превознесенные и возвеличенные нашей беспомощностью, что жители не смели смотреть на них прямым и бесстрашным взором, но из-за чего приличествовало им тем мужественнее вступить с врагом в схватку, от этого они раскисали и падали духом» (вторая гомилия).
Такое положение было, конечно, во многом связано с отсутствием в городе императорских войск, а возможно, и флота, посланного против арабов на Крит или в Италию. «Где ныне василевс христолюбивый? Где войска? Где оружие, [оборонительные] машины, полководческие советы и приготовления? Разве не нашествие других варваров перенесло и отвлекло на себя все это? И василевс выносит дальние труды за рубежами [империи], воинство отправилось с ним и разделяет тяготы — нас же истощает гибельное убийство, на наших глазах настигшее одних и уже настигающее других!» — горестно восклицал патриарх (первая гомилия). Согласно византийской хронике Симеона Логофета (середина Х века), василевс отправился в поход на мусульман. Весть о нашествии застигла его на берегу Черной реки в Каппадокии. Преодолеть расстояние от нее до столицы империи (более 500 километров) можно было за месяц обычного пути или не менее чем за неделю спешного.
А Константинополь тем временем был в осаде. Русы разорили пригороды, а согласно «Житию патриарха Игнатия» созданному Никитой Давидом Пафлагонцем в конце IX–X веке, напали и на Принцевы острова в Мраморном море, где разорили монастыри, а также, схватив 22 человека из ближайшей к опальному патриарху Игнатию «челяди, изрубили их всех топорами». Сам же бывший патриарх, живший на одном из островов, по свидетельству Жития, «все время твердил одни лишь такие слова: "Господь дал, Господь и взял; как Господу угодно, так и случилось" и тому подобное; так, благодаря Бога и обращаясь к Нему в непрестанных молитвах, он взывал к Его суду и помощи, а всякое спасение со стороны тех, кто почитался за властителей, считал тщетным».
Только на Бога уповали и в осажденной столице. «Помните ли вы смятение, слезы и вопли, в которые тогда весь город погрузился с совершенным отчаянием? Знакома ли вам та кромешная жуткая ночь, когда круг жизни всех нас закатился в пучину мрака смерти? Знаком ли вам тот час, невыносимый и горький, когда надвинулись на вас варварские корабли, дыша свирепостью, дикостью и убийством?.. Когда мимо города проплывали они, неся и являя плывущих на них с протянутыми мечами и словно грозя городу смертью от меча?.. Когда рассудки объял трепет и мрак, а уши были открыты лишь слухам о том, что варвары ворвались внутрь стен и город взят врагами?» — вопрошал Фотий свою паству (вторая гомилия). Потеряв всякую надежду, патриарх прибегнул к «последнему» средству. Во Влахернах, районе Константинополя, расположенном вдоль залива Золотой Рог, находилась церковь Пресвятой Богородицы, в которой хранилась великая святыня — покров (омофор, мафорий — накидка, покрывающая голову и плечи) Богородицы, который был принесен в Константинополь еще в V веке. К этой святыне неоднократно обращались во время нападения врагов на византийскую столицу. Кроме того, в Халкопатрийском храме хранились риза и пояс Богоматери. Нельзя однозначно сказать, какая из святынь была взята Фотием для защиты города, но, вероятно, это был мафорий. Вот как сам патриарх говорил об этом: «Как только, оставшись безо всякой помощи и лишившись поддержки человеческой, мы воспряли душами, возложив упования на Мать Слова и Бога нашего… и, пронося Ее облачение, дабы отбросить осаждающих и охранить осажденных, я и весь город со мною усердно предавались мольбам о помощи и творили молебен, на что по несказанному человеколюбию склонилось Божество, вняв откровенному материнскому обращению, и отвратился гнев, и помиловал Господь достояние Свое. Истинно, облачение Матери Божией — это пресвятое одеяние! Оно окружило стены — и по неизреченному слову враги показали спины; город облачился в него — и как по команде распался вражеский лагерь; обрядился им — и противники лишились тех надежд, в которых витали. Ибо, как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения». Итак, после обнесения омофора Богородицы вокруг городских стен русы сняли осаду и стали уходить, прихватив богатую добычу.
Между тем в Константинополь вернулся император Михаил. Согласно хронике Симеона Логофета, «василевс же, прибыв, едва смог переправиться (через Босфор. — Е. П.). И отправились они с патриархом Фотием во Влахернский храм Божией Матери и там призывали к милости и состраданию Божество. Затем, вынеся с пением гимнов Святой омофорий Богородицы, они окунули его краем в море; и хотя стоял штиль, сразу же начались порывы ветров, и на спокойном море волны стали громоздиться друг на друга, и суда безбожных росов были разбиты, так что лишь немногие избежали опасности». Буря, таким образом, уничтожила русский флот. Иногда в исторической литературе можно встретить утверждение, что осада Константинополя закончилась 25 июня. На самом деле это мнение ошибочно. Данная дата, имеющаяся в синаксаре (церковная книга, представляющая собой сборник сведений о святых и церковных праздниках на каждый день года) константинопольской Великой церкви (храма Святой Софии), относится к осаде Константинополя арабами в 670-х годах.
