1

Что полагается победителю? Причем не победителю рыцарского турнира, а человеку, добывшему победу в войне; человеку, спасшему родной город, а то и всю страну. Баллады и легенды обычно сулят ему немало хорошего: и корону, и принцессу в жену, и прижизненный памятник на самой большой из городских площадей. Ну и, конечно, приятное дополнение в виде цветов, бросаемых под ноги победителя ликующей толпой.

Столь благостная картина вызывала теперь у Акселя Рейна улыбку… но все чаще горькую усмешку. Ибо ни короны, ни тем паче принцессы ему мало того что не полагалось — бастард покойного короля не мог претендовать на них в принципе. Даже не смел… Даром что под его командованием кронхеймцы отразили нападение самого Оттара Железной Перчатки. Да что там отразили — разбили грозную рать бесноватого герцога в пух и прах. А капитану Рейну за то даже цветов под ноги ни разу не бросили.

Удивляться здесь было нечему: просто претендентов на плоды той победы нашлось неожиданно много. Это в ожидании осады придворные с канцлером во главе разбежались по родовым имениям, оставив королевский замок на попеченье командиру Гвардии. Вернее, даже не замок, а всю столицу; и не оставив, а скорее уж бросив. Но зато теперь, как только угроза войны миновала, замок вновь наполнился людьми голубых кровей. Снова им на радость пошли пиры и балы; канцлер под сурдинку объявил себя регентом… в то время как капитан Рейн очень скоро сделался лишним.

Намеки на то из уст и придворных, и самозваного регента делались все более прозрачными. «Благородная» шушера словно стремилась отомстить грязному бастарду, посмевшему однажды решить судьбу королевства — то есть и их самих заодно. Акселя Рейна не желали видеть не только на балах (ненужных ему самому), но и при обсуждении важных государственных дел. Вдобавок, даже в деле охраны замка гвардейцам пришлось потесниться, кое-где уступив место безземельным рыцарям, вассалам канцлера.

Ходили слухи, что такое отношение к Гвардии — еще цветочки; что канцлер собирается вскоре вообще сменить ее командира вместе с доброй половиной бойцов. Как видно, Рейн сотоварищи виделись ему не то народными любимцами, не то тенью усопшего короля, а проще говоря, помехой на пути к власти. И заслуги их в последнюю очередь могли считаться смягчающими обстоятельствами.

В то же время, нельзя было сказать, что неприязнь со стороны двора стала для Акселя Рейна неожиданностью. Нет, поводов для разочарования, для оскорбленного чувства справедливости капитан по большому счету не имел… потому как в справедливость эту самую и прежде не очень-то верил. Выросший в замке, он успел насмотреться на всякое: на придворные интриги, на обоюдные предательства; на унижения достойных людей и на вознесение льстивых ничтожеств. Последние были у Адальрада Второго в особом почете.

Так что иллюзий относительно признания своих заслуг командир Королевской Гвардии не питал изначально. Все, на что надеялся, так это на сохранение прежней жизни — и службы, без которой, собственно, жизни себе Аксель Рейн и не представлял. Но увы: даже этим, более чем скромным, надеждам не суждено было сбыться.

Угрожающие слухи на пару с обезнадеживающей явью порой приводили капитана Рейна на грань отчаяния. Настолько, что он готов был снова посетить неприметный дом на безымянной улице: купить жизнь и смерть канцлера у Гильдии Убийц. Остановился Аксель аж на полпути к неприметному дому: вовремя понял, что один труп ничего к лучшему не изменит. Зато усугубить — сможет.

Ведь с другой-то стороны канцлера-регента можно было и понять: себя он мог назвать хоть владычицей морскою, только вот море едва ли могло покориться его воле. Так же не спешит признавать регентство и знать королевства. Точнее, даже не регентство как таковое, а свой подчиненный статус — понуждающий подчиняться указам из Кронхейма да платить ему дань. А не просто терпеть присутствие самозванца на троне и в королевском замке.

По большому счету Оттар со своим походом лишь усугубил то положение страны, в коем она оказалась со смертью короля. Положение, неплохо выразимое одной фразой: «королевство трещит по швам». Покойный герцог Железная Перчатка был лишь искрой, вызвавшей пожар; дрова же ему не успел поднести только ленивый. Соответственно, и поражение торнгардского владетеля, и даже его гибель спокойствия отнюдь не принесли.

Тревожные вести приходили с разных уголков королевства. На юге разгоралась междоусобица: княгине Грифондола Кире вздумалось перекроить границы в свою пользу — оттяпав часть земель у соседних Бэрвинкля с Броеном. С севера, из Лесного Края чуть ли не каждую ночь выходили упыри, и пограничные стражи соседнего Ульвенфеста сдерживали их с немалым трудом.

Ну а веселее всего приходилось теперь землям Закатного Берега. Помимо опять-таки упырей, изредка просачивавшихся и туда, самая западная часть королевства подвергалась набегам с Тьярмарка — огромного, простирающегося с севера на юг, архипелага из множества мелких островков. Населяли их люди суровые, не питающие тяги к созидательному труду, не признающие ничьей власти, но зато почитающие за доблесть добывать богатство силой.

Раз примерно в полвека королевству приходилось строить корабли и нести в Тьярмарк заслуженную кару. Только тогда, на какое-то время ладьи островитян переставали показываться на Закатном Берегу. Однако стоило дать слабину, и эти корыта с парусами да драконьими мордами на носах появлялись вновь. Как вот теперь.

Столицу графства — город Гаэт, островитяне, конечно, не трогали. Со своей крепостью, заключившей в каменные объятья еще и кусочек океана, главный порт королевства был для них неприступен. Но вот кораблям, выходящим из этого порта, доставалось сполна. Как и рыбацким деревням, во множестве разбросанным вдоль берега.

Другими словами, напасти обрушились на королевство, совсем не давая ему продыху. И не одни только крупные: хватало и мелочей, вроде разбойников, множащихся как черви в трупе, или стремительно хиреющей торговли. Чтобы преодолеть их, требовалась власть — как можно большая, но именно таковой у канцлера не имелось. Да и взять ее было неоткуда: для этого надлежало стать полезным, обязать себе хоть кого-то из знати. Не имея же власти, сделать это почти невозможно.

Такой вот замкнутый круг…

И при таком раскладе — даже отправь Аксель Рейн канцлера на тот свет, ничего бы он не добился. Ничего, кроме разве что восстановления попранного самолюбия… хотя для особы благородных кровей даже это значило не столь и мало. Беда в том, что взамен одного недотепы с регентскими амбициями очень быстро нашелся бы другой. И едва ли принес с собой перемены к лучшему, в том числе и для капитана Рейна.

И если бы командир Королевской Гвардии сам объявил себя королем; если бы с верными людьми захватил замок, изгнав и перебив придворных трутней — даже таком случае он остался бы в проигрыше. Бастарда-капитана могли признать королем разве что благодарные кронхеймцы… да и то не все, ибо людская благодарность недолговечна. На поддержку же знати надежд было еще меньше, чем на урожай при посеве камней на снежных грядках.

В общем, с таким монархом страна попросту прекратила бы существование — превратившись просто в горсть независимых княжеств и графств. А там бы и соседи из-за южных гор подтянулись: попытать счастье в землях северных соседей.

Осмыслив, поняв все это, капитан Рейн вздохнул — и сошел с пути, ведущего к неприметному дому. Вместо этого он задумал заглянуть в ближайший кабак, надеясь подлечить там израненную и порядком поношенную душу. Вредя при этом телу, как ни печально.

— Что-то тревожит тебя? — внезапно окликнул Акселя Рейна девичий голос, прозвучавший из-за спины, — не стоит топить это в вине… все равно не утонет.

«Шлюха? — внутренне ухмыльнувшись, подумал капитан, — хотя, почему бы и нет?..»

Оглянувшись, он понял, что ошибся: та, которой принадлежал голос, менее всего походила на уличную девку. Совсем молоденькая: почти подросток; с парой огненно-рыжих кос, а вместо платья одетая в штаны да меховую безрукавку. И с лиловым узором во лбу. А других людей поблизости не было — в том узком переулке, по которому Аксель Рейн срезал путь до убежища Гильдии.

Внешний облик рыжеволосой незнакомки не оставлял сомнений: девушка принадлежала к горцам-северянам. И в то же время капитан поймал себя на мысли, что совсем не видит в ней врага. Даром что лично Рейну довелось убивать ее соплеменников — да поболее одного к тому же.

Впрочем, объяснить такую перемену во взглядах на самом деле было несложно. Это лишь тогда, в битве за столицу горные кланы были врагами. Однако Гильдия сработала на совесть, да и сам Рейн не подвел. Воинство северян разбито, герцог Оттар мертв, а Руна Власти если не уничтожена, то хотя бы надежно утеряна. Ну а горные кланы в итоге вновь стали теми, кем считались и до войны: разобщенными даже меж собою дикарями, а теперь, вдобавок, еще и дикарями на чужой земле. Бездомными, коих теперь норовили пнуть и укусить жители равнин.

Вдобавок, с гибелью последнего обладателя Руны, из уцелевших горцев, казалось, ушла и сама воля к жизни. Прежняя воинственность уступила место непонятной, болезненной оторопи. Мужчины спивались, кланы распадались на жалкие кучки бродяг, служившие легкой добычей даже для разбойничьих шаек.

