Трагедия в колледже Пелэм

Самоубийство выпускницы

Пелэм, Массачусетс, 17 мая

Из выпуска «Пелэм-таун ньюс» от 17 мая 1970 г.

Тело Хелен Принс, старшекурсницы колледжа Пелэм, обнаружено вчера утром у подножия возвышающейся над кампусом 182-футовой готической башни Робертом Лафлером, профессором отделения математики. Профессор рассказал репортерам, что утром по пути на работу заметил на клумбе плюща белое пятно, которое принял вначале за брошенную кем-то одежду. При ближайшем рассмотрении оно оказалось безжизненным телом молодой женщины. Прибывшая к месту происшествия полиция кампуса констатировала смерть мисс Принс, последовавшую, очевидно, в результате самоубийства.

Специализировавшаяся на истории искусств, мисс Принс планировала сразу же по окончании колледжа отправиться на работу в Париж. Друзья и родственники утверждают, что она вовсе не выглядела подавленной и с нетерпением ожидала поездки во Францию. У мисс Принс остались родители, мистер и миссис Теодор Рейнольдс Принс, и сестра-близняшка, Элейн, также старшекурсница этого учебного заведения. Деталей расследования полиция не сообщает. Ректор колледжа, Вирджиния Франклин, выразив глубокие соболезнования по поводу случившегося, объявила после консультаций с семьей, что выпускная церемония пройдет так, как и планировалось, и как, несомненно, хотела бы сама «Прин» — так звали погибшую в колледже. «Она была студенческим лидером и пользовалась всеобщей любовью», — сказала Вирджиния Франклин. Цветы не обязательны. Семья просит направлять пожертвования на счет Стипендиального фонда имени Хелен Принс при Пелэм-колледже.

 

Глава 1

Фейт Сибли Фэйрчалд смотрела в окно вагона. На коленях у нее лежала так и оставшаяся нераскрытой книга, купленная специально, чтобы скоротать время в поездке. Пейзаж за окном не отличался разнообразием — подступающие к железнодорожному полотну депо, заборчики и живые изгороди, призванные скрывать то, что находится за ними, и сменяющие друг друга виды городского центра — платформа для оркестра на зеленой лужайке или беленькая деревянная церквушка со шпилем и вытянувшимися в ряд соснами. Словно листаешь альбом с картинками Новой Англии. Церкви напоминали Фейт Первый приход в Эйлфорде, штат Массачусетс, где преподобный Томас Фэйрчалд заботился о духовных потребностях паствы, тогда как Фейт в буквальном смысле обслуживала физические нужды прихожан, продолжая бизнес, начатый еще в ее родном Нью-Йорке в начале восьмидесятых. Клиенты бывали разные — мужчина в смокинге и женщине в платье означали либо премьеру Бостонского симфонического оркестра, либо свадьбу, — но еда всегда отличалась высоким качеством.

Июнь наконец пожаловал, и вид мелькающей за окном зелени приятно согревал сердце после зимы, отмеченной рекордными снегопадами и растянувшейся едва ли не до конца апреля. Холода держались еще в мае, и Фейт поймала себя на том, что прижимает ладонь к оконному стеклу, наслаждаясь теплым прикосновением солнечных лучей. Протянувшиеся вдоль прохода ряды сидений пустовали — в вагоне она была одна. А вот более поздние поезда уже заполнят горожане, спешащие на уик-энд к побережью.

Одна. Непривычная к такому положению дел, Фейт так и разобралась в своих чувствах. Большую часть ее времени отнимали Том и дети, одиннадцатилетний Бен и восьмилетняя Эми, остальное распределялось между работой и общественными делами, связанными по большей части с церковью и школой. Технический прогресс означал, что она всегда в пределах досягаемости. Фейт достала из сумочки сотовый телефон. Вне зоны доступа. Она улыбнулась. Осознание реальности пришло с быстротой скоростного поезда, на котором они прошлым летом ехали из Парижа в Лион. Она чувствовала себя прекрасно и, прежде всего, потому, что хотя бы уже несколько часов не ощущала на плечах бремени ответственности. Чудесно. Книга незаметно соскользнула с коленей на пол.

Перестук колес неизменно отзывался в ее душе приятным волнением, напоминая о знаменитых поездах — Транссибирском, Тихоокеанском, Восточном экспрессе — и знаменитых путешествиях, как реальных, так и вымышленных. Она помнила, как с младшей сестренкой, Хоуп, впервые попала на Грэнд-сентрал; как, оторвавшись от родителей, вместе с кучкой визжащих от восторга девочек, бежала к знамени Кемп-Мерридейла, не обращая внимания на их уже выглядевших измотанными вожатых.

А вот другое путешествие. Одна из ее подружек по лагерю жила в пригороде Филадельфии, и дважды в год Фейт сажали на поезд на Пенсильванский вокзал и встречали на вокзале в Филли. Она до сих пор помнила названия промежуточных станций, как и разочарование от того, что Черри-Хилл оказался далеким от образа, созданного ее воображением, — город-сад, утонувший в нежных белых цветах, готовящихся стать сладкими, кроваво-красными ягодами.

Да, с сожалением подумала Фейт, она опоздала — славные дни больших железнодорожных путешествий остались в прошлом. «Твентиз сенчури» из Нью-Йорка в Чикаго. Ник и Нора Чарльз в поезде с кофрами и мартини в вагон-салоне. И ее любимый, хичкоковский «К северу через северо-запад». Кэри Грант и Ева Мэри Сейнт в купе, размером побольше многих однокомнатных квартир в Нью-Йорке. А что они ели! Фейт печально вздохнула — форель с гибсоном для Гранта. Чудесное белье, столовые принадлежности, фарфор, стекло — на столе ваза с цветами. На ее поезде для поддержания сил предлагали упакованные сэндвичи со сроком годности столь отодвинутым в будущее, что они представляли собой некие капсулы времени, без которых американцы, несмотря на полное отсутствие вкуса и запаха, уже не могли обходиться. Фейт захватила с собой собственноручно приготовленный ланч: копченую индейку, немного мангового чатни на гречишно-ореховом хлебе, столь любимый ее помощницей Ники дагвудовский сэндвич, несколько веточек мускатного винограда и бутылку воды «фосс». Есть пока не хотелось, к тому же иметь в запасе еду это почти то же самое, что иметь счет в банке или обед в холодильнике. Хочется попользоваться, но, с другой стороны, приятно просто сознавать, что у вас кое-что есть.

Вагон легонько покачивался в такт перестуку колес. Еще один фильм, «Серебряная стрела». Джин Уайлдер в баре с Недом Битти, который говорит, что это «путешествие всей жизни». Фейт почему-то вспомнила Тома, направляющегося в это самое время в противоположном направлении — на ежегодную встречу в Вирджинию. Битти заигрывает с Джилл Клейберг, а она в ответ выливает ему на пиджак содержимое стакана. А обедает с ней Уайлдер. Еще один памятный эпизод с идеально сервированным столиком и прекрасным меню: фруктовый маседуан, говядина по-восточному с морковью и рисом, яблочный пирог, бутылка «Мутон-Каде» 1961 года и еще несколько бутылок «Корбеля» в ведерке для шампанского. И, кстати, снова просторное купе. Ах, какие времена! — вздохнула про себя Фейт и решила, что по возвращении обязательно посмотрит все три фильма. Плюс «Убийство в Восточном экспрессе» по Агате Кристи.

По соседнему пути проследовал в том же направлении еще один поезд. На мгновение ощущение движения исчезло — оба шли с одной скоростью, — но потом тот, другой, набрал скорость. В его вагонах было так же пусто, и только в одном Фейт увидела двух пассажиров. Увидела и вспомнила фильм того же Хичкока — Дядя Чарли, Джозеф Коттон, пытается столкнуть с поезда свою племянницу. И еще один фильм по Агате Кристи, «Она сказала: убийство», где Маргарет Рутерфорд в роли мисс Марпл становится свидетелем убийства в соседнем поезде. Перед ней пролетали пустые купе. Так легко. Тупой инструмент или острый нож, жертва засовывается под сидение, и ее находят только на Северном вокзале в Бостоне, убийца сходит в Эксетере, Гемпшир, или остается в поезде до конца.

Второй поезд прогрохотал и умчался, и перед ней снова открылся пейзаж. Фейт рассмеялась про себя и только тут заметила, что книга лежит на полу. Она наклонилась и подняла ее. Никакого тела под сидением не было.

«Зеркало полуночи» Барбары Бейли Бишоп. Книг знаменитой писательницы Фейт не читала и решила, что будет полезно пролистать по крайней мере одну. Именно Барбара Бейли Бишоп предложила ей работу, и именно ее дом на Бишоп-Айленд был конечным пунктом путешествия Фейт.

— Приятно, конечно, что она хочет заполучить меня, но это невозможно. Ты ведь и сама понимаешь, да? Я не могу оставить Тома и детей на целую неделю.

— А ты не подумала, что это может быть полезно для тебя и твоего бизнеса? Получить приглашение от самой Барбары Бейли Бишоп — лучшей рекламы не придумаешь. — В голосе сестры Фейт, Хоуп, звучало нескрываемое раздражение. — О такой работе можно только мечтать.

— Знаю, но бросить все и всех на целую неделю я просто не могу. Будь ее остров в пределах разумной досягаемости от Эйлфорда, другое дело, но, судя по тому, что ты рассказываешь, это не так.

— Не так. Ее остров не находится в пределах разумной досягаемости от чего-либо, и именно поэтому он так ей нравится. Ты же сама знаешь, чем человек богаче, чем дальше он от других. Но вернемся к нашему вопросу. Все можно уладить. Все можно устроить. Вообще-то я уже все устроила, так что никаких причин отказываться от работы у тебя нет.

Фейт удивилась, что сестра не начала сразу с плана, включая дорожные инструкции и список необходимых вещей. Материнство — маленькому Квентину было уже почти полтора года — никак не сказалось на образе жизни Хоуп и ее мужа. Оба так и остались трудоголиками, и продолжительность рабочей недели у Квентина-старшего достигала девяноста часов. Конечно, им помогали няня и домоправительница — обе настоящее сокровище, — и, как подозревала Фейт, чип «блэкберри», имплантированный когда-то в мозг бедняжки Хоуп. Единственной переменой в их жизни стал переезд из шикарной квартиры в манхэттенском Уэст-сайде в шикарный городской дом в манхэттенском Ист-сайде.

Звонок сестры застал Фейт в тот момент, когда она собралась на работу, в кухню домашнего питания на окраине Эйлфорда. Хоуп так разволновалась, что Фейт не сразу поняла, о каком таком «единственном в жизни шансе» идет речь. Выяснилось, что Барбара Бейли Бишоп, знаменитая писательница, собирается устроить у себя на острове встречу подруг по Пелэму и хочет, чтобы Фейт взяла на себя заботы по готовке. Всего, включая Фейт, будет десять человек. В свободное от исполнения обязанностей время она может считать себя гостьей — новый подход к прислуге и первый такого рода опыт для Фейт.

— Сам дом это нечто фантастическое. Ты только послушай: десять спален, все с отдельными ванными, спа, открытые и закрытые бассейны, теннисные корты, сады, — с восторженным придыханием перечисляла Хоуп. — Не сомневаюсь, ты увидишь кухню своей мечты.

Первой реакцией Фейт была довольно циничная мысль о состоянии канализационной системы — Фэйрчайлды отдыхали как-то на островке у побережья Мэна, и она на собственном опыте знала, какой нагрузке подвергается септик, даже и без спа, при наличии нескольких ванн, — но очевидно Би-Би, как называли ее многочисленные почитатели, все просчитала заранее.

— Сейчас только январь, — продолжала обработку Хоуп, — так что у тебя куча времени, чтобы подготовить с Ники и остальными все мероприятия, запланированные на ту июньскую неделю. Занятия у Бена уже закончатся, его ты отправишь в лагерь, а Эми сможет поехать со мной в Амагансет. Ты же знаешь, как ей нравится возиться с малышом, а я этим летом, как и прошлым, собираюсь по большей части работать там.

— А Том? — печально напомнила Фейт.

— Ты прекрасно знаешь, что как только его групис прознают, что тебя нет в городе, они завалят беднягу своими ужасными запеканками и отвратительным хлебом собственной выпечки, который почему-то называют «здоровым». К тому же ваши друзья будут приглашать его на обед. — Хоуп выложила все это таким тоном, как будто судьба Тома вовсе ее и не волновала.

Фейт знала, что сестра права. Прислужницы Божьего представителя на земле, которых Фейт и Хоуп между собой называли «групис», сделают все возможное, дабы он не испытывал нужды ни в чем. В полной мере это относилось и к друзьям четы Фэйрчайдов. Пусть на дворе двадцать первый век, но если женщина в отсутствие супруга довольствуется «Лин Кузин» и «Отчаянными домохозяйками», то временно одинокий мужчина становится фокусом внимания и заботы всей прекрасной половины города.

— В конце концов подумай о деньгах! — бросила последний аргумент Хоуп.

Вообще-то Фейт думала о деньгах. Думала с той самой минуты, когда Хоуп назвала сумму гонорара, совершенно астрономическую и по крайней мере вдвое превосходящую все то, что она получала до сих пор за разовую работу.

— Но почему ей нужна именно я? Ее секретарь сказал что-нибудь по этому поводу?

— Если будешь сама себя недооценивать, не жди похвалы от других, — наставительным тоном ответила Хоуп.

— Дело не в этом. Я себе цену знаю, но откуда ей обо мне известно? В городе я уже давно не работаю.

— Если верить ее секретарю, Оуэну, то именно поэтому она тебя и запомнила. Бишоп была на рождественском приеме в Стенстеде и еще каких-то мероприятиях, которые ты проводила, в том числе на приеме в Грейси-Мэншн. По его словам, на нее произвели впечатление твой фенхелевый суп и десертные шоколадные батончики.

— Манхэттенские пальчики. Да, получилось хорошо. Я добавляла яблочное пюре, чтобы они не засохли. Хмм, пожалуй, можно попробовать еще раз.

— У тебя будет такая возможность. В июне. Приготовишь их для Барбары и ее пелэмских подруг. Ты же знаешь, как я люблю встречаться с нашими пелэмскими девчонками. Те, конечно, постарше; думаю, они выпускались в шестьдесят девятом или семидесятом.

— Знаю, знаю, — вмешалась Фейт. — Выпускницы Пелэма это что-то особенное.

Пелэм считался одним из старейших и самых престижных женских колледжей в стране, и любовь к нему со стороны Хоуп граничила с фанатизмом. Тем не менее факт оставался фактом: немалое число выпускниц заведения добились успеха — и прославили имя колледжа — в самых разных сферах жизни, от политики до телевидения. Фейт, посещавшая с детского сада исключительно заведения раздельного обучения, выбрала после школы обычный университет, но, бывая на встречах сестры с ее пелэмскими подругами, нередко думала, что может быть совершила ошибку.

— Барбара увидела твою фотографию в альманахе. Помнишь, я посылала снимки с крестин малыша Квентина? На одном из них была и его крестная, моя сестренка Фейт Сибли Фэйрчалд. Так что скажи спасибо Пелэму и мне!

Да, Хоуп все просчитала. Эта работа могла стать венцом картеры Фейт. Барбара Бейли Бишоп вела затворнический образ жизни. Никто, поведала сестра, за исключением агента и издателя, не знал ее настоящего имени. Никто даже не знал, где она училась. Писательница проявляла необычную щедрость в отношении колледжа, но ставила условием, что имя ее не будет раскрыто, так что пожертвования были практическими анонимными. Поклонники высказывали самые разные догадки относительно времени ее учебы, но никто точно не знал, кто именно из выпускниц Пелэма скрывается под именем Барбары Бейли Бишоп. По сравнению с ней даже Дж. Сэлинджер выглядел мужской версией Пэрис Хилтон.

Интервью со знаменитостью проходили под покровом секретности, как встречи с информаторами мафии. Мисс Бейли Бишоп держалась в тени, и даже фотографии автора на обложках книг представляли собой неясные, практически не меняющиеся год от года темные силуэты — классический профиль и вьющиеся пряди могли быть не столько творением природы, сколько результатом труда фотомастера. Она не совершала рекламных туров по стране, не посещала писательских конвентов, а если соглашалась ответить на вопросы журналиста, то либо по телефону, либо через доверенного секретаря. Официальной причиной такой скрытности называлось ее желание сохранить в неприкосновенности личную жизнь, поскольку в противном случае она просто не смогла бы появиться в общественном месте. И хотя Фейт считала такое подражание Гарбо перебором, у знаменитости, несомненно, были все основания опасаться толпы, которая собралась бы вокруг нее чуть ли не в любом уголке мира. Книги ее, соединявшие любовную историю с саспенсом, пользовались огромной популярностью и у мужчин, и у женщин. Она получила все возможные литературные премии в Соединенных Штатах, а ее романы сразу же по выходу занимали первые места в списках бестселлеров, где и оставались месяцами. Но более всего ее ценили в Европе, называя femme sérieuse и ставя в один ряд с Марселем Прустом. В Италии и Франции Бишоп удостоилась всех мыслимых наград, и каждую осень литературные критики и широкая публика со вздохом разочарования отмечали близорукость Нобелевского комитета. Число симпозиумов и дискуссий, на которых знатоки горячо спорили по поводу цвета брючек-капри ее героини, увеличивалось год от года.

— Миллионы, если не миллиарды, людей пошли бы на убийство ради возможности встретиться с ней. Я просто не могу поверить, что ты еще колеблешься!

Фейт и сама удивлялась своей нерешительности.

— Ладно, я согласна.

— Вот и хорошо, — заключила Хоуп. — Я им так и сказала.

Гудок. Поезд приближался к переезду. Фейт увидела шлагбаум и вытянувшиеся за ним автомобили. Снова протяжный гудок. Любопытно, как меняется пейзаж за окном в зависимости от фокуса зрения. Смотришь вдаль — предметы легко распознаваемы; рядом же с рельсами все сливается в неясное пятно. В жизни наоборот. Мы различаем то, что перед нами, но не то, что далеко. Или нет?

Неумолчный шум двигателей не усыпил Роберту Долан. И дело не только в понятном волнении — она просто не могла позволить себе пропустить хотя бы мгновение полета. Роберта никогда еще не летала первым классом, и уже одно только присутствие стюардессы, готовой откликнуться на первый же зов и удовлетворить любую прихоть пассажира, переполняло ее восторженным осознанием собственной значимости. Опустошенный стакан мгновенно наполнялся чудесно-прохладной водой «пелегрино»; предлагали и шампанское, но она старалась избегать попадания в организм каких-либо токсинов. А вот от второй порции поданного в качестве закуски копченого шотландского лосося не отказалась, хотя и испытала легкий укол вины, отступив от строгих правил вегетарианства.

Ей позвонили в конце февраля, когда погода в Калистоге была слишком унылой для этого райского местечка — дождь и дождь без конца. Роберта удивилась, когда владелец спа-центра, в котором она работала последние несколько лет, позвал ее к телефону. На работу ей никто не звонил. Точнее, ей вообще никто не звонил. Мужской голос спросил, не она ли Роберта Долан. Конечно, кто же еще. То есть она снова стала Робертой Долан, вернувшись к началу после двух браков, причем, второй — если такое вообще возможно — оказался хуже первого. «Да», — ответила она, и звонивший представился Оуэном, личным секретарем писательницы Барбары Бейли Бишоп. В июне мисс Бишоп планирует собрать у себя, на собственном острове, небольшую группу подруг и хотела бы предоставить гостям услуги массажистки. Не желает ли мисс Долан провести несколько сеансов массажа с выездом на место? Все расходы будут возмещены. Звонивший назвал также цифру гонорара, вдвое большую того, что Роберта получала обычно за целый год. Она тихонько охнула и сразу же согласилась. Шок был настолько велик, что только потом, уже повесив трубку, Роберта спросила себя, а почему знаменитая на весь мир писательница захотела нанять именно ее. Да, конечно, дело свое она знала и в спа считалась звездой, затоком и шведского массажа, и шиацу, и рейки, и рефлексологии, но как об этом проведала Бишоп, живущая где-то на Восточном побережье? Разве что побывала в Калистоге и инкогнито посетила спа! В последующие месяцы ей доставляло большое удовольствие вспоминать былых клиентов и перебирать в памяти закутанные в простыни и украшенные тюрбанами фигуры, отыскивая среди них таинственную благодетельницу. Немало времени ушло и на подготовку к поездке. Роберта не знала ни возраста гостей Бишоп, ни того, в каком состоянии они прибудут на остров, а потому решила предусмотреть все возможные ситуации. Она медитировала и упражнялась в концентрации, соединяя энергию корневой чакры с руками, трансформируя дыхание тела в прикосновение. На работе этому посвящались короткие перерывы между сеансами, дома — долгие часы. Роберта представляла себе остров, женщин, медитируя в тишине, без привычного шума дождливого леса, чтобы мозг смог слышать звуки моря и ветра. Порой казалось, что до нее доносится невнятный шепот женских голосов.

Вскоре после разговора прибыли билеты и инструкции, а дальнейшие месяцы пролетели быстро. Роберта упаковала камни для массажа, которые собирала на протяжении многих лет и которые прекрасно подходили мягкого согревания чакр и прилегающих зон тела. Камни были ее сокровищем. Потом настала очередь масел для массажа и ароматерапии. Знаменитая писательница несомненно страдает от хронического стресса, вызванного постоянной писательской работой. Вообще-то стресс испытывают все — это одна из жизненных сил. Поэтому Роберта упаковала специальное ромашковое масло и чай. Цветы она собирала собственноручно и гордилась производимым на клиентов эффектом — естественным образом уменьшаемым напряжением. И еще лаванду, которая не только оказывает успокаивающее действие, но и хороша для волос и кожи. В последнюю очередь попали гипоаллергичные масла и кремы, а также простое растительное масло, эффективное в тяжелых случаях аллергии с добавкой апельсина, ванили или хмеля из обычного магазина. Все, что вы едите без реакции отторжения, может быть использовано и для кожи. Роберта отпила воды. Гидраты, всегда гидраты — особенно на борту самолета. Оставалось лишь надеяться, что все на месте и ничего не забыто. На месте заменить что-то будет уже невозможно. Оуэн заверил ее, что спа-кабинет на острове укомплектован всем необходимым, от массажного стола и стульев до полотенец, простыней и халатов. Все было приготовлено, упаковано и отправлено по указанному адресу несколько недель назад, так что оставалось только ждать.

И вот теперь, думала Роберта, глядя в окно на пушистые белые облака, ожидание закончилось.

Хартфорд в час пик. В Хартфорде, злилась Люси Степлтон, похоже, постоянно час пик. Она слушала «Лестницу лет» Энн Тайлер. Рассказ о матери, которая сбегает из дому. Сбегает по-настоящему, подчиняясь тому импульсу, что рано или поздно испытывают все матери. Вы отправляетесь за молоком, и вдруг мысль о том, что можно не останавливаться, а ехать и ехать дальше, овладевает вами с такой силой, что приходится напрячь всю волю, дабы восстановить ориентацию, продолжить путь в заданном направлении и в конце концов заехать-таки за молоком. Что ж, Люси вырвалась из дома, но знала, что вернется через неделю. Нед будет скучать, но не сильно. Девочек тоже нет, так что пусть насладится одиночеством. Молодые женщины в наши дни совершают такие невероятные поступки. Она в их возрасте проводила лето, играя в теннис, совершая прогулки под парусом и флиртуя с мужчинами. А теперь? Кэлли строит дома в Никарагуа. Или не в Никарагуа? В общем, где-то там. И поехала туда не для того, чтобы получить лишний плюс для вступительного резюме — этот вопрос решен, и осенью она — к немалому неудовольствию Неда — отправится в Нью-йоркский университет. После того, как его альма-матер распахнула двери перед девушками, муж посчитал, что его дочери должны поступить туда же, хотя к самой перемене отнесся без восторга, о чем и сообщил во всеуслышание. Когда Люси указала, что такое мнение отца возможно отбивает у девочек желание следовать по его стопам, Нед поубавил критический запал. Тем не менее дочери по-прежнему не проявляли к Йелю никакого интереса, и тогда он предложил отправить их в Пелэм и никак не мог понять, почему жена не подталкивает их туда, где училась сама. Нью-йоркский университет! Да кто туда идет! Определенно не люди его круга, а раз так то и оплачивать учебу он, черт возьми, не станет. Все это продолжалось до тех пор, пока Люси не сказала, что в таком случае будет платить сама. Потом возник проект со строительством домов в Центральной Америке. «Папа!» — воскликнула Кэлли, услышав его возражения — называть отца «папочкой», как заметила Люси, она перестала прошлым летом. — «Я хочу туда поехать! Это важное дело. Мир, знаешь ли, не только Коннектикут и маленький кусочек Нью-Йорка!» Он смешал коктейль для себя и Люси. «Поговорим лет через пять, когда ты, мое доброе сердечко, переболеешь этой ерундой». Старшая дочь уже была в Стэнфорде и уехала на лето в Массачусетс на съемки независимого фильма, который, как она обещала, возьмет «Санданс» штурмом. Нед поинтересовался, не порно ли они там снимают, и получил в ответ возмущенное «Папочка!» — Бекки примера с сестры не взяла. Люси обе называли «мамой» — так было всегда, кроме короткого периода младенчества.

Машины наконец тронулись. Люси взглянула на термометр — для июня жарко, что, впрочем, было только справедливо после продержавшихся до конца мая холодов.

Когда секретарь Барбары Бишоп, Оуэн, позвонил в феврале и пригласил провести неделю на острове Бишоп-Айленд, она не сразу дала согласие. Люси не виделась с писательницей уже много лет. Она пообещала перезвонить позже, а потом обсудила проблему с Недом, которого подвозила к поезду.

— Поезжай. Сделай себе приятное. Место вроде бы шикарное.

Какое решение примет жена, его, похоже, интересовало мало.

В тот же день Люси перезвонила и приняла приглашение.

— Гостей будет немного, милое дамское общество, — сообщил Оуэн. — Барбара хочет, чтобы вы к ним присоединились.

Милое дамское общество. В дамском обществе — милом или не очень — она провела всю свою жизнь. Оставалось только посмотреть, насколько милыми будут эти дамы.

Не сказать, что она была так уж против использования личного самолета Барбары Бейли Бишоп — скорее, наоборот, — но все же Гвен Мэнсфилд предпочла бы полететь на своем. Себе самой она откровенно признавалась, что все дело в стремлении к контролю. Вся ее жизнь, вся карьера строились на овладении контролем и удержании контроля. Развод и последующее вдовство рассматривались ею именно как утрата контроля. Инвестиционное консультирование, бизнес, которому Гвен посвятила себя после окончания школы бизнеса, был сориентирован на женщин, и когда она в тысячный раз услышала из собственных уст одни и те же фразы о финансовом могуществе женщин, то села за стол и записала их. Нужное время, нужная аудитория — женщины восьмидесятых. Первая ее книга стала финансовой библией, сама Гвен регулярной участницей всевозможных шоу, а ее фирма, «Мэнсфилд Груп» необыкновенно удачливой альтернативой мужчинам в костюмах из «Смит Барни». Конечно, она принимала на работу мужчин, и они носили костюмы, даже по пятницам, но не «Брук бразерс», а «Армани». Некоторые из ее сотрудниц тоже предпочитали деловую одежду от кутюр, но многие выбирали более мягкий вариант «Эйлин Фишер». В общем, «Мэнсфилд Груп» мало напоминала брокерскую контору времен вашего дедушки.

Стюард предложил бокал шампанского.

— «Дом Периньон» 1990 года.

Гвен лишь на мгновение оторвалась от лэптопа.

— «Лафруаж», немного льда и что-нибудь поесть.

— У нас есть чудесный копченый лосось. Мисс Бишоп получает его из Шотландии…

— Избавьте от деталей. Нисколько не сомневаюсь, что поймавший эту рыбу утром рыбак сразу же мчится в свою коптильню, а уже на следующий день подвозит ее к самолету или куда там еще. Цельнозерновой хлеб, без корочки, порезать треугольниками, несоленое масло и каперсы.

Выпивку принесли, разумеется, в бокале «баккара», подлили уже в новый, вслед за чем подали закуску. Гвен переключила лэптоп в режим ожидания и отложила в сторону. От скотча приятно закружилась голова, а шотландский лосось в полной мере оправдал выданные рекомендации. Когда ассистент Бишоп, Оуэн, позвонил в феврале и предложил провести недельный семинар по финансовому менеджменту для группы подруг его работодательницы на ее частном острове, Гвен ответила отказом. Он упомянул гонорар, превосходивший ожидаемую сумму, но на этом этапе жизни она могла позволить себе отказаться от денег. Поблагодарила за предложение, сказала, что польщена и все такое, и повесила трубку. На следующий день принесли цветы. И не какие-нибудь банальные розы или орхидеи, а зимние, белые: пионы, лютики, лилии, крошечные георгины и веточки снежноягодника в большой белой с голубым вазе эпохи Мин, уложенной на алую шелковую подушечку в специальной коробке. Гвен коллекционировала китайский фарфор. Ваза была восхитительная, от цветов захватывало дух — каждый лепесток само совершенство, каждый аромат душист, но не навязчив. Она поискала карточку с именем флориста. Домоправительница сказала, что вазу оставили у швейцара. Гвен была тогда в своей шикарной двухуровневой квартире в нью-йоркском районе Сан-Ремо. У нее были также дома в Палм-Бич и Лос-Анджелесе и апартаменты в лондонском «Кларидже».

Позвонили на следующий день.

— Мисс Бишоп надеется, что вам понравились цветы, — сказал голос по телефону. Не вульгарное «она надеется, что вы передумаете», а скромное «мисс Бишоп надеется, что вам понравились цветы». Все дело в контроле, и Гвен взяла инициативу в свои руки.

— Думаю, я все же смогу выкроить неделю из моего июньского расписания, — сказала она. Ей всегда нравилось красивое обольщение.

Перспектива представлялась волнующей. Неделя музыки. Ее собственной и других избранных музыкантов. Рэчел Гоулд и не думала, что знаменитая писательница Барбара Бейли Бишоп еще и любительница музыки, собирающая передать свой дом на частном островке в распоряжение специально отобранной группы музыкантов, возглавить которую она попросила Рэчел. Еще до того, как ассистент Бишоп, Оуэн, назвал сумму гонорара, Рэчел решила, что согласится. Когда же он упомянул о деньгах, у нее закружилась голова — пришлось сесть. Признанная, в том числе и за границей, репутация классического гитариста вовсе не означает популярности. Ее называли «музыкантом музыкантов», а поклонники и последователи воспринимали как почти культовую фигуру, но ее записям не грозило стать «золотыми». Старая шутка насчет того, что не все золото блестит, оставалась столь же верной в начале двадцать первого века, как и тогда, в начале семидесятых, когда мисс Гоулд только начинала карьеру. Звонок случился в феврале, и размышления о предстоящей в июне музыкальной неделе помогли скоротать безрадостные зимние дни — дни, подрывавшие обычно дух и подводившие на грань депрессии. Эта неделя станет ее личным мини-Мальборо, мини-Тэнглвудом. Мама радовалась вместе с ней и даже предложила потратить часть денег на покупку приличной одежды. «Ах, вот бы достать настоящий «Лойман»!

Миссис Гоулд всегда тратила деньги с умом и под руководством самой миссис Лойман, совершая сезонные паломничества в Бруклин на распродажу оригинальных моделей знаменитых и неизвестных модельеров. Ребенком Рэчел любила смотреть, как мать наряжается для выхода в «Метрополитен» или Карнеги-Холл. Шорох тафты, мерцание крошечных черных жемчужин на полупрозрачном шелке, аромат «арпеж» — флакон «ланвен» торжественно покидал по такому случаю свое место на захламленном туалетном столике, чтобы добавить последний штрих. Облачение в повседневное платье тоже напоминало ритуал. Выйти из квартиры без тщательно подобранных шляпки, перчаток и сумочки означало примерно то же самое, что прокатиться голой в роскошном, рассчитанном на туристов экипаже по Пятой авеню.

Услугами Амтрака Рэчел пользовалась регулярно, совершая поездки в Бостон, Вашингтон, Провиденс, но путешествовать экспрессом «Асела» да еще первым классом ей не доводилось. Оуэн — или мистер Оуэн? — извинился за неудобства, связанные со сменой поездов, и предложил прислать автомобиль или личный самолет мисс Бишоп. Рэчел вежливо, но твердо отказалась. Атрибуты звездной жизни, более подходящие рок-идолам, вызывали у нее ощущение дискомфорта. Все, что нужно, — билет на поезд. Мерное покачивание вагона навевало сон. Веки наливались тяжестью, трепетали. Рэчел улыбнулась про себя и не стала сопротивляться. На этой неделе ее мечта станет явью.

— Раз уж не хочешь везти собак, возьми мою машину.

— Не могу. Времени нет.

Феб Джеймс посмотрела на мужа. Уэс целый час просидел за столом в кухне, лениво перелистывая «Таймс» и «Уолл-стрит джорнэл» за традиционным яйцом — варить ровно три минуты! — тостом без масла, половинкой грейпфрута и чашкой черного кофе. Закончив, он поднялся, повесил на плечо сумку с лэптопом и устремился к двери.

— Но я же опоздаю на самолет, если повезу собак! А тебе в питомник по дороге!

— Не по дороге, Феб, а в стороне от нее. Не меньше мили. Поручи близняшкам.

— Ты же прекрасно знаешь, что девочки уехали на работу еще в восемь! — Она ощутила прилив злости, сопровождавший в последнее время едва ли не каждый разговор в семье. Сегодня злость подхлестывало еще и понимание того, чем грозит опоздание на самолет. Все планы, все приготовления, все договоренности — все насмарку. Она все пропустит. Пропустит свою неделю!

Неделю отпуска. Неделю одиночества. Да, конечно, там будут и другие женщины, но Феб почему-то убедила себя, что у нее и для себя найдется достаточно времени. И, главное, вдали от дома. От всего и всех. Она сделала глубокий вдох, очищающий вдох, которому научилась за время короткой попытки заняться йогой. Йога как средство от бессонницы. Не получилось. И виновата в этом не йога, а она сама. «Не судите и не порицайте» — внушал на занятиях преподаватель. «Йога не есть путь суждения». Именно это Феб сейчас и делала — оценивала и судила. Судила этого невероятно хорошо сохранившегося пятидесятипятилетнего юриста, специалиста по корпоративному праву, застывшего на полушаге с легкой улыбкой на лице. Как бы ей хотелось стереть улыбку с этой физиономии.

— Кстати, сдавать собак в приемник вовсе необязательно. Можешь оставить их здесь. — Он отвернулся и взялся за ручку двери.

— Ты же знаешь, что я не могу оставить их здесь. Молли и Пайпер просто умрут от истощения и загадят весь дом, потому что их никто не захочет прогуливать, а если ты и выведешь, то они сбегут от тебя, как в прошлом году. Я думала, что уже и не увижу их.

Он открыл дверь и шагнул в гараж.

— Что ж, собаки твои; делай с ними, что хочешь.

И ушел.

Может быть, позвонить на базу отдыха и попросить передать близнецам сообщение? Носить на работе сотовые им не позволяли. Одна числилась спасателем при бассейне, другая обучала теннису в дневном лагере. Феб представила, что последует за звонком — недовольное брюзжание вне зависимости от того, которая из дочерей возьмет на себя труд ответить, — и, прихватив обоих ирландских терьеров, поспешила к машине. Хорошего отдыха не получится, если она будет постоянно думать и беспокоиться о единственных в доме существах, еще обращающих на нее внимание. Стоп, подожди. Джош, ее сын, тоже реагировал на ее присутствие, но совсем не так, как хотелось бы матери или, если уж на то пошло, отцу. Именно поэтому Джош и находится сейчас в каком-то лагере в Колорадо, где они выдалбливают каноэ из стволов деревьев, делают весла, а потом отправятся в путешествие, которое уже обошлось в сумму, равную плате за год учебы в колледже. Кроме того, дети там, в промежутках между отжиманиями, сами готовят, сами стирают в реке и занимаются всем остальным. В лагерь его направили с целью получить назад мужчину, но Феб втайне опасалась, что Джош вернется еще более озлобленным и нервным. Организовал все Уэс, причем, так быстро, что сын отправился на запад еще до того, как мать успела нашить ярлычки на одежду и внимательно прочитать хотя бы одну брошюру.

Терьеры, поняв, куда их привезли, не обрадовались, и Феб тащила их со стоянки силком, а потом они еще долго выли, когда она уходила из приемника. Продолжалось это все целую вечность. До дома оставалось несколько кварталов, когда Феб окончательно поняла, что уже никак не успеет на самолет. Хотелось съехать на обочину и зарыдать, но она решила потерпеть до дома. Пару лет назад на парковочной стоянке у торгового центра Шорт-Миллс Феб увидела плачущую в машине женщину, и с тех пор тот образ неотступно преследовал ее, не давал покою, как и то, что она не постучала в стекло и не предложила… Что? Помощь? Утешение?

Выехав на свою улицу, Феб с удивлением обнаружила новенький сияющий «линкольн»-универсал, припаркованный перед ее домом. Она свернула на дорожку, и здесь ее ждал еще больший сюрприз в образе приятной наружности молодого человека в шоферской форме. Незнакомец направился к ней. Феб опустила стекло, но осталась в «мерседесе». На грабителя или насильника он не походил, но осторожность никогда не помешает, тем более, в таком районе, о чем напоминали и расположенные на лужайках сигнальные системы — символ худших кошмаров местных жителей.

— Миссис Джеймс?

Феб кивнула. Похоже, ей ничто не угрожало.

— Меня прислала мисс Бишоп. Она подумала, что вам будет удобнее вылететь из Морристауна. Там вас ждет небольшой самолет. И еще ей не хотелось, чтобы вы ломали голову, как туда добраться. Заканчивайте приготовления, а я подожду в машине. — Он приветливо улыбнулся.

Очень приятное лицо.

Феб вышла из машины.

— Даже не знаю, что сказать. Видите ли, я опаздываю и…

— Мы уже никуда не опаздываем. Не торопитесь. Времени у вас предостаточно.

Не зная, что и думать, она вошла в дом. Чемоданы стояли у двери, на них лежал легкий плащ, который Феб решила на всякий случай захватить с собой. Все было собрано уже несколько дней назад. Она приготовилась еще тогда, в феврале, после звонка человека, назвавшегося Оуэном и сообщившего, что он работает на Барбару Бейли Бишоп. Ее пригласили на какую-то читательскую конференцию на собственном острове писательницы. На целую неделю! Феб не все поняла и не стала вдаваться в детали, но предположила, что приглашение связано как-то с ее учебой в Пелэме. Хотя о самом колледже звонивший не упомянул. Но как еще Би-Би могла узнать о ней? Мисс Бишоп и сама закончила Пелэм, но в каком классе училась, этого Феб не знала. В последней анкете — Феб никогда не ездила на ежегодные встречи, но добросовестно заполняла и отправляла по назначению все анкеты — она назвала Би-Би своим любимым автором. Должно быть кто-то увидел и рассказал Бишоп. Может быть, следовало указать Джойс Кэрол Оутс, это больше соответствовало бы стандартам английского отделения колледжа? Ну уж нет. Пусть Бишоп никогда не получит Национальную книжную премию, но ее романы переносят читателя из реального мира в другой, намного более интересный, заманчивый и опасный.

Феб взяла чемоданы, набрала код на панели системы сигнализации и спустилась по ступенькам. Водитель тут же вышел из машины и помог ей. Уж не он ли и есть тот таинственный Оуэн? Расположившись на мягком кожаном сидении, она словно ступила на страницы романа Барбары Бейли Бишоп. И лишь тогда подумала: откуда Оуэну, Би-Би или кому-то еще было знать, что Феб Джеймс опоздает на самолет? Мысль пришла ни с того, ни с сего, и она тут же отогнала ее. А почему бы им и не знать? Они и должны знать. На этой неделе о ней наконец позаботятся, ее желания будут исполнены, ее нужды и потребности предвосхищены и удовлетворены. Она счастливо улыбнулась. Теперь ей не понадобятся ни дыхательные упражнения, ни «золофт». Совсем не понадобятся.

Кристин Баркер прижала ко лбу ледяной стакан с имбирным элем. Снова этот приступ. В первый раз она списала неприятные ощущения на пищевое отравление и забыла о них, как только все закончилось, радуясь тому, что осталась жива. Но за первым последовал второй. Пришлось обратиться к врачам. Никаких признаков язвы или аллергии, ничего. Может быть, мисс Баркер хочет проконсультироваться с другим специалистом? Мисс Баркер не хотела. Если проблема в голове, она с ней справится. Потом тошнота и жуткая, выворачивающая наизнанку рвота, приходящая без предупреждения, в любое время дня и ночи, прекращались. Иногда на несколько лет. И вот болезнь вернулась — после долгого перерыва. Сегодня третий день. День, на который назначен отъезд. Кристин проглотила парочку сухих крекеров и только что налила второй стакан имбирного эля. Удивительно, но усталости не ощущалось, хотя спать в последнее время удавалось только урывками. Она ощущала себя легкой и очистившейся. Нет, просто легкой. «Очистившейся» означало бы то, чего и опасались врачи.

Кристин не представляла, как доберется до места, и радовалась, что не приняла предложений человека по имени Оуэн. Она ответила, что все сделает сама, а потом позвонит ему и скажет, каким рейсом прилетит. Пока еще Кристин не позвонила.

Воздух в доме влажный, густой, напитанный грозами лета. Близость воды не помогала; даже здесь, на берегу Чесапикского залива, от жары не было спасения.

Кристин вышла на заднюю веранду. Пусть слабый, но все же ветерок. Опустилась в плетеное кресло, что принесла с городской свалки. Принесла, починила и покрасила в ярко-голубой цвет. Плетеные вещи не всегда удобны и грубоваты, но от прямого контакта с шероховатыми ножками ее икры защищала мягкая подушечка в ситцевом чехле с узором в стиле Уильяма Морриса, купленная на распродаже в Джорджтауне.

Все собрано. Инструменты, слайды, книги, карточки, кое-какая одежда и туалетные принадлежности. Она сможет поехать, если только захочет. Кристин сделала еще один глоток — медленный, осторожный. Закрыла глаза. И начала свою любимую игру — «Что я чувствую?» За долгие годы ее удалось отшлифовать свое обоняние почти до совершенства. Часами она просиживала на веранде, разделяя и распознавая запахи овощей, трав, деревьев и кустарников, почвы, а иногда даже животных. Еще до наступления приступа Кристин перекопала клумбу, и теперь та манила ее своим ароматом, как манили Одиссея сирены своей соблазнительной песней. «Знаем мы все, что на лоне земли многодарной творится». Как верно. Но и деньги звали тоже, и их сладостный зов мог растопить любой воск.

Она даже растерялась от неожиданности, когда секретарь писательницы Барбары Бейли Бишоп позвонил в феврале и предложил ей выступить с серией рассчитанных на неделю лекций — тематику она определяет сама — перед группой садоводов-любителей на частном острове мисс Бишоп, примечательном своими ландшафтами — как природного происхождения, так и созданными искусственно. Кто бы мог подумать, что Бишоп, заядлая садовница, постоянно читает колонку Кристины в скромном журнальчике для садоводов. Да, конечно, она публиковалась в «H&G» и других изданиях, но настоящие знатоки, посвященные, знали ее главным образом по этой колонке «Юного травоведа» (псевдоним не столь подходящий теперь, после стольких лет). Секретарь Бишоп назвал сумму гонорара, которая мгновенно превратилась в новую оранжерею со всеми новомодными штучками. Она согласилась без раздумий и провела последующие месяцы в мечтах и планах, снова и снова перебирая слайды. Одну лекцию можно посвятить леди Солсбери, известному английскому знатоку исторического садового дизайна, более тридцати лет облагораживавшей свой бывший дом, Хэтфилд-Хаус, дворец в стиле короля Якова. Кристин давно переписывалась с маркизой и, бывая в Англии, обязательно навещала ее. Сколько счастливых часов они провели вместе, вознося хвалебные речи средствам органического контроля за насекомыми, единодушно отвергая пестициды и, самое главное, отмечая важность разговоров с растениями — настоящих, в полном смысле слова разговоров. Потом можно остановиться на почве, предмете восхитительно интересном и сложном, любезном сердцу каждого истинного садовника. Еще один день посвятить прогулке по острову — что-то вроде практического задания на тему «Что бы вы сделали, если бы были главным садовником?» Какой чудесный, какой познавательный был бы день!

