Федя с Коляткой куда-то запропастились. Мне-то на лугу и без них было весело, я уже и холодной воды перестала бояться, а Галка окунется разок в речке и бродит одна, будто ищет чего в траве, а сама все на гору поглядывает. Я сказала ей раз:
— Скучно тебе без Колятки.
— Даже нисколечко,— быстро ответила она,— пусть торчит в своем совхозе, мне-то что!
Мама тоже видела, что Галка ждет Колятку. Уж очень весело они в прошлом году дружили. То придумают какую-нибудь игру, то о чем-то рассказывают друг другу, смеются.
— Странный ты человек,— сказала мама Галке.— Вот вы с Наталкой и то мне помогаете. В магазин сходите, грядки польете. А у Колятки с Федей дел побольше. В Зареченске у них только изба на курьих ножках да Коляткин лимон, а в совхозе целое хозяйство и беспомощная бабушка. Колятке с Федей не до беготни.
Вечером мама это сказала, а утром, только мы проводили деда с бабой, смотрим — идут наши мальчишки. У Колятки в руках цветы. В прошлом году ходили мы в поле за цветами, все рвали одинаковые цветы, но у нас с Галкой и Федей получались растрепанные веники, а у Колятки — букет. И сегодня в руках у него был красивый букет, красивее, чем из самых лучших садовых цветов.
Постоял Колятка, потоптался на месте, похлопал белыми своими ресницами и сунул букет маме.
— Это я вам... По дороге нарвал, еще с росой... Если их с росой сорвать, они долго в воде простоят.
— Спасибо, милый,— сказала мама.— Большое тебе спасибо!
— Не за что, Анна Владимировна,— серьезно отвесил Колятка.— Вот у нас под окнами, того гляди, маки махровые зацветут, так я вам маков принесу.
— Чего там маки,— сказал Федя,— яблоков у нас нынче будет тьма-тьмущая. Мы вам скоро яблоков притащим, отец говорил, зеленые-то еще полезнее спелых, только вот оскома от них досаждает.
Мама накормила нас завтраком. Колятка ел медленно и все время молчал.
— Ты, как верблюд, жуешь,— вдруг сказала ему Галка. Мама сердито посмотрела на нее, а я под столом наступила Галке на ногу. Но она, противная, даже не ойкнула. И еще хуже сказала:
— И шея у тебя, как у верблюда — длинная-длинная.
— Не длиннее твоего языка.— Мама даже покраснела, так ей было стыдно за Галку.
Федька рассмеялся, помотал головой.
— Я вот тоже языкатый, я и ночью-то, во сне, никак не могу угомониться, все чего не то бормочу, и в школе на уроках болтаю. А из Колятки каждое слово клещами тянуть надо.
Федька раньше всех съел и кашу, и бутерброд, и две кружки чаю выпил. Потом вытер ладонью рот и сказал:
— Я на еду злой!
Мама спросила мальчиков о том, была ли бабушка Анисья у врача.
— Быть-то была, только не подлежат ее глаза лечению.— Колятка глубоко-глубоко вздохнул и опустил глаза.— Сегодня вот сюда она приедет, в Зареченск.
А Федя даже про слепую бабушку все старался рассказать что-нибудь веселое, смешное.
— Знаете, о чем она намедни толковала? Охота, говорит, мне в космос слетать для науки. А то, говорит, я вон какую долгую жизнь прожила, а пользы от меня людям всего-ничего. Эх, старехонька-дурехонька...
— Хватит болтать!— строго оборвал его Колятка.— Про космос она в шутку говорила, а вообще-то она, Анна Владимировна, кабы было надо, что угодно бы сделала, на какое угодно бы геройство пошла. Не верите?
— Да как это не верю,— быстро ответила ему мама,— еще как верю, она и сыновей своих героями воспитала.
Нам еще в прошлом году Коляткина и Федина мама рассказывала про трех сыновей бабушки Анисьи. Отец их погиб еще в гражданскую войну. И бабушка Анисья одна растила своих сыновей. В войну все они были летчиками, воевали очень храбро, сбили много фашистов. И все геройски погибли...
— Думаете, она от чего ослепла? От слез,— сказал Федя.
— От горя, а не от слез,— сказал Колятка.— Она у нас на слезы тугая, она все в себе переживает.
Директор совхоза обещал привезти бабушку Анисью к обеду. Но мы пошли в Зареченск сразу после завтрака. Наша мама велела нам хорошенько проветрить дом, все прибрать. Федя дорогой начал нам говорить, что бабушка все равно не увидит, прибрано в доме или нет, и нечего зря переводить время. Лучше до ее приезда на лугу побеситься, ребята небось уже давно там.
— И мотай на свой луг,— сказала Галка,— очень ты нам нужен!
— Правильно, все равно ты только под ногами у нас будешь крутиться,— сказала я.
Федя убежал на луг.
Лимонный куст умыл и полил сам Колятка. Он подкла-дывал под каждый листок ладонь и осторожно так смывал с него мягкой тряпицей пыль. Потом отошел от окна, посмотрел на чистый куст и сказал нам про него:
— Глядите-ка, сразу заулыбался.
Прибрали мы всё, сели у раскрытого окна и стали ждать бабушку. Галка сначала рассказывала Колятке про свою октябрьскую звездочку, потом про нашу Путьку, про то, как долго зимой она спала и как мы все боялись, что она уже не живая. Колятка любил говорить о разных зверях, птицах, растениях, тут он сразу делался разговорчивым. Он сказал удивленно:
— Так все же черепахи зимой спят, неужто вы об этом не знали? И речные, и болотные, и кавказские. Всякие.
