Кеше хотелось поднять кулаки и крикнуть вот так, на весь мир: «А-а-а-а-а!»
Чтобы слились воедино в этом вопле и боль, и тоска, и одиночество…
Но Кеша был все-таки мужчиной. Он прикусил нижнюю губу и, сдерживая рвущийся изнутри крик, только тяжело и глухо зарычал. И тут чуточку отлегло от Кешиного сердца, и мысль стала работать спокойнее и острее.
Стоять на берегу и ждать просто так нельзя. Надо куда-то идти, надо действовать…
Подгоняемый ветром, Кеша помчался вверх по тропе.
Тайга заслонила поселок от бурь доброй зеленой лапой. Было здесь почти совсем тихо. Только слышалось, как вдалеке бухал о скалы Байкал да уныло, будто по покойнику, звонил в церкви колокол.
Справа от Кеши смутно вырисовывалась в темноте изба Казнищевых, а чуть поближе, за старой, разбитой молнией лиственницей, виднелась островерхая, крытая дранкой крыша Тони.
Кеша понял, что идти ему, по существу, некуда. Казнищев, едва смеркалось, укладывался спать, а Тоня и ее мать все равно ничего ему не скажут и ничем не помогут.
А больше в поселке никого не осталось. Все в море. Только какие-то совсем старые старухи, только дурачок Игнашка, который жил возле самого маяка, да Пашка Петух.
Кеша свернул с тропки и пошел к своей избе. Ему и раньше приходилось оставаться одному. Но сейчас, когда ревела над Байкалом сарма, было особенно горько и тяжело.
Не зажигая света, дотащился он до кровати, лег лицом вниз и громко, как бывает всегда, когда ты остаешься вот так, один со своим горем, заплакал.
Долго стонал Кеша и, не сдерживая своих чувств, лил слезы в подушку.
Устав от крика и слез, Кеша наконец затих. Пришло какое-то странное, вялое равнодушие и к тому, что было, и к тому, что еще могло случиться в его жизни.
Пускай будет что будет. Пускай…
За окном послышались шаги. Кто-то подошел к двери и тихо, будто прислушиваясь к тому, что было в избе, постучал.
Кеша вскочил с кровати и открыл дверь.
На пороге в черном платочке, с маленькой погашенной свечкой в руке стояла Тоня. В стороне, будто тень, маячила фигура ее матери.
— Чего тебе? — не глядя на Тоню, спросил Кеша.
— Пойдем, Кеша, с нами.
Кеша устал от волнения. Не было сил ни спорить, ни возмущаться:
— Я не пойду, Тоня. Оставь меня в покое.
— Пойдем, Кеша, чего ты тут один? — Тоня потянула Кешу за рукав и тихо добавила: — Ты просто так иди. Ты посмотришь, и все. Пойдем…
Кеша закрыл дверь и побрел вслед за Тоней.
Вдалеке еще печальнее, чем прежде, звенел и звенел колокол.
Будто во сне, переступил Кеша порог церкви. Возле старых икон, слабо озаряя лица святых, горели лампады, покачиваясь, плыл к выходу дымок кадила.
Спиной к Кешке стояло несколько черных старух, а чуть правее, возле тусклого бронзового распятия, крестился без конца дурачок Игнашка.
Петух читал, вернее, пел по книжке. Добравшись до точки, он умолкал на минутку, а затем скороговоркой, уже от себя, добавлял:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Старухи падали на колени и вслед за попом такой же невнятной скороговоркой трижды повторяли призыв к богу.
Сначала Кеша совсем не разбирал слов молитвы. Вслушавшись как следует, он наконец сообразил, что Пашка и все остальные просят бога спасти рыбаков.
— Яко имей милосердие неизреченное, — пел Пашка, — от всяких мя бед освободи, зовуще: Иисусе, сыне божий, помилуй мя…
Несколько раз Кеша ловил на себе недовольный, укоризненный взгляд Пашки. Кеша догадывался, о чем говорил этот взгляд:
«Мы тут все молимся, а ты стоишь просто так и даже не перекрестишь лба. Бессовестный ты после этого человек! Понял?»