Паника охватила ее только в последнюю неделю, когда Кристин в полной мере осознала, что именно ей предстоит сделать. Отправиться в незнакомое место. Общаться с незнакомыми людьми. Жить с ними. Одно дело выступить с лекцией в клубе садоводов. Трудно, тяжело, но терпимо. И совсем другое быть центром всеобщего внимания на протяжении целой недели.

К тому же она никогда не разговаривала со столькими людьми. С растениями — да, с людьми — нет. Кристин глубоко вздохнула. Рот и нос мгновенно наполнились запахами сада. Она выбрала «пердиту» и постаралась сосредоточиться на сладковатом аромате этой нежно-абрикосовой розы, полученной от английского розариана Дэвида Остина. Розариан — любопытное словечко… Может быть, Дэвид еще и ротарианец? В стакане уже почти ничего не осталось. Кристин встала и потянулась. За садом присмотрит подруга, Эмили. Ну вот, и здесь придется разговаривать.

Таинственная хворь уходила так же внезапно, как и приходила. Допивая остаток имбирного эля, Кристин чувствовала, как недуг отступает, откатывается, словно отлив, затихает. Ощущение слабости, усталости останется еще на несколько дней, но она справится, удержит тошноту под контролем — нужно только поменьше есть или совсем отказаться от пищи. Объяснить, что у нее новая диета. Там ведь будут женщины. Они ее поймут. Может быть, даже слишком хорошо.

Почти восемь. Она вполне успеет на полуденный рейс.

Кристин вернулась в дом, чтобы позвонить. Ей так нужна эта оранжерея.

Маргарет Хоуорд пребывала в состоянии полнейшего восторга. Наконец-то! Одна из ее главных целей как ректора Пелэма будет вот-вот достигнута: она встретится с Барбарой Бейли Бишоп и примет самое щедрое из всех пожертвований писательницы — пост председателя фонда и средства на обновление литературного центра библиотеки, места, куда студенты приходят за помощью, знаниями и духовным советом. Новый центр будет издавать журнал студенческих публикаций, принимая работы и учащихся других сестринских колледжей. Она взглянула на спидометр. Ого! Кто бы мог подумать, что ее мини-«купер» способен развивать такую скорость! Встреча с главой отделения истории искусств, отправляющейся с группой студенток в путешествие по Тоскане, отняла больше времени, чем планировала Маргарет. Ее снедало нетерпение — поскорее бы добраться до острова. «Небольшая дружеская вечеринка», — так сказал секретарь Барбары, Оуэн, когда позвонил ей в феврале. Он попросил также не предавать новости огласке до июня, когда они с Барбарой выступят с совместным заявлением для прессы. Маргарет ничего не сказала даже своему мужу, Чарльзу, что было совсем не трудно, поскольку они давно разошлись, как корабли в ночи, Впрочем, их брак с самого начала был, что называется, «семьей на два города».

Оглядываясь назад, Маргарет понимала, что желание стать ректором Пелэма возникло в тот самый, когда она впервые приехала в кампус для вступительного собеседования в далеком уже 1964. Поначалу это желание существовало где-то в подсознании, но с годами проявлялось все отчетливее, постепенно овладевая ею, проникая в мысли и руководя поступками. Время учебы в Пелэме Маргарет употребила на подготовку: три года подряд президент класса, председатель студенческого совета на четвертом году и постоянное и заметное присутствие во всей жизни кампуса. Потом последовал период ссылки, который она посвятила выстраиванию карьеры, сбору баллов и шлифовке профессиональной биографии — каждый шаг возносил ее выше, на ступеньку ближе к заветному призу. Когда семь лет назад ее наконец позвали, она уже была готова. За время скитания по различным кампусам Чарльз мало-помалу превратился в «мистера Хоуорда», появляясь во плоти только для того, чтобы принять участие в том или ином праздновании и сфотографироваться на память. У них был свой небольшой городской дом около Дюпон-серкл, служивший Чарльзу чем-то вроде тыловой базы еще со времен юридической школы. Правительства приходили и уходили, но в опытных специалистах по международной торговле нуждались обе партии. Нельзя сказать, что их союз был браком без любви. Они заботились друг о друге и радовались успехам друг друга. Скорее, Маргарет относилась к супружеству как к предприятию равных партнеров и, если улавливала иногда в спальне присутствие незнакомого аромата, никогда не упоминала об этом. Такое положение дел вполне ее устраивало. Муж был ей нужен, так что раскачивать лодку не имело смысла.

Лодка! Оуэн предложил прислать за ней автомобиль, чтобы отвезти к пристани, где будет ждать моторка, но после недели на острове Маргарет планировала съездить к матери в Огайо, так что машину она хотела бы иметь под рукой. Можно ли оставить ее где-то неподалеку от пристани? Такое место есть, заверил Оуэн, а спешить вовсе необязательно — в любом случае ее кто-то встретит.

Интересно, кто остальные гости? Светила литературного мира? Личность Бишоп давно сделалась в кампусе предметом жарких споров; некоторые даже утверждали, что ее и нет вовсе, а под псевдонимом скрывается группа работающих вместе писателей. Неужели это так?

Секретарь упомянул, что в доме есть спа, а также крытый и закрытый бассейны, а потому Маргарет захватила с собой повседневную одежду и купальный костюм, в котором отнюдь не собиралась показываться на публике. С весом она сражалась всю жизнь. «Широкая кость», — неодобрительно сказала мать, когда дочь вышла из препубертатного возраста. С годами широкие кости становились шире, Маргарет тянулась вверх, и один лишь взгляд на пирожное добавлял ей фунт лишнего веса. Академические мантии скрывают множество грехов, но Маргарет еще до окончания колледжа решила, что не станет прятаться под одеждой и постарается остаться насколько это возможно худой. Получалось неплохо, но облачаться в купальный костюм в присутствии красавиц она все же не намеревалась. Ее снова охватил восторг. Сказочная, невероятная неделя. Интересно, когда Барбара намерена выступить с заявлением? Мысленно Маргарет перешла на «ты» со знаменитой писательницей сразу после звонка Оуэна. У них впереди много приятных часов, посвященных обсуждению планов дальнейшего сотрудничества, к тому же Маргарет везла с собой фотографии уже существующей библиотеки. В качестве подарка хозяйке на ее нью-йоркский адрес уже было отправлено председательское кресло Пелэма. Она надеялась, что писательница оценит двойной смысл дара.

Почти приехала. Почти у цели. Какой триумф для колледжа. Какой триумф для нее самой.

Поезд замедлил ход, неторопливо подтягиваясь к платформе. Фейт съела все шоколадные батончики и прочла несколько глав «Зеркала полуночи». Что и говорить, Барбара Бишоп умела закручивать сюжет. Поднявшееся солнце разгладило пейзаж за окном, вытянувшиеся тени превратили заурядные предметы в драматические образы. Так, например, семафор выглядел точь-в-точь как пулеметная турель.

 

Глава 2

— Миссис Фэйрчалд? — Мужчина в «диккис», ассоциирующихся у Фейт с рабочими Новой Англии, протянул руку к ее вещам, как только она ступила на платформу. Впрочем, привычному образу он соответствовал не в полной мере — ровные, острые стрелки на брюках и полное отсутствие помятостей на рубашке отличали его от собратьев соседнего штата. Одежда не была новой — ткань не отливала фабричным блеском, — но отглаженной на славу.

— Да?

— Барбара Бейли Бишоп попросила меня встретить вас с поезда и отвезти на пристань. — Средних лет, что в здешних краях означало от сорока до семидесяти, крепкий, он легко поднял сумки, хотя в одной и лежали полный набор ножей и другое специальное кухонное снаряжение. Они зашагали по платформе к вокзалу, у входа в который мужчина остановился.

— Вы не проголодались? Время у нас есть. Или, может быть, вам нужно…

Краска смущения проступила на его лице, и Фейт поспешила вмешаться, дабы не вынуждать своего сопровождающего к поиску подходящего эвфемизма.

— Нет, нет, спасибо. Все в порядке.

Он кивнул и, миновав вокзал, направился к припаркованному у тротуара старому автомобилю-универсалу, находящемуся в отличном состоянии и привлекающем немалое внимание. Мужчина открыл заднюю дверцу, и Фейт — хотя она, будучи прислугой, предпочла бы сидеть впереди — повиновалась легкому приглашающему кивку. Он твердо захлопнул дверцу, поставил сзади сумки и сел за руль. У нее сложилось впечатление, что разговор в пути многословием отличаться не будет. Мужчина не был Оуэном, или мистером Оуэном, — имя это или фамилия установить так и не удалось, — голоса звучали по-разному. Оба были янки, но один, так сказать, с верхнего конца стола, а другой с нижнего. Фейт хотела спросить, сколько времени займет поездка, но потом решила — пусть будет сюрприз. Долго ли, коротко — все равно ничего не изменишь.

В поезде она расслабилась, сейчас же на смену покою пришло легкое волнение. Фейт еще раз мысленно прошлась по спискам припасов, меню и возможных катастроф. По телефону сказали, что накрывать на стол и убирать поможет сторож-садовник. Может быть, он еще и шофер? Если так, второй повар из него получится довольно необычный. Гостей немного, так что помощник ей, в общем-то, и не нужен, но, с другой стороны, лишняя пара рук никогда не помешает. Иных выпускниц Пелэма, кроме подруг Хоуп, Фейт не знала, а те, как и ее сестра, имели смутное представление о приготовлении пищи. Может быть, в старшей по возрасту группе отыщется родственная душа или хотя бы парочка гурманов, способных оценить ее кулинарное мастерство.

Вокзал остался далеко позади, когда Фейт отвлеклась от беспокойных мыслей и обратила внимание на мелькающие за окном виды. Дорога скоро сузилась, а потом, после поворота у большого солончакового болота, пропала совсем, оставив лишь бегущую параллельно берегу грязную полосу. Серая цапля, оторвавшись ненадолго от созерцания илистой пустоши, проводила их равнодушным взглядом. Море отступило с отливом. Внезапно машина выскочила к лесу. Сосны стояли так плотно, что солнечные лучи почти терялись в густых кронах. Несколько минут они ехали через полумрак, потом снова оказались на открытом пространстве. Но теперь это было уже настоящее побережье. Фейт увидела длинную пристань с причалами и прыгающими на воде белыми и ярко-розовыми буйками разных размеров. Часть причалов пустовала, дожидаясь возвращения рыбаков с уловом. Для тех, кто уходит в море рано утром, два часа пополудни почти вечер — поужинать и спать. У других причалов теснились прогулочные суденышки, как парусные, так и моторные, — эти ожидали своих хозяев, приезжающих обычно на уик-энды. Здесь было глубоко, и вода с отливом не ушла, так что цапли сюда не забредали. Небольшая группа бакланов вытянулась черной линией на крыше длинного деревянного строения. Орнитологический хор греческой трагедии. Над головой кружились писклявые чайки и крачки.

— Ну вот. Вы первая. — Машина свернула к деревянному зданию и остановилась.

Водитель вышел и снял ее сумки. Фейт тоже поспешила выйти, и они едва не столкнулись. Наверно ей следовало сидеть и ждать, пока откроют дверцу.

— Я могу отвезти вас на остров прямо сейчас. Смысла сидеть здесь нет. Может быть, ждать придется еще несколько часов.

— Спасибо.

— Может, наденете свитер? На воде холодно.

Фейт уже подумала об этом и достала из сумки шерстяной жакет «Л. Л. Бин». Ее спутник подождал, потом направился к пристани. Пришлось прибавить шагу. Она огляделась — за исключением их двоих, никого. Много птиц и ни одной живой души.

Мисс Бишоп должно быть любительница антиквариата, подумала Фейт, ступая в большой, отделанный красным деревом «крис-крафт», покачивавшийся на воде у трапа с табличкой «частная собственность». Жаль, что здесь нет Тома. Поездка на старинном автомобиле — приятное развлечение, а вот прокатиться на такой моторке это приключение на всю жизнь. Она уже представляла, что сказал бы Том. «Да ты знаешь, какая это редкость! И выглядит так, словно ее и на воду не спускали!» Как и ее спутник, катер, скорее всего, появился на свет в 1940-х.

Прежде чем ей указали место, Фейт села впереди и надела лежавший поперек лавки спасательный жакет. Голубое небо, ни облачка, и запах соленой воды, столь же пьянящий, как аромат французских духов или бренди. Она глубоко вздохнула и улыбнулась своему спутнику, который легко, одним движением завел мотор. Он улыбнулся в ответ.

— Любите морские прогулки?

— Очень.

— Хорошо. Путь неблизкий.

Минут тридцать спустя Фейт начала подозревать, что выражение «путь неблизкий» в Новой Англии следует понимать буквально. Еще немного, и они, чего доброго, окажутся в Новой Шотландии. Она даже не представляла, где находится остров, у берегов Мэна, Нью-Гемпшира или, учитывая пройденное расстояние, Массачусетса.

Еще раньше мимо прошли рыбацкие моторки; кто-то, одетый в непромокаемый комбинезон, помахал им рукой — приветственный жест и сигнал, что все хорошо. Следующие минут пятнадцать они никого не видели.

Кстати пришелся и жакет. Ветерок был легкий, но высокая скорость усиливала охлаждающий эффект, и Фейт почти замерзла.

Большая земля отступила, со всех сторон их окружала вода. Скрылась даже морская коса, густо застроенная маленькими, а в некоторых случаях неприлично большими домами — Макмэншнс проникли даже сюда. На горизонте появились острова, напоминающие зеленые булавочные головки, и Фейт принялась гадать, который из них может быть убежищем знаменитости.

— Остров мисс Бишоп там? — спросила она, поворачиваясь к правому борту.

— Нет, Индейский остров дальше.

— Индейский остров?

— Теперь он называется по-другому, Бишоп-Айленд, но местные пользуются старым названием.

Может быть, на острове раковинная куча? Прошлым летом Бен заинтересовался индейцами-абнаки, перебиравшимися в давние времена на лето на остров Санпьер, как делало во времена нынешние семейство Фэйрчайлдов. То, что осталось после индейцев, находилось теперь в музеях, преимущественно далеко от острова, но некоторое количество артефактов было представлено в экспозиции Исторического общества Санпьера, которая разместилась в старом здании школы, открытом в сезон с 1 до 4 по средам и субботам, а в остальное время от случая к случаю.

Прошел уже почти час. Возможно, там есть вертолетная площадка. Трудно представить, чтобы Бишоп часто совершала такие поездки — пообедать с друзьями на континенте или, скажем, сходить в кино.

Крохотное одинокое пятнышко на горизонте стало больше.

— Вот и остров.

Катер подошел ближе, и Фейт увидела, что на пристани их ждут. Хозяйка? Нет, при ближайшем рассмотрении фигура оказалась еще одним мужчиной примерно того же возраста, что сидел рядом с ней, но не в «диккис», а в тщательно отглаженном джинсовом комбинезоне.

Поймав брошенный канат, он ловко привязал катер. Воздух вдруг снова потеплел, дохнуло травами. Ветерок нес аромат лилий или чего-то еще, столь же старомодного и перекрывающего запах бурых водорослей, выброшенных прибоем и выстлавших длинный скалистый берег. Фейт сняла спасательный жилет и аккуратно положила на сидение, после чего проследовала за переданным на пристань багажом. Мужчины кивнули друг другу, моторка отшвартовалась и развернулась к далекому континенту.

— До свидания! — крикнула Фейт. — Спасибо!

Ее недавний спутник поднял приветственно руку и завел движок.

Она повернулась к встречающему.

— Здравствуйте. Я — Фейт Фэйрчайлд. Буду готовить здесь на этой неделе.

— Джастис. Брент Джастис. Она оставила вам записку в доме.

Похоже, этот разговор будет продолжением предыдущего. А раз так, то перспективы вырисовывались нерадостные. Ей снова пришлось добавить шагу. Они прошли по пристани, свернули за лодочный сарай и… Фейт остановилась. Пауза была просто необходима. Джастис вопросительно взглянул на нее, но промолчал. Она смотрела на дом — воплощение красоты и совершенства.

Он стоял на пригорке над берегом. Длинная закрытая веранда, обшитый белыми досками фермерский дом с фронтонами на мансардной крыше — легкий элегантный штришок, вполне уместный в данном случае. Он придавал строению ту же элегантность, что и шляпка красивой женщине. Безыскусные, почти геометрических линий перильца по обе стороны от крыльца служили дополнительным украшением. К центральной двери вели грубо обработанные гранитные ступеньки. От рассаженных вдоль дома розовых кустов, белых, кремовых, красных, исходил необыкновенный, невыразимый аромат.

Фейт заметила, что спутник смотрит на нее, и рассмеялась.

— Извините. Просто дом такой чудесный. Никогда не видела ничего подобного, да еще в столь необыкновенном обрамлении. — Она поймала себя на том, что едва не захлебывается от восторга. Прежде, думая о доме со всеми этими спальнями, ванными, бассейнами и спа, она представляла нечто громадное и безобразное, вроде тех каменных уродин, которые они миновали по пути сюда.

— Да. Приятное местечко. Обошлось недешево и строилось долго — попробуйте-ка доставить все с большой земли. Раньше здесь почти ничего и не было, но она и слушать не желала о том, чтобы от чего-то избавиться. Все сохранилось. В сороковые и пятидесятые Амос Харди держал здесь овечек, так мы даже его старый лодочный сарай сохранили и подновили.

Может быть, она ошибалась, и Брент Джастис не такой уж и молчун. Сейчас он был прямо-таки фонтаном бесценной информации. Они зашагали к дому.

— Когда мисс Бишоп построила этот дом?

— Дайте подумать. Должно быть в восемьдесят третьем или восемьдесят четвертом.

— Так она здесь уже давно.

Джастис промолчал, решив, наверно, что реплика не требует ответа. Фейт прибавила шагу. Ей не терпелось поскорее познакомиться с домом поближе.

На веранде стояло несколько плетеных кресел-качалок, дополненных для комфорта мягкими подушечками. По углам расположились цветочные горшочки и кашпо с ярко-красной геранью, белой никотианой и голубой лобелией. Пройдя через переднюю дверь, Фейт оказалась в комнате, напоминавшей те многофункциональные гостиные, что вошли в моду на границе тысячелетий и появились стараниями дизайнеров едва ли не во всех разбросанных по побережью от Бостона до Нью-Йорка «коттеджах». Окна «с видами», обилие мебели — софы, кресла, книжные полки, туалетные столики, обеденные столы и обязательные столики для мозаики. Разница между теми комнатами и этой сводилась, кроме отсутствия запаха плесени, к тому, что мебель здесь не была набором случайных вещей, от доставшегося от тети Марты и слишком хорошего для Армии Спасения гарнитура до замененного на новый дивана второй жены дяди Алека. Здесь мебель подбирали со вкусом. Не купили полный комплект от Этана Алена, но собрали вещи пусть и эклектичные, однако выражающие одну тему — комфорт. И пусть форма следовала за назначением, но здесь, в доме Барбары Бейли Бишоп, комфорт управлял формой. Диванчики, столики и кресла группировались так, чтобы гостям было где разместиться после обеда для неторопливой беседы за кофе и ликером, а ниши и удобные сидения у окна между книжными шкафами приглашали к уединению с книгой в туманный или дождливый день. Потолок был высокий, сама комната — широкая. В соседней Фейт мельком заметила стол на двенадцать человек, установленный у огромного окна с видом на лужайку. Дубовый пол в обеих комнатах прикрывали восточные коврики радужных расцветок. Дальнюю сторону гостиной целиком занимал внушительных размеров камин, облицованный мрамором и дополненный полкой из темно-серого дерева.

— Записка там, в кухню через эту дверь, а ваша комната наверху — поднимитесь по задней лестнице. Она сейчас работает. Будет позже.

Фейт как будто столкнули с небес на землю. Она уже почти забыла, зачем приехала сюда. Кухня, задняя лестница — задняя спальня. Не совсем чулан на чердаке, но и определенно не комната для гостей с видом на море.

Она подняла записку, лежавшую на виду на кофейном столике Накашима, модном в пятидесятые и представлявшем собой массивную плиту свободной формы из черного орешника, и прошла через оставленную Брентом Джастисом приоткрытой дверь в кухню.

Прошла и замерла на пороге. Точно так же, как тогда, когда в первый раз увидела дом. Хоуп была права — о такой кухне Фейт могла только мечтать. Но повосторгаться вулфовской плитой она еще успеет. Интересно, из какого материала сделаны столешницы? Черного гранита она видела немало, но только не такого, пронизанного золотыми ниточками и небесно-голубыми крапинками.

— Пропан, газ, солнце.

— Извините? — Слова Брента нарушили ход мыслей, и Фейт не сразу сообразила, о чем речь. — Ах, да. Вы имеете в виду энергопитание. Конечно, провода же сюда не протянешь.

Он кивнул, и экскурсия продолжилась.

Дому, казалось, не будет конца. Проходя по коридору из кухни, Фейт краем глаза увидела что-то напоминающее солярий и проследовала за своим гидом вверх по широким ступенькам, застеленным — очевидно, по соображениям безопасности — ковровой дорожкой. Закончились они еще одним коридором, в который выходили сразу несколько дверей. В доме такого размера вполне мог поместиться отель или общежитие. Лестничная площадка оказалась достаточно вместительной для еще одной пары стульев у окна. На старинном бюро лежали свежие газеты и журналы — Фейт узнала номер «Таймс», который и сама купила сегодня, чтобы почитать в поезде. На широком подоконнике стояла чудесная бело-голубая ваза эпохи Мин с полевыми цветами. Фейт взглянула на своего провожатого с новым интересом. Наверняка за цветы тоже отвечает он. И за эти, и за те, что внизу, в гостиной. И за те, что в кухне, календулы в ярко-желтом глиняном провансальском кувшине. А может быть обитающие здесь эльфы, как тот сапожник, что делал цветы, занимаются всем этим ранним утром, когда еще не взошло солнце? Или оранжировка дело рук самой Барбары Бишоп?

Брент Джастис сказал, что писательница работает и «будет позже». Означает ли это, что в доме ее нет? Он остановился у двери, на латунной ручке которой висела табличка с аккуратно выведенными словами «Фейт Фэйрчайлд». Все, как в загородном доме, только вряд ли кто-то прокрадется ночью по коридору, чтобы поменять карточки, или выскользнет наружу, дабы учинить гостям мелкую пакость.

— Разве мисс Бишоп работает не дома? Вы сказали, что она будет позже.

— У нее есть домик в лесу. Говорит, что там ей пишется легче, никто не отвлекает.

Фейт понимала логику хозяйки, хотя на взгляд здравомыслящего янки, такого как Брент, ситуация несомненно складывалась странная: человек строит огромный дом, а потом сбегает из него в хижину в лесу, чтобы там заниматься тем, чем и положено заниматься пишущим людям. В доме Бишоп конечно отвлекало бы многое: и соблазнительные удобства, и окна, в которые так и тянет выглянуть. Подумав об удобствах, Фейт вспомнила о бассейнах и спа. Интересно, а они-то где?

— Я так поняла, что здесь есть спа и бассейн. Времени на них у меня, разумеется, вряд ли хватит, — поспешно добавила она, понимая, что будет кормить и его тоже, и не желая, чтобы он думал, будто обречен питаться всю неделю приготовленными в микроволновке макаронами с сыром, тогда как кухарка будет принимать солнечные ванны.

— Дом построен как бы ступеньками. Два этажа впереди и три сзади. Дальше все остальное и еще кинотеатр внизу, почти под кухней.

Брент открыл дверь, и все мысли Фейт о разделении на передние и задние комнаты, для гостей и прислуги, мгновенно испарились. Комната была просторная, с большим окном и видом на дальний берег. Если встать лицом к дому, то она находилась в правом крыле, с окнами на лужайку, поле с цветами и наконец море. Могла бы и догадаться, укорила себя Фейт. Это же как-никак остров. Со всех сторон вода, а значит, из всех комнат отличный вид.

— Я вас оставлю. — Он поставил на пол ее сумки, и она лишь теперь сообразила, что забыла оставить в кухне ту, в которой лежали ее кулинарные принадлежности. Ну да ладно, отнесет сама.

— Большое спасибо. — Наступил довольно неловкий момент. Фейт не знала, будет ли он помогать ей во всем или только с посудой, а потому ограничилась простым: — До свидания.

Он кивнул.

— Все, что вам понадобится, уже здесь. На первом этаже, где у нее вино, есть буфетная с еще одним холодильником и морозильной камерой.

Фейт кивнула в ответ. Интересно. Она прочитает записку, переоденется и быстренько все проверит.

Джастис остановился у двери.

— Сад вон там, сзади. Есть клубника, латук, горошек, мангольд.

Сказал и ушел.

Фейт взяла записку и села на кровать. Не слишком мягкая и не слишком жесткая. То, что надо. Конверт не был запечатан. Почерк тот же, что и на табличке на двери.

Дорогая миссис Фэйрчайлд!

Искренне ваша…

Добро пожаловать на Бишоп-Айленд. Надеюсь, поездка доставила вам удовольствие, а Брент показал, где что найти. Вообще-то, в отношении Брента я уверена в обратном, но в комнату он вас по крайней мере проводит. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Все ваши заказы исполнены, и я еще добавила кое-что от себя, как вы сами увидите.

Гости прибудут к семи часам, и если я вдруг задержусь по причине сошествия вдохновения, пожалуйста, возьмите на себя обязанности хозяйки и предложите коктейли и закуски. Обед в восемь.

Очень рада, что вы согласились принять мое приглашение, и с нетерпением жду встречи. Нас всех ждет чудесная неделя.

Фейт нахмурилась. Подпись под каллиграфически выведенными строчками представляла собой нечто совершенно неразборчивое. Фейт знала, такое нередко случается у писателей, которым приходится подписывать тысячи своих книг. В результате у некоторых, как, очевидно, и у мисс Бишоп, подпись деградирует до каракулей. Фейт вспомнился рассказ одного книготорговца о пожилом джентльмене, который, получив подписанную знаменитым сочинителем триллеров книгу, вернул ее с такими словами: «А теперь, молодой человек, подпишите ее так, чтобы я смог прочитать подпись. Так, как учили вас учителя в школе!» Писатель, не славящийся особенной любезностью, мгновенно подчинился.

Она переоделась в рабочую одежду, даже не потрудившись распаковать вещи. Мисс Бишоп попросила приготовить легкий обед «а-ля фуршет». Сначала Фейт подумала, что это делается с расчетом на тех, кто, возможно, опоздает, но потом решила — нет, наверно, дело в желании создать для первого общего вечера максимально неформальную атмосферу. Добираться до острова в темноте на катере — дело непростое, даже несмотря на наличие системы Джи-Пи-Эс и прочих штучек. Скорее всего, гости прибудут с заходом солнца и вряд ли позже. Коктейли она подаст на веранде, которая — весьма кстати — выходит на запад. Потом, после заката, все вернутся в дом. Столиков в гостиной вполне достаточно, даже не считая сокровища Накашимы, так что проблем с сервировкой не будет. Фейт не знала, часто ли встречаются эти выпускницы, но если они хоть немного похожи на подруг Хоуп, то это не имеет большого значения. Подвижный обед, при котором каждый может есть там, где ему удобнее, всегда способствует общению.

Как жаль, что нельзя позвонить Тому или соседке и ближайшей подруге, Пикс Миллер. И, конечно, Хоуп! Ее сотовый несомненно вне зоны обслуживания. Фейт включила телефон, и полное отсутствие раздражающих столбиков подтвердило ее опасение. Но как же тогда сама писательница поддерживает связь с внешним миром? Должно быть, с помощью спутниковой связи.

Уже выходя из комнаты, Фейт заметила на столе у окна маленькую белую коробочку, перевязанную серебристой ленточкой. Открыв ее, она обнаружила шикарное ожерелье. Здесь же лежала карточка с ее именем. «Это работа моего любимого дизайнера, Шэрон Адамс, которая живет неподалеку от Бостона. Возможно, вам знакомо ее имя. Скромный знак благодарности за неделю кулинарных восторгов». Фейт, конечно, слышала о Шэрон Адамс, но назвать ожерелье скромным знаком благодарности у нее бы не повернулся язык — подарок был очень щедрым. Она давно мечтала приобрести авторскую работу Адамс, и вот теперь получила настоящее сокровище. На сопроводительном вкладыше указывались материалы: халцедон с альмандином. Конусообразные кусочки полупрозрачного халцедона напоминали срезы лунного камня, а крошечные вставки альмандина мерцали гранатово-красными слезинками Марса. Фейт отложила ожерелье в сторону, решив надеть его вечером.

Вернувшись в кухню, она приступила к тому, что неизменно доставляло ей огромное удовольствие: исследованию чужих владений. Редкая женщина, как, впрочем, и мужчина, устоит перед соблазном открыть шкафчик, залезть в буфет или хотя бы заглянуть за дверь в незнакомом доме. Свекровь Фейт, Мэриан, муж и дочь которой занимались недвижимостью, воспринимала чужой дом как своего рода демонстрационный зал, открытый для свободного посещения. «Я всегда могу дать совет, — сказала она однажды. — Предложить, как сделать помещение более привлекательным». Отчасти Фейт с ней соглашалась. Мэриан отличалась хорошим вкусом и верным глазом, но ее главным мотивом было ненасытное любопытство к тому, как живут другие. Фейт умела распознать родственную душу, потому что и сама грешила тем же. Ночная прогулка, когда можно заглянуть в чью-то освещенную комнату, доставляла почти такое же удовольствие, как посещение бродвейского шоу.

Под выходящим в сад окном — две раковины, причем, одна глубокая, чтобы мыть овощи. Слева — дверь на улицу. Сияющие на фоне жирной, темной земли бледно-зеленые листочки манили Фейт, но она устояла перед искушением, решив, что выйдет только после того, как закончит с готовкой. Брент — прочитав записку Бишоп, Фейт про себя называла его именно так — упомянул о клубнике. Если позволит время, можно будет собрать немного, чтобы украсить ягодами пирожные, которые она собиралась подать в качестве десерта. А заодно проверить, останется ли что-то на завтрак. Пока же нужно отыскать винный погреб и проверить содержимое кладовой. Чувствуя себя немного Алисой, она открывала дверь за дверью, находя чулан, буфетную, столовую, пока не наткнулась на ведущие вниз ступеньки.

Как выяснилось, ничто в этом доме не соответствовало традиционному представлению. В данном случае ее ожидания не оправдал «подвал». Вправо от лестницы уходил короткий коридорчик. Прямо перед ней находился бассейн. Несколько стеклянных дверей выходили на мощеный внутренний двор, за которым виднелась лужайка. Сам бассейн был выложен голубыми плитками, украшенными выполненными в синих тонах названиями книг самой Бишоп и изображениями сказочных морских существ: русалок, тритонов, «Уотер бэбиз». Вода имела цвет морской волны, стены и потолок отливали небесно-голубым. Пахло не хлоркой, а розами. Фейт прошла вдоль бассейна. Под окнами — большое джакузи с водой цвета аквамарина. Она ощущала себя попавшим в сказку ребенком. Одна в величественном дворце, наполненном лишь приглушенным эхом. Кто-то плескался, кто-то смеялся, в высоких стаканах звенели кубики льда, кто-то нашептывал кому-то на ухо… Все ждали принца, который придет и разрушит чары.

Спа-кабинет находился за двумя двойными дверьми в самом конце и был оборудован примерно так же, как и его собрат в салоне красоты, посещением которого время от времени баловала себя Фейт — массаж лица, маникюр и педикюр. Она закрыла за собой дверь и отправилась на поиски кладовой, которую и отыскала в том самом коридорчике у подножия лестницы. Холодильник был до отказа заполнен деликатесами: белужьей икрой, фуа-гра, несколькими видами копченой рыбы, местными мидиями и по меньшей мере пятью разновидностями грибов — от портобелло размером с блюдце до крохотных шитаки. В двух ящиках лежал самодельный сыр. В винный погреб вели стеклянные двери. Открывать их Фейт не стала. Любой сомелье, обладающий достойными этого звания вкусом и обонянием, свалился бы без чувств на пол. Она поднялась по ступенькам наверх, в кухню, чтобы приступить наконец к исполнению обязанностей. Теперь ей стало ясно, почему связь с материком не имела для хозяйки большого значения. На острове у Барбары Бейли Бишоп было все, что только можно пожелать. Здесь можно было жить, не испытывая ни желания, ни потребности уезжать куда-либо. Неделя вдруг показалась Фейт не таким уж и долгим сроком…

Фейт готовила последний салат, несложный, из свежих овощей. Для желающих получить что-нибудь теплое у нее был поднос с crottins de Chavignol. Среди гостей несомненно найдется кто-то, соблюдающий диету — обычную, низкокалорийную, или Аткинса, или южнобережную. Главное блюдо было одно — адаптированная версия лапши с крабами, подаваемой в знаменитом сан-францисском ресторане «Косая дверь», в данном случае восточнобережный ее вариант (см. рецепт № 1). В корзиночках уже лежало несколько видов хлеба, в том числе фоккачиа. Как есть блюстители диеты, так обязательно найдутся и потребители калорий. Потом, после сегодняшней встречи с гостями и знакомства с их вкусами и предпочтениями, планировать будет уже легче.

Пора выйти в сад. Нужные инструменты, включая разнообразные ножницы и секаторы, нашлись у двери, причем, каждый был помечен биркой: Цветы, Трава, Овощи. Во всем чувствовалась чья-то высокая организованность.

Фейт едва успела осмотреть грядки, когда услышала приближающийся звук мотора. Жаль, что так рано. Она уже начала вживаться в роль одинокого гостя, чудом заброшенного на пустынный остров с прекрасным дворцом, наполненным ее любимыми напитками и продуктами. В то же время ничто на свете не доставляло ей большего удовольствия, чем возможность порадовать кулинарными изысками восприимчивую аудиторию, а уж по крайней мере сама Бишоп несомненно могла оценить ее искусство по достоинству. В конце концов она до сих пор помнила ее суп, который отведала тринадцать лет назад. Брент спустился к пристани. Он был один, если не считать большую двухколесную садовую тележку, предназначенную, по всей видимости, для багажа. Высадка пассажиров заняла, как и в случае с ней, совсем немного времени. Следует ли ей встретить прибывших? В записке говорилось, что она должна взять на себя роль хозяйки за обедом, но насчет встречи никаких распоряжений не было. Подумав, Фейт решила, что с этой функцией прекрасно справится и Брент, обязанности которого, похоже, не ограничивались ролью садовника. К тому же у нее самой дел хватало — надо еще испечь кексы для завтрака, что-нибудь основательное и что-нибудь легкое.

Она собрала немного трав, добавила настурцию для салата и направилась к грядке с клубникой. С первого взгляда стало ясно, что ей понадобится посуда большей вместимости — ягод было много, и не только крохотных рубиново-красных fraise des bois, но и более крупных и сочных сорта «ранний блеск», выдержавших нелегкое испытание временем. Фейт положила одну ягодку в рот — теплая и вкусная. Как и запах высящихся в отдалении сосен, вкус земляники можно упаковать в бутылку, но ни то, ни другое невозможно воссоздать. Она съела несколько ягодок поменьше — вкус совсем другой, тоже сладкий, но с примесью диких, настоящих лесных ягод. Может быть, использовать их для фруктового соуса к панна котта или какому-то иному десерту? А клубника? Фруктовый суп? Или джем? На острове несомненно есть оранжерея — без нее получить такие фрукты до июля не под силу даже эльфам. Возвращаясь в кухню, Фейт услышала голоса и увидела группу гостей, идущих к дому по той же, что и она несколькими часами ранее, дорожке. Впереди шагал Брент, за ним следовали три женщины, причем, одна несла гитару в футляре. Фейт улыбнулась, а воображение моментально предложило картину: давние подруги, собравшись у камина, слушают свою Джони Митчелл или Джоан Баэз. Она даже почти услышала подпевающие голоса: «Я жизнь увидела со всех сторон». Здорово. Гости были еще слишком далеко, чтобы рассмотреть лица, но силуэты не расплывались, а багаж, судя по горке чемоданов на тележке, включал в себя не только самое необходимое. Фейт нырнула в тень, за куст цветущей спиреи, и повернула к двери. Одна из женщин повысила голос, и ее слова, произнесенные четко и громко, прорезали воздух, как нож луковицу: «Но что мы здесь делаем?»

Два часа спустя Фейт услышала голоса из гостиной. Брент вел вторую группу гостей к лестнице, начинавшейся от столовой. Лишь теперь она поняла, что ее он провел другим маршрутом, чтобы показать кухню. Она заметила тогда вторую лестницу, но не обратила внимания, где та начинается. Заканчивались обе на одной и той же площадке.

Было начало седьмого. Фейт надеялась, что эта группа последняя — мысль о том, что лодочнику придется совершить еще одну поездку, вызвала тревогу за него. С другой стороны, ему, наверно, не привыкать — доставляют же сюда каким-то образом газеты. Если, конечно, их не сбрасывают с вертолета! Трое в первой группе, четверо во второй, хозяйка, Фейт и Брент — она загнула все пальцы. Как и сказал Оуэн, десять человек. Десять негритят. Она покачала головой, заменив старую считалку новой, ту, что так нравилась ее детям: «Десять обезьянок прыгнули на кровать…» Потом мама вызывает доктора, тот приводит всех в чувство, но… — «И никто уже не скачет по кровати!» Она улыбнулась, представив, как Эми и Бен повторяют последнюю строчку.

Без четверти семь Фейт стояла посредине веранды. Погода, как по заказу, выдалась чудесная, и воздух как будто напитался ароматами лета. Ветер стих, и окружающий пейзаж обрел вдруг небывалую четкость. В ведерках со льдом, которые она отыскала в буфетной, охлаждались несколько бутылок шампанского — все разных лет, разного стиля. Еще была икра, тоже на льду, с большой перламутровой ложкой, тосты, лимон, сваренные вкрутую яйца и рубленый лук-шалот, копченые мидии и креветки и паштет, рыбный и многослойный овощной. В нескольких местах Фейт расставила разноцветные блюда с оливками и вазы с фруктами. На стеклянном столике, рядом с икрой, поместился поднос с овощами — выглядели они чудесно, но Фейт по собственному опыту знала, что большой популярностью они обычно не пользуются. В столовой, возле лестницы, висел медный гонг. Она ударит в него ровно в семь. Как человек внимательный к деталям, Бишоп наверняка позаботилась, чтобы каждый из гостей знал программу вечера, но хозяйка все еще отсутствовала, и Фейт решила созвать присутствующих к назначенному времени. Тем более, что они должно быть проголодались, проведя в пути целый день. Она уж точно. Фейт была не из тех кухарок, которые едят, пока готовят. Щепотку здесь, щепотку там для пробы — большего она себе не позволяла и теперь с нетерпением посматривала на «Дом Периньон» и высокие хрустальные бокалы. Оставалось надеяться, что дамы не заставят себя ждать и не пожелают сложных коктейлей. Разумеется, она смогла бы смешать все, что угодно, но шампанское само по себе напиток праздничный и идеальный для вечернего меню с такими великолепными закусками и десертами. Что они пили в шестидесятые? Фейт рассмеялась про себя — возможно, в шестидесятые «пелэмские сестрички», как они себя называли, не пили, а курили.

Она ударила в гонг — звук получился приятный, достаточно протяжный, чтобы его услышали наверху, и одновременно не слишком громкий, чтобы показаться назойливым. Взгляд ее остановился на пропущенной ранее детали — выстроившихся на каминной полке стеклянных цилиндрах, в каждом из которых стояла одна-единственная гибридная роза. Одну Фейт узнала — «Мир». Неужели это все французские «Мейлланд»? Всего вазочек было десять. Десять роз.

Дорожки на лестнице в столовую не было, и она быстро обернулась, услышав шаги.

— Здравствуйте. Я — Фейт Фэйрчайлд. Буду готовить для вас на этой неделе.

Женщина выглядела лет на сорок или около этого, но никак не на пятьдесят. Изящная, подтянутая, в простеньком, кораллового цвета, облегающем фигуру платье. В темных волосах ни намека на седину — благодаря то ли расположению фортуны, то ли стараниям визажиста. Выражение ее лица тоже осталось для Фейт загадкой, но радости от встречи с подругами она на нем определенно не заметила. Скорее, настороженность. Замерев на нижней ступеньке, женщина окинула гостиную растерянно-ищущим взглядом, словно никак не могла решить, стоит ли спускаться. И сделала последний шаг.

— Я должно быть первая, — неуверенно пробормотала она и, будто лишь теперь заметив Фейт, добавила: — О, извините. Рэчел Гоулд. В записке сказано, что обед будет подан на веранде. Барбара Бишоп там?

— Мисс Бишоп заканчивает работу и попросила меня до ее прихода позаботиться о гостях. Думаю, она скоро будет.

Рэчел кивнула — как показалось, с облегчением.

— Хорошо. Я бы хотела уточнить программу. Ее секретарь объяснял, но как-то не очень четко. Вы не знаете, другие музыканты уже приехали? На катере была массажистка; наверное, здесь есть спа. Насчет другой леди я не уверена. Она говорила что-то о финансах, и никакого инструмента я не заметила, но, может быть, его отправили заранее? Имен их я тоже не расслышала.

— Музыканты? — повторила Фейт и вдруг поняла, кто перед ней — Рэчел Гоулд, знаменитая гитаристка. Том, поднявшийся от «Если бы у меня был молот» до Вилла-Лобос, был бы в восторге от такого знакомства. Она протянула руку. — Мы с мужем ваши большие поклонники. Для меня честь познакомиться с вами.

Рэчел покраснела.

— Спасибо. Если вы любите музыку, то эта неделя станет для вас настоящим праздником. Я и не знала, что мисс Бишоп тоже интересуется музыкой. Думала, здесь организуется что-то вроде маленького Тэнглвуда или Мальборо, что мы будем играть весь день в окружении этих великолепных декораций…

Музыкальная группа. Должно быть, их собрала сюда общая любовь к музыке.

— Насколько я знаю, в Пелэме прекрасное отделение музыки. Собраться вместе после стольких лет… Для вас это должно быть нечто особенное. Моя сестра тоже закончила Пелэм, только позже вас.

— Пелэм? — Рэчел как будто собиралась добавить что-то еще, но ее внимание, как и Фейт, привлекла группа из четырех женщин, спускающихся молча по лестнице.

Не такого вечера я ожидала, сказала себе Фейт, приветствуя гостей и отправляя их на веранду. К уже спустившимся почти сразу же присоединились еще двое. Семь, сосчитала Фейт. Все на месте, кроме хозяйки и, конечно, Брента. Впрочем, ему тут определенно делать было нечего. Зная, что в Новой Англии для ужина поздно никогда не бывает, она оставила для него кое-что на кухне.

— Пожалуйста, прошу. — Фейт вытащила пробку из бутылки и разлила шампанское. — Мисс Бишоп скоро приедет, а пока я побуду на подхвате. — Общее беспокойство оказалось заразительным — прежде такими выражениями она не пользовалась и, говоря откровенно, даже не была уверена, что именно значит «быть на подхвате».

— Меня зовут Фейт Фэйрчайлд. Я буду готовить для вас на этой неделе. — Переключившись в режим стюардессы, она едва не добавила: «Пристегните, пожалуйста, ремни. Нас немного потрясет».

Высокая женщина в ярком платье от Лилли Пулитцер взяла бокал и тут же осушила его одним глотком. Фейт торопливо подлила. Незнакомка вышла на середину веранды и повернулась к остальным.

— Ладно, давайте знакомиться. Я — Гвен, а ты… — она указала на хрупкую женщину с длинными, неряшливо собранными в тугой пучок волосами, выглядящую то ли уставшей, то ли больной, — ты — Крис Баркер, немного поседевшая, но в целом все та же. И ты, Люси, почти не изменилась, только стрижка короче.

— Ты и сама, Гвен, какой была, такой осталась. Только что в блондинку перекрасилась, — отозвалась Люси, с ног до головы одетая в «Тэлботс».

— Тебя, Рэчел, мы тоже знаем — по фотографиям в «Таймс».

— Но здесь должны были быть музыканты. — Рэчел сняла бокал с подноса проходившей мимо Фейт — никто не двигался с места, и ей пришлось разносить шампанское. — Меня для этого и пригласили — чтобы играть.

— А меня — провести семинар по финансовому менеджменту, — сказала Гвен. — Мисс Бишоп, кем бы она ни была, ловко все устроила. — В голосе ее, как заметила Фейт, за первое место боролись злость и восхищение.

