Я не люблю рассказывать скучные вещи и зря чесать языком. Кому это нужно — как мы ехали, как нас швыряло в кузове с одного борта на другой, как застревали в ржавых прокисших болотах? Если бы не одна история, которая случилась со мной в пути, я бы вообще не сказал про нашу поездку ни слова.

На дне кузова ехал я недолго. Манич растолкал ребят и пригласил меня к себе на краешек скамейки. Манич оказался предупредительным и вежливым человеком. Он по-братски обнял меня и придерживал за плечи, когда машину бросало на ухабах и приречных камнях.

Во время таких трогательных объятий Манич навалился на меня всем телом и шепнул:

— Коля, давай с тобой дружить?

Я согласился. В конце концов, если хорошо подумать, Манич тоже человек…

Часа в три машины свернули на поляну и остановились.

— Дальше сегодня не поедем, — сказал Пал Палыч. — Варите суп, а вечером проведем возле костра пионерский сбор.

Мы начали развязывать свои рюкзаки и сумки. У всех было одно и то же — пшено, картошка и свиное сало. Теперь мы одна семья. Что ест один, то и другой.

— Кто не умеет варить суп, поднимайте руку, — сказал Пал Палыч.

Я приподнял чуть-чуть руку, но потом посмотрел на Леньку и сделал вид, будто у меня зачесалась бровь. Почему я должен поднимать, если Ленька не поднимает! Ленька даже картошку не умеет жарить. У меня получалась тоненькая, хрустящая, а у Леньки — сплошная размазня.

Те, у кого были вместительные котелки, начали подыскивать себе партнеров, а те, у кого маленькие, — варить в одиночку. У меня котелок был большой, и я предложил своему новому другу Маничу варить суп напару.

Манич отказался.

— Я питаюсь по-европейски, — сказал он.

Я думал, Манич просто-напросто заливает, но, оказалось, говорил он правду. У Манича была разработана стройная и продуманная система питания. Утром Манич вводил в себя большое количество продуктов, обеспечивал на целый день свой организм белками, жирами, углеводами, клетчаткой и витаминами. В обед Манич только слегка перекусывал, а на ночь снова наедался, как верблюд.

— Ночью организм должен хорошо питаться, — разъяснил Манич. — Учти, зуб мудрости отрастает только ночью.

Мне сильно хотелось есть. Я отклонил европейскую систему Манича и начал разводить костер. Когда вода в котелке закипела, я стал размышлять, что положить сначала — пшено или картошку? По логике вещей получалось, что варить первыми надо твердые и сухие вещества. Так я и поступил. Когда пшено забулькало, начало пузыриться и стрелять быстрыми горячими струйками, я бросил в котелок картошку. Но странное дело, картошка не разварилась и лежала в пшенной гуще, будто в панцире. Пришлось есть так, как было.

Я опустошил котелок и выкатил ложкой в костер сырые картофелины.

После обеда Пал Палыч начал собирать на репетицию участников художественной самодеятельности. За мной и Маничем никаких талантов не водилось, и поэтому мы решили прогуляться по берегу Вилюя и попутно заглянуть в жилище оленьего пастуха, которое виднелось на опушке тайги. Оленьи пастухи были заядлыми охотниками. Можно посмотреть и пощупать там мягкие и легкие, как пух, шкурки соболя, песца, белки, а если повезет, то и выпросить засушенную лапку лисицы с острыми длинными когтями.

Не буду полностью описывать, как мы шли, что делали и видели в маленьком жилище пастуха.

Представьте себе такую картину. В юрту входит черноволосый скуластый мальчишка с голубыми серьезными глазами. На мальчишке синий комбинезон, на ремешке болтается алюминиевая фляга в сером войлочном чехле. Проходит полчаса и мальчишка снова появляется на пороге. На его ремешке уже нет алюминиевой фляги. В потной ладони крепко зажат крохотный красный камешек на суровой нитке.

Не думайте, что тут произошел неравный обмен и хитрый пастух обманул неразумного мальчишку. Нет, все произошло чин-по-чину и в обиде не остался ни пастух, ни мальчишка в синем комбинезоне.

Произошло это так.

