В чужом доме даже часы тикают иначе. Эти часы и разбудили Ваняту. Длинный ящик из темного дерева висел на стене. Сверкал на солнце неторопливый медный маятник. Часы ударили десять раз. Били они громко и бесцеремонно, будто сообщали, что на этом дело не кончится и, если они захотят, то могут ударить вообще сколько им вздумается.

Когда часы смолкли, стало еще тише. В избе никого не было. Только Ванята, хитрые часы и лебеди на коврике, которые плавали возле высокого белого замка.

В незнакомой избе не сразу все найдешь. Пока Ванята разыскивал в сенцах медный рукомойник, пока умывался и раздумывал о своем житье-бытье, часы успели прогреметь еще раз.

Ванята вышел на крыльцо. Слева за деревянным заборчиком зеленел огород, и там, согнувшись, полола грядки тетка Василиса.

Была она уже старая, но все еще работала в поле, кухаркой в тракторной бригаде. Когда тетка Василиса узнала, что приезжают Ванята и мать, она отпросилась у трактористов домой — приветить гостей, помочь им освоиться в чужом доме. Тетка Василиса услышала скрип двери, бросила в сторону тяпку, заторопилась к Ваняте.

— Ах ты ж, Ваняточка! Ах ты ж, боже ж мий! Та ты вже проснувся? Та що ж ты не скажешь! Та ходим же скорей в хату.

Тетка Василиса на ходу обняла Ваняту и потащила в дом.

Минута, вторая — и Ванята уже за столом. Перед ним в алюминиевых мисках — картошка, соленые огурцы с мокрыми веточками укропа, кусок жареного мяса с мозговой костью.

Ванята ест и слушает тетку Василису. Тетка завелась, и теперь ее не остановишь, пока она не выговорится.

— Та ты ж, Ваняточка, ешь! Та чого ж ты на то мясо дывишься. Ах, боже ж мий! А мать уже на ферму пошла. Така работяща, така гарна! Ах ты ж, боже ж мий!

Ванята съел, что полагалось, и снова пошел во двор. Он хотел помочь тетке Василисе в огороде, но она замахала руками: Ванята пока еще гость, пускай он лучше идет в село и там найдет себе друзей-приятелей.

— К той хате иди, — показала она на большой из красного кирпича дом. — Ха-а-роший там хлопчик живет. Батька его на ферме работает. Трунов по фамилии. Ну такый хлопчик гарный! Та чого ж ты стоишь? Ах ты ж, боже ж мий! Та йды ж ты, я тоби говорю!

Тетка Василиса столкнула Ваняту с крыльца, проводила его взглядом до самой дороги и снова пошла в огород к брошенным грядкам.

Хорошего хлопчика, о котором говорила тетка Василиса, Ванята увидел возле кирпичного дома. Он щелкал семечки, сплевывал шелуху и смотрел на приближавшегося Ваняту. Мальчишка был в длинных брюках и белой, застегнутой на все пуговицы рубашке. Через щеку его тянулась пухлая марлевая повязка.

Ванята в жизни ни с кем не знакомился. В селе, где он родился, все давно знали друг друга и росли рядышком; как тополя при столбовой дороге. Из всей этой церемонии Ванята четко представлял себе лишь одно — не следует идти первому на сближенье. Он прошагал мимо мальчишки с повязкой, бросив лишь равнодушный, полный достоинства взгляд.

Все получилось как по нотам. Мальчишка, у которого, вероятно, тоже были свои взгляды и принципы, не утерпел. Он удивленно вытянул шею и крикнул вслед Ваняте:

— Эй, ты, иди сюда!

Ванята остановился. Мальчишка подождал минуту и сделал два небольших осторожных шажка. Ванята подумал и тоже сделал навстречу мальчишке два шага. Ровно два — и ни капли больше. Так они и шли друг к другу, как идут к трудной и опасной черте опытные хитроумные дипломаты.

Последние два шага сделал мальчишка с повязкой.

— Ты чего это? — недовольно спросил он. — Идешь и…

— А ты чего?

— Чего-чего! Зачевокал! Тебя как зовут?

— Ванята.

— А меня Сашка Трунов. Дружить будем?

Ванята слегка пожал плечами.

— Как хочешь…

— Тогда пошли в избу. Там познакомимся.

Сашка взял Ваняту за руку и повел в дом.

— Ты только со мной дружи, — добавил он. — С другими дружить не надо. Ну их к чертям. Правда?

— Это почему?

— Так… тут такие люди!.. Ваньку Сотника знаешь?

— Какого?

