I. ОПЕРАТИВНЫЕ ВЫВОДЫ

Прошла неделя. Две бригады – одна в Варне, другая в Софии – безуспешно вели круглосуточное наблюдение за шофером такси Пешо и наладчиком аппаратуры Петровым. Дело это было трудоемкое, хлопотное, да и казне влетало в копеечку, так что в конце концов терпение у начальства иссякло, и генералу Маркову задали вполне резонный вопрос: есть ли вообще нужда в слежке?

Поэтому однажды утром Марков собрал у себя в кабинете всех, кто был причастен к раскрытию бриллиантовой аферы, и начал убедительно развивать тезис, что черный чемодан был пуст.

– Прежде всего: кто привез чемодан в Болгарию? – рассуждал генерал. – Какой-то гангстер. На первоначальном этапе расследования, имея дело только с их шифрограммами, мы не без основания заподозрили нечто другое. В нас сработал инстинкт контрразведчиков. И по инерции мы ему доверились. А случай-то, может быть, из простейших. Допустим, некий Икс, невозвращенец, болгарин, приятель или родственник товарища Петрова, регулярно посылает ему черные чемоданы с обыкновенными вещичками: костюмы и рубашки, немного ношенные, магнитофон, духи для Евы… Случайно он знакомится с Морти, узнает, что тот собирается в Болгарию. Правда, не в Софию, а в Варну, но там обитает другой его знакомый, шофер Пешо, и он пишет шоферу письмо с необходимыми инструкциями. Дальнейшее вам известно. Узловой момент: почему они молчали в такси? Во-первых, Пешо не знает английского. Во-вторых, Морти мог ему показать листок бумаги с необходимым болгарским текстом. В Софии, не теряя времени, шофер преспокойно оставляет чемодан в указанной ячейке камеры хранения и возвращается в Варну. Петров забирает чемодан, костюмы и рубашки вешает в гардероб, а магнитофон заводит в свободное время. Мы же все наблюдаем, наблюдаем, анализируем, следим… Сколько недель или месяцев мы собираемся вести слежку? Зачем? Во имя чего? Вопросы нашего начальства вполне закономерны. Не пора ли пригласить сюда и Пешо, и Петрова для сердечной беседы? Уверен, эта «мистерия» на наших глазах обернется заурядным бытовым фарсом… Попрошу высказываться.

Этот хитрый трюк с отстаиванием идеи, в истинности которой генерал и сам основательно сомневался, был слишком хорошо знаком Ковачеву. И он решил не клевать на приманку. Петев и Дейнов, глядя на непосредственного начальника, тоже решили пока что помолчать. Однако Консулов, не знавший характера Маркова, страшно разволновался. Ему казалось невероятным, чтобы генерал поверил вдруг в невинность Пешо и Петрова, и капитан кинулся гасить пожар:

– Но как же мы, товарищи, собираемся объяснять подмену чемоданов? – начал он. – Версия о добром дяде-невозвращенце выглядела бы правдоподобной лишь при одном условии: если бы Маклоренс послал аналогичную открытку Петрову в Софию и тот лично забрал бы свой чемодан. Берет полный – возвращает пустой. Хотя, как известно, в Америку пустые чемоданы не возят.

– Почему пустой? В нем могли быть подарки для доброго дяди, – неожиданно сказал Ковачев, включаясь в игру на стороне генерала.

– Вы прекрасно осведомлены, товарищ полковник, что чемодан, который вернул Пешо, был пустой.

– Или он стал пустым к тому времени, когда мы смогли его осмотреть!

– В нем был один рапан. Вроде квитанции, условного знака о том, что посылка получена.

– Или рапан случайно был оставлен там Морти.

– А как объяснить, что Петров не пошел на контакт с Пешо? Ведь они были на вокзале почти в одно и то же время…

– Петров мог не планировать эту встречу, предполагая где-то задержаться утром, но внезапно, допустим, освободился, – продолжал спорить Ковачев, а генерал лишь усмехался самодовольно.

– Сам факт, что таксист поехал специально в Софию, чтобы оставить чемодан на вокзале, не получив за это ни гроша от Петрова, уже настораживает. Это не похоже на обыкновенную дружескую услугу… Более того, они, сдается мне, даже не знакомы.

Консулов мгновенно оценил, что переходит на слабую позицию, основанную на «бытовых» аргументах. К тому же он заметил, что его разыгрывают. Обычно он вскипал, если кто-то относился к его идеям или, упаси боже, к его личности со снисходительной иронией. И потому он незамедлительно ринулся в наступление:

– То обстоятельство, что Петров знал и номер ячейки, и шифр, красноречиво указывает на сговор между ними. Однако они не встретились. Причина? Таксист не должен был знать, кому везет чемодан. Для кого он предназначен?.. На мой взгляд, мы имеем дело с западной агентурой. Что ж тут необычного, если через десять дней после хитрой передачи чемодана ничего нового не проклюнулось. Или мы ничего не заметили. С каких это пор повелось, чтобы шпионы показывали рога через день-другой? Случай предельно ясен: нельзя ни прекращать наблюдения, ни тем более вызывать кого бы то ни было на допрос. А если кое-кто спешит поставить точку и отрапортовать, то я могу лишь сожалеть…

Последняя фраза прозвучала неприкрыто дерзко, да и Консулов после нее сразу прикусил язык, но генерал, будто и не расслышав дерзости, повернулся к Петеву и Дейнову и добродушно спросил:

– А ваше мнение, товарищи?

– Благодаря счастливой случайности мы, возможно, выйдем на иностранного агента. Самое важное сейчас – узнать содержимое чемодана и посмотреть на Петрова со всех сторон.

– Я согласен с товарищем майором, – коротко сказал Дейнов.

– Ну, полковник Ковачев, – усмехнулся генерал, – счет три—два, мы с вами в меньшинстве, пора сдаваться, а? – Немного помолчав, он перешел на серьезный тон: – Соглашаясь с доводами большинства, прошу понять, что все-таки дальше так продолжаться не может. Да, не исключено, что Петров еще сегодня предпримет нечто такое, что поможет его разоблачить. Если он спокоен. Но если нет, если он затаится на месяцы? Кому из нас или из начальства не надоест бесконечно долгое наблюдение? А все возрастающий риск, что слежка будет замечена? Однако до сих пор у нас нет в руках нити, чтобы распутать весь клубок. Настало время всерьез обмозговать ситуацию. Я бы выразился так: из пассивной позиции наблюдателей перейти в атаку.

– Задержать – и на обстоятельный допрос, – встрепенулся Дейнов. – И пусть сами объясняют и свое поведение, и все эти загадочные обстоятельства.

– Эта мысль и меня соблазняла, – ответил ему генерал. – Может быть, она не такая и бесплодная. Предположим, они проговорятся, саморазоблачатся, суд докажет их вину. Но достаточно ли этого? Или вы допускаете, товарищ Дейнов, что Петров всего лишь кустарь-одиночка, а таксист – единственный его помощник? Будь оно даже так, мы все равно не имеем права утешиться столь маловероятной гипотезой. Во всяком случае, пока она не доказана.

– Но должен же Петров распорядиться содержимым чемодана? – сказал Ковачев. – Не будет же пылиться в доме то, что ему послано. Значит, он вот-вот что-то предпримет.

– Кто знает, кто знает… – Генерал в задумчивости потер подбородок. – Там может быть радиостанция. Или деньги. Да мало ли что еще… Вы правы, товарищи, легких путей нет. Но нет и крепости без тайного хода. И поэтому мы поступим так. Пусть каждый подумает и скажет, нет ли чего-либо необыкновенного в этом деле. Какая-нибудь мелочь, деталь, странное обстоятельство – все что угодно, чтобы ухватить кончик нити…

– У меня из головы не выходит фокус с камерой хранения, – набрался храбрости Дейнов. – Как он узнал ячейку и шифр?..

– Вы меня не поняли, Дейнов, – прервал его генерал. – Это не мелочь, не деталь. Это продумано, это самый главный козырь в игре, тут они неуязвимы. Ищите незаметное, такое, что ушло от контроля.

– На меня произвело впечатление, что Петров – как бы это выразиться поточней? – идеален, – сказал Ковачев. – Все его хвалят, все его уважают, все любят. Отличный работник, безупречный сосед. Не кажется вам немного подозрительным такой идеальный гражданин?

– Подозревать человека, потому что он безупречен? – засмеялся Марков. – По этой давно уже забытой логике вы и меня в чем угодно заподозрите, поскольку и я немного «идеален»!

– Вы не идеальны, товарищ генерал, это подтвердят все ваши подчиненные. Когда вы на них голос повышаете – в соседних кабинетах слышно.

– Иногда хочется не только голос повысить, но и рукоприкладством заняться, – сказал генерал. – Я-то думал, вы по части курева меня прижмете. Честно скажу: хочется бросить, но не могу… Да, как видите, есть возможность догнать этого идеального Петрова. А кстати: неужели он не курит?