Я с Маничем вошел в юрту и увидел возле окошка худого морщинистого пастуха. Он сидел на круглой треногой табуретке и ковырял иглой рыжую собачью кухлянку.

— Капсе, дагор! — сказал я.

Пастух положил на пол кухлянку и ответил:

— Эн капсе!

«Капсе, дагор» — якутское приветствие и означает оно — «рассказывай, друг». Якуты здороваются так не случайно. Они редко встречаются в тайге и поэтому сразу же хотят узнать, кто ты такой и какие есть на свете новости.

— Капсе, дагор! — скажет один якут.

Второй якут прищурит черные узенькие глаза и ответит:

— Эн капсе!

Это означает: «У тебя больше новостей. Не валяй дурака и рассказывай сам».

Я вкратце рассказал оленьему пастуху про нашу школу, про то, кто мы такие, куда и зачем едем. О том, что мы украшали ПГТ цветами, а еще раньше собирались делать в заведении Арона Марковича модные прически, я, конечно, умолчал.

Олений пастух похвалил нас, сказал, что мы — деловые самостоятельные люди и попросил рассказать что-нибудь еще.

Я рассказывал пастуху разные разности и все время поглядывал на красный камешек, который висел на его шее на прочной суровой нитке. Я заинтересовался камешком совсем не потому, что люблю всякие безделушки, — очень они мне нужны!

Я был сыном геолога и мог без ошибки найти в куче камней и осколок желтого халцедона, и оранжево-красного сердолика, и белоснежного, почти прозрачного доломита, и золотистого топаза, и крепкого, как сталь, серого диабаза.

У нас дома была небольшая геологическая коллекция. В деревянном ящичке лежали в квадратных гнездах камни, которые разыскали в своих походах отец и мать. В самом центре ящичка, обложенный ватой, поблескивал, будто капелька загустевшей крови, огненно-красный пироп. Камень этот особенной цены не имел. Принеси такой пироп ювелиру, он и не посмотрит.

Геологи ценят пироп не за яркий цвет и красоту граней, а за то, что он спутник алмазов. Там, где есть пироп, — там и алмазы, где алмазы — там и наш знаменитый спутник пироп.

Весной, грохоча и спотыкаясь на камнях, бегут с гор мутные потоки. Ручьи вымывают из гор крохотные кристаллики алмазов и несут их вместе с пиропами в реку. Геологу трудно разыскать на дне реки алмазную песчинку. Можно сто лет ходить по одному и тому же месту, да так и вернуться домой ни с чем.

Тут и приходит на помощь геологу пироп. Увидел один камень, второй, третий — и смело иди вверх по этой красной дорожке. Рано или поздно пиропы приведут тебя к цели и покажут алмазные кладовые. Геологи выслеживают коренные месторождения алмазов по красным камешкам, как охотники выслеживают зверя по следам.

Олений пастух заметил, что я поглядывал на пироп. Он снял камешек с шеи и подал мне.

— Однако, возьми, если тебе нравится.

Я взял пироп и тут же отстегнул с ремня алюминиевую, обшитую войлоком флягу.

У нас в Якутии такой обычай — если ты долго смотришь на вещь и она пришлась тебе по сердцу, — можешь считать, что она твоя. Но есть и другое неписаное правило: подарок требует ответного приношения. Дарить при этом надо более дорогую и солидную вещь, чем получил сам. Получил иголку — снимай кухлянку, взял седло — отдавай лошадь. Якуты любят ходить друг к другу в гости. Они чинно сидят возле огонька, пьют чай, но по сторонам зря не смотрят и чужих вещей не хвалят.

Манич жил у нас в ПГТ пять лет, но обычаев этих до сих пор не знал.

— Здорово ты его надул, — сказал Манич, когда мы вышли из юрты.

— Почему надул? — удивился я.

Манич завистливо посмотрел на мой кулак, в котором был зажат пироп, и хихикнул.

— Как будто я не знаю, что это драгоценный камень!

С дураками можно говорить только по-дурацки. Я не стал лезть на рожон и сказал Маничу, что выменял у пастуха самый настоящий алмаз. Красных алмазов в природе не бывает, но в данном случае это не имело никакого значения. Если Манич думает, что у меня алмаз, пускай думает.