— Ну того… на станцию за вами ездил. — Сашка огорченно покрутил головой, видимо, вспомнил что-то и добавил: — С ним в первую очередь не дружи. Кашалот!

Сашка привел Ваняту в большую чистую горницу. На стенке возле блестящей кровати отливал синими и красными цветами большой ковер и прямо на нем висел портрет какого-то очень угрюмого бородатого деда.

Сашка усадил гостя на диван, а сам между тем содрал со своей щеки марлевую повязку, скомкал ее и без сожаления бросил на подоконник.

— А как же зуб?

Вместо ответа Сашка сложил пальцы в горстку, надул щеку и пощелкал по тугой и звонкой, будто на барабане, коже.

— Телят фермских пасть посылали, — сказал он. — Я им что — пастух, правда?

Ванята почувствовал себя как-то неуютно в этом большом незнакомом доме. Со стенки, не сводя с него злых колючих глаз, смотрел бородатый дед. Казалось, сейчас он раздвинет рот, поднатужится и крикнет на всю избу: «А ну, мети отселя, прохиндей!»

— Кто это? — стараясь не смотреть на бородача, вполголоса спросил Ванята.

— Это дед Егор, — важно сказал Сашка. — Не слышал про него?

Ванята смутился. Ему не хотелось показывать перед новым знакомым свою серость и темноту. Может, это и в самом деле какой-нибудь известный и ценный дед!

— Это мой прадед, — строго и назидательно объяснил Сашка. — Личный портрет его в музее висит. Это копия с оригинала. Ясно тебе?

— Ну, ясно…

— Это был самый бедный дед в селе, — добавил Сашка. — У него только соха была, телега, жеребенок и двое лаптей.

Правнук деда Егора прищурил глаза и выразительно, будто доклад по бумажке, продекламировал:

— Это, товарищи, портрет Егора Васильевича Дороха, безлошадного крестьянина, движимое и недвижимое имущество которого оценивалось в тридцать два рубля шестнадцать копеек. Он является типичным представителем мрачной эпохи, для которой было характерно…

Докладчик запнулся, беспомощно похлопал глазами и добавил, теперь уже от себя:

— Классный был дед! Скоро фотограф приедет. Портрет с меня сымать будет!

— А ты тут при чем?

— Как при чем? — удивился Сашка. — Дед вон как жил, а я вон как живу — и телевизор, и ковер… Отец сказал, когда вырасту — мотоцикл купит. С люлькой…

Сашка Трунов ждал одобрения. На лице его застыло выражение скорбной меланхолии и величия, которое встречается чаще всего на портретах очень серьезных и довольных собою людей.

— Ты чего молчишь? — удивленно спросил он.

У Ваняты не было абсолютно никакого желания расспрашивать Сашку о его коврах, мотоцикле с люлькой и о типичном представителе мрачной эпохи, который оглядывал комнату своих потомков и ждал, чем тут все закончится.

— Катись ты со своим дедом! — сказал Ванята. — Дед на помещика спину гнул, а ты… даже слушать противно!

— Противно, да? — крикнул Сашка. — Я тебе сейчас покажу! Я тебя в момент!..

— Не ори! — спокойно сказал Ванята. — Чего, в самом деле?

— А ты чего? Приехал и нос дерешь! Я про тебя, если хочешь, уже все знаю. Вот!

— Ничего ты не знаешь. Мелешь языком…

— А вот и знаю! В Козюркино чего приехали? Молчишь? Видели мы таких! У нас этих шатунов вот сколько было!

— Дурак ты! — сказал Ванята. — Про нас говорить нечего. Нос сперва утри!

— А я все равно скажу.

Ванята ухмыльнулся.

— Давай, давай! Крой!

— Все знаю! — отрывисто и зло прокричал Сашка. — Вас из колхоза турнули. Погрели ручки на чужом добре, а теперь сюда заявились. Шиш вам с маслом!

— Ты это брось! — сказал Ванята. — За такие шутки, знаешь!..

— А ты не пугай! Прокурор за ручки возьмет, не так запоете! Отец ему все написал…

Ванята рывком поднялся с дивана.

— Чего плетешь! Чего он написал?

Сашка втянул голову в плечи. Глаза его забегали.

— Иди ты!.. Пошутить уже нельзя? Чего ты?

— Что написал, спрашиваю?

Ванята схватил Сашку за рубаху, будто лошадь за уздечку. Притянул к своему лицу, подержал вот так секунду и швырнул от себя. Сашка попятился и упал.

Ванята толкнул ногой дверь, сбежал по крылечку и, не оглядываясь, пошел по вязкой после дождя, истоптанной острыми коровьими копытами улице.