Скажите честно, кто любит пшенную кашу без масла, без сала и вообще без ничего? Противная штука. Она напоминает по вкусу опилки. В ней нет ни белков, ни углеводов, ни клетчатки. Это не еда, а мираж.

Настоящая еда, которую можно кусать и переваривать, висела в меню возле раздаточного окошка. Там были и мясо жар., и котлеты с карт., и макароны с масл., и чай с тягучей тающей на языке сгущенкой.

Ничего этого повар не приготовил. Машина с продуктами, которую ждали весь вечер, застряла где-то в тайге.

Голодный человек может съесть даже полено. Мы умяли миражную кашу, облизали чин-по-чину ложки и положили возле мисок с правой стороны. Порядок есть порядок.

На дворе дождь и поэтому Пал Палыч сказал — сегодня можно не строиться. Я открыл дверь, и шлепая по лужам, побежал на стройку. Пять минут — и все уже в сборе. Чуть-чуть мокрые, чуть-чуть голодные, но все равно готовые к новым боям.

Стоп! А где Манич?

Он выбежал из столовой раньше всех. Я еще тогда подумал — откуда такая прыть? То жмется-мнется, когда идти на работу, а то — на тебе…

Штукатурить в своей комнате мы начали без Манича. Он пришел только минут через пятнадцать. Губы у Манича лоснились и глаза сияли сытым спокойным блеском.

— Ты где ходишь? — спросил я Манича.

Манич нахально ответил, что надевал сухие носки и теплую рубашку. У него грипп, а, возможно, даже воспаление легких.

Я поработал немножко, а потом пошел вниз пить воду. Погремел кружкой, которая висела возле бочки на железной цепочке, потопал ногами, покашлял и этими знаками вызвал в коридор Леньку.

— Ленька! — сказал я. — Манич лопал сало и коржики!

Ленька даже зубами заскрипел от злости. Думал он только одну минуту. Идеи у него рождались немедленно. Сало конфискуем во время тихого часа. Манича отправим к плотникам. Прораб Афанасьев сам просил прислать после обеда одного крепкого паренька. Манич крепкий. Он питается салом и коржиками. Идея Леньки мне понравилась только в принципе. Манич поднимет шум на весь поселок, опозорит и себя и весь наш боевой и гуманный седьмой-а. Лучше подождать, посоветоваться и вообще взвесить.

— Надо поговорить с Ирой-большой, — сказал я. — Все-таки она пионервожатая…

— Девчонок в это дело путать не надо, — категорически сказал Ленька. — Они идеалистки.

Я не знаю, что такое идеалистки, но думаю, что Ленька снова переборщил. Мне непонятно поведение Леньки. Вчера вечером я гулял в тайге возле поселка. На одной березке я случайно увидел вырезанные ножом буквы: «Л + И = любовь». Это наверняка вырезал Ленька. Ленька писал про себя и про Иру-большую. Я в этих делах, конечно, не разбираюсь, но считаю, что настоящий масштабный человек идеалистку любить не может. Это совершенно нелогично.

Так мы с Ленькой ни до чего и не договорились. Ленька остался при своем мнении, а я — при своем. Я ушел на свой этаж и снова принялся штукатурить стену.

На голодный желудок работать трудно. Мысли мои невольно возвращались к Маничу и его запасам.

Не представляю, что Ленька сделает с салом. Вдвоем пировать мы не будем, потому что это подло, а делиться тоже нельзя. Ребята сразу начнут спрашивать — откуда сало и почему сало? Еще хуже, если про сало узнает Пал Палыч.

Мои размышления прервал прораб Афанасьев. Он появился в нашей комнате вместе с Пал Палычем и каким-то очень нахальным мальчишкой из седьмого-б.

— Идите сюда, товарищ прораб, — сказал нахальный мальчишка. — Тут тоже брачок. Мы сами видели.

Прораб, Пал Палыч и представитель седьмого-б подошли ко мне и начали разглядывать стенку, которую я штукатурил вчера во время тихого часа. На стенке там и сям темнели тонкие стремительные трещины.

Все согласились с мальчишкой, что это — самый настоящий брак — и прораб, и Пал Палыч, и Манич, который был тут как тут и лез куда его не просят со своими глупыми репликами. Между прочим, ликовал он совершенно напрасно. У Манича оказался брачок еще похуже, чем у меня.

Афанасьев придрался не только ко мне и Маничу, но даже к Леньке Курину.

Больше всех переживал инструктор Ваня; Получилось, будто бы он плохо нас учил. Когда прораб ушел, Ваня развел возле дома в трех ведерках раствор, поставил их рядом, словно собирался делать опыты или фокусы, и позвал всех нас вниз. Мы уже видели эти ведерки и знали в точности, что будет дальше.

