И случилось так, что на следующий день пополудни на прииске появилась графская карета, запряженная в шестерку превосходных лошадей. Остановилась она на лужайке. Лакеи распахнули дверцу, и из кареты вышел граф Полье Адольф Антонович собственною персоной в белоснежной рубашке, отделанной на груди и по рукавам пышными кружевами, в темно-синих панталонах и лакированных туфлях с огромными сияющими золотом пряжками. В руке — изящная тросточка.

Вслед за графом из кареты появился худенький белокурый господин в такой же рубашке и в таких же туфлях, только панталоны на нем черные. На вид этому господину не более двадцати. Графу же можно дать за сорок. Щуря под ярким солнцем глаза, граф с любопытством осмотрел прииск, начал пояснять что-то молодому господину, поводя вокруг тросточкой.

Петр Максимович заметил карету сразу же. Он подбежал к своему тарантасу, вскочил в него, и лошади понесли к графской карете, расшвыривая копытами песок во все стороны.

Граф встретил смотрителя прииска приветливой улыбкой и с протянутою рукой.

— С приездом, ваша светлость! Благополучно ль доехали?

Граф утвердительно кивнул, подал Горбунову кончики пальцев.

— Здравствуйте, Петр Максимович, здравствуйте! Все хорошо. Знакомьтесь-ка, это господин Шмидт, магистр, окончил Фрейбергскую горную школу. Будет управлять нашими приисками. Прошу любить и жаловать!

Граф черняв, смуглолиц, с аккуратными бакенбардами. В правом глазу поблескивает монокль.

— Как успехи? Послушны ли мужики? Исполняется ли мое указание о сборе в шлихах минералов? Господин Шмидт горит желанием немедля их осмотреть…

Вопросов у графа к Петру Максимовичу много. Пока он их задавал, Горбунов подал знак наблюдающим за ними со стороны людям, и вскоре на лужайке появился стол, на телеге привезли ларь с собранными минералами.

— Так што, вашскородь, вот доставлено все в сохранности! — отрапортовал графу припадающий на одну ногу стражник, вытянувшись перед ним с приложенной к козырьку фуражки ладонью.

— Осел! «Ваша светлость» следует обращаться, а не «ваше благородие»! — поправил его Горбунов и махнул рукой, чтоб все посторонние удалились.

— Обшибся, вашскородь! — опять рявкнул солдат и, повернувшись кругом, замаршировал прочь.

Граф и Шмидт подошли к ларю. Горбунов открыл крышку. Камни разложены аккуратными рядками, по определенной системе, тщательно очищены от грязи и вымыты. Тут же в ларе стоит и другой ларец, совсем маленький, с внутренним замком.

Хозяин и новый управляющий приисками принялись неторопливо разглядывать камни. Некоторые из них немец исследует через увеличительное стекло. То многозначительно кивая белокурою головой, то высоко вскидывая в раздумье белесые брови, он что-то говорит графу. Горбунов ни слова не понимает по-немецки, но по лицу графа видит, что тот доволен, да и из разговора графа с немцем улавливает знакомые названия некоторых камней.

«А ведь немчишка-то, лихоманка его забери, в камнях-то, кажись, разбирается!» — подумал он, почтительно стоя от них на два шага в сторону.

Между тем Шмидт перешел к разглядыванию халцедонов. И эти он изучает через увеличительное стекло в оправе из слоновой кости, что-то лопочет по-своему графу. Граф самодовольно кивает ему головой, и Горбунов чувствует, догадывается, видит, что оба они камнями довольны. А Шмидт берет тонкими холеными пальчиками камень за камнем и безошибочно называет их: «…оникс, агат, сардер, хризопраз, сапфирин…»

Когда осмотр камней в большом ларе подошел к концу, Горбунов открыл малый ларец, и граф вместе со Шмидтом одновременно выдохнули изумленно: «О-о-о!!!»

В набитом до краев ларце сверкают дымчатые, голубые и розовые кристаллы горного хрусталя, черные морионы, лилово-желтые цитрины…

По лицу графа расплылась блаженная улыбка. А восхищенный немец достает трясущейся рукой кристалл за кристаллом, что-то оживленно лопочет по-своему графу. Каждый камень он рассматривает то в вытянутой руке на фоне неба, леса, смотрит через него на солнце, то подносит его к самому носу и водит над ним увеличительным стеклом, водит, изучая каждую грань, каждую трещинку, правильность формы кристалла.

Когда же ларец опустел и немец с графом досыта налюбовались камнями, Шмидт с каким-то безразличием вынул со дна ларца на свет найденный Павкой камушек, и они с графом от неожиданности остолбенели: камушек ослепительно, засиял, заиграл, запереливался радужными лучами.

— О-о, майн готт! — выдохнул Шмидт, тараща глаза. — Адамас!!!

Лицо графа вытянулось, и он растерянно забормотал по-русски, совсем позабыв, что немец не понимает его:

— Алмаз?! Вы сказали — алмаз?! Это, вероятно, ошибка… На моем прииске алмаз? Такое невероятно!

Все еще не в силах прийти в себя от изумления, Шмидт провел кристалликом по вставленному в его перстень камню, утвердительно кивнул головой:

— Адамас! Их гратулире йнэн! Ферштеен зи мильх? Адамас!

Граф осторожно взял из его пальцев Павликову находку, повертел ее перед глазами, тоже попробовал потереть ее о камень в своем перстне и повернулся к Горбунову.