Хуже приходилось после войны, наверное, разве что их бывшим врагам-союзникам — торнгардцам. Тем из обитателей оттаровой твердыни, что остались за ее стенами, не приняв участие в походе своего герцога. Теперь, им, отрезанным от всей прочей страны зараженными землями Лесного Края, грозила голодная смерть… или одичание. Превращение в новых обитателей гор.

Так что недавние супостаты вызывали теперь, скорее жалость, чем ненависть. Особенно если учесть, что война окончена, а значит отошла на второй план после прочих невзгод королевства. Поэтому Акселю Рейну и в голову не пришло, ни убить, ни даже оскорбить девушку с гор. Но вот чтобы не съязвить, командир Королевской Гвардии не удержался.

— Мысли читаешь никак? — хмыкнул он, — тоже мне — вёльва…

О вёльвах Рейну довелось узнать в юности — из какой-то книги в замковой библиотеке. В горных кланах так называли женщин, которые не охотились, не отягощали себя хозяйственными делами и уж точно не проливали человеческую кровь. Не брали вёльв и замуж; пользу клану они приносили в другом, обладая даром ясновидения.

— Да, я вёльва, — сам того не ожидая, услышал из уст девушки капитан, — и не шлюха, если благородный сэр по-прежнему так полагает…

— Ну а мне плевать, — заявил в ответ Аксель Рейн, — к тому же в одном ты ошиблась: какой я к демонам «благородный сэр»? Я бастард. А по-простому — ублюдок, порождение похоти… даром что похоти королевской. Впрочем, с тревогами и шлюхами да, ты угадала. Как и с желанием выпить.

— Я не угадываю, — с холодом северных гор в голосе промолвила вёльва, — я вижу и слышу. Даже то, что другим незаметно.

— Так я ж сказал — плевать! — еще грубее отвечал капитан, — и если уж… как ты там сказала?.. «Не стоит топить в вине» — тогда что стоит-то? Что мне делать, можешь сказать? А то мне тоже — незаметно…

— Могу! — твердо и уверено произнесла девушка, в то время как глаза ее лихорадочно заблестели, — твои беды… нет, твоя судьба решится в земле, что захвачена Смертью.

Выпалив столь витиеватую тираду, вёльва резко развернулась и почти мгновенно скрылась в полумраке переулка. Впрочем, большего и не требовалось: Аксель Рейн все равно не стал ни переспрашивать ее, ни преследовать. До него почти сразу дошло, о какой «захваченной Смертью» земле идет речь.

Зато немало озадачила его другая фраза, брошенная девушкой уже на ходу:

— …найди там человека, оставшегося в живых!

Ведь прозвучала она примерно так же, как предложение поискать цветочную поляну в заснеженных горах.

 

2

Сны, как известно, все чаще напоминают картины — когда красочные и радостные, а когда мрачные и зловещие. Последние по невежеству еще часто называют кошмарами, хотя к подлинному смыслу этого слова даже самая жуткая из картин едва ли имеет отношение. Только очень впечатлительный человек способен по-настоящему испугаться того, что он увидел отрешенным взглядом, со стороны. И даже если во время сна поверить в подлинность видения, все равно с пробуждением оно забывается. Причем даже гораздо быстрее, чем в том возникла бы нужда.

Однако присниться может и другое: ощущения, предчувствия; боль, страх и беспокойство. Воплощаться в зрительные образы им совсем и не обязательно — подобные чувства задерживаются в душе все равно дольше любой картины. И не спешат покидать человека даже в часы его бодрствования.

Именно такие сны, привязавшись надолго, превращаются в пытку — а значит, и в подлинный кошмар для спящего. Не принося отдохновения, они оборачиваются бессонницей, а временами и вовсе помутнениями разума. Лишь один из десяти, а может даже из сотни, способен понять причины своих ночных мук, правильно истолковать навязчивые грезы — и стать в обществе себе подобных пророком, мудрецом… а порой и изгоем. Все зависело от времени, в коем такому человеку довелось родиться и жить.

Что касается Клода (в Гаэте также известного как Мастер Огня) то на мудрость он особенно не претендовал, однако и становиться изгоем не собирался. Не говоря уж о том, чтобы лишаться разума. Еще не старый, но весьма умелый выученик Храма Стихий, Клод неплохо устроился в главном портовом городе страны. И жизнь виделась ему еще далеко не прожитой, полной заманчивых возможностей… но ровно до той ночи, когда муки впервые пришли на смену грезам.

Клоду снилась боль — не то от побоев, не то от удушья… хотя, наверное и от того, и от другого сразу. Мастер Огня ощущал ее столь явственно, как будто его самого избивала толпа, чтобы затем надеть петлю на шею. Кроме боли чародей чувствовал обиду — сам не понимая, на что. Обиду, разочарование… ну а венцом сонной пытки становилось обычно чувство одиночества. Когда понимаешь, что остался один на один с миром, а мир отнюдь не добр к тебе.

Дни проходили в привычных мотаниях по городу из конца в конец, толкотне на улицах и вдыхании воздуха, пропахшего рыбой и морской сыростью. Гаэт как сердце кровь прогонял сквозь себя товары с полмира. Корабли с юга привозили шелка, приправы, вина, а порой и диковинных зверей кому-нибудь из дворян на потеху. В обратный путь они направлялись, груженые зерном, селедкой, а до недавнего времени еще золотом и серебром, добытым в копях Торнгарда.

Город жил, немало помогал жить стране — ну а Мастер Огня в некоторой степени помогал жить городу. По мере возможностей и по сходной цене. Клод тушил пожары… точнее, укрощал их, усмиряя породивших эти бедствия духов огня. И покорное пламя, сжавшись до размеров ладони, поселялось в нарочито заклятом кувшине, дабы в случае надобности выйти и разгореться вновь. Только на сей раз не по воле стихии, а служа пленившему его чародею.

Однажды Клоду пришлось усмирять особенно жуткий огонь, успевший выжечь аж несколько кварталов Гаэта. Тогда даже ее светлость графиня Фрида почтила заклинателя своим вниманием — повесив тому на шею побрякушку с гербовым корабликом. Побрякушка была красивая, блестящая, но совершенно бесполезная. А при долгом ношении, вдобавок, надоедала пуще шубы в теплый день.

Работа обычно перемежалась обедом в одной из забегаловок, а сменялась ужином дома. Ну а за ним очень скоро приходил черед снов-мук, с недавних пор привязавшихся к чародею: боли, обиды, одиночества. После первой ночи Клод не придал им значения; после второй-третьей молча надеялся перетерпеть, и лишь по прошествии первой недели поневоле задумался. Ведь добро бы кошмары лишь портили ему ночной отдых; вдобавок после них уже с утра Мастер Огня начинал чувствовать себя неважно. И с каждым разом все хуже. А уж как это его состояние сказывалось на работе — излишне, наверное, и говорить.

Но едва Клод задумался о причинах; только хотя бы предположил, что все это неспроста, как случилось чудо. Ближайшей же ночью сны изменились… причем, стали уже именно сновидениями: видениями, а не чувствами. В них наконец-то появились картины — только были они тусклыми, нечеткими, и сменяли одна другую как в калейдоскопе. С той лишь разницей, что в отличие от калейдоскопа, в них не просто случались повторы, а были обычным делом.

С удивительным постоянством заклинатель видел толпу, окружившую дерево с накинутой на него веревкой. Видел закованных в броню всадников, что врезались в толпу каких-то крестьян. И много еще картин представало взору Мастера Огня, когда тот смыкал веки. Много картин — и с ними один и тот же звук, похожий не то на шепот, не то на шелест ветра. И чем-то смутно знакомый…

Этот шепот-шелест не оставлял Клода в покое и днем: он звучал в ушах чародея всякий раз, едва тот оставался один. Поневоле Мастер Огня вспомнил морскую раковину, купленную им у какого-то моряка. Тогда, поднеся диковинную покупку к уху, Клод будто бы слышал доносящийся изнутри шум моря. Вспомнил и подумал, что такой раковине теперь уподобились его уши.

Так прошло еще четыре дня — наполненные не столько работой, сколько бестолковыми шатаниями по городским улицам. С пустым взором и неуверенной походкой, чародей тогда напоминал не то пьяного, не то безумца. Пока наконец, очередной ночью, к Клоду пришло-таки озарение. Из долгой череды повторяющихся картин он сумел вычленить главное; вычленить… и узнать. Понять, где именно он видел то каменное здание с серыми стенами, поросшими мхом; с широким крыльцом, да колоннами у входа.

— Да это ж… Храм Стихий! — пробормотал чародей, просыпаясь и приподнимаясь над подушкой, — Лесной Край… а этот звук…

Шепот-шелест был верным спутником той части заклинателей, что выбрали себе воздушную стихию. Во время их занятий с учениками этот звук в Храме можно было услышать почти всегда.

— Храм… стихия воздуха… Лесной Край — да к чему все это? — последнюю фразу Клод почти выкрикнул. Спать хотелось меньше всего; сердце колотилось как таран, а голова чуть ли не вскипала, силясь разгадать затянувшуюся ночную шараду.

— Ну сколько уже можно?.. — это проворчала, проснувшись жена. Мытарства Клода успели надоесть ей почти так же, как и самому чародею.

— Да я сам бы хотел знать — сколько, — небрежно бросил Мастер Огня, даже не оборачиваясь в сторону супруги, — Храм, Лесной Край, ветер… то есть воздух. Храм… Лесной Край…

— Да что ты там бормочешь! — рассердилась жена, всхлипнув, — какой Храм? Какой Край — разве ты забыл?

