Голос провидицы звучал подобно шелесту сухих листьев на ветру:
«Смутные времена приближаются, мой король. Гибельные, страшные времена… Наш народ разобщен и ослаблен, он лишен веры… и будет сметен. Сметен ветрами перемен, что поднимаются на севере и на востоке… Он не устоит — как не может устоять старое и прогнившее дерево.
Слабеет Дорбонар — наш легендарный Золотой Лес. Осиротел он, оставшись без Лесного Хозяина; все труднее ему наполнять силой твоих подданных. Злоба и зависть заражает их подобно чуме. Зависть к тебе, мой король, и злоба на нелегкую жизнь.
Поднимают головы мерзкие хтоники — отщепенцы нашего народа, изгои, много веков назад загнанные в подземелья и катакомбы. Жаждут они возрождения своего злобного божества Сангранола… чтобы вновь принести в мир Тысячелетнюю Ночь.
Немного надежды остается на спасение… немного, но она все же есть. И устремлена она к Сердцу Таэраны — изначальной сущности, еще более древней, чем весь этот мир. Огромная… просто не поддающаяся воображению, сила была обуздана древними чародеями и заключена в скорлупу, выкованную лучшими мастерами в подземных кузницах Нирна.
Волею судеб оказалось Сердце Таэраны в Рах-Навазе — городе магов, что высится посреди пустыни к западу от наших земель. Пришла пора вернуть Сердце… и употребить его силу на наше благо».
Солнечные лучи пробивались между колоннами, увитыми плющом, и проникали в Тронный Зал дворца эльфийского короля. На каменных плитах пола, у подножья резного трона, лежала в изнеможении хрупкая девушка — с изможденным не по годам лицом и немалой сединой в волосах.
Эльфийская знать и чародеи способны веками поддерживать в себе жизнь. Простым подданным эльфийского престола отмерено около одного столетия. Провидицы же редко доживают до тридцати лет.
Только завзятый глупец может назвать провидение «даром». Не может считаться даром то, от чего нельзя отказаться и за что приходится платить столь дорогую цену. Слишком многое провидицы и провидцы вынуждены пропускать через себя — много чужих мыслей и чувств. Слишком рано, с самых малых лет они теряют собственную жизнь и становятся посредниками между невидимыми сущностями этого мира и его живыми обитателями.
Словно губка впитывает провидица мешанину из вековой памяти скал и древних деревьев, боли скошенной травы, голода и страха диких зверей. И многого другого, для чего даже нет названия. Она сходит с ума, скорее рано, чем поздно. И ради чего? Лишь для того чтобы однажды разобрать в этой дикой смеси нечто по-настоящему важное; разобрать — и донести до несведущих собратьев, счастливых в собственном неведении…
Увы — далеко не каждая провидица доживает до этого момента; до апофеоза своей несчастной стези. Этой повезло: ее короткая жизнь прошла не напрасно.
Сириний Первый, король Хвиэля и Дорбонара, высокий эльф с немолодым и мрачным лицом, поднялся с трона. Его длинные белые волосы несколько смягчали суровые черты лица, а серебристые доспехи казались лишь украшением. Но не стоило обманываться: красота у эльфов никогда не была чем-то беззащитным, вроде комнатных цветов. Владение же оружием считалось искусством не менее важным, чем стихосложение или живопись. Так что повелитель Перворожденного Народа был вдобавок и одним из самых искусных воинов своей страны.
— Умерла, — коротко молвил Сириний, подойдя к провидице и прикоснувшись рукой к ее лбу, — но жила не напрасно… Леандор, ты понял, что она сказала?
С последней фразой он обратился к эльфу, стоявшему по правую руку от его трона. Тот был похож на короля как две капли воды, если не считать молодого и даже юного, лица.
— Да, отец, — ответил Леандор, наследный принц Хвиэля и Дорбонара.
— Обычно речь провидиц бессвязна, ее очень трудно истолковать, — проговорил Сириний, — но нам повезло. Понимаешь, Леандор, сколь несказанно нам повезло, что мы услышали это?
О положении дел в нашем королевстве я знал и до этого. Знал, что Золотой Лес остается под моим подданством лишь в силу традиций. Что слишком отдалились мы от Лесных Эльфов… точнее — они от нас. И живут теперь как сорная трава.