Но на этом история с русами не закончилась. В «Хронографии» Продолжателя Феофана говорится о том, что «немного же спустя в царственный град прибыло их (росов. — Е. П.) посольство, умолявшее сделать их сопричастными Божественному крещению, что и случилось». Это первое крещение росов произошло еще до 867 года, поскольку о нем говорится и в «Окружном послании» Фотия:
«И ведь не только этот народ (имеются в виду болгары, крещение которых произошло в середине 860-х годов. — Е. П.) переменил прежнее нечестие на веру во Христа, но и даже сам ставший для многих предметом многократных толков и всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности, тот самый так называемый [народ] Рос, те самые, кто — поработив [живших] окрест них и оттого чрезмерно возгордившись — подняли руку на саму Ромейскую державу! Но однако ныне и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя охотно (с любовью, радостно) поставив в ряд подданных (принявшие христианство от Византии народы считались как бы подданными империи. — Е. П.) и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас. И при этом столь воспламенило их страстное влечение и рвение к вере — вновь восклицает Павел: Благословен Бог во веки! — что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам». Конечно, в этом тексте заметно преувеличение достигнутых результатов, но бесспорно одно — какая-то часть русов в 860-х годах приняла христианство, и, более того, к ним был отправлен епископ. Вероятно, внезапная гибель войска после в целом удачного похода на Константинополь могла повлиять на решение русов принять крещение. По всей видимости, этому предшествовало заключение мирного договора между Русью и Византией, на что указывают некоторые обороты и термины послания патриарха. Такая миссионерская активность была в целом характерна для церковной деятельности Фотия.
В 867 году Михаил III был убит и новым византийским императором стал Василий Македонянин. В его жизнеописании, включенном в «Хронографию» Продолжателя Феофана и приписываемом внуку Василия, императору Константину Багрянородному, есть интересное продолжение этой истории:
«Но и народ росов, неодолимейший и безбожнейший, он (император Василий. — Е. П.), склонив к соглашению обильными подношениями золота, серебра и шелковых одеяний и заключив с ними мирный договор, убедил также приобщиться к спасительному крещению и уговорил принять получившего рукоположение от патриарха Игнатия архиепископа. Тот, явившись в страну упомянутого [народа], был после такового деяния благосклонно принят народом. Ибо когда архонт (то есть князь. — Е. П.) этого племени собрал подданных на сход (собрание) и воссел во главе со своими старейшинами, более других преданными суеверию из-за долгой привычки, рассуждая о своей вере и о христианской, призывается недавно прибывший к ним иерей и был подвергнут расспросам, что он проповедует и чему намерен учить их. И после того как тот, протягивая книгу Евангелия, возвестил им о некоторых чудесах Спасителя нашего и Бога и привел им примеры чудодействия Божия из ветхозаветной истории, росы тотчас сказали: "Если и мы не увидим чего-нибудь подобного, особенно же того, что рассказываешь ты о трех отроках в печи (имеются в виду библейские отроки Анания, Азария и Мисаил, ввергнутые в печь по приказу вавилонского царя Навуходоносора и оставшиеся невредимыми силою молитвы. — Е. П.), вообще не будем верить тебе и больше не будем обращать слух свой к речам твоим". Он же… сказал им: "Хоть и нельзя искушать Господа Бога, но все же, если от души решились вы обратиться к Богу, просите, что хотите, и Бог сполна сделает это ради веры вашей, хотя сами мы просты и ничтожны". Они же попросили ввергнуть в разведенный ими костер саму книгу христианской веры, то есть Божественное и Святое Евангелие, и если останется оно невредимым и несгоревшим, то обратятся они к Богу, им провозглашаемому. Когда это было сказано и иерей, воздев глаза и руки к Богу, изрек: "Прославь имя Твое. Иисусе Христе, Бог наш, и ныне в глазах всего этого народа!" — книга Святого Евангелия была брошена в огненную печь. По прошествии достаточного времени, когда печь была потушена, обнаружили, что Святой том остался нетронутым и неповрежденным, не испытав от огня никакого ущерба или урона, так что даже кисти на книжных запорах не претерпели никакой порчи или искажения. Видя это и поразившись величию чуда, варвары без колебаний приступили ко крещению». Поскольку описанное крещение связывается со временем патриаршества Игнатия, то, следовательно, и события эти нужно датировать началом 870-х годов (Игнатий был патриархом с конца 867 до 877 года). Рассказ о крещении русов в жизнеописании Василия следует после известий о крещении иудеев (в 874 году) и об основании архиепископии в Болгарии (архиепископ прибыл в Плиску в 870 году).
Но что это были за росы и почему византийцы так называли этот народ? В своем «Окружном послании» Фотий прямо называет имя народа — «рос», и такое название закрепилось в византийских источниках (хотя с XI века появляются и слова с корнем «рус»). О происхождении такой формы этого названия у византийских авторов в науке существуют разные версии.
