Всю неделю лил дождь. Умолкли в поле тракторы, опустели дороги. Промокли, потемнели плетни и черепичные крыши; сникли в палисадниках цветы.
Сегодня воскресенье. Ванята сидит возле окна, разбирает коробку с крючками и грузилами. Мать закутала плечи платком, читает книжку о кормовых рационах.
Она то и дело подымает голову, придерживая пальцем строчку, слушает шорохи за окном.
— Никак идет кто? — спрашивает она.
Ванята гремит крючками и грузилами, молчит. Неужели она не справится сама с этими глупыми рационами?
Вкрадчиво тикают часы. Остановятся, послушают вместе с матерью — не идет ли кто — и снова стучат.
«А может, мать и Платон Сергеевич в самом деле нравятся друг другу?» — думает Ванята. Конечно, это не его дело, а все-таки обидно…
Шестой час, а в избе уже по-вечернему сумрачно. Тускло поблескивает на стене фотография отца. Лица его не видно.
Нежданно-негаданно появилась в кирзовых сапогах и сером брезентовом плаще тетка Василиса.
— Ой, боже ж ты мий! — запричитала она. — Та що ж там на вулици робыться! Лье и лье, дощ отой проклятый! Та там же хлиб увесь погние! Та що ж це за напасть на нашу голову!
Тетка Василиса принесла из сеней охапку дров. С грохотом открыла дверцу печки, начала растапливать. Затрещали поленья, в избе запахло теплой смолой и лесом.
— Как там ваши хлопчики? — спросила мать, когда тетка Василиса перестала ворчать и хлопать дверцей.
— Ты вже краще не пытай! Поза мерзлы, як цуцики. А з поля — ни шагу. Погоды, сердешны, ждуть. И Ванька Сотник там мерзне. Аж дывытысь больно. Та включи ты оте радио! Що воны там про погоду брешуть? Та шо ж ты сидишь, я тоби кажу!
Мать включила репродуктор. Кто-то далекий тихо и задумчиво играл на скрипке.
Музыка неожиданно смолкла. В репродукторе что-то щелкнуло, зашипело и вдруг знакомым хрипловатым голосом сказало:
— Внимание! Говорит козюркинский радиоузел. Товарищи колхозники, завтра ожидается хорошая погода. Партийная организация и правление колхоза просят всех бригадиров и звеньевых немедленно явиться в контору. До свиданья, товарищи. Включаем Москву.
Тетка Василиса и мать оделись, вместе вышли из дома. Тетка отправилась к трактористам, а мать — в контору.
Ванята недолго оставался один. Прошло минут двадцать или тридцать, и за окошком послышались хлюпающие по грязи шаги. Пришла Марфенька. Она была в стеганой телогрейке и мокром коричневом берете.
— Собирайся, Пузырев! — сказала она. — Пойдем ребят предупреждать. Чего расселся!
— Тоже выдумала! — поморщился Ванята. — Видишь, льет…
— Я тебе сказала или не сказала? На зерно нас завтра бросают. Весь колхоз пойдет.
Ванята спрятал коробку, начал неохотно одеваться.
Они вышли на улицу. Пригнув шеи, побрели вдоль плетней.
Вокруг текли серые мутные потоки. Все притаилось, примолкло. Лишь изредка закричит сдуру в темном сарае петух и тут же смущенно умолкнет.
Долго бродили по селу от одной избы к другой Марфенька и Ванята. Всех нашли, всем рассказали, что надо, что будут делать завтра. И видно, не зря месили они сапогами грязь. Дождь начал утихать, а где-то там, у далекого горизонта, выжелтилась между туч узкая чистая полоска заката. Померцала и скрылась из глаз, обещая сухой жаркий день.
Ванята проводил Марфеньку до калитки и тоже пошел домой. Неподалеку от колхозной конторы он увидел почтальона Наташу.
— Эй, Пузырев! Тебе письмо. Получай!
Ванята схватил письмо и помчался домой. Комья грязи летели во все стороны, будто от грузовика.
Матери дома еще не было. Ванята включил свет, вытащил из кармана письмо. На этот раз не было на нем ни сургучной печати, ни суровых, продернутых сквозь бумагу ниток. Ну и чудак же этот Гриша Самохин! Даже конверта и то не заклеил как следует!
Ванята ковырнул ногтем треугольный клапан, вынул письмо. И тут он очень удивился. Письмо было совсем не от Гриши Самохина. Гриша писал крупными и круглыми буквами, а тут были какие-то острые торопливые крючки и юркие завитушки.
Что за чепуха!
Ванята начал читать странное письмо. Прочел и даже подпрыгнул от радости. Да это же письмо от его собственного отца! Отец написал письмо матери, а Ванята по ошибке прочел. Он думал, что это — от Гриши. Дурак этот Гриша Самохин, сто раз дурак! Никуда отец не убегал и не прятался! Он скоро приедет к матери и Ваняте в Козюркино.
Все верно и точно, как в аптеке! Он приедет в следующее воскресенье, в двенадцать ноль-ноль. Просит, чтобы мать не сердилась и встретила его на вокзале.
Ванята встал на руки, поболтал в воздухе ногами.
— Ур-р-ра!
Счастье распирало Ваняту. Скорее бы уже приходила мать. Вот будет радость!
Ванята снова взял письмо, провел языком по липкому сладкому краешку конверта и положил на стол. Он ничего не видел, не читал и не знает.
Ванята накрылся с головой одеялом, оставил в уголочке узенькую щелочку для глаз и стал ждать. Ему было видно все, что надо: дверь из сеней, письмо на столе и часы с черными острыми стрелками. Часы никого не ждали, равнодушно передвигали стрелки. Куда торопиться? Всего еще насмотрятся за свою долгую жизнь.
«Ладно тебе уже, — говорили они Ваняте. — Спи давай!»
Ванята долго сопротивлялся, но все же не выдержал и уснул.