— Это нас всех касается, не так ли? — усмехнулась женщина, безнадежно проигрывавшая битву с годами. Ей бы не помешало сбросить фунтов двадцать и избавиться от давно вышедшей из моды прически в стиле Джейн Фонды. Проглотив две крохотные помидорки-«черри», она потянулась за булочкой с кунжутом. — Уверена, все узнали Мэгги… или тебя нужно называть мадам ректор? Твои фотографии в каждом ежегоднике. Кстати, прими мои поздравления. Я — Феб. Теперь Феб Джеймс. Живу в Нью-Джерси с обожаемым мужем, милыми шестнадцатилетними дочурками-близняшками, чудесным тринадцатилетним сынишкой и двумя прелестными ирландскими терьерами. — Интересно, подумала Фейт, сколько бокалов шампанского она уже выпила? Ирония была очевидна — Феб и не пыталась ее скрыть, — но к ней примешивалась горечь. — Я думала, что еду на читательскую конференцию, — неожиданно закончила она и села, почти шлепнулась в кресло.

— И кто у нас еще остается? — спросила Гвен.

— Я. Бобби Долан. Знаю, меня трудно узнать. После колледжа двинула прямиком в Калифорнию. Несколько лет любви, потом два неудачных замужества. Изучила массаж, скитаясь по побережью. В Эл-Эй обзавелась линзами, работой и прической. Клиенты не любят, когда ты выглядишь лучше, чем они, но им нравится, когда ты выглядишь хорошо.

— Так какого черта мы все здесь делаем?

Фейт узнала голос и вопрос, прозвучавший несколькими часами раньше, когда первая группа шла к дому от пристани. Гвен явно была дамой властной и решительной. Узнать бы ее фамилию. Семинар по финансовому менеджменту? Уж не Гвен ли Мэнсфилд, та самая, на которую молится ее сестра Хоуп? Мэнсфилд тоже закончила Пелэм — Хоуп не раз об этом говорила. И по возрасту подходит. Но зачем такой богатой женщине, как Гвен Мэнсфилд, соглашаться на какой-то семинар? Деньги ее заинтересовать не могли, сколько бы ни предложила Бишоп. Должно быть присутствие Мэнсфилд объясняется какой-то другой причиной.

— Пожалуйста, — сказала Фейт, решив, что ей пора взять ситуацию под контроль. — Давайте немного подождем. Посмотрите, какой чудный закат. Обед будет подан в восемь в соседней комнате. Не сомневаюсь, что мисс Бишоп вернется к тому времени.

Смелое заявление, подумала Фейт. Она не больше других понимала, что здесь происходит.

— Мне сказали, что Бишоп собирается финансировать переустройство нашей библиотеки, — печально заметила Мэгги.

— Не волнуйся, — заверила ее Гвен. — Ты свои деньги получишь. А не получишь, сможешь обратиться в суд. Не исключаю, что нам всем придется это сделать.

— Хочешь сказать, что нам могут не заплатить? — обеспокоено спросила Бобби. — Вообще-то меня пригласили сюда поработать. Я массажистка и очень даже неплохая.

— Я и не сомневаюсь, дорогуша, — откликнулась Гвен. — Начать можешь с меня. До утра мы отсюда не уедем, так что времени предостаточно.

— Уедем? — растерянно повторила Крис. — Так быстро?

— А что тебе сказали? — поинтересовалась Феб.

— Попросили прочитать пару лекций для любителей-садоводов.

— Ну конечно! — воскликнула Феб. — Я видела твою статью. И это ведь ты ведешь колонку в том журнале. Как это я сразу не сообразила. Мне и в голову не приходило, что Кристин Баркер и есть наша Крис.

— Ты тоже садовничаешь? — обрадовалась Крис.

— Только в чужих садах. То есть… В общем, я лишь читаю об этом. Моему мужу нравятся лужайки и живые изгороди, но только не цветы. Когда я предложила выращивать томаты в патио, он ответил, что пусть Джерси и называют Штатом садов, лично он не потерпит присутствия грузовика на своем заднем дворе.

Фейт напомнила себе, что речь идет о восхитительном муже.

Постепенно в разговор втянулись все, кроме одной. Той, которую Гвен назвала «Люси». Отказавшись от предложенного шампанского, она прошла к столику с напитками и, бросив в бокал немного льда, плеснула туда же чистого виски.

Гости пили и ели, но атмосфера беспокойства и неуверенности, ощущавшаяся с самого начала, не рассеялась. В какой-то момент Фейт вдруг поняла, что всех заманили на остров под фальшивыми предлогами. Всех, за исключением нее самой. Ее пригласили готовить, и она готовила. С другой стороны, все, кроме нее, были выпускницами Пелэма. Встреча старых подруг, как и говорил Оуэн, да вот только, похоже, лишь она одна знала об этом заранее. Судя по тому, что гости не сразу узнали друг друга, никаких отношений после окончания колледжа они не поддерживали. Тогда почему Бишоп нужно было собирать всех вместе да еще таким хитроумным способом? Может быть, потому что в противном случае никто бы и не откликнулся на приглашение? Впрочем, нет. Маргарет Хоуорд, ректор колледжа и еще один из кумиров Хоуп, явилась бы в любом случае.

Заметив в руке Гвен пустой бокал, Фейт открыла вторую бутылку. Поблагодарив ее кивком, Гвен опустилась в кресло и посмотрела на часы, очень тоненькие и очень дорогие.

— Сейчас без четверти восемь. Как вы посмотрите на то, если мы поможем Фейт — извините, не расслышала вашу фамилию — перенести напитки и закуски в столовую, где и подождем нашу хозяйку? Я бы хотела задать ей несколько вопросов.

— Можете называть меня просто Фейт. И, если вы сейчас перейдете в столовую, я прекрасно справлюсь со всем остальным сама.

Гвен кивнула — она явно привыкла к тому, что обслуживают ее, и вряд ли когда-либо помогала прислуге, — и группа потянулась в соседнюю комнату. Кое-кто из дам, с интересом отметила Фейт, даже переговаривался между собой. Кто-то рассмеялся. Кто-то улыбнулся. Может быть, все еще поправится. Фейт уже поняла, что все они были знакомы… сколько же? Боже, почти сорок лет! Вот так сюрприз. И приготовила этот сюрприз Барбара Бишоп.

Часть блюд Фейт перенесла в кухню, другую часть в гостиную, куда и собралась подать главное блюдо. Разговор оживился, и она уже приготовилась пригласить всех к столу, когда ее внимание отвлек звук, долетевший из дальней части комнаты, той, где находился камин. Глаза всех обратились туда же, в сторону медленно открывающейся двери. Появившаяся перед ними женщина была красива. Потрясающе красива. И еще, подумала Фейт, она никак не может быть одного возраста с гостями, даже с теми, кто выглядел лучше других, — незнакомка просто принадлежала к совсем другой категории. Шелковая фиолетовая туника не скрывала изгибы и округлости тела, но как будто обтекала их, подчеркивая все достоинства. Густые, вьющиеся пряди напоминали те, что Фейт видела на обложках книг Бишоп, но теперь она смогла увидеть и лицо. Фиалковые глаза и высокие скулы. Безукоризненная кожа. Темно-красные губы, сложившиеся в приветливую улыбку. Улыбка растянулась, и на щеке проступила милая ямочка.

На мгновение комната как будто замерла, потом кто-то выронил бокал — он со звоном разбился о пол, — а еще кто-то пронзительно вскрикнул:

— Прин! Но ты же умерла?

Люси поднялась со стула и, выйдя вперед, остановилась перед незнакомкой.

— Не знаю, что у тебя на уме, Элейн Принс, но будет лучше, если ты все объяснишь. И как можно скорее. — Она повернулась к остальным. — Успокойтесь, леди. Это не Прин, а Элейн. Мы же все знаем, что Прин погибла за день до выпускного, а мертвецы остаются с мертвецами.

 

Глава 3

Первый год

Уедет ли мама хоть когда-нибудь? Мэгги Хоуорд едва не плакала. Если так пойдет дальше, эта женщина останется в Пелэме на все четыре года. Мэгги уже не сомневалась, что именно этого она и хотела бы.

— Пикник в шесть. Встречаемся в пять сорок пять у столика дежурной. Ты знаешь, где это. В холле, у входа. Девушки дежурят у звонка по очереди. — Миссис Хоуорд хитро улыбнулась дочери. — Не забудь, если дежурная говорит, что к тебе пришли, значит, речь идет о молодом человеке, а если сообщает, что к тебе гости, дама или джентльмен, значит, имеется в виду женщина или мужчина в годах.

Не в первый уже раз Мэгги подумала, что мать знает о Пелэме куда больше ее самой. Нет, ей тоже здесь нравилось. Более того, она была в полном восторге. С того самого момента, когда Мэгги открыла пухлый конверт с уведомлением о зачислении, она жила с ощущением, что сбылась мечта всей жизни. Огорчало лишь то, что мечту приходится делить с матерью.

Готовить дочь к поступлению в учебное заведение, которое миссис Хоуорд считала лучшим и едва ли не единственным достойным конкурентом исключительно мужских колледжей «Лиги плюща», она начала со второго класса. Раз уж хромосомный набор определил, что ее ребенок не может пойти в Гарвард, Принстон или Йель, то пусть будет Пелэм. В качестве первого шага миссис Хоуорд определила дочь в частную школу, отказавшись ради этого от скромной секретарской должности в их родном городке и перейдя на более высокооплачиваемую работу в Кливленде, пусть даже дорога только в одну сторону отнимала у нее час времени. Затем она взялась за выпускниц Пелэма. Миссис Хоуорд отыскивала их в церкви, Лиге женщин-избирательниц, муниципальных комиссиях, родительских комитетах, а, найдя, приступала к обработке. Иногда помогал случай — глаз сам натыкался на скромное, но элегантное колечко выпускницы, — но чаще всего ее вела врожденная интуиция. Когда подошло время для вступительного собеседования, число женщин, выразивших готовность выступить в качестве поручителей, даже смутило Мэгги. Между тем мать все свое свободное время посвящала погружению в историю и традиции Пелэма, донося результаты изысканий — как впечатляющие, вроде списка знаменитых выпускниц, так и смехотворные, те же «посетители и гости», — до сведения дочери. «Гость-джентльмен», например, звучало так, словно фразу взяли из Теннеси Уильямса. Рассчитывать на доброту чужаков Мэгги не приходилось. Хотя миссис Хоуорд и использовала в своих целях едва знакомых женщин, она постоянно внушала дочери, что полагаться следует только на себя. «Возделывай свою грядку» — таков был ее девиз, которого она придерживалась еще до смерти мужа, покинувшего семью, когда Мэгги была ребенком. Все, что осталось от отца, это нечеткая фотография, на которой он держал малышку на руках. Был еще снимок, сделанный в день окончания им колледжа — серьезного вида молодой человек с короткой стрижкой выставил перед собой, как щит, академическую шапку, словно защищался ею от уже нависшего над ним несчастья. Мэгги так и не поняла, почему мать никогда не вспоминает о нем — то ли все еще сердится за несвоевременное предательство, то ли так сильно скорбит о потере. К тому времени, когда девочка подросла, дедушки и бабушки уже сошли в могилу, и родственников, не считая одного кузена, у нее не осталось.

Итак, ноги малышки Мэгги, решительно обутые в туфельки «Бастер Браун», твердо встали на дорожку к Пелэму. Тамошние девушки считались особами образованными, и потому Мэгги брала уроки игры на фортепьяно, училась играть в теннис и занималась другими видами спорта, из которых наибольших успехов достигла в хоккее на траве. Она была прирожденной спортсменкой и в гимнастическом зале чувствовала себя куда увереннее, чем в классе. Единственным предметом, не требовавшим чрезмерных усилий, была математика, а всем известно, что именно в ней девочки не очень сильны. Все прочее, сочинения, даты правления английских королей и королев, правописание, давалось ей потом и дополнительными занятиями. «Ты же не хочешь, чтобы тебя называли «зубрилкой», — укоряла мать. Мэгги ничего не оставалось, как приносить домой пятерки. Когда этого не случалось, мать поджимала губы и не разговаривала с ней днями. Если что-то можно было переделать, переписать дома и снова сдать — не ради исправления отметки, а так, для практики, — Мэгги это делала. Она возделывала свою грядку, и это было нелегко. Мэгги завидовала одноклассницам, которые легко кружились в вальсе, тогда как ей приходилось тратить часы на разучивание одного движения.

Ну почему она не уходит? Как можно начать новую жизнь — свободную жизнь! — если мать все еще сидит на кровати, читая установочные инструкции, читанные и перечитанные десять раз дома? Все остальные родители давно разъехались, и Мэгги не сомневалась, что причина, по которой ее соседка по комнате, открыв дверь и представившись, тут же исчезла, заключается лишь в том, что она не захотела им мешать. Мэгги прожила с матерью восемнадцать лет и успела получить все мыслимые наставления, так что этим она была сыта по горло.

— Что ж, мне, пожалуй, пора приготовиться к пикнику, — сказала Мэгги.

На ней была блузка «виллиджер» в мелкий цветочек, почти копия той, что носила мать. В шкафу висело еще несколько блузок, костюм от «Джон Мейер» для церкви, юбки той же фирмы, с полдюжины оксфордовских блузок с закругленным воротничком — женский эквивалент консервативных рубашек, обязательных для ношения в колледжах «Лиги плюща», а в ящиках лежали соответствующие им джемпера. Покупки ударили по бюджету, но зато миссис Хоуорд, корпевшая часами над «Севентин» и «Американ герл», знала, что сделала все правильно. И не важно, что «мосластая» Мэгги — так не похожая на свою хрупкую, миниатюрную мать — выглядела намного лучше в слаксах и другой спортивной одежде, чем в том, что подчеркивало ее далеко не тоненькую талию, мускулистые икры и широкие плечи.

Миссис Хоуорд наконец поднялась.

— Надень те новые полосатые «бермуды» с желтой блузкой, а голубой пелэмский свитер накинь на плечи. И не забудь завязать рукава. Увидимся внизу; я хочу поговорить с воспитательницей.

Мэгги начала было протестовать — мать уже разговаривала, и не раз, с их воспитательницей, миссис Макинтайр, — но тут же закрыла рот. Одно она усвоила прочно: лучше помолчать и пусть мать делает, что хочет.

Она скоро уедет. Она скоро уедет. Эти слова, как мантру, Мэгги повторяла про себя весь последний час, и только заклинание помогало ей сохранять спокойствие.

— Конечно, мама.

Может быть, после того, как мать уйдет, она еще успеет сбегать наверх и переодеться. Только вряд ли. Скорее всего, ее вместе с остальными новичками и Старшими Сестрами из числа третьекурсниц выведут за дверь, а миссис Хоуорд еще помашет им всем на прощание. Сцена верности. Верности себе. Мэгги всегда прекрасно понимала, что ее достижения важны не ей самой, а служат прославлению имени Хоуордов, точнее, прославлению Флоренс Хоуорд.

— Ты, конечно, знаешь, что «миссис» не какой-то «титул учтивости», как считается у британцев. Воспитательницы в Пелэме непременно полагается быть замужем или состоять во вдовстве, но никак не в разводе. — Миссис Хоуорд удовлетворенно кивнула — меньшего от Пелэма она и не ожидала.

Мэгги промолчала. Все это она слышала раньше, к тому же матери ее ответ и не требовался — та репетировала разговор с воспитательницей. О чем будет разговор, Мэгги тоже знала. Нет, миссис Хоуорд не даст отпускное разрешение — так в Пелэме назывался документ, который подписывался родителями первокурсниц и давал девушкам право ночевать в ином месте, кроме как в доме другой студентки, выпускницы или указанного родственника. Но даже при наличии отпускного разрешения девушка должна была извещать воспитательницу о своих планах за сорок восемь часов. Миссис Хоуорд считала, что первокурсниц следует держать в строгих рамках, а подобного рода разрешения есть ни что иное, как открытое потакание распущенности.

Дверь закрылась. Мэгги стояла посередине комнаты, которая была даже больше ее комнаты дома. Одна кровать у окна, другая у двери. Два безыскусных дубовых комода, такие же письменные столы, книжные полки и стулья. На окне — небеленые муслиновые шторы. Здание общежития, Фелтон, было одним из старейших в колледже, а голые кирпичные стены — к удовлетворению миссис Хоуорд — надежно укрывал разросшийся плющ. Мэгги зажмурилась и закружилась, раскинув руки. Ее соседка, Роберта Долан, вошедшая в комнату секундой позже, сначала замерла от удивления, а потом обе девушки радостно рассмеялись и рухнули на кровать. Впереди четыре чудесных года.

Привыкнет ли она когда-нибудь к звуку столь многих женских голосов? После пикника раскалывалась голова, а еще тащиться на собрание в комнату воспитательницы — на обсуждение Синей книги, свода правил и инструкций Пелэма, устава, по которому живет колледж. А завтра вечером еще одно собрание. Что же это за правила такие, если на них требуется целых два собрания? Старшая Сестра уже предупредила ее быть повнимательней, потому что потом им устроят проверку на знание правил по отпуску и прочих.

Что ж, по крайней мере она одна. Не хочется ни с кем разговаривать — просто закрой дверь. Слава Богу. Точнее, Яхве. Знакомая девушка-еврейка, с которой Рэчел Гоулд ходила в школу в Манчестере, рассказывала, что в таких заведениях, как Пелэм, евреек всегда селят в одноместную комнату. В этом общежитии первокурсниц было тридцать четыре, а одноместную комнату дали только ей, так что, похоже, информация соответствует действительности. Значит, где-то поместили троих. В списке пелэмских клубов «Хиллел» не значился, а потому в поиске единоверцев — вернее, единоверок — придется полагаться на случай. И чего они здесь так боятся? Иудейство не заразно, а склонения в свою веру можно скорее ожидать от Свидетелей Иеговы или фундаменталистов. Впрочем, слишком много их не будет, если вообще обнаружатся. Больно уж радикальные. Слишком «не такие, как мы».

Обязательное посещение утренней службы отменили только в прошлом году, а вот два семестра «изучения Библии» так и остались. На пикнике она видела нескольких черных девушек. Они, наверно, тоже разбросаны по одиночкам. Как и азиатки. Как и все, кто «другой». Курс китайской цивилизации проходил под названием «Чинк цив.». Ее Старшая Сестра, посещавшая этот курс, употребляла термин без малейшего стеснения.

Рэчел могла бы поспорить, что большинство этих девиц, радостно уплетавших на пикнике бургеры, откидывавших гордо лоснящиеся волосы и демонстрировавших гладкую, загорелую — но не слишком темную — кожу под «оксфордскими» блузками-безрукавками, твердо верят в то, что Бог принадлежит к епископальной церкви, а евреи, при всем их уме и хитрости, нагрешили на вечные времена, когда убили Христа. Аминь.

Депрессия накрыла ее будто прокисшее посудное полотенце. Она скучала по своей комнате в квартире на Верхнем Уэст-сайде с видом на высотные здания, улицы, крыши и водонапорные башни. По ночам она всегда поднимала жалюзи, выключала свет и смотрела, как зачарованная, на Млечный Путь — картина неизменно пленяла ее воображение. Рэчел так до сих и не поняла, почему родители отказались отпустить ее в Джуллиард или, если уж на то пошло, в любую другую музыкальную школу. Ее преподаватель просила их, даже умоляла, но они упрямо стояли на своем. Мать сама училась в Пелэме, и ее лучшими приятельницами оставались подружки по колледжу. Все они хотели, чтобы Рэчел получила «нормальный опыт студенческой жизни». Времени на музыку будет много и потом, к тому же в Пелэме прекрасное музыкальное отделение, только вот специализироваться в этой области нельзя. «Нормальный опыт!» — кричала им Рэчел. Как может быть нормальным учебное заведение, в котором музыка не может быть профилирующим предметом? Что нормального в колледже, где нет мужчин? И можно ли считать нормальной жизнь в кампусе, который находится чуть ли не посреди пустыни? Да, из городка ходит автобус до Бостона и Кэмбриджа, но он тащится целый час. Автомобиль разрешается иметь только со второго семестра четвертого курса. Последнее, впрочем, ее мало трогало. У Рэчел даже не было водительских прав. Как и у ее брата, Макса. А вот у ребят из пригорода водительские права есть. И не только права, но и машины. Она никогда бы не согласилась жить в пригороде. Снова, горько поправила себя Рэчел, глядя в окно на зеленые стены, окружавшие поросший травой прямоугольник внизу.

Макс. Он единственный все понимал. Память унесла ее к последнему вечеру, и глаза наполнились слезами. Он знал, что она не уснет, и проскользнул в комнату — поговорить. Брат не успокаивал, не ободрял ее пустыми заверениями — просто сказал, что знает, каково ей приходится. Ему и самому через год предстояло то же самое. Макс был даже талантливее, чем она. С раннего возраста брат демонстрировал необычайные дарования: прекрасный слух и способность практически мгновенно определять любой инструмент. Некоторое время он занимался преимущественно скрипкой, но к десяти годам стало ясно, что его истинный талант — пианино. У него были руки прирожденного пианиста — с длинными, сильными пальцами. Когда он играл, они словно летали по клавишам, становясь продолжениями раскачивающего в такт мелодии тела. Макс и выглядел, как положено музыканту-романтику — длинные, темные, слегка вьющиеся и немного слишком длинные волосы.

Но если Макс и был вундеркиндом, то вел он себя как самый обычный подросток, да и родители никогда его не выделяли. Он занимался спортом и особенно преуспел в баскетболе — к огорчению преподавателей музыки. Однажды Макс сломал ногу — сошел с тротуара на Амстердам-авеню и угодил в рытвину, — но руки сохранил в целости. Как и сестра, он шатался с друзьями по городу, пропадал в Гринич-виллидж, встречал воскресный рассвет в Чайнатауне и посещал едва ли все музыкальные фестивали, независимо от того, какую музыку на них исполняли. Они оба, брат и сестра, ходили в одну из специализированных нью-йоркских школ, Школу музыки и искусств. Хотя их и разделяли один год и один класс, друзья у них были общие, все будущие музыканты. В шутку их называли близнецами. У них даже сложился собственный язык, сократившийся со временем до нескольких слов и фраз. Ссоры их были жестоки, горячи и коротки, извинения — продолжительны и многословны.

Когда Макс сказал, что его через год ждет то же, что и ее, Рэчел разбудила родителей и заявила, что пойдет в Пелэм только при условии, что Макса не станут понуждать к поступлению в один из колледжей «Лиги плюща». Злость в ней кипела и бурлила. Четыре года! Потерять впустую четыре года! Макма уже провозгласили одним из самых многообещающих музыкантов своего поколения. В прошлом году, после школьного концерта в Карнеги-холл, о нем написала «Таймс». Заголовок гласил: «Юному Максу Гоулду не нужно практиковаться, чтобы попасть в Карнеги-холл». Автор статьи имел в виду старую шутку: «Как вы попадаете в Карнеги-холл? — Практика».

В ответ на ее ультиматум родители повторили те же аргументы, что использовали, убеждая дочь. «Тебе необходимо получить качественное, разностороннее образование. Образование — это на всю жизнь. Ты же не хочешь быть невежей?» Рэчел предложила, чтобы они с Максом посещали занятия в Нью-йоркском университете или Новой школе, но отец и мать настаивали на необходимости «отведать жизни в кампусе». «Город никуда не денется, пока вас не будет», — сказал отец. «Студенческая жизнь» — когда родители произносили эти слова, Рэчел представляла шляпу с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями, енотовое пальто, пьяных первокурсников и походы за трусиками. Нет уж, спасибо.

И все-таки она здесь, а через год за ней проследует и Макс. Не в Пелэм, конечно. Подаст заявление в Гарвард. В том, что его примут, Рэчел не сомневалась — Макс дважды набирал 800 баллов по САТ, имел средний балл 4,5, работал в центре социальной помощи и посещал курсы АП — и это, не считая музыки. Ей самой Пелэм достался как бы по наследству — у нее оценки были ниже, хотя и вполне приличные. Рэчел никогда не придавала им большого значения. Главное — музыка. Она протянет год, а потом Макс поступит в Гарвард или куда-то еще, но в любом случае неподалеку от Бостона. Они что-нибудь придумают. Может быть, Брандейс. Только это ее и утешало: Макс будет рядом, а с ним, может быть, и машина. Она скажет родителям, что не останется в Пелэме, если они не купят брату машину. Ему придется получить права, но это не трудно. Достаточно посмотреть, какие идиоты успешно проходят все испытания. Машина — это свобода. А потом они избавятся от нее, когда он закончит колледж и вернется в город.

Рэчел достала из футляра гитару. В комнатах не было замков — возможно, на случай пожара. Но вероятнее, чтобы легче проверять спальни. Мужчинам разрешалось находиться в комнате по воскресеньям с 2:00 до 4:00 пополудни — дверь приоткрыта на десять дюймов, три ноги на полу постоянно. Когда она прочитала некоторые из правил Максу и друзьям, они долго думали, что такое можно изобрести, не выходя при этом за жесткие рамки инструкций. «Лучше возьми с собой «твистер», — посоветовала Сэлли, отправлявшаяся в Филадельфию, в Школу музыки Кертиса.

Рэчел поймала себя на том, что наигрывает мелодию, сочиненную для школьного выпускного. Что будет, если пропустить собрание? За ней обязательно кто-то придет. Скорее всего, Старшая Сестра, девушка из Скарсдейла, уже обрученная с парнем из Дартмута. Больной притворяться нельзя. Слишком рано. Это она прибережет для случая похуже. Рэчел убрала гитару в футляр. Завтра надо сходить в город. Найти скобяной или заглянуть в магазин, где продаются велосипеды, и купить замок для шкафчика. Серьезного вора он, конечно, не остановит, но по крайней мере убережет драгоценный инструмент от какого-нибудь самоучки, которому вздумается сбацать пару куплетов «Майкл к берегу гребет».

В дверь постучали. Рэчел посмотрела в зеркало — бледное овальное лицо выглядело бледнее обычного, — убрала назад прямые черные волосы и перехватила их заколкой.

— Иду, — отозвалась она тоном отправляющейся на плаху Марии-Антуанетты.

Гостиная воспитательницы общежития Фелтон представляла собой эклектическое смешение чиппенделя и неоготики, разбавленного стараниями самой миссис Макинтайр обтянутыми чинтсом пухлыми креслами, вполне подходящими для ее пышных форм. Восседая в одном из них, она и приветствовала притихших как мыши новичков, робко входящих в комнату с Уставом, блокнотом и ручкой. Собравшиеся группой Старшие Сестры из числа третьекурсниц шумно болтали в углу. Освещение, как и определялось нормами того времени, оставляло желать лучшего, и по обитым деревянными панелями стенам двигались длинные тени. Окна частично скрывались за тяжелыми красно-коричневыми бархатными шторами, так что лучи заката почти не проникали в святая святых Пелэма.

— Итак, леди, полагаю, все здесь, так что начнем. О, подождите, там кто-то еще. — Внимание миссис Макинтайр, от которого не ускользало почти ничего, привлекла повернувшаяся дверная ручка.

Мэгги Хоуорд сидела на полу у камина, лицом к двери, с ручкой наготове и открытой на первой странице Синей книгой. Она уже подчеркнула некоторые, наиболее важные, по ее мнению, пункты, причем, «Кодекс чести» на странице 1 был подчеркнут дважды. Когда дверь открылась, Мэгги подняла голову, взглянула на опоздавшую и вздрогнула. Такой красивой девушки, если не считать звезд экрана, видеть ей еще не приходилось, и с ней, похоже, готовы были согласиться все остальные.

Темно-каштановые волосы, мягкими прядями падающие на плечи. Высокая, примерно одного роста с Мэгги, то есть около пяти футов восьми дюймов. На этом физическое сходство и заканчивалось. Тонкую талию подчеркивала убранная в темно-синие «бермуды» белая рубашка-поло, носить которую вполне мог бы ее брат или бойфренд. Изящная, но не тощая. Глядя на нее, Мэгги мгновенно ощутила свои лишние десять футов и пожалела о съеденном втором кусочке пелэмского шоколадного торта (рецепт 5). Но самое сильнее впечатление производили ее глаза. Они были фиалковые. Контактные линзы? Пожалуй, нет. Потрясающий эффект усиливали длинные черные ресницы. На чистом, сияющем лице ни намека на прыщи, а вместе с улыбкой — а она улыбнулась — на щеках появлялись очаровательные ямочки.

— Вы должно быть миссис Макинтайр. Простите. Я ужасно виновата. Дело в том, что папа жутко устал по дороге, и мы сделали остановку в Нью-Хейвене, где он встретил знакомых, которые везли куда-то своих сыновей. Мы все, мама, я и Элейн — это моя сестра, и она сейчас в Крэндалле, — умоляли его не останавливаться, но он сказал, что это займет всего минутку, и, конечно, минуткой дело не ограничилось. Потом никто не смог найти телефон и… Вот так все и получилось. Пожалуйста, извините. — Она снова улыбнулась. — О, извините. Совсем забыла. Я — Хелен Принс, но все называют меня просто Прин.

Она замолчала, слегка наклонив голову в ожидании реакции воспитательницы. Раздел, перечислявший наказания за опоздание, занимал в Синей книге две страницы, и в нем предусматривались все возможные случаи, в том числе опоздание после каникул и опоздание после отлучек. Опоздание на ознакомительное собрание не упоминалось как отдельная категория — по той, наверное, причине, что ничего подобного в Пелэме еще не случалось. Возможно именно поэтому миссис Макинтайр ответила не сразу, а после небольшой паузы.

— У воспитанницы Пелэма всегда должен лежать дайм под пяткой, чтобы сделать экстренный звонок. Общественные телефоны вполне надежный и доступный вид связи. Впрочем, вы уже наказали себя тем, что упустили возможность познакомиться с однокурсницами. Я поговорю с воспитательницей вашей сестры в Крэндалле, и, надеюсь, мы сойдемся во мнении, что на этот раз ваше опоздание останется без последствий.

— Обязательно воспользуюсь вашим советом насчет дайма, — сказала Прин, опуская глаза на свои ярко-розовые босоножки «паппагалло».

Получив разрешение, она прошла через комнату и опустилась на свободное место возле Мэгги. От нее исходил едва уловимый запах сигарет и чего-то еще, мятного. Мэгги, уверенно распознававшая только аромат своих «Жан Нате» и материнских «шанель № 5», так и не смогла определить, что это — духи или «Лайфсэйверс». Дилемма разрешилась, когда Прин достала коробочку и предложила колечко Мэгги. Поскольку мятная конфетка могла подпадать под категорию пищи — а прием последней в общих комнатах, коей, несомненно, была и гостиная воспитательницы, разрешался только с послеполуденного чая в пятницу и на официальных мероприятиях, — Мэгги покачала головой, но при этом — дабы не обидеть отказом оказавшуюся рядом богиню — благодарно улыбнулась. За годы практики она хорошо овладела искусством изображать приветливость. Девочкам она всегда нравилась, и в подготовительной школе ее постоянно назначили на различные должности — в этом отношении школа с момента основания ориентировалась на британский образец, — что принесло ей на последнем году статус старшей ученицы. Неожиданно для себя Мэгги почувствовала, что должна обязательно понравиться именно этой сокурснице, своей сестре, и, как только миссис Макинтайр отвернулась, протянула руку за конфеткой. Прин едва сдержала смешок. Что ее рассмешило, Мэгги так и не поняла, но задумываться не стала — слова миссис Макинтайр вытеснили из головы все прочие мысли.

— Вы все прочли книгу. Почему же мы снова возвращаемся к ней? Кто ответит?

— Чтобы не подвести вас, миссис М., — подала голос высокая, рыжеволосая третьекурсница.

— Не умничай, Синтия. — Рыжеволосая, похоже, была любимицей воспитательницы. — Впрочем, ты почти угадала. — Замените меня на каждую из вас — и вот вам причина такого внимания к Уставу. Возможно, кому-то наши правила вообще и те, кто касаются отпусков, в частности, покажутся старомодными, но вы здесь для того, чтобы учиться. И не только для того, чтобы приобретать академические знания. Не менее важно стать людьми, которыми гордилась бы семья и которые принесли бы благо обществу.

Рэчел Гоулд знала — если она не отключит этот голос, ей придется уйти. Правила должны были заменить родителей. Сберечь и сохранить дочерей драгоценных семей, по возможности в девственности, — вот их главная цель. Вот чего на самом деле хотели все родители, даже ее собственные, считавшиеся вполне либеральными. Это они едва не тронулись рассудком, обнаружив, что их дочь позволила школьному знакомому переночевать у себя в комнате, когда он случайно остался без ключей и не смог попасть к себе домой. Его отец и мать уехали куда-то, а парень отправился на концерт вместе с ней Максом. Конечно, бедняга мог бы устроиться и у Макса, но ее комната была больше. Рэчел даже в голову не приходило, что родители расстроятся из-за такого пустяка. И ладно, если бы они устроили бурную сексуальную оргию. Теперь она уже жалела, что не устроили. Если Пелэм избран ей в наказание, то и преступление должно быть соразмерным.

— Старшая по общежитию, Сара Стивенс, раздаст бланки заявлений, и мы подробно разберем все пункты, а завтра вечером вы заполните их и сдадите.

Вот так все и началось. Рассмотрев все случаи и непредвиденные варианты — «Что делать, если тот, с кем у вас свидание, не говорит заранее, куда вы отправитесь?» или «Что случится, если вы опоздаете, позабыв о переходе на летнее время?» — группа отправилась в столовую, где их ждали ванильное мороженое с баттерскотчем и жареным миндалем.

Занятия начинались только в четверг, и следующие три дня были заполнены организационными мероприятиями. К первокурсницам обратилась вся администрация колледжа. У Мэгги кружилась голова. В медицинском кабинете пришлось пройти весьма необычное испытание: раздеться до трусиков, после чего на спине у нее сделали какие-то пометки флуоресцентными липучками и отправили в темную камеру. Вспышка света, и вот уже готов снимок — для обнаружения искривлений, исправление которых могло потребовать специальных физических упражнений. Нелегко пришлось и на речевом тесте, ставшем провальным для одной из ее новых подружек, Сэнди Шоу, милой девушки из Западной Вирджинии, с характерным мелодичным голоском, которому так завидовала Мэгги. Новоанглийский акцент, вызывающий в памяти президента Кеннеди, не считался в колледже серьезным недостатком — как и британский еще нескольких девушек, — а вот южный, наряду с говорком, свойственным жителям Нью-Джерси и определенных районов Нью-Йорка, нормам приличия не соответствовал. Благодаря стараниям Флоренс Хоуорд ее дочь до такой степени очистила речь от каких-либо признаком средне-западного, что с полным правом могла бы претендовать на должность ведущего вечерних новостей в любой части страны.

Сэнди записалась на курс речи, но призналась Мэгги, что акцент вернется в тот самый миг, когда она переступит порог родного дома, а иначе ей несдобровать. Бедняжке стоило немалых усилий убедить родителей отпустить ее на север, в Пелэм, но «если я только заговорю дома так, как говорите вы, меня просто никуда больше не отпустят».

Потом был отбор в хор и разные вокальные группы, включая «Пелэм Перлз» — пелэмский ответ «Уиффенпуфс», — а также запись в клубы. Мэгги как будто попала за банкетный стол и постоянно сражалась с искушением перехватить еще один аппетитный кусочек.

Утром во вторник, когда она заканчивала завтракать, кто-то похлопал ее по плечу. Мэгги обернулась, увидела Прин и тут же пожалела, что та не подошла к ней накануне, когда она ограничилась скромной половинкой грейпфрута и кофе. В этот же раз оладьи выглядели так соблазнительно, что отказаться от них было просто невозможно. Каждое общежитие имело собственную кухню, и Фелтон славился именно своей выпечкой, что неизменно сказывалось на фигурах первокурсниц.

— Сегодня в девять вечера, после спевок или как их там, все собираются в прачечной.

Вечерами первокурсницы встречались в аудитории, где разучили традиционные колледжские песни. До воскресенья им предстояло сочинить собственную, дабы исполнить ее на общей службе.

— Зачем? И почему именно в прачечной? — спросила Мэгги.

— Нужно поговорить о выборах, а прачечная единственное место, где могут поместиться тридцать четыре человека.

— Хорошо. Я скажу Бобби.

Отношения с соседкой складывались хорошо. Роберта — или просто Бобби — Долан была из Пенсильвании. Разоткровенничавшись, она рассказала, что ее родители из рабочих, а разбогатели случайно, когда отец, никогда в жизни не учившийся ни в каком колледже, придумал и запатентовал новый тип подвески, используемой во всех грузовиках. Деталей Бобби не знала, но прекрасно помнила, как изменилась в одночасье вся ее жизнь: еще вчера ей приходилось делить ванную с еще пятью членами семьи, а уже сегодня она получила отдельную в свое полное пользование. Подобно миссис Хоуорд, миссис Долан заранее решила, что дочь отправится в Пелэм, и определила ее в частную школу. Бобби призналась, что в муниципальной школе ей нравилось больше, и расставание с подругами далось тяжело — в новую она перешла в тринадцать лет и до последнего года чувствовала себя немного чужой. Никаких прошлых связей с Пелэмом у нее, как и у соседки по комнате, не было. Услышав об этом, Мэгги подумала о том, как важно в жизни то, что переходит к тебе по наследству, от родителей. В доме ректора колледжа каждое воскресенье устраивалось чаепитие для бывших выпускниц и их дочерей. Ей вспомнились слова матери, произнесенные в редкий момент трогательного семейного единства: «Однажды и ты приведешь туда свою дочь, мою внучку». Тогда она поклялась, что когда-нибудь обязательно попадет на это чаепитие.

Прачечная оказалась уютным, теплым помещением с запахом «Айвори сноу». Прин и ее соседка, Феб Хэмилтон, застенчивая скромница из Бедфорд-Хиллз, по слухам столь же умная, сколь и богатая — а ее семья считалась очень богатой — уже сидели рядышком на одной из стиральных машин. Прин заплетала волосы Феб — тусклые, мышиного цвета пряди — в длинную косу. Привлекательности девушке коса не добавляла, но сам процесс, похоже, доставлял ей удовольствие. На обычно бледных щечках уже расцвели яркие пятна румянца, серые глаза блестели. Те, кому не хватило места на стиральных машинах, стояли у стены или сидели на полу. Кто-то пустил по кругу большой пакет с чипсами. Было шумно, но не слишком, и весело. Мэгги немного удивилась, когда в прачечную вошли еще девушки, — раньше в Фелтоне она их не видела, — но Прин тепло приняла незнакомок и тут же представила их остальным.

— Познакомьтесь, это моя сестричка-двойняшка, Элейн. Крис — ее соседка. Люси — наша старая знакомая. А Гвен живет с ней в одной комнате.

С первого же взгляда стало ясно, что сестры не те идентичные близнецы, которых легко спутать друг с другом, хотя сходство и бросалось в глаза, и хотя никто бы не назвал Элейн некрасивой, в сравнении с Прин она выглядела весьма заурядной. Как, впрочем, и все остальные.

— Вы, наверно, спрашиваете себя, зачем я собрала вас здесь, — продолжала Прин.

— Наверно потому, что в теплице бродил полковник Мастард с подсвечником, — сказал кто-то, и все рассмеялись.

— Очень смешно. Так вот, завтра на классном собрании нам предложат назвать кандидатов на всякие должности и…

— И ты хочешь, чтобы мы предложили тебя в президенты, — подала голос Люси. — Никто не против. Это все? Теперь можно и разойтись?

— Хорошая шутка. Ты прекрасно знаешь, что президента из меня не получится. У меня же память никудышная; я буду постоянно все забывать. У меня даже чертова песня и та в голове не держится. Нет, я предлагаю выдвинуть Мэгги Хоуорд. Фелтон не имел своего президента со времен мировой войны, а может даже с гражданской…

— Тогда и Пелэма еще не было, — негромко вставила Феб.

Прин погладила ее по головке.

— Какая ты молодец. Продолжаю. Думаю, пора менять традицию, а из Мэгги выйдет отличный президент. Нас здесь тридцать четыре плюс моя сестричка и три девочки из Крэндалла. Если мы все проголосуем за Мэгги, она пройдет. Кстати, в Крэндалле кто-нибудь уже занимается такой организацией?

Элейн покачала головой.

— Насколько я знаю, нет. По крайней мере в прачечную нас еще не приглашали. — Она восхищенно посмотрела на сестру. — Думаю, в нашем классе об этом никто даже и не задумывался.

Прин наградила сестру благодарным взглядом и взъерошила ей волосы.

— Я поговорила еще с несколькими девочками из других общежитий, рассказала, каким замечательным президентом будет Мэгги, так что если мы все проголосуем за нее, наш план пройдет как по маслу. У кого есть вопросы?

— Полагаю, ты уже спросила у мисс Хоуорд, хочет ли она занять это местечко? — усмехнулась Люси. — И все ли так сильно хотят видеть ее на посту президента? — Подкалывать подругу ей, похоже, было не в первой, потому что Прин нисколько не обиделась и лишь пожала плечами.

— Конечно, хочет. Ты только посмотри, как она держит спину. Мэгги рождена для роли лидера. Еще вопросы? — Вторая часть вопроса Люси осталась без ответа.

Мэгги и впрямь сидела на бетонном полу с прямой как доска спиной, только поза ее была не только проявлением врожденных лидерских качеств, но и результатом вызванного предложением шока. Прин выбрала ее! Почему?

— Гвен сильна в математике, так что давайте изберем ее казначеем, — заговорила Элейн. — Крэндалл тоже ее поддержит.

Возражений не последовало, и девушки потянулись к выходу из прачечной. Мэгги попыталась перехватить глазами Прин, а когда не получилось, пробилась поближе и тронула ее за плечо.

— Послушай, мне нужно с тобой поговорить.

Прин обернулась.

— Конечно. Ну, что у тебя?

Мэгги оглянулась. Высказывать во всеуслышание одолевавшие ее сомнения она не хотела.

— Струсила? — негромко спросила Прин. — Только не говори, что ты никогда в жизни ничем подобным не занималась. Держу пари, «Регламент» Роберта ты знала наизусть уже лет в десять. И не волнуйся, я всегда буду рядом, так что на мою помощь можешь рассчитывать. Быть серым кардиналом, силой за троном — это по мне. — Мэгги облегченно вздохнула. Конечно, Прин права. Она руководила всегда и везде, и Пелэм в этом отношении всего лишь еще одна школа. Нет, не так, Пелэм есть Пелэм! Но Прин будет рядом. Они вместе, они одна команда.

На следующее утро она проснулась еще до рассвета и от волнения не смогла больше уснуть. Будить Бобби не хотелось, и Мэгги долго лежала в постели, смакуя миг триумфа. В какой-то момент из памяти выскочила произнесенная Прин фраза — «серый кардинал», но она тут же заменила ее другой, «рождена для роли лидера».

Да, рождена. И будет лидером.

В тот же день на собрании первого курса 1970 года Маргарет Хоуорд была избрана президентом класса, а Гвен Мэнсфилд его казначеем — в полном соответствии с решением, принятым накануне в прачечной Фелтона. Соперничество носило острый характер — Прин, похоже, оказалась не единственным в кампусе «создателем королей», — но Мэгги все собрала больше голосов. Речь ее приняли хорошо, особенно шуточное обещание сделать своим приоритетом изменение формулировки «три ноги на полу» на «две ноги на полу».

Когда собрание закончилось, Прин схватила Мэгги за руку и потащила за собой из зала, не обращая внимания на тех, кто подошел поздравить новоизбранного президента.

— Сегодня особенный день. Давай поднимемся на башню.

— Разве она не закрывается после четырех? — удивилась Мэгги.

Возвышающаяся над главным административным корпусом готическая башня была видна на расстоянии нескольких миль от колледжа и доминировала над окружающим кампус преимущественно равнинным пейзажем. Студентам разрешалось подниматься на нее только парами, с десяти до четырех часов дня, за исключением воскресенья. На верхний этаж шел лифт, а за массивной дверью, вызывавшей смутные ассоциации со средневековым поместьем, находилась короткая винтовая лестница, заканчивавшаяся еще одной дверью, за которой и располагалась небольшая обзорная площадка с прекрасным видом на окрестности. Далеко, на горизонте, виднелся Бостон, Город на Холме, на другой стороне — далекие горы, а между ними крохотный городок Южный Пелэм.

— Я знаю, где прячут ключ — этот секрет передается от матери к дочери из поколения в поколение. По крайней мере моя его передала. Раньше, еще до того, как студенткам разрешили курить в кампусе, она с подругами забиралась наверх, дабы предаться запретному влечению. Ну же, идем!

Мэгги ничего не оставалось, как последовать за ней — сначала неохотно, поскольку ее всегда пугала высота, потом, поддавшись настроению Прин, с нарастающим нетерпением. Все страхи и сомнения улетучились с последним шагом. Охваченная восторгом, она закружилась, совсем как недавно в комнате, но уже не рассмеялась, а торжественно произнесла:

— Мы как будто на крыше мира.

— Нет, — поправила Прин. — Без как. Мы и есть на крыше мира.

И она рассмеялась.

