Я условился с полярным летчиком Тимофеем Бабичем лететь на Крайний Север, точнее в далекую и загадочную для меня бухту Тикси.

- Полетим пятнадцатого числа, - сказал Бабич,- Можете даже и не звонить. Приходите прямо в аэропорт, с начальником я уже договорился.

С первым пилотом Бабичем я летал по холодным северным трассам не один раз. Это был веселый и добродушный человек. Будто шар, вкатывался он в пилотскую в своих пушистых меховых унтах, рыжей собачьей куртке и такой же рыжей уютной шапке.

Войдет, хлопнет рукавицей по колену и скажет:

- Ну, как, хлопцы, живете без меня. Скучаете?

Бабича все любили и за его незлобивый характер и еще за то, что был он замечательный, первоклассный летчик.

Куда только не летал этот Бабич! Заиндевелые крылья его самолета с шумом проносились над полюсом холода Оймяконом, над северным таежным городом якутских искателей алмазов, над крутыми сопками золотых приисков Бодайбо…

Отправиться в путешествие с таким пилотом - одно удовольствие.

Пятнадцатого июня в двенадцать ноль-ноль я приехал в иркутский аэропорт. Поправил мешок за плечами, кашлянул и зашел в пилотскую - в ту самую комнатушку, где всегда собирались и болтали про всякую всячину северные летчики.

Бабича тут не оказалось. Люди сидели кто где - кто на подоконнике, кто за столом с газетами, кто возле черного с облупившейся крышкой пианино.

И что-то мне показалось, что у летчиков было тут не весело. Ни шума, ни гама, ни крепких, занозистых шуток.

- Послушайте,-спросил я пожилого летчика с папиросой в зубах, - не знаете, где Бабич?

Пилот вынул папиросу, посмотрел на красный ноздреватый уголек и пожал плечами.

Так мне ничего и не ответил.

И тогда я подошел к другому пилоту. Он сидел на подоконнике, свесив ногу в черном ботинке и смотрел на взлетное поле. Там оглушительно ревел, набирая сил, самолет «ТУ-104».

Мне показалось, будто я уже где-то видел этого молоденького с выцветшими рыжими бровями человека. Не то встречался с ним в якутском порту Олекме, не то возле реки Индигирки в маленьком северном поселке Усть-Нере.

Пилот вскинул на меня свои рыжие ресницы, кисло усмехнулся и махнул рукой.

- Беда у вашего дружка,- хрипло сказал он.- Начальник летать ему запретил…

- Как запретил? - опешил я.

- А вот так… приказал, чтобы шесть месяцев и близко к самолету не подходил. Понятно?

Но я, конечно, ничего не понял. Как же это так - лучший пилот и - запретили…

Летчик слез с подоконника, отвел меня в сторону и вкратце рассказал о Бабиче.

Три дня назад Бабич получил срочное задание -‹ лететь с врачом в деревню Закаменскую. Там в каком-то далеком лесном детдоме заболел мальчик. И этого мальчика надо было доставить в больницу на операцию. И вот, оказывается, Бабич отколол в полете какой-то номер, нарушил летные правила и его за все это убрали с аэропорта.

- На север его куда-то послали, - глухо добавил пилот.- Бензин там к самолетам подвозит, а может, пряниками в буфете заведывает… разве я знаю. Иди те к начальнику, у него спрашивайте, если охота…

Я не стал больше расспрашивать пилота. Открыл дверь и пошел прочь, к автобусу.

Я разозлился и решил в бухту Тикси не лететь. Очень мне надо летать на ихних самолетах. Раз начальник у них такой, пускай сам летит. А я и так как-нибудь доберусь.

По дороге у меня созрел план - что мне делать и как дальше жить.

И решил я так - назло начальнику поеду я поездом через горы и леса до станции Усть-Кут, сяду там на пароход и поплыву по сибирской реке Лене до самого морского порта Тикси.

Да, так и сделаю. Нечего больше и думать!

