Баба Ната вынянчивала бабушку Анисью. Дед хлопотал о новом доме для своего института и тоже не приезжал на дачу.
Я спала в большой комнате, а Галка с мамой на террасе. Мама говорит про бабу Нату, что она не только покупает ненужные вещи, но еще вечно придумывает для себя всякие неудобства, даже за столом сидит на кончике стула и немножко боком. Что она совершенно не умеет отдыхать и по ночам спит одним только глазом. Мама очень любит бабу Нату, вечно за нее волнуется и часто называет ее, как маленькую: «Зайчик».
В то утро я проснулась рано и стала думать, о чем бы мне таком интересном... подумать. Книжку мама от меня спрятала, потому что, если бы не спрятала, я бы вчера вечером зажгла свет и долго-долго читала бы. Я так и не решила, о чем буду думать, и стала смотреть в окно.
Нет, не всегда баба Ната устраивает для себя неудобства. Кровать у нее, правда, такая высокая, что Галка взбирается на нее только с маленькой скамейки. Зато стоит эта кровать напротив широкого окна. И окно это никогда не закрывается, ни днем, ни ночью.
Я смотрю на березы, они растут так близко, что можно прямо из окна поздороваться с ними за... ветку. Они высокие и тонкие, потому что посажены часто, вот и тянутся и тянутся изо всех сил, чтобы хоть верхушками погреться на солнце. Зато даже в очень сильный ветер, даже когда гроза с ураганом, им не так страшно, потому что они поддерживают, защищают друг друга. А сегодня им совсем хорошо. Ветра нет, на небе ни одного перышка. И солнце. Я смотрю, и мне кажется, что окно — это рама, а все, что за окном,— картина. И мне хорошо! Сегодня мы опять повезем Дмитрия Ивановича на просеку и он будет нам рассказывать про войну. Он обещал. И еще сегодня, наверно, приедут дед Володя с бабой Натой. Может быть, бабушке Анисье уже сняли повязку и она видит, а дед Володя выхлопотал для своего института еще один дом. Хорошо бы!
Я прислушалась. Мама с Галкой еще спят, я в папу, мы с ним утром любим пошебаршить. За это нам с ним от мамы влетает. Я опять стала смотреть в окно и вдруг услышала: «Тцок, тцок, тцок...» И тут же увидела белку. Она растянулась на стволе самой ближней к окну березы головой вниз и смотрела прямо на меня своими блестящими глазками-бусинками. Мне сразу стало зябко, по спине от радости забегали мурашки. Я скорее хотела рассмотреть ее — наша она или нет. Шубка у нее уже летняя, рыженькая, хвост пушистый, нарядный, уши черненькие, длинные, торчат, как два перышка. Все как у нашей. Вот она подняла свою мордочку, смешно подергала носом, будто принюхивалась к чему-то. И наша так подергивала носом. Теперь она смотрела не на меня, а на соседнюю березу, наверно, выбирала, на какую ветку прыгнуть. Я испугалась, что вот сейчас с ветки на ветку упрыгает она и никто даже не поверит мне, что я ее видела. Она прыгнула на одну совсем тонкую пушистую ветку, покачалась на ней и — хоп! — на другую. Перебралась по ней почти к самому стволу, села на задние лапки, а передние подняла. Так служат дрессированные собаки, кошки. Так выклянчивала у меня орехи наша Соня. Но, может, другие белки такие же попрашай-ки. В прошлом году нам казалось, что она отзывается на имя, которым мы ее назвали. А почему бы и нет, вон в уголке Дурова один ворон даже говорить умеет. А белка разве глупее ворона? Я позвала тихонько:
— Со-ня.
Белка наклонила голову то в одну сторону, то в другую. Опять как наша Соня. Орехи у нас были, мы с Галкой к ним даже не притрагивались, берегли для белки, но они лежали в кухонном столе, пока сбегаешь туда, белка упрыгает. Хлеб наша Соня ела, когда уж очень была голодна, Я тихонько сползла с кровати, на цыпочках прошла к буфету. Там лежали вчерашние оладьи. Я взяла один и опять тихо-тихо подкралась к окну. Теперь белка была совсем рядом. Я протянула ей ладонь с кусочком оладушка. Она опять наклонила голову на один бок, потом на другой, опять подергала носом. Я кинула кусочек вниз. Белка наклонилась, посмотрела, куда он упал, спустилась на землю, схватила его своими длинными зубами, опять взобралась на ту же самую ветку, взяла кусочек в передние лапки и стала быстро-быстро есть. Так она съела целый оладушек и уже больше не служила, только все смотрела на меня., Я спросила ее:
— Ты кто, Соня?
Она подергала носом.
— Ты почему не живешь в нашем домике? — опять спросила я. Тут в комнату вошла мама. Я закричала:
— Смотри, смотри!— потом повернулась к окну, а белки уже не было, я спугнула ее своим криком.
Баба Ната приехала в воскресенье днем, даже почти утром. Копуша-Галка еще не домучила свою манную кашу, а мама еще не успела выйти из себя. Глаза у бабы уже были не усталые, а, наоборот, очень веселые. Она положила на стол сверток и сказала:
— Понимаете, девочки, это мороженое. Самое разное. Вот увидите, какая это прелесть.
Мы, конечно, спросили про бабушку Анисью. Баба Ната ответила, что у нее все хорошо, и стала рассказывать обо всем по порядку. Она рассказывала, а мороженое таяло, она рассказывала, а мороженое таяло. И мы его уже не ели, а пили из чашек.
— Ничего,— сказала баба Ната,— завтра я попрошу, чтобы мне положили побольше льда.
— Опять поедешь? — строго спросила мама.— Нет, это уже слишком, это просто возмутительно! Ты же сама сказала, что у бабушки все хорошо.
— Но... — ответила баба Ната,— у меня есть и другие больные, их тоже надо...
— Погладить! — закричали мы с Галкой.