– Не курит, не пьет, с женщинами не якшается, в карты не играет, – отчеканил Консулов.

– Может, вы хоть что-нибудь интересное за ним приметили? – спросил генерал. – Дольше всех возитесь с ним вы.

– Приметил! Целых два обстоятельства.

– Что ж молчали?

– Да знаете, такими они показались мне незначительными… Скорее всего, случайности, хотя и настораживающие. Первая: его дом ни на секунду не остается пустым, там всегда или Петров, или его жена, или они вместе. Пока он на работе, жена даже во двор не выйдет. Хотя это самое удобное время для покупок. Дождется возвращения мужа и лишь тогда идет по своим делам. Сознаюсь, я обдумывал греховную возможность проникнуть в дом и потрясти чемоданчик. Но это исключено. По этому поводу и набрел на первую случайность.

– И никаких исключений?

– Никаких! Правило у них железное: в доме должен кто-то быть.

– Это интересно, – сказал Ковачев. – Стало быть, жена Петрова тоже в игре и соблюдает все правила.

– А второе обстоятельство? – спросил Марков.

– Другое – совсем уж странное, – продолжал Консулов. – Внимательно читая донесения наблюдателей (а читал я их многократно, все искал какую-нибудь зацепку), я подметил, что несколько раз Петров пользовался телефоном-автоматом на углу бульвара Евлоги Георгиева, возле остановки автобуса, которым он едет на работу. Но у Петрова и дома есть телефон, и в цехе, и в канцелярии, где оформляют заказы. Первый раз он позвонил спустя три минуты после выхода из дома. Я решил, что он что-то забыл сказать своей любимой Еве. Но он звонил не ей. Вечером того же дня, сойдя с автобуса, он опять воспользовался автоматом. Я подумал: а вдруг испортился домашний телефон? Проверил. Нет, исправен! Так повторялось несколько раз. Что это за ритуал – вести краткие разговоры до или после работы, явно предпочитая общественный телефон личному? И чем иным можно объяснить этот ритуал, кроме страха, что домашний телефон можно прослушать, а уличный – нет?

– Да, это идея! – сказал Марков. – Представляете, какой она может оказаться плодоносной? И отчего вы раньше не сигнализировали? Ведь мы упустили несколько его разговоров!

– О чем сигнализировать? Что он звонит по автомату недалеко от своего дома? С кем такое не случается?

– Автомат всегда один и тот же?

– Судя по донесениям, да.

– Так, так… – Марков потер руки. – Значит, господин Петров полагает, что если домашний его телефон прослушивается, то из будки телефона-автомата он может говорить с кем угодно и о чем угодно? Браво, идеалист Петров.

– Прикажете взять разрешение на прослушивание этого автомата? – спросил майор.

– Весь день слушать не надо. Но в тот момент, когда им воспользуется Петров, по радиосигналу наблюдателей и мы подключимся. Упустить такую возможность было бы грешно. Какой шанс! Какой шанс!..

 

II. АВТОМАТ 70-69

17 августа, воскресенье. После полудня

Марков лежал в больнице, в генеральской палате. Поскольку его никто не навещал (родители умерли, своей семьи он не создал, а братья и сестры жили в Казанлыке), послеобеденные часы он проводил в одиночестве.

У Маркова был приступ застарелой почечной болезни. Случались недели, как он выражался, «перемирия», некоего равновесия между болезнью и организмом, но время от времени боль набрасывалась, точно лютый зверь, и тогда этот огромный бесстрашный мужчина, кусая до крови губы, скреб ногтями стену возле кровати.

Очередной камешек повернулся у него в почке, когда началось наблюдение за уличным телефоном-автоматом № 70–69. Приступ свалил генерала рано утром в кабинете, и несколько дней боль была настолько острой, что лишь огромные дозы атропина и папаверина облегчали генеральские муки. Затем, когда состояние больного улучшилось, врачи разрешили посещения…

Когда дошла очередь до последних служебных новостей, генерал прежде всего поинтересовался, как дела с Петровым. Вместо ответа Ковачев достал из сумки диктофон и протянул его начальнику.

– Это наш общий подарок, товарищ генерал, по случаю вашего выздоровления. Нет, не диктофон – кассета.

– Уж не записи ли моей любимой Лили Ивановой?

– Кое-что еще более трогательное. Записи телефонных бесед товарища Петрова по автомату номер 70–69, снабженные информационными справками и нашими комментариями к оным. Идея, как и сценарий этой радиопьесы, принадлежит капитану Консулову. Он и ведущий. А исполнители – все мы, ваши подчиненные.

– Радиопьеса ради одного меня? – спросил явно польщенный Марков.

– Я-то думал заявиться к вам с папкой под мышкой. А Консулов говорит: генералу, дескать, пока что читать нельзя. Да и зачем читать, когда у нас на пленке живые голоса? Так и родилась радиопьеса. Слушайте на здоровье…

– Суббота, девятого августа, тринадцать часов сорок восемь минут, – услышал Марков отчетливый голос Консулова. После краткой паузы что-то щелкнуло (явно автомат включился), и другой голос сказал:

– Можно попросить товарища Пипеву?

– Одну минуту, – ответил звонкий девичий голосок. – Мам, тебя!

Последовала пауза.

– Жанет Пипева у телефона, – зазвучал низкий властный голос.

– Вас беспокоит Христакиев. Брат Кынчевой.

– Минутку.

Послышался скрип закрываемой двери и продолжение:

– Я закрыла дверь Гинки… Что нового?

– Глаубер может уезжать, – торопливо докладывал мужчина. – Сделка не состоится. Аппаратуру все-таки доставим из Союза. Так решил замминистра… Максимальная цена, которую мы предложим Монтанелли, составляет сорок семь долларов пятьдесят центов за штуку… Вурм может с наших три шкуры содрать, тут большой прорыв – без запчастей, которые он предлагает, через месяц с небольшим завод в Разграде остановится. Мы готовы дорого заплатить… А насчет переговоров со Свенсоном все оказалось блефом. На сегодня хватит.

– Благодарю, – сказала женщина. – И снова повторяю: никаких встреч, никаких личных контактов ни по какому поводу. На ваш счет будет переведено еще пятьсот долларов. В чем-нибудь нуждаетесь?

– Пока нет.

– Тогда – до очередного звонка. И снова голос Консулова:

– Справка. Справка. Жанет Минчева Пипева, тридцать восемь лет, разведена, проживает по улице Световой, дом номер семнадцать, третий этаж. Домашний телефон: сорок девять – восемнадцать – пятьдесят три, спаренный. Работает экономистом в «София-импорте», закончила факультет немецкой филологии в Софийском университете. Живет с дочерью, ученицей десятого класса.

– Товарищ генерал, – начал Ковачев свою роль в радиопьесе, – человек, который представился Христакиевым, разумеется, Петров. Дальше вы услышите – он постоянно меняет фамилию, хотя и в определенных фонетических границах. Немаловажен и размен информации: «Брат Кынчевой» – «Деверь Гинки». При каждом разговоре эти условные вопросы и ответы повторяются, как обмен позывными при радиосвязи. И, как вам потом станет ясно, отсутствие ожидаемого пароля – это сигнал, что разговор не состоится. Теперь продолжим…

– Воскресенье, десятого августа, тринадцать часов сорок семь минут, – объявил Консулов.

– Зара, ты?

– Я. Кто спрашивает?

– Христодоров, туз пик!

– Десятка треф. Слушаю вас.

– Сначала я вас послушаю.

– Мы познакомились. Состоялся первый сеанс. Ничего особенного. В азарт вошел, но он все еще полный профан. В любое время могу его проглотить, а пуговицы выплюнуть.

– Пока это не нужно. Оставим на потом. Переходите на валюту. Но разменивайте не ниже один к трем! И только когда он будет в выигрыше. Ухлопайте на него до пятисот долларов, они будут вам высланы незамедлительно. На сегодня все.

– Понятно. Конец?

– Конец. Позвоню на следующей неделе.

– Справка. Справка, – снова зазвучал голос Консулова. – Васил Бижев Заралиев, известный в определенной среде по кличке Зара, шестидесяти двух лет, живет на улице Революционеров, номер двенадцать, домашний телефон: двадцать семь – восемнадцать – сорок два, пенсионер, бывший бухгалтер «Продэкспорта», в молодости унаследовал мельницу, однако все наследство спустил в карты, чтобы ничего не оставлять народной власти. К сожалению, нет достаточных данных, чтобы установить лицо, о котором шла речь в разговоре.

– Комментарий. По всей вероятности, Зара получил задание втянуть кого-то в свои карточные аферы, но не обобрать, а для начала подманить долларами, чтобы у новичка только коготок увяз. Очевидно, после этого «птичка» должна оказаться в сетях Петрова. Неясно, как Петров даст Заре необходимые пятьсот долларов. Слово «высланы» наводит на мысль, что деньги не будут переданы из рук в руки. Но каким образом? Денежным переводом доллары не посылают, остается рискнуть – послать их в письме, в заказном. Необходимые меры на сей счет с нашей стороны приняты.