Манич не сводил глаз с моего кулака.

— Ты его кому-нибудь продашь? — хриплым шепотом спросил он.

— Ага…

— А потом что?

— Ничего… Куплю что-нибудь или построю.

Я подумал несколько минут и начал вслух строить в нашем ПГТ двухэтажную каменную школу, телевизионную вышку, плавательный бассейн, цирк и кафе-мороженое «Север». После этих расходов у меня все равно остался целый карман денег. Я посмотрел на Манича и в довершение ко всему построил в ПГТ больницу для кретинов.

Манич не понял моего намека.

— Зачем же больницу? — задыхаясь спросил он. — Пускай сами строят.

Манич полностью разоблачил себя. Передо мной был типичный индивидуалист, родимое пятно прошлого.

— А ты как бы потратил деньги? — спросил я Манича.

Глаза Манича зажглись, как фары. Не нужно много фантазии, чтобы узнать, где сейчас витали его мысли. Манич плыл сейчас на личной шикарной яхте по океану. Он сидел на палубе возле стола и курил толстую сигару. К столу один за другим подходили чернокожие рабы с бутылочками кока-колы на подносе, сэндвичами, живыми устрицами и мороженым-пломбиром с изюмом посередине. Они ставили подносы перед Маничем и кланялись этому дураку в пояс.

— Кушайте, мистер Манч!

Я ненавидел капиталистов и эксплуататоров. Если бы мне разрешили, я бы утопил всех до одного в Вилюе.

— А ты как потратишь деньги? — зловеще спросил я Манича.

Фары Манича вспыхнули последний раз и погасли.

— Отстань от меня! — сказал Манич.

— Нет, ты говори! Раз ты так думаешь, ты говори!

Манич уперся и решительно не желал отвечать на мой вопрос. Собственно, что тут спрашивать, когда и так все ясно и понятно.

Едва мы пришли с Маничем к привалу, Пал Палыч впряг нас в работу — заставил собирать сучья для вечернего костра. Мы увлеклись этим делом и на время забыли о красном алмазе, кока-коле, сэндвичах, устрицах и прочей чепухе.

Костры бывают разные. Если вздумал заночевать в зимней тайге, надо разводить большое, жаркое пламя. На поляне крест-накрест укладывают толстые сухие стволы и поджигают снизу легкими сухими ветками. Позади костра не мешает насыпать высокий отвесный сугроб. Он защитит от холодного ветра и, будто рефлектор, будет посылать прямо на тебя благодатное, томительно разламывающее каждую косточку тепло.

А еще костры разводят от волков, от вредной кусачей мошкары и просто так — костер для костра. Соберешь летним вечерком кучку хвороста, чиркнешь спичкой и глядишь, как плывет меж стволов и тает синяя задумчивая ниточка дыма. И кажется тогда — нет ничего на свете краше этого костра, тонконогих, набежавших из чащи березок и тихой, вспыхнувшей в недоступной вышине неба звезды.

Но особое дело — пионерский костер. Складывают его из высоких прямых стволов, будто чум эвенка. Разожгут внизу сушняк, и пламя тут же с треском и гулом ринется к вершине и озарит и поляну, и реку, и плывущую вдалеке лодку, и всё-всё на свете.

Именно такой костер разожгли мы на берегу Вилюя вместе с седьмым-б.

Для начала Пал Палыч провел с нами коротенькую беседу про нашу будущую жизнь в поселке строителей, потом мальчишки и девчонки рассказывали стихи и басни, потом Ира-маленькая танцевала умирающего лебедя. Закончилось все старинной пионерской песней про картошку. Седьмой-б вел себя на этот раз прилично, только во время песни старался перекричать нас и вырваться со своими козлиными голосами вперед.

Тут же, на поляне, мы улеглись спать. Если б кто-нибудь пришел к нам ночью из школы и глянул на сонный лагерь, — ни за что не разобрался бы, где мы, где седьмой-б и вообще кто где. Но это, конечно, не было началом дружбы. Хитроумный седьмой-б еще не раз устраивал нам пакости. Но зачем торопиться? Оставим пока седьмой-б в покое. Пускай спит…