Согласно одной, форма «рос» признается восходящей к слову «рус» (самоназвание русов в X веке) и ее возникновение объясняется тем, что для греческого языка византийского времени было характерно чередование корневых гласных о (со) и у (ои). О версии, связанной с библейской землею (или народом) Рош, форма названия которой в греческом тексте Библии аналогична византийскому названию русов, уже упоминалось. Возможно, библейские образы повлияли на византийцев, сопоставлявших нашествия русов, «дикого» народа с севера, с легендарными Гогом и Магогом. С другой стороны, название «рос» в «Вертинских анналах», скорее всего, передает самоназвание «русов» в конце 830-х годов. Поэтому, возможно, форма «рос» была первичной и лишь затем трансформировалась в «русь». Тогда возникает предположение, что византийское «рос» непосредственно восходит к вероятному прототипу древнерусского «русь» — древнескандинавскому самоназванию участников походов на гребных судах на восток от Балтики — «ротс-мен» (rops-men), то есть «гребцы». Это в какой-то степени подтверждается тем фактом, что, согласно «Вертинским анналам», послы «росов» оказались шведами. Автор «Хроникона венетов» («Венецианской хроники») диакон Иоанн, писавший в начале XI века, прямо называет участников похода на Константинополь в 860 году «норманнами».
Но если русы столь неожиданно напали на столицу Византии, то откуда они появились? В византийских хрониках, восходящих к «Хронографии» Продолжателя Феофана, содержатся, казалось бы, более определенные данные о местах обитания русов. Так, византийский историк второй половины XI века Иоанн Скилица в своем «Обозрении историй» говорит, что напавшие на Константинополь росы — «скифский народ, живущий близ северного Тавра, дикий и свирепый». А другой историк, Иоанн Зонара, умерший в середине XII века, в труде «Сокращение историй» упоминает, что «скифский народ росов» — «из числа народов, живущих вокруг Тавра». Из этих фраз можно понять, что русы населяли земли рядом с Крымским полуостровом. Хотя на самом деле эти указания можно понимать и в более широком смысле — как то, что русы живут к северу от Тавриды. Между тем есть целая гипотеза о существовании некоей «Причерноморской (или Приазовской) Руси», которая якобы и совершала ранние походы на Византию (о лингвистических доводах в пользу этого см. далее). Туда же после крещения и был отправлен епископ. Однако сведения византийских историков XI–XII веков могли относиться к современной им ситуации, а не к реалиям середины IX века. В XI веке русы уже действительно жили в Причерноморье — им принадлежала Тмуторокань, бывшая одним из русских княжеств. Во второй половине XI века Тмутороканское княжество играло заметную роль как в общерусских делах, так и в Причерноморье в целом, поддерживая связи с Византией.
В то же время слова патриарха Фотия в его проповедях говорят за то, что земля русов находилась на большом расстоянии от Византии («народ, поселившийся где-то далеко от нас», от которого «мы отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней»). А назначение епископа (или даже архиепископа), как и сам масштаб похода, свидетельствует, что Византия столкнулась с достаточно сильным государственным образованием. Вряд ли это могла быть Приильменская или Приладожская Русь. Скорее всего (как это подтверждают и русские летописи), поход был организован русью Приднепровской, с центром, вероятно, в Клеве — на тех землях, на которые, возможно, распространил свою власть так называемый «Русский каганат» в середине IX века.
А что же русские летописи? В них тоже содержатся сведения о походе 860 года, заимствованные из традиции византийских хроник, восходящих к хронике Симеона Логофета. В Новгородской первой летописи младшего извода сообщение о походе руси следует после рассказа об основании Киева. «При сем (императоре Михаиле. — Е. П.) приидоша Русь на Царь-град в кораблех, бещислено корабль; а в двусту вшедше в Суд (залив Золотой Рог. — Е. П.), много зло створиша Греком и убийство велико крестияном. Цесарь же с патриархом Фотеем молбу створи в церкви святыя Богородица Влахерне всю нощь; таце святей богородици ризу изнесоше, в море скуд омочиша; а во время то яко тишине сущи, и абие буря вста, и потапляше корабля рускыя, и изверже я на брег, и во своя сы возвратишася». В «Повести временных лет» также рассказывается о походе, но событие это имеет дату и, более того, названы князья, поход возглавлявшие. «В год 6374. Пошли Аскольд и Дир войной на греков и пришли к ним в 14-й год царствования Михаила. Царь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград, и возвратился царь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Царь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви Святой Богородицы во Влахерне, и вынесли они с песнями божественную ризу святой Богородицы, и омочили в море ее полу. Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и снова встали огромные волны, разметало корабли безбожных русов, и прибило их к берегу, и переломало, так что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой».
Дата 6374 (866) год была вычислена как четырнадцатый год правления императора Михаила III, начало царствования которого отнесено в «Повести» к 6360 (.852) году. Последняя датировка неверна, как, впрочем, неверно и то, что поход руси состоялся в четырнадцатый год правления Михаила. В византийской традиции, восходящей к хронике Симеона Логофета, есть упоминание о десятом годе правления Михаила как годе похода руси (что также неверно, поскольку Михаил правил с 842 года). Вероятно, дата «6374 (866) год» получилась путем нескольких расчетов и манипуляций на разных стадиях редактирования летописного текста. Поскольку дата относилась ко времени уже после призвания варягов, а поход связывался, очевидно, с Киевом, то предводителями русов под пером летописца стали Аскольд и Дир. Они не были таковыми в Начальном своде — в Новгородской первой летописи об Аскольде и Дире говорится уже после рассказа о походе руси, как о двух варягах, которые пришли в Киев, стали там князьями и воевали с древлянами и с уличами. В «Повести временных лет» Аскольд и Дир связаны с Рюриком. Это его «бояре» (но не одного с ним рода, что особо подчеркивает летописец), которые «испросистася ко Царюгороду с родом своим». Идя по Днепру, они увидели на горе городок и спросили у местных жителей, чей он. Поляне ответили, что были братья Кий, Щек и Хорив, которые построили этот городок и «изгибоша» (сгинули), а мы здесь сидим, «род их», и платим дань хазарам. Аскольд и Дир остались в этом городе и собрали многих варягов и стали владеть землей полян. Поход 860 (866) года, который оказался связан с Аскольдом и Диром в «Повести временных лет», сопоставлялся тем самым со стремлением двух князей идти к «Царюгороду», благодаря которому «бояре» отпросились у Рюрика. В Новгородской первой летописи этих подробностей нет — сказано лишь, что пришли в Киев два варяга, а откуда и «от кого», неизвестно. По-видимому, не было их и в «Начальном своде».