Я хотел сегодня же выполнить свой план. Но тут как-то получилось, что уехать именно в этот день, мне не удалось. Не помню, что там случилось, но отправился я в путь-дорогу только через месяц. Взял чемодан, натолкал в сеточку всякой еды и пошел на вокзал. Здравствуй, железная дорога, здравствуйте, быстрые, пахнущие дымом и расстояниями ветры! Я виноват перед вами, простите меня, я снова ваш…

До станции Тайшет я ехал обыкновенным пассажирским Поездом. Только забрался в вагон, только подремал немного на верхней полке и вот он - Тайшет, знаменитая станция, откуда бегут в глубь тайги новые блестящие рельсы - к Братску, к железному руднику Коршунихе, к берегам синеглазой сибирской реки Лены.

От станции Тайшет до Лены настоящего, постоянного движения еще не было. Ходили туда только товарные поезда и два-три классных вагона. Ни звонков, ни расписаний. Когда повезут, тогда и ладно. Хочешь - садись в вагон, не хочешь - стой просто так на дороге и смотри. Но я все-таки сел. Не возвращаться же домой не солоно хлебавши.

Поезд наш тащился кое-как. То дорогу где-то впереди поправляют и выравнивают, то мост наводят, то еще что-нибудь.

Стояли по два, по три часа подряд. Сначала мы не особенно и горевали. С шумом и гамом выскакивали из душных, пропахших пылью вагонов в тайгу. Болтая ногами, лежали в траве, слушали, как торопливо чивикали вокруг серые кузнечики, как басом гудели над маковками цветов мохнатые шмели. А если случалось поблизости темное, заросшее осокой озеро или юркий, бегущий из-под корня ручей - вообще забывали про все на свете. Хоть три часа пускай стоит поезд, хоть целый день…

Такая беспечная жизнь не довела в конце концов до добра - кончились продукты и мы положили зубы на полку. В нашем поезде не было ни вагона-ресторана, где подают тугие, как ватная подкладка, бифштексы, ни буфета с печеньем и сладким ситро. Питались мы чем придется. То картошки нароешь на чужой грядке, то репу найдешь. Сидишь на земле, подвернув ноги, и грызешь эту теплую горьковатую репку, как заяц или бурундук.

Но все-таки все обошлось благополучно. Поголодали, погоревали, но - выжили.

Вот она, наша река Лена - доехали!

Только поезд остановился, мы повыпрыгивали из вагонов и помчались в порт.

В порту людей - ни проехать, ни пройти. Толкаются, шумят, ругают кого-то на чем свет стоит.

- Что за шум, а драки нет? - спросил я первого встречного-поперечного.

- Все будет, - сказал мне мужчина с жестяным чайником в руке. - Накаркаете на. свою голову!

Сначала я подумал, что у мужчины с чайником не все винтики на месте. Но нет, дело тут оказалось не в винтиках, а совсем в другом.

Лето в этом году в Сибири было очень жаркое и река обмелела. Там, внизу - ничего. Хоть океанский, хоть какой пароход пройдет. Но у нас вверху - просто беда. У берегов, где еще совсем недавно сверкали косяки плотиц, желтели пески с круглыми, наполненными стоячей водой ямками. На перекатах обнажились крутые, зализанные волной камни.

Пароход «Киров», которого ждали с часу на час из Киренска, сел на мель. Корабль кое-как столкнули на быстрину. Но все равно плыть вверх капитан не отважился.

Ну, что ты будешь делать!

И тут мне на пристани один верный человек посоветовал:

- Вещей у вас немного, идите в аэропорт. Воина за рекой. Различаете?

Я послушал этого верного человека и поехал к городской переправе на стареньком, громыхавшем по мостовой, как старая кастрюля, автобусе.

Переправа эта была в самом конце городка. Высокие, заросшие синими чебрецами холмы, и между ними вьется, бежит к самой воде тропка. У берега деревянные мостки с ржавыми кольцами, смоленые дочерна рыбачьи лодки.

Катер, на котором переправляли пассажиров, стоял на той стороне. Ни там, ни тут никаких пассажиров не было. А только сидел на мостках спиной ко мне мальчишка в синей пилотской фуражке с голубым кантом по кругу.