Дорогой Макс,

С любовью, Рэчел.

Как я уже говорила тебе в День благодарения, здесь, если сильно не задумываться, не так уж и плохо. Девчонки разные. Есть такие, от которых блевать хочется — эти перед свиданием в выходные наряжаются в кашемир и обвешиваются жемчугом, а в остальное время ходят неряхами. На лекциях они только тем и занимаются, что вяжут свитера и шарфики для своих гарвардских, йельских, дартмурских и, наверно, даже принстонских дружков. После занятий их можно найти в общей комнате у нас на этаже, где они курят и играют в бридж. Какие-то мозги у них должны быть, иначе бы их просто сюда не приняли, но я этого как-то пока не заметила. Понимаю, нехорошо так говорить, но временами они меня просто достают. В будущей жизни — в каком-нибудь Уэстчестере или Коннектикуте — походы в клуб ради бриджа и продолжение того же, что было до Пелэма и продолжается здесь. Другими словами, безделье. Ближе к уик-энду они затягивают корсет потуже с тем, чтобы позволить бойфренду пройти до второй базы, но не допустить к третьей — пока на пальчике не засияет обручальное колечко, а родители не согласуют дату помолвки.

Извини, что пишу обо всем этом. Сама не хотела. Может быть, я закончу брюзжащей старой девой — худшей участи, если верить большинству здешних дам, и быть не может, — но уж лучше превратиться в угрюмую каргу, чем жить так, как они. О таких писал Сэлинджер в рассказе «Дядюшка Вигили в Коннектикуте». Я бы предпочла отказаться от музыки. Между прочим, поэтому и пишу. Просто не могу не поделиться с тобой! Наконец-то нашла преподавательницу. Не зря наводила справки на музыкальном отделении. Можно было бы, конечно, подыскать кого-то в Бостоне или Кэмбридже, но получилось бы слишком дорого. Эта женщина, Рут Хэмилтон, живет в Пелэме и преподает в музыкальном колледже Беркли. Мы договорились, что я буду присматривать за ее малышами в обмен на уроки. Детей двое, оба мальчики, шести и восьми лет. Не люблю нянчиться с детворой, но эти ребята молодцы. Не нытики (да и подгузники, к счастью, менять не надо!) Миссис Хэмилтон считает, что я могла бы поработать летом в Беркли, но мне так хочется домой. Ужасно скучаю по городу. Ты, наверно, не меньше.

Я уже рассказывала о подругах. Они ничего, с ними даже весело. Самое большое приключение — спуск с горки за общежитием на подносах, которые мы украли в столовой в ночь Большого Блэкаута. (Ты ведь возвращался тогда на пароме на Стейтен-Айленд и сам видел, как исчез вдруг целый город!) Конечно, такое случается раз в жизни, и все немножко сходят с ума, но все же хотелось бы, чтобы девочки не были такими зажатыми. Родственной души я среди них не нашла. Выделяется разве что Прин, самая шикарная из всех. Они с сестрой живут в городе и любят не только «Фэб Фор» (хотя в Джордже и впрямь что-то есть!). Семейка по-настоящему богатая — городской дом в Ист-Сайде, еще один, громадный, в Хэмптонсе, — но девчонки не задаются, в отличие от одной зануды, постоянно твердящей о «папочкином личном самолете». Рождественские каникулы — здесь это так называется — мы собираемся провести вместе. Других религий здесь не признают. Четвертой будет соседка Прин по комнате, Феб, из Бедфорд-Хиллз. Ее я пока не раскусила. На Прин она буквально молится, что немного странно, но зато умница. Мы с ней в одной группе по английскому, и она выдает подчас такое, что мне бы и в голову никогда не пришло. Мне она кажется немного незрелой — застряла где-то на стадии подросткового обожания. Помнишь, какой я была в седьмом классе, когда во всем подражала Ванде Ландовски? Прин ничем особенным не выделяется, но в том, что она прославится однажды чем-то невероятным, я не сомневаюсь. Ее сестре, Элейн, должно быть нелегко. Она умна и мила, но постоянно в тени Прин. Здесь уж ничего не поделаешь.

Пожалуйста, не говори папе с мамой, что мне здесь не так уж плохо. Я бы не задумываясь променяла Пелэм на Джуллиард, если бы только могла, но ведь тогда они отправят тебя в Гарвард (кстати, прими мои поздравления! Не сомневалась, что тебя примут), и мы будем далеко друг от друга. Так что я еще потерплю, а уж в следующем году позабавимся.

P.S. Прин тебя знает! Читала ту статью в «Таймс»!

— И что ты делаешь в шкафчике Феб? — Прин захлопнула за собой дверь. Бобби Долан попыталась бросить что-то в выдвинутый ящик, но Прин схватила ее за руку.

— Покажи, что взяла, — твердо приказала она.

Бобби расплакалась и попыталась оттолкнуть однокурсницу.

— Показывай, — повторила Прин, оттаскивая ее кровати. — Садись и выкладывай все, что взяла!

Бобби села и медленно разжала пальцы. На ладони лежала пара принадлежащих Феб сережек.

Прин фыркнула презрительно и покачала головой.

— Так это ты наш мерзкий воришка.

Еще в ноябре у девушек начали пропадать из комнат мелкие вещи: шарфики, косметика, безделушки. Потом стали исчезать деньги и, наконец, драгоценности. В общежитии провели несколько собраний, на которых прозвучали строгие предупреждения со стороны миссис Макинтайр, призвавшей виновницу осознать, набраться смелости и признаться либо воспитательнице, либо старшей по общежитию.

Прин подошла к шкафчику.

— Это ведь даже не самые лучшие. Почему бы не взять вот другие, с бриллиантовыми вставками? За них бы ты выручила куда больше. — Голос ее сочился сарказмом. — И почему ты оставила без внимания мои скромные сокровища? Часы, например. Мне подарили их на выпускной, и я их даже не носила. Между прочим, «пьяже». Неужели не понравились?

Бобби уткнулась лицом в покрывало. Ее сотрясали рыдания. Всхлипы звучали приглушеннее, но так же жалобно.

— Я больше не буду. — Она подняла голову. — И я ничего не продала. Все лежит в моем чемодане, в камере хранения.

Прин недоверчиво посмотрела на нее.

— Боже, да ты клептоманка! — Она вдруг усмехнулась, как будто знакомство с клептоманкой сулило новый жизненный опыт. А может быть, так усмехнулся бы охотник, проверивший капкан и обнаруживший добычу.

— Ты ведь не скажешь миссис М.! Пожалуйста. Я все верну и никогда больше не буду. Пожалуйста.

— Просишь меня нарушить кодекс чести? Не забывай, что в таком случае я становлюсь соучастницей. Ну, может быть, не совсем соучастницей, но в любом случае я беру на себя немалую ответственность за ущерб, причиненный всем одним из членов благородного сообщества. Кажется, так сказано в Синей книге? А если и не совсем так, то достаточно близко. — Прин явно получала удовольствие от той роли, в которой оказалась благодаря случаю. — Хм, давай поразмыслим. Прежде всего, я должна, наверно, уговорить тебя открыться. Как насчет этого?

Бобби ответила на издевательское предложение угрюмым молчанием.

— Если не получится, следующий шаг — сдать тебя самой. Не так ли, моя нечистая на руку подружка?

— Давай оставим все, как есть. И никто, кроме нас двоих, ничего не узнает, — взмолилась Бобби.

Прин помолчала задумчиво, потом кивнула.

— Иди. Ополосни лицо холодной водой и возвращайся. А я пока решу, что с тобой делать.

Отсутствовала Бобби недолго. Холодная вода не помогла — выглядела она не лучше. Глаза опухли, губы дрожали. Останется она в колледже или нет — теперь это целиком зависело от той, которая сидела за письменным столом перед открытой печатной машинкой.

— Ну так вот. Сейчас ты перечислишь, что и у кого взяла, а я составлю список. Да, неплохо бы добавить когда. Потом ты поставишь свою подпись и дату. Когда мы закончим, ты сложишь все в мешочек — у меня есть большой пакет из книжного — и положишь его в кабинку в библиотеке. Остальное сделает полиция кампуса. Не забудь добавить что-нибудь свое. А теперь начинай.

— Что ты сделаешь со списком… со списками? — поправилась Бобби, увидев, что Прин берет копировальный лист.

— Ничего… пока. А копии с важных документов снимают всегда. Обычная предосторожность. Может быть, я отвезу ее домой на каникулах. Одна останется здесь, другая будет там. На случай, если общежитие вдруг сгорит.

Бобби было уже не до слез. Ею владела паника. Почему Прин вернулась в комнату именно сейчас? Случайно ли это? Или она давно у нее на подозрении? Нужно остановиться. Нужно обязательно остановиться. Но как? После стольких лет… Все началось после переезда. Она отправлялась в торговый центр, говоря матери, что идет к подругам. Только вот никаких подруг у нее не было. Жевательная резинка, лак для ногтей, прочая мелочь. Потом вещи из раздевалки в спортзале. Их предупреждали — не оставляйте в шкафчиках ничего ценного, но девочки все равно оставляли. Так же и в Пелэме. У воспитательницы был небольшой сейф, куда ученицам предлагалось сдавать на хранение украшения и все такое, но никто ничего не сдавал. Прин как будто ждала, когда она начнет, примется за старое. Бобби как будто онемела.

— Я сама все напишу, — хрипло прошептала она.

— Как хочешь. — Прин поднялась со стула. — Но только поторапливайся. Ты же не хочешь, чтобы Феб вернулась и заглянула тебе через плечо?

Бобби села к столу и начала печатать. Прин смотрела на нее с таким презрением, словно перед ней был не человек, а нечто омерзительное, гадкое. Однажды, еще до начала занятий, Бобби была в душевой кабинке и нечаянно подслушала разговор Прин с одной из старшекурсниц. Тогда она постаралась забыть о нем, но сейчас он вернулся. «Ты имеешь в виду Бобби Долан? Ее папаша шофер или кто-то в этом роде, случайно наткнувшийся на золотое яичко», — говорила Прин. — «Я просто поражаюсь, о чем они там думают в приемном отделении», — отозвалась ее собеседница. — «Скоро будут, наверно, принимать дочерей мусорщиков». — Девушки рассмеялись. — «Грязнуль и нерях», — добавила Прин. — Бобби подождала, пока они уйдут, потом выскользнула из кабинки и долго мыла руки.

Закончив печатать признание, она оторвала пальцы от клавишей, чтобы не добавить звучащие в голове слова: «Я ненавижу тебя, Прин. Я ненавижу тебя, Прин. Я ненавижу тебя, Прин. Я ненавижу тебя и хочу, чтобы ты сдохла».

 

Глава 4

— У всех есть поесть и выпить? Миссис Фэйрчайлд прекрасно готовит. Уверена, вы о ней слышали. Признаюсь, я и сама пристрастилась к ее острому чатни с зелеными томатами.

Элейн Принс играла роль радушной хозяйки.

— Для меня такое удовольствие видеть вас всех. Пожалуйста, садитесь и устраивайтесь поудобнее. И, ради Бога, Люси, не начинай снова. — Леди, о которой шла речь, едва успела открыть рот. — Я все объясню. Вы здесь для того, чтобы отдыхать и веселиться. Будьте добры, миссис Фэйрчайлд, дорогуша, не нальете ли мне немного шампанского?

Фейт только что собрала с пола осколки бокала, выпавшего из руки Маргарет Хоуорд, и теперь, убрав мусор, наполнила и подала сразу два бокала — один ректору колледжа, другой писательнице.

— Вам приготовить что-нибудь? — спросила она.

— Спасибо, но немного позже.

Бишоп опустилась в кресло — спиной к камину, лицом к гостям.

— Ну же, признайте, что если бы я пригласила вас на вечер встречи, большинство бы просто не приехало. А ведь нам давно пора встретиться — нашей маленькой группе.

Бобби Долан, которая, похоже, никак не могла смириться с угрозой потери дохода, растерянно покачала головой.

— Получается, то, что говорил ваш человек, Оуэн, неправда?

— Нет, Бобби, нет — кстати, ты изменилась к лучшему, мне нравятся твои волосы, — я бы никогда не стала просить его лгать ради меня. Будет все, что обещано. Насладимся массажем, послушаем игру Рэчел, примем к сведению советы Гвен и узнаем что-нибудь полезное о садах от Крис. Я по крайней мере очень хотела бы выяснить, что можно сделать с моим. Кто еще? Что ж, остальные, Феб, ты, Люси, Мэгги и я будем зрителями и слушателями. И миссис Фэйрчайлд, конечно, когда не будет готовить на кухне нечто такое, что может отлучить нас от диеты. Остров прекрасен; мы можем гулять по лесу, устраивать пикники на берегу.

Элейн обвела комнату удовлетворенным взглядом ветерана лагерного отдыха, и Фейт, наверно, даже не удивилась бы, если бы она поднялась и объявила: занятия в бассейне в два часа, костер и пение в девять.

— Может быть, у кого-то и есть лишняя неделя, но только не у меня, — сердито бросила Гвен. — Так что если ты не против, я уезжаю завтра утром.

Фейт уже некоторое время наблюдала за лицами гостей, и легче всего читалось лицо Гвен. Остальные выглядели растерянными и в некоторых случаях почему-то испуганными. Стоило Барбаре — нет, стоп, Элейн — объявить, что все обещания будут исполнены, как Бобби Долан заметно расслабилась.

Хозяйка откинулась на спинку кресла.

— Боюсь, это невозможно. Я предвидела, что ты можешь отреагировать именно так, но хотела, чтобы мы все провели хотя бы один вместе, поэтому сказала Тони Марстону, владельцу катера, не приезжать завтра. А других способов связи с островом нет. Захочешь уехать послезавтра — пожалуйста.

— Нет, не пожалуйста! — взорвалась Гвен. — Берись за телефон или что там у тебя здесь есть и немедленно свяжись с ним. Я уезжаю утром.

Глядя на нее, Фейт подумала, что эта женщина определенно привыкла держать под контролем любую ситуацию.

— Я бы тоже хотела уехать, — сказала Рэчел Гоулд. — Гонорар можешь оставить себе. Ты права. Я бы никогда не приехала, если бы знала, что ты задумала, и теперь, когда я это знаю, мне тем более не хочется оставаться.

Прежде чем кто-либо успел что-то добавить, Элейн поднялась из кресла. В широком, струящемся платье она походила на божество или кинозвезду далеких сороковых.

— И все-таки вам придется остаться и по возможности устроить свое пребывание здесь наилучшим образом. Я работаю на этом острове и позаботилась о том, чтобы мне никто не мешал. Здесь нет телефона, даже спутникового, нет радио, нет ничего. Катер приходит сюда два раза в день, и только через него я общаюсь с внешним миром.

Челюсть у Гвен сначала отвалилась, потом со щелчком вернулась на место.

— Я тебе не верю. Человек такого положения, как ты, не может обходиться без средств связи. Бывают ведь экстренные случаи…

— Если что-то случается, Брент поднимает перевернутый флаг. За все время такое произошло лишь однажды. Гостья сломала лодыжку уже после того, как катер вернулся на материк, и мы не хотели, чтобы несчастная мучилась всю ночь. Ее подобрал какой-то рыбак. Если ты мне не веришь, можешь обыскать остров, но почему бы просто не принять ситуацию такой, какая она есть, и не провести немного времени с давними подругами? Уолл-стрит никуда не денется.

Гвен задержалась с ответом, и ее опередила Люси.

— Я всю жизнь прожила рядом с лодками. Если кто-то не захочет здесь остаться, могу отвезти завтра днем. В том старом лодочном сарае наверняка найдется что-нибудь подходящее.

— Лодочный сарай достался мне от прежнего владельца острова, и я сохранила его исключительно из эстетических соображений. Гребная лодка там есть, но на воде она, скорее всего, долго не продержится. Можете спросить у Брента. Меня лодки не интересуют. Я ни разу не выходила под парусом с тех самых дней, когда мы, Люси, вместе занимались в клубе. Ты наверно помнишь, как плохо это у меня получалось.

Если Люси и хотела возразить, то передумала.

Каким бы компетентным ни был моряк, путешествие на каноэ или гребной лодке от острова до материка наверняка было бы сопряжено с огромным риском, решила Фейт, вспоминая, сколько времени они добирались сюда на моторке.

— А теперь, пожалуйста, давайте отдадим должное великолепным блюдам, — предложила Элейн и, улыбнувшись, добавила: — Не сомневаюсь, что на десерт нас еще ждет нечто особенное.

Рэчел Гоулд поднялась и, не говоря ни слова, тихо вышла из комнаты. Гвен последовала за ней, хотя и с большим шумом.

— Проголодаетесь, спускайтесь сюда попозже и поищите что-нибудь в холодильнике, — спокойно, словно эта демонстрация не значила ровным счетом ничего, бросила им вслед хозяйка. — Там всегда есть вода, напитки и закуски.

Люси Стэплтон громко вздохнула.

— Ладно, Элейн, внешность ты изменила, но сама-то осталась прежней, такой же скрытной и неискренней, как и раньше. Я собираюсь поесть, потом отправлюсь спать, а завтра с удовольствием приму массаж и послушаю Крис, если она соизволит рассказать, как выращивать азиатские лилии без красноклопов.

По прошествии некоторого времени ее примеру последовали остальные, и Фейт занялась непосредственно своим делом, что, впрочем, не помешало ей заметить, как Феб Джеймс подошла к Элейн и несколько секунд молча смотрела на хозяйку.

— А ты действительно очень похожа на нее, — сказала наконец она и, протянув руку, слегка прикоснулась к пурпурному шелку туники. Прежде чем Феб успела убрать руку, Элейн схватила ее и задержала на мгновение в своих цепких пальцах.

— Ты такая же красивая, — добавила гостья, — какой была бы и она.

— О, нет, Прин была бы куда милее. Как всегда. Только мы ведь этого уже не узнаем, верно?

Тарелки, оставленные Фейт для Брента Джастиса — обед плюс два десерта — исчезли. Вернувшись в кухню, чтобы зарядить посудомойку, она обнаружила, что они уже вымыты и стоят на месте. Может быть, когда-нибудь он еще поможет ей убирать со стола. Вылавливать Брента сейчас не хотелось. На столе осталось несколько кварт земляники и немного ревеня.

Фейт включила посудомоечную машину. Удивительно, что, даже живя на острове, далеко от энергокомпаний, можно пользоваться всеми достижениями цивилизациями, включая бассейн и джакузи, — если, конечно у тебя есть деньги. У Барбары Бейли, или Элейн Принс, денег, разумеется, хватало.

Прежде чем удалиться к себе — все остальные уже разошлись, — хозяйка попросила Фейт приготовить к семи часам кофе, фрукты и какую-нибудь выпечку — для «ранних пташек», а полновесный завтрак к девяти.

— Что-нибудь легкое, необременительное. И… да, пожалуйста, подумайте о пикнике. Внизу, рядом с винным погребом, есть кладовая и в ней контейнеры для пикника. Брент погрузит их на тележку и отвезет в указанное место. Вы не могли бы приготовить все к полудню?

Фейт спустилась в кладовую. Контейнеры, о которых говорила хозяйка, оправдали ее опасения: укомплектованные фарфоровой посудой, столовыми приборами, стеклом, термосами, коробочками для сандвичей и прочего, а также термомешками для вина и других напитков, они были бы уместны на родине, где-нибудь в Аскоте, но не на скалистом острове. Что же приготовить? Сэндвичи с огурцом? Чатни и сыр? Она вдруг почувствовала себя персонажем фильма Мерчанта-Айвори.

Закончив наконец с делами, Фейт выключила свет и поднялась наверх. Часы показывали всего лишь одиннадцать, но по ощущениям было намного позднее. Что ж, день действительно получился долгий. С верхней площадки донеслись голоса. Фейт остановилась и прислушалась — совершенно беззастенчиво, сознавая всю тяжесть проступка. Разговаривали Кристин Баркер и Феб Джеймс.

— Извини, что не отвечала, но… впрочем, ты и сама знаешь, — сказала Феб.

— Мы все только и думали, как бы побыстрее оторваться от Пелэма и друг от друга, — заметила Крис.

— Нет, нет, речь не о тебе. Ты всегда мне нравилась. Просто все случилось так неожиданно, так ужасно. Я даже не помню всего, что тогда происходило. Знаю только, что мама в то лето ужасно на меня злилась за то, что я не нахожу себе места. Я и впрямь не знала, что делать, слонялась по дому как неприкаянная. А потом встретила мужа. То есть тогда он, конечно, еще не был моим мужем, но мы поженились уже следующим летом, так что в Колумбийский я уже не попала. Родители считали, что в этом нет никакого смысла, и мама все время говорила, что нужно готовиться к свадьбе.

— Но разве твоя дипломная работа не была опубликована в каком-то журнале? Я всегда представляла, как ты преподаешь в каком-нибудь университете и получаешь всевозможные награды.

Феб рассмеялась, коротко и горько, с нервным, как показалось Фейт, всхлипом в конце.

— Уэсли не хотел — да и сейчас не хочет, — чтобы его супруга была синим чулком. А потом появились дети…

— Но ведь твоим дочерям, если не ошибаюсь, всего лишь по шестнадцать, а сыну только тринадцать? Что же ты делала все те годы до их рождения? Ох, извини. Это не мое дело. Прости и забудь.

— Ничего страшного. Так приятно поговорить. У меня, в отличие от большинства женщин, мало подруг. Может быть, поэтому мне и психиатр не нужен. — Тот же смешок. — Мы жили в Нью-Йорке, в Ист-Сайде. Я устраивала приемы — так было нужно для карьеры Уэса — и пыталась забеременеть. Получилось не сразу. Уэс был на сто процентов уверен, что проблема во мне — подразумевалось, что у Джеймсов с этим все в полном порядке, — и даже отказывался от тестов, пока один из специалистов не поставил ультиматум: либо Уэс сдает анализы, либо он с нами не работает. И вот тут-то выяснилось, что его живчики вовсе не такие проворные, какими им положено быть.

Теперь рассмеялись уже обе женщины. Фейт и сама едва сдержалась, чтобы не присоединиться к ним. Ох, мужчины.

— Наверно, я сама во всем виновата. Нельзя было сдаваться так легко. Мне ужасно хотелось продолжить учебу в Колумбийском, — тоном глубокого сожаления добавила Феб. — Я ведь была умная, да? Но в те годы ума от девушек никто не ждал. Как, впрочем, и сейчас. Мои дочери тоже сообразительные, но, как говорится, «не позволяй, чтобы они увидели, как ты потеешь». Делай вид, что все дается легко и без усилий. Девочки — молодцы. Уэс так ими гордится. Когда мы идем куда-то обедать, они всегда берут его под руку с обеих сторон. Ему есть что показать. Мы с Джошем обычно плетемся за ними. Им уже не до меня; как я выгляжу, никому не интересно. Раньше девочки предлагали что-то, советовали, а теперь как будто и не видят. Смотрят будто на пустое место. Я — мебель. И для Уэса тоже. Единственный, кто меня еще замечает, это Джош. Пусть даже видит меня только в негативном свете. Я ограничиваю его свободу. Я — символ насилия. Я мешаю ему жить. Джош и с отцом пытается воевать, но Уэс в борьбу никогда не вступает. Характер у него не тот. Он дал мне все, что только может пожелать женщина — большой дом в приличном районе, путешествия по всему свету, украшения, которые я никогда не ношу… — Она умолкла, устав от перечислений. — Зато у меня есть две чудные собачки, ирландские терьеры, Молли и Пайпер. Им все равно, как я выгляжу, и они рады всему, что бы я ни сказала. — Феб вдруг остановилась. — Я слишком много болтаю. А как ты, Крис? В ежегодниках о тебе ни слова, но ты ведь замужем, да? Дети?

— Нет, не замужем и не была… так что и детей нет.

Фейт обратила внимание на странную паузу после «не была». Интересно заметила ли это Феб?

— Жаль, это плохо, — сказала Феб голосом, в котором чуткое ухо уловило бы нотку зависти. Следующие слова это только подтвердили. — Значит, ты всегда была свободна, делала, что хотела, ходила, куда хотела… — Отсутствие вопросительной интонации превращало замечание в простую констатацию факта.

— Не совсем. Мне приходилось самой зарабатывать на жизнь и к тому же какое-то время содержать мать. Со смертью отца не стало и его пенсии, а выплат по социальному страхованию не хватало. Мама не хотела терять дом, так что я переехала к ней и немного помогала. У моего брата большая семья, а я, как ты подметила, была свободна.

Разговор прервался молчанием.

— Знаешь, мне действительно нравится твоя колонка, — первой заговорила Феб. — И книга у меня есть, даже не одна. Интересно, что будет завтра… и потом. Я хочу остаться.

— А вот я еще не решила, — медленно произнесла Крис. — Как ты думаешь, зачем Элейн собрала нас всех?

— Чтобы встретиться. Мы же и впрямь были так близки. Столько лет жили вместе. Думаю, только ради этого. А для чего же еще?

— Для суда? — Добавить что-либо Крис не успела, потому что из конца коридора долетел голос Элейн.

— Вот видите. Я так и знала, что все образуется. И вот, пожалуйста, вы двое уже болтаете как ни в чем ни бывало. Как когда-то в Пелэме! Не буду мешать. Я только хотела спуститься в кухню и оставить записку моему работнику. Вы даже не представляете, как рано он поднимается по утрам.

Фейт решила, что пора подняться — пока хозяйка не обнаружила ее притаившейся на лестнице.

— Все было очень вкусно, миссис Фэйрчайлд, — сказала Феб, поднимаясь из кресла. Кристин последовала ее примеру. Сеанс «болтовни» определенно закончился. — Между прочим, я знакома с вашими продуктами. Их продают в супермаркете около нашего дома. Мне очень нравится чатни, но еще больше ваш фирменный персиковый джем.

— Спасибо. Рада, что прихватила необходимые ингредиенты и смогу приготовить его здесь. И, пожалуйста — это относится ко всем вам, — зовите меня Фейт. Увидимся утром. Спокойной ночи.

Бывшие подруги тоже разошлись, пожелав друг дружке спокойной ночи. Фейт закрыла дверь.

На следующий день она поднялась рано, но, спустившись в кухню, обнаружила, что Брент Джастис успел не только прийти в дом, но и уйти. Какой молодец, приготовил кофе. Большой кофейник настойчиво посылал в ее сторону ароматное послание — «выпей меня», — и Фейт отозвалась и налила себе чашечку. Может быть, Брент еще в саду. Она собиралась собрать латука для салата и посмотреть, что еще на подходе. Оставшаяся на грядке клубника поблескивала в утренних лучах. В сезон клубники много не бывает, а раз так, то почему бы не сделать ее сквозной кулинарной темой на всю неделю? Свежие ягоды прекрасно подойдут для любого завтрака. А ревень так и просится в паре с клубникой в пирог. Можно даже приготовить старомодный, с ревенем, добавив для смягчения вкуса немного клубники — будет не так кисло (рецепт № 3). Она поставила чашку в раковину и взяла два контейнера и небольшую корзинку. Еще накануне она запланировала на сегодняшний вечер панна котта с ягодным соусом. Земляники должно хватить, и даже еще останется, чтобы украсить все блюдо.

Фейт вышла за дверь, вдохнула чистого, свежего воздуха, насыщенного запахами моря и идущей в рост зелени, и у нее закружилась голова. Клубника с винной ягодой — отличная альтернатива бальзамину, — поджарить на сливочном масле и сделать слоеный торт, настоящий, бисквитный, а не какой-то кекс. Еще вариант — фруктовое мороженое нескольких видов. Или холодный фруктовый суп. Список бесконечен.

В саду кроме нее никого не было, но следы приложенного Брентом труда присутствовали повсюду. На овощных грядках ни единого сорняка, цветы аккуратно подстрижены, клумбы в идеальном порядке. И чего тут только нет — люпин, папоротник, маргаритки и другие местные растения смешаны с завезенными родственниками: мальвой, лилиями, пионами, шпорником. В изобилии салат-латук, шпинат, мангольд. Многое еще не поспело, но уже всходило, даря щедрые обещания. Тянулся вверх, оплетая натянутые Брентом нити, горошек, огненно-красная фасоль начала взбираться вверх по грубоватым решеткам из прутьев. Один пурпурный цветок клематиса уже распустился во всей красе, но рядом уже готовы были раскрыться десятки других бутонов.

Отставив наполненные зеленью контейнеры, Фейт перешла к ягодным грядкам и скоро набрала полную корзинку земляники. Справиться можно было бы и быстрее, если бы она не съела почти столько же, сколько собрала. Соблазн оказался слишком велик. Утро обещало чудесный день. Солнце поднялось выше и уже успело согреть ягоды и припекло макушку. Не забыть достать соломенную шляпку и оставить в кухне у двери, напомнила себе Фейт. Акварельно-голубое небо сменило цвет на более насыщенный, синий, как яйцо малиновки. Кучевые облака застыли на нем, будто вырезанные из бумаги и приклеенные к бездонной сфере.

Было тихо. Лишь изредка тишину нарушал пронзительный писк чайки или крик крачки. Побыть одной Фейт доводилось нечасто, ее жизнь почти всегда была чем-то заполнена, и она научилась ценить редкие минуты покоя. Эхо этой жажды уединения прозвучало накануне и в голосе Феб, когда та говорила, что хотела бы остаться на острове на всю неделю. Побыть одной, употребить время для себя.

Что ж, если подумать, план возможно и сработает, и встреча не обернется катастрофой. Прекрасная погода, хорошая пища и чудесный пейзаж острова могут сгладить первоначальное раздражение, возникшее от осознания того, что их заманили сюда обманом. Крис и Феб уже сделали шаг в этом направлении, восстановив утраченную связь. Скорее всего, за ними последуют и остальные. Кроме, разве что, Гвен.

Мята, тмин, розмарин, лук-резанец… Закончив в огороде, Фейт неохотно вернулась в кухню, чтобы приготовить легкий завтрак для тех, кому не спится. Провести целый день в помещении в такую погоду будет нелегко.

На стуле у стойки уже сидела Рэчел Гоулд.

— Извините, — сказала Фейт. — Задержалась на грядках. Кофе уже готов, и я как раз собиралась сделать сок и кексы. Или, если хотите, могу угостить вас чудным омлетом со свежими травами.

— Было бы отлично. Вчера вечером я слишком расстроилась и не пообедала, а теперь умираю с голоду.

— Тогда я дам вам прямо сейчас кофе и кекс. Или чай? Есть «Инглиш брекфаст», «Эрл Грей», «Дарджилинг», травяной…

— Да, да, понятно. У Элейн найдется все и на любой вкус. Она всегда была очень предусмотрительная. Меня вполне устроит кофе. Черный.

Ставя перед гостьей тарелки, Фейт не в первый уже подивилась тому, как некоторым женщинам удается выглядеть намного моложе других. Рэчел явно относилась к первой категории. В темных волосах блестит лишь несколько серебряных ниточек, а сами волосы подстрижены коротко и облегают голову наподобие эластичной шапочки из перьев. Как у баклана. На овальном лице — ни морщинки. Макияжа никакого, однако кожа словно лучится. Фейт попыталась вспомнить, что ей известно о музыкантше. На фотографиях с ее ранних альбомов — Том хранил их бережно, как настоящее сокровище — Рэчел представала с неизменно серьезным выражением, длинными, струящимися по плечам волосами и гитарой в руках. Потом пластинки сменили компакт-диски, но сопутствующая им информация не содержала никаких упоминаний о муже или любовнике. Очевидно, Рэчел Гоулд полностью посвятила себя музыке. Фейт также помнила, что Рэчел, как и она сама, родилась и выросла в Манхеттене. Только, в отличие от Фейт, Рэчел до сих пор жила там.

— Нам с мужем всегда нравилась ваша музыка, — сказала Фейт, взбивая яйцо. — Мы даже были на нескольких ваших концертах. И часто слушаем дома.

— Спасибо, — улыбнулась Рэчел. Фейт вовсе не хотелось выглядеть льстецом, но почему бы и не выразить восхищение необычайным талантом новой знакомой?

— Я тоже выросла в Нью-Йорке, но живу сейчас в пригороде Бостона — благодаря мужу, который никак не может поверить, что в Большом Яблоке действительно рождаются и растут люди. Воспринимает его как остановку, но не пункт назначения и уж конечно не цель путешествия. — Она положила на тарелку ароматный омлет, поджаристую булочку и насыпала горочку земляники. — Джем, желе или, может быть, сыр? У меня есть немного совершенно особенного, с фермы «Сансет эйкрс», подслащенного медом, с легкой добавкой клюквы и апельсина.

— Звучит заманчиво, спасибо. Но я обычно довольствуюсь кофе, йогуртом и фруктами. — Рэчел с аппетитом взялась за еду. — Похоже, вы многим пожертвовали ради мужа. Я вроде бы уловила в вашем голосе нотку сожаления или нет?

— В моем голосе всегда присутствует нотка сожаления, особенно в разговоре с ньюйоркцем да еще, может быть, живущим в больших апартаментах — дом довоенной постройки, в Уэст-сайде и… только не говорите, что у вас нерегулируемая арендная плата.

— Хорошо, не буду. Достаточно сказать, что вы угадали, три из трех.

Перекусив, Рэчел расслабленно потянулась, соскользнула со стула и налила себе еще кофе.

— Ваша чашка? Не желаете? — спросила она.

— С удовольствием, — ответила Фейт, — но только это я должна вас обслуживать.

Рэчел забралась на стул.

— Не привыкла, чтобы меня обслуживали. Прислуги у нас дома не было, в отличие от некоторых леди, что спят наверху. Нет, бедными мы не были. Вовсе нет. Мама не стирала и, думаю, ни разу в жизни не включала утюг, но готовить любила. Мне этот ген не передался, к ее глубокому огорчению. Она считает, что именно поэтому я и замуж не вышла.

— А у меня все наоборот. Для мамы моя профессия — тайна за семью печатями, хотя, конечно, она и не считает это профессией. Профессия — это то, чем они занимаются с моей сестрой. То, для чего человеку требуется кейс.

— Что вам сказала Элейн насчет этой недели?

Вопрос резко сменил тему и тон разговора.

Фейт опустилась на стул.

— Сама я с ней не разговаривала. Позвонил ее секретарь. Сказал, что мисс Бишоп собирается принять у себя несколько подруг по пелэмскому колледжу. До замужества у меня была в городе своя компания, и она, похоже, присутствовала на нескольких мероприятиях, которые я обслуживала. Моя сестра — выпускница Пелэма, и мисс Бишоп увидела меня на фотографии в ежегоднике. Вот так она на меня и вышла. Я, конечно, была польщена, да и любопытство сыграло свою роль, хотя, должна признаться, ее книжку впервые прочитала только в поезде по пути сюда.

— Значит, вы единственная, кто знал, что происходит, или, точнее, кто здесь будет. — Рэчел как будто разговаривала сама с собой.

— Но теперь ведь все в порядке? — Последние фразы подслушанного ею накануне разговора не давали повода для столь оптимистического заключения, но Фейт постаралась не принимать их во внимание. — Вы подружились еще в Пелэме, и сейчас у вас есть возможность восстановить связи. Место замечательное. У моей сестры все ближайшие подруги — пелэмские однокурсницы. Встречаются они часто; даже те, кто уехал, приезжают в город, когда что-то случается. — Фейт помнила, что на крестинах было никак не меньше дюжины выпускниц Пелэма, а на свадьбе у Хоуп и того больше.

Рэчел отодвинула пустую тарелку.

— Ни одну из них я после выпускного не видела. И приятных воспоминаний тоже нет. Скорее, наоборот. Я хочу уехать отсюда как можно скорее.

— То есть вы не останетесь.

— Нет, не останусь.

Слова повисли в воздухе, как несвежий дым после вечеринки.

Фейт собрала посуду и отошла к раковине.

— Я, пожалуй, прогуляюсь, — сказала Рэчел.

— Здесь очень милый сад, а за оранжереей, по-моему, есть тропинка в лес.

За окном ярко сияло солнце.

— Может, он мне и не понадобится, но все-таки возьму — как говорила наша мамочка-воспитательница, «свитер никогда не помешает». — Рэчел явно пыталась сгладить резкость последних слов.

Подыгрывать ей Фейт не собиралась — музыкантша бросила бомбу, так почему бы и ей не бросить свою.

— Кто такая Прин? И… вы знаете, что здесь происходит?

Рэчел замерла. Убрала руку с дверной ручки. Повернулась и в упор посмотрела на Фейт.

— Прин — сестра-близняшка Элейн. Перед самым выпускным прыгнула ласточкой с башни Фостера — точнехонько в куст плюща. Она была очень красивая. Уж не знаю, почему, но Элейн старается сейчас походить на нее. В Прин самой поразительной чертой были глаза. Фиалковые и без линз. Элейн должно быть достигает того же эффекта с помощью линз. И еще Прин была очень умная. Ее знали все. — Она помолчала, словно вспоминая что-то. — Что здесь происходит? Думаю, Элейн убедила себя, что смерть сестры не была ни несчастным случаем, ни самоубийством, а убийством.

— Убийством?

Рэчел кивнула.

— Да, убийством. И убийца — одна из нас.

Прежде чем Фейт успела спросить, что привело ее к столь неожиданному и даже невероятному предположению, Рэчел Гоулд толкнула дверь и вышла из комнаты.

Группа вышла из лесу и остановилась, пораженная открывшимся видом, точно так же, как и сама Фейт часом раньше. Тропинка, что вела их с Брентом и тележкой к намеченному для пикника месту, пролегала между стройными, величественными соснами и редкими лиственницами, пробегала мимо огромного бархатного дуба, словно приглашавшего устроить на его могучих ветвях шалаш, березовой рощицы и высоченных тополей. Скалистые выступы укрывались то ковром темно-зеленого мха, то серыми, как стариковская борода, лишайниками, то брусникой, еще незрелой, бледной и крохотной, то сибирским можжевельником, то канадским дереном. На самой тропинке из-под земли проступали то выходы гранита, то шишковатые корни. Тележка прыгала. Брент, очевидно проходивший этим маршрутом и раньше, обложил корзины и контейнеры покрывалами, на которых предстояло сидеть гостям.

Она остановилась в изумлении. И не потому, что лесной полумрак сменился ярким светом дня. Перед ней вдруг открылось море — прямо за крутым скалистым обрывом. Фейт пересекла небольшую полянку и посмотрела вниз, туда, где бушевал, разбиваясь о камни, океан, и откуда долетало эхо громыхающих волн. Там, внизу, не было песчаного бережка. Там валялись выброшенные рассерженной стихией глыбы. Дикий пейзаж — и прекрасный.

И вот теперь группа тоже шла к обрыву. Первой — Элейн. Фейт устроила столики в начале лужайке, где еще была небольшая тень. Писательница направлялась к ней, и Фейт, неплохо изучившая язык тела своих нанимателей, попыталась приготовиться к неминуемым упрекам. Но за что? Получилось красиво и живописно — хоть снимай для журнала. Разноцветные покрывала, подушечки, на которые можно сесть или облокотиться. Складные столики с напитками и закусками. Салат из жареных овощей с приправой из розмарина, свежая зелень. В салатниках желтые и красные помидоры, зеленый горошек, укроп, лимонный соус с чесноком. Несколько видов сэндвичей: с огурцом, копченым лососем, крабом. Яичный салат с икрой. Были закуски и поплотнее: фоккачиа с сыром «проволоне», маринованные артишоки, итальянская ветчина, копченая индейка, «чеддар», чатни. А еще старомодное шоколадное печенье, овсяное с изюмом, лимонные дольки к фруктовому салату — нектарин, арбуз, виноград, мята и, конечно, клубника — на десерт. Заглянув в сад, Фейт успела собрать букет из манжетки, шпорника, маргариток и лилий, который поставила в лейку, которая отыскалась в шкафчике. Должно быть дело в ней — плебейский вкус!

— Миссис Фэйрчайлд, почему вы устроили все так далеко от обрыва? Вы же видели, какой прекрасный вид открывается оттуда на море и берег.

Вот оно что.

— Да, вид потрясающий, но я подумала, что вашим гостям захочется немного тени, да и для продуктов так лучше. К тому кто-то может страдать акрофобией. — Фейт улыбнулась, надеясь, что последняя ремарка прозвучала достаточно беззаботно.

— Ни у кого из моих гостей нет никаких фобий.

Что сказать? Заверить хозяйку, что она ничего такого не имела в виду, что, конечно, все ее гости в полном порядке и комплексами не страдают. Но прежде чем она успела открыть рот и произнести что-либо, глупое или наоборот, мисс Бишоп продолжила:

— Передвинуть все это сейчас невозможно. Придется оставить как есть. Вечером мы пообедаем дома, а потом соберемся на берегу, у костра. Этим займется Брент. А вы обеспечьте нас закусками и напитками.

Первой к раскладному столику подошла Маргарет Хоуорд, ректор колледжа.

— Слава Богу, вы не поставили его ближе к обрыву, — сказала она, накладывая на тарелку горку еды. — Не выношу высоту. Стоит только посмотреть вниз, как сразу начинается головокружение.

Вот и вам и «никаких фобий», мисс Бишоп, съязвила про себя Фейт. Вслед за этой мыслью потянулась другая: работать со знаменитой писательницей будет совсем не так легко, как обещала Хоуп, и как представлялось ей самой.

Пикник собрал вместе всех женщин, даже Гвен Мэнсфилд. Увидев ее, Фейт удивилась. Гвен появилась в кухне в девять часов и попросила принести ей в комнату кофейник, снятое молоко и фрукты. Фейт добавила от себя корзиночку с кексами, булочками и цельнозерновыми тостами и джем со сливочным маслом. Час спустя она обнаружила поднос в холле — нетронутыми остались даже тосты. Мисс Мэнсфилд и пикник сочетались плохо, но ей, наверное, не захотелось оставаться в доме одной. Учитывая накаляющуюся атмосферу, Фейт не стала бы ее винить. Преобладающее среди гостей настроение никак не соответствовало погоде и окружающей обстановке. Женщины разбились на три группы, физически близкие, но в разговорно-тематическом смысле отдельные. Одну составляли Крис, Феб, Рэчел и Бобби, другую Гвен и Люси, третью Маргарет и Элейн. За завтраком ректор колледжа упомянула о щедром предложении Пелэму со стороны Барбары Бейли Бишоп, и Фейт не сомневалась, что теперь хваткая администраторша не упустит покровительницу из поля зрения до тех пор, пока сделка не будет оформлена подобающим образом. Судя по долетавшим обрывкам разговора, Маргарет Хоуорд не в первый уже раз перечисляла выгоды, которые несут поколениям пелэмских женщин дары знаменитой писательницы, и, похоже, перегибала палку. Хозяйка выглядела усталой, с лица ее не сходило выражение скуки, и она даже не удосуживалась отвечать своей словоохотливой собеседнице. Поковырявшись в салате, она отодвинула тарелку, взглянула на собеседницу и сказала:

— Не хочешь прогуляться, Мэгги?

— С удовольствием. В лесу столько милых тропинок. Так и манят, словно нехоженые дорожки. — Маргарет широко улыбнулась, очевидно, довольная литературной аллюзией.

— Нет, давай пройдемся к обрыву. Посидим на краю, заглянем в бездну.

Маргарет Хоуорд побледнела.

— Э… я…

— Я пойду. — Гвен ничего не ела и только пила «пеллегрино». Осушив стакан, она передала его случайно оказавшейся рядом Фейт. Но случайно ли? У Фейт почему-то сложилось впечатление, что ее перемещением именно в это место руководила некая сила, запросто перестраивавшая молекулы в нужном ей порядке. Так уж устроен мир, что рядом с такими, как Гвен Мэнсфилд, всегда находятся люди, готовые оказать им любую услугу.

Провожаемые взглядами, две женщины зашагали через поляну, помеченную яркими пятнами ястребинки, вязеля, клевера и индейской кастиллеи. Обе были примерно одного роста и обе двигались с неспешной грацией людей, пользующихся советами личного тренера. На краю уступа они опустились на землю, свесив ноги над пропастью.

Те, что остались у стола, наблюдали за ними молча, затаив дыхание, потом, когда Гвен и Элейн сели, испустили общий, коллективный вздох. Первой заговорила Люси.

— Копия сестры. Башня, обрывы, вечное стремление забраться повыше, откуда можно смотреть на других сверху вниз. Только в случае с Элейн смотреть-то не на кого — разве что на чаек да на морскую живность. — Фейт уловила в ее голосе горечь утраты. Хорошо бы узнать побольше об этой Прин, которая то ли покончила с собой, то ли была убита.

Все молчали — в отличие от двух сидящих на краю обрыва женщин, которые, судя по позам, горячо что-то обсуждали. Налетевший ветерок растрепал локоны Элейн, но ничего не смог поделать с тугим пучком на затылке Гвен.