Уже отмечалось, что в «Повести временных лет» особенно подчеркивается незаконность княжеского статуса Аскольда и Дира. В летописи заметно стремление утвердить княжеский статус только за родом Рюрика. Это подтверждает и рассказ о захвате Киева Олегом в 882 году и убийстве им Аскольда и Дира. Олег говорит киевским правителям: «Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа» («Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода»), а затем, показав на Игоря: «А се есть сын Рюриков». Таким образом выстраивается линия легитимной преемственности власти только в роду Рюрика, подчеркивается законный статус именно этой династии. Аскольд же и Дир оказываются своего рода самозванцами. В то же время все герои ранней русской истории как бы «привязываются» к Рюрику, соотносятся с ним. Поэтому Аскольд и Дир «становятся» приближенными, «боярами» Рюрика. А чтобы объяснить, зачем они пошли на юг, по Днепру, устанавливается их цель — Царьград (Константинополь), что, кстати, могло соответствовать действительности. Эту цель как бы подтверждает и поход на греков, который хронологически оказывается между «призванием» Рюрика в 862 году и гибелью Аскольда и Дира в 882 году. Таким образом создается непротиворечивая версия деятельности двух киевских князей.
Об искусственности связи похода 860 (866) года с именами Аскольда и Дира в «Повести временных лет» красноречиво свидетельствует тот факт, что в тексте глагол «идти» соотносится с именами двух князей в единственном, а не в двойственном числе («иде», а не «идоста», как должно было бы быть). В то время как ранее, когда говорится о приходе Аскольда и Дира в Киев, употребляется двойственное число («бяста» — были, «испрсистася» — испросились, «остаста» — остались и т. п.). Показательно, что в самом известии о походе Аскольд и Дир упомянуты лишь один раз как его руководители, а далее текст летописи просто воспроизводит греческий «оригинал».
Следовательно, первый поход руси на Византию отношения к Аскольду и Диру, по-видимому, не имел. Что же нам известно об этих братьях? Летописи свидетельствуют, что Аскольд и Дир были варягами, они, по всей видимости, пошли по пути «из варяг в греки» вниз по Днепру, остановились в Киеве, где стали княжить, а позднее были убиты Олегом во время захвата им Киева в 882 году. Об их захоронении «Повесть временных лет» сообщает следующее: «И убиша Асколда и Дира (опять единственное число! — Е. П.), и несоша на гору, и погребоша и («его» — 1 тоже единственное число. — Е. П.) на горе, еже ся ныне зоветь Угорьское, кде ныне Олмин двор; на той могиле поставил Олма церковь святаго Николу; а Дирова могила за святою Ориною». То есть некий Олма много позже поставил на месте погребения Аскольда церковь Святого Николая, причем Олмин двор существовал по крайней мере на рубеже XI–XII веков, а могила Дира находилась за церковью Ирины, основанной Ярославом Мудрым, при монастыре, созданном в честь тезоименной святой покровительницы жены Ярослава — шведской принцессы Ингигерд, в крещении носившей имя Ирина.
Особенности текста «Повести» и топография могил Аскольда и Дира, находившихся в разных местах (хотя, собственно говоря, почему их должны были похоронить обязательно вместе?), привели исследователей к заключению об искусственном соединении в летописи имен двух князей, возможно, живших в разное время. Это мнение стало чуть ли не всеобщим. Указание летописи на местонахождение могил, конечно, отвечает общей тенденции «Повести» подкреплять достоверность своих сведений некими реально существующими артефактами. Так, согласно летописи, могила Олега существует «до сего дни» в Киеве, сани княгини Ольги «до сего дне» стоят в Пскове и т. д. Это общая тенденция раннего историописания (не только в древнерусской культуре). Поэтому и конкретные топографические указания, связанные с именами Аскольда и Дира, могли сохраняться до времени составления летописи, куда попали из местной, устной традиции и были соединены затем воедино под пером летописца. Иногда в качестве доказательства разновременности Аскольда и Дира приводятся и сведения поздних летописей XVI века, где упоминается, например, один князь Аскольд (Никоновская летопись — «О князи Рустем Осколде»). Но эти аргументы вряд ли можно считать состоятельными.
