Прошло три дня тревог и ожиданий. Все мальчишки и девчонки получили ответы на свои письма. Только мне не было ничего — ни письма, ни телеграммы, ни открытки. Я ходил сам не свой. Неужели придется уезжать?

В мыслях у меня уже рисовалась картина мрачной, одинокой жизни. Все подумают, что я малодушный человек, не выдержал трудностей и дал деру со стройки. Даже в библиотеку сходить не рискнешь. Днем появляться на улице стыдно, а ночной библиотеки у нас нет. Придется сидеть целый день дома, изобретать мышеловку и читать старые, читанные-перечитанные книжки.

Все строители знали про мою беду. Успокаивать меня приходил и Пал Палыч, и Ваня, и плотник Василий Григорьевич, и Ленька Курин, и две Иры.

— Чудак ты, — сказал мне Ленька. — Ты не уезжай и все. Если отец отлупит, у нас на чердаке будешь жить.

Манич тоже давал мне всякие советы и вился возле меня почему-то больше других. Я думаю, что все дело тут было в пиропе. На следующий день после линейки, где перевоспитывался Манич, я полез в карман комбинезона и вдруг нащупал там пироп. Комбинезон я уже стирал и сто раз вывертывал наизнанку. Никакими пиропами там даже и не пахло.

Но сейчас я не радовался даже пиропу, который подложил мне Манич. Завтра утром в ПГТ пойдет грузовая машина. Пал Палыч не посмотрит, конечно, на меня и отправит домой. Я Пал Палыча знаю. Он слов на ветер не бросал никогда.

Был обеденный перерыв. Я лежал на койке и страдал.

В палатку протиснулся дневальный с красной повязкой на рукаве. Он повертел головой, убедился, что все спят, и приложил, как в лесу, ладони ко рту.

— Квасни-и-цкий, — зашипел он. — Иди скорее, отец приехал.

Не понимая, я поднял с подушки голову.

— Чего тебе надо?

— Иди-и, отец приехал. Точно тебе говорю. Он возле прорабской ждет.

Я вскочил с кровати, как ошпаренный. Натянул дрожащими руками комбинезон, всунул ноги в свои премиальные сапоги и помчался в прорабскую.

Возле низенькой дощатой будки стояла грузовая машина. Подняв серый ребристый капот, в моторе копался шофер. Отец сидел на скамеечке возле прорабской, курил и ждал меня.

Я хотел подбежать к отцу и поцеловать его в щеку. Но подумал мгновенье и сдержал свои чувства. Мужчины должны встречаться, как мужчины. Я подошел к отцу и протянул руку.

— Здравствуй, папа!

Отец поздоровался и усадил меня рядом на скамейку.

— Ну, как ты тут живешь, Коля? — спросил отец, разглядывая мой поблекший от стирки комбинезон и премиальные сапоги.

И он еще спрашивает, как я живу!

— Почему ты не ответил на мое письмо? — спросил я.

Отец обнял меня за плечи, притянул к себе.

— А зачем писать? Я сам приехал вместо письма. Ты не доволен?

Судьба моя, все, о чем я думал три последних ужасных дня, должны были решиться сейчас, в эту минуту.

— Значит, ты разрешаешь, папа?

— Конечно, разрешаю, — твердо и, по-моему, даже с какой-то радостью сказал отец. — Мы с мамой обсудили. Профессия штукатура очень хорошая. Это тебе не то что какой-то король джаза…

— Я, папа, про короля не говорил. Это Ленька Курин. Ты ж знаешь, какой Ленька человек…

Отец отпустил мое плечо и посмотрел в глаза, будто проверял — в самом деле говорил про короля джаза Ленька Курин или я хитрю и сваливаю свою вину на других.

Взгляд мой был тверд и ясен.

Отец закурил новую папиросу, отряхнул серый ноздреватый пепел и, продолжая начатый разговор, сказал:

— Все вы хороши — и ты и Ленька. От стыда сгоришь за ваши сочинения…

Первый раз в жизни отец так обстоятельно разговаривал со мной на моральные темы. Я не хочу вмешиваться в дела взрослых, но я думаю, что мужской разговор с выводами и моралью иногда тоже полезен. Я слушал отца, наматывал все на ус и перевоспитывался.

Когда отец закончил, я спросил про геолога, которого он отправил на озеро. Оказалось, отец схитрил и написал мне в письме совсем не то, что было на самом деле. Отец сам поехал в тайгу и разыскал возле озера в небольшом ручейке красные камни пиропы.