Не является для меня секретом и то, с кем мы имеем несчастье соседствовать. На востоке — Орден Белых Рыцарей: воинство рхаванов, самого молодого и наглого народа Таэраны. Всех, кто не является рхаваном, Орден почитает за врагов… и мы первые в их списке.
Белые Рыцари захватили наши земли… но им все равно мало. Они словно пытаются выжить нас из Хвиэля и загнать обратно в Дорбонар. Но даже если случится чудо, и падет Сойхольм — цитадель Белого Ордена, радоваться нам все равно не придется. Из-за Трома хлынут сюда зеленые орды орков… а то и вовсе нежить с нев-таларских болот.
С севера к нам тоже лезут рхаваны — ушлые торговцы, совратившие наш народ блеском золота и за жалкие монетки выманивающие реликвии наших обедневших родов. Они не столь наглы и грязны как Орден, но тем и страшны. Страшны своим кажущимся миролюбием.
При таком раскладе я и впрямь не удивлюсь, если хтоники-отщепенцы пробудят кровавое божество. А противопоставить всему этому нечего. То есть, мне казалось, что нечего. Но благодаря провидице я услышал не только о наших бедах, но и о пути к спасению.
— Сердце Таэраны, — не спросил, а, скорее, уточнил Леандор.
— Именно так, сын. И я благодарю Свет за то, что, по крайней мере, маги Рах-Наваза не собираются враждовать с нами. Не собираюсь и я… наживать нашему народу еще одного врага.
— Но как получить Сердце? — спросил Леандор, не понимая последней фразы короля, — я сомневаюсь, что магов можно даже силой принудить отдать его. А уж добровольно…
— А это уже зависит от тебя, сын мой, — заявил Сириний, — пришла пора взрослеть… и показать, что ты и впрямь достоин короны. Никогда правитель Перворожденных не получал престол «за так», то есть лишь по наследству или по воле предшественника. Каждому новому королю приходилось доказывать свою полезность для народа. Теперь пришел и твой черед, сын.
Ты пойдешь к Рах-Навазу — один, без войска и даже без свиты. И убедишь магов отдать тебе Сердце. Право у тебя есть только на успех… в противном случае корона Хвиэля и Дорбонара тебе будет просто ни к чему.
— Я понял, отец, — все еще мягким голосом, но уже куда более уверенным тоном, заявил Леандор, — сделаю все, что в моих силах.
— Надеюсь, что этого хватит, — с холодным кивком, означающим понимание, молвил король.
Надежда — это все, что было у эльфийского короля и его сына.
* * *
Кромешная темнота подземелья нарушалась лишь сполохами огня, метавшимися прямо в воздухе. Странное это было пламя: холодное, кроваво-красного цвета и не нуждающееся в дровах, чтобы гореть. Его отсветы то и дело выхватывали из мрака фрагменты и силуэты полуобнаженных тел — бледных и покрытых татуировками. Тела синхронно двигались в жутком танце, больше похожем на конвульсии.
Время от времени кто-то из танцующих нарушал молчание — высоким срывающимся голосом, короткой репликой. Реплики эти менялись… и в то же время повторялись в строгой очередности:
«Сангранол, прими нашу кровь!»
«Сангранол, возьми нашу силу!»
«Сангранол, возродись!»
«Сангранол, явись!»
«Сангранол, покарай!»
«Сангранол, отомсти!».
За этим действом с высокого помоста наблюдал глава клана — Морандор, высокий старик в черных пышных одеждах. Кожа на его лишенном растительности черепе отливала синевой. Раскосые, похожие на кошачьи, глаза горели в темноте тусклым желтоватым блеском. И лишь слегка заостренные уши напоминали о родстве этого существа с народом Перворожденных. О весьма отдаленном родстве…
Танец завершился жертвоприношением. Несколько пленников-рабов, лежащих на земляном полу, почти одновременно, с воплями боли и ужаса, рассталось с жизнью. Они были заколоты кинжалами Темных Эльфов — длинными, тонкими и в то же время острыми, словно бритвы. Кровь жертв окропила изображение звезды с множеством концов: фигуры, вокруг которой и совершался тот зловещий танец.