Высказывалось мнение, что «соправительство двух князей необычно для Руси», хотя оно существовало у скандинавских конунгов. Неоднократно предпринимались попытки объяснить имя «Дир» каким-либо образом: как титул Аскольда (Г. З. Байер, Г. Ф. Миллер) или как «сарматское тирарь (дирарь), т. е. пасынок» (В. Н. Татищев, у которого Аскольд становится пасынком Рюрика). Не говоря о совершенно экзотических этимологиях (Б. А. Рыбаков возводил имя Аскольда в варианте поздней Никоновской летописи «Осколд», который считал наиболее древним, к названию реки Оскол и далее к упоминаемому Геродотом скифскому племени сколотов, а В. А. Пахоменко сопоставлял его с именем половецкого хана Искала, упоминаемого в летописи под 1061 годом), имена Аскольд и Дир хорошо объясняются из древнескандинавского языка. Аскольд — это Hoskuldr, Дир — Dyri (буквально «зверь»). Возможно, Аскольд и Дир были не связанными с Рюриком предводителями отдельных варяжских отрядов (об их варяжском происхождении однозначно свидетельствуют летописи), которые продвигались по территориям Руси и оседали в разных городах. Недаром «Повесть временных лет» называет и других князей «из-за моря» — Рогволода (Рёгнвальда) в Полоцке и Туры (Тюрира) в Турове.
Еще один аспект, связанный с Аскольдом и Диром и заставлявший усомниться в их одновременном существовании, касается сообщения арабского ученого ал-Мас'уди. Абу-л-Хасан ал-Мас'уди (ок. 896–956), уроженец Багдада, был выдающимся историком и путешественником X века, которого иногда называют «арабским Геродотом». Одно из двух дошедших до нас его произведений называется «Золотые копи и россыпи самоцветов» («Мурудж аз-захаб ва ма'адин ал-джавахир»). Оно было написано в конце 940-х годов и затем переработано. «Золотые копи» представляют собой, по сути, историческую и географическую энциклопедию, в которой собраны сведения по истории и географии разных стран. В этом произведении приводится рассказ о трех правителях сакалиба (под сакалиба, как уже говорилось, арабские авторы подразумевали славян, хотя и далеко не всегда). Первый из правителей называется ад-Дир. «У него обширные города и многочисленные земли. Купцы-мусульмане направляются в его столицу с товарами». Второй правитель называется «малик ал-ф. р. н. дж», а третий — «малик ат-турк». В первом из правителей как раз и видели князя Дира. Но эта интерпретация не может считаться бесспорной. Анализировать весь фрагмент нужно в целом, поскольку ал-Мас'уди говорит не об одном правителе, а о трех. Кроме того, он не называет двух других правителей по именам. Согласно одной из версий, первый правитель, называемый арабским ученым, это «царь» волжских булгар Алмуш, второй — или киевский князь, или царь Дунайской Болгарии, а третий — правитель венгров (причем идентификация третьего правителя вызывает меньше всего вопросов). Таким образом, сведения ал-Мас'уди вряд ли можно привлекать для уточнения каких-либо данных об Аскольде и Дире.
Еще одна гипотеза об Аскольде связана с его возможным крещением. Из византийских источников известно, что после похода руси на Константинополь в 860 году произошло крещение этого народа (или какой-то его части). А поскольку «Повесть временных лет» связывает поход с именами Аскольда и Дира, можно было заключить, что крестились и сами киевские князья. Кроме того, над могилой Аскольда некий Олма впоследствии поставил церковь Святого Николая. Соединив все эти данные вместе, получается предположение о том, что Аскольд крестился после возвращения из неудачного похода на Византию, а его христианское имя было Николай. Эта версия стала столь популярной, что Аскольд-Николай сделался чуть ли не святым мучеником в некоторых ветвях «альтернативного» православия. На самом деле эта версия, как видим, основана на нескольких допущениях. Поход на Византию был связан с именами Аскольда и Дира искусственно, и никаких оснований считать Аскольда христианином русские летописи не дают. То, что на месте его могилы поставили христианскую церковь, вполне отвечает существовавшей традиции установки на месте языческих капищ и прочих памятных мест православных храмов, дабы освятить и «очистить» некогда «оскверненное» место. То же самое произошло и с могилой Дира, рядом с которой был построен Ирининский монастырь.
Впрочем, летописи говорят о том, что Аскольд и Дир пришли в Киев, когда он еще был небольшим городком, а жители его платили дань хазарам. Конечно, в таких условиях организация масштабного похода на Византию маловероятна. Поэтому логично предположить, что поход состоялся, уже когда в Киеве прочно обосновались варяги. Недаром «Повесть временных лет» сообщает, что Аскольд и Дир «собрали у себя много варяг». Именно варяги могли возглавлять нападение на Константинополь в 860 году. Поэтому в принципе поход может быть связан с именами Аскольда и Дира, поскольку летописи утверждают, что до них варягов в Киеве не было.
Как бы то ни было, поход 860 года «прославил» имя руси. Недаром летопись отмечает, что с этого времени «начася прозывати Руска земля», то есть «стала прозываться Русская земля». Это удивительным образом соотносится с утверждением патриарха Фотия о том, что народ росов «получил имя от похода на нас», то есть приобрел известность. Так, и в Византии, и на Руси поход считался знаковым событием, как бы открывшим начало русской истории.