— Как насчет десерта? — бодро предложила Фейт, начиная чувствовать себя то ли начальником летнего лагеря, то ли вожатой.

— Отличная мысль, — отозвалась Феб. — Мы же на каникулах. Меня неудержимо влечет к себе шоколадное печенье.

— Шоколадное печенье влекло тебя всегда, — заметила Бобби, протягивая ей руку и помогая подняться. — Помните, как мы пробирались в кухню за остатками десерта, если подавали что-то вкусненькое, вроде пелэмского пудинга или пирога с ревенем?

Ее слова спровоцировали поток воспоминаний, атмосфера мгновенно изменилась, и Фейт показалось, что все идет так, как и должно идти, так как было у ее сестры.

— Мусорный салат! — вскрикнула Рэчел. — Я же совершенно о нем забыла! А ведь он так нам всем нравился. Кстати, что там было?

— Салат-латук, кочанный салат, — начала загибать пальцы Люси, — ничего экзотического, но, думаю, в Пелэме экзотики и сейчас нет. Что еще? Огурцы, плавленый сыр «велвита» — его нарезали такими тоненькими, как спички, палочками, — вареное яйцо, какая-то колбаса, деревянные помидоры и тонны салатной заправки.

— И каждый вечер сидячий обед — в юбке или платье. Я недавно рассказывала об этом своим дочерям и поймала себя на том, что как будто описываю викторианские времена.

— Это и были викторианские времена, — с грустью добавила Крис. — Именно тогда и придумали все те правила и инструкции. «Изысканный стиль», так это, кажется, называлось. Но зато потом, после нас, началось такое… Как будто ад разверзся.

— Может быть, мы и были анахронизмом, но мне нравилось, когда меня каждый вечер отрывали от работы и заставляли есть вместе со всеми, — сказала Феб. — Думаю, именно этого недостает нынешним детям. Они же даже не разговаривают друг с другом; просто набивают рот, прихватывают что-то с собой и разбегаются по спальням, чтобы обмениваться сообщениями и общаться в Сети.

Фейт невольно рассмеялась. Описание Феб прекрасно подходило к дочерям ее эйлфордской подруги и соседки, Пикс Миллер.

Она наклонилась, чтобы собрать пустые тарелки, выпрямилась и повернула голову к обрыву, где ровную линию горизонта прерывали две фигуры…

Горизонт был чист.

Свет костра меняет даже самое заурядное лицо, превращая его в нечто экзотическое и примитивное. Воссоздавая картины древних племенных ритуалов, срочных вызовов, тайных ночных встреч — не говорите взрослым, — костер сплачивает группу своим мерцающим, завораживающим пламенем, обволакивающим запахом дыма. Отступив в тень, Фейт наблюдала. В чернильно-черном небе ни звездочки, и сам остров, если не считать крохотного пятачка отбрасываемого костром света, словно сжался перед наползающей со всех сторон тьмой.

Все восемь женщин сидели на искусно устроенных вокруг костра пеньках. Брент не только развел огонь, но и собрал сухих веток, которые и подбрасывала Элейн, не давая пламени погаснуть. Они с Гвен не свалились с обрыва, как все подумали в первый миг, а незаметно ушли в лес, откуда и появились незаметно в тот самый момент, когда потрясенная группа — кто-то живее, кто-то сдержаннее — бросилась к обрыву.

После пикника Бобби продемонстрировала искусство массажа, а Крис провела небольшую экскурсию по садам и огородам хозяйки и поведала о своих достижениях, проиллюстрировав рассказ фотографиями. Продолжит ли она запланированную программу, осталось неясным. Пока только Рэчел и Гвен твердо заявили, что намерены уехать, и только Мэгги, Феб и Бобби подтвердили желание остаться на острове. И, разумеется, Фейт.

Почему Бишоп пригласила именно ее? Глядя на пляшущее пламя, Фейт снова и снова задавала себе этот вопрос и не находила ответа. Она видела перед собой странные, напоминающие злобные физиономии гоблинов лица, древние города, окруженные крепостными стенами, башни, но в них не было ничего необычного — те же картины представали перед ней в кострах на берегу Санпьере или у озера в Эйлфорде, где они обычно катались на коньках. В танце огня не было ничего, что могло бы послужить подсказкой, направить ее в нужную сторону. Предлог, которым Элейн — Фейт называла хозяйку острова то настоящим именем, то псевдонимом — воспользовалась, чтобы оправдать ее приглашение, казался теперь не вполне правдоподобным. Оуэн сослался на кулинарный опыт пятнадцатилетней давности. Фейт знала себе цену, но сомневалась, что ее искусство могло иметь столь долговременный эффект. Может быть, писательница слышала о ней кое-что еще? Например, то, что миссис Фэйрчайлд не раз сталкивалась с запутанными ситуациями? Что она вывела на чистую воду не одного убийцу? Из головы не выходили слова, сказанные Рэчел.

— Итак, кто первый? — Вечер выдался прохладный, и Элейн Принс набросила на плечи темно-красный кашемировый шарф. Костер догорал, и шарф напоминал рассыпавшиеся уголья. — Я имею в виду, кто первый поведает нам историю своей жизни. Моя — не сочтите за каламбур — раскрытая книга. Вы все знаете обо мне куда больше, чем я о вас.

— Неправда, — возразила Феб. — Ты редко даешь интервью. Начать с того, что я бы никогда не подумала, кто ты есть на самом деле. В том смысле, что в колледже ты ведь не писала. И английский не был у тебя профилирующим.

Элейн рассмеялась.

— Для нашей Феб, как всегда, главное — докопаться до правды. Да, я специализировалась на истории, но что с ней делать? Преподавать? Скучнее занятия не придумаешь. Люси знает, как все началось. В городе мы снимали квартиру на двоих и обе работали в издательствах. Люси тогда пробовала написать роман, и я, наверно, взяла пример с нее. Для начала поехала в Европу, где жили тогда родители, а потом перебиралась с места на место и везде писала. Знакомые думали, что я совершила что-то дурное, постыдное — вступила в какую-то секту или вышла замуж за слугу. Родителям это казалось забавным — никто не спрашивал, где я и что со мной, все были слишком воспитанные, чтобы задать вопрос напрямую. Вот тогда, пожалуй, я впервые оценила прелесть анонимного существования. В общем, я только писала. Как Люси.

Люси, смотревшая неотрывно на огонь, ничего не сказала.

— Кстати, а что случилось с твоей книгой? — спросила Элейн.

— Ты прекрасно знаешь, что с ней случилось, — бросила Люси.

В разговор, пытаясь увести его от опасных рифов, поспешила вступить Бобби.

— Я бы послушала с удовольствием, а выкладывать все вовсе не обязательно. Я часто думала, что с вами всеми сталось. Моя собственная история не слишком длинная и не очень интересная. Умела я немногое, возвращаться домой не хотелось, так что после выпускного отправилась в Калифорнию. Родители этому не обрадовались. Откровенно говоря, мы стали почти чужими. Хвастать им было нечем — дочь-хиппи, что тут хорошего? Внуков они тоже не дождались, потому что оба моих замужества потерпели полный крах. Когда отец был уже при смерти, мне позвонила сестра. Я сразу же прилетела, но он даже не пожелал меня видеть. Мать из-за моего приезда только расстроилась и злилась на сестру, которая и слова не могла сказать против. Я не пробыла там и двадцати четырех часов. Все воспринимали меня как проститутку, а философию массажа не понимали совсем.

Сидевшая рядом Крис взяла ее за руку.

— Уверена, у тебя прекрасные друзья в Калифорнии. Вспомни старую пословицу: Бог дает друзей, когда хочет извиниться за родных.

Бобби благодарно кивнула.

— Да, друзья у меня отличные. А Калистога совершенно особенное место. Минеральные источники, грязевые ванны с вулканическим пеплом… И не только это — там чудесные рестораны, галереи…

— Тебе бы в торговой палате работать, — саркастически усмехнулась Гвен и тут же, словно желая сгладить резкость брошенного замечания, добавила: — Да, Калистога — чудный городок. Была там несколько раз.

— А что ты, Гвен? Замужем? Дети есть? Знаю, ты у нас финансовый гений — я даже купила твою книжку, — но что еще? — поинтересовалась Люси.

— Вы, может быть, помните моего первого мужа, Джеффа Уивера. Мы обручились на последнем курсе, а поженились уже на первом году в школе бизнеса. С финансами, конечно, было туго, и я ушла — надо же кому-то зарабатывать. После школы бизнеса Джефф решил, что ему необходимо получить юридическое образование. К тому времени у нас уже был один ребенок, и второго ждать оставалось недолго. Лето между третьим и четвертым курсом я провела у «Кэти Джиббс», а потом мне предложили вдруг секретарскую работу у Гольдмана Сакса. Появились новые перспективы. Знаю, звучит избито, но как только муж получил степень, он тотчас забыл о нас. Да, Джефф давал деньги на содержание ребенка, но к тому времени я уже решила, что никогда больше не позволю себе зависеть от мужчины или кого-либо вообще. Второй раз я вышла замуж по любви и чуть-чуть ради денег. Дэвид был старше, и мы счастливо прожили десять лет, пока он не умер. С тех пор предпочитаю оставаться веселой вдовой, получать удовольствие от карьеры и всего лучшего, что есть на обоих побережьях.

— А дети? Где они живут? Чем занимаются?

— Мальчики еще подростками перебрались к отцу, и отношений мы не поддерживаем, — холодно ответила Гвен, давая понять, что эта тема вне обсуждения. — Послушай, Элейн, становится прохладно, да и ветер поднимается. Ты еще долго собираешься держать нас здесь?

Ветер действительно крепчал, раздувая пламя, и искры взлетали все выше, напоминая о праздничном фейерверке в День независимости. Фейт уже принесла горячие напитки, от какао до кофе по-ирландски, и разливала их по кружкам. Учитывая, что за ланчем и обедом полные порции одолели только Феб и Мэгги, она ограничилась печеньем и фруктами, к которым так никто и не прикоснулся. Кладовые ломились от продуктов, и она совершенно не представляла, что будет делать с остатками в конце своей недельной смены на Бишоп-Айленд. Впрочем, в этот вечер старое название, Индейский остров, звучало более уместно.

— Когда возвращаться, решать не мне, а вам. Но мы ведь еще не всех услышали. Рэчел?

Музыкантша, пребывавшая последние минуты в глубокой задумчивости, вздрогнула при звуке своего имени и резко вскинула голову.

— Что? А, хотите услышать историю моей жизни. Нет, спасибо. Я — пасс. Уступаю очередь Мэгги.

— Всем достать чековые книжки, — сухо произнесла Гвен. — Извини, Мэгс, но ты же и сама знаешь, в чем состоит твоя работа. Я восхищаюсь тем, что ты сделала.

— Спасибо, Гвен. И спасибо всем, кто пожелает выписать чек нашему колледжу. Я обращаюсь за пожертвованиями везде и к каждому и нисколько этим не смущаюсь, — бодро заявила Мэгги. — Но ты не совсем права. Сбор средств, конечно, важная составляющая моей работы, но не самая главная. Самое главное — сохранить престиж колледжа, его репутацию и цельность. К счастью, мне все помогают в этом, преподаватели, воспитательницы, учащиеся.

— Расскажи нам о своем муже. Он ведь в правительстве, не так ли? — спросила Феб.

— Да. Мы познакомились, когда я работала в Джорджтауне. Он пережил уже несколько правительств. Консультант по вопросам международных отношений. В этом деле главное непредвзятость во мнении и умение хранить партийные секреты.

— Что-то вроде Глубокой глотки, говорящей на многих языках? — съязвила Люси. Фейт заметила, что она чаще других подливает себе «ирландского кофе».

— Да, языки он знает, но с Бернстайном и Вудвордом его связывали исключительно деловые отношения.

Не слишком ли Мэгги поторопилась с ответом? Как будто спешила защитить супруга от подозрений? Или ей только показалось? Фейт не знала. Интересно, чем именно занимался ее муж? Спрашивать самой было неприлично, и ей оставалось только надеяться, что любопытство проявит кто-то из подруг Мэгги.

Заговорила, как ни странно, Рэчел.

— Ты получила то, чего добивалась. Я даже собиралась послать тебе поздравление, когда узнала о твоем избрании. Многолетний президент класса, глава студенческого совета… всего и не упомнишь. Тебе было суждено стать ректором Пелэма.

— Как и тебе всемирно знаменитой гитаристкой, — ответила Мэгги, явно довольная похвалой.

Дальнейшему обмену любезностями помешала Элейн.

— А что же вы, миссис Фэйрчайлд? Скажете нам что-нибудь? Что вы о нас думаете? У вас было двадцать четыре часа, чтобы прийти к какому-то мнению. Не стесняйтесь.

— Она имеет в виду, не считаете ли вы, что среди нас есть убийца.

Наступал прилив. Шум волн, вой ветра в деревьях, потрескивание костра почти заглушили вопрос Люси, прозвучавший эхом заданного ранее Рэчел. Почти, но не совсем.

Оставшись без ответа, он снова и снова отзывался в темноте ночи, пока они, вытянувшись гуськом, молча, возвращались к дом.

— Почему ты так уверена, что это сделала я?

— В ту ночь мне не спалось — наверно, из-за выпускного, — и я решила прогуляться. Пожарная дверь была открыта, и я поняла, что не спится кому-то еще. Потом увидела вас с Прин. Попробовала догнать, но вы шли слишком быстро, почти бежали. И смеялись. Обе. Я сообразила, что вы идете к башне. Это же было ее любимое место. Вы прошли через заднюю дверь, ту, что всегда оставалась незапертой. Но когда я подошла, она не открывалась. Кто-то из вас запер ее за собой. Мне это показалось странным, и я решила подождать снаружи. Сама не знаю, зачем; может быть, хотела в последний раз попытаться стать вашей подругой, войти, как говорила Прин, в ближний круг. Я никогда ей не нравилась.

— Бедняжка Бобби. Тебе это до сих пор не дает покою, да? А ведь у тебя была более веская причина избавиться от нее, чем у меня. Зеленоглазое чудовище. За тобой ведь кое-что водилось, верно? Тот грешок на первом курсе…

— Она тебе рассказала?

— Она рассказывала мне все.

— Потом дверь открылась, и вышла ты. Я подумала, что Прин, наверно, осталась на башне, но на следующий день все стало ясно. Она там не осталась. Не знаю, зачем, но ты это сделала. Может быть, случайно.

— Почему же ты ничего никому не сказала? Ни тогда, ни позже? Поосторожничала? Испугалась? Или, может, просто оставила на будущее? Решила подождать до более подходящих времен? До того, когда понадобятся деньги? В этом ведь все дело, да?

— Да. Подумала, что надо иметь кое-что про запас, на старость. Что-то вроде страховки. Знала, что когда понадобится, всегда смогу обратиться к тебе. И вот время пришло. Мне нужно выкупить домик. Жить в другом месте я не хочу. Хозяин оставил за мной право первого выбора. Деньги не такие уж и большие, но у меня их нет, и даже тех, что я получу за эту неделю, не хватит.

— А после домика тебе не захочется машину или, может быть, что-то еще? Шантажисты ведь всегда так поступают.

— Я не шантажистка! Как ты могла подумать такое! Это всего лишь одноразовое деловое соглашение.

— Не расстраивайся, дорогуша. Переезжать не придется. Будешь жить в своем домике. А теперь давай перейдем в джакузи, и ты побалуешь меня своим знаменитым массажем. Я только схожу за шипучкой и бокалами. Поднимем тост за будущее.

— А ты прекрасно держишься. Я тебе очень благодарна. Но бокал возьми только для себя. Я пью нечасто и никогда перед массажем — токсины мешают сосредоточиться.

— Как скажешь. А теперь снимай-ка свой халат и переоденься во что-нибудь полегче. Впрочем, можешь и не переодеваться. Я включу джакузи и плесну себе немного вина. Меня токсины не волнуют.

— Это ведь произошло случайно, правда? То есть… Прин свалилась сама?

— Конечно.

Запульсировали моторы. Бобби разделась и медленно соскользнула в теплую, пузырящуюся воду. Она была в хорошей форме и сейчас с гордостью посмотрела на свой плоский живот. Ей давали сорок с небольшим, но никак не пятьдесят. Она закрыла глаза, погрузилась по шею и развела в стороны руки, чувствуя, как вода, ее любимая стихия, смывает последние следы вины — вины за сделанное сейчас, вины за молчание, вины, едва не помешавшей ей договориться об этой полночной встрече. Но ведь все получилось? Получилось идеально. Путешествие по жизни ведет нас по многим дорогам, и каждая открывается в свое время. Эту она выбрала сама и в самое подходящее время.

Бобби не слышала, как женщина подошла к ней сзади, но ощутила удар. Он оглушил ее, хотя боль и не была сильной.

— Ох!

Потом вода — горячая, пенистая — хлынула в нос и рот; защипало в глазах. Бобби попыталась поднять голову, но что-то не давало подняться. Она била ногами и размахивала руками, стараясь освободиться, отплыть, но плитки были скользкие, и она погружалась все ниже. Шум пульсирующих моторов смешался с шумом пульсирующей в ушах крови. Бобби уступила воде и позволила ей забрать себя. Путешествие закончилось.

Фейт посмотрела на дорожный будильник. Пять часов. Вставать еще рано, но сон уже ушел. Ветер за ночь окреп, набрал силу и теперь вовсю завывал за окном. Она поднялась и развела тяжелые шторы. Тьма хоть глаз коли. Ни намека на вчерашнее утро с его розовыми пальцами рассвета. Фейт вернулась к кровати и включила лампу. Слава Богу, генераторы не вышли из строя. Брент наверно уже встал и, скорее всего, хозяйничает в кухне. Похоже, погодка разгулялась. Надо бы поговорить с Брентом.

Она натянула плотный шерстяной свитер и джинсы. Выйдя из комнаты, включила свет в коридоре, чтобы добраться до лестничной площадки. Выглянула в окно — то же самое, темнота. Дождь еще не начался, но уже собирался. Сегодня с острова никто не уедет, да и завтра, вероятно, тоже.

Брента она в кухне не обнаружила. Мало того, его там и не было. Булочки, что Фейт испекла специально для него и завернула в упаковочную пленку, остались нетронутыми. Кофеварку никто не включал. Она потрогала чайник на плите — холодный. Фейт вдруг подумала, что даже не знает, где спит Брент. Определенно не в той части дома, где разместились гости, потому что свободной осталась только одна комната. По крайней мере таблички на двери не было, да и трудно представить, что Брент, мужчина одинокий и неразговорчивый, чувствовал бы себя уютно рядом с полудюжиной женщин. Может быть, у него есть комната где-то внизу или даже домик где-то на острове. Да, вставать пораньше в такой день никому не хочется, и винить Брента она бы не стала. Фейт отправилась в буфетную за кофемолкой и заметила, что ведущая вниз дверь слегка приоткрыта, а за ней горит свет. Должно быть, Брент все же здесь и пошел проверить генераторы или что-то еще. Да и ей бы самой не помешало знать, что делать в случае аварии.

Она спустилась в бассейн. Ветер ломился в высокие окна, но пробраться внутрь не мог. Брента нигде видно не было. Фейт прошла вдоль бассейна, тихая, застывшая вода которого являла резкий контраст с бушующей снаружи стихией. Подсветка была включена, но освещала только облицовочную плитку и ничего больше. Та же картина и в джакузи, только одна из подсветок почему-то не горела. Точнее, ее что-то закрывало. На дне лежала Бобби Долан, а над ее неподвижным телом покачивалась бутылка из-под шампанского. Фейт зашла в воду и попыталась вытащить женщину. Не получилось. Она опустилась ниже, проверила пульс и сразу же поняла — реанимировать массажистку уже не удастся. Бобби устроила себе приватную вечеринку, и вечеринка закончилась.

 

Глава 5

Второй год

Люси Стрэттон сидела на передней веранде семейного летнего дома на Лонг-Айленде, поджидая подруг, Прин и Элейн. Стоял август, и до занятий оставалось совсем немного. Первый год оказался не так плох, как она думала. Проведя всю жизнь в школе для девочек, Люси меньше всего хотела продолжать учебу в колледже для девушек, но решение принимала не она. Мать заняла твердую позицию. Люси может отправляться куда угодно, но только если сама будет оплачивать обучение. Она совершенно не понимала желания дочери поступать в университет Чикаго. Евреи и хиппи. Нет, женщины с фамилией Стрэттон должны быть в Пелэме, а поскольку Люси носит эту фамилию…

Попав в Пелэм, она впервые избавилась от материнского контроля — и вот лето и те же оковы. План с поездкой в Кентукки в качестве волонтера Висты умер, не успев увидеть свет. «Привезешь домой вшей, а то и кое-что похуже». Прокатившиеся по стране расовые волнения закрыли дорогу в Гарлем, куда она ездила два раза в неделю с частными уроками. Сама Люси никакой опасности не ощущала, и руководитель программы даже звонил миссис Стрэттон, убеждая ее в том же, но в сознании матери четко отпечатался девиз «Гори, бэби, гори». Общение дочери с такого рода людьми давно вызывало у нее беспокойство, и теперь она нашла наконец подходящий предлог, чтобы положить конец братанию, которое могло привести к чему-то такому, о чем не хотелось и думать. Люси мечтала о приятном чернокожем — с прической «афро» и в дашики, — который забрал бы ее с собой и увез из крохотного мирка белого хлеба. У них были бы детишки, кофе с молоком, и они работали бы вместе, бок о бок, исправляя вековые несправедливости. Ночами, уложив всех спать, она писала бы замечательные истории, вплетая в сочную ткань вечной литературы тему расового угнетения. Семейные саги, повествования о людях, мужчинах и женщинах, чья любовь побеждает окружающие их предрассудки. Она бы смогла. У нее бы получилось. Если Люси и успела понять что-то о себе, так это то, что она рождена быть писательницей, бросать заполнявшие воображение слова на чистый лист, как семена на вспаханное поле. Преподаватель поощрял ее, советовал поработать летом над романом. Особенно ему понравился ее рассказ о девочке, столь не похожей на родителей и брата, что она задается вопросом, а не удочерили ли ее во младенчестве, и в конце концов узнает, что так оно и есть. Люси повезло попасть на курс творческого письма уже на первом году, и она планировала посещать семинар у того профессора в следующем семестре. Родителям Люси, разумеется, ничего не сказала. Да они и не интересовались — делай, что хочешь. Поступила, учится и когда-нибудь закончит. Все остальное значения не имело.

Элейн и Прин опаздывали. Только бы папа не рассердился. Вся эта затея с теннисом была его идеей. В прошлом месяце он вдруг решил, что им с Люси пора составить пару, и что лучших партнеров, чем сестры Принс, не найти. Их отец не играл ни в теннис, ни в гольф. Занят, усмехался ее папа, надо же зарабатывать. Самому ему напрягаться не приходилось. Офис достался по наследству, и он ходил туда несколько дней в неделю, а летом не ходил вообще, потому что «посвящал себя семье». До июля это означало прогулки под парусом и гольф со старшим братом Люси и его другом, Недом Стэплтоном. Оба учились в Йеле, где их ждал еще один год. Потом брат пойдет в фирму, как раньше отец, дед и прадед. Слава Богу, ей это не грозило. Мысль о том, чтобы пойти по стопам предкам, вызывала ужас, как будто ей предстояло ступить на зыбучие пески.

Пока Люси уступала во всем матери, но после окончания колледжа ситуация изменится — двадцать один год и полная свобода. Она снимет квартирку в Гринич-виллидж, найдет какую-нибудь работу и будет писать. От родителей не примет ни гроша. Можно устроиться официанткой. Практики в Пелэме вполне хватало — первокурсницы работали в столовой по вечерам все будние дни недели. Директор столовой, устрашающего вида леди в белом, накрахмаленном до хруста халате, устроила для них показательную учебную сессию во время ориентации. Тогда ее требования казались абсурдными, но впоследствии пришлись как нельзя кстати. Может быть, пригодятся и в будущем. Где же сестры? Отец уже был на корте. Она подняла книгу, которую читала уже несколько дней. Зора Н. Херстон «Глаза их узрели Бога». Рассказ для семинара не имел под собой никакой реальной основы. Люси любила родных, но ощущала себя немного чужой. Взять, к примеру, чтение. В семье читала только она одна. Каждый день им приносили «Таймс», а еще Стрэттоны выписывали «Лайф», «Тайм» и «Воуг». Но не «Нью-Йоркер». Его ей приходилось покупать самой. Коммунисты, отрезала мать, когда Люси попросила подписаться. Номера журнала она прятала в шкафу. У брата по всей комнате валялся «Плейбой». Это можно — там женщины представлены как бездумные секс-игрушки. Ни «Таймс», ни даже журналы никто, кроме Люси, не читал. Их аккуратно раскладывали на кофейном столике, и на этом дело кончалось. Правда, у отца в кабинете книги все же были, старые книги по праву и наставления по парусному спорту. Однажды кто-то заставил книжный шкаф в гостиной «Гарвардскими классиками», «книжная полка доктора Элиота пять футов в длину и пятнадцать минут в день» — больше и не нужно. Настоящих книг, любимых, читанных-перечитанных, в доме не было — только те, что в ее комнате. Когда-нибудь у нее будет много книг, так много, что гостям придется убирать их со стульев, чтобы сесть.

Люси отложила роман. Сосредоточиться не удавалось. Где же они? Папа уже наверняка сердится.

На первом курсе ее соседкой по комнате была Гвен Мэнсфилд, и они решили, что останутся вместе. Гвен — девушка энергичная и уже нацелилась на школу бизнеса. Она постоянно отсутствовала, что вполне устраивало жаждавшую одиночества Люси — пиши и мечтай. Библиотека для таких целей не подходила — в соседней кабинке постоянно кто-то шептался или сморкался. Элейн и Крис Баркер тоже жили вместе. Крис немного тихоня, но приятная. Ее любимым предметом была ботаника, и она постоянно пропадала в оранжерее. Ее курсовая работа по орхидеям едва не довела преподавателя биологии до оргазма. Остальные занимались не столь экзотическими растениями и с заметно менее впечатляющими результатами. Все четверо собирались остаться в Крэндалле, только перебраться этажом выше.

Наконец-то! Она услышала, как на дорожку выехал автомобиль. За рулем наверняка Прин. У Элейн, кажется, и водительских прав нет. По крайней мере Люси ни разу не видела, что Элейн управляла маленьким небесно-голубым «карманн джиа», выделенным исключительно в пользование сестер. Прин. В следующем году она будет в Крэндалле, вместе с кучкой подружек по Фелтону. Когда проводилась лотерея, Прин устроила все так, чтобы перебраться всем вместе. Люси она объяснила, что хочет пожить в одном из новых общежитий, слушать шум транспорта. Слушать было особенно нечего, но Люси отнеслась к ее желанию сочувственно. Живя в Фелтоне, как будто перемещаешься в эпоху лошадей и экипажей — поблизости только озеро. В Крэндалле по крайней мере есть кое-какие указания на то, что за воротами двадцатый век. Мало того, что иногда проходят автомобили, так и еще и само здание общежития вполне современное, построено в пятидесятые, 1950-е, в отличие от других, затянутых плющом — все равно что Джейн Фонда рядом с Ребеккой с Фермы Солнечного ручья. Сравнение получилось удачное, и Люси тихонько рассмеялась.

Она почти не сомневалась, что Прин положила глаз на пентхаус, резервируемый обычно для студенток третьего и четвертого курсов. Когда деревья сбрасывают листву, из его окон можно даже видеть Бостон на горизонте. Прин всегда стремилась повыше. Всегда тащила кого-нибудь в башню. Люси тоже несколько раз поднималась с ней на самый верх — вид действительно прекрасный. Пентхаусы новых общежитий были архитектурной чертой, загадочным образом ускользнувшей от внимания властей, как бывших, так и нынешних. Никто даже не подумал, чем могут стать четыре спальни, общая комната и ванна — настоящие апартаменты вне поля зрения воспитательницы, — и что из этого может получиться. Да, вы поднимаетесь наверх тем же лифтом, но есть ведь еще лестница от пожарной двери. Ее постоянно оставляли открытой — для припозднившейся подруги. Рассказывали, что бойфренд одной из живших в пентхаусе девушек целый месяц скрывался там от призыва, прежде чем уехать в Канаду.

Прин резко затормозила, и из-под колес полетел гравий. Маме это не понравится, автоматически подумала Люси.

— Извини, что опоздали. Твой отец не злится? — спросила, выходя из машины, Прин.

— Не знаю, папа на корте.

— Он такой милый. Уверена, все будет хорошо. Прин, как всегда, слишком долго одевалась, — сказала Элейн, доставая ракетки.

Милый? Люси никогда бы не назвала своего отца «милым», но, возможно, Элейн права. Ему нравились близняшки Принс, к тому же они помогали готовиться к турниру. Он уже освободил для очередного трофея место на каминной полке. Впрочем, Люси знала, что победа им обеспечена и без помощи сестер. Она всегда была спортивной девушкой, а отец регулярно брал верх в мужских турнирах одиночек. Повернувшись, Люси повела гостей — вокруг дома, мимо бассейна и кабинок для переодевания — на корт.

Дом стоял на косе, и с двух сторон открывался вид на море. Было тепло, но не жарко — из-за сильного ветра. Радуйся, сказала она себе. Прекрасный день, подруги, теннис — хорошая разминка и средство от скуки. Но радости не было. Писатель в ней попытался отыскать нужное слово для точной характеристики того, что она чувствовала. Для описания однообразия, монотонности жизни. Не менялась даже ее теннисная форма — мать просто покупала большие размеры, пока Люси не перестала расти.

Высокие, стройные, с гладкой, слегка тронутой летним солнышком кожей, Люси и ее подруги составляли приятную глазу картину, когда втроем отправлялись на прогулку. Вблизи основное внимание привлекала, конечно, Прин. Сейчас она повязала вокруг талии яркий лиловый шарфик, подчеркивавший необычный цвет ее глаз. Ветерок шевелил волосы, бросая свободные локоны на лицо, но Прин даже не пыталась убрать их, как будто знала, что такой беспорядок только добавляет ей привлекательности. Элейн тоже была симпатичная, но тускнела на фоне сестры. Прин появилась на свет первой, и Бог или генетика как будто израсходовали все краски на старшую из близняшек, из-за чего Элейн получилась бледней копией оригинального варианта. Та же фигура, те же черты лица, но глаза серо-голубые, а волосы светло-каштановые, прямые. Их ветер тоже трогал, норовя затолкнуть в рот и нос, и Элейн постоянно сражалась с ними, стараясь удержать на месте.

А что они? Неужели тоже ненавидят свою жизнь, виртуальный список с ее унылого существования? Люси вздохнула.

Вот и корт. Отец улыбался и махал руками. И совсем даже не злился. На лице его читалось облегчение. Неужели думал, что они уже не приедут? Но почему эти тренировки так важны для него? Раньше отец никогда не участвовал в таких турнирах и еще прошлым летом отказался от одного заманчивого приглашения. Да и Люси его раньше не интересовала, словно проходила по другому ведомству и целиком находилась в ведении матери.

— Не хочется верить, — выпалила Люси, когда они подошли ближе, — что когда мои дети, если они вообще у меня будут, спросят, чем я занималась в Лето Любви, мне придется скромно ответить: «Ничем». Почему бы нам не съездить на недельку в Сан-Франциско? До начала занятий еще есть время.

— А как же наш турнир? — растерянно спросила смущенная столь радикальным предложением Элейн. — И где мы остановимся? Что будем делать?

— Заплетем цветы в волосы, будем спать в парке Золотые ворота и кайфовать в Хайт-Эшбери. Ты это имеешь в виду? — спросила Прин.

— Вроде того, только я бы предпочла Норт-Бич и Ферлингетти. Цветы — это хорошо, и, может быть, Мэри Джейн.

— А кто такая Мэри Джейн? — поинтересовалась Элейн.

Прин и Люси рассмеялись.

— Мэри Джейн — это марихуана. Ты как, не против? — Прин обняла сестру за плечи.

— Что такое? — спросил мистер Стрэттон. — Я думал, что мы поиграем в теннис, а вы готовы весь день трепать языком.

— Играть будем, — ответила Прин, — но надо же объяснить кое-что моей наивной сестренке. А то она так и не узнает всей правды о шестидесятых.

Уильям Стрэттон уже занял место на площадке.

— Ты играешь со мной, Прин, и наша задача порвать их в клочья. Такова правда шестидесятых.

— Так мы едем? — спросила Люси, переходя на свою половину корта.

— Конечно, как только ты получишь добро от мамы, — отозвалась Прин.

— Наверно, Люси, тебе все же придется провести Лето Любви с ракеткой, — вставила Элейн.

— Молчи и отбивай.

Часом позже служанка принесла холодного чаю. Мистер Стрэттон торжествовал, хотя победа досталась им с Прин с немалым трудом.

Прин, словно вспомнив о чем-то, взглянула на часы.

— Боже, мне нужно быть у дантиста через десять минут! Люси, ты не отвезешь Элейн домой? И заскочите по пути в тот новый бутик в Ист-Хэмптоне. У них распродажа «Мэри Куонт», может, найдете что-нибудь подходящее для поездки в Сан-Франциско.

— Кто тут говорит о Сан-Франциско? — Мистер Стрэттон вытер полотенцем потное лицо и повернулся, словно реагируя на тревожный сигнал.

— Ничего, просто шутка. Не волнуйся. — Люси бросила на подругу укоризненный взгляд — иногда Прин заходила слишком далеко.

— Извини, у тебя, наверно, свои планы, — неуверенно сказала Элейн.

— Перестань. Только дай мне минутку, ладно? Переоденусь и поедем. Прогуляемся по магазинам, а потом угостимся мороженым. Калорий мы сожгли немало, так что можем позволить себе по рожку.

— Я тоже в душ, — сообщил мистер Стрэттон. — Хорошая игра, девочки. Хотите отыграться завтра?

— Конечно, — улыбнулась Прин, садясь в машину под звуки «Сержанта Пеппера».

Люси хватило нескольких минут, чтобы принять душ и переодеться. Элейн ждала на веранде. Они направились к гаражу, и Люси вдруг поняла, что совершенно не хочет ходить по магазинам, даже самым модным. Весь последний час она чувствовала себя как-то странно, словно душа ее покинула тело и слышит голоса, доносящиеся будто из туннеля, призывающие, влекущие куда-то. Куда? И что ждет ее там? Она тряхнула головой, отгоняя пугающие мысли.

— Ты не обидишься, если я отвезу тебя сразу домой? Что-то мне немного не по себе. Какая-то усталость. Может быть, из-за жары.

Элейн с беспокойством посмотрела на нее.

— Ты в порядке? Вести сможешь? Если что, я позвоню Джексону. — Джексон работал у Принсов и исполнял самый широкий круг обязанностей, от шофера до дворецкого.

— Нет, все хорошо. Просто сердце немного колотится. Поездка заняла не больше двадцати минут. Вернувшись, Люси прихватила лежавшую на веранде книгу, завернула в кухню за банкой «Тэба» и поднялась по лестнице наверх. Она и впрямь устала. От всего. Вымоталась. Сил и желаний хватало только на то, чтобы свернуться на кровати с книгой. Из дальнего конца коридора, где находилась спальня родителей, донеслись какие-то голоса. Странно. Маминой машины в гараже не было, к тому же она предупредила, что уезжает в клуб. Миссис Стрэттон пристрастилась к бриджу и рано из клуба никогда не возвращалась, скорее, могла опоздать. Появляясь дома ближе к вечеру, она приносила с собой легкий запах джина с тоником. Что касается брата, то он с Недом Стэплтоном и каким-то Элисом отправился на яхте в Ньюпорт.

Люси с трудом одолела последние ступеньки и замерла перед открытой дверью. Отец и Прин. Он голый. Она тоже. Одежда валялась на ковре. Прин, закрыв глаза, выгибалась под мужским телом. Люси не издала ни звука, но подруга, словно почувствовав ее присутствие, открыла глаза и посмотрела на нее поверх отцовского плеча. Потом провела рукой по спине любовника и с силой сжала ягодицу. Он застонал. Люси не могла пошевелиться. Прин улыбнулась ей уверенной, слегка дразнящей улыбкой триумфатора и, решительно обняв отца Люси за шею, прижала его лицом к своей груди.

И тогда Люси наконец очнулась и сбежала. Тихонько, чтобы не услышали, но торопливо она слетела по лестнице, выскочила из дому и остановилась только на берегу, где ее и вырвало в кусты. Потом сбросила туфельки и вошла в холодную воду, чтобы вытравить из памяти мерзкий образ, чтобы смыть яд, расползшийся по коже и просачивающийся в кровь через все поры.

Идя все дальше и дальше навстречу волнам, Люси мысленно повторяла одно и то же: «Она — зло. Зло, зло, зло. Я хочу, чтобы ее не стало!» Слезы смешивались с солеными брызгами, и Люси, всхлипнув, прокричала:

— Хелен Принс, я хочу убить тебя!

Макс Гоулд закончил мазурку Шопена, которую исполнял на фортепиано в гостиной общежития сестры. Публика отозвалась шквалом аплодисментов. Была пятница, время вечернего чая. Сначала он посмеялся, услышав о странной старомодной традиции, но со временем научился ценить ее. Время вечернего чая. Бешеный ритм недели замедлялся, и человек мог расслабиться на несколько часов. В данный момент Макс ощущал расслабленность, граничащую со слабостью. Так случалось почти всегда, когда он играл. Тело становилось продолжением инструмента — пианино или скрипки, — и отделение от него, переход к обычному состоянию, занимал несколько секунд. Он сосредоточился на клавишах. Пальцы все еще касались матовых клавиш. Инструмент был хороший, «стейнвей», и содержался в порядке. Рэчел рассказывала, что за пианино присматривает настройщик, маленький человечек, появляющийся в общежитии регулярно и играющий — для проверки — Гершвина и Брамса.

Макс Гоулд повернулся и посмотрел в зал. Рэчел улыбалась брату. До прошлой осени он думал, что никогда после выступления не увидит в этой комнате другой улыбки, но потом все изменилось. Она сидела рядом с Рэчел. Не надо даже переводить взгляд. Она тоже улыбалась, и Макс вдруг ощутил укол вины — выражение ее лица значило для него намного больше. Улыбка Прин. Впрочем, про себя он называл ее Хелен, предпочитая имя прозвищу. Такой красивой девушки он еще не видел — ни на портрете в галерее, ни в музее, ни на экране, ни на сцене. А уж красавиц в Нью-Йорке хоть отбавляй. Некоторые из них подходили к нему, привлеченные неотразимым сочетанием большого таланта и впечатляющей внешности. Рэчел подшучивала над его поклонницами и говорила, что он сам провоцирует их, копируя облик композиторов-романтиков прошлого, особенно Шопена. Темные кудри были чуть длиннее, чем хотелось бы мистеру Гоулду, но на их защиту неизменно вставала миссис Гоулд, покупавшая сыну приталенные бархатные пиджаки и шелковые кремовые рубашки для зимних концертов и отступая таким образом от традиционных смокингов, которые он носил весь оставшийся год.

Хелен. Музыкальное имя, хотя она и клялась, что не отличает Бетховена от Бартока. Это признание в собственном невежестве показалось ему милым и трогательным, как и желание узнать больше, хотя он и не сомневался, что она бывала и в опере, и на концертах. У ее семьи были сезонные билеты буквально на все, включая ложу в «Метрополитене». В Бостоне Макс и Прин ходили на концерты — часто с Рэчел, — но вечера проводили в его комнате в Данстер-хаусе, вместе слушая записи. У нее оказался хороший слух, а ее энтузиазм действовал на него, как наркотик. Давно знакомые пьесы в ее присутствии обретали вдруг новое звучание. Ко Дню благодарения он уже был по уши влюблен. Она стала частью его — как инструменты, на которых он играл, — и фундаментом его музыки. Чудо, что такая девушка ответила ему взаимностью.

Рождественские каникулы обернулись бурной чередой вечеринок; весь город — от елки в Рокфеллер-центре до веночков вокруг статуй львов возле публичной библиотеки — украсился только ради них. Она хотела, чтобы он поехал с ее семьей в Аспен, где у них был свой дом, но его удерживала концертная программа. Она сказала, что не поедет без него, но он настоял на обратном, чувствуя себя благородным рыцарем. И вот пришел февраль, месяц влюбленных. Макс заказал столик в «Ритце» на четырнадцатое число и купил медальон в форме сердечка в антикварном магазине на Гарвард-сквер, поменяв цепочку на тонкую черную атласную ленту. То, что и нужно, для его Олимпии, его божественной любовницы. Ленточка куда романтичнее.

Он сел между двумя женщинами, решив, что уделит побольше времени Рэчел. Сестра ничего не говорила, но Макс знал, что она рассчитывает на него, и что ей не терпится поскорее вырваться из Пелэма на свободу. Как было бы хорошо, если бы она познакомилась с кем-то. К сожалению, его попытки предпринять что-то в этом отношении натолкнулись на вежливое, но твердое сопротивление. Рэчел заявила, что при необходимости найдет мужчину и без помощи младшего брата, о чем его и известит. Время от времени она встречалась с кем-то, с каким-то парнем из Массачусетского технологического института, но эта часть ее жизни существовала отдельно, тогда как он не мог не включать Хелен во все, что они делали, и говорил только о ней, когда они расставались.

Привлекательная блондинка подошла к ним, держа под руку симпатичного молодого человека.

— Рэчел, Прин, позвольте познакомить вас с Эндрю Скоттом. Он провел последний семестр в Оксфорде, а сейчас снова возвращается в Гарвард.

— Привет, — сказала Рэчел. — Это мой брат, Макс. Ты ведь с ним уже знакома, не так ли, Гвен?

Блондинка кивнула.

— Нам очень понравилось, как вы играли. Вы ведь тоже в Гарварде? На первом курсе?

— Спасибо. Да. Я на первом курсе и живу в Данстер-хаусе. — Прикрыв ладонью руку Хелен, Макс придвинулся к ней поближе. Эндрю был хорош собой и походил на какого-нибудь нордического бога. Но Хелен другие мужчины не интересовали — об этом она говорила много раз, — а заполучить могла любого — это он говорил себе сам.

— Что ж, увидимся. Я в Лоуэлл-хаусе. Заглядывай. Приятно было познакомиться. — Эндрю кивнул, и пара удалилась.

— Приятный парень, — заметила Рэчел. — По-моему, это тот, с которым Гвен познакомилась прошлой весной. Она называет его Ханком.

— Хммм, — протянула Прин и, поднявшись, потянула Макса за руку. — Давай поднимемся на башню. Ты мне споешь. Рэчел?

— Может быть, в другой раз.

Запах земли — не обязательно чернозема — всегда пьянил ее сильнее самых дорогих духов. Чем это пользуется Прин? «Джой». Точно, ее парфюм называется «Джой». Что ж, для нее радость — синоним почвы. Так говорила себе Крис Баркер.

Была пятница, ее любимый день недели. Никто не приходил в оранжерею поработать над обязательными проектами, никто не жаловался на утомительную обязанность проводить измерения, никто не понимал, какое это чудо — каждый миллиметр роста. В прошлом году, особенно в самом начале, оранжерея была ее убежищем. Именно из-за теплиц она и выбрала Пелэм, отказавшись, увидев их, рассматривать другие варианты. Пятнадцать связанных между собой оранжерей, общая площадь 7700 квадратных футов, более тысячи образцов со всего света, включая тропические, субтропические и пустынные, и еще многое другое. Во время ознакомительной экскурсии гид рассказала, что в следующем году должно расцвести одно особенное растение, Agave аmericana, и что такое событие случается раз в сто лет. Крис сочла это за знак свыше. Она поступит в Пелэм и будут свидетельницей исторического события. Будут, конечно, и другие, для которых цветение агавы значит не меньше, чем для нее; она встретит родственные души. Не встретила. Даже тот факт, что стебелек поднимался над колючими отростками со скоростью пять дюймов в сутки, не привлек к нему, как ожидала Крис, толпы восторженных ботаников. Лишь несколько человек, преимущественно преподаватели да рабочие оранжереи, наблюдали за тем, как в крыше теплицы прорезали дыру, чтобы прохладный воздух замедлил рост до двух дюймов в день. Когда все двенадцать веточек расцвели — сотни великолепных желто-зеленых бутончиков засияли на фоне голубого неба, — агава достигла уже двадцати футов. Сей факт был незамедлительно задокументирован — фотографии поместили в школьной газете и даже отправили в «Бостон глоуб», — но сенсации в кампусе он не произвел. Крис чуть ли не силком притащила в оранжерею свою соседку, Элейн Принс — «В теплицах всегда сыро… что будет с моими волосами», ныла Элейн, — и попыталась объяснить, что именно здесь произошло, и почему это так важно. «Она цветет раз в сто лет. При следующем цветении нас уже не будет. Это же живая капсула времени!» Лишь тогда Элейн проявила какой-то интерес. Соседкой она была неплохой — часто отлучалась к сестре в другое общежитие, не донимала расспросами, была свободна от неприятных привычек, — даже хорошей, но, конечно, не родственной душой.