…Я начал разматывать клубочек с пиропом, а отец закончит и доведет до победного конца. Это очень приятно, когда нужное и полезное дело делают и сын, и отец, и вообще вся семья. Я не сомневался, что нас с отцом ждет впереди удача. Отец отправился по красной тропе пиропов и найдет кимберлитовую трубку. И тогда только надо вбить рядом колышек, чтобы не потерять заветное место и дать новому месторождению алмазов название.

Я намекнул отцу про колышек и чернильный карандаш.

Отец посмотрел на меня своими черными хитроватыми глазами и сказал:

— Ты знаешь, Коля, я совсем упустил это из виду. У тебя есть какое-нибудь предложение?

— Покамест нет, папа…

Отец нахмурил брови, подумал минутку и сказал:

— Давай назовем месторождение Егоркиным. Как ты думаешь?

— Ну конечно, папа, какие могут быть разговоры!

Отец разговаривал со мной ровно полчаса. Он приехал вместо письма, а письмо, даже самое интересное и приятное, не бывает без конца. Отец торопился. Впереди у него были важные дела. Он уезжал разыскивать Егоркино месторождение алмазов.

— До свидания, сын!

— До свидания, папа!

Машина заревела, покачалась из стороны в сторону и, подпрыгивая на ухабах, помчалась вперед. Я вспомнил про свой пироп на толстой суровой нитке. Но было уже поздно.

Ну, ничего. Счастливой тебе удачи, папа! Я оставлю красный камень пироп на память о маленьком якутском мальчике Егорке, отважном солдате и настоящем человеке.

Добрые вести не лежат на месте. Через десять минут седьмой-а и седьмой-б знали, что ко мне приезжал по специальным делам отец и разрешил мне остаться на стройке. Поздравляли меня и Ленька Курин, и Ира-большая, и Манич. Только Ира-маленькая не разделяла почему-то общего ликования и восторга. Она грустно смотрела на меня издали и временами вытирала ладонью заплаканные покрасневшие глаза.

Я подошел к Ире-маленькой и спросил, что с ней случилось. Ира ждала этого вопроса. Она тяжело вздохнула и голосом, в котором дрожали и перекатывались, будто серебряные горошины, невыплаканные слезы, сказала:

— Коля, Леня Курин сказал, что сегодня Пал Палыч будет проводить с нами беседу на тему «Кем ты хочешь быть»?

Ну и чудачка же эта Ира. Нашла о чем говорить! Если меня растолкают ночью и зададут такой вопрос, я отвечу немедленно, без всякой запинки. Теперь меня уже никто не собьет с толку. Даже Ленька Курин!

Мои слова и мой бодрый тон не успокоили Иру-маленькую. Она оглянулась по сторонам и, снизив голос до шепота, сказала:

— Коля, можно сказать Пал Палычу, что я хочу быть балериной?

Только тут я понял, какие сомнения терзали Ирину душу. Я потер для виду пальцем висок, подумал минутку и разрешил Ире-маленькой говорить с Пал Палычем и быть балериной. В конце концов, если хорошенько разобраться, балерины тоже масштабные люди…

Вечером мы все пришли с Пал Палычем на берег Вилюя. Мы часто приходили сюда. Поговорить, помолчать, подумать о своей жизни. Из тайги неслышным лисьим шагом вышел и прилег у самой воды синий вечер. И только где-то далеко-далеко, почти у самого горизонта, светилось, остывая на глазах, легкое белое облачко.

Потрескивал, отгоняя комаров, дымокур. Я сидел возле огонька и смотрел на Пал Палыча. Если Пал Палыч спросит меня, я поднимусь и скажу ему о нашем решении.

Мы окончим школу и всем классом пойдем на какую-нибудь новую большую стройку. Я не хочу говорить ничего плохого о седьмом-б. Там тоже масштабные ребята. Но лично я думаю, что впереди всегда будет наша бригада. Наш класс гремел и будет греметь на всю тайгу!

Пал Палыч не начинал почему-то разговора. Может, Ленька соврал, а может, Пал Палыч передумал спрашивать нас, кем мы хотим быть. Пал Палыч курил свою бесконечную папиросу, задумчиво и даже как-то нежно поглядывал на нас. По-видимому, Пал Палычу все было ясно без слов. Масштабных людей видно всегда. Даже тогда, когда они молчат.