Нет, Клод, разумеется, не забыл; о трагедии своей родины он был наслышан, причем давно. О том, что сперва Лесной Край был захвачен торнгардским герцогом Оттаром, а затем почти целиком вымер от Темного Мора, насланного мстительными демонопоклонниками. Не устоял в стороне и Храм Стихий, вырастивший сына неграмотных крестьян и сделавший его Мастером Огня. Храм тоже разрушили и разграбили — не то во время вторжения, не то после.

Говорили, что незадолго до войны бароны из вальденротского Совета пытались обезопасить себя, а для того искали какие-то реликвии, сработанные древними магами. Только вот, похоже, ничего из той их затеи не вышло.

И теперь земля древних лесов и диковинных созданий словно бы умерла. Немногочисленные, еще оставшиеся в живых заклинатели стихий рассеяны по стране — и рассеяны донельзя редко. Даже в таком крупном городе как Гаэт другие чародеи Клоду не встречались. И, вдобавок, Лесной Край стал опасен: Темный Мор породил упырей, помимо прочего разносящих смертельную заразу. И давно бы разнесших ее по всей стране, если бы не пограничная стража.

Но несмотря на все, жена Клода была не права, говоря мужу «нечего тебе там делать». Понемногу до Мастера Огня дошло: дела-то как раз в той мертвой земле у него были — по одной простой причине.

— Это мой долг, — молвил чародей коротко, уже смиряясь с неизбежным, — я, кажется, понял: Храм зовет меня… или кто-то из Храма. Я должен помочь ему… или даже возродить общину. Так что… прости.

— Что — простить? — чуть ли не плача вопрошала жена, — ты что, собираешься ехать сейчас? Посреди ночи?

Впрочем, хотя бы о последнем она могла не волноваться: Клод все равно не спешил сразу же из постели бросаться в путь. Не хотел жертвовать своей, возможно, последней ночью на простынях да под крышей. Тем более что предстоящая дорога наверняка потребует от него сил — и немалых. Следовало их набраться, пока была возможность.

Снова откинувшись на подушку, Мастер Огня мгновенно уснул. И никакие сны на сей раз его не потревожили.

 

3

Как следовало ожидать, канцлер и не подумал препятствовать походу Акселя Рейна в Лесной Край. Причем верить предсказанию девушки-дикарки ему было вовсе не обязательно. Истинная причина, по которой нынешний хозяин замка поддержал сомнительную затею, была до банальности простой: канцлер был заинтересован в этом походе… и в то же время ничем не рисковал. Ибо оставался в выигрыше при любом его исходе.

Прежде всего, отправившись в Лесной Край замок покидал сам командир Гвардии. Народный любимец, спаситель Кронхейма; другими словами — фигура довольно-таки неудобная для канцлера и всего двора. Уходил, что ценно, без шума и пыли; не требуя подписания указов и не заставляя опасаться бунта. И даже если б капитан Рейн вообще не вернулся из Лесного Края, жалеть о том не стоило. Равно как и о еще десятке гвардейцев, коих командир намерился взять с собой.

То был как раз один из случаев, когда потери идут на пользу. Ведь чем меньше людей Рейна оставалось в замке, тем больше оказывалось причин привлекать для охраны собственных вассалов канцлера. И тем безопаснее получалось последнему полагать себя за хозяина в этих стенах.

И все же просто избавиться от адальрадова бастарда канцлеру было не с руки. Сколь ни успел этот опытный придворный возненавидеть и Акселя Рейна, и его коронованного зачинателя; сколь ни боялся их обоих — однако на сей раз он, как ни странно, он желал командиру Гвардии успеха. Просто потому, что успех этот сулил канцлеру неплохие козыри в борьбе за власть.

Так, если бы случилось чудо, и Аксель Рейн нашел способ очистить Край от треклятых упырей, в полном распоряжении Кронхейма оказывался немаленький кусок страны. Ничейный кусок, который, на правах регента, канцлер вполне бы мог предложить… ну, хотя бы старой стерве Фриде — графине Гаэтской и владетельнице Закатного Берега.

Для Фриды же принять этот дар значило ни больше ни меньше, чем признать все притязания канцлера. На регентство, то есть на полновластное правление королевством — в том числе. Ибо в противном случае даровать какие-либо владения канцлер-выскочка попросту не имел права.

Следом можно было сделать Гаэту еще один дар: избавить его земли от набегов тьярмаркцев. Требовалось для этого не так уж много: просто превратить воинственных островитян в подданных Фриды… и, соответственно, короны. А для начала — предложить им переселиться на материк.

То есть, конечно не так все было просто: наверняка придется договариваться с наиболее разумными из тамошних вожаков — танов. Однако и здесь канцлер верил в успех: как ни крути, а даже на побережье жизнь была бы полегче, чем на маленьких, каменистых и почти не одаренных природою островках. Ну а уроженцы Закатного Берега могут и потесниться. Тем более что земли у их владетельницы станет больше, а значит и больше места для жизни у них самих.

Наконец, расчистка Лесного Края открыла бы доступ к северным горам: к Торнгарду… и торнгардским копям, принадлежащим теперь короне по праву боевого трофея. Трудиться на рудниках, добывая благородные металлы, вполне могли бы и уцелевшие жители северного города, и остатки горных кланов. Не зря же они, устами юной вёльвы, сподвигли Рейна на этот поход. Не иначе как хотят вновь обрести свою родину.

В общем, если с порожденьями Мора будет покончено, расклад в игре вокруг престола обещал резко измениться. И не абы как, а в пользу канцлера-регента. За спиной у последнего в таком случае окажется не только его самомнение, не одни лишь амбиции, но преданные север и запад страны. Вкупе с золотом Торнгарда… и супротив юга, впавшего в междоусобицу.

Ну а следующим шагом должна была стать подмога хотя бы Броену в деле отпора зарвавшейся Кире. Той останется либо сдать назад… либо, в крайнем случае, целиком сосредоточиться на Бэрвинкле. Последний волновал канцлера не особо: княжившие в нем братья отталкивали своей суровостью, достойной медведя на родовом гербе — и такой же тупостью, ими самими, как видно, полагаемой за честь. Так что новоявленный регент был бы только рад избавиться от этих двоих чужими руками.

Но это все потом, а покамест лучшее, что мог сделать канцлер — это всячески поддерживать капитана Рейна в неожиданном его начинании. Столь неожиданном, сколь и нужном… хотя пользу от него простодушный гвардеец едва ли способен понять.

И канцлер поддерживал — не жалея для похода казенных денег. Не забыл он даже о том, чтоб обезопасить ненавистного (и внезапно ставшего столь полезным) Рейна от Темного Мора. Ради этого канцлер обратился к столичным алхимикам с заказом на защитное зелье, а за день до похода представил командиру Гвардии наиболее успешного из мастеров.

Что до самого Акселя Рейна, то он сразу же обратил внимание на не совсем обычный, прямо-таки нездешний облик алхимика. Одетый как и большинство кронхеймских мужчин, тот отличался смуглостью и черными курчавыми волосами. «Неужто из загорья?» — подумал капитан… и предположение это его не преминуло подтвердиться.

— Деменсий из Артагоса, — сообщил канцлер, представляя искусного алхимика.

— Деменций, — вежливо и ничуть не смутившись, поправил тот.

— Чужеземец, — не спросил, а скорее уточнил Рейн. Доверия уроженец солнечного Артагоса у него не вызывал ни крупицы.

— И да и нет, — обстоятельно пояснил Деменций, — в прошлом я действительно был подданным Азаранской Империи… да продлит Избавитель годы ее. Но с воцарением Петрония Четырнадцатого я и многие из моих близких и собратьев по ремеслу попали в немилость. Потому и пришлось перебраться в Рикенланд.

Страну, в которой он теперь жил, алхимик, как ни странно, назвал почти правильно. В отличие хотя бы от бывших соотечественников, что именовали северных соседей не иначе как «варварами». Словом этим, звучаньем похожим на бессмысленное бормотание, азаранцы очевидно намекали на чуждость и непонятность речи соседей. А значит на очевидную невозможность разговаривать с ними на равных.

Зато «Рикенланд» был почти самоназванием… только вот употреблялся он в таком качестве разве что в летописях и указах. Да и то не всегда. Чаще же принято было говорить просто «страна» или «королевство», а на вопрос о происхождении поминать, родной город и в чьих владениях тот располагался. Потому в землях Рикенланда не было рикенландцев — но были торнгардцы, грифондолцы и все в таком роде.

— И так что же? — недовольно вопрошал Аксель Рейн, обратившись к канцлеру, — вы хотите, чтобы я что-то принял из рук этого чужака? Или вообще взял в поход?

Не только происхождение алхимика отталкивало капитана. Вдобавок, своими повадками Деменций, сам того не подозревая, напомнил ему Леннарта Кольма — советника герцога Оттара. Оказавшись с ним однажды по одну сторону бастиона, Рейн все равно не мог назвать то знакомство для себя сколько-нибудь приятным. Ибо впечатление грамотей-советник произвел на него самое гадостное: как человек без чести, двуличный… и одновременно способный найти оправдание любому своему поступку. Не говоря уж о том, сколь полезными люди вроде Леннарта Кольма пытались казаться окружающим. Просто-таки из шкуры вон лезли…

Вообще, не будучи и сам чуждым грамоте, командир Гвардии все равно питал стойкую неприязнь к людям, что избрали своим оружием перо, а не сталь. Ведь меч или кинжал, как ни крути, не лгут никогда: и убивают, и просто страх наводят они по-настоящему, взаправду. В то время как лучших орудий для обмана, чем перо и чернила, в роду людском не успели придумать и за века.