– Понедельник, одиннадцатого августа, семь часов тридцать пять минут.

– Да-а-а-а, кто это? – спросил сонный женский голос.

– Можно попросить товарища Ерменкова?

– Асен, тебя спрашивают…

– Да, слушаю.

– Христев вас беспокоит так рано. Это ваше объявление в «Вечерних новостях» насчет потерянной собаки?

– Нет, у нас только кошка.

– Получили искомую сумму?

– Да, благодарю.

– Через несколько дней пошлю вам столько же. До конца недели прибудет Блюменталь. Он предложит вам весьма выгодную сделку, которую надо реализовать. Непременно. С фирмой «Хелиге» можете больше не церемониться, продемонстрируйте им ваше нерасположение. Будьте твердым и принципиальным. От подарков отказывайтесь, мелкие передавайте в профком, соблюдайте инструкцию буквально. Вам ясно? Теперь слушаю вас.

– Бруно Шмидт должен проявить больше гибкости и отступить. А то меня упрекают в крайнем максимализме.

– Пусть это будет вашим недостатком. Шмидт поступил правильно. Конец.

– Конец…

– Справка. Справка. Асен Пенков Ерменков, улица Найдена Григорова, дом пять, домашний телефон: тридцать пять – тридцать восемь – шестьдесят один. По образованию юрист, заведует сектором в «Приборимпексе».

– Как говорится, комментарии излишни. Объект наблюдается всесторонне, – заключил голос Ковачева. – Проверкой установлено, что Ерменковы не давали объявления о потерянной собаке. Это пароль.

И снова голос Консулова.

– Вторник, двенадцатого августа, семнадцать часов тридцать восемь минут.

– «Промышленность», – сказал некто.

– Это говорит ваш сотрудник Христофоров. Можно позвать товарища Атанасова?

– Это редакция, товарищ, у нас такого сотрудника нет, – ответил сердитый мужской голос, и трубку положили.

– Справка. Справка. Это телефон еженедельника «Промышленность». Петров набрал его правильно, очевидно, он попал на нужного ему человека, но разговор не состоялся. Наверное, в комнате еще кто-то был, неудобно было говорить. Это подтверждается следующей записью, сделанной двадцатью минутами позже.

– Вторник, двенадцатого августа, семнадцать часов пятьдесят восемь минут.

– «Промышленность», – раздался тот же голос.

– Это говорит ваш сотрудник Христофоров. Можно позвать товарища Атанасова?

– Атанасов у телефона.

– Что скажете об эссе, которое я вам принес?

– Это никакое не эссе. Обыкновенная корреспонденция.

– Интересуются новым заводом, который строится близ села Павелско в Родопах. Плановый пуск и все остальное о нем, необходимое сырье и его обеспечение, комплектация оборудования, подробная характеристика продукции и особенно вторичной, редких металлов. Я подчеркиваю: самое важное – редкие металлы. Что скажете?

– Думаю, если вы позвоните через две недели, я смогу дать ответ.

– Желаю успеха. На этот раз наша благодарность будет гораздо больше, чем раньше. Конец.

– Конец…

– Справка. Справка. Атанас Петров Атанасов, редактор отдела технического развития еженедельника «Промышленность». Служебный телефон: сорок два – пятьдесят один – шестьдесят восемь; домашний: двадцать девять – тридцать четыре – пятьдесят один. Живет на улице Кукеров, дом номер одиннадцать. По образованию инженер-механик, на журналистской работе пять лет. Член партии. Женат, детей нет. Много путешествует по стране, хороший очеркист. Часто бывает за границей – каждый год в нескольких соцстранах и хотя бы раз на Западе. Одним словом, находочка, – не сдержался Консулов, потеряв на миг тон холодного, незаинтересованного комментатора событий.

– Небольшое пояснение, – зазвучал голос Ковачева. – Из всех засеченных агентов наибольшую опасность представляет журналист Атанасов. Как представитель авторитетного издания, пользующегося доверием и уважением у работников нашей промышленности, имеет доступ не только к официальной, открытой экономической и научно-технической информации, но и большей части информации секретной. Кто знает, какого рода откровения выслушивает он, сколько всего он и видит, и фотографирует, сколько знает того, чего вообще не печатают… Думаю, за успешную вербовку журналиста кто-то получил солидную награду.

Таковы факты, товарищ генерал. Желаем вам скорейшего выздоровления и творческого вдохновения – для стоящих перед нами задач…

 

III. РЕШЕНИЕ ГЕНЕРАЛА МАРКОВА

Тот же день

После третьего прослушивания ленты Марков немного успокоился, лег на спину, закрыл глаза, все еще воспроизводя в памяти только что умолкнувшие голоса.

Да, на этот раз повезло. Невероятная удача! Чтобы собрать столько полезной информации, засечь сразу четырех агентов одного резидента, обычно нужны месяцы, годы. А здесь – все вот в этой маленькой кассете… Отчего же мысль о везении не радует? Наоборот, она угнетает. Ибо за успех всегда приходится расплачиваться…

Марков не был склонен рассчитывать ни на удачу, ни на случайности. В жизненной практике такое может иногда произойти. Бывает, ищешь безуспешно преступника по всей стране – и вдруг видишь его покупающим простоквашу в магазине, что рядом с твоим домом. Дни и ночи пытаешься найти предателя, регулярно раскрывающего перед Западом тайны внешней торговли, – и вдруг случайно получаешь информацию, что на имя такого-то директора внесены десять тысяч долларов на его личный счет в одном из банков Лихтенштейна… Да, всякое бывает, но полагаться на случай, на удачу генерал считал преступным легкомыслием. И все-таки сейчас следовало честно признаться перед самим собою, что удача – налицо…

Тридцать пять лет своей жизни посвятил Марков борьбе со шпионами и не без основания полагал, что неплохо знает и характеры, и манеры этого сорта людей. А тут возникло нечто такое, что не вписывалось в традиционный шпионский пейзаж, – фамилия, под которой шпион выступал. Резиденту необходимо связываться с разными агентами, называясь по-разному: такова шпионская практика. Почему же Петров ее нарушил? С Пипевой он – Христакиев, с Зарой – Христодоров, с Ерменковым – Христев, с Атанасом – Христофоров. Все фамилии начинались с корня «христ», и это, разумеется, не случайность, здесь сокрыт глубокий смысл. Но какой? И распространяет ли Петров этот прием на других своих агентов, которые наверняка еще выплывут?

Любопытную, мягко говоря, фигуру представляет собой этот товарищ Петров. За неделю – четыре агента.

Притом как они все ему безоговорочно подчиняются, как четко докладывают о вынюханных секретах, как покорно выслушивают новые задания!.. Как удалось ему завербовать всех этих граждан народной республики, среди которых оказался даже член партии? Той партии, которой он, Крыстю Марков, посвятил всю жизнь. Партии, за идеалы которой погибли его любимая, его друзья… И какой же силой держал Петров в слепом подчинении своих приспешников? Неужели только шелестом купюр?

Теперь, немного успокоившись, Марков начал размышлять, зачем все-таки принес ему Ковачев эту радиопьесу, столь старательно сочиненную коллегами. Неужто лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство начальника? Нет ли в этой любезности еще и скрытого смысла? Дескать, пока ты сладко почиваешь в генеральской палате, Петров действует. Он получает секретные сведения о внешнеторговых сделках – информацию, которая в любой день может уплыть за кордон. Если уже не уплыла… Он дает указание пронюхать все о стратегически важном заводе. Имеют ли они право в данной ситуации дожидаться, пока всплывут новые агенты? Ведь могут пострадать интересы всей страны. Имеет ли он право отлеживаться?..

Каждый день, каждый час приобретал теперь огромное значение. Он, генерал Марков, должен быть на посту, должен сам все решить. Он, а не его подчиненные!

Генерал позвал дежурную сестру и попросил принести обмундирование…

22 августа, пятница

На этот раз Петров нарушил свой традиционный маршрут и другим трамваем поехал на бульвар Витоши. Заглянул в рыбный магазин, кое-что купил, но поехал опять-таки не домой, а в противоположную сторону. Ехал долго, чуть не до конца маршрута, пока трамвай не оказался на улице Революционеров. Здесь Петров буквально заскочил в подъезд старого дома, где обитал Васил Заралиев, и тут же вышел. За считанные секунды он вряд ли успел бы даже убедиться, что Зары нет дома. Ибо Зара тем временем сидел за чашкой кофе в закусочной поблизости и вернулся домой два часа спустя.