Но все равно Ване никто не сказал поперечного слова. Раз говорят, что повторение — мать учения, — зачем спорить?

Ваня подкатал рукава рубашки, взял в руку легкое деревянное весло и опустил в первое ведерко. Поболтал, поколдовал и вынул весло назад. По длинной белой скалке журча побежала вниз серая струйка раствора.

— Какой раствор? — строго, будто учитель в классе, спросил Ваня.

— Тощий! — хором ответили мы.

Ваня сказал, что все правильно, добавил, чтобы мы не вздумали штукатурить стены такой дрянью, и полез веслом в следующее ведро. На этот раз раствор прилип к веслу ровным хорошим слоем.

— Нормальный! — крикнули мы, не дожидаясь Ваниного вопроса.

В третьем ведерке, как мы и предполагали, оказался жирный раствор. Весло с трудом ворочалось в тяжелой густой каше. Ваня рассказывал про этот раствор и все время поглядывал на Леньку и на меня. Зря я все-таки штукатурил вчера таким раствором. Ведь знал же!

Ваня бросил весло в ведерко и спросил:

— Теперь поняли?

— Поняли! Усвоили!

Ваня криво усмехнулся.

— Ладно. Сто раз слышал. Хвастуны несчастные. Только и знаете: сами себя хвалите.

Трудно смотреть в лицо своим недостаткам, но еще труднее разрушать то, что сделал своими руками. Я стоял лицом к стенке и колотил изо всех сил острым штукатурным молотком. Ваня приказал отодрать всю послеобеденную штукатурку и сделать все заново. Сегодня я должен оштукатурить больше, чем вчера. Если не успею, наш класс погиб.

На обед была все та же пшенная каша без ничего и черные пирожки с голубикой. Сочные, горячие и сладкие. Жаль, что досталось нам только по одной штуке.

После обеда мы сплавили владельца сального склада к плотникам, а сами отправились в палатку. Разделись, легли и стали думать каждый про свое. Потом Ленька подмигнул мне и тихонько выпустил ноги из-под одеяла.

— У тебя ключ есть? Давай! — шепнул он.

У меня был ключ от своего замка. Но тумбочку я никогда не запирал. Если б тумбочка была у меня раньше, возможно, я хранил бы там свой пироп…

Я так же выполз тайком из-под одеяла, сел на корточки возле Леньки и стал смотреть, как он отпирает склад Манича. Ключ оказался меньше, чем надо. Он почти весь влез в крепостной замок Манича. Ребята услышали возню и подняли головы.

Прятаться от них теперь было бесполезно. Ленька ударил кулаком по замку и сказал:

— А ну, ребята, давай сюда ключи!

Ребят будто ветром с кроватей сдуло. На полу перед Ленькой в один момент возникла целая гора ключей — больших, средних и совсем крохотных. Такими ключами можно было наверняка открыть любой сейф с потайными замками и электрическими сигналами. Не брали эти ключи только замок Манича.

Но Ленька не зря хвастал своими техническими знаниями. Он всунул в щелку замка проволочку, повертел из стороны в сторону и сразу в середине доверчиво щелкнула какая-то пружина, замок крякнул и раскрылся.

Все замерли. Пятнадцать человек сидели на корточках возле тумбочки Манича и смотрели на Леньку, будто на шамана. Ленька спокойно положил замок на пол и дернул за кольцо. Дверца даже не скрипнула. Казалось, кто-то приклеил ее изнутри столярным клеем и приколотил вершковыми гвоздями.

Человек открыл много заковыристых тайн и секретов. Но лучшие открытия, я уверен, принадлежат коллективу. Мы в два счета разгадали секрет потайного склада. Внизу тумбочки, там, где упираются в пол куцые деревянные ножки, мы обнаружили отверстие и в нем короткий, с палец толщиной, прут. Ленька вынул прут из гнезда, и волшебный ларец распахнулся.

Из тумбочки ударил в нос какой-то сложный запах залежавшегося сала, хлебных корок, цвелой муки и других органических веществ.

Знаменитых коржей в тумбочке не оказалось. Видимо, Манич сгоряча прикончил их утром. На верхней полке лежали завернутые в газету два огромных куска сала. Один совсем свежий, с красновато-смуглой каемкой мяса на верхушке, а другой — желтый, покрытый мелкой серебристой солью.

Мы начали облизывать губы. Если сало откусывать маленькими ломтиками, его можно есть без хлеба. Я это знал по опыту. Но судьбу сала единолично решил Ленька.