С другой стороны, алхимика-чужестранца понять тоже было возможно. Во всяком случае, поверить в правдивость тех причин, что вынудили его покинуть родину. Да, именно в Азаранской Империи зародился культ Избавителя, чьи последователи проповедовали милосердие и любовь… причем, делали это уже и в здешних краях. Но соль заключалась в том, что возник этот культ среди простонародья Империи — и сложился далеко не от хорошей жизни. На что указывало хотя бы само прозвание божественного посланника.

Императоры же Азарана и ближайшие их приспешники издревле исповедовали совсем другую веру: поклонение Красному Дракону, чей силуэт красовался на имперском гербе. И к подданным своим относились они соответственно — как и подобает огнедышащей твари с холодным сердцем. Твари, что едва ли хоть раз в жизни помышляла о любви и милосердии. Не получил оных, похоже, и Деменций из Артагоса… хотя доверия оттого Акселю Рейну все равно не внушал.

— Взять в поход вам меня все равно придется, — молвил алхимик, разводя руками, — видите ли, мое зелье — временного действия: одна склянка способна предохранить от Мора всего лишь на сутки. Это время между двумя заходами солнца, чтобы было понятно…

«Чтобы было понятно даже вам, варварам», — как услышал последнюю фразу командир Королевской Гвардии.

— Весьма сомнительно, чтобы этого времени хватило на вашу миссию, — продолжал меж тем Деменций, — и немного вижу смысла в том, чтобы заготавливать зелье впрок. Во-первых, в таком случае оно сильно отяготит вас в походе. Во-вторых, за сохранность его вряд ли смогут поручиться даже столь доблестные воины. Ну а в-третьих… не хватить может даже запаса. Вы не думали об этом? Зелье может закончиться — причем в самый неподходящий момент.

— Что ж, твоя правда, — вздохнув, с неохотой признал Аксель Рейн, — то есть, ты собираешься таскаться за нами и надеешься изготавливать зелье, так сказать, в полевых условиях?

— В полевых, в лесных, в болотных, — алхимик кивнул, — даже такое порождение Мрака как Темный Мор, в конечном счете есть часть природы. А значит, в природе же всегда можно найти средства, чтобы сладить с ним. Так называемые ингредиенты. Их там не может не быть: в частице не может быть ничего, что не нашлось бы в целом. И к тому же, иначе нельзя; как я уже объяснил, без пополнения запасов не обойтись.

Сделав паузу длительностью в мгновенье, Деменций наконец решил перейти уже к самому щекотливому вопросу.

— По поводу же моего происхождения — не извольте волноваться, господа. Я не соглядатай; государственные секреты Рикенланда меня не волнуют… скажем так, не столь волнуют, как загадки природы. Тем более что в стране осталась всего одна приличная тайна: кто станет новым королем. И станет ли кто-то вообще… Причем, ответа на сии вопросы вряд ли знают даже высшие сановники.

Сказанное алхимиком вызвало недовольство теперь уже канцлера. Правда, недовольство глухое, не высказанное им вслух. Зато Акселю Рейну эта дерзость, вдобавок изреченная спокойным тоном и как бы между делом, внушила даже некоторое уважение. Именно в тот момент Деменций менее всего походил на Леннарта Кольма: он не размазывал слова как сопли и не лебезил перед вышестоящими. Перед тем же канцлером-регентом хотя бы. Просто говорил, что считает нужным — а значит, был более-менее смел. Смелые же люди, как успел заметить за свою жизнь Рейн, очень редко оказывались лжецами.

Ночь спустя отряд из десяти гвардейцев, их капитана и алхимика Деменция выступил в поход. К чести последнего, тот неплохо держался в седле, не предавался нытью и вообще не жаловался на условия — равно далекие как от домашних, так и обстановки в лаборатории.

Дня за три отряд прошел земли короны, затем Ульвенфест, и наконец добрался до ближайшей заставы — из тех, что поставлены были отнюдь не для сбора пошлины. Ибо взять с упырей было нечего, а живые существа с той стороны границы давно уж не приходили. Вот тогда-то, пройдя заставу, гвардейцы впервые отведали зелье, приготовленное алхимиком-азаранцем.

Примерно в то же самое время на землю Лесного Края ступил еще один человек: Мастер Огня по имени Клод, не так давно слывший преуспевающим жителем города Гаэт. О зельях и снадобьях для предохранения от Темного Мора он не радел, а просто не подпускал к себе его носителей. И уверено двигался к Храму Стихий, влекомый таинственным зовом.

Впервые за несколько лун земля, захваченная Смертью, принимала гостей. Пускай и незваных — коих встречать хлебом-солью вовсе не полагалось.

 

4

Человек спал чутко; при малейшем шорохе он готов был открыть глаза и, вскочив на ноги, взяться за оружие. От крепкого сна его отучили годы службы… а еще, что греха таить, нечистая совесть. Это лишь праведники и младенцы могли позволить себе предаться ночным грезам. А когда тебя посещают люди, некогда погибшие от твоей же руки, сладких снов как-то не получается.

Кроме того, без непрестанной бдительности в Лесном Краю теперь было просто не выжить. И хотя заразиться Мором человеку уже не грозило, сама встреча с его порожденьями не прельщала все равно. Особенно когда последних оказывалось слишком много, а нападали они не иначе как среди ночи.

Еще человек донельзя тщательно подходил к выбору места ночлега. Уснуть под деревом, на поляне или в самодельном шалаше он позволял себе в крайних и очень редких случаях. Таких, когда иного выхода просто не имелось. И уж тем более человек никогда не засыпал на открытой местности — ибо тогда участь быть растерзанным упырями была ему обеспечена наверняка.

Вот и на сей раз человек выбрал для ночевки не что-нибудь, а заброшенную деревню. Заброшенную, большей частью сожженную… однако, как оказалось, не обделенную хотя бы одним уцелевшим домом. В этом-то доме и остановился последний живой человек в Лесном Краю, а ближе к ночи не забыл стаскать со всей деревни поленья и подпереть ими дверь да оконные ставни. Так что если б упыри попытались взять дом приступом, это стоило бы им некоторых усилий… и, конечно же, заметного шума. Более чем достаточного, чтобы разбудить спящего человека — особенно если тот спал очень чутко.

Только вот в эту ночь все предосторожности человека прошли втуне. Никто не ломился в дом, не тянул мертвые окоченелые руки к последнему носителю жизни. Ничего этого, в сущности, не понадобилось. Ибо сколь бы ни были прочны бревенчатые стены дома, а предохранить своего постояльца от холода они не могли.

Вообще, теплом ночи не отличались — особенно ночи в северных землях. Только вот на сей раз холод выдался изрядным: каковым, наверное, он не бывал даже у горных вершин. Дорожный плащ, укрывавший человека, больше не казался ему тяжелым и плотным, а превратился в тоненькую ничтожную тряпицу. Отчаявшись кутаться, кляня себя за то что не догадался зажечь очаг, и, конечно же, безмерно удивляясь столь резкой смене погоды, человек наконец открыл глаза… и обомлел. Настолько неожиданным оказалось то, что он увидел.

Дом промерз и выстудился насквозь: стены покрывал иней, из-за чего горница напоминала, скорее, погреб-ледник, чем людское жилище. Иней сверкал крохотными искорками под холодным сиянием, похожим на лунный свет; на очень яркий лунный свет, коему неоткуда было взяться в напрочь закрытом доме. Испуганно озираясь, человек вскоре увидел и источник этого сияния: бледную, полупрозрачную фигуру женщины… точнее — молодой девушки.

Сказать по правде, человеку доводилось слышать о призраках: душах людей, по каким-либо причинам не обретших покоя после смерти. Доводилось-то доводилось… только вот единственным призраком, виденным им воочию, был разве что Двэйн Бестелесный — предводитель культа Тлетворного. А с ним, этот культ, по большому счету и погубившим, человеку хотелось встречаться меньше всего… как, впрочем и с любым другим беспокойным духом.

Лицо девушки показалось знакомым; человек почти сразу понял, что уже где-то видел ее при жизни. Не потребовалось много времени и на то, чтобы вспомнить — где. После чего пожалеть, что не упыри явились к его ночлегу — ибо против такой гостьи одинаково бесполезными оказывались и оружие, и собственный боевой опыт.

— Ты… я не виноват! — сам не зная, на что надеясь, пролепетал человек.

Голос, неожиданно для него самого, прозвучал на редкость жалко, неубедительно и даже смешно.

— …по крайней мере, не только я! Не понимаю вообще, зачем ты ушла. Тебе-то Мор не грозил… только лапотникам твоим.

Ответом человеку стал жуткий не то визг, не то хрип — нездешний, не принадлежавший миру живых. От него человек поневоле зажал уши… а потом и вовсе обхватил руками голову. Помогло не слишком: вместе с визгом на человека обрушился и порыв студеного ветра, почти метели. Порыв этот вышел недолгим, однако и его едва не хватило, чтобы последний живой в Лесном Краю перестал быть таковым.

— Ну что тебе от меня надо? — вскричал человек, вместе со словами исторгая изо рта клубы пара, — что я могу… теперь-то? Я просто хочу покинуть это распроклятое место — понимаешь? По-ки-нуть! Перебраться туда, где еще остались живые люди. Да я лучше сдамся первому попавшемуся стражу; лучше всю вину за Мор возьму на себя, в темнице сгнию… все ж лучше, чем здесь оставаться!