Ковачев был убежден, что Петров не только не искал встречи с Зарой, но точно знал, что того нет дома. Видимо, он что-то оставил в почтовом ящике – скорее всего, деньги. Когда на другой день осмотрели почтовый ящик, сразу же увидели, что закрывается он на замок повышенной секретности, импортный, который вполне подошел бы и для сейфа.

25 августа, понедельник

Рано утром Атанасов вместе с молодым фоторепортером Станчо Славовым возвращался из Родоп в Софию. В машине сидели две прихваченные по пути распатланные девицы в синих джинсах и полупрозрачных кофточках. Узнав о возвращении журналиста, генерал вызвал к себе Ковачева, Петева и Консулова.

– Ну вот, товарищи, наш Атанасов переполнен впечатлениями от посещения завода и курорта Пампорово, где задержался на два дня. Скоро он вернется в любимую редакцию, – начал Марков оживленно. – Кто поручится, что вечером ему не позвонят? Где гарантия, что буквально следующей ночью информация не окажется за «железным занавесом»?

Все молчали. Слишком много оставалось нерешенных вопросов. И главный: сколько еще невыявленных петровских агентов?..

– Мы призваны охранять государственные секреты. – Как всегда, первым начал Петев. – Нельзя больше рисковать. Третьим звонком для нас должен стать телефонный разговор резидента с Атанасовым. После этого надо их всех брать – и Петрова, и журналиста, и всю эту шатию-братию…

– И таксиста? – спросил Марков.

– И таксиста.

– И Еву?

– Именно.

– А ее за что?

– За соучастие.

– О, какие мы лютые и кровожадные, – засмеялся генерал. – А я считал вас примером кротости.

– Вы можете шутить, товарищ генерал, но я вполне серьезно.

– А ваше мнение, Ковачев?

– Возможно, я максималист. Но я тоже не оставлял бы Еву на свободе. Кто знает, какие номера она еще отколет…

– Постойте, – перебил его Марков. – Я не спрашиваю о деталях. Убеждены ли вы, что пора бросить карты на стол?

– Как сказал бы товарищ Зара, – добавил дерзко Консулов.

– Зара, говорите? – продолжал в задумчивости генерал. – И с Зарой побеседуем, и со всеми прочими негодяями, обожающими внешнюю торговлю. Значит, позаботимся об ордерах на обыск и на арест. Прекрасно, так тому и быть. Чистая работа, никакого риска. Тогда ровно через час прошу еще раз меня посетить.

Ковачев и Петев уже поднялись, когда Консулов нервно заговорил. Голос его дрожал, казалось, он вот-вот расплачется.

– Да вы, товарищи, серьезно или театральный этюд разыгрываете?

– Что случилось, капитан Консулов? – спросил Марков. – У вас возникла сногсшибательная идея?

– Возникла. Задержать одного Петрова. А сеть его не трогать. Неужели мы упустим этот уникальный шанс? Ведь все мы убеждены, что в их системе нет обратной связи. Он – резидент, но с пассивными агентами. Никто из них не знает, когда он позвонит в следующий раз, какие задачи поставит, кто он такой в действительности, где живет, как выглядит. И соответственно, не узнают они и об аресте. Зачем же брать сразу всю компанию?

– А мы продолжим вместо него его дело, – засмеялся Ковачев.

– Но голос, голос-то его как имитировать? – спросил Петев.

– Скрытые, еще не известные агенты, – сказал Марков. – Допустим, что есть у Петрова и такие. Но как мы их раскроем без него? Кто их знает, кроме него?

– Постойте, постойте, – защищался Консулов. – Есть смысл продолжать с ними игру его голосом хотя бы для дезинформации. Какие могут быть проблемы с имитацией голоса? Снимем фонограмму, сравним с другими, неужели из сотен голосов не найдем подходящего? Да и агенты, я уверен, не так уж и запомнили голос резидента. Много ли он им звонил?.. А если не удастся, что мы теряем? Арестовать их можно всегда, куда денутся. Но если удастся… Представляете, какие откроются возможности?

– Представляю, – ответил Марков. – Но жену все же арестуем. Чтобы не подняла шума. Может, это входит в ее обязанности в их игре.

26 августа, вторник

Петров все же позвонил вечером следующего дня. А возле дома его уже ожидали трое крепких парней, среди которых был и майор Петев. Вскоре прибыл Ковачев с целой группой экспертов и оперативников.

За долгие годы службы полковник присутствовал при многих внезапных арестах – и закоренелых садистов, и заурядных блатных, и согрешивших по легкомыслию, и даже невиновных. Да, к сожалению, и такое подчас случается. Много раз наблюдал он поведение, реакцию задержанных и в момент ареста, и на первых допросах. Он давно знал, что эти реакции не всегда соответствуют естественному правилу, по которому виноватый угрюмо сознает свою вину и молчит, а невинный изумлен, потрясен и протестует против возведенного на него обвинения. Случалось (не так уж редко) и противоположное: закоренелый преступник выглядит этаким невинным ягненком, а человек действительно невиновный – то ли от испуга, то ли от смущения – как угрюмый злодей.

Но реакция этого образцового гражданина и добросовестного наладчика приборов поразила даже Ковачева и всех его видавших виды коллег. Разумеется, прежде чем войти в дом, они предъявили ордер на арест и на обыск. Хозяин реагировал так, как если бы Петев, его любимый и уважаемый кум, привел нескольких подвыпивших приятелей поздравить его с днем рождения. Любезный, улыбающийся, он приветливо пригласил всех в дом и объявил в самых почтительных выражениях, что он всецело к их услугам, что хорошо их понимает, просит не стесняться и со своей стороны готов сделать все от него зависящее, дабы они с успехом выполнили свои служебные обязанности.

Столь же учтиво, хотя и гораздо более сдержанно, держалась его супруга Евлампия, лишь изредка в ее глазах вспыхивала ненависть.

Петров даже не спросил, как водится, чему он обязан таким вниманием к своей скромной персоне. Всем своим поведением он как бы говорил: «Не хочу проявлять излишнее любопытство. Оставляю вам самим убедиться, что вы ошиблись. Когда сочтете возможным, сами скажете, что вас привело в наш дом».

Осмотр всех помещений – жилых комнат, чердака, гаража, сарая в углу двора, всего садика – продолжался несколько часов. Первые, хотя и поверхностные поиски оказались безрезультатными. Правда, Консулов нашел черный чемодан, запихнутый в гардероб. Однако чемодан был пуст.

К десяти часам вечера осмотрели буквально все, но ничего изобличающего не нашли. Неужели у Петрова не было никаких вещей, аппаратов, денег, необходимых для шпионской деятельности? А где содержимое черного чемодана? Невероятно, чтобы Морти и таксист возились с пустым чемоданом! Возможно, резидент скрывает вещественные улики где-то на стороне, у сообщника, а может, у себя на работе? Для начала генерал предпочитал объяснить отсутствие Петрова на работе его внезапной болезнью.

Ковачев распорядился отложить обыск на завтра, решив привлечь сюда научно-технический отдел. Понятых отпустили по домам, все двери опечатали, оставив двух часовых.

Петрова и жену препроводили в отдельные камеры. Негласное наблюдение показало, что Евлампия долго не могла успокоиться и задремала едва лишь перед рассветом. Петров же сразу уснул сном праведника. Или у этого человека были железные нервы, или… Нет, он не был невиновным. Но почему чувствовал себя таковым?..

Обыск продолжился на следующее утро, после того как эксперты привезли свою сложную и разнообразную аппаратуру. Каждую вещь разглядывали поштучно, книги перелистывались страница за страницей, мебель тщательно измеряли в поисках потайных мест. Стены прослушивали ультразвуковыми аппаратами, магнитометры ощупали каждый квадратный дециметр, в ход пошли специальные рентгеноскопы и гамма-детекторы.

Лишь к обеду удалось обнаружить первый тайник – в дымоходе камина. Обследовали другой камин – и там тайник. Место было выбрано достаточно традиционно, и, разумеется, при вчерашнем обыске оба камина осматривали: и газеты жгли – тяга была идеальной, и железную гирю со щеткой – главное орудие трубочистов – пускали в ход, но никаких препятствий не встретилось. Да, тайники располагались в традиционном месте. Но конкретное решение отличалось необычностью и точностью исполнения всех деталей.

В средней части дымохода была устроена параллельная выемка, где хранилось шесть пластмассовых контейнеров. Электромотор этого маленького лифта опускал контейнеры к нижнему отверстию камина, которое было не в комнате, а в подвале, где можно было спокойно открыть дверцу и распоряжаться контейнерами.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Петрова, когда начали подробно записывать в протокол содержимое всех шести контейнеров. Один был заполнен купюрами по двадцать, сто и пятьсот долларов. Второй – болгарскими левами, но он был неполон. Из остальных извлекали приборы – многочисленные, разнообразные и подчас непонятные даже специалистам. То было в буквальном смысле последнее слово в области микропроцессорной электроники – аппараты для шифрования и дешифрования, аппараты, способные «сжать» шифрограмму и «выстрелить» ее за считанные доли секунды. Обнаружили и два радиопередатчика – один коротковолновый, для дальних связей, другой работал только на ультракоротких волнах, так что бессмысленно было подслушивать радиопеленгаторами, когда его задействуют для связи с некой дипломатической миссией в пределах Софии…

 

IV. КТО ТЫ, ГРАЖДАНИН ПЕТРОВ?

28 августа, четверг

Допросы начались на другой день после завершения всех формальностей с обыском. Петров до самого конца так и остался как бы любопытным наблюдателем. Все происходящее в его доме вроде и не касалось хозяина, хотя и было крайне интересно. И только под конец обыска он ввел в свою роль несколько стыдливых ноток деликатного раскаяния.