А Кеша смотрел, как старухи бьют поклоны, и думал: бог всевидящий, всемилосердный и вдобавок ко всему — всемогущий. Разве ж не может он помочь рыбакам просто так, без этих поклонов и жалких просьб?
Кеше невольно вспомнился Степка Покотилов, который раньше учился вместе с ним в школе.
Этого Степку никто в школе, кроме учителей, по имени и по фамилии не называл. А звали Степку за его жадность и вообще за его подлый характер Жилой.
Однажды Кеша шел мимо избы Жилы и увидел такую картину.
Жила сидел на бревне и свистел на какой-то пустяковой глиняной свистульке. Рядом стоял Леха Казнищев. И, видно, Лехе очень понравилась эта свистулька и он не мог жить без нее ни одной минуты.
«Дай свистульку, — стонал Леха, — ну дай!»
Жила придавил пальцем одну дырочку, потом другую, и свистулька от этого заворковала и запела прелестным, неслыханным голосом.
«Да-ай свистульку! — взревел Леха. — Ну дай!»
Жила, казалось, только сейчас заметил Леху. Он вытер свистульку рубашкой, поглядел на нее, будто бы это и в самом деле была невесть какая ценность, и сказал:
«Ты ласково проси. Разве так просят?»
Леха был готов на все. Он подобрал языком скатившуюся со щеки слезу и начал просить снова:
«Степочка, дай мне, пожалуйста, свистульку».
Жила хмыкнул в ответ.
«Ты не так проси, — сказал он. — Скажи, что я золотой и что я дорогой».
Не помня себя от злости, налетел Кеша на Жилу. Затрещал воротник, пулей прожужжали и отлетели прочь пуговицы, понесся над Байкалом вопль перепуганного насмерть Жилы: «Ая-я-а-ай!»
После этой схватки Кеша целый час ходил возле своей избы и боялся туда зайти. Кеша думал, что Жила наябедничал отцу и ему влетит за драку. Но нет, жаловаться Жила побоялся и только до самого своего отъезда не здоровался с Кешей и обходил его десятой дорогой. Что-то очень похожее и такое же неприятное и противное, как в тот день, когда он встретил Жилу, испытывал Кеша и сейчас.
Поп Пашка все пел и пел. Дымилось кадило, остро пахло теплым воском. Пашка, видимо, обалдел от долгой, начатой еще засветло службы. Кеша видел, как он подошел к столику, на котором лежала большая икона в серебряном окладе, облокотился на нее рукой и стоял так без движения несколько минут. Смолкли и прихожане. Наверно, и они устали от угарного дыма и поклонов. Подчеркивая тишину, трещали возле киотов свечи, слышалось, как бесновался старик Байкал.
И тут Кеша понял, что люди тратят ночь на глупости и пустяки. Разве помогут рыбакам эти песни и несвязная болтовня? Нет, если человек не сделает все для себя сам, не кинется туда, куда его зовет сердце, спасения ждать нечего. Не подадут ему руки, не скажут душевного слова ни бог, ни его святые помощнички, ни рогатые черти. Никто не поможет. Человек сам себе бог и сам себе хозяин.
А еще Кеша понял в эту темную, страшную ночь, что надо ему бежать отсюда и самому спасать рыбаков, потому что человек человеку друг, товарищ и брат. Пускай он даже погибнет. Пускай. Теперь ему ничего не страшно!
Шаг за шагом отступал Кеша к двери. Никто не обратил на него внимания. Только Петух Пашка, который стоял на деревянном помосте, увидел бегуна. Он возвысил голос и замахал кадилом так, что вокруг посыпались угольные искры.
Кеша вышел на паперть, осмотрелся по сторонам и, будто бы за ним кто-то гнался, побежал прочь.