В последней фразе человек все-таки слукавил: ему уже доводилось коротать дни и ночи в темнице, и ничего хорошего о том времени он припомнить не мог. Зато, неожиданно для себя, вздумал сравнить тогдашнюю свою камеру с местом сегодняшнего ночлега. Вспомнил невзначай, что в замковом подземелье, где его держали, временами бывало столь же холодно, неуютно и безысходно, как и здесь — теперь, рядом с призраком.

— Да, я все понимаю, — заключил человек, — я тебе жизнью обязан. Но как мне вернуть этот долг? Не могу… не представляю даже…

Его испуганную, сбивчивую, почти умоляющую тираду призрачная девушка выслушала молча и терпеливо. А когда человек закончил, она даже ответила на его вопрос. И ответила, на удивление почти разборчиво, по-человечески.

— И-и-иди-и-и в Хр-ра-а-ам! — вырвалось из призрачного горла, которое в тот момент словно бы сдавливали петлей, — но-о-о-о н-не тв-в-вой… Хр-рам Сти-и-и-ихи-и-ий!

— Храм Стихий? — удивленно переспросил человек, — но зачем? И что вообще мне там делать? Не понимаешь — я просто хочу…

«Хочу отсюда убраться», — хотел он сказать. Ни тащиться к Храму Стихий, ни вообще задерживаться в Лесном Краю хотя бы на один лишний день человек явно не горел желанием. Только вот девушка-призрак считала иначе. Стоило ей на пару шагов подплыть к своему живому собеседнику, как холод сделался совсем для него нестерпимым… и слова возражения сами застряли в глотке.

— Да как я найду его вообще? — бессильно возмутился человек, дрожа и с трудом попадая зубом на зуб.

— Я-а-а-а по-о-к-к-ка-ж-жу! — протянула девушка-призрак, не отступая от него ни на волос. От ее голоса делалось еще холоднее — хоть и казалось, что больше уж некуда.

Затем призрачная гостья повернулась и медленно… словно нарочито медленно двинулась прочь. Дом, приютивший человека, она покинула, конечно, не по-людски: не через дверь, а сквозь стену. С нею ушел холодный бледный свет, зато холод остался. Человек подумал, что задержится эта напасть, самое меньшее, до рассвета; и потому, вздохнув, отправился искать в деревне еще один уцелевший дом.

 

5

Дни в Лесном Краю начинались на рассвете и проходили неизменно: в схватках с упырями — частых… но быстротечных. Неповоротливые, слепые и безмозглые, порожденья Мора не имели ни шанса против даже одного умелого бойца. Гвардейцы же были не просто умелыми — защищенные зельем Деменция от опасности заразиться Темным Мором, в бою они давали упырям сто очков вперед. Да и численный перевес все чаще оказывался на их стороне, ибо упырей во владениях Смерти находилось не так уж много, а бродили они большей частью поодиночке. Ну или небольшими группками по три-четыре существа.

Разумеется, убить то, что уже было по большому счету мертво, казалось бы, невозможно. Однако и здесь гвардейцы очень быстро нашли решение: упырей они обездвиживали, отрубая конечности — и, тем самым, лишали возможности нападать. Поверженных противников Рейн и его подчиненные обычно пинками загоняли под деревья; если же упырей оказывалось хотя бы больше двух, их предавали огню.

За схватками следовали привалы; пока гвардейцы отдыхали, алхимик работал — рыща по окрестности в поисках ингредиентов. Этим мудреным чужестранным словечком он именовал особые травки, птичьи яйца и грибы, необходимые для приготовления зелья. Искал и находил, после чего приготовлял оное прямо в походном котелке. А в конце дня потчевал спутников-гвардейцев, прежде чем те ставили дозор и отправлялись на боковую.

Новый день приносил новые стычки с упырями… и в то же время оставался скупым на свежие впечатления. Ничего нового для себя, ничего особенного, за что можно было зацепиться взглядом, отряду Акселя Рейна все никак не попадалось. Совершенно ничего, могущего хоть чуточку приблизить исполнение их миссии. Ну или хотя бы прояснить эту самую миссию — сделать цель ее более определенной, чем «найди то, не знаю что».

Луга сменялись лесными просеками, опустевшие деревни — заброшенными замками. Схватки с беспокойными мертвецами, превратившимися в упырей, чередовались со зрелищем останков мертвецов обычных, давно упокоившихся. И послуживших, судя по их виду, кормом немалому числу стервятников.

И при этом — ни одного живого человека на многие лиги. Напротив, всем своим видом, каждым заброшенным домиком и заросшим полем, Лесной Край давал понять гостям, что от человека эта земля избавилась. Избавилась полностью… даром, что всякая иная жизнь тоже не спешила раскрепощаться теперь и расцветать.

Куда там! Напротив, после Мора, выкосившего вроде бы одних лишь людей, природа вокруг тоже выглядела какой-то угнетенной — словно бы пришибленной. А, еще вернее сказать: больной. Почти не слышно было ни пения птиц, ни жужжания пчел; ветви многих деревьев целиком оплетались паутиной, а стволы стояли погнутые и узловатые.

Такой тоскливый вид и настроение придавал соответствующее: вместо боевитости, помноженной на пытливость, Аксель Рейн все более ощущал в себе склонность к раздумьям. Причем, раздумьям отнюдь не радостным. Сам не зная, почему, командир Королевской Гвардии зацепился за оговорку вёльвы: «твои беды… нет, твоя судьба решится…». Вернее, не зацепился, а скорее уж влип в нее, точно муха в жбан с медом.

Оговорка, быть может, была и случайной — да только вот очень уж двусмысленно она прозвучала. Ничего не имея против окончания своих бед, решения судьбы капитан Рейн желал далеко не всякого. Судьба герцога Оттара ведь тоже решилась: под стенами Кронхейма, где последний обладатель Руны Власти лишился и войска, и самой жизни.

Еще довольно-таки ни к месту Аксель Рейн полюбопытствовал насчет причин, заставивших Деменция оставить свою родину. В своих представлениях командир Гвардии привык видеть Азаранскую Империю чудесной, едва ли сказочной страной. Где не бывает мороза и снега, а значит и их верного спутника — голода. Где люди куда как более умелые и просвещенные, чем его, Рейна, соотечественники. Так что даже тирания тамошних правителей, если и могла послужить поводом покинуть такую страну, то едва ли поводом достаточным. В конце концов, злодеи и безумцы оказывались на престоле и по эту сторону хребта. Чего стоил один только Адальрад Второй, породивший самого Акселя Рейна.

Свои суждения капитан изложил Деменцию на очередном привале — где, помимо снисходительной улыбки получил и вполне обстоятельный ответ. Да, подданные Азарана редко испытывали нужду в хлебе насущном; и умели они многое из того, чему в Рикенланде не научатся и за века. Например, выплавлять стекло или подводить воду в города. Но соль заключалась в том, что от северных соседей азаранцы отличались не одними лишь достижениями. Помимо оных, презираемые на юге варвары оказались чужды и страшному пороку, имя которому рабство.

«Знает ли доблестный капитан, каково это — быть рабом? — вопрошал Деменций, — представляет ли хотя бы?». И терпеливо, как ребенку, рассказал собеседнику об особенностях рабского положения. О том, прежде всего, что раб по сути переставал быть человеком и оказывался вещью в руках своего хозяина. Именно так: вещью, с которой последний вправе поступить, как заблагорассудится. Хоть заставить драться на арене на потеху толпы, хоть отправить работать в каменоломню, а хоть и просто убить или принести в жертву. А еще, как вариант — употребить для похоти, в самых ее грязных и противоестественных формах.

Когда-то в рабство попадали только пленники из покоренных Азараном племен. Теперь же превратиться в живую вещь мог любой подданный и за самый ничтожный проступок… и даже без оного. Порой доставало одного лишь желания императора или кого-то из его приближенных, прихоти их жен или отпрысков. Да-да, по малейшей прихоти рабами становились даже великие мудрецы и полководцы. Деменций менее всего желал себе подобной участи, потому и перебрался в Рикенланд. В страну, где жизнь, быть может, и не столь изобильна, зато дышится много легче, свободней.

Аксель Рейн слушал и удивлялся… а еще позволил себе даже некоторое сомнение: уж о той ли стране говорит алхимик из-за гор? Лично ему, командиру Королевской Гвардии, хваленая свобода казалась чем-то вроде плода, аппетитного и сочного, но висящего слишком высоко. Настолько, что рукой не достать, как ни тяни. Ну или горящим очагом, нарисованным на стене: такая картина, будь она сколь угодно яркой и правдоподобной, дать хоть чуточку тепла все равно не способна.

Вина (или, если угодно, заслуга) в том принадлежала, конечно же, столпам, что ни больше ни меньше, держали всю жизнь Акселя Рейна. Звали их служба и долг, приказ и исполнение. И далеко ходить не надо: достаточно вспомнить, что в Лесной Край отправиться, решая свою судьбу по подсказке юной вёльвы, он мог не иначе как с позволенья свыше. Не заинтересуйся этим походом сам канцлер, не найди в оном выгоду для себя — так и сидел бы дальше бравый капитан в столице, душевно терзаясь и мечтая о расплате.

Так что, если хорошо поразмыслить, командир Гвардии тоже был рабом — в некотором смысле. Даром что жил, по уверению Деменция, в свободной стране.