Первый допрос Ковачев и Консулов проводили вместе. Роли распределили так: Ковачев будет вести официальный допрос, а капитан, удобно расположившись в кожаном кресле возле стола, станет наблюдать за резидентом, вмешиваясь лишь в крайних случаях.

Когда старшина ввел Петрова, тот смиренно застыл в дверях, взглядом уперся в ковер, руки вытянул по швам, точно ему предстояло выслушать смертный приговор. Сел лишь после третьего, резкого приглашения Ковачева, да и то лишь на самый краешек стула.

На формальные вопросы по установлению личности отвечал четко, гораздо подробней, чем требуется для протокола. А когда Ковачев предложил ему рассказать о своей преступной деятельности, он опустил еще ниже голову, прошептав еле слышно: «Виновен!» Казалось, от отчаяния он готов биться головой о стену.

Столь скорое признание вины было, разумеется, обнадеживающим, но явный налет театральности не обещал ничего хорошего.

– Я знаю, слышал, читал в криминальных романах, – спокойно начал Петров, – что в данной ситуации положено обращаться к вам казенным словом «гражданин». И все же прошу вас от всего сердца, позвольте называть вас «товарищи». Поверьте, я искренне чувствую вас товарищами в испытании, которому меня подвергла судьба.

– Хорошо, хорошо, – поспешил его успокоить Ковачев. – Не возражаю. Чем же вы хотели бы поделиться с вашими новыми «товарищами»?

– Я человек чистосердечный. И сам не могу понять, почему ранее не пришел к вам с повинной. Но за ночь я все переосмыслил и понял, что единственный путь для меня – чистосердечное раскаяние.

– Похвальная идея, – уже серьезно сказал полковник. – Приступайте к чистосердечному раскаянию.

– Два месяца тому назад я случайно бродил по Русскому бульвару и возле магазина иностранной литературы познакомился с двумя иностранцами, похожими на супружескую пару. Я искал одну техническую книгу, они – альбом с красотами Рильского монастыря или с болгарскими иконами. Я постарался подобрать им подходящие издания. Они довольно сносно говорили по-болгарски. Когда мы вышли из магазина, я предложил им посидеть в кафе-мороженом при гостинице «Болгария». Говорили мы, как водится, о разных пустяках и условились встретиться на другой день. Встретились. Я предложил осмотреть на моей машине живописные окрестности Софии. Была, помню, суббота, и поездка удалась на славу. Обедали в мотеле «Белые березы». Расплачивались за обед они. По этому пункту я с ними чуть было не рассорился, но в конце концов уступил этим милым людям. Я рассказывал за обедом о Софии, они интересовались, чем я занимаюсь, с кем живу. Уверен, я был первым болгарином, с которым они разговаривали здесь. И я не видел оснований скрывать что-то о себе или о своем образе жизни…

Фатальный разговор состоялся на следующий день, в воскресенье. Ах, если б можно было вычеркнуть из моей жизни это воскресенье! Мы поднялись на Витошу и провели на горе весь день. Обедали в ресторане. Но на этот раз я настоял и платил сам. После обеда жена легла позагорать на солнышке, мы прогуливались поблизости. И тогда ее супруг начал совершенно особенный разговор – о пользе сотрудничества между народами, против ненависти, разъедающей нынче весь мир, и националистической, и расовой, и классовой. Он был убежден, что самые добрые, самые культурные, самые интеллигентные люди, где бы они ни жили, братья и должны служить гуманной идее предотвращения войны, идее мира и взаимопонимания. В общем, он предложил мне оказывать некоторые мелкие услуги одной державе, как он выразился, «дружески настроенной к судьбе многострадального болгарского народа». Великой державе, знаменосцу свободы и демократии во всем мире…

Петров, опустив голову, смиренно смотрел в одну точку, молитвенно сложив стиснутые руки.

– И я, можете ли вы поверить, я, глупец, я, простофиля, я, всю жизнь честно прослуживший моему народу, согласился. Ничтожество! Глупец! Преступник!

– Постойте-постойте! – пресек это самобичевание Ковачев. – Лучше скажите, откуда были эти иностранцы?

– Я не знаю. При начальном знакомстве они пробормотали имена, но я не запомнил, как водится. А друг друга они называли то «дорогой», то «дарлинг». Но давайте вернемся к вопросу, который не дает покоя моей душе. Я согласился не только во имя свободы и демократии. И вовсе не потому, что мне было предложено на выбор ежемесячно по сто долларов или триста левов за те мелкие услуги, которые я им должен был оказывать. Я и без того неплохо зарабатываю, к тому же мы с моей благоверной обходимся без излишеств. Нет, я решился, ибо меня уверили, что в моей услуге нет ничего, упаси боже, противозаконного. Единственное, что от меня просили, – соорудить в доме два тайника. В общем, все то, что вы открыли. Мне объяснили, где и как я должен их сделать. В тайники я должен был загрузить контейнеры с вещами, которые мне пришлют. И по особому указанию передать эти вещи лицам, которые явятся с паролем.

– Каков пароль?

– Мне сказали, что при необходимости сообщат его по телефону. Но позвольте мне продолжить исповедь. Мои знакомые отбыли в понедельник. Прошло пятнадцать дней – последние спокойные дни в моей жизни. И вот однажды голос с иностранным акцентом сообщил мне по телефону, что надо немедленно приехать на вокзал и из ячейки А-34 в камере хранения забрать черный чемодан. Шифр я помню – 1681. Что я и сделал. В чемодане были все необходимые приспособления и подробные указания для монтажа тайников. Там же, в чемодане, я обнаружил и деньги, что описаны в протоколе, и всю эту непонятную аппаратуру. В записке, которую я немедленно уничтожил, говорилось, что я должен взять себе тысячу левов – аванс за три месяца – и сто левов – в покрытие расходов на монтаж тайников. Что я и сделал. С тех пор никто мне не звонил и не появлялся. А доллары я даже в руки не брал… И последнее. Уверяю вас, моя жена тут ни при чем. Она ничего не знает, ничего!

– Очень интересно. Но как вы объясните, что такой честный, ничем не запятнанный гражданин, как вы, без колебаний согласился служить иностранной разведке?

– Какая разведка? Я просто хранил их вещи!

Тут уж смиренный Петров явно перебрал с наивностью. Переигрывает, подумал Консулов.

Картина окончательно прояснилась: резидент сообщал заранее вымышленную версию. Он явно не подозревал, что был под наблюдением, начиная со сцены на вокзале. Но тут-то и крылась загвоздка. Ковачева смущало, почему он рассказывает о чемодане, если они ничего о нем вроде бы не знают… Был ли это симптом разоружения или Петров поддался первой ассоциации? Известно ведь, что камера хранения удобна для негласной передачи вещей.

Поскольку на первом допросе Петров ни разу не упомянул о своих разговорах по автомату, Ковачев тоже решил не касаться пока этой темы. Он твердо придерживался формулы: «Стремись получить максимум информации при минимуме с твоей стороны». Это правило, на его взгляд, отражало древний закон биологии. Тиф обладает превосходной чувствительностью, чтобы обнаружить свою жертву, но даже он, всесильный, раскраской шкуры сливается с джунглями.

Дальнейшие допросы должен был вести Консулов, придерживаясь все той же линии: слушать, уточнять, вылавливать противоречия.

1 сентября, понедельник

– Как и вчера, ничего нового? – спросил Ковачев у капитана на утреннем докладе.

– Если и есть новое, то не в словах, а в контексте. Нет, даже не в контексте, а в целостной оценке всех проведенных допросов. Я основываюсь даже не столько на фактах, сколько, скажем… на интуиции, хотя и не привык полагаться на этот ненадежный реквизит парапсихологии.

Все в кабинете молчали, и Консулов, выждав, продолжал:

– Я уверен, агентура у Петрова не маленькая, руководил он ею активно. Вопрос в том, как она была завербована. Не могу представить, что вербовал лично он. Ведь, судя по всему, агенты ни разу не видели его в лицо. Значит, вербовал другой. Как? Когда? Кто? Все еще он в Болгарии? Или передал свою агентурную сеть Петрову? Я убежден: Петров принял агентов из рук в руки уже здесь, в Софии. Бессмысленно искать следы и в Провадии, и в Русе, и в Видине. А играет он с нами в кошки-мышки, не только чтобы прикрыть свое резидентство. Ставка у него покрупней.