— А наша не поймешь какая,— сказала Галка.— Другие черепахи чего только не едят. Даже мясо рубленое, даже картошку вареную. А наша Путька только траву хрумкает да капусту.
— Ничего,— успокоил Галю Колятка,— она и на одной траве всех нас переживет. Черепахи живучие.
Мне казалось, что Они разговаривают где-то далеко-далеко от меня. Я думала все время об одном. И когда мы убирались, и теперь... Вот здесь, думала я, в этом доме жила- когда-то бабушка Анисья со своими сыновьями. По этому полу ее сыновья ходили, за этим столом они обедали, учили уроки... Вот на стенах висят их фотографии. На одной они все вместе. Еще мальчики. Выстроились по росту, как на пионерской линейке, смотрят прямо, губы крепко сжали, наверно, чтоб не рассмеяться. А на остальных фотографиях они взрослые, военные. Уже по отдельности... Потом их не стало... Но ведь они были, они жили, жили здесь! Вот почему бабушку Анисью так тянет в этот дом.
— Не едет и не едет,— опять будто очень издалека услышала я Коляткин голос.— Что с ней стряслось?
И тут в окно просунулась Зойкина голова.
— Эй вы! — крикнула она так громко, что я даже подпрыгнула.— Сидите тут, а там бабка Анисья на лаковой машине прикатила. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты!
Мы выбежали на улицу. Из блестящей черной «Волги» не вышел, а выскочил молодой высокий дядя в белой рубашке и в соломенной шляпе. Он распахнул дверцу машины, помог выйти из нее бабушке Анисье, весело сказал Колятке:
— Принимай, Николай, свою бабусю.— Потом пожал ей руку, низко поклонился.— До свидания, Анисья Ермолаевна, как нагоститесь здесь, дайте знать, пришлю за вами машину.
Я волновалась, когда ждала бабушку Анисью, потому что еще не видела ее слепой. Я думала, что теперь мне ее все время будет жалко. Но у нее даже глаза были веселые. И по комнате она ходила, как ходим мы, только все трогала руками.
— Я ведь теперь, девоньки,— сказала она нам с Галкой,— на глаза-то свои не надеюсь. Я теперь больше руками шурую. Одно слово — слепая тетеря.
— Тетери, бабуля, бывают глухие, а не слепые,— со смехом поправил ее Колятка.— А у тебя слух как у доброго коня.
Походила она немножко, потом села к окошку и нас попросила посидеть с ней.
— Вот я и дома,— сказала она.— В совхозном-то нашем дому до того ж хорошо, до того там все складно, а вот, поди ж ты, тянет меня сюда, в избушку мою. Неделю здесь не побуду, а кажется, целый год не была.
— А ваш совхозный дом больше этого? — спросила Галка.
— Да разве ж вы там не бывали? — тоже спросила баба Анисья.— Дочь-то моя с зятем уже четвертый год там живут, уже и садок взростили яблоневый. Колятка-то с Федюнькой со мной, здесь жили, ни за что не хотели от меня уходить, но и родителей не забывали, то и дело к ним наведывались.
— А нас вот с собой не брали,— сказала Галка и засмеялась.
Это она нарочно сказала, это она чтобы поддразнить Колятку, потому и смеялась, на самом же деле Колятка еще в прошлом году много раз звал нас с собой в совхоз.
Но сейчас он только немножко покраснел из-за Галкиного вранья и сказал тихонько:
— Хватит уж тебе...
— Да знаете, какой у нас там дом... — опять начала говорить баба Анисья, но тут Колятка громко, будто она и верно была глухая, перебил ее:
— Не говори им ничего бабуля, не расписывай, пусть сами придут да поглядят, что у нас там за дом, да что за совхоз.
— И то правда, внучек,— сказала бабушка Анисья.— Пусть сами поглядят и на нашу тамошнюю избу, и на наш садок. Он у нас маленький, садок-то, с ладошку, но зять мой с Коляткой такого там намудрили, все диву даются!
— Да ладно уж тебе, бабуля,—сказал Колятка,—просто напрививали на одну яблоню разных сортов, вот и вся премудрость. Обыкновенное дело, так многие делают.
— Хлеба у нас нынче, говорят, уж больно задались, да только мне-то не повидать... — бабушка Анисья сказала это совсем тихо и длинно вздохнула, и губы у нее задрожали, и лицо все сморщилось. Но она не заплакала, только помолчала немножко и опять начала тихонько говорить:— Верите, девоньки, за всю жизнь я, как есть, ничем не болела, думала, износа мне не будет. И вот на тебе — такая напасть. Старость, уж видно, своего не упустит, от старости глаза-то мои занедужили, от одной только старости беда моя приключилась.
Тут Колятка подошел к ней.
— Ну, чего ты, не надо, бабуля,— он взял ее за руку, прислонился щекой к ее голове.— Ты же сама говорила, что тебе еще грех жаловаться, что еще видишь маленько.
— Право слово, маленько вижу,— бабушка Анисья улыбнулась, широко раскрыла глаза.— Вот так, ежели вовсе близко, я и тебя различаю, внучек. И верно, что еще грех мне уж больно жаловаться. А вы, девоньки, обязательно к нам в совхоз приходите, вам у нас понравится.
