Не ядовитый, не яркий, а спокойный и нежный зелёный цвет с отливами голубого. Картины написаны маслом, абсолютно все — в тёплых тонах, расплывчатые, лёгкие, весьма удачно копирующие стиль классиков импрессионизма. В этом кабинете всегда было тепло, не душно, светло, но не ярко. Виктор Николаевич улыбчив, но в нужную минуту принимает серьёзный, слега сочувствующий вид.

Спокойствие психолога неотвратимо передавалось и пациентам, с долей меры атмосфера кабинета влияла на посетителей легонько, незаметно, не вызывая приступов ярости. Худощавый и бородатый старичок Виктор Николаевич был слишком опытным психологом, чтобы его внимание, обращённое больному, могло вызывать ощущение фальши. Нет, конечно, нет.

— Как тебе условия в больнице, Саша? — голос бархатный, неторопливый, хрипловатый, таким только сказки на ночь читать. — У нас недавно провели ремонт. Теперь пациенты в этом отделении живут по-одному, а все блага прямо в палатах.

Саша не спешил отвечать, так как Виктор Николаевич и не торопил, он заполнял медицинскую карточку. Парень цокнул, переводя взгляд с копии картины Ренуара Огюста «Портрет актрисы Жанны Самари», изображающей милую женщину с большими нежными глазами ребёнка, на — опять же — копию творения Камиля Писсарро «Пейзаж у Сен-Шарле», зелёную рощу в солнечный, но ветреный день.

— В туалете воняет мочой, спится плохо, за стенкой часто ноют и кричат, а медсёстры весьма скоры на уколы с лошадиной дозой снотворного.

— Тебе делали? — Ручка замерла на жёлтой от старости бумаге, взгляд поднят. — Период реабилитации ещё не прошёл, они не должны были тебе их ставить.

— Нет. Но я видел! Я сам прошёл через это, Виктор Николаевич, суицидникам не нужна помощь… Теперь мне уже не хочется умирать, но у них желание осталось сильное настолько, что некоторые режут вены ложкой.

— Доза не лошадиная, Саша, обычная. А помощь им нужна, даже если они не хотят её принимать. Понимаешь, сейчас они слегка не в себе. Ну, кто станет убиваться из-за нескольких двоек в аттестате или смерти любимой кошки? Самоубийство — это побег от проблем. Так нельзя. Здесь нужна поддержка со стороны, ведь многие больные, как и ты неделю назад, ищут причину, шантажируют, чтобы сделать ситуацию «благоприятной» для смерти. Но я умею с этим справляться… ты отдохнул, Саш? Можем приступать?

— Я хочу домой, — устало выдал парень, даже без злобы. — Принять душ, нормально поесть, отоспаться.

— Сон и еда — это прекрасно. Было бы ещё лучше, если бы ты захотел пообщаться с родителями, нет? Вижу по хмурому взгляду, что нет. Но таков твой возраст. Не хмыкай. Если не считать два года в коме, тебе ещё восемнадцать. В твои лета я трёхэтажным французским кричал на мать и даже умудрялся драться с отцом. Мудрость ума приходит с возрастом, просто поверь, приходит. Я могу задавать вопросы?

— Скажите честно, доктор, вы просто хотите узнать, псих я или нет?

Виктор Николаевич тихо засмеялся, сдержанно, не обидно.

— Конечно, ты не псих, Саша. Но ты должен понимать, что в моей профессии не избежать бумажной работы. Я обязан заполнить бланки, ориентируясь на твои ответы. Без этого не выпустят.

Парень вздохнул, устало кивнул и откинулся на спинку кресла, снова разглядывая в картинах образ милой дамы и зелёной ветреной рощи.

— Расскажи мне о своём отце.

— Он козёл. Исчерпывающие? — Саша усмехнулся, закусил губу. — Я был маленьким, когда он ушёл от нас с матерью, помню лишь тёмный силуэт, идущий вдаль по ночной улице, пьяный, шатающийся, смешной. Он не обернулся, а перед уходом ничего не сказал. Через полторы недели мать пригласили опознать тело. Она едва узнала отца: то лето было жарким. Кстати, как я узнал после выхода из комы, у меня появился отчим. Он мне не нравится, я ему — тоже. Мы не общаемся.

Виктор Николаевич оставил пометки в блокноте, не торопясь заносить информацию в карточку.

— Что насчёт матери?

— С ней уже общаюсь, в отличие от отчима, но нечасто. Мне противно находится рядом с этой женщиной, потому что она не такая, как моя вторая мама… Из того мира. Эта слишком глупая, наивная и слабая. Всё, что она делала после ухода папы, лишь курила и пила в надежде забыться. Нет, меня она забыть не пыталась, старалась поддерживать разговор, но запах спирта и табака отталкивал, бессвязная жалкая речь бесила. Это грубо, но моя мать слишком тупая.

— Родители не обязаны быть умнее детей, Саш. У них есть нечто важнее ума, а именно то, что можно применить на практике, — мудрость. Перед тем как перейти к основному вопросу о другом мире, я задам тебе ещё пару, не против?

— Только ради возможности уйти отсюда навсегда, — кивнул парень.

— Как проходит твоё утро, чем ты занимаешься весь день?

Саша снова принял расслабленное положение, направив взгляд на картины посреди зелёно-голубой стены.