- Здравствуй, мальчик,-сказал я,-Ты в аэропорт?

Мальчик повернул ко мне худенькое веснушчатое лицо, кивнул головой.

- Ага. Вы покричите им. Я им уже кричал.

Я приложил ладонь ко рту и закричал:

- Ого-го-го-го! Пода-а-ай перевоз!

С той стороны ни вздоха, ни всплеска. Только слышалось скучное тихое пиликанье. Кто-то играл на губной гармонике.

Я снова принялся кричать.

На зов этот вышел в конце концов парень в полосатой тельняшке. Посмотрел на нас из-под ладони и снова скрылся в кубрике.

Через минуту послышалось татаканье мотора. Катер отвалил от причала и, разводя волны, пошел в нашу сторону.

Переправившись, мы поблагодарили перевозчика и пошли вдоль берега по теплой пыльной траве.

Было душно, как в старой сибирской бане. Я то и дело останавливался и вытирал платком мокрое лицо.

- Тяжело? - спросил мальчик. Подобрал с земли длинную палку, подержал в руке.-Давайте вместе понесем.

Мы продели палку сквозь ручку чемодана и потащили вместе. «Вот он какой, парнишка!» - подумал я.

- Как зовут тебя, летчик?

Лицо у мальчугана сразу порозовело. Блеклые, как на сорочьем яйце конопатинки, спрятались, будто бы никогда их и не было. Он смущенно посмотрел на меня золотистыми, похожими на два опрокинутых полумесяца глазами и сказал:

- Меня зовут Вася Бабич.

Меня даже в сторону качнуло от такой новости. Неужели это сын летчика Бабича? Нет, не может быть. У моего Бабича никого не было - ни сына, ни дочери, ни жены. Были у него только теплые, привезенные из Якутска унты, только куртка да пилотские, нацепленные поверх шапки очки. Пропасть мне на месте, если это не так, если я не знал моего друга Тимофея Бабича!

Но мальчику про все это я, конечно, ничего не сказал. Мало ли что случается на белом свете… Лучше уж я пока помолчу, попридержу язык за зубами.

Вскоре показался аэродром - рубленые из сосны домишки, крохотная, похожая на курятник будка синоптика, полосатый мешок на высоком шесте.

- Это у нас столовая, а это - гостиница, - сказал мальчик,-У нас тут весело. Даже волейбол есть.

Очень мне нужен этот волейбол! Мне надо не мячи тушить, а лететь в северный порт Тикси. Хватит баклуши бить!

Возле столовой под тенью дерева резались в козла три пассажира. Стучали по дощатому столу костяшки домино, над головами играющих покачивались голубые дымки папирос.

Игроки увидели меня и обрадовались.

- Садитесь, - сказал полный мужчина в круглых роговых очках.- Как раз четвертого не хватает.,.- Посмотрел на меня, подмигнул и добавил: - мы им сейчас, мил-человек, врежем!

За стол я не сел, а только намекнул игрокам, что человек я деловой и должен лететь по своим важным делам в северный порт Тикси.

Пассажиры засмеялись.

- Тоже мне - деловой! - злорадно сказал толстяк в очках.- Если хотите знать, сейчас все деловые. Вы сначала на небо посмотрите!

Я поставил чемодан и посмотрел, как было велено, на небо. Это было даже и не небо, а какая-то серая скучная чепуха. Где-то очень далеко, видимо возле Братска, горели леса. Будто желтый керосиновый фонарь, тускло светило невысокое солнце. Горько пахло теплым, застоявшимся дымом.

- Три дня тут загораем,-объяснил толстяк,- Садитесь, не ломайтесь.

Но играть я все-таки не стал. Надо же узнать, что тут и как тут?

В аэропорту я нашел только одного человека - синоптика.

Совсем молоденький парнишка этот только недавно закончил техникум и был с виду важен и строг. Услышав мой вопрос, он поглядел на небо, подкрутил зачем-то свои часы на толстом металлическом браслете и басом сказал:

- Полетов сегодня, гражданин, не будет.