Сполохи кроваво-красного огня перестали беспорядочно метаться и закрутились в невидимую воронку. И наконец слились воедино — аккурат над центром звезды.
Сгусток, похожий не то на кровавое пятно, не то на вырванное, но все еще бьющееся, сердце, озарился лучами яркого слепящего света. Недолгим был этот свет, а когда он погас, взору участников ритуала предстало изображение странного предмета. По форме этот предмет походил на яйцо — на куриное яйцо величиной в две головы и со скорлупой, отливающей металлическим блеском. Цвет этой скорлупы был неопределенным, точнее каким-то неустойчивым, быстро меняющимся. Сама скорлупа не была цельной; она состояла из неплотно пригнанных друг к другу кусочков, сквозь щели между которыми пробивались лучи все того же, неестественно яркого, света.
Изображение держалось чуть больше минуты — после чего медленно растаяло. Рука Морандора со скрюченными пальцами, похожими на когти хищной птицы, сжалась в кулак.
— Что? Опять? — выкрикнул он сухим, каркающим голосом, — третий раз? И это… это все, на что вы способны?
Последнюю фразу, полную отчаяния и разочарования, глава клана обращал к участникам ритуала. И надо сказать, у многих из них было что ответить предводителю. К примеру, дать ему понять, до какой степени опротивел клану этот ритуал — безуспешный, но повторяемый вновь и вновь. А также напомнить Морандору о тяготах, связанных с ритуалом… вернее, с фанатичным стремлением предводителя пробудить древнее божество. Напомнить о чародеях, тратящих свои силы, о воинах, вынужденных жертвовать свою кровь, и, наконец, о золоте. О клановом золоте, что было потрачено на покупку рабов для жертвоприношений, а по сути выброшено на ветер.
Многое можно было поставить в вину Морандору. Другое дело, что любой обвинитель в следующем же ритуале наверняка бы оказался на месте приносимых в жертву. Ибо внутри клана Темных Эльфов существовало всего два варианта отношений между предводителем и рядовым его членом: либо повиновение, либо беспрекословное повиновение. А прав предводитель или нет — не играло в данном случае никакой роли.
И все же участники ритуала не стали молчать, покорно внимая недовольным словам предводителя. Ответ на почти риторический вопрос Морандора не заставил себя ждать — и содержал хоть тщательно скрываемое, но возражение.
— Не все так плохо, Мудрейший, — произнес некто безликий из числа участников ритуала, — да, сил у клана недостаточно… однако теперь мы хотя бы знаем, где взять эти силы.
— Неужели? — вопрошал Морандор с недоверием.
— Да, Мудрейший, — ответила одна из сильнейших чародеек клана, выступив вперед и подойдя почти к самому помосту, — источником силы может послужить так называемое Сердце Таэраны. Это древняя реликвия способна даже разрушить весь мир… и воссоздать его вновь.
— Допустим, — Морандор кивнул, — вот только… едва ли столь могущественные реликвии уже не имеют хозяина.
— Вы совершенно правы, Мудрейший. Насколько нам известно, сейчас Сердце Таэраны находится во владении магов Рах-Наваза.
— И… что мешает нам добраться до этого Сердца?
— Сила магов, разумеется, — нимало не задумываясь, ответила чародейка, — клан не готов к войне с Рах-Навазом… волшебников в том городе больше, чем где бы то ни было в Таэране. Кроме того, помимо боевых заклинаний, владыки Рах-Наваза способны пустить в ход и целое войско искусственных существ, порожденных магией.
Все вышесказанное было суровой правдой: маги Рах-Наваза и впрямь являли собой грозную силу. Одну из самых мощных на материке… и в то же время почти не участвующую ни в каких чужих распрях. До оных городу волшебников попросту не было дела, склонить же его к сотрудничеству было столь же трудно, как сдвинуть гору. Что ни говори, а только сильный мог позволить себе роскошь жить в мире — и маги Рах-Наваза были как раз и таковых.
Понимал это и Морандор, которого отнюдь не прельщала идея поставить все и вся на кон, что греха таить, сомнительной затеи. Фанатичный блеск в глазах этого старика отнюдь не лишал его инстинкта самосохранения. Не говоря уж о том, насколько несвойственно было для эльфов лезть напролом и атаковать в лоб.