– Что может быть покрупней его шпионской деятельности? – удивился полковник.

– Его личность. Три дня, проведенных в его компании, убедили меня, что перед нами вовсе не провинциальный электротехник, а человек с высшим образованием, с огромной эрудицией и богатым житейским опытом. Именно интуиция подсказывает: перед нами птица высокого полета. Сколько можно слушать его причитания о так называемом раскаянии? Не пора ли заняться биографией героя?

– Может быть, и пора, – протянул Ковачев. – Хотя бы для того, чтобы высветить все стороны его жизни. Даже если вы не правы.

– Я прав, – отвечал капитан с подчеркнутой уверенностью. – И для начала посвятил целый допрос уточнению его жизни в провинции и службе в армии. К сожалению, товарищи, урожай не богат. Он словно бубнит чужую автобиографию. До последней запятой вызубренную, однако чужую. На эти допросы я ухлопал целый день. А в воскресенье, когда вы отдыхали, я кое-что сочинил.

Консулов извлек из папки несколько исписанных страниц и протянул полковнику.

– Здесь все тонкости его биографии, все детали, которые позволяют установить личность. И план дома, где он обитал с покойной супругой, и план улицы, и расположение близлежащих магазинов, где он бывал сотни, тысячи раз. В общем, множество бытовых подробностей, могущих его изобличить. Потому что чужую биографию можно вызубрить до запятой, а бытовые подробности – это как сказать…

– Как же он реагирует на ваши дотошные расспросы о житье-бытье? Понимает ведь, что интерес не случаен?

– А никак. Как всегда, невозмутим. Не удивляется даже самым пустяковым вопросам. Хотя для меня это тоже сигнал.

– Вы что же, не допускаете, что Петров – это действительно Петров? – спросил Петев.

– Речь не о том. Дело проще. Достаточно иметь хотя бы одну его фотографию тех лет.

– Почему вы так уверены? Подмена – слишком рискованная игра, разоблачить при этом можно быстро и легко.

– Моя уверенность покоится на одном косвенном, но достаточно красноречивом доказательстве. Еще при обыске я заметил, что в доме нет ни одной фотографии хозяина до его переезда в Софию. Ни на стенах, ни в столе, ни в семейном альбоме. Чего не скажешь о тете Еве – ее жизнь представлена с младенчества… Лично я не знаю никого, кто не имел бы фотографий детства и юности. Допускаю, что Петров все свои фото однажды потерял. А если нет?

Консулов оказался прав.

Выяснить личность резидента поручили Дейнову, снабдив его сочинением капитана, нынешними снимками кающегося преступника и его паспортом. И Дейнов для начала полетел в Русе, где паспорт был выдан. В паспортном столе с фотографии в личном деле смотрел совсем другой человек. Разница была слишком очевидной. Настоящий Петров был с пухлыми щеками, курнос, с круглыми добродушными и чуть глуповатыми глазами под дуговидными бровями. Лицо же на паспорте было слегка удлиненным, напоминающим лица раннехристианских аскетов, брови прямые, взгляд острый, уверенный, нос тонкий и довольно длинный…

 

V. ТРИНАДЦАТЬ ЗАПОВЕДЕЙ СВЯТОГО ИГНАТИЯ

5 сентября, пятница

Утром Консулов явился на работу не просто чисто выбритым, в белоснежной рубашке, с черным галстуком, как он являлся всегда, но и подстриженным, благоухающим парфюмерией. Настроение его вполне соответствовало жениховскому обличью. Он таинственно молчал и многозначительно усмехался.

Ковачев вслух расписывал день для каждого, будто ничего не замечая, и лишь в самом конце спросил как бы между прочим:

– А вы, капитан Консулов, чем занимались вчера? Забыли заглянуть утром к своему непосредственному начальнику.

– Я был вчера в библиотеке. Весь день, – так и встрепенулся Консулов. – И вчера, и позавчера. Аж до самого вечера.

– Гляди-ка, – искренне удивился Петев. – До сих пор я знал, что некоторые научные работники под видом сидения в библиотеке шастают по магазинам. Но чтоб шастали представители нашего ведомства? Что-то не верится…

– В публичной библиотеке, дорогой Петев, сосредоточены мудрость и знания, которые человечество – заметь, мыслящее человечество! – копило тысячелетиями. Библиотека находится возле университета. Для тех, кто и этого не знает, поясняю: здание университета – на углу Русского бульвара и бульвара Толбухина…

– Достаточно, достаточно, – вмешался полковник в намечающуюся перепалку. – Расскажите, чем вы утоляли голод по тысячелетней мудрости, накопленной человечеством.

– Я читал и записывал в надежде, что вы оцените мои старания. – Консулов достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул, внимательно оглядел всех присутствующих и начал читать: – «Правила скромности.

Первое. Повсеместно выказывай скромность, даже смиренность. Второе. Не крути легкомысленно головой – поворачивай ее медленно, держи прямо, слегка наклонив вперед. Третье. Глаза должны быть потуплены: не следует смотреть без нужды в сторону или вверх. Четвертое. Когда разговариваешь, особенно с лицом, обладающим властью, смотри не в лицо, а чуть ниже его подбородка».

Тут Консулов сделал небольшую паузу, как бы давая коллегам возможность усвоить прочитанное. Ковачев, поначалу изумленный, после четвертого правила вдруг поймал себя на мысли, что вспомнил резидента… Это же его описание, слепок его своеобразного поведения, не иначе.

– «Пятое. Не морщи лоб и особенно нос. Лицо твое всегда должно быть беззаботным, отражающим внутреннее спокойствие. Шестое. Губы не стискивай, но и широко не раскрывай. Седьмое. На лице твоем должно быть выражение скорее веселости, нежели печали или некоего иного необыкновенного чувства. Восьмое. Твой внешний вид и одежда должны быть опрятными и приличными. Девятое. Руки держи спокойно. Десятое. Ходи спокойно, не торопясь, если нет особой необходимости. Но и при необходимости соблюдай приличия. Одиннадцатое. Все твои слова, жесты, движения должны быть всеобщим примером. Двенадцатое. Выходить наружу следует вдвоем-втроем, как предпишет начальство. Тринадцатое. При разговоре не забывай о скромности, как в словах, так и в манере поведения». – Консулов опустил бумагу и закончил тише обычного: – Таким вот образом, товарищи. Вызывают ли ассоциации эти тринадцать правил?

– Это, несомненно, описание манер нашего резидента, – сказал Ковачев.

– Но если бы вы знали чье! Словесный портрет нашего героя – всего лишь копия с оригинала. А оригинал жил больше четырехсот лет назад! Это небезызвестный Игнатий Лойола – основатель и первый генерал ордена иезуитов. Тринадцать заповедей Святого Игнатия обязательны для братьев иезуитов и доныне определяют их поведение.

Сообщение Консулова всех крайне удивило. Задуманный капитаном эффект, безусловно, удался. Первым нарушил молчание Петев.

– Что же, выходит… резидент наш еще и иезуит?

– Получается так. Если это не случайное совпадение между поведением его и тринадцатью правилами… Впрочем, я должен объяснить, как наткнулся на сию премудрость. С первого дня знакомства с этим субъектом что-то мне постоянно не давало покоя. Слишком уж особенным, слишком необыкновенным было его поведение – и вечное смирение, и постоянно потупленный взгляд, и размеренные, как бы сдерживаемые движения рук. Все свидетельствовало о том, что в человеке есть нечто чуждое нам – не болгарское, не социалистическое, если угодно. Он из другого теста. Но какого? И где оно замешено? Мейд ин Ю Эс Эй? Сделано в США? Или где-то еще? Тогда-то я и решил порыться в библиотеке. Сознаюсь, сначала пошел по ложному следу. Вы, верно, слышали такое выражение – протестантское лицемерие? Так вот, вбил я себе в голову, что он из породы протестантов, может быть, даже тайный пастор, работающий, допустим, не только на американскую церковь. Более того, как вы знаете, его благоверная, госпожа Евлампия, субботница, адвентистка, из клана фанатиков, чье главное в жизни занятие – ожидание Страшного суда. При такой подруге был резон предположить, что и он протестант. Но я ошибся, и ошибка эта стоила мне целого дня сидения в библиотеке. Однако тот день не прошел впустую. Не знаю, насколько вы знакомы с различными протестантскими течениями: лютеранством, кальвинизмом, цвинглианством и так далее. В одной только англиканской церкви несколько сект: баптисты, методисты, квакеры, пятидесятники, адвентисты вроде нашей Евлампии. Каково было разобраться всего лишь за два дня в этом религиозном хаосе, это знаю только я – хорошо бы за это получить надбавку за вредность. За вредность моральную… Залез я, значит, в протестантский лабиринт, долго плутал, но все же выбрался. Тогда-то меня и осенило божье провидение. Разве лицемер и иезуит – не синонимы? И пошло дело, пошло. Особенно помогло мне сочинение Алигьеро Тонди, бывшего иезуита, варившегося в котле святой конгрегации, вкусившего с лихвою иезуитской премудрости и сбежавшего от духовных своих собратьев, когда увидел всех изнутри. Кстати, труд его читается как увлекательный роман. В нем-то я и нашел тринадцать правил. Игнатий Лойола сочинил их еще в середине шестнадцатого века, а его последователи, божьи служители, вылепили нашего героя сообразно этим правилам. Для вящей славы господней, или, если перейдем на латынь: ад майорем деи глориам!