Но я сразу же понял, что синоптик этот не такой уж и строгий, и бас у него только так, для вида.

Минут через пять мы уже сидели с ним возле «курятника» на длинной, пахнущей сухой смолой колоде, и по-приятельски болтали.

Синоптик рассказал мне про Бабича и про мальчишку, который помог нести чемодан с переправы.

После того злосчастного полета Бабич и в самом деле работал здесь. Он припасал лес для нового вокзала, возил вместе с шофером бензин с нефтебазы, чинил старые карбидные фонари. Короче говоря, был старшим, куда пошлют.

А случилось с ним вот что. Не успел Бабич вместе с врачом и больным мальчиком отмахать на своем самолете и сотню километров, в наушниках раздался писк и знакомый голос диспетчера Лизы сказал: «Товарищ Бабич, возвратитесь. Впереди гроза!»

Бабич выругался втихомолку, быстро написал записку и передал врачу: как быть?

«Ребенку очень плохо,- ответил врач.-За жизнь не ручаюсь».

Пилот знал, что такое гроза и что такое приказ, по все равно он не повернул назад.

Поправил рукавицей очки, упрямо мотнул головой и сказал: «Вперед, вперед, Бабич!»

Тучи надвигались со всех сторон. Сначала над крыльями, не задерживаясь, пронеслась волокнистая, тающая на глазах пряжа тумана, затем тучи стали гуще, плотнее. Где-то впереди вспыхнула, рассыпалась зелеными огнями молния. Бабич вел самолет вслепую. Началась болтанка. Самолет бросало с одного крыла на другое. Все чаще вспыхивали и, будто ножи, падали вниз слепящие молнии.

Бабич понял - ему не уйти от этих, полыхавших в небе электрических разрядов. Надо тянуть к земле. Он нажал на рычаги и стал медленно, будто нащупывая среди гор невидимую площадку, снижаться. Бабич сел на плоскую, как стол, вершину сопки. Как этот сумасшедший сумел зацепиться за этот «пятачок», одному богу известно…

Когда самолет плюхнулся на камни, врач сказал:

- Ну, вот и прилетели, вызывайте, товарищ Бабич, санитарную машину.

Но какая там машина, когда вокруг только сопки да глубокие, такие, что не глянешь, пропасти.

Бабич не стал зря пугать врача. Посветил фонариком на карту и тут же нашел среди гор и лесов маленький кружочек - тот самый городок, куда приказали Бабичу доставить больного мальчика.

- Все в порядке,-сказал он,-Погодите минутку.

Бабич вылез из самолета, обошел вокруг «пятачок». Удастся ли спуститься с этой верхотуры? В одном месте разглядел Бабич сквозь сетку хлеставшего вкривь и вкось дождя крутой, поросший кустами шиповника спуск. Видимо, по этой дикой тропке взбирались на вершину горные козы-альпинисты.

Бабич вернулся к самолету, взял на руки мальчика и, спотыкаясь в темноте на голых, скользких камнях пошел вместе с врачом вниз…

- Это в самом деле так и было? - спросил я синоптика.- Откуда вы знаете про коз-альпинистов и вообще…

Синоптик не ответил. Только пошевелил узенькими, вытянувшимися в ниточку мальчишескими бровями.

Я понял, что зря задал этот вопрос. Раз человек говорит, значит знает. Не будет же он просто так молоть языком!

- Где сейчас товарищ Бабич? - спросил я и положил руку на колено синоптика: прости, мол, сболтнул не то, что надо.

- А где ему быть? Поехал с рабочими на лошадях, самолет демонтировать, то есть разбирать. Приказ такой пришел - снять с него все, что можно. Самолет - это все-таки не игрушка, денег стоит. Как вы думаете?

На этом разговор наш и оборвался.

С удочками на плече пришел мой новый знакомый Вася.

Потоптался на месте, покосился в мою сторону и сказал:

- Рыбу я иду ловить. Нельма сейчас во как берет! Прямо с леской заглатывает.