Тогда, год назад, ее снедала тоска по дому; она отчаянно, до тошноты, хотела уехать, бросить Пелэм, вернуться в привычное окружение. Крис заставляла себя терпеть, держаться. Раньше она никогда не покидала дом, даже не ездила в летний лагерь. Каждое лето их — ее саму, брата и сестер — отвозили на ферму в центральной Пенсильвании, к бабушке и дедушке, где они вместе с двоюродными братьями и сестрами пользовались полной свободой. Взрослые приходили и уходили, но дети были всегда — строили домики на деревьях, купались в озере, кормили животных и ставили комические оперы на самодельной сцене в старом сарае, оперы, позаимствованные у Гилберта и Салливана и навеянные событиями деревенской жизни. Лорд-Палач становился местным налоговым инспектором, а Юм-Юм самой Крис, перевоплотившейся в бедняжку Дороти Гейл. Бабушка Крис была агрономом-самоучкой, и каждый внук в начале летних каникул получал в свое распоряжение отдельный участок, но только Крис каждый год требовался все больший и больший надел. В результате именно на ее долю приходилась большая часть поступавших на стол овощей, а цветов она срезала столько, что дети установили у дороги что-то вроде цветочного киоска.

Неудивительно, что она так морщилась, когда приходило время надевать туфли и возвращаться домой, к жизни в четырех стенах в пригороде Филадельфии. Дети Баркеров ходили в квакерскую школу, хотя семья относила себя к епископальной церкви. Матери Крис нравилась философия школы и высокое качество преподавания. Ее брат отправился в Хаверфорд, одна сестра — в Брин-Мор, другая — считавшаяся бунтаркой — в Стэнфорд, и в конце концов Крис на несколько лет осталась дома с родителями, представленная по большей части самой себе. Кузены и кузины тоже вырастали, и летом компанию ей составляли бабушка и дедушка. Она искренне не понимала, зачем поступать в какой-то колледж; не лучше ли пойти ученицей к хорошему садовнику, который за плату научит ее тому, что ей самой нравится? Родители стояли на своем, и когда Крис увидела Пелэм, колледж показался вдруг не таким уж плохим местом.

Только показался. Ей не нравилось сидеть в чужой комнате — обычно до невозможности задымленной, — сплетничать, перемывать косточки, играть в бридж или вязать. Да, она умела вязать — этому ее давным-давно научила бабушка, — но у нее не было воздыхателя, как ехидно называли своих бойфрендов некоторые девушки, а вязать свитер брату или кому-то еще из родных она не видела смысла — свитеров у всех хватало.

Последнее лето на ферме Крис провела одна, и оно было истинной идиллией. Колледж представлялся чем-то, о чем она читала в книжке или мечтала. Ферма была настоящей. Ей нравилась гулять по саду ранним вечером, низкое солнце наводило резкость на растения, за которыми она ухаживала жарким днем. Зачастую к ней присоединялась бабушка, передвигавшаяся в то лето медленнее, чем раньше — к тайной тревоге Крис. Старушка называла имена цветов, старые, с которыми выросла сама и которые передавала внукам: анютины глазки, царские кудри, молочай. Она учила Крис науке трав: тимьян и эстрагон — для курицы, ясменник — для вина, мята — для свежего горошка. Она предупреждала об опасностях кислицы, наперстянки и милых ландышей: «Корни, моя дорогуша, и вода. У нас был кот, большой любитель пить из ваз с цветами. Уж сколько я его гоняла, но только отвернусь — он уже на столе. Однажды я поставила в свободной комнате букетик ландышей, а он туда забрался. Кончилось все плохо».

В конце августа Крис попросила разрешения остаться на ферме хотя бы на один год. Она хотела пережить в деревне смену сезонов и обещала вернуться в Пелэм следующей осенью. Родители сказали «нет». Ей нужно возвратиться в колледж, быть в компании сверстников. И вообще, проводить все лето одной — вредно, а старики — эгоисты. «Это я эгоистка!» — кричала Крис. — «Это я хочу остаться!» К сентябрю ее доставили в Пелэм, и, как ни странно, второй год пошел лучше. Сестра Элейн, Прин, и ее подружки переехали в Крэндалл. С ними было интересно и весело. Элейн и сама расцвела рядом с сестрой, воспрянула, стала проявлять остроумие, чего Крис раньше не замечала, хотя они и прожили вместе целый год. Теперь они держались вместе, и их комната сделалась местом сбора. Вот что такое иметь друзей, поняла она, хотя по-прежнему частенько уходила в оранжерею.

Крис взглянула на часы, отложила инструменты и отряхнулась. Она изрядно проголодалась, а к чаю всегда подавали что-нибудь вкусненькое.

Гостиная в общежитии с ее современной мебелью неизменно напоминала фойе отеля. Брат Рэчел Гоулд играл на пианино. Рэчел нравилась ей больше всех, и Крис иногда садилась у двери Рэчел и слушала, как та играет. Но никогда не просила разрешения войти. Музыка Рэчел казалась Крис чем-то столь же приватным, как ей самой увлеченность миром растений.

Максу Гоулду всего восемнадцать, а он уже знаменитый музыкант. Крис наблюдала за ним — юноша словно спал в транс. Считается, что музыка способствует росту растений, но она никогда не проводила таких опытов. Крис просто разговаривала с ними. Всегда, сколько помнила себя. Пожалуй, эксперимент получился бы интересный. Взять три растения. С одним разговаривать, другому играть музыку, классическую, а третьему устроить молчанку.

Брат Рэчел влюблен в Прин. Да и кто бы в нее не влюбился. Прин — роскошная. Глаза — цвета ломоноса, темно-лиловые, бархатистые. Закончив играть, Макс Гоулд поднялся, прошел к дивану, где устроились Рэчел и Прин и сел между ними. Он улыбался обеим, но взгляд не сводил с Прин. Будет ли она когда-нибудь так же любить кого-то? Крис много об этом думала. Перед сном в ее воображении появлялась неясная фигура, силуэт на фоне густой листвы. Она почти ощущала его руку в своей — они шли через лес, лужайку, по полю, по цветам… Сейчас рука Макса накрывала руку Прин. Крис слегка поежилась — от страха и необъяснимого восторга.

Мэгги пребывала в полной растерянности, почти в панике. Она ничего не успевала. Ни дописать доклад по политологии, ни подготовиться к тесту по экономике. И то, и другое надлежало сдать к завтрашнему дню. До сих пор она как-то успевала, но этот семестр ее просто доконал. К тому же она так устала. И как только Прин со всем справляется? Соседка вроде бы ничего не делала, но всегда сдавала все в срок. Мэгги вздохнула и обратилась к тексту, но буквы расплывались перед глазами. Может быть, прилечь ненадолго? Немного соснуть? Поставить будильник, чтобы не проспать. Кровать манила. Нет, отдыхать некогда. Она не может позволить себе такую роскошь. Нужно работать. Выпить чашечку кофе и… съесть один, всего один, батончик. На ней халат, а не тугой пояс — никто и не упрекнет.

В этом году ее снова избрали президентом класса, а также, по настоянию Прин, в совет общежития. Они перебрались на новое место, и, как сказала Прин, в совете должен быть свой человек. Мэгги не сомневалась, что ее изберут, потому что второкурсницы уже знали ее по работе на посту президента класса. Столько должностей да еще работа в «Пелэм-газетт» — у нее буквально не оставалось свободной минутки. Может быть, отказаться от газеты до конца семестра? Но это же так интересно — освещать факультетские собрания, брать интервью у разных людей, вести свою колонку, «Пелэмские перспективы».

— Мэгги, проснись! Тебе разве делать нечего?

Прин. Щечки разрумянились, пальцы на плече Мэгги холодные. Должно быть только что вернулась, прошла через пожарную дверь.

— Я только-только закрыла глаза. Вздремнула чуть-чуть. Была с Максом?

— Вроде того.

— Который, кстати, час?

— Почти десять.

— О, нет! Нет. Я не могла столько проспать. Что же делать?

— Прежде всего, сходи и умойся холодной водой, а потом подумаем вместе.

Безутешная Мэгги потащилась по коридору в ванную. Холодная вода в таком деле не поможет — разве что утопиться. Вылетать никак нельзя. Мать была не слишком довольна ее оценками как за прошлый год, так и первый семестр этого, но они по крайней мере не опускались ниже приемлемого уровня, и, конечно, ее не могли не радовать успехи дочери в политической жизни кампуса.

Когда она вернулась в комнату, Прин уже переоделась в пижаму и сидела, скрестив ноги, на кровати с дымящейся сигареткой «галуаз». Мэгги привыкла к табачному запаху, но не до такой степени, когда ей самой уже хотелось закурить.

— Как насчет того, чтобы попросить отсрочку?

Мэгги покачала головой.

— Одну я уже получила. Больше не дадут.

— О’кей. Значит, тебе надо подналечь и продержаться одну ночь. Начни с политологии, а утром, когда встану, я поспрашиваю тебя по экономике. Занятия с одиннадцати, да?

— Да, но столько мне никогда не продержаться, а уж о том, чтобы написать что-то вразумительное, и мечтать нечего.

— Вот почему я и собираюсь дать тебе кое-что… в помощь. — Прин отошла к шкафу, достала саквояж и открыла замок маленьким ключом. Мэгги удивилась, что подруга не держит саквояж в багажной комнате в подвале, но задумываться не стала. Прин вынула из саквояжа пузырек, похожий на те, в которых продают лекарства в аптеке, и вытряхнула на ладонь красную таблетку. Потом закрыла пузырек, убрала его в саквояж и поставила саквояж в шкаф.

— Мгновенная энергия. Проглоти и запей «тэбом», кофеин тоже помогает.

— Что это? — засомневалась Мэгги. Уж не в этом ли секрет поразительно легких успехов соседки? Спит-то она совсем немного.

— Стимулянт. Он подтолкнет тебя по дороге к победе, — рассмеялась Прин. — Ну же, смелее. Ты ведь не думаешь, что я попросила бы тебя сделать что-то опасное?

И Мэгги проглотила таблетку. Эффект не заставил долго ждать. Она вдруг почувствовала небывалый прилив сил. Работа пошла на одном дыхании. Днем, когда Мэгги открыла тест, ответы как будто проступили на бумаге рядом с вопросами. Ничего похожего она прежде не испытывала — энергия бурлила в ней, наполняя уверенностью. Когда Мэгги вернулась в общежитие, Прин лежала на кровати с биографией Моцарта.

— Где можно достать такие таблетки?

— Не беспокойся. — Прин поднялась и погладила соседку по голове. — У меня их много. А теперь, мое маленькое динамо, тебе нужно поспать. Возьми вот это.

Мэгги послушно открыла рот и проглотила.

— Сладких снов, — сказала Прин.

— Это совершенный анахронизм, и я не хочу в нем участвовать.

— Не понимаю. Что на тебя нашло? Твое поведение на празднике… оно абсолютно неприемлемое. Как можно все время сидеть дома. Мы тебя почти не видели. И так обращаться с другом твоего брата, Недом. Ты что, умерла бы, если бы станцевала с ним котильон?

— Может быть.

— Не смешно, юная леди. И бабушка ужасно огорчена, ты же никуда не выходишь. Твой отец подозревает наркотики. Говорит, что прошлым летом ты собиралась отправиться в Сан-Франциско. Но туда же никто не ездит, кроме хиппи и… извращенцев.

— Ты имеешь в виду, геев и лесбиянок?

— Я не позволяю тебе разговаривать со мной подобным тоном!

Люси отвела трубку. Она стояла у платного телефона в коридоре. В комнате Гвен, как обычно, трепалась по телефону с Эндрю, и поэтому мать, придя в ярость после полученного от дочери письма, позвонила на номер общежития. Люси не могла допустить, чтобы отец появился в Пелэме на «отцовский уик-энд». После того случая прошлым летом ее тошнило от одного только его вида. Ей даже не пришлось притворяться, чтобы отказаться от участия в теннисном турнире. Она проболела до конца лета. Врач списывал недомогание на грипп, и только Люси знала, в чем дело. И еще Прин. Да, Прин знала. Она прислала цветы, огромный букет лилий. Приторный аромат держался еще долго после того, как Люси отдала их служанке и попросила либо выкинуть, либо взять себе.

— Люси, ты здесь? Ты меня слышишь? Отвечай!

— Я здесь, мама, — вздохнула она.

— Твой отец уже договорился, что приедет с Тедом Принсом. Они будут к обеду в пятницу, а в субботу вы сходите в «Локе-обер». Места уже зарезервированы. Уверена, найдется место и для кого-то из твоих подруг и их отцов — они сняли целый обеденный зал. В кампус вернешься к танцам. Уик-энд с отцом — одно из моих самых прекрасных воспоминаний. Когда-нибудь ты еще поблагодаришь, что я настояла на своем. Мы, знаешь ли, не вечны.

Люси попыталась сообразить. Если невозможно выкрутиться, нужно хотя бы выторговать что-то для себя.

— Хорошо, я согласна. Но только при условии, что вы позволите мне провести третий год за границей. Не в Сан-Франциско. В Европе. В колледже есть несколько своих заграничных программ, а есть еще и такие, которые спонсируют другие школы. Я могла бы обратиться…

— Ты меня шантажируешь? — оборвала ее мать. Голос ее резал, как нож. Люси вздрогнула.

— Какое ужасное слово. Нет, не шантажирую. Просто я давно хочу это сделать.

По крайней мере ей не пришлось врать.

— Париж?

— Может быть.

— Ладно. Но подумай, как себя вести.

Каждый раз, когда она проникалась жалостью к матери — сколько же раз ее предавали? — миссис Стрэттон говорила или делала что-то такое, что ставило ее на одну доску с отцом, и Люси ничего не оставалось, как только держаться от них обоих как можно дальше.

Она попрощалась с матерью и повесила трубку. В будке было темно и уютно. Люси подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Ей не хотелось возвращаться в Пелэм, но она знала, что решают другие. Можно попробовать сменить общежитие, но Прин все равно будут на виду. Возвращаясь в колледж после Дня труда, Люси решила, что не позволит Прин победить. А раз так, значит, она не должна ее избегать. Поэтому первое время Люси была с ней вежлива и даже мила, втайне получая удовольствие, когда в глазах Прин читалось недоумение, а на лице отражалась растерянность. Очевидно, она ожидала — и хотела — другой реакции. Но долго притворяться тяжело, и Люси перестала. Теперь она только наблюдала за Прин, отмечая, как та манипулирует ближними. Для нее жизнь была игрой, и чем выше ставки, тем больше удовольствия получала от нее Прин. Рядом с ней всегда была Феб, верный лакей, рабыня, счастливая уже тем, что ее допустили в ближний круг. Люси не сомневалась, что именно умница Феб делает за нее уроки. И, может быть, Макс Гоулд, брат Рэчел, заинтересованный в том, чтобы у них было побольше свободного времени. Парень явно влюбился. Люси не знала, как относится к однокласснице Рэчел, и однажды едва не спросила ее об этом, но в последний момент остановилась. Пусть знание остается тайной, пусть чувства язвят душу, не позволяя забыть. А что же Элейн? Известно ли ей, что затевает ее сестричка, какая она на самом деле?

Отцовский уик-энд. Насколько далеко она зайдет? Будет танцевать с мужчинами, льстить им, флиртовать с ними, пуская в ход безотказное оружие — смесь детской невинности с житейской изощренностью. Пусть танцует с ее отцом — Люси с ним танцевать не будет. Обоим дорога в ад, и чем скорее они туда попадут, тем лучше. Она вспомнила рассказ о том, как когда-то, несколько лет назад, папаша одной студентки умер в танцзале от инфаркта. Может, и ей еще повезет.

— Сделаешь для меня кое-что?

— Конечно, Прин.

— Прошлым вечером я забыла отметиться, и мне нужно, чтобы ты проставила время.

Мэгги подпиливала ногти. На лице ее отразился ужас.

— Я не могу! — Она скорчила недовольную гримасу. — Вчерашние листки уже в кабинете воспитательницы. Доступ к ним имеет только ответственный член совета общежития. Эта неделя не моя. К тому же подделка рапорта серьезное нарушение. Скажешь, что просто забыла отметиться и сразу легла спать — так ведь оно и было, верно? — отделаешься легким наказанием, посидишь в кампусе пару уик-эндов. Я попрошу для тебя снисхождения, — добавила она с улыбкой.

Прин прошла в комнату и села на ручку кресла, в котором устроилась Мэгги. Кресло было удобное, обтянутое ярко-голубым с белым ситцем, — миссис Принс привезла два таких для обеих своих дочерей.

— У меня планы на ближайшие уик-энды, и отсидка в кампусе в них не значится. Кроме того, мне не очень-то хочется представать перед советом. Такое занудство. Ты справишься за пять минут. Спускаешься вниз, достаешь бумаги, проставляешь время — в рапорты еще никто не заглядывал, сегодня только понедельник, а заседаете вы по четвергам, — убираешь папку и возвращаешься.

— А если меня поймает миссис Арчер?

— Скажешь, что неделя трудная, и что ты проверяешь рапорты каждый день, а не откладываешь это дело до четверга.

— Но она же знает, что это не моя неделя. Сейчас очередь Клавдии.

— Честно говоря, я прошу тебя всего лишь о небольшом одолжении, тогда как ты, если мне не изменяет память, обращалась за помощью несколько чаще. — Прин поднялась и отошла к шкафу.

Мэгги запаниковала. Она понятия не имела, что там, в этих волшебных пилюлях, но нуждалась в них все чаще. Если Прин перестанет их давать, что тогда делать? Проставить время в рапорте — дело совсем не трудное. Нужно всего лишь спуститься и удостовериться, что миссис Арчер в кабинете нет. Она уложится в несколько минут.

Прин доставала из ящика золотистую замшевую мини-юбку и белую блузку с высоким воротником т оборками.

— Макс хочет пригласить меня в «Клуб 47». Там сегодня Том Раш. — Прин сделала вид, что полностью поглощена выбором наряда. Достав голубую рубашку, она приложила ее к юбке. — Буду похожа на вывеску «Саноко». Может, надеть джинсы и позаимствовать у Элейн кашемировый свитер? Не понимаю, почему тетя Элеонор отдала его ей, а не мне — он ведь прекрасно подходит под цвет моих глаз. Наверно, бедняжка перебрала мартини и просто перепутала свертки.

— Ладно, ладно, — взорвалась Мэгги. — Сделаю. Но пока меня не будет, тебе лучше помолиться, чтобы я не попалась. Если меня поймают, я полечу с обеих должностей и получу испытательный срок до конца семестра. Может быть и хуже. Меня могут исключить. — Голос ее на последних словах дрогнул.

— Не волнуйся, дорогая, не исключат. Разве я когда-нибудь тебя подводила?

 

Глава 6

Когда Фейт, громко постучав, открыла дверь — ответное «Войдите» почти утонуло в шуме разыгравшейся бури, — она с удивлением обнаружила, что хозяйка острова уже сидит, одетая, за письменным столом. Судя по всему, появление нанятой кухарки в столь неурочный час в равной степени удивило и мисс Барбару Бейли Бишоп. Она тут же прикрыла то, что писала, чистым листом бумаги.

— Да?

— Боюсь, случилось нечто ужасное. Одна из ваших подруг, Бобби Долан, утонула в джакузи. — Фейт помедлила, ожидая реакции — изумления, сожаления, шока, даже страха, — а когда ее не последовало, не без труда продолжила: — В воде пустая бутылка из-под шампанского…

— Нужно что-то сделать с телом. — Бишоп поднялась, подошла к окну и развела шторы. — Северо-западный в это время обычное явление; такая погода может простоять несколько дней. Гвен расстроится, теперь она застряла здесь надолго.

Фейт и сама толком не знала, чего ожидала от писательницы, но определенно не этого. После короткой реплики насчет тела мисс Бишоп как будто вернулась к размышлениям вслух.

— В каморке между гостиной и кухней есть плащи и сапоги. Вам следует найти Брента. У него домик за лодочным сараем, и он должен быть там, если только уже не в кухне.

— Несколько минут назад его там не было, и, судя по всему, он еще не приходил, — сказала Фейт. Поиски работника, прогулки в бурю и забота о трупе вряд ли входили в ее обязанности, но она кивнула, повернулась и вышла в коридор. Тон мисс Бишоп не оставлял ей никакой альтернативы, к тому же Фейт и сама хотела найти Брента Джастиса. Он человек опытный и, в отличие от нее, знает о таких бурях все. Вглядываясь с нарастающей паникой в темное небо с тяжелыми, обещающими дождь тучами, она все яснее понимала, что вместе с остальными гостями заперта на острове.

— Пройдите сюда, так быстрее. — Элейн — это же Элейн Принс, напомнила себе Фейт — указала на дверь, за которой обнаружилась лестница. Именно по ней писательница и спустилась в первый вечер, эффектно явив себя изумленным гостям. — У нас здесь бывало и похуже, но генераторы ни разу не подводили, так что не беспокойтесь.

Меньше всего в данный момент Фейт думала о свете, тепле и пище, но тем не менее заверение хозяйки произвело успокаивающий эффект.

— Сообщите Бренту, что случилось. Он знает, что делать.

Спустившись по ступенькам и проходя мимо камина, она заметила две упавшие с каминной полки вазы. В лужице лежали несколько роз. Вероятно, вибрация расположенного рядом подоконника передалась полке, и вазы не удержались на грубо обработанной деревянной поверхности и соскользнули. Ладно, этим она займется позже. Сейчас важнее найти Брента и решить, что делать с бедняжкой Бобби Долан.

Плащей, накидок и сапог хватило бы наверно, чтобы экипировать десяток поисковых групп. Она натянула первое, что попало под руку, и взяла с полки фонарик. За порогом ее встретили, громко простучав по капюшону, первые капли дождя. Фейт запахнулась поплотнее, опустила голову и двинулась к лодочному сараю — против ветра. Порывы были столь сильными, что иногда на шаг вперед приходились два шага назад.

За лодочным сараем начиналась тропинка, которая уходила куда-то в лес. Грома слышно не было, значит, не было и молний. Труп или не труп, а отправляться в хвойный лес — или куда-либо еще, за исключением дома — с перспективой получить удар с неба она не собиралась. Пробираясь под балдахином пахучих веток, Фейт заметила, что природное освещение меняется с насыщенного серого на бледно-желтое, штормовое, за которым придет полная, кромешная тьма. Ветер тоже стих. Она словно оказалась в эпицентре урагана. Фейт прибавила шагу, но сапоги, оказавшиеся на пару размеров больше, скользили по влажному мху. Ей было холодно и страшно. Из памяти пришли слова Хоуп: «О такой работе можно только мечтать». Да вот только мечта обернулась кошмаром.

Домик Брента был сложен из крепких сосновых бревен — другими словами, местный строительный материал и отличная маскировка. Чтобы его найти, нужно было как следует присмотреться. Света нет. Может, Брент действительно решил выспаться? Пикника сегодня нет, в огороде делать нечего… Она постучала в дверь. В томительной и немного жутковатой тишине, объявшей остров, как только она вступила в лес, звук получился неестественно громким.

Никто не ответил.

Где же он может быть? А если они разминулись? Если Брент уже пришел и занят чем-то в подвале? Но тогда он должен был пройти через бассейн и мимо джакузи. Вспомнив про джакузи, Фейт зажмурилась, потом резко открыла глаза и снова постучала, уже сильнее.

— Мистер Джастис? Вы здесь? Это Фейт, Фейт Фэйрчайлд. В доме несчастный случай.

Голос ее звучал чуть выше, чуть пронзительнее обычного.

И опять тишина.

Она повернула ручку, и дверь, что нисколько ее не удивило, открылась. В полумраке комната выглядела пустой. Фейт провела лучом по стенам. Брент Джастис определенно был сторонником минимализма — обстановка его жилища напоминала монастырскую. Возле небольшого окна маленький стол с потертым стулом. У дальней стены узкая кровать с туго натянутым темно-зеленым покрывалом, брось четвертак — отскочит. Значит ли это, что Джастис служил в армии? Две масляные лампы, одна на столе, другая на полке над кроватью, на которой, похоже, не спали. Источником тепла в комнате служила дровяная печь. Фейт подержала над ней руку, потом дотронулась до плиты. Камень был холодный. Железный чайник пустой.

За дверью обнаружился встроенный шкаф с рабочей одеждой, толстой зимней паркой и темным костюмом — для похорон, — купленным, судя по форме лацканов, где-то в шестидесятые. Фейт закрыла дверь, уже сожалея, что вообще открыла ее. Зачем она сделала это? Неясное ощущение тревоги, появившееся с того момента, как она переступила порог и поняла, что в доме никого нет, усиливалось с каждой секундой из-за полного отсутствия личных вещей. Может быть, в ящике комоде и отыщется бережно хранимая фотография, но, скорее всего, там только белье и носки.

На полочке раковины, около крана, кусочек мыла «Лава». Выше — крохотное круглое оконце, напоминающее иллюминатор, заглянув в которое, Фейт разглядела уборную. Ясно одно, на зиму Брент здесь не оставался. Либо уезжал на материк, либо перебирался в хозяйский дом. Она поймала себя на том, что не спешит уходить, что задерживается в этом пустом, необжитом домишке, откладывая возвращение в большой и красивый, наполненный гостями дом, где ее ожидало тело в джакузи.

На обратном пути Фейт решила на всякий случай проверить лодочный сарай. Может быть, у него там мастерская. Дорожка стала еще более скользкой, чем раньше. Может быть, Брент складывает в тележку деревянные ставни, коря себя за то, что не установил их накануне. Но знал ли он о шторме? Если верить Элейн, единственное средство сообщения с внешним миром — моторка.

Но, конечно, Брент знал о надвигающейся буре. Знал благодаря шестому чувству, некоему свойственному жителям Новой Англии погодному предсказателю, отмечающему перемену ветра, ритма волн, цвета неба — это так же просто и привычно в здешних местах, как тушеная фасоль по субботам. Каким это присказкам учила ее подруга Прикс своих дочерей? «Красно небо по утру — моряку предупрежденье; небо красно к вечеру — радуйся, моряк». Что-то вроде этого. И тем не менее — существует такая штука, как способность предсказывать погоду, или нет, — Фейт не могла поверить, что местный житель, такой рассудительный и предусмотрительный человек, как Джастис, жизнь которого во многом зависела от погоды и приливов-отливов, отправился бы на остров без надежного приемника. А раз он не поставил ставни, значит, буря налетела внезапно.

Стучать она не стала — снова поднялся ветер, и Брент ее бы не услышал. К тому же, лодочный сарай, в отличие от дома, место более публичное, и, следовательно, этикет можно проигнорировать.

Света внутри не было никакого, потому что не было и окон. Фейт подождала немного, а когда глаза привыкли к темноте, увидела на стене выключатель. Проводов снаружи она не заметила ни здесь, ни возле дома, наверно, они проходили под землей — чтобы не портить вид. Протянуть линию до домика Джастиса стоило бы недорого, вряд ли больше, чем Элейн потратила на икру для приема.

Она щелкнула выключателем и сразу убедилась, что была права. В сарае Брент устроил настоящую мастерскую, укомплектованную мощной циркулярной пилой, которая могла справляться с самыми толстыми деревьями, поваленными возрастом или стихиями. У двери стояли сходни; должно быть помещение и впрямь использовалось когда-то по прямому назначению. Оглядевшись, Фейт увидела вбитые в стену крючья, на которых когда-то висели каноэ. Как и говорила Элейн, плавсредств в сарае не было. Может быть, писательница боится воды? Может быть, даже не умеет плавать? Это имело бы смысл, если бы ее сестра утонула, а не разбилась. Нет, человек, боящийся воды, не стал бы жить на острове. Значит, причина в чем-то другом.

Никаких признаков недавнего пребывания здесь Брента она не обнаружила. Нужно возвращаться в дом. Вообще-то это следовало сделать еще раньше. Протянув руку к выключателю, Фейт задела рукой что-то, лежащее на низкой балке, и это что-то грохнулось на пол. Она опустилась на корточки — весла для каноэ! Новенькие, с четко выбитым названием фирмы-производителя, «Олд таун». Сам Брент Джастис такие вряд ли бы выбрал. Весла подразумевали каноэ, как и лодочный сарай подразумевал лодки. Но где они? И почему хозяйка говорит, что на острове их нет?

К тому времени, когда Фейт добралась до дома, она уже промокла, несмотря на плащ. За порогом лодочного сарая ее встретила разбушевавшаяся буря. Каждый шаг давался с трудом, и путь до кухонной двери занял едва ли не вечность. Наконец за деревьями замигали освещенные окна. Дверь была открыта, Фейт толкнула ее, споткнулась и едва не растянулась на полу. Кухня дохнула на нее теплом и ароматом кофе.

— Миссис Фэйрчайлд? Что с вами? — Рэчел Гоулд шагнула к ней и, протянув руку, помогла удержаться на ногах.

Они все были здесь. Все, кроме Бобби Долан, которая продолжает мокнуть в джакузи, подумала Фейт, переключаясь из одной ситуации в другую, куда более трагическую. Если гости и говорили о чем-то, то ее появление прервало разговор. В комнате стояла тишина. Взгляд Фейт скользнул по хмурым, напряженным лицам. Феб Джеймс, похоже, плакала. Одета только хозяйка, остальные в халатах, причем, Мэгги Хоуорд в потертом синельном, вполне возможно еще пелэмских времен. Люси Стэплтон протянула Фейт чашку дымящегося кофе.

— Возьмите, выпьете, пока будете переодеваться.

Фейт благодарно кивнула и посмотрела на Элейн Принс.

— Брента Джастиса нет ни в домике, ни в лодочном сарае. Он приходил сюда?

Элейн покачала головой.

— Нет, но Брент не домосед. Появится, — сухо ответила хозяйка. — Люси права. Вам нужно переодеться. Потом спускайтесь, обсудим, что делать дальше.

Фейт уже не могла сдерживать раздражения. Они же не собираются обсуждать меню обеда или, если на то пошло, поворот сюжета.

— Насчет Брента не уверена — погода не для прогулок. На острове есть места, где он мог бы укрыться? Там, где вы пишете? — Отправляться на поиски пропавшего работника хотелось меньше всего. Может быть, кто-то еще согласится? Да, они постарше, но почти все в отличной физической форме. Немного дождя им не повредит, а с нее хватит.

Писательница махнула рукой в сторону двери.

— Вы должны быть замерзли. Идите и переоденьтесь.

Фейт ничего не оставалось, как подчиниться. При этом ее вопрос так и остался без ответа.

Когда она вернулась в кухню, на столе уже стояли корзины с кексами и булочками, баночки с джемом и маслом, а Люси делала еще кофе. Есть никто не спешил, но кофе, похоже, пользовался повышенным спросом.

— В спа-кабинете есть кондиционеры. Мы могли бы пока положить Бобби туда, — сказала Элейн, обращаясь к Фейт. Интересно, кого мисс Принс имеет в виду под «мы».

— Как ты можешь так гадко говорить о Бобби! Словно она и не человек! А ее уже нет! — прокричала Феб и закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись от рыданий. Крис попыталась успокоить подругу.

Элейн посмотрела на нее немного удивленно.

— Я вовсе не имела в виду ничего такого. Просто нам нужно как-то разбираться со сложившейся ситуацией. Бедняжка Бобби! Она с таким нетерпением ждала эту неделю. Жаль, что живя в Калифорнии, так и не научилась осторожности — нельзя пить в джакузи, это то же самое, что и горячая ванна.

— У нее и в школе, если помните, постоянно возникали неприятности. Боюсь, наша Бобби рассудительностью не отличалась. — Гвен Мэнсфилд говорила с уверенностью человека, чья собственная рассудительность сомнений не вызывала никогда. Феб подняла голову, как будто собираясь что-то сказать, но вместо этого потянулась за булочкой.

— Нельзя оставлять ее там, где она сейчас, — прошептала бледная Рэчел.

В комнате снова повисла тишина.

— Я перенесу ее, но мне потребуется помощь хотя бы одной из вас, — вздохнула, не выдержав молчания, Фейт. В конце концов мертвецов она видела больше, чем любая из присутствующих. Представив на мгновение реакцию мужа на развитие ситуации, Фейт порадовалась, что здесь нет телефона.

— Я помогу, — сказала Люси. Фейт благодарно кивнула. Она и сама выбрала бы именно ее, женщину сильную и спокойную.

Все вдруг заговорили, перебивая друг друга — «Ты уверена, что справишься?», «Может, и мне пойти с вами?», «А почему бы не подождать Брента?»

Люси поднялась.

— Идемте, миссис Фэйрчайлд. Чем раньше мы это сделаем, тем лучше.

Спускаясь по лестнице на нижний уровень, Фейт сказала:

— В сложившихся обстоятельствах я бы хотела, чтобы вы называли меня по имени, Фейт. — Она не сомневалась, что пережитое в некотором смысле сблизит их, раз так, то и формальности лучше отбросить.

Люси кивнула.

— Вы меня тоже. Что будем делать? Как вы предполагаете ее достать? Мертвецы всегда тяжелее живых, к тому же Бобби промокла.

Фейт включила свет, который сама же раньше и выключила. Почему, она не знала, но это вдруг показалось ей важным.

— Пока меня не было, сюда кто-нибудь приходил?

— Я, по крайней мере, не спускалась. Может быть, Элейн? Остальные ничего такого не говорили. Чтобы кто-то шел к лестнице, я тоже не видела. Нас разбудила Элейн — сообщила новости, про Бобби и бурю. Хотя второе ни для кого, наверно, новостью не было. Я уже давно не спала, слушала ветер. Этот ураган не сезонный, но ведет себя именно так. Извините, что-то разболталась. На ваш вопрос отвечу так: я бы удивилась, если бы узнала, что вниз спускался кто-то, кроме Элейн. В этом есть что-то жутковатое и отвратительное.

— Даже для близкой подруги?

— Никто из нас после колледжа связей не поддерживал. На первом году Бобби жила в одной комнате с Мэгги, но они так и не сблизились. На втором курсе ее соседкой стала Феб, а на третьем и четвертом у каждой из нас была своя, отдельная комната. Так что тогда самой близкой ее подругой была, наверно, Феб, а теперь уже никто.

Они прошли мимо бассейна и остановились возле джакузи. Бутылка уже не колыхалась на поверхности, а опустилась на дно, присоединившись к Бобби Долан. Волосы слегка шевелились, глаза были широко открыты и казались не голубыми, а синими. Обнаженное тело выглядело каким-то детским и напоминало Фейт изображенных на плитках бассейна персонажей книги Чарльза Кингсли. Только там, в книге, они были живыми.

— Наверно, стоит надеть купальники. Если у вас нет своего, поищите подходящий в раздевалке — там их много. — Купальники Фейт обнаружила, когда проводила инвентаризацию в первый день, день, который казался теперь таким далеким.

— Купальник я захватила, но сейчас воспользуюсь одним из этих. Так будет быстрее, к тому же…

Фейт подумала о том же самом. После такой жуткой работы она уже никогда не сможет надеть тот купальник, в котором доставала мертвеца.

— Прежде чем переодеваться, нужно включить кондиционер в спа и, наверно, взять коврик с массажного стола. Положим ее на него…

— Хорошо. Бедняжка Бобби. Она ведь и на самом деле была отличной массажисткой. Я сама попала вчера к ней на стол, и она убрала боль в шее, которая досаждала мне уже два или три месяца. Такая глупая смерть, ненужная, необязательная смерть. Извините. Звучит тривиально то же самое, наверно, можно сказать о каждой смерти или по крайней мере о большинстве случаев.

— Мисс Долан была в добром здравии, ей не исполнилось пятидесяти, и она утонула в джакузи, чего в обычных обстоятельствах случиться было не должно. Так что вы правы: необязательная смерть.

В спа было прохладно, и Фейт установила реле на еще более низкую температуру. Некоторое время тело здесь пролежит, а потом… Они отнесли массажный коврик к джакузи и пошли переодеваться.

Люси и впрямь оказалась в приличной форме. У нее было тело спортсменки, с эластичными, тренированными мышцами.

— Занимаетесь спортом? Бегаете? — поинтересовалась Фейт.

— Спортом я занималась в школе, а сейчас только бегаю. Это моя страсть.

— В теннис не играете? У моего мужа — это теннис.

Люси наклонилась за упавшим на пол халатом.

— Нет, теннис мне никогда особенно не нравился.

Фейт изо всех сил заставляла себя думать о лежащем в джакузи теле как о неодушевленном предмете, манекене, которыми пользуются для тренировки оказания первой медицинской помощи. Прием не срабатывал. Едва она просунула руки под плечи утонувшей, как на нее накатила волна печали и отвращения. Судя по выражению на лице Люси, та испытывала нечто подобное. Действуя слаженно и быстро, они вытащили тело из джакузи, положили на коврик и перенесли в спа, где и оставили, накрыв простыней.

Покончив с неприятной обязанностью, они прошли в душ, а потом, облачившись в мягкие махровые халаты, устроились в шезлонгах у бассейна. Фейт поймала себя на том, что не хочет возвращаться в кухню. Судя по тому, какой аппетит продемонстрировали гости за завтраком, многого от нее и не потребуется. Пока бушует шторм, все останутся в доме, а из-за смерти Бобби людям будет не до развлечений. Интересно, чем эти женщины смогут себя занять? Будут сидеть по комнатам? Или собьются в группу? В коллективе человек чувствует себя в безопасности.

Безопасность. Фейт думала об этом с того самого момента, как наткнулась на тело.

— Знаете, она ведь не пила, — обронила Люси, словно в ответ на ее мысли.

Фейт знала. В первый вечер Бобби пила минеральную воду, тогда как остальные налегали на шампанское. И потом она тоже отказывалась от алкоголя.

— Перед массажем Бобби задала мне несколько вопросов. Предупредила, что отвечать необязательно, но если я все же отвечу, это поможет ей соприкоснуться с моим естеством. Что-то в этом роде. Сама я пью много. И сказала об этом ей. Объяснила, что пью просто так, от скуки, потому что в тех местах, куда я хожу — в клубе, на вечеринках и приемах, — полагается пить. Бобби меня пожалела. Нет, она ничего такого не сказала, но я это почувствовала. Вслух же она сказала, что избегает содержащихся в алкоголе токсинов. Призналась, что очень хотела выпить бокал шампанского в самолете, но отказалась, зная, что потом пожалеет.

— И, однако ж, выпила вчера целую бутылку.

Люси пожала плечами.

— Похоже, что так.

В последовавшей за этим тишине было слышен вой ветра и шум дождя, но женщины некоторое время молчали, предавшись каждая своим мыслям. Фейт заговорила внезапно и даже немного сбивчиво, словно ее подтолкнула представшая перед глазами яркая картина оборвавшейся жизни.

— Что бы хотели сделать со своей жизнью? — спросила она. — Извините, это дело глубоко личное, и я ужасно виновата. Просто на меня как-то все нахлынуло… Все ведь может закончиться совершенно неожиданно, а вы показались мне…

— Хотите сказать, что я недовольна жизнью? Кстати, Бобби тоже заметила. Наверно догадаться нетрудно. Чем бы я хотела заниматься? — Она замолчала и молчала так долго, что Фейт уже начала подниматься. Зачем спрашивала — это ведь совсем не ее дело.

— Я вырастила двух замечательных дочерей. И горжусь этим. Младшая осенью отправится в колледж. Нет, нет, не в Пелэм — упаси Бог, — в Нью-йоркский университет. Хочет стать социальным работником, изменить мир. Старшая в Стэнфорде. И тоже хочет изменить мир, только по-другому — визуально, через кино. Наверно, я хотела того же в их возрасте. Сейчас уже трудно вспомнить. Знаю, вы сейчас скажете, что я совсем еще не старая. Я и не старая, но со временем вы тоже обнаружите, что забывается очень многое. Итак, что бы я хотела сделать со своей жизнью? Я бы хотела писать книги. — Она сдержанно улыбнулась. — Я даже написала одну. И, кстати, этот эпизод помню хорошо.

— Когда это было? И о чем книга? — Впереди целый день, может быть, не один — все они оказались пленниками бури. Спешить некуда, возвращаться к другим не за чем, а то, что они должны были сделать, уже сделано.

— Это было в год окончания колледжа. Я жила на Манхэттене с Элейн. Вы, может быть, уже знаете — кто-то упомянул об этом вчера вечером. Устроили все, разумеется, наши родители. — Люси произнесла это с нескрываемой горечью. — Мы обе работали в издательствах. Я читала все, что присылали — надеясь наткнуться на гения, — готовила кофе, забирала из прачечной белье старших редакторов, и мне это ужасно нравилось. После нескольких недель чтения решила попробовать написать сама. Как и большинство первых романов, то был роман становления, вхождения во взрослую жизнь. Что-то вроде Холдена Колфилда в юбке. В те годы мы все носили юбки. Мини.

Я уже пробовала свои силы в Пелэме, и профессора всячески меня поддерживали и ободряли. Правда, «Нью-йоркер» ответил вежливым отказом, но зато «Мадемуазель» напечатала отрывок.

— А потом?

— Потом… Однажды, ранней весной, я пришла домой и увидела, как моя мать сжигает в ванной почти готовую рукопись. Ванну я тоже хорошо помню — такая большая, старомодная, с ножками в виде львиной лапы. Мать у меня всегда была женщиной предприимчивой. Облила бумагу какой-то гадостью из зажигалки — тогда ведь все курили, кто же мог знать? — и положила сверху спичку. Вспыхнуло мигом. Когда я пришла, остался только пепел.

— Но почему она это сделала?

— Потому что ей не нравилось. Прочитав немного, она убедила себя, что это «мерзость». Вообще-то я собиралась укрыться под псевдонимом, но она, конечно, этого не знала.

— Как же тогда она вообще узнала, что вы что-то пишете? От вас?

— Нет. Ей рассказала Элейн. Объяснила, что сделала это ради моего же блага. Ее сильно беспокоило, что книгу могут опубликовать, и люди примут ее как правду, замаскированную под вымысел. По-моему, именно так она мне и сказала. Как видите, некоторые воспоминания не тускнеют. Элейн говорила, что псевдонимы никогда не помогают, что люди всегда догадываются, кто настоящий автор, что мы живем в мире, где нет тайн. Все оно так, только мне было наплевать, узнает кто-то, что я написала, или никто ничего не узнает.

Давняя рана не затянулась и болела сейчас так же, как и много лет назад. Фейт положила руку на плечо Люси.

— Что вы сделали? Уехали оттуда?

— Что я сделала? Приняла приглашение пообедать с Недом Стэплтоном, другом моего брата, и напилась. А через девять месяцев у меня родилась дочь, Бекки.

— Ты не можешь отказать отцу в праве пройти с тобой к алтарю! Да что с тобой такое! Конечно, мы бы хотели получше подготовиться к свадьбе собственной дочери, но ты же сама все так мило устроила. Разумеется, мы ничего не имеем против Неда. Брак с ним — это твой первый разумный шаг за последние несколько лет.

— Почему бы тебе не помолчать, мама? Я бы сделала аборт, если бы в нашей стране это не было так трудно. В крайнем случае мы могли бы вообще никому ничего не говорить. Я так и хотела, но Нед уперся. Ему, видите ли, нужна настоящая свадьба, и он собирается пригласить всех своих приятелей по Йелю, которые напьются и будут приставать к моей подружке. Так что давай не будем ссориться по пустякам. К алтарю мы пройдем втроем, ты, я и отец. Так теперь многие делают, даже в вашем кругу. Потом я брошу букет, и мы постараемся видеться как можно реже.

Все случилось так, как она и предсказывала, за одним только исключением. В семейных делах Нед оказался традиционалистом, и после первого, а потом и второго ребенка она сдалась — каждый год их отцы попеременно резали рождественскую индейку, а матери раздавали подарки. Потом ее родители умерли, и на их похоронах слезы лил только Нед. Она подозревала, что слезы вызвал страх, осознание приближения смерти, но об этом, как и о многом другом, они никогда не говорили. И вот теперь она рассказывает едва знакомой женщине то, о чем не говорила еще никому. Никогда.

— Так что вы сделали с копией?

— А почему вы думаете, что была копия?

Фейт улыбнулась.

— Я знаю тех, кто пишет. Они всегда сохраняют копии. Где она была у вас, в морозилке?