 

VI. «АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ»

5 сентября, пятница

Завершив разбор странного открытия Консулова, полковник позвонил генералу Маркову и попросил немедленно его принять. Причем вместе с капитаном Консуловым – не только потому, что генерал, возможно, захочет услышать подробности из первоисточника, но и ради справедливости: Консулов заслужил похвалу и должен был получить ее лично от генерала.

На сей раз Консулов чуть приглушил свои сценические эффекты, но от первоначального сценария не отказался: и тринадцать правил прочел, и пространно все объяснил. Генерал слушал терпеливо, не перебивая, а в конце встал и по-отцовски обнял Консулова.

– Браво, капитан. Скоро вы станете майором. Нравитесь вы мне. Я тоже голову ломал над загадкой этой личности – лже-Петрова, но дальше душевных терзаний дело не пошло. А надо было, оказывается, посетить библиотеку. Еще раз поздравляю!.. А теперь, товарищи, давайте думать, как использовать открытие Консулова. Не пора ли сбросить маску и заставить этого иезуита играть в открытую?

Игра по телефону-автомату 70–69 все еще продолжалась, хотя и безрезультатно. Сравнив фонограммы голосов работников управления, установили, что самый подходящий голос у фотографа-эксперта Петра Маначева. В установленные часы он выходил на агентов Петрова, давал новые задания от имени резидента, выслушивал доклады, но практической пользы это не приносило. Ибо новых агентов не раскрыли.

– И все же он болгарин, – воспользовался наступившим молчанием капитан. – Я твердо уверен!

– И я уверен, – сказал Ковачев. – Но как он оказался в 1975 году в Софии? Вот вопрос. Мы установили, что он приехал из Видина. А до этого? Кем он был, прежде чем стать Георгием Петровым? Чем занимался? Пока мы это не установим, откровенничать с ним не стоит.

– Вопрос в том, когда он стал иезуитом. Сейчас ему под пятьдесят. В таком возрасте роль иезуита вызубрить невозможно. Он, видно, пропитался этим духом еще в юности, лет тридцать назад.

– Значит, где-то в начале пятидесятых годов, – подхватил полковник Марков. – Помню я эти времена, ох как помню. И процесс пасторов, и процесс кюре. Но иезуитов у нас в стране были считанные единицы. Кто же и зачем сделал из него иезуита?

– Именно сделал, вылепил, – сказал Ковачев. – Такое возможно лишь в молодости, когда психика еще не устоялась.

Марков жестом остановил полковника.

– Погодите, погодите! У нас же было целое гнездо иезуитов! Их французский коллеж в Пловдиве… Как же он назывался? Там еще раскрыли одного старого шпиона, Анри д'Ампера, небезызвестного в свое время пэра Озона… трудный был человек. Ученики дразнили его пэром Бизоном. До сих пор помню. Ах да, заведение называлось коллежем святого Августина, принадлежало оно конгрегации «Успение Богородицы»… Вот какие номера откалывает склероз: выплывают из памяти историйки, вроде бы уже канувшие в Лету. Этот коллеж ежегодно выпускал альбомы с фотографиями своих питомцев и абитуриентов. Возьмите эти альбомы в нашей библиотеке, поройтесь в них. Не удивлюсь, если и эта змея выползла из гнезда Озона…

Архив бывшего французского коллежа святого Августина действительно сохранился. Среди огромного количества книг отыскались и упомянутые генералом альбомы с фотографиями и краткими характеристиками. Дальнейшее было делом техники. Из пяти представивших интерес фотографий следовало найти одну. Эксперты зафиксировали 28 опорных точек на голове – анфас и профиль – и сравнили их с соответствующими точками на фото теперешнего Петрова. Измерения и вычисления показали, что это – Стефан Мирославов, окончивший коллеж в 1947 году.

Генерал распорядился проверить биографии и четырех остальных заподозренных. Двое жили в Пловдиве, один в Русе, четвертый умер два года назад, а пятый… Пятый безвестно канул еще в 1954 году, и с той поры никто о нем ничего не слышал. Несомненно, он-то и играл роль Петрова. Понадобилось всего несколько дней, чтобы навести нужные справки. Биография резидента была короткой, но содержательной.

Стефан Мирославов (все называли его Стив) родился в 1928 году. Он был единственным сыном Йозо Мирославова – богатого католика, владельца обширных земельных угодий, нескольких доходных домов на главной улице Пловдива, столь же обширных лесных массивов в Родопах и двух лесопилок. Религиозен был до фанатизма и вместе с супругой Марией регулярно посещал католический собор святого Людвига. Неудивительно, что их единственный сын оказался в коллеже иезуитов, который и закончил с золотой медалью.

В гимназическом архиве оказалось немало материалов о молодом Мирославове, характеризующих его с самой лучшей стороны. Как известно, отцы иезуиты обращали особое внимание на детей из высших слоев общества – благодаря своим родителям они могли занять со временем видное место в обществе. Особенно если, ко всему прочему, были трудолюбивы, интеллигентны и тщеславны. Всеми этими качествами как раз и обладал Стив. Почти все годы обучения он был не только лучшим учеником класса, но и усердно посещал богослужения в гимназической капелле и в соборе святого Людвига. Поэтому никто не удивился, когда на выпускных торжествах ему вручили «При д'экселанс» – «Награду достойнейшему». Помимо грамоты, получил он и роскошный альбом с цветными видами знаменитых замков Франции. Но гораздо важнее было другое: высокая награда обеспечивала Стиву не менее высокую стипендию во французском университете.

Да, до этого момента все развивалось самым прекрасным образом. Но только до этого момента! После 1947 года началось стремительное падение Мирославова. Во-первых, ему не разрешили поехать во Францию на учебу. Официальным мотивом отказа послужила необходимость отслужить в армии. И Стив оказался в казарме. Через два года его демобилизовали, но жизнь в стране к этому времени разительно переменилась. Все богатства его семьи были конфискованы или национализированы – начали действовать революционные законы народной власти. Родителям, владевшим дотоле многими домами, оставили одну комнату, где они и прозябали без каких-либо доходов. Отец вскоре скончался от инфаркта – судя по всему, не смог вынести столь решительной перемены в своем общественном положении.

Стив и его мать остались вдвоем. Жили они хоть и без прежнего довольства и блеска, но все же прилично, хотя и не работали. Возможно, помогал кто-нибудь из прежних друзей – но и все они тоже находились в незавидном положении. Скорее всего, у госпожи Марии Мирославовой была припрятана шкатулка с драгоценностями, которые она потихоньку сбывала. Так или иначе, но Стив поступил на юридический факультет Софийского университета. Скоро и здесь он оказался в числе первых студентов…

Второй сокрушительный удар в судьбе Мирославова последовал в 1952 году. При очередной чистке его исключили из университета как социально чуждый элемент, как сына «бывших». Исключили перед самой летней сессией, когда он готовился сдать (как всегда, с блеском) экзамены. Можно представить, какая буря разразилась в душе честолюбивого юноши, какой бурлил в нем вулкан ненависти к новой власти.

Начался новый этап в его жизни. То ли не найдя более подходящего занятия, то ли из-за оскорбленного самолюбия и всем назло, но многообещающий молодой юрист переквалифицировался в чернорабочего. Несколько месяцев работал возчиком, свозя кости из мясных лавок на фабрику, вырабатывающую клей. Затем довольно долго был землекопом – рыл песок и гравий на берегах Марицы.

При раскрытии шпионско-диверсионной организации католических кюре в июле 1952 года органы засекли встречи Стефана Мирославова с Павлом Джиджовым, священником, бывшим главой католическо-униатской семинарии при коллеже святого Августина. По архивам оказалось трудно установить, насколько эти связи были серьезны, противозаконны, во всяком случае, на процессе Стив не фигурировал. Либо следователь проявил небрежность, либо Мирославов тогда и впрямь не лез в политику.

