Никак не пойму, что за человек этот Ленька. Даже несчастье идет ему на пользу. После истории с шестеренкой все стали относиться к нему еще лучше, чем раньше. Одни смотрели на Леньку, будто на героя, другие — будто на больного, которого нельзя обижать и волновать всякими пустяками.

Никто даже не собирался исключать его из пионеров и писать письмо родным. Наверно, это было потому, что отец Леньки применял телесные наказания. Несмотря на все недостатки, ребята были гуманные люди.

Многое тут шло и от Пал Палыча. Утром Пал Палыч был у нас в палатке. Он проверил, как мы застилаем койки, а потом остановился возле Леньки и сказал:

— Леня, надо выпустить стенную газету. Я вижу, кое-кто у нас разболтался.

Про самого Леньку Пал Палыч никакого намека не сделал. Это, пожалуй, правильно. Леньку уже заставляли рисовать на самого себя карикатуру и путного из этого ничего не вышло.

Обижает меня другое: почему Пал Палыч называет Леньку Леней, а меня по-прежнему Квасницким? Если бы Пал Палыч знал, что шестеренку разбил не Ленька, а я, он бы называл меня, как заключенного, — гражданином Квасницким. По-моему, у классного руководителя не должно быть любимчиков.

Непонятно мне и поведение Иры-маленькой. Получается так, как будто Ирин друг не я, а какой-то Ленька Курин. В перекур Ира-маленькая подошла ко мне и сказала:

— Коля, ты должен помириться с Леней Куриным.

— Почему я должен с ним мириться?

Ира-маленькая оглянулась по сторонам и шепотом сказала:

— Потому что он благородный человек.

Меня взорвало:

— Если Ленька благородный, шептаться нечего. Надо кричать с трибуны!

Губы у Иры-маленькой вздрогнули. Но она все-таки сдержала себя и не заплакала.

— Я не для них говорю, — сказала Ира. — Они и так знают…

Ленька благородный человек. Я ничего не понимаю. Я хуже всех. Что же это такое? Почему на свете столько несправедливости?

Беда и радость не ходят в одиночку. Они обязательно приводят за руку своих подружек. Вечером пришла почта и мне сразу же два письма — от мамы и отца.

Самое длинное — от мамы. Это даже и не письмо, а подробная инструкция, изложенная ласковыми и нежными словами — как есть, как стирать носки, как одеваться в зябкие дни.

В письме отца тоже попадались вежливые слова. Но смысл, цвет и запах у них был совсем другой. Отец мой, как я уже говорил, человек очень серьезный и по-настоящему, на все сто процентов, меня никогда не хвалит.

Писал отец, в основном, о пиропе. Он просил пойти к оленьему пастуху и там все точно узнать — найден камешек в реке или это вовсе и не камешек, а кусочек стекла. В конце письма отец писал, что у меня легкомысленный подход к делу и мягко называл меня шляпой. За «шляпу» я не обиделся. Если бы отец знал, что и как получилось с пиропом, он бы не делал таких поспешных выводов.

Я еще раз перечитал оба письма и окончательно успокоился.

Первым делом мне надо распутать историю с пиропом. Завтра воскресенье, и я, пожалуй, пойду к оленьему пастуху. Если взять напрямик через тайгу, часа за три можно добраться к его юрте. Жаль, нет у меня тут настоящего друга. Но что сделаешь — раз нет, значит нет.

Манич несколько раз пытался помириться со мной. У человека нет никакого самолюбия. Его бьют, а он подлизывается и виляет хвостом. На месте Манича Ленька поступил бы совсем по-другому. Впрочем, про Леньку я сказал просто так, для сравнения. Ленька — отрезанный ломоть и возвращаться к этому не будем.

Между прочим, Манич получил сегодня посылку. В огромном ящике, обитом с углов железными скобками, было на взгляд не меньше пуда. Манич взвалил этот сундук на плечи и немедля ушел прятать свой харч в тумбочку. Правильно все-таки я назвал этого типа мистером Манчем!