— Сало отдадим в столовую, — сказал он. — Точка. Конец. Всё.

Ленька посмотрел на наши скучные физиономии, вынул из кармана нож, примерился и отрезал каждому по крохотному кусочку сала за участие в деле и консультацию. Себе Ленька тоже взял маленький кусочек. В этом нет ничего удивительного. Даже самые масштабные люди могут иметь свои слабости.

Ленька проглотил свой кусочек, пожевал губами и сказал:

— Колька, пойди принеси кирпичи. Там возле палатки лежат.

Я не стал спрашивать Леньку, что и зачем. Я пошел и принес Леньке два больших, закопченных с углов кирпича. Ленька старательно, как продавец в магазине, завернул в засаленную газету кирпичи, положил в тумбочку и снова запер замок проволочкой.

— Гвоздь есть? — не глядя на меня, спросил Ленька.

Я снял с вешалки свой комбинезон и подал Леньке гвоздь с двумя крылышками, который подарил мне якут-плотник.

Ленька вытащил из-под кровати молоток, подумал еще секунду и точными быстрыми ударами всадил гвоздь в крышку тумбочки.

— Давай еще гвоздей, братва!

Гвозди для мальчишек не проблема. Минута — и Ленька насмерть окантовал тумбочку со всех сторон гвоздями и шурупами. Посмотрел сверху вниз на свою работу, постучал по крышке молотком, как настоящий мастер, и сказал:

— Пускай теперь откроет!

Ленька оделся, причесался перед зеркалом, а потом завернул сало в газету, взял под мышку, будто портфель, и пошел сдавать на кухню.

Он примчался назад минут через пятнадцать. Ошалело посмотрел на нас и крикнул:

— Братва, ложись! Манич идет!

Ленька вскочил в свою постель прямо в брюках, рубашке и ботинках. Он натянул одеяло до самого подбородка и немедленно закрыл глаза. Мы последовали Ленькиному примеру. Палатка огласилась могучим храпом и свистом.

Манич тихонько открыл дверь и вошел в палатку. Трудно сказать, почему он вернулся так скоро. Прогнали плотники, сбежал сам или просто-напросто привел его сюда инстинкт частного собственника.

Манич подошел на цыпочках к своей тумбочке, оглянулся и сел на корточки. Я слышал всё — как щелкнул ключ, как Манич вытащил потайной прут, как начал дергать дверцу за железное кольцо. Сначала тихо, потом все сильнее и сильнее. Я приоткрыл чуть-чуть глаза и посмотрел на Манича. Мироед стоял возле своих сокровищ и тупо смотрел на крышку тумбочки. Потом выругался вполголоса и дернул крышку кверху. Но куда там! Крышка даже не скрипнула.

Манич окончательно обалдел. Он поднял с пола молоток, который бросил Ленька, размахнулся и сплеча грохнул по тумбочке. Крышка тумбочки ахнула и развалилась на части. Забыв обо всем на свете, частный собственник опустил руки в пасть тумбочки и выволок оттуда заветный сверток… Газета треснула. К ногам Манича упали два превосходных, закопченных с углов кирпича.

Страшный вопль потряс палатку. Манич кричал, ругался и завывал так, что было слышно на другом берегу Вилюя. На шум и крики в палатку прибежал Пал Палыч. Он с ходу оценил обстановку, понял, что никого пока не убили, не зарезали и сразу успокоился.

— В чем дело? — сурово спросил он Манича.

Несчастный Манич поднял с пола кирпичи и рыдая сказал:

— Пал Палыч, вот мое сало. Два куска…

— Староста палатки, что у вас тут происходит? — спросил Пал Палыч.

Ленька вылез из-под одеяла вместе со своими ботинками и застенчиво сказал:

— Я, Пал Палыч, не знаю, Манич разбил тумбочку…

Губы Пал Палыча чуточку раздвинулись в улыбке. Но Пал Палыч сдержал себя. Он строго, почти сурово посмотрел на Манича и сказал:

— Маниченко, за порчу казенного имущества объявляю тебе выговор.

Пал Палыч обернулся к нам и уже совсем другим тоном добавил:

— Вставайте, ребята. Скоро подъем. Сегодня у нас еще много дел.

Продукты, которых мы ждали с таким нетерпением, приехали поздно ночью. Но все равно в столовой в этот вечер был сплошной пир. Мы уминали пшенную кашу с жареным салом и вздыхали от наслаждения. Вместе с нами ел и Манич. Когда ему попадался на зуб коричневый хрустящий кусочек сала, он морщился и выплевывал на пол.