Не были исключением и Темные Эльфы — отщепенцы Перворожденного Народа, получившие от хвиэльских собратьев презрительное прозвание «хтоники». Более того, для этих, последних даже вошло в традицию возмещать недостаток силы хитростью и скрытностью. Нож в спину вместо боя лицом к лицу, искусно поставленная западня против стремления задавить числом — таковы были составляющие победы Темных Эльфов. Победы… а порой и простого выживания.
Поэтому Морандор если и стушевался от услышанного, то не слишком. Более того, заявление о том, что у клана появился новый противник, которого не одолеть грубой силой, прозвучало для предводителя вполне буднично. На уровне «тоже мне беда». И потому, услышав все это, Морандор изрек следующее:
— Что ж, если город магов и впрямь так силен… мы не будем меряться с ним силой. Ни к чему это… а то, что нам нужно, я предлагаю взять хитростью. Проще говоря украсть. Посему мне требуется доброволец для исполнения этой миссии.
Сколь ни была на деле тираничной власть предводителя клана, но не могла она обойтись без свободы, вернее без ее ярко выраженной, но иллюзии. Более того, оная была одним из столпов взаимоотношений внутри клана и своего рода противовесом как царящему в Хвиэле церемониалу (не говоря уж о королевской власти), так и жизни обитателей Золотого Леса, опутанной паутиной тысячелетних традиций. Темные Эльфы презирали и то и другое, так что даже на смерть шли добровольно. С осознанием пользы для клана… или вреда, который они нанесли ему, например, пойдя против воли предводителя.
Потому Морандор и апеллировал к добровольности — не сомневаясь, что хотя бы один доброволец в клане найдется. И он не ошибся.
— Я добуду Сердце, — откликнулась на его призыв девушка по имени Ирайа и выступила вперед.
Человек в такой момент испытал бы к ней чувство жалости. Среди эльфов Хвиэля и Дорбонара многие сочли бы за честь заменить эту хрупкую девушку, почти ребенка, в столь опасной миссии. Наконец, в каком-нибудь орочьем селении столь слабому существу попросту не дали бы слова. А вот предводитель клана Темных Эльфов лишь иронически усмехнулся.
Он знал: в клане Ирайа пребывает на положении парии. Мужчины не интересуются ей даже в качестве игрушки для самых грубых утех, а женщины презирают и унижают. Ни выдающихся воинских навыков, ни чародейских талантов девушка не имела — так что высказанное ей желание было вполне ожидаемо. Для таких как Ирайа совершение подвига было единственной возможностью хоть как-то поднять себя в глазах окружающих. Добиться того, что ей не удавалось в повседневности.
С другой стороны, в случае неуспеха и даже гибели такого «добровольца» клан если бы и потерял, то разве что самую малость. И не было большой беды в том, чтобы предпринять вторую-третью и даже десятую попытку добыть Сердце Таэраны. По мнению Морандора, время работало на него — точнее, на его поистине грандиозный замысел. Вот он и не спешил… и не возражал против намерения Ирайи.
— Мое почтение, — молвил он почти добродушно, — такое юное дитя… и такая готовность принести пользу всему клану… всем нам. Не смею возражать… однако должен предупредить кое о чем. Путь пройдет поверху — и наверняка через земли людей. Поэтому, прежде чем ты отправишься в путь, я намерен найти тебе проводника. Из местных.
— Да, Мудрейший, — негромко и робко сказала в ответ девушка, — как будет угодно.
Было заметно, что она теряется перед лицом предводителя клана — словно боится его даже больше, чем предстоящего пути.
* * *
На опушке леса собралось около трех десятков крестьян. Они стояли кучно, зачем-то держали в руках вилы и косы и изредка перешептывались. А также с надеждой и страхом глядели в темнеющий неподалеку зев небольшой пещеры — словно надеялись разглядеть в нем что-то.