Подождал ответа, колупнул ногтем пробковый поплавок и добавил:

- Цельное ведро можно наловить. И откуда такая берется - сплошная икрянка!

Я сразу же понял, что Вася приглашает меня на рыбалку.

Простился с синоптиком, взял у Васи одну удочку и, помахивая рукой, пошел к реке.

Нельма, как я и ожидал, не ловилась. Поплавок торчком стоял в теплой, отсвечивающей мазутными плавунами воде. Мы сидели с Васей на берегу и болтали. Он мне про свое, а я ему про свое.

- Если папу простят, мы поедем в Иркутск,- задумчиво и с надеждой сказал Вася.- Папа говорил, у него там один знакомый чудак есть. Детские рассказы пишет… Не знаете такого? Папа с ним в бухту Тикси думал лететь.

Я ответил Васе, что про такого человека не слышал. Мало ли их, чудаков, живет в Иркутске… Украдкой смотрел на своего худенького веснушчатого соседа и думал - конечно же это не сын Бабича. Это тот самый мальчик, которого вез Бабич в своем самолете. Ну, конечно же, разве не ясно!

В эту минуту мне хотелось сделать что-нибудь очень хорошее и приятное и Бабичу и этому огольцу в синей пилотской фуражке.

И скорее всего я сделаю так - поеду в Иркутск и скажу тому строгому начальнику:

- Товарищ начальник, Бабич, конечно, виноват, но я вас прошу - простите, пожалуйста, его. Это очень хороший человек.

А еще я расскажу начальнику про этого мальчика, которого усыновил пилот Бабич, про то, как он помогал мне нести тяжелый чемодан, и про то, как мы удили с ним икряную рыбу нельму.

И конечно же, начальник простит Бабича. Мы будем жить в Иркутске, будем купаться в сердитой каменистой реке Иркуте и, может быть, полетим все вместе в северную бухту Тикси…

Пришли мы с Васей в аэропорт поздно. Я поужинал на скорую руку в столовой и сразу же улегся в постель. Ночью пошел дождь. То зачастит по крыше, то вдруг приумолкнет, пройдется осторожным шажком по высокому острому коньку.

Я хоть и измотался за день, но все равно сон не вязал глаз. Хорошо лежать вот так с открытыми окнами на скрипучей железной кровати, смотреть, как вспыхивает, озаряет все вокруг зеленоватым светом юркая заречная молния. А спать - что же - выспаться всегда успеешь.

Утро пришло чистое, светлое. На небе ни тучки, ни перышка. Лесной пожар, или, как называют у нас тут в Сибири, пал, - утих. Из-за реки едва слышно тянуло сырым горелым деревом.

Мы снова сидели возле «курятника» на сосновой колоде - и я, и Вася, и синоптик, и толстый пассажир в роговых очках. Грелись на солнышке и думали про то, что скоро, наверно, прилетит самолет и мы, может быть навсегда, покинем этот маленький лесной аэропорт.

И всем нам, конечно, было немножко грустно.

Пришла кассирша и сказала нам, что самолет будет только вечером.

- Можете идти купаться,- разрешила она.-Вода после дождя страшно теплая!

Я подмигнул Васе и хотел сказать ему, что сейчас, и в самом деле, неплохо всласть понырять в реке. Но он вдруг насторожил ухо и сказал:

- А ну, тише, кажется летит…

Мы тоже прислушались и тоже услышали ровный стрекочущий гул над лесом.

Вдалеке показалась короткая темная черточка.

Все ближе и ближе. Самолет сделал над аэродромом круг, сверкнул на солнце крылом и пошел на посадку.

- Бабич летит! - воскликнул синоптик,-чтоб я сгорел, если не Бабич!

Мы все бросились к посадочной площадке. Приминая влажную траву, самолет подрулил поближе к тому месту, где заправляются бензином, пожужжал пропеллером, чихнул и затих.

Из кабины, выставляя вперед ногу в черном кур-носом ботинке, вылез Тимофей Бабич. Низенький, плечистый, с большим серый зайцем, приткнутым по-охотничьи к поясному ремню.