Два года проходил он в чернорабочих, не предприняв ни одной попытки найти более подходящее занятие. Люди, знавшие его в те времена, вспоминали, что поначалу он был в страшном отчаянье и даже подумывал о самоубийстве, но постепенно успокоился – возможно, свыкся с новым своим положением. А возможно, злоба перевесила в нем все остальные чувства, и, стиснув зубы, парень замкнулся в себе, намеренно избрав работу потяжелей… Так прозябал он, живя вместе с матерью, без любимой и даже без случайных подруг, погруженный в одиночество и озлобленность, пока в мае 1954 года не исчез. В одно прекрасное утро, как всегда, ушел из дому на работу, но там не появился. И с тех пор будто в воду канул.

Пришлось порыться в архиве Пловдивского окружного управления. Там обнаружилось заявление Марии Мирославовой о том, что ее сын в среду, 7 мая, ушел из дому и не вернулся. Заявительница просила милицию установить, не случилось ли с ним несчастья. Как ни странно, заявление датировано 14 мая – неделю спустя после исчезновения человека! Почему озабоченная мать не подняла тревогу сразу на другой день? Такая забывчивость объяснялась легко: они с сыном сговорились, у парня была целая неделя для осуществления задуманного плана, и лишь затем – для оправдания матери – последовало заявление.

По данным архива госбезопасности и пограничных войск тоже нельзя было узнать что-то определенное. В первой половине мая 1954 года на границе было вроде бы спокойно, а имевшие место инциденты носили совершенно иной характер.

Так в биографии Стефана Мирославова образовался пропуск в целых 23 года. Невероятно, чтобы все эти годы он скрывался в Болгарии. Значит, сбежал за границу – допустим, во Францию, – чтобы с семилетним опозданием получить свою стипендию? Ясно, что вращался он за рубежом в эмигрантских кругах. Это давало следствию некоторые надежды…

Ковачев долго трудился над соответствующим запросом, сводя воедино все предположения и догадки, все фотографии резидента в разных позах и ракурсах, не только сегодняшние или из альбома коллежа, но и из семейного архива Мирославовых в Пловдиве, фотографии, которые предоставила следствию смущенная мать Стива…

Ответ на запрос наконец пришел. Назван он был справкой, что не соответствовало действительности. Толстый пакет с густо исписанными листками напоминал скорее научную монографию. Судя по всему, над «справкой» трудился не один человек и не одно дело в архиве было тщательно пересмотрено.

Вступительная глава, названная «Идентификация», была целиком посвящена отождествлению Георгия Михайлова Петрова с личностью Стефана Йозефа Мирославова и с разными фигурами, подвизавшимися в период 1954–1975 годов в болгарской эмиграции и среди шпионов. Оказывается, через два месяца после исчезновения Стив появился в Риме под собственной фамилией. И здесь навсегда с ней распрощался. Сначала он стал французом Анри Лекоком, затем итальянцем Филиппо Таламо, затем, оставаясь священником, это был отец Джузеппе Паван, отец Пьетро Коффи, а возможно, и известный эмиссар Ватикана отец Густаво де Реджис.

Анри Лекоком он стал в Венеции, в спецшколе иезуитов, где готовили шпионов-радистов и шифровальщиков. Его явно предназначали для Болгарии, но он, как и везде, оказался среди первых учеников, и наставники решили использовать его для других целей святого ордена.

Так Стив попал в стены новициата Иисусова общества в Галлоро, возле Ариччи, в 30 километрах от Рима. Сведения о его деятельности в этом иезуитском воспитательном учреждении отсутствовали: «святые братья» умело хранят свои тайны. Но известно, какова главная задача новициатов – полностью стереть, уничтожить личность новобранца и заменить ее новой, искусственной. Судя по всему, операция прошла блестяще. Когда в 1957 году Стив под личиной Филиппо Таламо покинул новициат, он был уже другим существом.

Затем последовали годы учебы в иезуитском университете в Риме, на улице Карло Каэтано. Здесь он, разумеется, тоже блистал знаниями. Здесь же, видимо, постригся в монахи и стал членом иезуитского ордена, поскольку на выпускной церемонии в 1961 году ректор коллегии отец Густаво Веттер вручал диплом не Стефану Мирославову, и не Анри Лекоку, и даже не Филиппо Таламо, а отцу Джузеппе Павану.

Далее явствовало, что он активно участвовал в деятельности комитета содействия беженцам из Болгарии. Затем следы исчезали. Было лишь известно, что он отбыл на тайную виллу иезуитского ордена в Альпах. Потом опять полная неизвестность. В начале семидесятых годов он подвизался под именем отца Пьетро Коффи на знаменитой вилле «Мальта» – известном гнезде иезуитских шпионов, опекаемом отцом Роберто Цюлигом…

Странным, необъяснимым выглядело то обстоятельство, что после двух с лишним десятилетий безоблачной жизни в Италии, когда Стиву было уже под пятьдесят, он решил вернуться в Болгарию, чтобы превратиться в техника Петрова. Если, разумеется, он руководствовался собственным желанием. Вышестоящие отцы иезуиты умели блюсти железную дисциплину ордена и заставляли платить старые долги.

Заброска Стива в Болгарию ставила ряд важных вопросов.

Во-первых, что случилось с настоящим Георгием Михайловым? Почему он согласился на «размен» с Мирославовым и отдал ему свой паспорт? И куда делся потом? Уехал на Запад? Или нашел свой конец в диких зарослях, в горах? Такие размены – один прибывает с иностранным паспортом и остается в Болгарии, а другой с этим же паспортом убывает на Запад, предварительно переклеив фото, – были известны. Но что могло склонить Георгия Михайлова к измене родине?..

Другую загадку представляла личность Евлампии Босилковой. Она, несомненно, знала о нелегальной деятельности мужа. Без нее он не смог бы соорудить в доме хитроумные тайники и пользоваться ими. Да и постоянное пребывание кого-либо из супругов в доме – не означало ли это, что Ева выполняла свою задачу на вверенном ей посту? Не следовало забывать, что индивидуальное строение, столь пригодное для шпионской деятельности, принадлежало Еве, что брак с нею дал возможность резиденту получить в столице и прописку, и работу. Что толкнуло женщину на этот брак? Только ли желание увядающей вдовушки раздобыть себе любою ценой супруга, пусть даже шпиона! Или же глубоко верующая, фанатичная сектантка получила соответствующее внушение – нет, приказ – от своего пастора?

Тогда возникал вопрос: зачем протестантский пастор заставил послушную овечку коренным образом изменить жизнь, заключив брак с указанным ей чужим человеком – католиком, иезуитом? Какая сила смогла принудить извечных заклятых врагов – католиков и протестантов – объединиться в общей борьбе против коммунизма?..

22 сентября, понедельник

Первый серьезный допрос был назначен на следующее утро. Под вечер, покончив с текущими делами, генерал Марков вызвал к себе для последних уточнений Ковачева и капитана Консулова. Было решено, что допрашивает полковник в присутствии капитана, а Марков будет слушать в своем кабинете.

– Ну, товарищи, как думаете начать поединок с этим типом? – спросил генерал. – Какую увертюру ему сыграете? Не забывайте, как он вышколен, как нас ненавидит. Дуэль придется вести по всем правилам единоборства, пуская в ход самые хитроумные приемы.

– Я предлагаю, – сказал полковник, – начать издалека, будто все остальное нам известно. С какой-либо незначительной, но любопытной детали. Ну, скажем… Возможно ли монаху, и не какому-нибудь, а монаху-иезуиту, допустим некоему Пьетро Коффи, жениться? К тому же на протестантке.

– Ха-ха! Полагаете, что сразу загоните его в угол? Тогда вы слабо знаете нравы «христова воинства», – оживился Консулов. – Нет такого злодеяния и коварства, на которые не решились бы иезуиты, но все же их главные отличительные черты – подлость и лицемерие. Не знаю, что резидент ответит на ваш вопрос, но уверен: он ничуть не смутится. Ибо непременно воспользуется одним хитрым иезуитским приемом, именуемым «мысленный уговор». Любой иезуит готов хулить даже господа бога, в то же время мысленно его восхваляя. Для них это не только допустимо, но и обязательно, ежели речь идет об интересах всего ордена. В данном случае он наверняка уже состряпал мысленный уговор, что на Еве женился Стефан Мирославов, а точнее, Георгий Петров и этот брак не имеет никакого касательства к духовному лицу – отцу Джузеппе Павану. Не забывайте также, что брак у них гражданский – сиречь не ниспосланный богом. Уверяю вас, я не напрасно провел время в библиотеке: успел кое-что вкусить от иезуитской морали.

– Хорошо, будь по-вашему, – усмехнулся Ковачев. – Тогда начнем с другого конца… Вот так: зачем вы, товарищ Петров, представляясь по телефону, называетесь фамилиями, которые начинаются с корня «христ»? Христакиев, Христодоров, Христев, Христофоров и так далее. Звоня вашим агентам, вы служите Иисусу Христу? Или призываете оного полюбоваться на деяния ваши? Неужели все это – во имя Христа, во исполнение вашего любимого лозунга: «Ад майорем деи глориам» – «Для вяшей славы господней»?..