— Утро и дела идут определённо лучше, чем до комы. Раньше я просто лежал, не в силах подняться, даже просто не желая что-нибудь сделать. Теперь такое происходит редко. Каждый день после сна я делаю разминку, комплекс упражнений для мышц, которые мне показал доктор, после чего моюсь, если грязный, и иду кушать. Мать готовит неплохо, но, когда уйду отсюда, не буду есть её пищу всё равно. Буду заваривать кашу. Думаю, посижу дома пару недель. Почитаю.

— Перемены в утренней рутине — хороший знак, но, — психолог отрицательно кивнул пальцем, — будничная лень — плохой. Та же самая апатия сковала тебя перед комой, заставив выпить банку таблеток, и полторы недели назад, когда ты пытался наложить на себя руки. Постарайся найти работу, хотя бы на полставки, но обязательно без напряжённой физической нагрузки. Тебе показана лишь умеренная.

— Это не апатия, а чистая лень, Виктор Николаевич. Скоро пройдёт.

— Сделаем перерыв перед главными вопросами? — спросил доктор.

Саша кивнул.

Психолог продолжил записывать информацию в карточку, а парень — смотреть на картины. Старые часы монотонно тикали, отнюдь не раздражительно, а даже усыпляюще. Через две минуты Виктор Николаевич отложил карточку, взял в руки блокнот.

— Красивые картины, не правда ли? Скажи мне, пожалуйста, Саш, что именно в них тебя привлекает? В прошлый раз, когда тебя привели сюда, ты смог успокоиться, лишь глядя на них.

Парень вздохнул:

— Эта роща словно срисована с пейзажа у нашего домика в том мире. Только ветер там был не такой сильный. А женщина… У неё глаза моей мамы. Той, умной и хорошей. Не раздражающей.

— Ты пробыл в коме два года, Саш, — кивнул сам себе Виктор Николаевич. — Вторая степень. В это время твоё тело почти не реагировало на внешние раздражители, скажем, пощекочи я тебя, ответного движения мне бы не пришло. Ты бы даже не улыбнулся. А вот твой мозг продолжал работать, формируя видения.

— Это не видения, — тон Саши дрогнул, но мышцы лица не напряглись, продолжил он спокойно, однако настороженно: — Это чудесный мир, который ждёт нас после смерти. Там я был другим, там всё было другим. И я чувствовал, что это не фантазия. Запахи, холод, тепло, прикосновения. Вкусы. Разве может быть неправдой то, что я кушал, спал и видел сны, развлекался с любимыми, в конце концов?

— Три или два раза у тебя происходила эякуляция во сне, что доказывает: твои развлечения с мальчиками-девочками — значения не имеет — были иллюзией. Тот мир — утопия. А их не бывает, как и антиутопий. На Земле всё устроено так, чтобы сохранить равновесие: субъективного добра, не менее субъективного зла, жизни, воды, земли — всего. Человек, правда, шалит. За это он и поплатится.

Саша развёл руками:

— Так я и не был на Земле. Та мама объяснила мне, что в это место попадают после смерти либо если душа отделилась от тела. Я не перестану верить в него, так как видел. Меня там ждут друзья, настоящие, верные. Мама с папой… Вы слишком твердолобы для этого.

— Я — математик по жизни, — улыбнулся Виктор Николаевич. — Но всё равно верю в чудеса. Никто не знает, что нас ждёт за углом. Проблема заключается не в твоей или моей вере, а в возможности навредить себе. Тот мир влечёт, результат чего ты показал неделю назад, чуть не совершив суицид. Повторюсь, Саша, дело не в вере, а в безопасности. Я просто хочу донести до тебя, что та утопия и вправду могла оказаться лишь видением, ведь ты не умер до конца, а был в коме, где такое не редкость. Есть большая вероятность, что после смерти ты не попадёшь в тот мир, что ты просто умрёшь. Погрузишься в некробиоз. Тебя не станет. Ты понимаешь риск?

— Да. Поэтому и передумал убивать себя. Всему своё время.

— Твоё решение не изменится во время кризисов, депрессий?

— За эту неделю я испытал их достаточно. Нет, не изменится. Теперь в такие моменты мне хочется не убиться, а убивать. Это нормально?

Виктор Николаевич легонько кивнул, не подразумевая ни положительный, ни отрицательный ответ. Приступил к заполнению карточки, через минуту заговорил, не отрываясь от процесса:

— Сегодня ты отправишься домой, Саш, в следующий раз мы встретимся через семь дней. Раз ты жаловался, что у тебя проблемы со сном, я всё-таки выпишу рецепт. Я верю тебе, но не принимай больше одной таблетки, не смотря на указания: ты не до конца восстановился… И знаешь, не будь я таким добрым по жизни, я бы никогда не пошёл в психологи… Мне часто приходилось отдавать другим что-то, в чём я нуждаюсь, только из-за доброты. Я хочу сделать тебе подарок. Ту картину за моей спиной «Портрет актрисы Жанны Самари». Это копия. Не трудно заметить, как она тебе нравится. Думаю, в тяжёлые моменты ты будешь смотреть на неё, понимая, что где-то там, далеко-далеко, есть кто-то, кто тебя ждёт. И только благодаря этой мысли тебе станет легче, появится желание пережить тяжёлый момент. Появится желание жить.

***

Женщина в голубом платье смотрела своими большими милыми глазами на Сашу, в них горела искорка грусти, но губы всё равно затронула полупрозрачная тень улыбки. «Мама» с портрета, заинтересованно положив подбородок на ладонь, следила. Наблюдала.

Саша улыбнулся ей, выпив все таблетки из банки. Пятьдесят семь. Прошло три дня с момента визита к психологу.

Комната закружилась в туманном танго, а в лицо ударил лёгкий ветерок, пахнущий травой и цветами.