Бабич увидел меня, улыбнулся одними глазами и, придерживая рукой зайца, помчался к Васе.

А потом мы сидели в доме Бабича. Бабич свежевал финкой зайца и, поглядывая на Васю, рассказывал, что с ним случилось и как оседлал он засевший в горах самолет.

- Добрался я по тропке к тому самолету, сел к штурвалу и думаю - дурак ты, дурак: какой самолет угробил! Только бы летать и летать еще на этой птице. И верите, рука не подымается, чтобы отвинчивать гайки и приборы. Даже слезу от злости и жалости вышибло. Глянул я направо, глянул налево и даже поморщился - площадка для разгона никудышняя, форменный гроб. Ну, ладно, а если вот так - дать винту сильные обороты и - в пропасть. Вон какая она - глазом не охватишь. Там и выровняю самолет, и подыму его в воздух. Мысль у меня в ту минуту крепко работала. «Отойдите, говорю рабочим, сейчас я мотор для пробы заведу».

Взревел пропеллер, задрожали крылья, а вместе с ними дрогнуло и будто огнем заполыхало мое сердце. Не отдам на посмеяние самолет. Сам его сюда бросил, сам и выведу. Наподдал я газу, нажал рычаги - и фюйть! Только ветер засвистел за бортом. Вот, товарищи, какая история произошла…

Бабич снял с зайца шкуру, отхватил одним взмахом серый пушистый хвост, подбросил его на ладони и подал Васе.

- Держи, парень, трофей! Вырастешь, может умнее своего отца будешь.

Мы еще долго сидели с Бабичем, вспоминали всякую бывальщину и небывальщину, говорили о том, как хотели да так и не смогли полететь с ним в северный порт Тикси…

Утром по радио передали, что в Иркутск отправляется самолет. А про Тикси радио не сказало ни слова. Сиди вот так и жди. Я подумал малость и ре-шил лететь домой. Взял чемодан, купил билет и пошел на посадку.

Бабич куда-то отлучился и поэтому к самолету провожал меня только его сын Вася.

Вот и мой самолет. Крутолобый, с маленькими, круглыми шляпками заклепок на крыльях.

- Вы же там скажите начальнику про моего папу,-сказал Вася.-Вы его хорошенько попросите…

Вася оглянулся, покраснел неизвестно отчего и сунул мне в руку какой-то маленький теплый комочек.

- Граждане пассажиры,-строгим голосом сказала кассирша,-прошу в самолет. Вылетаем.

Я вошел по ребристым сходням в самолет, поставил в багажном отделении чемодан и занял место возле окна.

Васи на прежнем месте уже не было. Тонконогий, в большой пилотской фуражке он вышагивал к нефтехранилищу, видимо, шел к своему отцу.

Я сел удобнее в узком, затянутом парусиновым чехлом кресле и разжал кулак. На ладони у меня лежал пушистый заячий хвостик.

* * *

В Иркутске мне не пришлось уговаривать строгого начальника. Начальник, как видно, и сам все понял и простил Бабича.

Теперь первый пилот Тимофей Бабич живет вместе с сыном Васей в Иркутске, неподалеку от меня, и по-прежнему летает по суровым таежным трассам. Вася ходит в школу. И зимой и летом он носит синюю фуражку с тонким голубым кантом по кругу.

В Иркутске у меня, кроме Бабича, много других друзей-приятелей. Когда эти приятели приходят ко мне в гости, я рассказываю им про пилота Бабича и про то, почему я не полетел с ним в северный морской порт Тикси.

Люди слушают и не дышат. И я вижу, как разбегаются у них со лба сердитые морщинки и в глазах загораются, будто лесные светлячки, теплые живые огоньки.

Но друзья-приятели бывают всякие. Заходят и такие, что только недоверчиво улыбаются и говорят, будто ничего этого и не было и будто все это я выдумал сам.

Я не сержусь на таких гостей и не кричу на них. Я встаю, открываю ящик своего стола и достаю оттуда серый заячий хвостик. И тогда - все замолкают.