Так прошла первая неделя пребывания в Лесном Краю… и к исходу ее усилия Акселя Рейна наконец-то были вознаграждены. Отряд нагнал живого человека, который брел вдоль дороги и время от времени поглядывал по сторонам. Командир тогда не удержался и даже протер глаза — настолько ему уже не верилось в увиденное.

Однако ж путник и не думал растворяться словно видение. Да и перепутать с упырем его было трудно — благодаря, хотя бы, внешнему виду. Одет странник был более-менее добротно, в то время как на ходячих трупах от одеяний оставались разве что лохмотья. Впечатление подкреплялось также дорожным мешком за плечами и самой походкой. Очень уж она была ровной, очень уж крепко человек держался на ногах: не ковыляя и не хромая.

Конному отряду не составило труда догнать пешего путника. А тот даже не замедлил шага; лишь обернулся к внезапным попутчикам, взглянул на них с легкой усмешкой и вроде бы даже сочувственно.

Человек был высок и довольно молод, хотя бродяжничество явно не пошло ему на пользу. На голове расположилась копна темных и грязных волос, плавно переходившая в такую же бороду. Плащ успел кое-где испачкаться, но со стиркой хозяин его явно не спешил. Впрочем, особого неприятия путник не вызывал все равно: даже в Кронхейме можно было встретить людей еще менее приглядного вида — из числа пьяных забулдыг и уличных попрошаек.

И все же главным в поведении человека была какая-то необъяснимая спешка или суетливость. Во всяком случае, ни заговаривать с людьми Акселя Рейна, ни хотя бы остановиться ради них, он не желал. И поэтому капитан счел нужным обратиться к путнику сам.

— Да подожди же, добрый человек! — окликнул он, — куда так спешишь-то?

— Если интересно — к Храму Стихий, — в ответ небрежно бросил путник, едва повернув голову, — что еще? Ах, да: зовут меня Фаррелл… отца своего не помню. Служил в Тенях Леса… пока все здесь не пошло прахом. Преступления перед короной… скажем так, имею. Особенно если корону эту ныне сжимает Железная Перчатка. Нет? Ну и ладно. Совесть, разумеется, не чиста, но… надеюсь, я ответил на все ваши вопросы?

— Если честно, нет, — вежливо молвил алхимик Деменций, в то время как глаза у него сверкнули любознательным блеском, — самого главного мы от тебя как раз и не услышали. Почему ты выжил во время Мора? И так спокойно гуляешь по этой земле, не боясь упырей?

— Ну, гуляю-то я тут потому, что покинуть Лесной Край не могу, — назвавшийся Фарреллом путник вздохнул с искренним сожалением, — а насчет выживания… во-первых, я мог бы спросить у вас то же самое. Разве нет? А во-вторых, это просто долго объяснять. Нет, я понимаю… возможно, вы никуда не спешите. И с удовольствием послушали бы эту историю — грустную, хоть и не безысходную. Только вот я не могу сказать о себе того же. Спешу… во избежание кары на свою голову. Или, думаете, я по своей воле в Храм Стихий драпаю? В общем, если интересно, предлагаю идти туда вместе. И уж по прибытии объясниться.

— Согласен, — вымолвил Аксель Рейн, кивая, — по прибытии, так по прибытии. Не понял только, о какой каре идет речь. От кого? Разве тут еще остался кто-то живой?

— Ах, благородный сэр, — это обращение, изреченное на сей раз с насмешливой небрежностью, снова оцарапало слух и душу капитана, — вижу, вы совсем недавно в нашем славном Краю. Если это так, то сообщаю: чтобы карать и устрашать, живым быть вовсе не обязательно!

 

6

Как уже говорилось, защите от Мора чародей Клод предпочитал нападение на его разносчиков — тем самым почти повторяя изречение одного из великих полководцев старины. В отличие от людей Акселя Рейна, Мастер Огня не пользовался никакими зельями и едва ли вообще знал о них. Вместо этого он заблаговременно примечал разносчиков Мора и издали же их атаковал, благо избранная Мастером Огня стихия на упырей действовала безотказно. С все тем же, неизменно желательным для того исходом: превращением ходячих трупов в пепел и обугленные кости.

Против одиночек неплохо помогало заклинание «огненной кисти»; неопытные ученики Храма еще называли его «огненными пальцами». Шли в дело и кувшины с некогда укрощенными Клодом духами огня. Прихватив три из них в дорогу, заклинатель жертвовал каждым из своих пленников, чтобы избавиться от наиболее многочисленных отрядов… или, правильнее сказать, стай упырей. Просто швырял кувшин в гущу гнилых заразных недругов — и, отойдя подальше, с удовольствием наблюдал, как те превращаются в живые факелы.

Разумеется, удовольствие подобного рода Клод мог позволить себе лишь в редких случаях. И не только потому, что кувшинов он прихватил с собой мало; вдобавок, освобождать духов самой враждебной всему живому стихии кое-где было смертельно опасно и для самого заклинателя. Вырвавшись из плена, к примеру, посреди леса или заброшенного поселения, дух огня мог разбушеваться настолько, что от пожара выгорело бы все вокруг на несколько лиг.

Так что все чаще Клоду приходилось призывать стихию самому, тратя на заклинания собственную же силу… и тратя оной, порою, слишком много. Настолько, что к концу дня, вдобавок утомленный пешим походом, чародей и вовсе валился с ног. Даже голод утолял он тогда через силу… и при этом все чаще грезил жареным поросенком: горячим, подрумяненным, буквально сочащимся жиром.

Время от времени в этих голодных мечтах поросенка заменял копченый окорок, поленце жирной колбасы, исполинская голова сыра и тому подобные небезвредные яства. В обычной жизни Клод едва прикасался к ним… только вот где теперь эта самая «обычная жизнь»? Осталась далеко позади, в пропахшем сыростью и рыбой Гаэте. В Лесном же Краю заклинателю и в голову бы не пришло воротить нос хоть от какой-нибудь пищи. Добро, хоть в последней недостатка не было: власть Клода над огненной стихией позволяла тому сделать съедобной даже змею или лягушку. Съедобной, а порою даже аппетитной.

Не проходило и вечера, чтобы голодный и зверски уставший Мастер Огня не помышлял бросить все и повернуть вспять. Удерживал Клода лишь страх перед кошмарами, собственно, и вынудившими чародея бросить уютный дом и весь город, что обеспечивал его заработком. И потому, всякий раз вспоминая о еженощных пытках, заклинатель вздыхал и устраивался на ночлег. С твердокаменной уверенностью, что путь его завтра будет продолжен.

Место ночевки Клод окружал нарочито сотворенным огненным кругом — небольшим и слабым, однако способным совладать хотя бы с парой прохожих упырей. Помимо защиты, этот самый круг давал своему создателю еще и обычный дар своей стихи: тепло, делавшее сон под открытым небом заметно приятней.

Когда же тепло это внезапно исчезло, сменившись студеным ветром, Клод уже сквозь сон почуял неладное. Очнувшись, он сразу убедился в правоте своих подозрений: огненный круг действительно погас… а рядом обнаружился и виновник произошедшего. Точнее сказать, виновница: призрачная фигура девушки, источавшая холод и озаренная нездешним серебристым светом. Примерно так же светит луна в те ночи, когда она становится полной.

От увиденного Клод помимо воли припомнил пару недобрых словечек, мельком слышанных им от матросов в порту. Зная о порожденных Темным Мором ходячих трупах, Мастер Огня и помыслить не мог, что в Лесном Краю водятся еще и призраки. Он успел, конечно, послушать разговоры пограничных стражей, видевших-де «Ледяную Деву» — да только не придал оным значения. Посчитал не более чем плодом больного воображения, подстегнутого опасной службой и воздержанием.

И лишь теперь Клод понимал, сколь ошибся.

Толком не представляя, как сражаться с призраками, чародей все равно не желал сдаваться без боя. Поведение Ледяной Девы, не выказывавшей покамест враждебности, при этом значения не имело; не все ли равно, если Клод предпочитал обороне нападение. Наспех произнеся заклинание «огненной кисти», он выбросил руку вперед — и в сторону призрака устремились пять тонких, но таких горячих, лучей. В темноте они сияли даже ярче, чем солнце.

Резко отпрянув в сторону, Ледяная Дева избежала встречи с ними; вторую же атаку чародея она смогла отразить порывом ветра — коротким, но сильным. Огненные лучи, сотворенные Клодом, он задул, словно свечку. Тяжело дыша, заклинатель приготовился к новому удару… сильно подозревая, что удар этот окажется последним: на большее попросту не хватит сил.

Ледяная Дева опередила его: между нею и Клодом вмиг вырос небольшой, но такой ощутимо холодный, смерч. И устремился… но, как оказалось, вовсе не к чародею: бережно обогнув последнего, он зачем-то рванулся ему за спину.

Обернувшись, Клод аж руками всплеснул — так ошарашило его увиденное. С тыла к Мастеру Огня подбиралось не меньше десятка упырей: их нескладные скособоченные силуэты проступали сквозь темноту под серебристый свет призрака. И подобрались бы… не окажись у них на пути смерч, созданный Ледяной Девой. Врезавшись в скопище упырей, он ломал им руки и ноги, сносил с иссохших костлявых шей головы; троих так и вовсе раскидал на несколько шагов и расшиб о ближайшие деревья.