— Нет, на работе. В файле под буквой «М» — «мое».

— На том ведь дело не кончилось, да? Было что-то еще?

— Вы уверены, что занимаетесь поставкой продуктов? Что вы не психиатр? Не ведьма?

— Уверена. Но я всегда чувствую, когда человек что-то скрывает.

— Полезное качество, — сказала Люси. — Да, было кое-что еще. Через год после моей свадьбы вышла первая книга Элейн. Вышла, конечно, под псевдонимом, но я сразу поняла, кто автор. Она позаимствовала мой стиль, нескольких действующих лиц и даже почти весь сюжет.

— Другими словами, весь ваш роман?

— По сути, да, но оснований для обращения в суд у меня не было. Она добавила саспенса, изобрела героиню, которой угрожает опасность, убрала тему взросления. И добавила секса. Много секса.

Я читала ей вслух, когда работала над романом, и она расспрашивала о деталях, обсуждала со мной характеры. Я была ее поводырем в литературе. Элейн ведь занималась историей. Потом это ей пригодилось. Да, она талантлива. Очень талантлива.

— Но и вы тоже.

Люси поднялась.

— Да уж точно.

Пора идти.

— Вы скажите им там, что мы все сделали. Я скоро приду. Не знаю, что делать с ланчем. — Фейт поднялась. Кое-что привлекло ее внимание, и она хотела остаться одна.

— У меня аппетит появится не скоро, но это у меня. Спрошу. Не говорите, что собираетесь делать, что будете искать, но присмотритесь хорошенько. Бобби не пила шампанское. — Обняв на ходу Фейт, Люси вышла в коридор.

Фейт снова переоделась и, оставив обувь у двери, вернулась к джакузи и опустилась на корточки. То, что привлекло ее внимание, было землей. Несколько крохотных комочков темной, удобренной почвы у самого края. Она осторожно, глядя под ноги, прошлась по комнате. Еще один комочек застрял между плитками пола возле высокого окна, выходящего на задний дворик. Третий обнаружился у порожка. Бобби Долан была без обуви. Ее одежда лежала на низком столике возле джакузи, а китайские, обшитые парчой тапочки — Фейт видела похожие во всех чайнатаунах — аккуратно стояли рядом. Подошвы стерлись, но никаких следов грязи на них не было. Фейт выпрямилась. Три обнаруженные ею комочка лежали на одной прямой в направлении двери. Она подошла ближе и выглянула наружу, но не увидела ничего, пока не включила освещение во дворе. Скрывавшаяся в темноте картина мгновенно ожила. Ветер расшвырял мебель, прибил к дому несколько стульев и столиков, опрокинул декоративные кадки и цветочные горшки. Высокая трава пригнулась почти горизонтально земле. Вспомнив совет Люси, Фейт присмотрелась повнимательнее. Определить, откуда взялись комочки, было трудно, но в одном месте трава примялась сильнее, как будто по ней протащили что-то. Надо бы выйти и посмотреть, но только в плаще и сапогах, а переодеваться еще раз не хотелось. Да и что искать? Все, что у нее есть, это немножко грунта. Садового грунта.

В кухне, когда Фейт вошла туда, не было уже никого, кроме ректора колледжа. Мэгги мыла кофейник.

— Пожалуйста, оставьте, я сама все сделаю, — сказала Фейт, вспомнив, для чего приехала на Бишоп-Айленд.

— Вам сегодня и без того работы хватило, — ответила Мэгги и вздохнула. — Феб была права, когда упрекнула Элейн в бессердечии. Мы все отнеслись к этому так, словно Бобби была какой-то вещью. — Она принялась вытирать стол — быстро, аккуратно, без лишних движений. Наблюдая за ней, Фейт подумала, что точно так же Мэгги справляется и с бесконечной бумажной рутиной, со всем тем, что составляет ее работу.

— Где остальные? — спросила она.

— Наверху, одеваются. Решают, что делать и как себя вести. Ситуация ведь действительно ужасная. — Мэгги сказала это так, словно и сама думала о том же.

— Вы знали Бобби Долан? Я имею в виду, после колледжа? Она не оборвала связи с Пелэмом?

Мэгги посмотрела на нее, как показалось Фейт, с недоумением.

— Никто из них никаких связей с колледжем не поддерживал. Кроме, понятно, меня и Элейн. Только мы не знали, что пожертвования идут от нее. Что касается Бобби, то она как попала после выпуска в список пропавших без вести, так в нем и оставалась.

— Список пропавших?

— У нас это так называется. Ни адреса, ни какой-либо другой информации. Некоторые очень стараются, чтобы о них никто ничего не знал, — с грустью добавила она.

Иногда, обнаружив в почтовом ящике очередную порцию журналов и обращений от всевозможных организаций с просьбой о финансовой помощи, Фейт и сама подумывала, что было бы неплохо затаиться в каком-нибудь темном уголке, но как можно бесследно исчезнуть в наш информационный век, когда оберегающая частную жизнь завеса устраняется одним кликом компьютерной мышки!

— То есть в последний раз вы видели ее на выпускном?

Мэгги кивнула.

— Мы жили в одной комнате на первом курсе и неплохо ладили, но она всегда вела себя, как щенок, вечно таскалась за нами. За нашей группой.

Странное и довольно унизительное сравнение, подумала Фейт.

— За вашей группой?

— Да. Ядром, конечно, была Прин. — Мэгги мечтательно улыбнулась. — Я в кампусе вела большую работу. Была и президентом класса, и студенческого совета. Крис, можно сказать, пропадала в оранжерее. Гвен зубрилкой не была, но зато точно знала, что ей нужно. Люси, Элейн, малышка Феб — мы все были подругами. И Рэчел тоже, хотя у нее всегда на первом месте стояла музыка. Это уже потом, после смерти брата, она замкнулась в себе. Не нужно ей было возвращаться в Пелэм — он погиб летом, после нашего второго курса. Не понимаю, зачем она так поступила. Все ее близкие остались в Нью-Йорке.

— Как жаль. Он ведь был еще совсем молодым? Как это случилось? Болезнь или несчастный случай? — Перед Фейт встало лицо Рэчел, такое, каким она увидела его утром, с погребенной в глубине неизбывной печалью, непреходящей болью утраты.

— Самоубийство. Он только-только провел первый в Гарварде.

— Вы о Максе? — В комнату вошла Крис, уже переодевшаяся в свитер с высоким горлом и джинсы.

— Да. Такая трагедия. Его ведь ждала мировая слава. — Мэгги повернулась к Фейт. — Макс был пианистом. Очень талантливым. — Теперь она говорила голосом президента, как будто выступала перед потенциальными спонсорами.

— Ты права, то была трагедия. И Рэчел вряд ли понравится, если мы будем это обсуждать. — Крис посмотрела в окно. — Такой урон саду. У меня за окном дуб, так ночью ветер сломал огромный сук.

Мэгги вскинула брови.

— Я вовсе не собиралась ничего обсуждать. Мы все прекрасно знаем, почему…

— Давай не будем об этом, — холодно оборвала ее Крис.

На мгновение пауза заполнилась тяжелой пустотой, потом Мэгги пожала плечами.

— Пойду, поищу что-нибудь почитать. Все, что я захватила, оказалось неинтересным, а впереди еще долгий день.

Действительно долгий. Фейт убедилась в этом, взглянув на часы — стрелки не добрались и до полудня.

— Можно взять немного фруктов? — спросила Крис. — Не хочу есть, но если не поем, система, как говорится, может разладиться.

— Конечно, конечно. Извините, это я виновата — плохо объяснила. Вы можете приходить сюда и брать все, что захочется, в любое время дня и ночи. Есть чудесные персики, и вчера вечером я собрала еще немного клубники. Позвольте приготовить вам что-нибудь.

Крис выглядела изнуренной, и Фейт уже не в первый раз подумала, что ее первоначальное впечатление верно, и женщина серьезно больна.

— Спасибо, — поблагодарила Крис, садясь к столу.

Фейт поставила перед ней тарелку с фруктами и уже собралась спросить о Бобби Долан, когда гостья сама заговорила на эту тему.

— Пелэм был для Бобби плохой школой. Он был плохой школой и для других, но особенно для нее. Бобби достаточно умна, но в колледже она постоянно чувствовала себя не в своей тарелке. Все эти девушки в кашемировых свитерах и жемчугах, похожие на красавиц с рекламы шампуня «Брек», буквально подавляли ее. Хотя она и ходила в дорогую частную школу. Мы с ней обе из Пенсильвании, и я тоже ходила в частную школу, но ею управляли квакеры, и мысли о материальных благах у нас определенно не поощрялись.

— Но Бобби все же посещала частную школу?

Крис кивнула.

— Ее отец сумел быстро разбогатеть, и жизнь Бобби изменилась чуть ли не мгновенно. Но мне показалось, что в Калифорнии она обрела наконец душевный покой и достигла успеха в том, чем занималась.

— Мисс Долан делала вам массаж?

— Да. Шиацу. И, знаете, я испытала не только физическое облегчение — у садоводов нередки хронические проблемы в спине, — мое душевное состояние тоже улучшилось. Я пережила нечто похожее на эйфорию. И Бобби это знала. Она как будто поделилась со мной даром.

С лестницы донеслись шаги — кто-то поднимался с первого этажа. Элейн.

— Мы все собираемся в гостиной. Поговорить. Вы тоже, миссис Фэйрчайлд, — категорическим тоном объявила она и, видимо осознав неуместную резкость, добавила: — Пожалуйста.

Фейт не могла припомнить другого случая, когда приглашение к столу выглядело бы столь же неуместно. Гвен заняла большое кресло у камина, где накануне вечером сидела Элейн. Феб, Крис и Рэчел устроились на большом диване. Мэгги и Элейн расположились в мягких креслах по обе стороны от них. Люси сидела на стуле с прямой спинкой у двери. Кто-то растопил камин, и поленья громко потрескивали, добавляя шуму к непрерывному стуку дождя. Взглянув на цветы на каминной полке, Фейт вспомнила, что забыла вытереть пролившуюся воду, и вернулась в кухню за бумажным полотенцем. Пока ее не было, Крис поправила вазы и собрала цветы.

— Боюсь, розы слишком долго были без воды. Жаль. «Индийский рассвет» и «Черная карта» — мои любимые. Но аромат сохранился. Чудесный…

Фейт вытерла лужицу на полу и забрала у Крис цветы. Да, они еще благоухали, но за нежным ароматом проступал сладковатый гнилостный душок.

Говорила Элейн, и Фейт, возвратившись в гостиную, выбрала стул с таким расчетом, чтобы видеть всех.

— Надеюсь, мы сумеем объединиться и исправить то, что еще можно исправить. Бобби не вернуть, к сожалению, и погоду не изменить, но мы можем узнать друг друга, обменяться накопленным после Пелэма жизненным опытом и поделиться обретенной мудростью.

— Ты говоришь, как героиня своего же романа, или тот набивший оскомину постер: «Когда жизнь подбрасывает вам лимоны, делайте лимонад», — язвительно заметила Гвен. — Не знаю, сколько мудрости я обрела после Пелэма, но если чему и научилась, то это доверять собственным инстинктам. А они советуют мне подняться в комнату, заняться работой, не требующей ноутбука и Интернета, и ждать, пока улучшится погода. За запертой дверью. — Она поднялась и шагнула к выходу.

— Подожди, — окликнула ее Элейн. — Что ты предлагаешь? Я никому не позволю огорчать моих гостей. Даже тебе, мисс Денежный мешок.

Гвен шумно вздохнула.

— Я не знаю, что предложить, но чем скорее ты скажешь, зачем собрала нас здесь, тем лучше. Бобби мертва, твой работник неизвестно где гуляет, и если бы я смогла сообразить, как ты это подстроила, то приписала бы тебе и бурю.

Фейт обратила внимание на «и бурю». Элейн наверно тоже это заметила. Щеки ее вспыхнули, но голос остался холодным.

— Я пригласила тебя, чтобы попытаться укрепить былые связи. Вот и все.

Люси покачала головой и поднесла к губам чашку. Проходя мимо, Фейт услышала отчетливый стук кубиков льда — похоже, в чашке было кое-что покрепче кофе.

— Я на стороне Гвен. Если ты хотела восстановить связи, почему ждала столько лет? И зачем лгать, заманивать нас под придуманными предлогами? Это все из-за Прин, не так ли? Все всегда из-за Прин. — Люси говорила громко, взвешенно, четко произнося каждое слово. Интересно, подумала Фейт, сколько «кофе» она успела выпить. После утренней работы в джакузи снять напряжение было не лишним, но Люси явно перебрала.

— Прин? При чем тут Прин? И вот что… Если кто-то здесь думает, что приглашение имеет отношение к моей сестре, пусть так и скажет.

Гвен открыла дверь.

— Ты можешь сколько угодно играть в свои словесные или другие игры, какие только рождаются в твоем извращенном уме. Я буду у себя в комнате.

Она вышла.

Элейн обвела взглядом оставшихся и попыталась улыбнуться, но улыбка обернулась гримасой.

— Гвен всегда уходила с вечеринки первой. «Мне нужно заниматься» — помните? Что ж, теперь нам ничто не помешает. Может быть, Крис расскажет о тех чудесных садах, которые ей удалось увидеть, и о своем собственном, конечно. А Рэчел, надеюсь, сыграет…

— Рэчел не сыграет. Я тоже буду наверху. — Рэчел поднялась. Ее примеру тут же последовала Крис. — У меня нет настроения читать лекции. Я поднимусь к себе.

Фейт поняла, что не может больше молчать. Гости вот-вот разбредутся, а она понятия не имеет, что готовить и готовить ли вообще. Впрочем, рано или поздно они все равно проголодаются.

— Я бы хотела узнать, подать ли вам в комнаты, или вы спуститесь к… — Она замолчала. Время ланча уже миновало, а до обеда было еще слишком далеко. — Перекусить?

— А почему бы вам не позвонить? Звонок-то здесь есть. Приготовьте «шведский стол», как в первый вечер, и каждый возьмет то, что ему нравится. Не ходить же вам вверх-вниз с тележкой. — Мэгги снова переключилась на привычную роль организатора.

— Мне не трудно разнести подносы, — сказала Фейт.

— Нет, Мэгги права. Воспользуйтесь гонгом, тем, что в столовой, — вмешалась Элейн. — Пусть все будет, как в добрые старые дни. Наша воспитательница всегда включала электрический звонок к обеду, — объяснила она Фейт.

Никто не возражал.

— Вот и хорошо. А пока, если кто-то проголодался, можно перекусить фруктами, сыром, крекерами, печеньем…

Мэгги перебила ее.

— Мы сами о себе позаботимся.

Это прозвучало, как «вы свободны», но Фейт не спешила уходить — ей хотелось узнать, что будут делать остальные.

— Я приехала, потому что хотела встретиться с тобой, Элейн, — заговорила Феб. — То есть с Барбарой Бишоп. Я прочитала все твои романы, и я твоя поклонница. С удовольствием посижу с тобой у камина и поболтаю. Ты могла бы почитать. — Судя по унылому тону, Феб и сама на это не надеялась.

— Конечно, Феб. Конечно, почитаю. Для тебя и для всех, кто пожелает послушать. — Писательница обвела взглядом остальных. Мэгги, сидевшая в соседнем кресле, подалась к хозяйке.

— Звучит восхитительно, — сказала она. У Фейт уже сложилось впечатление, что Мэгги, если понадобится, готова усесться хоть на подлокотник. Главное — сохранить за собой кресло. Буря, труп — не важно, на первом месте всегда Пелэм.

— Не беспокойся, Мэгги, — усмехнулась Люси. Она определенно была изрядно пьяна. — Элейн выполнит обещание, и Пелэм получит деньги.

— Я вовсе и не думала об этом. Я тоже поклонница Барбары Бишоп и с удовольствием послушаю, как это делается, — возразила Мэгги. — Откуда, например, Элейн берет свои идеи.

— А ты, Люси? — спросила Элейн.

— Обо мне не беспокойся. Я буду где-нибудь поблизости. А где ты берешь идеи, мне и без того хорошо известно.

Фейт выставила на стол в кухне блюда с закусками и приготовила свежий кофе. Потом зашла в буфетную за чистыми чашками и тарелками. На стене, за угловой полкой, виднелась дощечка с крючками, на каждом из которых висел ключ. Ключи были от всех комнат и от других помещений. Бирки на них и ярлычки на доске и различались по цвету, соответствовавшему обоям в спальнях — «Земляничный вор», «Роза Мунди» и так далее. Дубликаты, догадалась Фейт и прошлась по ним внимательным взглядом. На одной бирке значилось «Главный». Ключ от всех замков или от апартаментов хозяйки? В последний момент, перед тем, как выйти, Фейт протянула руку, сняла ключ от своей комнаты, «Плющ», и положила в карман.

Проходя мимо двери в гостиную, она услышала голос Элейн. Писательница читала вслух, и читала хорошо: без запинок, внятно, с приятными модуляциями. Представилась картина — собравшиеся в кучку подруги слушают аудиокнигу, пережидая непогожий день. Картина как картина, но что-то в ней было не так.

Одни нашли себе занятие, другие разошлись по комнатам — значит, у нее есть немного времени. Захватив плащ, Фейт вернулась в бассейн. На этот раз она не стала включать свет, а сразу прошла к двери в патио. Ветер выл, буря набирала силу. Всю стоявшую во дворе мебель прибило к стене, несколько кадок раскололись, повсюду валялись сброшенные цветочные горшки. Фейт направила луч фонарика на то место, где трава казалась примятой чем-то тяжелым. Обнаружить полосу удалось не сразу, но все же удалось. Ветер бил в спину, толкая вперед. Фейт прошла по полосе несколько шагов, потом ветер переменился, и в лицо ударил дождь — будто налетел рой разъяренных пчел. Пришлось зажмуриться. И опять. И опять. В конце концов она повернула к дому, пообещав себе, что придет сюда еще раз. И еще, и еще, если потребуется.

Фейт знала — нужно искать — и даже не сомневалась, что именно.

 

Глава 7

Третий год

Сначала она вытянула руки вверх, к изголовью кровати, потом коснулась подушечками пальцев изножья и несколько секунд лежала так, напрягшись, растянувшись, с закрытыми глазами, не желая смотреть на мир, не находя в себе сил начать еще один день. Макс разбился в июне. Свернул с автострады и улетел в океан, даже не попытавшись затормозить, полюбоваться открывающимся впереди прекрасным видом — как будто все для себя решил и не колебался. «Он ничего не почувствовал… ему не было больно», — так полицейские успокаивали семью. Рэчел едва удержалась, чтобы не крикнуть им в лицо: «Придурки! Он все чувствовал! Ему было больно! Иначе зачем сворачивать с шоссе! Для кайфа?» Но она молчала. Застыла. Не проронила ни слезинки, даже на похоронах. Не расплакалась, даже когда семья собралась на поминки, и на всех столах стояли подношения — закуски, рогалики, сливочный сыр, копчености, фаршированная капуста, рубленый ливер, кугель, ругела, пироги. Она сжалась, молчала и не плакала и только так удержалась от того, чтобы сесть в машину и последовать за братом. Она много спала. «Сон — сладкий побег». Она не знала, откуда пришла эта фраза, да и пыталась узнать. Родители хотели, чтобы она сходила к психотерапевту. Сами они ходили к какому-то консультанту. Мать плакала каждый день, отец тоже. Рэчел отказалась — какой смысл слушать, что это не ее вина, что она испытывает комплекс выжившего. Она не хотела утешений, потому что знала — это ее вина. Она познакомила Макса с Прин, поощряла их отношения, а когда поняла, кто такая на самом деле Прин, ничего ему не сказала. Он бы, конечно, не поверил, но она по крайней мере подготовила бы брата к неизбежному. Открыла бы глаза на возможность того, что Прин бросит его, унизит и уничтожит — бесцеремонно и жестоко.

Рэчел открыла глаза и посмотрела на часы. Восемь. Занятия начинаются в девять. Она снова закрыла глаза. Если представить чистый лист бумаги и попытаться мысленно растянуть его до самых углов, то, может быть, еще удастся снова уснуть. Иногда прием срабатывал.

Родители не хотели, чтобы дочь возвращалась в Пелэм, но она настояла на своем, успокоив их фальшивыми уверениями: «Я хочу быть с подругами». «Я не буду видеть Прин; мы в разных мирах». Последнее было правдой, они и впрямь жили теперь в разных мирах, причем, Прин — в геенне. Рэчел не сомневалась, что разрыв планировался с самого начала, что Прин никогда не любила Макса. Но зачем ей это? Чтобы побольнее ударить Рэчел? Но Рэчел была ее подругой, как и другие, ослепленной ее красотой и очарованием. Может, ее насторожили появившиеся у Рэчел в последнее время сомнения? Вряд ли, ведь эти сомнения, смутные, неопределенные, не помешали Рэчел поделиться с Прин самым дорогим — Максом.

Она в деталях помнила, как представила брата подруге, предложила, будто особенный, ценнейший подарок. Случилось это в начале второго курса. Рэчел и Макс вышли из машины — той самой, которую родители купили ему по ее настоянию, чтобы он мог приезжать за ней, спасать ее, той самой, что унесла его потом к смерти — и направились к общежитию. Прин шла перед ними, и они быстро догнали ее. Лучи осеннего солнца пробивались через красные кроны тополей, первых поменявших цвет деревья. В какой-то момент эти лучи поймали ее брата и подругу в солнечное кольцо, соединив два восхитительных создания природы, и Рэчел замерла, ошеломленная увиденным. Уже потом, в течение года, у нее появились кое-какие сомнения в отношении одноклассницы, но она оставила их при себе, ни словом не выразив беспокойства, не сделав ничего, что могло бы вызвать у Прин какие-то подозрения. Она корила себя за ревность и делала все возможное, чтобы поддержать растущую день ото дня привязанность брата, его чувства к той, которая, как ей казалось, разделяла эту привязанность и питала те же чувства. Они проводили много времени вместе, втроем; Рэчел гораздо чаще, чем раньше, виделась с Прин и, даже когда рядом не было Макса, наблюдала за ней. Наблюдала, как та водит на поводке Феб, как использует в своих интересах положение Мэгги, как относятся к ней другие. Люси Стрэттон ее ненавидела. Ненавидела тихо, но эта ненависть, как неизменный лейтмотив, сопровождала каждую их встречу. Люси пересаживалась, если за ее столик садилась Прин; выходила из гостиной, если там появлялась Прин. Но ведь они выросли вместе и дружили на первом курсе. Что стало причиной такой перемены? И Бобби Долан. Иногда Рэчел замечала, что Бобби смотрит на Прин со страхом. Прин не гнала ее и нередко отпускала комплименты по поводу ее прически или наряда, но при этом неизменно подпускала сарказма или иронии. Немного, настолько немного, что Рэчел порой упрекала себя за придирчивость и необъективность, желание увидеть то, чего нет, стремление найти изъян. Убедить себя, что в мире нет никого, кто был бы достоин ее Макса.

Но все было именно так. Все. Рэчел не знала деталей и уже не хотела их знать.

Единственной, кого она переносила, кого терпела рядом с собой, была Крис Баркер. Если подруга не приходила на занятия, Крис доставала копировальную бумагу и подкладывала под страницу своей тетради. Крис ее понимала и единственная из всех не лезла с соболезнованиями. Единственная, не считая Прин. В день похорон та прислала цветы с карточкой — «С глубочайшим сочувствием от семьи Принс», — но Рэчел знала, кто их заказал. Корзину с лилиями «старгейзер», тяжелый, насыщенный запах которых ассоциировался с представлением о дорогой шлюхе, могла прислать только та, которая и была этой шлюхой. Макс заплатил за нее сполна. Рэчел попросила отослать корзину цветочнику с сообщение, что их не приняли, потом убежала в ванную, ту, что делила когда-то с братом, где ее вырвало желчью, потому что она ничего не ела, и наконец, пустая и изнеможенная, прижалась лбом к холодной белой раковине. Запах линий преследовал ее несколько дней, и тошнота ушла только тогда, когда выдохся мерзкий аромат.

Девять часов. Идти на занятия уже поздно. Она закрыла глаза, приказывая белому листку закрыть от нее весь мир.

Он хотел жениться на ней. «Да, знаю, звучит смешно. Я всего лишь первокурсник, но, сестренка, поверь, Хелен — моя половинка. Если бы я не встретил ее сейчас, мы бы обязательно встретились в другой раз. Это чудо, что она любит меня так же сильно, как я ее». Он говорил это совершенно серьезно, и слова его не были бредовым лепетом ослепленного страстью юнца, а клятвой верности — до гроба и дальше. Торжественным обетом. В мае он показал Рэчел колечко — брильянтовое солнышко с лучами, большой, идеальной чистоты камень, окруженный камешками поменьше, в оправе из платины.

И Прин сказала «да». Занятия закончились. Они вернулись в город, и тут все началось. Она постоянно была занята, то с сестрой, то с матерью. Потом они уехали на остров. Водить машину она не любила, а поезд ее утомлял. Макс отменял репетиции и ехал сам, но вокруг нее, жаловался он сестре, всегда было много народу. Ему почти не удавалось побыть с невестой наедине. Потом она перестала отвечать на звонки. «Мисс Хелен сейчас нет», — объясняла служанка. Макс изнывал. Впадал в отчаяние. «Я ничего не понимаю, сестренка. Что происходит?» Он писал письма — длинные, на несколько страниц, — слал телеграммы. Ответа не было. Однажды вечером Рэчел услышала, как отец втюхивает Максу сто раз пережеванную жвачку насчет того, что «рыбы в море много» и «на ней свет клином не сошелся». Закончилось тем, что брат хлопнул дверью и ушел из дому. Его не было два дня. Вернувшись, он рассказал Рэчел, что ездил к Принсам и пытался прорваться к ней. Хотел поговорить. Всего лишь поговорить. Ее отец вышел на крыльцо и приказал ему убираться. Не донимать его дочь. Не преследовать ее. Она не желает его видеть. Когда Макс начал спорить — его принимали в этой семье, он играл в их доме, — мистер Принс заявил, что не хочет вдаваться в детали, но его дочери больной не пара. «Что я такого сделал? Что она вам сказала?» — кричал Макс. Те же вопросы он прокричал и сестре, которая только покачала головой. «Ничего. Ты ни при чем. Это все Прин». Рэчел начала рассказывать ему о своих подозрениях, о том яде, что источает Прин, но брат заткнул уши и потребовал, чтобы она замолчала. Чтобы не смела говорить так о его возлюбленной.

Рэчел сама позвонила Принсам и попросила к телефону Элейн, но когда назвала себя, получила от служанки тот же ответ, что и Макс. Она уже собиралась позвонить от имени Феб или самой Феб — может быть, та знает, в чем дело, — но звонить не пришлось. Рэчел узнала все сама. И снова попыталась поговорить с Максом. Дать понять, что его возлюбленная — чудовище. Она насильно усадила его в кресло и заставила слушать. «Прин недостойна тебя! Ты должен отказаться от нее! Выбросить ее из головы! Даже не думать о ней!» Он сидел молча, неподвижно, а потом посмотрел на нее своими прекрасными глазами. Глазами, полными слез. «Бесполезно, сестренка. Не старайся. Я ее люблю». И ушел. Больше она его уже не видела.

«Сладкий побег» на этот раз не удался. Не помог и трюк с белым листом. Сон не пришел. Только картины тех страшных дней. Телефонный звонок из полиции штата. Крики матери. Вопросы: «Вашего сына что-то угнетало, мистер Гоулд? Он подумывал о самоубийстве, миссис Гоулд?»

Рэчел вернулась в Пелэм — в наказание себе самой. Это было единственное на свете место, где она не желала бы находиться, а потому должна была там быть.

После похорон Макса она не играла больше на гитаре, но взяла ее с собой в колледж — чтобы родители думали, будто она в порядке. Она не связывалась со своей преподавательницей. Даже не настраивала инструмент.

Рэчел поднялась с кровати, подошла к шкафу и достала гитару. Потом села и стала ее настраивать. Вернувшись в общежитие после уроков, Крис Баркер услышала музыку, но не вошла. Снова и снова ее подруга играла одну и ту же вещь, невыразимо прекрасную «Pavane pour une infante defunte» Равеля — павану для умершей принцессы. Нет, не принцессы, подумала Рэчел, а принца. Макс был принцем. Губы ее сжались в жесткую линию. Но его принцесса была из Принсов, и теперь Рэчел хотела убить ее, жаждала видеть ее defunte.

— Такого плохого третьего курса в Пелэме я за все годы не видела, — жаловалась миссис Арчер своей подруге миссис Макинтайр, заглянувшей, как обычно, поболтать и угоститься тем, что предложат. — Вы должны помнить некоторых по первому курсу.

— А что такое? И о ком вы говорите? — Обе достойные женщины пришли в Пелэм в один и тот же год, обе были бездетными вдовами, и горе обеих смирял тот факт, что ни один из сошедших в могилу мужей не оставил ни пенни — ни страховки, ни сбережений, ничего. Пелэм оказался единственным местом, предложившим средства к существованию в обмен на их скромные услуги, и с годами две вдовы стали рассматривать колледж как своего рода спасательный плот. «Уж и не знаю, что бы я без него делала», — повторяли они друг дружке по самому разному поводу. Комнаты у воспитательниц были большие и симпатичные, с кухоньками, хотя они могли питаться и в столовой. Обе получили полисы медицинского страхования, а впереди — если бы им вздумалось уйти на покой — ожидали небольшие пенсии. Многие их коллеги оставались на посту до конца, пока не отправлялись к месту последнего упокоения. Добавляющиеся с возрастом морщинки у глаз и седина в волосах были скорее плюсом, чем минусом этих Минерв, этих мудрых сторожей, денно и особенно нощно надзирающих за пелэмскими весталками. Что касается миссис Арчер и миссис Макинтайр, то они исполняли свои обязанности от и до, и мало что ускользало от их бдительных очей. Именно поэтому миссис Макинтайр и жаловалась на третьекурсниц. И пусть ноги ее уже не были так быстры, а пышную грудь уравновешивал вдовий горб, острые бледно-голубые глазки не пропускали ни малейшей проделки.

— В прошлом году, когда проходило заселение, никто из третьекурсниц не хотел жить в пентхаусе — такая глупость, лучше бы его совсем закрыли, — и туда по жребию попали второкурсницы, Гвен Мэнсфилд, Феб Хэмилтон, Мэгги Хоуорд и Прин, то есть Хелен Принс. Уж как радовались!

— Гвен я не знаю, но остальные, Феб, Мэгги и Прин, жили в Фелтоне. Мне особенно Прин запомнилась, такая лапочка, рядом с ней и Элизабет Тейлор выглядела бы простушкой! Не возражаете? — Она подняла стаканчик.

— Вот и я так подумала, когда ее увидела. Она у нас тут частенько бывала, навещала сестру, Элейн. — Миссис Арчер подлила обеим.

— Феб, та большая умница. Я ее не очень хорошо знаю, но она всегда была вежливая и любезная. А Мэгги, ну, это наша звезда, первый за двадцать пять лет президент класса из Фелтона. Уверена, она еще будет президентом студенческого совета, а то и, кто знает, президентом колледжа!

Обе женщины улыбнулись при мысли о том, что одна из их протеже и любимиц встанет у штурвала корабля, путешествие на котором проходит так легко и плавно. Ну и что из того, что приходится подыскивать временное пристанище на летние каникулы, когда общежития закрываются! До сих пор им всегда удавалось найти работу сиделки, а последние годы они с еще двумя воспитательницами снимали скромное бунгало в Нью-Гемпшире. А выставлять из колледжа их никто и не собирался.

— Гвен на первом курсе была казначеем. А уж какая пробивная! — выступила в защиту Крэндалла миссис Арчер. — Попомните мои слова, мы о ней еще услышим. Собирается поступать — надо же! — в школу бизнеса. Да, времена меняются.

— И не говорите. Но что же вас так расстроило, дорогуша?

Миссис Арчер состроила гримасу.

— Представьте себе, наступает день заселения, и мисс Гвен заявляет, что жить в пентхаусе не собирается. Оказывается, неделю назад она уже звонила в колледж, и ей сказали, что делать какие-либо перестановки слишком поздно. То же самое и я ей объяснила. И что вы думаете? Поставила вещи в фойе и сказала, что никуда не уйдет. Я пригласила ее к себе, поговорила строго, но эта упрямица уперлась и ни в какую. А главное, никакой причины не называет.

— Вот так загадка!

— Уже не загадка. Вы же знаете, девочки всегда мне рассказывают, что у них происходит. Я отпустила Гвен да и поймала Эмили Хоуи. Она постарше, но с этими девочками дружит. И, конечно, Эмили все мне и поведала. Оказывается, кавалер Гвен, Эндрю, бросил ее ради Прин, и Гвен уже готова подругу растерзать.

— Ох, сколько же раз мы все это видели, — снисходительно улыбнулась миссис М. — Кошки, да и только!

— Не знаю, какую роль сыграла Прин, поощряла его или нет, но когда он пригласил ее на свидание, отказывать не стала. По словам Эмили, Прин думала, что Гвен с этим молодым человеком уже порвала.

— Хмм. И что дальше?

— Учитывая обстоятельства, я решила, что мы можем немножко нарушить правила и отдать место Гвен другой. Не хотелось бы однажды утром обнаружить Прин с ножом в спине, — добавила она, усмехнувшись.

— Нет, нет, — улыбнулась миссис Макинтайр. — Это нам совсем не нужно. Я бы на вашем месте поступила бы так же.

— Проблема в том, что я не смогла найти замену.

— Неужели? Странно. Большинство девочек ухватились бы за возможность пожить в пентхаусе да еще на третьем курсе обеими руками.

— Вот именно. А теперь представьте картину: все суетятся, все носятся туда-сюда, а вещи Гвен так и стоят в фойе. Наступает обед, и я объявляю для всех третьекурсниц собрание на половину восьмого.

— То-то должно быть удивились.

— Нисколечко. По крайней мере виду никто не подал. Как будто уже заранее знали, в чем дело.

— И что же потом? — А ведь это поинтереснее мыльных опер, подумала миссис Макинтайр.

— Заходят, рассаживаются, и я сообщаю, что ищу желающего поменяться с Гвен. А та стоит у двери, вот здесь, и на Прин даже не смотрит.

— А как сама Прин к этому отнеслась?

— Пришла с подружками, как всегда, веселая, разговорчивая. Я начала спрашивать девочек, которые всегда водили компанию с этими тремя: Бобби Долан, Люси Стрэттон и Крис Баркер. Рэчел Гоулд тоже была бы в этой группе, но…

— Да, да, ужасная трагедия. Да и в любом случае она попала бы в одиночку. Что ни говорите, так удобнее для всех.

Миссис Арчер энергично закивала.

— Так вот, никто не захотел. А Люси даже сказала, что скорее будет спать в кладовке, чем переберется в пентхаус.

— Какие они капризные. И ссорятся по малейшему пустяку. Наверно, обиделась за что-нибудь на Мэгги.

— Пришлось всех отпустить. Заставить я никого не могла, потому что Гвен была явно не права. Она же подписала контракт. Я ей так и сказала. И вот все разошлись, а Гвен осталась и говорит, что будет спать на диване в гостиной, пока ей не найдут другого места. Вот тут уж я вышла из себя.

— Еще бы не выйти! Кем она себя возомнила?

— Гвен Мэнсфилд, вот кем. Не прошло и десяти минут, как мне позвонила ее мать. Тоже выпускница Пелэма и дочь выпускницы. И, между прочим, денег они дали колледжу столько, что хватило бы на новое общежитие для их дочери. А дальше миссис Мэнсфилд говорит, что если я через час не найду место для ее дочери, то об этом узнает президент колледжа.

— Как мило, что она дала вам целый час, — саркастически заметила миссис М. Фамилия, однако, была ей хорошо знакома, а одна из первейших обязанностей воспитательницы состоит в том, чтобы выпускницы были довольны, а их кошельки открыты.

— Не скрою, ситуация для меня сложилась трудная — в общежитии ни одного свободного места. Я уже собиралась идти по комнатам и чуть ли не просить, чтобы ее кто-нибудь взял.

Женщины обменялись понимающими взглядами. Конфликты лучше урегулировать своими силами, не привлекая администрацию колледжа. Грязное белье на публике не стирают.

— И тут стук в дверь — Элейн Принс, сестра-близняшка Прин, хотя сходства между ними… ну, как между мной и Одри Хепберн. — Достойные дамы уже дважды видели фильм «Моя прекрасная леди» в кинотеатре во Фрэмингеме. — «Я поменяюсь», — говорит. Я спрашиваю, уверена ли она, и она говорит, что да, уверена, и я звоню миссис Мэнсфилд и сообщаю, что проблема успешно решена, и она говорит, что и не сомневалась. В общем, я так намучалась за весь день, что легла спать еще до Карсона.

— Но расстроило вас что-то другое, — покачала головой миссис Макинтайр. — Я же вас знаю, Долли. К тому же такие случаи не редки.

— Вы правы, как всегда. Нет, дело, конечно, не в этой суете с комнатами, а в самих третьекурсницах. Они несчастны, они нервны, они раздражительны. Обычно девочки другие, их беспокоят тесты, экзамены, мальчики, прыщик на носу, который появляется перед свиданием. Что-то происходит, и я намерена это выяснить, пока не случилось что-нибудь по-настоящему плохое.

Миссис Макинтайр подняла стаканчик.

— За ваш несомненный успех!

— Спасибо, Милдред. Наливайте еще.

Одной из самых больших неприятностей общежития были пожарные учения. Кому понравится, когда тебя вырывают из сна и теплой постели, особенно в холодные месяцы — а в Новой Англии это большая часть обоих семестров, — и выгоняют во двор, где проводят перекличку. Старшиной пожарного поста Крэндалла была студентка четвертого курса Лиз Эпплгейт, девушка удивительно прилежная и дотошная, по мнению друзей, или отъявленная садистка, по мнению недоброжелателей. Большинство третьекурсниц примыкали ко второму лагерю.

— Третья тревога за месяц! Придется поговорить с миссис А., чтобы привела ее в чувство, — ворчала Мэгги, всовывая босые ноги в мягкие «уидженсы» и стаскивая с крючка шерстяное пальто.

— Не забудьте ценности, — крикнула с лестницы Элейн.

— Черт! Моя самая большая ценность — тетрадка по психологии.

— Ты прекрасно знаешь, что она заставит тебя вернуться, а нам придется стоять на холоде и ждать, пока ты поднимешься и принесешь настоящие.

Предъявление ценностей — украшений, фотографий, сумочки с документами — служило, по мнению организаторов учений, доказательством здравомыслия и являлось обязательным, как и наличие верхней одежды, обуви и полотенца. Мэгги прихватила кожаную итальянскую шкатулку, подаренную ей на Рождество Прин и содержавшую заколку для волос и еще несколько скромных вещиц. Феб бросила ей полотенце, и они вместе вышли из комнаты.

— Знаешь, мы бы все уже умерли, пока собирали свои ценности. Сухие полотенца от дыма не защитят. Нет, если случится настоящий пожар, я постараюсь убраться отсюда как можно скорее. — Мэгги никак не могла привыкнуть к тому, что живет в пентхаусе, — она всю жизнь боялась высоты. — А уж выговор как-нибудь переживу.

— И как ты узнаешь, настоящий это пожар или нет? — поинтересовалась Феб. — Может быть, сейчас что-то горит. Пока не выйдешь, не узнаешь.

— Я бы узнала, можешь мне поверить. — Мэгги зевнула. Вечером она снова приняла таблетку от Доктора Прин, как называла про себя подругу, и спать легла только час назад. Впереди у нее были классное и факультетское собрания, после обеда совет общежития и, конечно, подготовка к завтрашним занятиям.

— Мы же не договорились с Элейн, кто будет отвечать за Прин, — вспомнила вдруг Феб. — Давайте-ка побыстрее. В прошлый раз нас едва не засекли, когда мы отозвались вдвоем. Пусть отзывается Элейн, у них с Прин голоса похожие.

Феб уже катилась по ступенькам, и Мэгги поспешила за ней. Пользоваться лифтами во время пожарной тревоги воспрещалось, к тому же обитатели пентхауса вообще предпочитали спускаться и подниматься по лестнице — во-первых, подальше от посторонних глаз, а во-вторых, полезно для фигуры. Запасную дверь на замок никогда не запирали — пружинную защелку просто закрепляли липучкой, чтобы дверь не открылась случайно во время обхода патруля.

Ночь выдалась звездная, но луна спряталась за тучку, словно тоже играла на стороне Прин. В темноте сгрудившиеся у старого бука девушки практически не отличались одна от другой и продолжали болтать, несмотря на все призывы Лиз Эпплгейт к тишине. Кто-то жаловался на бесконечные проверки, кто-то клял родителей, не разрешивших дочери оставить у себя на ночь приезжавшего на каникулах приятеля.

— Они такие консервативные, что просто невероятно! А ведь должны же понимать, что есть такая штука, как секс — в конце концов у них трое детей! — Все рассмеялись. — И вообще, им еще повезло, что я и сама могу кончить.

Мэгги держалась поближе к Феб. Они успели предупредить Элейн, и когда Лиз назвала имя Прин, ее сестра отступила на пару футов в сторону и, слегка изменив голос, крикнула «На месте» вместо своего обычного «Здесь». Ничего не заподозрившая Лиз поставила галочку. Где Прин, Элейн не знала. Сестра еще несколько лет назад ясно дала понять, что не считает себя обязанной отчитываться перед ней в чем бы то ни было.

Гвен Мэнсфилд слышала, как Элейн ответила за Прин. Сестрички могли одурачить Лиз или миссис А., но только не ее. Пусть и похожие, голоса их все же отличались по тону. Можно было бы доставить себе миг наслаждения, разоблачив сестренок прямо сейчас, но Гвен не спешила с местью, приберегая боезапас для такого удара, который пробьет броню Прин и поразит ее в самое сердце — если, конечно, оно у нее есть. Лицо у Гвен, несмотря на холод, горело. Прин наверняка с Эндрю. Ее Эндрю. Они были идеальной парой и прекрасно подходили друг другу — оба амбициозные, энергичные, умные, красивые. Они искренне восхищались друг другом и испытывали друг к другу сильное взаимное влечение. Их встречи превращались в секс-марафон — никто не желал останавливаться, никто не мог утолить жажду страсти. Аппетит всегда оставался до следующего раза.

Знай Гвен, что Прин будет в той группе на яхте, сама отправилась бы с Эндрю. Ей никогда не нравились прогулки под парусом, к тому же расставание только обостряло чувства, добавляя остроты отношениям. Ей хотелось немного встряхнуть и Эндрю, и саму себя намеком на размолвку, угрозой разрыва. Она просчиталась. Все получилось совсем не так. Разумеется, Эндрю не виноват. Какой с мужчины спрос? Все дело в Прин. За несколько дней до того они случайно виделись в городе, и Гвен рассказала подруге о том, как любит Эндрю, как хорошо им вместе, что они собираются сначала поступить в школу бизнеса, а уж только потом пожениться. Она даже отпустила какую-то шутку насчет их совместных занятий, которых неизменно заканчиваются постелью. Нет, Эндрю не виноват, виновата Прин. Глядя на переплетающиеся над головой голые ветки бука, Гвен поймала себя на том, что получает удовольствие уже от самого ожидания, что испытывает истинное блаженство, размышляя о том, что может сделать с мисс Хелен Прин. Может и сделает.

Значит, Прин снова улизнула из кампуса без разрешения, подумала Бобби Долан. Она стояла рядом с Элейн и видела, как та, отступив в сторону, ответила за сестру. Ее так и подмывало выдать обеих — Прин запретят покидать кампус до конца семестра, а может быть — это уже зависит от того, где она и когда вернется, — даже исключат из колледжа. На мгновение Бобби позволила себе посмаковать возможные последствия такого поворота событий. Не будет больше газетных вырезок о магазинных воровках, появляющихся то под дверью, то в почтовом ящике. Не будет копий ее признания, приложенных к поздравительной открытке и присланных по почте. В какой-то момент она дошла до того, что перестала открывать почтовый ящик. А ведь прошло столько времени! Они уже на третьем курсе. Ну почему бы Прин не оставить ее в покое? Не оставит. В какой-то момент Бобби поняла это с полной ясностью, и открытие потрясло ее до основания, как будто она вдруг грохнулась с дерева на землю. Прин ненавидит ее и презирает, но не за то, что она сделала, а за то, кто она есть. Бобби для нее — чужая, и пребывание чужой в Пелэме для Прин равнозначно публичному оскорблению. Может быть, Прин рассчитывала, что Бобби сломается и уйдет. Может быть, ей просто нравилось держать кого-то на коротком поводке. И то, и другое мерзко. Бобби часто подумывала о том, чтобы пойти к декану и все рассказать. Ее, конечно, заставят уйти, но и Прин тоже покажут на дверь. Но только дальше мыслей дело не шло. Бобби знала, как огорчатся ее родители. И даже больше, чем огорчатся, — они ее возненавидят. Она существовала для них только как «девушка из Пелэма». Прошлым летом мать представляла ее в клубе — новом клубе, куда их раньше не допускали, — как «нашу дочь, студентку Пелэма». Ни «Бобби», ни даже «Роберты» больше не было — они исчезли. В каждом предложении, которое произносили родители, обязательно присутствовало слово «Пелэм». «Наша дочь в Пелэме. О, ваша тоже? А в каком классе? Неужели? Вы так молодо выглядите. Должно быть это все Пелэм». Ха-ха.