По всей видимости, с этими событиями связана и организация Византией миссии в Хазарский каганат. Эта миссия должна была способствовать политическому сближению обеих стран, а также носила и религиозный характер. В составе миссии находился (или даже возглавлял ее) Константин Философ — святой Кирилл, просветитель славян и один из создателей славянской азбуки. Благодаря этому информация о миссии в Хазарию сохранилась в памятниках Кирилло-Мефодиевского цикла — а именно в «Житии Константина Философа» (так называемое «Пространное Житие»). Само Житие было создано, по всей видимости, в 870-х годах, но дошло до нас в списках не ранее XV века. В 861 году по пути в Хазарию Константин остановился в Херсонесе, через который шел путь в земли хазар. Житие рассказывает, что там Константин «научился еврейской речи и письму, переведя восемь частей грамматики, и воспринял от этого еще большее знание. Жил там некий самаритянин и, приходя к нему (то есть Константину Философу. — Е. П.), беседовал с ним, и принес самаритянские книги, и показал ему. И выпросив у него, Философ затворился в доме и отдался молитве и, приняв знание от Бога, начал читать (эти) книги без ошибок. Увидев это, самаритянин возопил великим гласом и сказал: "Воистину те, кто веруют в Христа, скоро и Дух Святой и благодать обретают". А когда сын его вскоре крестился, тогда он и сам крестился после него». Самаритяне — один из семитских народов, их колонии находились в то время в странах Ближнего Востока, хотя о том, что они были в Крыму, сведений нет. Письменность самаритян была схожа с древнееврейской. Далее Константин Философ изучил еще один язык: «Нашел же здесь Евангелие и Псалтирь, написанные рускими письменами, и человека нашел, говорящего на том языке, и беседовал с ним, и понял смысл этой речи, и, сравнив ее со своим языком, различил буквы гласные и согласные, и, творя молитву Богу, вскоре начал читать и излагать (их), и многие удивлялись ему, хваля Бога».
Это удивительное известие вызвало целый ряд интерпретаций и гипотез. Буквальное понимание текста привело к утверждению, что существовала некая древняя русская (славянская) письменность еще до моравской миссии Кирилла и Мефодия. Причем не просто письменность, а письменность христианская (!), на которую уже были переведены важнейшие церковные книги. А значит, христианская традиция у этих гипотетических русов-славян была вполне устойчивой и достаточно старой. Нахождение же этих книг русского письма в Крыму укладывалось в рамки гипотезы о Причерноморской Руси, якобы существовавшей в этом регионе. Конечно, представить себе, что русские Евангелие и Псалтирь были результатом крещения русов после похода 860 года, совершенно невозможно, поскольку между нападением русов и поездкой Константина прошло очень мало времени, и полагать, что какая-то миссия к русам опередила Константина настолько, что уже успела перевести церковные книги на русский язык (о чем Константин и понятия не имел), абсолютно невозможно. Между тем никаких следов древней славянской (или русской) письменности на юге Восточной Европы до деятельности Кирилла и Мефодия нет. Поэтому существовала версия, что вообще весь рассказ о «русских письменах» представляет собой позднюю вставку в текст Жития. Однако в науке была высказана гипотеза о том, что слово «руские» на самом деле представляет собой ошибку, а речь идет о «сурских», то есть сирийских письменах. Существенно, что Константин сумел различить в этом письме «буквы гласные и согласные». Сирийское письмо относится к числу консонантных систем письма, то есть таких, где буквами обозначались только согласные звуки. Между тем в нем существовала система значков для обозначения гласных звуков. Поэтому различение согласных и гласных в этом письме носило существенный характер. Таким образом, по наиболее распространенной версии, Кирилл в Херсонесе познакомился с сирийским языком и сирийской письменностью, а не некоей «русской».
Итак, к 860-м годам, по всей видимости, в Среднем Поднепровье уже существовало достаточно сильное государственное образование, которое смогло осуществить нападение на Константинополь. Название «Русь» в это время становится известным и в Западной Европе. Причем до некоторой степени благодаря все той же Кирилл о-Мефодиевской миссии. Второй половиной IX века датируется текст так называемого «Баварского географа» («Описание городов и областей к северу от Дуная»), который, по всей видимости, был написан в швабском монастыре Райхенау в верховьях Рейна и «Баварским» называется лишь условно, как дань старой историографической традиции. Среди народов, в нем перечисленных, есть и народы Восточной Европы, в том числе хазары и венгры (которые в то время еще населяли степи Северного Причерноморья). Рядом с хазарами (Caziri) «Баварский географ» называет и русов (Ruzzi). Предполагают, что эти сведения могли появиться в нем благодаря брату Константина-Кирилла Мефодию, который в начале 870-х годов, по-видимому, находился в изгнании в монастыре Райхенау. Под «русами» «Баварского географа», судя по месту, которое они занимают в тексте, следует, вероятно, понимать население Среднего Поднепровья, где, согласно летописным данным, обитали поляне.
К 860-м годам русы были известны в немецких землях как торговцы. В грамоте Людовика Немецкого Альтайхскому монастырю (в восточной Баварии, на Дунае), в которой подтверждаются земельные приобретения обители на территории Баварской восточной марки, упоминается некая «Русарамарха» (Ruzaramarcha), в которой видят находившуюся на торговом пути вдоль правого южного берега Дуная факторию — торговое поселение, где останавливались приплывавшие с востока по Дунаю русские купцы. Поскольку грамота Людовика датируется 862–863 годами, можно думать, что эта фактория уже просуществовала какое-то время. Наличие торговых путей русских купцов в Баварию подтверждается и Раффельштеттенским таможенным уставом, который был составлен между 904 и 906 годами по распоряжению последнего восточно-франкского Каролинга Людовика IV Дитяти. В этом источнике говорится о славянских купцах, отправляющихся «от ругов или от богемов» для торговли по Дунаю. Под «ругами» здесь подразумевается русь — это название древнего и к тому времени уже давно исчезнувшего племени неоднократно употреблялось по отношению к руси в западноевропейских источниках, написанных на латыни. Сопряжение же русов с богемами (чехами) связано с тем, что торговый путь в Баварию шел из Праги, откуда и приходили славянские купцы. Таким образом, уже в начале 860-х годов функционировал торговый путь, связывавший Киев с Западной Европой сначала по Дунаю, а позднее через чешские земли. Торговали эти купцы воском, рабами и лошадьми. Существенно, однако, что упоминаемые в этих памятниках формы названия «русь» были заимствованы южнонемецкими диалектами не позднее первой половины IX века, причем они имеют в корне долгий звук «у» и, следовательно, отражают исходное название именно в форме «русь», которое уже являлось самоназванием русов в то время.