— Так… вон оно что, — сбивчиво пробормотал Клод, пораженный этим зрелищем… и последовавшей за тем внезапной догадкой, — ты лишь хотела меня защитить? Да? Благодарю… только не стоило, право же. Я бы и сам справился… опять же огненный круг…

Но вот про себя чародей понимал: не справиться бы ему с такой гурьбой самому ни за что. Здесь разве что кувшин с пленным огненным духом мог помочь — однако кувшины к тому времени кончились. И уж тем более глупо было бы уповать на какой-то жалкий огненный круг.

На путаную речь Мастера Огня призрачная девушка ответила ужасающим воплем, заставившим Клода заткнуть уши, а росшие невдалеке деревья — расстаться с частью листвы. Затем призрачная фигура устремилась прочь… однако отойти успела лишь на несколько шагов. После чего резко развернулась и снова издала свой вопль-визг, подкрепив его еще и ледяным ветром.

— Что? Не понял… ты хочешь, чтоб я следовал за тобой? — догадался Клод и сделал шаг навстречу призраку.

Больше не поворачивая и даже не оглядываясь, Ледяная Дева двинулась напролом сквозь лес, презирая такие мелочи мира живых как дороги, заросли и канавы. Спотыкаясь, Клод нехотя поплелся следом; он старался не отставать… ну а призрачная спутница, в свою очередь — не слишком спешить. Дабы не оторваться от Мастера Огня далеко.

…она поблекла и растаяла вместе со звездами, едва небо начало светлеть. Клод к тому времени только что не полз по лесной траве — настолько вымотала его почти бессонная ночь. Однако ж, как оказалось, усилия чародея не прошли даром: доковыляв до ближайшей поляны… он готов был даже целовать Ледяной Деве ее холодные призрачные руки. Ибо на поляне той Клода ждала цель его нелегкого пути. Девушка-призрак помогла дойти сюда побыстрее.

Внешне Храм Стихий почти не изменился — он остался все тем же серым каменным зданием со мхом на стенах и колоннами у крыльца. Впрочем, Клод не обольщался; он догадывался, что все перемены ждут с ним встречи там, внутри. И перемены разительные. Кто бы ни вторгся в эти священные стены: хоть горцы, хоть местные жители, но они наверняка успели перевернуть в Храме все кверху дном; растащить мало-мальски ценное, а прочее сжечь и изгадить. Ну и, конечно, предать смерти бывших наставников Мастера Огня, товарищей по обучению… да и всякую иную живую душу, попавшую под руку.

Думая обо всем этом, Клод не спешил переступать ставший негостеприимным порог Храма. Понимал, что никто его там не ждет… никто живой — и ничего приятного. Не способствовало торопливости (и вообще любой деятельности) также и само состояние чародея. После ночного рывка он желал одного: поскорее уснуть; и за тем готов был в любое мгновение рухнуть хоть на траву, хоть даже и в грязь. Сил не хватало даже на утоление стремительно нарождавшегося голода.

Выбрав дерево поразвесистее, чтоб прикрывало от восходящего солнца, Клод расположился под его сенью. Где сразу и отбыл в царство снов… никакими грезами впрочем, на сей раз, его не потревожившее.

Проспал чародей до полудня, а разбужен был людскими голосами, зазвучавшими неподалеку. Привстав и оглядевшись, Клод убедился, что голоса эти ему не снятся — к Храму действительно приближалось с десяток всадников, сопровождаемых каким-то бродягой. Последний шел пешком… однако непохоже было, что сие его сколько-нибудь угнетало и ущемляло. Скорее уж всадникам пеший спутник мог показаться обузой: вынужденной своей медлительностью он задерживал весь отряд.

Наличие в Лесном Краю живых людей удивило Клода: очень уж сомневался чародей, чтобы кто-то из простых смертных мог столь далеко пройти по этой негостеприимной земле — и, при этом, не заразиться Темным Мором. На заклинателей же, способных испепелять упырей и бить их на расстоянии, пришельцы не походили даже отдаленно.

Но еще сильнее, чем удивление, Мастера Огня охватила резкая неприязнь к пришельцам. Откуда бы ни взялись эти люди, пожаловавшие к порогу Храма, с чем бы ни явились — в первую очередь они были здесь чужаками. Врагами и осквернителями, остановить которых Клод считал непременным своим долгом.

— Эй, вы! Ни шагу дальше! — выкрикнул заклинатель, выходя из своего укрытия навстречу всадникам.

На его выставленной ладони затрепетал сотворенный чарами огонек — пусть пока небольшой, однако способный, если потребуется, вырасти за миг. А главное: пуще всяких слов говоривший пришельцам, кто перед ними.

— Человек? Еще один живой человек? — удивленно воскликнул один из чужаков — в отличие от остальных, совсем не похожий на воина. Да и на жителя этих земель тоже, будучи не по-здешнему смуглым и кучерявым.

Его оттеснил, выступая вперед, светловолосый мужчина с узким волевым лицом; в отряде, он, по-видимому, и считался за главного.

— Мы — Королевская Гвардия! — заявил светловолосый резким как команда голосом, — требуем пропустить нас…

— …во исполнение воли мертвого короля, — с мрачной усмешкой докончил за него Клод, — хотя какая разница — мертвый он или живой? Храм не присягал на верность его величеству, так что ловить вам здесь нечего. Убирайтесь.

Отчасти сказанное было правдой: Храм Стихий действительно не признавал ничье подданство, поскольку был старше королевства на несколько веков. Община заклинателей жила в Лесном Краю по собственным законам, не платила ни грошика дани… и за то в конце концов и поплатилась. Ибо на защиту, хоть короля, хоть местных баронов надеяться она тоже была не вправе.

С другой стороны, сам Клод, общину покинувший, до недавнего времени все же считался подданным. Причем даже с приставкой «верно», после награждения его графиней Фридой. И потому, в голове чародея, не ко времени вспомнившей об этом, зародились сомнения в верности своих действий — уже свершенных… да и возможных тоже. А также в собственных шансах противостоять отряду королевских гвардейцев.

В том же, что перед ним не кто иной как посланцы Кронхейма, Мастер Огня успел убедиться хотя бы по знакам отличия на щитах и доспехах всадников. Например, по гербовому орлу ныне пресекшейся династии: по черному силуэту орла, вставшего на дыбы, и увенчанного трехзубой короной.

Чародей понимал: достаточно узколицему командиру отдать приказ, и гвардейцы, не раздумывая, ринуться в бой — с ним, Клодом Мастером Огня. И никакое прирученное пламя их не напугает. Впрочем, и сам заклинатель не помышлял в таком случае ни об отступлении, ни о бегстве, ни, тем паче, о просьбах о пощаде.

Положение спас, внезапно вмешавшись, пеший бродяга.

— Так мы бы и рады убраться, — молвил он, виновато улыбаясь, — да только не можем. Я ж здесь не по своей воле: призрак меня пригнал… ну а эти — со мной…

— Призрак? — еще более нахмурившись, переспросил Клод, — так и меня — призрак. Ледяной Девой ее зовут… за то что холодом от нее веет. И ветер холодный насылает.

— Оно и неудивительно, — бродяга охотно поддержал этот разговор, — при жизни-то она тоже чародейкой была… вроде тебя, только с ветрами дело имела. Вот потому так и воплотилась: холод смерти рука об руку с любимой стихией. Опять же Мор наверняка… поспособствовал.

— Если эта Дева воплотилась в стихии, — с умным видом изрек курчавый иноземец, — значит, скорее, она не призрак… то есть, не душа, не обретшая покоя, а элементаль. Хотя одно другому…

— Да по мне хоть демон с тремя ушами! — рявкнул, перебивая, узколицый командир; так оцарапало его слух диковинное словечко, — это… как там тебя… Фаррелл! Мы не за этим сюда пришли. Обещал объяснить что к чему — так объясняй.

— Что ж, — бродяга кивнул, — похоже, вот именно сейчас — да. Самое что ни на есть время для объяснений.

 

7

Все дело было в Двэйне Бестелесном — тоже призраке, а точнее, бесплотном предводителе культа Тлетворного. К коему, кстати, не так давно принадлежал и сам бродяга по имени Фаррелл. Именно Двэйну принадлежала идея с Темным Мором; Фаррелл же с энтузиазмом принял участие в ее воплощении. Потому как надеялся с помощью Мора изгнать войско Оттара из Лесного Края.

«Нечего сказать, хороший план, — хмыкнул на то Аксель Рейн, — назло соседу дом спалить. О чем ты думал, когда соглашался?»

«А много ли надумаешь, когда родную землю топчут враги?» — вопросил Фаррелл, и командиру Гвардии волей-неволей пришлось нишкнуть. Вспомнить, что и сам был хорош: от того же Оттара пробовал избавиться руками наемных убийц. Иначе говоря, жестоких подонков, не признающих ничьих законов, кроме собственных понятий о честности.

С другой стороны, Фарреллу в конечном счете пришлось и пожалеть о той затее… а другим адептам — и того больше. Слишком поздно все они поняли, что двигало их предводителем вовсе не стремление защитить Лесной Край. Куда там! Подобные желания, столь естественные для живого человека (хоть и демонопоклонника), оказались столь же чужды Двэйну… как и все остальные.

Правда состояла в том, что почти за век добровольного бестелесного бессмертия предводитель культа затаил ненависть ко всему живому. Ненависть, зависть — и, что вполне ожидаемо, стремление поквитаться. Именно ненависть, неприятие любой жизни… а также одиночество заставили Двэйна вызвать распроклятый Мор.

Разумеется, Храм Тлена прибегал к нему не впервой, так что для адептов было заранее припасено снадобье, на всю жизнь избавлявшее их от опасности заразиться.