— Вы слышали? Это алмаз. Где вы взяли его? Где нашли?

Через несколько минут граф и Шмидт неслись в карете к конторе Крестовоздвиженского прииска, прихватив с собой и Горбунова.

В конторе Шмидт подверг Павкину находку всестороннему анализу и сделал утвердительный вывод: это настоящий алмаз весом 0,54 карата!

Расхаживая в большом волнении по комнате и потирая от радости руки, граф приказал немедленно доставить к нему нашедшего этот первый русский алмаз человека и тотчас же передать всем работающим на приисках людям в обязательнейшем порядке собирать все блестящие камушки независимо от их цвета и размеров.

Потом граф ударился в рассуждения о том, каким провидцем оказался приглашенный императором Николаем Павловичем барон Гумбольдт, твердо заверивший русскую императрицу, что в уральских золотых и платиновых россыпях непременно должны быть алмазы, ибо вся аналогия Уральского края с Бразилией указывает на это. Там, по его словам, алмазы чуть ли не черпают лопатами вместе с песком.

Но Шмидт ничего не понял из сказанного графом. И только когда граф упомянул его имя, призывая его в свидетели подлинности гумбольдтовских заверений, тот отчужденно взглянул на графа и, продолжая блаженно улыбаться, снова склонился к лежащему перед ним на столе в фарфоровой чашечке алмазу. О чем думал он в этот момент? Наверняка радовался неожиданно свалившемуся на его голову счастью: его не только назначили с первого же дня приезда в этот «варварский» край управляющим богатейших недр, золотых приисков, но и ему теперь суждено войти в мировую историю как первооткрывателю русских алмазов. Сколько их в этой благодатной земле? О-о, тут можно в два счета разбогатеть! Теперь ему остается лишь наладить работу на приисках по немецкому образцу, заменить примитивный ручной труд более современным: построить работающие круглый год золотопромывальные фабрики, и тогда дело пойдет! О-о, он это в два счета сделает! Он уговорит графа закупить в Германии для этого оборудование, выписать из нее же специалистов…

Испуганно озираясь, Павка вошел в контору и низко поклонился сначала графу, затем обернувшемуся к нему Шмидту. Граф сам подошел к нему, положил на потное Павкино плечо руку.

— Как звать тебя?

— Пашка… Павел Попов! — ответил Павка, вспомнив, как учили по дороге доставившие его сюда люди.

— Знаешь ли ты, что нашел?

— Не, неведомо мне. Какой-то камушек.

— Ты нашел адамас! По-русски означает алмаз! Ты знаешь, что это такое?

— Не, неведомо мне.

— Эх ты, темнота русская! Ну хорошо, расскажи мне, как ты его нашел.

Граф отошел от Павки и опустился на стул.

— Мы промывали песок. Гляжу это я, в песке на грохоте засверкало… Ну, я и выловил его, этот камешок….

— А ранее, до этого, ты такие встречал? Видел в песке, во время промывки кристаллы с таким же блеском?

Очень грустно Павке.

Отдавая вчера свою находку Петру Максимовичу, он как чувствовал, что больше никогда уже не увидит ее. И нисколечко не хочется ему рассказывать этому барину, как он выловил с грохота чудо-кристаллик, раскрывать перед ним свои чувства…

А граф и немец, глядя на Павку, весело переговариваются на непонятном ему языке, смеются. И так хочется Павке побыстрее выскочить отсюда, убежать подальше от людей и выплакать в одиночестве свое горе, бессилие… Наконец граф закончил допрос, какое-то время смотрел на Павку, положив ногу на ногу, и затем снова спросил:

— Н-н-ну-с, что же ты хотел бы получить в награду за свою находку?

Павка даже не поднял на него глаз.

— Не стесняйся. Ты первый человек, кто нашел в русской земле адамас. Тебе за это полагается щедрое вознаграждение. Проси.

Молчит Павка. Чувствует он, что если скажет еще хоть одно слово, у него больше не хватит сил сдерживать себя, и он разрыдается. Ничего не надо ему, кроме находки своей. Но разве граф на такое пойдет?

— Проси, Паша, у его светлости лошадь или корову! Ну что ж ты робеешь? Проси! — подсказал Горбунов, считая, что Павка от радости растерялся и может брякнуть что-нибудь, не подумав.

Горбунов хорошо знает, что у Поповых совсем дряхлая лошаденка, а корову в прошлом году почти у самой деревни задрал медведь.

— Ваша светлость! Считаю своим долгом уведомить, что этот парнишка весьма толков, имеет огромное влечение к минералогии. Было б неплохо для пользы дела отправить его обучению в Екатеринбург…

Но досказать мысль Горбунову помешал Шмидт. Ему захотелось узнать, о чем же идет разговор между русскими, и он спросил об этом графа. Тот с улыбкой перевел ему слова Петра Максимовича, и это рассмешило немца.

— Что?! Он предлагает за такую находку лошадь или корову?! О-о, майн гот! Оч-чень смешно! Да понимают ли они, что это вот не корова и не лошадь, а это же настоящее Эльдорадо! Этот адамас может обернуться вторым, только уже русским Эльдорадо! Этот мальчик открыл…

Шмидт потряс над головой Павкиной находкой, но граф, не дослушав его, повернулся к Павке и серьезно сказал:

— Хорошо, Павел Попов. Можешь идти. Я подумаю, чем наградить тебя.