Правитель Приднепровской Руси — продолжал, вероятно, пользоваться титулом «каган». Об этом свидетельствует послание франкского императора и итальянского короля Людовика II (сына императора Лотаря I, племянника Людовика Немецкого и внука Людовика Благочестивого) византийскому императору Василию Македонянину, датированное 871 годом (до нас оно дошло в составе «Салернской хроники» X века). В этом документе Людовик сообщает, что «хаганом (chaganus) мы называем государя (praelatus) авар, а не хазар (Gazani) или норманнов (Nortmanni)». Никакого кагана авар в то время уже не существовало — Аварский каганат был разгромлен еще Карлом Великим, а последний его правитель принял крещение. Так что применительно к правителю авар этот титул был чистым воспоминанием. Между тем Франкская империя не признавала титул кагана за главой Хазарского государства и за «государем норманнов», под которым подразумевается правитель Руси. Из текста письма можно, как кажется, сделать вывод, что Византия эти титулы признает. А значит, правитель Руси титуловался каганом не только в 839 году, но и в 871-м. Титул «хакан» применительно к правителю Руси упоминают и арабские авторы в рассказе об «острове русов». Показательно, что и древнерусские источники фиксируют титул «каган» применительно к киевским князьям — Владимиру Святому и Ярославу Мудрому. В X же веке упоминаний о титуле «каган» применительно к русским правителям нет. Такой титул русского «государя» мог свидетельствовать, с одной стороны, о его высоком статусе как правителя, которому подчинялись другие правители, с другой — о его претензиях на независимое от Хазарии положение.
Уже упомянутый рассказ об «острове русов» появился в арабо-персидской литературе в начале X века. Он содержится в произведениях многих авторов X–XVII веков и, как считается, восходит к некоему общему источнику, условно называемому «Анонимной запиской о народах Восточной Европы». Время составления «Анонимной записки» датируется примерно 870—890-ми годами, поскольку в тексте упоминается правитель Великой Моравии князь Святополк. Первый автор, в дошедшем до нас произведении которого содержится рассказ об «острове русов», — Абу Али Ахмад ибн Умар ибн Русте, перс по происхождению, живший в иранском городе Исфахан на рубеже IX–X веков. Ему принадлежит большой труд энциклопедического характера — «Книга дорогих ценностей» («Китаб ала'лак ан-нафиса»), написанный по-арабски в 903–925 годах. Сохранился только седьмой том этого сочинения, посвященный астрономии и географии. В своем произведении Ибн Русте описывает разные страны и народы, в том числе русов:
«Что касается русов (ар-русийа), то они — на острове, окруженном озером. Остров, на котором они живут, протяженностью три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр до того, что стоит только человеку ступить ногой на землю, как она трясется из-за обилия в ней влаги. У них есть царь, называемый хакан-рус. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются и забирают их в плен, везут в Хазаран (Итилъ — столицу Хазарского каганата) и Булкар (Булгар — столицу Волжской Булгарии) и там продают. У них нет пашен, а живут они лишь тем, что привозят из земли славян. Когда у них рождается сын, то он (рус) дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ним и говорит: "Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом". Нет у них ни недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие — торговля соболями, белками и прочей пушниной, которую они продают желающим. Получают они плату деньгами и завязывают их в свои пояса. Они опрятны в одежде, мужчины их носят золотые браслеты. С рабами обращаются хорошо, заботятся об их одежде, потому что торгуют [ими]. У них много городов, и живут они привольно. Гостям оказывают почет и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, как и с теми, кто часто бывает у них, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей… Мечи у них сулаймановы (франкской работы). Если какой-либо их род поднимается [против кого-либо], то вступаются они все… Есть у них знахари, из которых иные повелевают царем, как будто бы они их (русов) начальники. Случается, что они приказывают принести жертву Творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми… Они храбры и мужественны и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют и [ли] обращают в рабство. Они высокого роста, статные и смелые при нападениях. Но на коне смелости не проявляют и все свои набеги и походы совершают на кораблях. [Русы] носят широкие шаровары, на каждые из которых идет по сто локтей материи. Надевая такие шаровары, собирают их в сборку у колен, к которым затем и привязывают… Все они постоянно носят мечи, так как мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело обыкновенное…»
Рассказ об «острове русов» есть и у других авторов, писавших позже Ибн Русте, которые добавляют к этому описанию некоторые подробности. Так, ал-Мукаддаси (966) называет численность русов в 100 тысяч человек. Персидский историк Гардизи (середина XI века) упоминает о том, что царь русов взимает с торговли 1/10 часть. А в анонимном персоязычном сочинении «Муджмал ат-таварих» («Собрание историй») (1126) говорится о том, что Рус был родным братом Хазара и ушел на остров потому, что не имел места в той стране, где жил Хазар. Существовала также более поздняя традиция помещения русов на островах в Северном Причерноморье, восходящая к X–XI векам (в конце X века, как мы помним, Русь действительно достигла берегов Азовского и Черного морей, где возникло Тмутороканское княжество).