Такое их поведение не было случайным, ибо из этой пещеры, бывшей на самом деле огромной норой, в их деревни пришла беда. Это место на опушке леса облюбовал для прожитья тролль — здоровенное, тупое и лишь отдаленно напоминающее человека чудище. Как и всякая живая тварь, тролль нуждался не только в жилище, но и в кормежке, и в поисках последней все чаще наведывался в близлежащие селенья. Наведывался по ночам, потому как смертельно боялся солнечных лучей; днем же мирно спал в своей норе-пещере.
Каждый визит тролля оборачивался хотя бы одним поломанным забором, несколькими съеденными курицами и разворошенным амбаром. А также еще одной могилой на деревенском кладбище — в том случае, если кому-то из крестьян приходило в голову бросаться на защиту дома от нежелательного гостя.
Так деревни теряли припасы и домашнюю живность, не говоря уж о рабочих руках. А вскорости их жители могли лишиться и жизни — хоть от голодной смерти, хоть от рук и мечей Белых Рыцарей, хозяев этих мест. За невозможность уплатить подати, призванные наполнить рыцарские желудки.
Надо сказать, что Белый Орден, владевший землями между Хвиэлем и Тромом и пафосно именовавший себя «щитом людей от нелюдей», с подданными был не менее суров, чем с вышеназванной нелюдью. За малейшую провинность или простое «проявление непочтения» затюканный крестьянин мог запросто угодить в темницы Сойхольма: выдолбленные прямо в скале подвалы цитадели Ордена. Нередким было и предание огню и мечу целых селений — как, например, в приграничных с Хвиэлем землях.
Эти земли раз в несколько лет переходили из рук в руки, и некоторые из живших там людей успевали присягнуть на верность эльфийскому королю. Как ни презирали Перворожденные род людской, но особых притеснений этим перебежчикам они не чинили. Более того, эльфийский престол вообще-то не склонен был ни душить подданных налогами, ни как-то целенаправленно угнетать. Так что желающих попасть под власть Хвиэля нашлось немало — для Ордена же такие желающие были не более чем предателями. Обходиться с которыми полагалось не менее жестоко, чем с врагами-чужаками.
Помимо эльфов и примкнувших к ним людей с приграничья, врагами Ордену служили орки, что расплодились на юго-востоке континента: в Лесу Наара, Горах Хаоса и суровой пустоши Гагома. Этих вопросы подданства не волновали вовсе; все, что интересовало зеленомордую братию — это добыча и земля. С добычей они возвращались домой после очередного набега, наполненного грабежами и разрушениями; земли же надеялись отобрать побольше, когда собирались с силами и полчищами форсировали Тром.
Пару раз орки даже осаждали Сойхольм, вынуждая отважное рыцарство отсиживаться за неприступными стенами. Орден, впрочем, в долгу не остался: когда очередное нашествие как ржой разъедалось банальным мародерством, он очищал эти земли от зеленых супостатов, не забывая при этом рождать новые легенды о собственном героизме. Последние служили дополнительным оправданием строгости с подданными и высоких податей, в частности.
Возможно, кое-что поставить себе в заслугу Орден все-таки мог. Например, тех же орков — что увязали в его владениях как мухи в смоле, не в силах навредить всем прочим народам и землям Таэраны. Другое дело, что его подданные не очень-то чувствовали на себе его защиту. Особенно если беда, случившаяся с кем-то из крестьян, по меркам Белых Рыцарей была мелкой и не заслуживала их высокого внимания.
Завелась ли в этих землях шайка разбойников, две соседние деревни враждуют меж собой или, скажем, вблизи какого-нибудь селенья объявился голодный тролль — в каждом из этих случаев рассчитывать пострадавшие могли на себя. Ну или на наемников, коих в последние годы на таэранских землях объявилось немало. Возникли даже целые укрепленные лагеря, где воины удачи могли отдохнуть, обновить амуницию или договориться о совместном выполнении какого-нибудь сложного заказа.
В один из таких лагерей и обратились крестьяне страдавших от тролля деревень — именно туда, а вовсе не в грозный Сойхольм. И именно там получили помощь в лице опытного воина Даррена, которого, собственно и ждали теперь у входа в пещеру. Ждали его возвращения как победителя; и Даррен не собирался обманывать их ожиданий. Не задаром, понятно.