«Так это ж потрясающе! — воскликнул алхимик Деменций, — заполучив хотя бы пару порций, я мог бы воспроизвести его! И тогда — ни Мор не будет страшен, ни упыри!»

«Отчего бы нет, — согласился Фаррелл, пожав плечами, — если нет больше культа, то нечего ему и скрывать»

Аксель Рейн тоже в том момент подумал об упырях. О том, что с ними в таком случае мог управиться хотя бы Стальной Полк, принявший снадобье адептов Тлена. Хватило бы одной луны… самое большее двух, чтобы полностью очистить Лесной Край. Чтобы снова сделать его годным для людского житья, а заодно обезопасить границы Ульвенфеста и Закатного Берега.

Только вот мечты эти так и грозили остаться мечтами — ибо Двэйн не подпускал к запасам снадобья никого. Даже собратьев по вере… и особенно собратьев по вере. Когда Мор выплеснулся за стены Вальденрота, а адепты ринулись в Храм Тлена за спасением, они не нашли в нем ничего, кроме смерти. Предводитель культа расправился с каждым из них, просто выпив жизнь. Проглотил, растворил в себе их воспоминания, все радости и горести; сделав оные частью своей, потемневшей от злобы, души.

Ну а Фаррелл выжил лишь потому, что заранее прихватил свою порцию снадобья — задолго до Мора и даже до вторжения северян. Отбиваясь от упырей и ночуя где придется, последний из живых обитателей Края пробирался к границе. Надеялся покинуть обезлюдившую землю, перебравшись хотя бы в Ульвенфест.

«Но Ледяная Дева помешала тебе», — не то спросил, не то уточнил Клод. И Фаррелл согласился… напомнив, правда, что у Девы при жизни было нормальное человеческое имя. Звали ее Шейлой — и этой девушке, кстати сказать, бывший адепт и следопыт был обязан если не жизнью своей, то уж точно свободой.

А вот почему она до сих пор бродит по свету, Фаррелл ни понять, ни объяснить толком не мог. Как и то, для чего ей понадобился он сам — некогда вызволенный Заклинательницей Ветров узник Ильмерана. Оставалось предполагать: Фаррелл, например, давно заподозрил за своей спасительницей жажду мщенья. Едва ли Шейла отказалась бы отомстить виновнику бедствий Лесного Края и ее самой; одному из виновников — пусть не Оттару, так хотя бы Двэйну. Последнего, конечно, не взять никаким оружием… однако можно было окончательно спровадить в мир иной ритуалом развоплощения.

Для его проведения требовалось тринадцать человек — священная цифра приверженцев темных культов. То есть десятка гвардейцев, их капитана и алхимика-азаранца должно было хватить… правда, разумеется, при участии и под руководством Фаррелла. Без него ни Аксель Рейн, ни его люди просто бы не справились, ибо не знали этого ритуала.

«А на этих… элементалей ритуал развоплощения действует?» — спросил вдруг Клод.

«На любую бестелесную сущность», — отвечал Фаррелл… неожиданно поняв, чего еще могла пожелать покойная Заклинательница Ветров. И для чего ей понадобился Мастер Огня — тоже. Понял и сам Клод: он давно предполагал, что между заклинателями стихий существует некая духовная связь, обычным людям недоступная. Благодаря оной, Шейла и смогла обратиться к собрату из Гаэта, дабы сообщить о своих посмертных страданиях.

Похоже, именно в этом и состоял весь смысл снов, многие ночи донимавших Мастера Огня. А также цель всей его миссии в Лесном Краю. Миссии куда более скромной, чем сперва показалось Клоду, но оттого не менее нужной. Хоть и не возрождение общины… ну да всему свое время. А пока же участникам встречи у Храма Стихий предстояло развоплотить двух беспокойных духов. Начать решили с Двэйна Бестелесного, для чего отправились уже к другому храму — обители культа Тлена. Дорога заняла остаток дня, а также большую часть дня следующего: почти до самого вечера.

Поляна, на которой располагался Храм Тлена, теперь выглядела на фоне леса проплешиной… или, если угодно, рваной раной. На десятки шагов вокруг не росла и не зеленела, давно засохнув, трава, а вместо живых деревьев из земли торчали их оголенные уродливые остовы.

Подойдя к двери с черепушкой, Фаррелл привычно назвал пароль — после чего прошел со своими спутниками в прохладную темноту Храма. Навстречу незабвенному запаху, выносить который последним с непривычки оказалось почти мучительно.

Акселя Рейна, гвардейцев и алхимика Деменция Фаррелл выстроил вдоль стен одного из ритуальных залов, вокруг угловатой фигуры, украшавшей каменный пол. Формой фигура напоминала звезду с множеством концов и считалась такой же неотъемлемой любого темного культа, как плавники — частью рыбы. Клод в ритуале не участвовал, считая оный для себя изменой стезе заклинателя стихий. И, тем не менее, остался присутствовать; «прикрывать тылы» — даром что сам не понимал, от кого.

Слегка колебался и Деменций, исповедовавший культ Избавителя.

— Вот уж не думал, что придется участвовать в языческом ритуале, — посетовал он, осматриваясь и косясь на рельефные изображения Тлетворного на стенах.

— Привыкайте, — не удержался от ерничанья Аксель Рейн, — коли хотите жить в свободной стране — во многом придется участвовать. Не отвертитесь.

А про себя добавил: «я ж ведь и сам когда-то помыслить не мог, что с демонопоклонниками окажусь в одном строю… а вот, как видишь, оказался. Да еще второй раз!»

Сложного в ритуале ничего не было: требовалось лишь тринадцать по тринадцать раз произнести одну и ту же фразу — бессмысленную на слух, а звучащую, как могло показаться, с угрозой. Заучить ее было трудно… да и не было в том нужды. Доставало лишь повторять за опытным участником: так называемым Старшим, а в данном случае Фарреллом.

Но прежде следовало заманить на ритуальную фигуру Двэйна — и миссию эту последний из адептов не мог доверить никому, кроме себя. Предводителя культа он встретил в храмовом коридоре: по собственному обыкновению явился Бестелесный неожиданно, выйдя навстречу человеку словно бы из стены.

— Как я рад видеть тебя, дитя! — прошелестел он, приближаясь к Фарреллу, — похоже, одиночество гнетет тебя. Неужели ты решил присоединиться… к своим братьям по вере?

И Двэйн простер к адепту свои уродливые тонкие руки.

— О, да! — молвил Фаррелл, ничуть не дрогнув, — мне действительно надоело быть одному: без культа, без братьев, без Темного Владыки. Но я не хочу завершить свой путь в мире живых прямо здесь — в простом коридоре. Думаю, для этого больше подойдет ритуальный зал… именно там я готов принести свою главную жертву.

И, не дожидаясь ответа, он решительно зашагал к залу, где его ждали Деменций, Клод и гвардейцы.

— Что ж, последнее желание адепта — закон, — почти довольно протянул Двэйн, устремляясь следом.

Ненависть… а также само бесплотное одинокое существование не пошли ему на пользу — и особенно в части ума. Двэйн и подумать не мог ни о каком ритуале развоплощения, не говоря уж о возможности найти для него участников. Так что люди, заполнившие ритуальный зал, явились для предводителя культа совершенной неожиданностью. Но еще больше Двэйн удивился, когда услышал и узнал ритуальную фразу… а еще заметил, что верный адепт тоже произносит ее.

В ужасе, недоступном для смертных, Двэйн Бестелесный заметался по залу, шипя, словно взбесившаяся гадюка. Все быстрее участники ритуала произносили роковую для него фразу — и все сильней та хлестала предводителя культа и терзала его изнутри. Наконец, когда число повторов перевалило за сотню, Двэйн решился на последний, отчаянный шаг. Он попытался разорвать круг… ринувшись прямо на одного из его участников.

На капитана Акселя Рейна.

В мгновение того броска командир Гвардии успел многое. Успел встретиться с уродливой человекоподобной тенью лицом к лицу. Успел схватиться за бесполезный теперь меч; успел заметить, как Клод сотворяет не менее бесполезные чары. И про оговорку вёльвы насчет бед и судьбы не преминул вспомнить. Но главное: Рейну в последнее мгновение удалось-таки отпрянуть в сторону… и, тем самым, сохранить себе жизнь.

Едва капитан перевел дух, как прямо из стены, в полумрак зала ворвалась еще одна призрачная фигура, в отличие от Двэйна сиявшая холодным бледным светом. Вылетев навстречу Бестелесному, она словно вцепилась в предводителя культа — и вихрем закружилась с ним по всему залу. Под этот стремительный и смертельный танец двух призраков Аксель Рейн возвратился в круг. И не покидал его до самого завершения ритуала.

…зал наполнился звоном и шумом; целый океан звуков буквально затопил его. Множество голосов одновременно звучали то смехом, то плачем, то обрывками фраз. Их сменяли бранные вопли и вздохи печали, радостные возгласы и нечленораздельные пьяные выкрики. Все это было частичками жизней адептов Тлена — жизней, которых Двэйн Бестелесный обманом лишил их. И теперь пришла пора ему расстаться со своей невидимой сокровищницей.

Аксель Рейн слушал этот нестройный и невидимый хор, испытывая какое-то необычное для себя умиротворение. И подумал, что судьба на самом деле — не такая уж и плохая штука… покуда позволяет себя изменить.

22 октября 2012 — 23 февраля 2013 г.