Итак, арабские авторы разграничивают русов и славян и помещают русов на «острове», который многократно и безуспешно пытались «отыскать» на огромных пространствах Восточной и даже Западной Европы, от острова Рюген в Балтийском море до Тамани, Крыма и Каспия. Как кажется, попытки точной локализации «острова русов» малопродуктивны. И дело здесь как в самом арабском тексте, так и в особенностях восприятия русов арабами. Дело в том, что для обозначения места обитания русов арабские авторы употребляют слово «джазира», а его можно понимать и как «остров», и как «полуостров», и как вообще «большой участок суши, окруженный водой», например междуречье (ал-Джазира — междуречье Тигра и Евфрата), а окружающее «остров» водное пространство именуется «бахр», что можно понимать не только как «море», но и как «большая река». Поскольку арабы в основном сталкивались с русами, приплывавшими в их земли по воде, то у них возникло представление о русах как об «островном» народе, для которого плавание — главный способ передвижения. Недаром сам термин «остров» по мере накопления арабами знаний о Руси уже в X веке постепенно выходит из актуальных географических описаний.
Со второй половины IX века мирные русы-купцы для арабов и персов сменились русами-воинами. Появляются первые сведения о набегах русов на прикаспийские земли. Первое такое сообщение принадлежит историку Ибн Исфендийару, который в 1216–1217 годах написал на персидском языке «Историю Табаристана» — области на южном побережье Каспийского моря. Ибн Исфендийар рассказывает о походе русов на Каспий в 297 году хиджры (909–910): «В этом году в море появилось 16 кораблей, принадлежащих русам, и пошли они в Абаскун, как и во время Хасана [ибн] Зайда Алида, когда русы прибыли в Абаскун и вели войну, а Хасан ибн Зайд отправил войско и всех их перебил». Абаскун — это порт на южном побережье Каспия в области Джурджан (Гурган). Поскольку Хасан ибн Зайд правил в Табаристане в 864–883 годах, то первый поход русов на Каспий можно датировать этим временем. Поскольку это событие не упоминается никакими другими авторами, то высказывались сомнения в его достоверности. Однако сам поход мог быть связан с угрозой для торговли русов со стороны горцев Табаристана, и потому его реальность вероятна. Если это так, то, скорее всего, он состоялся во второй половине 870-х — начале 880-х годов.
Итак, по-видимому, еще до Рюрика (если мы, конечно, принимаем летописную датировку его прихода на Русь 862 годом) на территории Восточной Европы существовало государственное образование русов и даже, более того, Русь получила известность на международной арене. Это раннее образование в исторической науке обычно условно именуют «Русским каганатом» (хотя в источниках собственно каганат не упоминается, а говорится о кагане (хакане) русов). К концу 830-х годов, по всей видимости, это государственное образование охватывало земли севера Руси — Приладожья, а также возможно Приильменья и Верхнего Поволжья (район Ростова), где оно соприкасалось с зоной хазарского влияния. Вероятно, под влиянием хазарской титулатуры правитель росов стал пользоваться титулом «каган» (хакан). Ведущая роль в этом объединении, вероятно (но отнюдь не обязательно), принадлежала варягам. К 840-м годам русы освоили торговый путь по Волге на Каспий и по Дону в Азовское, а затем Черное моря, связавший Балтику с Византией и странами Востока. К тому же времени относится одно из первых продвижений русов по будущему пути «из варяг в греки» — по Днепру в Византию — посольство 839 года. Затем этот путь осваивается все больше и больше, и центр «каганата» перемещается в Среднее Поднепровье — возможно, уже в начале 850-х годов (сведения аль-Йа'куби о правителе славян), а к 860 году вполне определенно. Возможно, предводителями этого продвижения были варяги Аскольд и Дир, ставшие князьями в земле полян. Это государственное образование снарядило поход 860 года на Константинополь, после которого заключило союз с Византией, а часть русов приняла крещение. Оно же вело торговлю с немецкими землями по Дунаю, а также, возможно, организовало нападение на Абаскун в 870-х годах. В 871 году титул кагана применительно к правителю русов, как можно думать, еще существовал (это подтверждает и арабский рассказ об «острове русов»). Закрепление варягов в Приднепровье ослабило связи «каганата» с севером Руси. Здесь произошло изгнание варягов местными племенами «за море», после чего спустя какое-то время они были «призваны» вновь. Новым князем северорусских славянских и финно-угорских племен и стал Рюрик.
Разумеется, нарисованная картина гипотетична, однако сведения разных источников позволяют с достаточной уверенностью обрисовать ее основные черты. Это приводит нас к выводу, что Рюрик строил свою власть не на пустом месте — в стране, куда он явился, уже имелись зачатки государственности. Теперь стоит посмотреть — конечно, с учетом малости доступных нам данных, — что сделал варяжский князь для утверждения в своих новых владениях того «наряда», о котором говорила «Повесть временных лет».