В пещере царила непроглядная темень… что, впрочем, не доставляло Даррену особенных трудностей. Имея немалый опыт выполнения в том числе и подобных заказов, наемник прихватил с собой в логово тролля амулет Кошачьего Глаза. Эта, вроде бы незатейливая, «колдовская штуковина» позволяла даже не темноту — кромешную черноту воспринимать лишь как отсутствие красок.
Последние, кстати, были и ни к чему — ибо ни окраска тролля, ни расцветка стен в его жилище не волновали Даррена ни на йоту. При этом, правда, наемник не прочь был узнать цвет крови северного чудища, однако ничем, кроме как праздным любопытством, такой его интерес не был. Наемничья интуиция, приправленная немаленьким боевым опытом, подсказывала Даррену, что уж чего-чего, а крови противника он изведает. Что будет ее, и будет немало… но лучше уж испачкаться в чужой крови, чем в своей.
Входя в пещеру с мечом наготове, Даррен надеялся, что тролль спит — подобно другим ночным охотникам. В этом случае заколоть чудище наемнику не составило бы труда. Увы, как говорил наставник Даррена, «в бою ожидания оправдываются, лишь если они наихудшие». И у наемника не было причин не верить этому человеку, некогда подобравшему мальчонку-сироту в грейпортских трущобах и обучившему его владению оружием.
Тролль оказался не спящим, а, скорее, дремлющим — и едва почувствовав приближение чужака, очнулся и злобно засопел.
Видимо, Даррен был не первым, кто пытался низринуть его в Изначальную Бездну. Чудище сразу поняло, для чего этот человечек потревожил его покой и зачем таскает с собой острую железяку. Поэтому, едва Даррен подошел к троллю на расстояние удара, как его отбросил к стенке пещеры мощный пинок. На медлительность наемник не жаловался… да только ничего, кроме как слегка оцарапать противника мечом, он не успел.
Так преимущество внезапности, порою составлявшее большую часть успеха в схватке, было потеряно. Когда Даррен поднялся и снова пошел в атаку, тролль просто не позволил ему достать себя мечом. Он отмахнулся от вредоносной железки рукой, что было вполне под силу для существа таких размеров. Рана, нанесенная ему при этом, была легкой и лишь придала ярости. Тролль взревел, да так громко, что его услышали даже снаружи; услышали крестьяне — и затряслись как от холода.
Уходя из-под удара, наемник отложил оказавшийся бесполезным меч и достал из-за спины легкий топор. Первая же атака с использованием этого оружия принесла успех: топор отсек кисть руки тролля, рев которого после этого сделался уже не злобным — визгливым. Окончательно разъярившись от боли, живая громадина всем своим весом ринулась на Даррена. Тот едва успевал парировать целую лавину из сумбурных атак.
Наконец наемнику удалось сделать удачный выпад и подрубить одну из ног тролля. Тот захромал, зашатался и тяжело сел на землю, схватившись обеими руками за подрубленную ногу. Не теряя времени, Даррен снова взялся за меч, дабы закончить наконец эту схватку. Но неожиданно замешкался, натолкнувшись на взгляд тролля: умоляющий, почти осмысленный, а вовсе не злобно-тупой, каким он был всего мгновения назад.
— Стой! Не надо! — прохрипел тролль, чем еще больше удивил Даррена. Надо же, говорящий тролль! Причем, говорящий не подобно птицам бродячих циркачей: те могут произносить лишь отдельные слова, совершенно не понимая их смысла. Здесь же звучала почти человеческая речь.
Даррен, конечно, слышал о том, что некоторые колдуны и книжные умники приписывали троллям разум, поскольку эти существа не так уж отличаются от людей. Больше, чем эльфы и гномы… но примерно в той же мере, что орки или, скажем, дракониды — обитатели Дунских гор. Кто-то из этих искателей разума даже пытался общаться с дикими пришельцами с северных берегов. Другое дело, что взаимности они не добились и в лучшем случае отделывались разочарованием.
А тут…
— Ты разговариваешь? — зачарованно вопросил Даррен, обращаясь к поверженной громадине. Тролль кивнул.
— Я много прожил, — сказал он поспешно, — успел научиться. Не убивай меня, человек.
— Это почему еще? — не понял наемник.
— Я могу быть… полезен. Я сильный. Драться умею.
— Уже нет, — Даррен хмыкнул, — ты калека, если не заметил. Какой от тебя прок — теперь-то?
— Заживет! — возразил тролль, — разве не знаешь? Такие как я быстро… заживаем. Денек-другой — и я снова здоров. Я знаю… помню: меня многие пытались убить. Оставляли раненым, а я…
— Ну хватит, — резко оборвал его Даррен, — я их ошибок не повторю. И довершу начатое. Союзник мне не нужен — особенно из нелюди. Во-первых, я работаю один. А во-вторых… оно мне надо, чтоб ты меня во сне сожрал?
И с этими словами, и без тени колебаний, наемник вонзил меч в брюхо тролля. А затем взял топор и отсек голову чудища — для надежности и дабы предъявить ее заказчикам-крестьянам. Как ни прельщала его на самом деле возможность получить себе в союзники-напарники-слуги столь могучее создание, но были у Даррена сразу две причины поступить именно так, как он сделал.
Первую наемник назвал вслух. Едва ли он мог довериться нелюди… хоть и не был одержим предрассудками, подобно Белым Рыцарям. Однако доверять чудищу высотой в два человека; существу, с которым успел схватиться не на жизнь, а насмерть — подобное Даррен считал верхом безрассудства. А без доверия какое может быть союзничество?
Но была и вторая причина — говорить о которой, особенно с противником, Даррен не видел смысла. Однако по важности она не только не уступала первой, но даже превосходила ее. Потому как составляла чуть не краеугольный камень наемничьей стези.
Принято считать, что наемник суть воплощенная беспринципность; что он готов сражаться и проливать кровь за кого угодно, хоть за некромантов Темной Долины, дружно ненавидимых всеми таэранскими народами. И в то же время он может без зазрения совести обмануть прежнего нанимателя, переметнувшись на сторону его врага — при условии, что у последнего найдется больше золота.
На самом же деле все далеко не так просто. Более того, зачастую подобные измышления соответствовали действительности не больше, чем расхожая байка о длинных, похожих на заячьи, эльфийских ушах. Прежде всего, далеко не каждый наемник соблазняется заказом лишь исходя из размера награды. Причем, согласие на выполнение каждый из наемных воителей оставляет за собой — исходя из собственных потребностей и желаний.
Тот же Даррен прекрасно понимал, что с замордованных Белым Орденом крестьян он едва ли получит золотые горы. Другое дело, что этот заказ, уничтожение тролля, казался наемнику довольно простым; как говорил он в таких случаях: «легкие деньги». Браться же за более трудные задания Даррену в тот момент было просто… неохота, невзирая на более щедрые посулы заказчиков. В конце концов, деньги деньгами, а постоянно рвать жилы попросту нет смысла — хотя бы потому, что в могиле золото ни к чему.
И никто не мог принудить наемника к участию в том или ином сомнительном мероприятии: с тем же успехом можно было заставлять ветер дуть в нужную тебе сторону. Но если уж наемник действительно принимал заказ… в этом случае он не вправе отступать от его требований ни на волос. И если требуется кого-либо именно убить (а не взять в плен, отпугнуть или принудить к раскаянию) — то наемник не мог вернуться к заказчику иначе, как с головой этого «кого-либо». Или с иным свидетельством, но непременно смерти оного. О переходе же на противную сторону и вовсе не могло быть речи.
Разумеется, такие понятия, как «долг», «честь» и прочие соображения морального порядка здесь были ни при чем. Наемники — это не Белые Рыцари, не эльфийские аристократы и даже не диковато-грубоватые, неотесанные бароны Восточного Мирха. Просто слухи о наемнике, по какой-то причине не выполнившем заказ, довольно быстро разлетались по окрестным землям, лишая этого наемника заказчиков. Вкупе со средствами к существованию, понятно.
Именно по этой причине Даррен ни минуты не колебался, добивая тролля. И, не испытывая даже тени моральных терзаний, вышел из пещеры под радостные возгласы крестьян. Вышел, бросил им под ноги голову тролля и вытер рукой лоб, испачканный его кровью. Кровь у тролля оказалась почти такой же, как и у человека — разве что чуток потемнее.