Холодно. И долго еще Лиз собирается их морозить? Поскорее бы вернуться в общежитие. Поскорее бы убраться из этого колледжа. Навсегда.

В некоторых общежитиях проверяли поголовно, но Лиз такое пока еще в голову не пришло, ей больше нравилось как можно чаще вытаскивать их из постели. Вот и сейчас она подула в свисток — сигнал к тому, чтобы все выстроились в очередь и промаршировали мимо нее, держа на виду ценности и полотенца, — но тут луна выглянула из-за тучи, и девушки, смеясь, устремились толпой к общежитию, не обращая внимания на отчаянные призывы Лиз соблюдать порядок.

Люси Стрэттон не спешила, молча наблюдая за разлившимся морем непокорности. Настоящий бунт бушевал там, в другом мире, за железными воротами колледжа. Вьетнам, свобода слова, гражданские права. Отказ пройти строем с развернутыми полотенцами был слабым эхом большого несогласия. Весной, поработав на Джина Маккарти, она обманула мать и уехала в Чикаго — на национальный съезд демократической партии. На Маккарти работала еще одна студентка Пелэма, Сара Стерлинг. Сара жила около Чикаго, в Хайленд-Парке, и Люси сказала матери, что едет к ней в гости. Миссис Стрэттон не возражала. «Интересно, эти Стерлинги не родственники ли нашим, бостонским Стерлингам?» В Чикаго они попробовали слезоточивого газа и едва избежали ареста. Это было великолепно. Никогда еще Люси не чувствовала так замечательно, никогда не ощущала такой полноты жизни, даже несмотря на гибель МЛК и РФК. В следующем семестре она поедет в Испанию. Мать толкала ее в Париж или Лондон, но Люси просто отправила заявление, а получив разрешение, сообщила, что едет в Испанию. Деньги у нее были свои, их ей оставили бабушка и дедушка, и она уже получила доступ к фонду. «Что ж, по крайней мере это Европа», — развела руками мать, наказав оставить наследство там, где оно приносит приличные дивиденды. Спорить Люси не стала.

Она улыбнулась, подумав, как расстроится мать, когда узнает, чем занимается ее дочь. Важное место в списке причин потенциального неудовольствия миссис Стрэттон занимал новый бойфренд Люси, Исаак, студент университета Брандейса. Еврей! Человек, читающий «Дейли уоркер»! Люси сама подцепила его в электричке, когда возвращалась из бостонского Саут-Энда, куда ездила два раза в неделю давать бесплатные уроки в центре социальной помощи. Да, она сама подошла к нему и попросила номер телефона. Эмили Поуст ей больше не указ. И миссис Стрэттон тоже.

Рэчел Гоулд вошла в общежитие последней, пропустив остальных, потому что берегла свою «ценность» — гитару. Каждый раз, когда электрический звонок выхватывал ее из сна, возвещая о пожаре, она внушала себе, что на этот раз пожар настоящий, что она спустится в полыхающее пламя, и оно поглотит ее. И если такое случится, пусть ее гитара будет с ней. Прах к праху. Мысль об этом приносила некоторое облегчение.

Неясная фигура промчалась через парковочную площадку. Кто-то тяжело перевел дыхание.

— Уф, едва не опоздала! Лиз всегда запирает пожарную дверь после проверки. И зачем только это все нужно? Я уже начинаю подумывать, что она — тайный пироманьяк.

Прин. Рэчел повернулась и, не говоря ни слова, отошла в темноту, где и постояла с минуту, ожидая, пока Хелен Принс пройдет в общежитие.

— Но дождь! Разве нельзя доехать на трамвае или взять такси?

— Феб, мы же договорились. Ты пользуешься моей машиной, когда захочешь, но время от времени подбираешь меня.

— Но ведь мне нужно еще дойти до деревни! Тебе гораздо проще добраться на автобусе или такси. И ждать не придется.

— Только не дави на меня своей логикой, — рассмеялась Прин. — У меня с собой куча пакетов и никакого желания таскаться с ними по городу. Хватит того, что уже проехала на троллейбусе.

Феб попыталась сменить тактику.

— Не уверена, что мне стоит садиться за руль. Меня опять знобит, и я только что приняла таблетку.

— Тебе же не погрузчик вести. Всего лишь прокатиться на машине. Маленькой, послушной машинке. А таблетка подействует не раньше, чем через час.

Феб вздохнула.

— Ладно. Приеду. Но скоро не жди.

На последний день рождения родители подарили Прин серебристый спортивный «мерседес». Предполагалось, что «карманн джиа» перейдет сестре, но Элейн от машины отказалась, предпочтя получить взамен новенькую парусную лодку — парусный спорт стал ее очередной большой любовью. Поскольку студенткам Пелэма разрешалось иметь автомобиль только со второго семестра четвертого курса, Прин держала свой в деревне, в гараже некоего Пита. Пит уже несколько лет с удовольствием оказывал такого рода услуги, и на его стоянке не было свободных мест. Большого секрета из этого никто не делал, но администрация колледжа, если и знала что-то, предпочитала помалкивать. Точно так же она закрывала глаза на то, что некоторые девушки держали в деревенской конюшне своих лошадей. Запрет в отношении последних ввели в годы Великой депрессии, чтобы имущественное неравенство не так заметно бросалось в глаза. Конюшню в кампусе тогда закрыли и переоборудовали в жилое помещение. Поскольку стипендиальная программа тогда только зарождалась, буквально все студентки относились к имущему классу, и правило в отношении лошадей с самого начала выглядело бессмысленным жестом. Что касается запрета на автомобили, то, вводя его, администрация в первую очередь пыталась предотвратить несанкционированное оставление девушками кампуса, покидать который дозволялось только в сопровождении проверенного, благонадежного спутника. Последний должен был не только указать пункт следования, но назвать свое имя, адрес и номер телефона. «Не понимаю, почему они не требуют номер карточки социального страхования и не записывают особые приметы?», — возмутилась Рэчел после вводного инструктажа на первом курсе.

Гараж Пита находился недалеко от кампуса, но путь к нему — под жутким ливнем, от которого не спасал зонтик, в неуклюжих сапогах и по раскисшей тропинке — занял у Феб, как ей показалось, целую вечность. Прошлой осенью, когда Прин обратилась с предложением насчет машины, она восприняла это как знак отличия и доверия, еще одно доказательство связывающих их особых отношений. Таких, как Прин, она еще не встречала. И дело не только в поразительной красоте, но и в чем-то более глубоком, некоем природном, животном ощущении уверенности в себе, которое распространяла Прин, и которое обволакивало каждого, кто находился рядом с ней. Родные Феб заметили перемену в своей умной, но застенчивой девочке уже в ее первый приезд домой на День благодарения осенью первого года и поздравили себя с тем, что не ошиблись, настояв именно на Пелэме, где училась и сама миссис Хэмилтон. В частной школе Феб шла первой по всем предметам, и это вело к изоляции. Мальчики сторонились отличницы, ощущая в ней некую угрозу, девочки предпочитали иметь в подругах кого-то не столь обремененного «мозгами». Когда миссис Хэмилтон попыталась осторожно обсудить этот вопрос с дочерью, та посмотрела на нее недоуменно. «Ты действительно хочешь, чтобы я училась хуже? Из-за мальчишек?» Столкнувшись с такой постановкой вопроса, миссис Хэмилтон смутилась и не нашлась, что ответить, а Феб закончила школу первым номером, собрала все награды и не приобрела ни одной подруги. Вне школы ее интересы ограничивались занятиями танцами, а потом и вечеринками с танцами, которые вошли в моду в определенных кругах. Она вышла в свет — и выглядела почти хорошенькой в длинном белом атласном платье, когда спускалась рука об руку с отцом по широкой лестнице «Уолдорфа», — но лишь для того, чтобы вернуться. Прин научила Феб пользоваться косметикой и отвезла в Бостон, где ей сделали первую хорошую стрижку. Прин брала ее с собой, когда отправлялась по магазинам. Деньги не были проблемой ни для одной, ни для другой, и вскоре Феб носила такую же дорогую одежду, как и подруга, да только на ней эта одежда никогда не смотрелась так же хорошо. Образ стильной модели плохо соотносился с полноватой фигурой. Мини-юбки являли миру чересчур пухлые бедра. Лучше всего она выглядела в джинсах и водолазках, но, не желая оскорблять чувства Прин, натягивала при каждом удобном случае ее платья и все прочее, что предпочитала подруга. Удобные случаи подворачивались тогда, когда Прин брала ее с собой на двойное свидание. Феб не обманывала себя иллюзиями, прекрасно понимая, что приглашена только для удобства того, с кем встречается Прин. Но не возражала. Ей было даже приятно в компании преимущественно гарвардских мальчиков в рубашках от «Брук бразерс» и полосатых галстуках. Независимо от того, как одевалась сама, Прин требовала, чтобы молодые люди четко следовали традиции, и однажды заставила переодеться юношу, явившегося на свидание во френче «а-ля Неру». Феб о мужчинах думала нечасто. Она знала, что когда-нибудь выйдет замуж, но пока получала удовольствие от колледжа и подруг. Впрочем, еще больше ей нравилось учиться. В Пелэме она попала в родную стихию. Преподаватели хвалили ее и ободряли, а одноклассницы нередко приглашали выпить кофе и обсудить что-то, о чем она вскользь упомянула. Девушки в Пелэме хотели иметь подругу с «мозгами». Феб чувствовала свою силу, и это чувство пьянило сильнее шампанского, которое она по настоянию Прин пила, когда они вместе ходили на свидание.

Дождь шел и шел. Прин просто не знает, каково это, выйти на улицу в такую погоду. Если бы знала, никогда бы ее не вытащила. Прин не такая. Феб знала, что-то случилось между ней и Люси Стрэттон, но не знала, что именно. Она никогда не спрашивала напрямик, но из брошенных вскользь реплик подруги следовало, что виновата Люси. А Гвен! Разве Прин виновата, что оказалась в одной компании с Эндрю сразу после того, как Гвен с ним порвала? Понятно, что жить после такого вместе не совсем комфортно, но стоит ли винить во всем Прин? Разве они все не сестры? Да и вообще, почему бы Гвен не злиться на Эндрю? Феб видела, как они разговаривали, когда Гвен дежурила на звонке, а Эндрю приехал за Прин. Гвен, похоже, пыталась вернуть его и откровенно флиртовала, но Эндрю потерял к ней всякий интерес. Феб было жаль Гвен.

Конечно, ужасно, что так случилось с братом Рэчел. Вот об этом Прин с ней говорила. Оказывается, Макс был гомосексуалистом. Новость эта просто шокировала Феб. Парень как парень, ничего такого за ним не замечалось, но ведь среди музыкантов и артистов вообще много гомосексуалистов. Слава богу, что Прин узнала об этом до свадьбы. Да, для Рэчел и ее родителей большая трагедия, но и для Прин тоже. Она ведь по-настоящему любила его и любит до сих пор, в чем сама призналась недавно после двойного свидания и нескольких бокалов шампанского. Его фотография все еще там, за рамкой зеркала, вместе с фотографиями родных, Эндрю и даже самой Феб. Однажды Феб зашла в ее комнату, чтобы оставить конспект — Прин не смогла прийти на лекцию, а тема была интересная, европейское искусство конца девятнадцатого века, и она попросила Феб сходить за нее, — и увидела, что фотографии Прин с Максом больше нет. Кто-то разрезал снимок на две части, и клочки той части, на которой была Прин, валялись на полу, а другая, с Максом, пропала. Наверно, бедняжка Рэчел, подумала она.

Вот и гараж. Прин поступила благородно, позволив ей пользоваться своей машиной. Правда, пока Феб брала машину всего два раза. Большой надобности в машине она не испытывала, а если бы и испытывала, то приехала бы из дому на своей. Нарушение запрета ее не пугало. Можно нарушить правило, не причинив никакого вреда ни другим, ни самой себе. Если бы ее поймали, плохо было бы только ей, да и то не очень. За такие провинности не отчисляют. Запрет — всего лишь символ власти администрации колледжа, допотопная чепуха, сохранившаяся в таком заповеднике традиций, как Пелэм. Феб сильно увлеклась символизмом и собиралась писать курсовую по теме «Символический дискурс двадцатого века в отражении Мэдисон-авеню». Она специализировалась на экономике, но посещала и курсы английского отделения. Материалов набралось уже два ящика, и куратор говорила, что ее работа вполне может удостоиться публикации в одном из академических журналов.

В гараже никого не было. Феб обошла его сбоку, попав под луч прожектора, в котором дождь казался настоящим ливнем. Идти на стоянку вечером приключение не из приятных. Ее охранял здоровенный доберман, разразившийся при виде Феб злобным, маниакальным лаем. Она знала, что пес на цепи, что Пит держит его для устрашения — как символ, — но все равно тряслась от страха. Феб любила собак и скучала по своим, оставшимся дома, но этот представлялся совершенно иным животным, зверем. Отыскать в темноте машину тоже оказалось делом нелегким, потому что закрепленных мест не было, но в конце концов она все же отыскала «карманн», открыла дверцу и проскользнула за руль, радуясь, что нашла убежище от дождя и пса. Мотор завелся сразу; она выехала на боковую улочку, которая вела к Мейн-стрит.

Дождь был такой сильный, что «дворники» просто не справлялись с потоками воды. Феб наклонилась вперед, отчаянно всматриваясь в ветровое стекло и стараясь ориентироваться на виднеющиеся впереди задние огни какой-то машины, две рубиново-красные точки в ночи.

Прин ждала на трамвайной остановке. Увидев машину, она подбежала к задней дверце, побросала на сидение пакеты и влетела за ними сама.

— Что так долго? — В голосе ее прозвучало явное недовольство.

— Ты, наверно, не заметила? Идет дождь.

— Перестань, сарказм тебе не идет. Ты только посмотри, что я купила. Клевое платьице для уик-энда с тем парнем из Принстона. Нижняя юбка цвета кожи, а наверх надевается что-то вязаного платья, но только не такого, как носили наши бабушка, а что-то в стиле Верушки. Очень короткое, а эффект такой, будто ты совсем голая. — Она рассмеялась. — Потом классная вещица от Кити Хаас, надо обязательно найти туфельки и… Господи! Осторожно!!

Они были на боковой улочке, неподалеку от автомастерской, когда перед ними возник вдруг мужчина с собакой. Феб надавила на педаль тормоза и резко вывернула к тротуару, но бампер уже ударился обо что-то. Она остановилась, запаниковала и, добавив газу, проскочила вперед и повернула за угол.

— Стой, идиотка! Остановись! — вскрикнула Прин. Феб остановилась. Прин вылезла из машины и помчалась назад, к месту происшествия.

Феб как будто онемела. Зачем нужно было уезжать? Хотела же выйти, посмотреть, что случилось, предложить, если нужно, помощь. В отчаянии она закрыла лицо руками. Теперь ей уже не хотелось знать, что там произошло. Перед глазами мелькали заголовки «Сбила и скрылась ». В заголовках — ее имя.

Прин вернулась вся промокшая.

— Поехали. На следующем перекрестке поверни вправо. Так быстрее.

Феб не шевельнулась.

— Черт! Вылезай! Я сяду за руль. Между прочим, ты сбила собаку. Профессора Шоу. Повезло, что не сбила его самого. Там уже все соседи собрались. Меня никто не видел, спряталась за кустами, а самое главное, никто не видел машину. Профессор только помнит, что серебристая. Ты хоть понимаешь, в какие неприятности меня втравила? — Прин была вне себя и тронула машину, даже не дождавшись, пока Феб обойдет ее сзади. Проехав немного, она остановилась.

— Ладно, садись! Времени мало. Надо попросить Пита, чтобы прямо сейчас перегнал машину к брату, в Медфилд. Там ее не найдут. Черт! Мне так нравился цвет. И Пит будет злиться — кому приятно вылезать из дому в такую погоду да еще куда-то ехать. Обойдется недешево… тебе.

Феб так устала, что сил не было даже пошевелиться. Она машинально начала пристегивать ремень безопасности, но не смогла. Зачем? Какой смысл? Она убила собаку. Феб не знала, кто такой профессор Шоу — вроде бы он преподавал химию, — но перед глазами у нее стоял пес, вырванный на мгновение из темноты огнями фар, — шоколадно-коричневый лабрадор с мохнатой счастливой мордой и живыми глазами. Верный пес. Любимый пес. Он помахивал довольно хвостом.

Феб всхлипнула.

— Я — убийца, — прошептала она и повторила уже громче: — Я — убийца!

 

Глава 8

За ночь буря только усилилась. На фоне завывания ветра Фейт слышала треск ломающихся сучьев и падающих деревьев. Снаружи ярился ад — и нечто похожее творилось внутри. За раскатистым грохотом грома последовала вспышка молнии, столь близкая, что следующая, казалось, должна была непременно ударить в дом. Кто-то вскрикнул. Захлопали двери. Фейт тоже открыла свою.

— Все в порядке? — спросил неузнанный голос.

— Нет! — истерично ответила Феб. — Нет! Не в порядке! Нас здесь всех убьют!

Две двери тут же закрылись, и в тот момент, когда Фейт уже собралась выйти и попытаться успокоить несчастную, Феб скрылась в комнате. Притворяя осторожно свою, Фейт увидела Крис Баркер — женщина выскользнула в коридор и направилась к лестнице. За чашечкой какао или чего-то покрепче, дабы успокоить растрепанные нервы.

Обед Фейт подала рано, ударив в гонг ровно в шесть часов. К оставленным ранее на столе закускам почти не прикоснулись, в холодильник вроде бы тоже никто не заглядывал. Гости должны были проголодаться, подумала Фейт и решила отойти от сезонной традиции в пользу сытной пищи. Рагу из говядины или, учитывая статус хозяйки, беф бургиньон (см. рецепт № 2). Оно кипело на медленном огне, наполняя дом живительным ароматом, запахом лука и чеснока, копченого бекона и свежего тимьяна, грибов, красного вина и мяса, запахом, призванным заглушить вой бури и изгнать все напоминания о смерти Бобби Долан. К рагу предлагалась яичная лапша с салатом и сыром. На десерт она предложила старомодный пирог с ревенем (см. рецепт № 4), который желающие могли соединить с домашним ванильным мороженым. Большинство собравшихся здесь женщин так не ели, но Фейт чувствовала — сейчас им нужно так поесть, хотя некоторые, как она подозревала, в любом случае только поклюют. Подозрения не оправдались. Отказалась только Гвен Мэнсфилд, оставшаяся в своей комнате. Проходя мимо, Фейт слышала отчетливый стук клавиш. Гостья то ли посвятила себя работе, то ли постаралась пресечь любые контакты с бывшими одноклассницами.

Ели — в случае с Феб и Мэгги со здоровым аппетитом — молча. Если разговор и вспыхивал, то касался только безопасных тем, пищи и погоды. Впрочем, и о них говорили немного. Царившая за столом тишина не дышала покоем и не располагала к комфорту. Это явно не был тот случай, когда старые друзья настолько увлечены обедом, что в разговоре просто нет необходимости. Здесь тишина как будто шептала: «Поедим побыстрее и разбежимся». Все спешили. За фасадом молчания Фейт ощущала бурлящую энергию — и страх. Он прорвался дважды. «Ты когда-нибудь выходила из дому в такую бурю?» — спросила Крис у Элейн и получила короткий, сдержанный ответ: «Нет». И почти сразу же последовала реплика Феб: «Неужели никак нельзя помощь на помощь? Не можем же мы провести несколько дней под одной крышей с…». Она не закончила предложение, но все поняли, о чем речь. Труп. Элейн объяснила — чтобы подать сигнал бедствия, нужно поднять перевернутый флаг, но в данных метеорологических условиях это практически невозможно и бессмысленно. Потом хозяйка улыбка — то ли ободряюще, то ли снисходительно, Фейт так и не смогла интерпретировать выражение ее лица. Она предложила подать в гостиную кофе и ликеры, но большинство отказались. Люси налила себе бренди и, не сказав ни слова, удалилась. Рэчел и Крис ушли вместе, едва закончив с обедом. Остались только Элейн, Феб и Мэгги, сбившиеся, как кучка уцелевших после кораблекрушения, поближе к огню. Камин Фейт растопила сама. Этому полезному умению она была обязана Тому, который никак не мог поверить, что разведению огня, как и правилам футбола, ее не научили в детстве. Сие открытие только подкрепило его убеждение, что Нью-Йорк есть всего лишь пересадочная станция, но никак не конечный пункт жизненного пути.

Прежде чем убрать со стола, Фейт постучала в дверь комнаты Гвен и спросила, не принести ли ей чего-нибудь. Она даже попыталась перечислить меню, но затворница оборвала ее, сказав, что если что-то понадобится, она позвонит в кухню. Лишенный связи с внешним миром, дом имел отличную систему внутренней связи. Как и в отеле, позвонить можно было в любую комнату, включая кухню. Фейт так и подмывало ответить, что обслуживание номеров прекращается из-за непогоды. Ей тоже не терпелось укрыться в своей комнате. Задержавшаяся в гостиной группа уже разошлась, и необходимость в ее присутствии отпала. Никто не пожелал выпить еще чашечку кофе, хотя все перед уходом наполнили бокалы. К счастью, Гвен позвонила тогда, когда Фейт заканчивала мыть посуду. Мисс Мэнсфилд пожелала получить бутылку «пеллегрино», сэндвич БЛТ на белом тосте и шоколадное пирожное с орехами. «Одно». Далее последовали уточнения: «бекон с хрустящей корочкой» и «не слишком много лука». Немного странный выбор. Предпочтения детства? Она взяла поднос, прошла к комнате, постучала и услышала: «Оставьте, спасибо». Спускаясь вниз, чтобы закончить с посудой, Фейт услышала голос Элейн, окликнувшей ее с другого конца коридора и попросившей «уделить секунду». Фейт ожидала выражения признательности за помощь в трудной ситуации, когда ей пришлось выйти за границы обязанностей кухарки, но она снова ошиблась.

— Оставьте в кухне свет — на случай, если кому-то захочется перекусить посреди ночи. Завтрак и ланч подавайте так же, как сегодня, «а-ля фуршет».

Сказано это было так, словно ничего не случилось, словно Бишоп-Айленд всегда принимает гостей в стиле английского загородного дома, а хозяйка привычно инструктирует слуг. Сравнение заставило вспомнить об исчезновении Брента.

— Вам не кажется странным, что мистер Джастис так и не появился? Вас это не беспокоит? — спросила Фейт.

Элейн Принс нахмурилась.

— Я же сказала, что волноваться не стоит. Он немного чудаковат, и бурю пережидает по-своему. — Ступайте.

Куда, едва не вырвалось у Фейт.

И вот теперь, после еще одной бессонной ночи, она подошла к окну. Было темно, но все же не так, как накануне, и картина разрушений просматривалась яснее. Стоявшие вдоль края лужайки лиственницы были вырваны с корнем и сдвинуты силой ветра, но так аккуратно, словно их разложили для посадки. Дождь все еще хлестал, но гроза, пресекавшая все ее попытки уснуть, утихла. Буря теряла силу, и Фейт ощутила прилив облегчения, почти восторга. Скоро они поднимут флаг, к острову подойдет катер, и их заберут с острова. Она старалась не думать о Томе и детях, потому что когда думала о них, ею овладевало отчаяние. Увидит ли она их когда-нибудь? Бишоп-Айленд представлялся местом, совершенно оторванным от земли, местом, столь далеким от всех, кто был близок и дорог, что она могла и не вернуться домой. Виной этому была не только буря, лишившая ее сна, но и паника. Увидев наконец лучик надежды на близкое окончание кошмара, Фейт поспешно оделась. Флаг, скорее всего, лодочном сарае. Надо спросить у Элейн и поднять его как можно скорее. Может быть, собрать вещи? Нет, время еще будет. Ей нужна чашка кофе, а еще больше привычная рутина — хруст бобов, шум льющейся воды и запах. Она представила, как он поднимается вверх, расплывается по дому, просачивается за каждую дверь, принося весть о том, что все в порядке, все нормально. Пока варится кофе, ничего не случится.

Коридор был пуст, и, проходя по нему, Фейт не услышала ни малейшего шелеста, ни малейшего звука. Поднос Гвен стоял у двери, и она подняла его. На нем не осталось ни крошки.

— Спасибо, что пришла так быстро. Сейчас я позову остальных.

— Остальных? Ты же сказала, что хочешь обсудить что-то в частном порядке.

— Конечно, только это не займет много времени… — Гвен Мэнсфилд была довольна собой и испытывала такой же подъем, как если бы провернула удачную финансовую операцию или уволила служащего — за обман или, что еще хуже, за робость. Она оставила предложение недосказанным, зная, что если пауза затянется достаточно долго, гостья не выдержит и заполнит ее. Гвен вернулась за стол и села — вставать пришлось, чтобы открыть дверь, — но ноутбук закрывать не стала. В комнате было тепло, в камине потрескивали дрова. Розовый ковер на полу и цветочные обои схожих тонов создавали атмосферу уюта, резко контрастировавшую с бушующей снаружи бурей. Гвен бросила взгляд в окно. Тяжелые парчовые шторы, призванные оберегать сон гостя от утреннего света, еще покоились на сияющих латунных розетках.

— Отвратительная погода, — сказала она.

— Ты ведь позвала меня посреди ночи не для того, чтобы вести разговоры о погоде? В чем дело? Я хочу поскорее лечь спать.

— Всему свое время. — Она снова взяла паузу и улыбнулась, как играющая с мышкой кошка. Нет, вернее, не кошка, а пума.

— Я действительно слишком устала, чтобы играть в игры.

— Так не играй. — Гвен с удовольствием отметила, какое смятение и тревогу вызвали ее слова. Может быть, позабавиться еще немного, поведя партию в том же духе? Выглядело заманчиво, но жертва могла уйти, а это испортило бы все впечатление.

— Я позвала тебя, чтобы сказать первой. До того, как узнают другие.

— Сказать что?

— Я знаю, что Прин убили, и знаю, кто ее убил.

Гостья шумно вдохнула.

— Именно поэтому мы все здесь — из-за того, что кто-то убил Прин.

— Да ты с ума сошла! Там был несчастный случай. Полиция провела расследование! На башне с ней никого не было!

— К тому времени, как туда прибыла полиция, да, не было. — Гвен поднялась.

— Я иду спать. Спокойной ночи!

— Не думаю, что ты это сделаешь. Рано. Знаешь, здесь было ужасно скучно. Без Интернета, оказывается, и заняться нечем, вот я и решила написать небольшую повесть. О нескольких девушках, которые учатся вместе в колледже. И едва я начала писать, как все вдруг прояснилось. Я поняла. Можешь назвать это просветлением, интуицией, как угодно. — Она улыбнулась уже открыто, как победитель. — А может быть, я всегда знала.

Осталось выяснить одно — спланировала ты это или действовала под влиянием момента. Думаю, никакого плана не было. Просто все сошлось, время и место. Каждая из нас могла бы поступить так же, откликнуться на тот же импульс. Наверно, потому нас и собрали сюда. Причина была у каждой. Но может быть я и ошибаюсь. Может быть, ты все спланировала заранее. Заманить Прин на башню было не трудно. — По стеклу ударила сломанная ветка. Гвен спокойно посмотрела в окно. — И, в конце концов, у тебя был самый сильный мотив. — В ее голосе послышались уважительные нотки, как будто она собиралась поздравить ночную гостью с хорошо выполненной работой.

На этот раз молчание растянулось надолго, и первой нарушила его Гвен.

— Что ж, думаю, пора позвать остальных.

Она подошла к стоящему на столике телефону, сняла трубку и повернулась, чтобы сесть на кровать. Большего и не требовалось. Всего лишь несколько секунд. Удар был резкий и быстрый. Гвен вскрикнула и упала поперек кровати.

Полено из аккуратной кучки у камина сделало свое дело и полетело в огонь. Пламя взметнулось вверх. Теперь требовалось кое-что другое, чтобы подвести черту, поставить точку. Что-то вроде выполненного в форме кинжала ножа для разрезания бумаги.

Все сошлось идеально. Место и время.

На столе, рядом с ноутбуком, стоял поднос, на котором еще оставалась половинка сэндвича.

Крис Баркер сидела за кухонным столом, когда вошла Фейт. Уж не всю ли ночь? На столе не было ни тарелок, ни стакана, а одета Крис была в джинсы и теплый свитер. Услышав шаги, она повернулась так резко, что стул под ней покачнулся и упал.

— Ну и напугали же вы меня! — положив руку на грудь, сказала Крис и после короткой паузы добавила: — Извините. — Она наклонилась, подняла стул и не столько опустилась, сколько свалилась на него.

— Это вы меня извините. Нельзя так подходить к человеку сзади. Мне бы следовало что-нибудь сказать.

Теперь, подойдя ближе, Фейт заметила, что джинсы у нее промокли внизу, и что она уже успела снять галоши. Такие обычно надевают садовники, а заказать их можно по каталогу «Смит и Хокен». Увидела Фейт и то, что лежало на столе перед Крис. Это была черно-белая фотография размером восемь на десять.

Крис посмотрела на Фейт.

— Не могла больше оставаться в доме. Даже в бурю. Ждала всю ночь, а около пяти, когда ветер вроде бы стал стихать, вышла и прогулялась до пристани у лодочного сарая. Боялась, что заблужусь, если пойду через лес. На оранжерею упало дерево. Я сначала думала зайти туда. Элейн придется менять стекло. Ох, что я такое несу…

— Давайте я приготовлю кофе или чай и что-нибудь поесть, — предложила Фейт.

— Чай, пожалуйста, не очень крепкий, и немного крекеров, если можно. Фейт уже использовала крекеры вместо картофеля в качестве связующего элемента для приготовления крэб-кейка. Коробку крекеров она привезла с собой и сразу по приезду поставила ее на полку в буфетной. Странный выбор. Разве это сытный завтрак? Фейт помнила, что примерно так ее, когда она болела, кормила в детстве мать. Сначала имбирный эль, потом слабый чай, потом бульон. Крис с самого начала показалась ей больной, и теперь то первое впечатление получило еще одно подтверждение. В чем же дело?

— Если хотите чего-то холодного, есть имбирный эль, — сказала она, открывая коробку с крекерами и высыпая их на тарелку.

— Как вы узнали… Ах, да, конечно, вы же занимаетесь продуктами. В общем-то, я пока завтракать не собираюсь. И все-таки выпью чаю. Но за предложение спасибо. Я принимаю… в смысле… иногда…

— Да, сейчас вам только это и нужно. Я действительно занимаюсь поставками продуктов, но могу с уверенностью сказать, что мозг и тело связаны так же прочно, как рот и желудок.

Крис улыбнулась. Улыбка у нее была милая, с легким намеком на грусть. Это Фейт тоже заметила еще в первый вечер. Из всех женщин именно с Крис ей довелось общаться меньше всего, и именно Крис оставляла самое невнятное впечатление. Рэчел тоже почти не разговаривала, когда вся группа собиралась вместе, но с ней Фейт удалось поговорить наедине и составить определенное мнение. Впрочем, был ведь подслушанный в первый вечер разговор с Феб Джеймс, когда Крис рассказала, как ухаживала за больной матерью, и странное предположение, что их собрали на острове для некоего суда. И еще резкое замечание в адрес Мэгги, когда та заговорила о самоубийстве брата Рэчел. Замечание, прозвучавшее как требование замолчать. Почему? Кого оберегала Крис? Свою подругу Рэчел? Или память о Максе Гоулде? Она наверняка знала его. А может быть, Крис защищала себя саму? Что она чувствовала, когда он погиб? Была ли влюблена в него?

На плите засвистел чайник. Фейт приготовила чай и разлила по чашкам. Время раннее, только шесть часов, так что спешить некуда. А вот Крис могла и уйти. Фейт села поближе, надеясь удержать ее в кухне.

Держа чашку обеими руками, Крис пила чай маленькими глотками. Время от времени она посматривала на Фейт или обводила взглядом комнату, но каждый раз глаза ее возвращались к фотографии на столе.

Фейт протянула руку.

— Можно?

— Да, пожалуйста. Она лежала здесь, когда я пришла.

Девять молодых женщин позировали на фоне увитой плющом кирпичной стены. На всех положенные выпускникам мантии, на головах у некоторых шапочки, смягченный вариант английских, с квадратным верхом.

Фейт указала на одну из девушек, высокую, изящную, с разделенными прямым пробором длинными волосами. Она улыбалась, мило, но сдержанно, с той же затаенной печалью. В глазах блестели непролитые слезы. Грусть от расставания с Пелэмом? Прощания с подругами? Или это страх перед тем, что ждет впереди? Что так опечалило Крис? Внешне она почти не изменилась, даже пробор остался, только волосы заплетены в косу. Тогда, много лет назад, они были, наверно, светлее, теперь выглядели скорее пепельными.

— Вы?

Крис кивнула и, потянувшись за крекером, откусила уголок. Как ребенок.

— И все остальные? Даже Прин?

Снова кивок.

Хелен Принс привлекала взгляд не только потому, что стояла в центре, но и своей поразительной красотой. Теперь Фейт понимала, почему появление Элейн в первый вечер вызвало у гостей такое разочарование. На первый взгляд, ее лицо действительно могло показаться постаревшей копией лица сестры. Такое же было, наверно, у Елены Троянской, и, вглядываясь в черты, Фейт невольно спрашивала себя, сколько горя и несчастья могла бы принести в мир эта современная версия мифической красавицы. Сколько кораблей пустилось бы ради нее в плавание? Сколько судеб было бы разрушено? А сама Прин? Разве она не погибла молодой? Разве не ждал ее трагический конец? Если верить Рэчел Гоулд, Элейн убеждена, что сестру убили, и что убийца здесь, среди гостей. Этому заявлению не противоречили ни реплика Гвен — насчет Прин, — ни замечание, что теперь, после смерти Бобби Долан, никто из них не может считать себя в безопасности. Может быть, это и есть тот самый суд, о котором говорила в первый вечер Крис Баркер, когда стояла с Рэчел Гоулд на лестничной площадке? Если так, то, значит, у каждой из них была веская причина желать смерти Хелен Принс. Фейт прошлась взглядом по лицам на фотографии. Совсем еще юные, особенно Феб. И одна из них убийца? В такое верилось с трудом. И все же только лицо Прин сияло радостью. Только ее улыбка казалась искренней. Люси и Гвен не улыбались вовсе, остальные принужденно или неуверенно. Возможно, им просто не нравилось фотографироваться. Фейт и сама всегда чувствовала неуютно под зорким глазом объектива.

— Я помню этот день так, словно все было вчера. Нет, даже еще яснее. Фотографировал мистер Прин, отец Прин и Элейн. — Крис замолчала, взяла снимок, посмотрела внимательно и положила на стол. — Мистер и миссис Принс приехали за неделю до выпуска и остановились в отеле «Пелэм-Инн». Миссис Принс была членом организационного комитета и посещала всякие мероприятия. Бывших выпускниц вообще собралось очень много, особенно к концу недели. Накануне выпускной церемонии проходила другая, что-то вроде передачи факела от поколения поколению. Бывшие выстраивались напротив нынешних, и последние проходили мимо них строем. Они все были в белом — такие вот времена. Нам тоже пришлось надеть белые платья под черные мантии. Чистота, девственность, доминантная культура — выбирайте, что хотите. — Она снова замолчала, погрузившись в воспоминания, но на этот раз ненадолго. — Помню, мы еще шутили, какими станем через пять, десять, двадцать лет. Они казались нам старыми, сморщенными, увядшими, а теперь мы и сами такие. Даже не верится.

Фотографироваться никто не хотел, кроме Прин и ее родителей. До выпуска оставался еще день. Мы только что освободились после репетиции. Глупо, конечно, зачем нужны какие-то репетиции? Но не забывайте, время было неспокойное. Думаю, больше всего администрация боялась, что кто-то развернет вьетконговский флаг, нарисует красный кулак на мантии или сбросит ее и будет бегать нагишом в знак протеста. Тогда такое вполне могло случиться, даже в Пелэме. На репетициях нам вбивали в голову, что если нечто подобное произойдет, пострадают все, что мы огорчим родителей и не получим дипломы. Исключить они уже не могли — слишком поздно, — но диплом могли и не дать.

— А вы сами или ваши подруги как-то участвовали в движении протеста?

— Я ездила в Вашингтон марш протеста. И Люси тоже. Из всех нас она была самая радикальная, боролась за гражданские права. Насчет остальных сомневаюсь. Может быть, кто-то жег поминальные свечи или спел пару раз в хоре «Куда ушли цветы?», но в черный список Никсона точно никто не попал. Впрочем, я тоже ничего особенного не сделала. В общем, не знаю. К выпускному у меня уже появились другие друзья. И у Гвен с Люси тоже. Поэтому и фотографироваться никто не хотел. Это Прин настояла, что нужно запечатлеть группу, как говорится, в первоначальном составе. Ни я, ни Люси на первом году с ней в одном общежитии не были. Но Люси ходила с Принсами в одну подготовительную школу. Мы возвращались в общежитие и столкнулись с ними совершенно случайно. Вот тогда Прин и заставила отца остановить нас и попросить сфотографироваться. Отказать мы не могли, это было бы грубо, а пелэмские девушки грубыми быть не могут. Мистер Принс делал все, о чем она его просила. Очень удобно. Впрочем, и миссис Принс тоже. Они в ней души не чаяли.

— Ее смерть должно быть потрясла их.

Крис кивнула.

— Да. Но держались хорошо. Пришли на выпускную церемонию и даже слезинки не проронили во время минуты молчания по Прин. Если не ошибаюсь, потом уехали на какое-то время в Европу. У них была квартира в Париже. Тот день мне запомнился хуже, все как-то смазалось. Помню, что от студенток выступала Мэгги и еще одна девушка, Лу Рассел. — Крис мягко улыбнулась. — Она читала стихотворение.

— И что она сделала? — спросила Фейт. — Мне показалось, с ней связано какое-то приятное воспоминание.

— Так и есть. От нее, разумеется, потребовали представить текст, потом его проверили и перед выступлением убедились, что листок тот самый. Но Лу всех перехитрила и просто выучила наизусть другое стихотворение. С осуждением войны и призывом к борьбе против несправедливости и безразличия. Получилось весело, язвительно и смело. Мы все вскочили и устроили овацию. По-моему, Лу потом стала журналисткой. Интересно, где она сейчас?

Фейт указала на еще одно лицо.

— А это Гвен, верно? И рядом с ней Люси?

Крис кивнула.

Все, кроме Мэгги, носили длинные волосы. Ее теперешняя прическа была еще короче, и тугие завитки плотно прилегали к голове. Феб располнела больше других, но зато ее лицо осталось почти таким же, как на снимке, без морщинок. Больше других изменились Гвен и Элейн. Особенно Элейн. Пока Фейт рассматривала фотографию, Крис пила чай и даже успела съесть еще один крекер. Похоже, она была не прочь продолжить разговор о тех давно минувших днях.

— А почему не все хотели фотографироваться? Если, конечно, не принимать во внимание, что некоторым просто не нравится, какими они получаются.

— Большинство моих знакомых действительно не любят, когда их снимают. Наше представление о себе, то, какими мы хотели бы себя видеть, слишком часто не совпадает с тем, что показывает фотография. Багаж лет, от него не избавишься. Но в данном случае главным было не это. Гвен, Люси и Рэчел не разговаривали с Прин около года, если не больше, и вовсе не горели желанием позировать с ней вместе и говорить «чиииз».

Фейт подлила в чайник горячей воды.

— Рэчел винила Прин в смерти Макса. Она бросила его ради парня, с которым встречалась Гвен. Или это было позже? Так или иначе, они с Максом уже обручились. Сейчас, глядя на все с высоты прожитых лет, я понимаю, что трагедии можно было бы избежать. Мак был романтиком, очень пылким, очень талантливым. Но Прин воспринимала его как обычного парня, всего лишь одного из своих поклонников. Жаль, что я так и не поговорила тогда с Рэчел или Максом. Впрочем, он бы меня и слушать не стал, мы ведь были едва знакомы. И Прин бы тоже не стала слушать. А вот Рэчел… да, с ней я могла бы поговорить. Мы могли бы как-то остановить Прин.

Услышав в голосе собеседницы новые нотки, Фейт удивленно посмотрела на нее.

— То есть вам Прин тоже не нравилась? — спросила она, не успев даже сформулировать вопрос потактичнее.

— Не нравилась? Да я ее ненавидела. Так же, как Рэчел и Гвен. Тот парень, которого увела Прин… Гвен говорила, что любит его больше жизни. Может быть, так оно и было. Хотя мы все склонны воспринимать мужчину, в которого влюблены, как единственного и особенного.

— Прин и у Люси кого-то увела? — И у вас, хотела добавить Фейт, но вовремя остановилась, почувствовав, что и так зашла слишком далеко.

— Нет, не думаю. Я не знаю, что именно между ними произошло, но что-то случилось и, скорее всего, летом после первого курса. Люси вернулась осенью и уже не разговаривала с Прин. Если они оказывались в одной комнате, Люси всегда уходила от нее подальше. Мы с Рэчел не раз об этом говорили, но никогда не расспрашивали.

— А другие? Мэгги, Бобби, Феб? Ее сестра?

— Элейн, Мэгги, Феб и Прин жили в так называемом пентхаусе, на верхнем этаже общежития. Крэндалл считался тогда новым корпусом, его построили в пятидесятые, и архитектор, наверно, стремился как-то украсить обычное прямоугольное здание, сделать его более интересным. Там было четыре одноместных спальни, общая комната и ванна. Они жили вместе два года, и вполне могли бы сфотографироваться вчетвером. Они и держались вместе. Феб ходила за Прин как собачка. Мэгги занимала все мыслимые посты и была редактором газеты, но во всем полагалась на советы Прин. Элейн? Как сказать… Считается, что сестры-близнецы обычно очень близки, хотя я очень удивилась, когда место Гвен в пентхаусе заняла именно Элейн. Раньше, весной, когда нас распределяли по комнатам, она говорила, что счастлива жить одна. О, вспомнила! Насчет Гвен и ее бойфренда. Прин увела парня — его звали Эндрю, дальше не помню — летом перед третьим курсом, потому что осенью, когда мы вернулись в колледж, Гвен не захотела жить в пентхаусе. Была целая проблема, и в конце концов ее место согласилась занять Элейн. У Рэчел была своя теория насчет сестер, что Элейн ненавидит Прин, но я ничего такого не замечала. Конечно, если рядом была Прин, Элейн никто и не замечал, даже если они и сидели рядом. Может быть, Рэчел была права.

— А Бобби?

— Бобби — эта та самая мошка, что летит на огонь. Между ними тоже что-то произошло. За спиной у Прин она говорила о ней ужасные вещи, но когда Прин приглашала ее в пентхаус — они иногда устраивали вечеринки с соком и крекерами, — никогда не отказывалась.

— А вы? — негромко спросила Фейт.

— Я тоже иногда ходила. Пока Прин не убила моего ребенка.

Фейт охнула и машинально протянула руку к руке Крис, державшей перед собой недоеденный крекер, но прежде чем она успела ее коснуться, Крис вскочила и, закрыв лицо ладонями, метнулась к двери.

— Забудьте, что вы слышали, — проговорила она. — Забудьте все, что я сказала.

За окном на землю опускался туман. Фет открыла дверь, прошла через гостиную и вышла на веранду с видом на море. Страшные слова Крис все еще звучали в ушах, и ей казалось, что если присмотреться, то их наверно можно увидеть висящими в тумане черными, безобразными знаками. «Пока Прин не убила моего ребенка».

Дождь еще шел, но ветер стих, и капли падали вертикально вниз, словно чья-то невидимая рука направляла их вдоль расчерченных по линейке полосок. Она не видела, что делается в океане, но слышала приглушенные удары волн о камни. Они не налетали на берег с недавней яростью, но все же — вместе с туманом — удерживали лодки у берега. Рассчитывать на скорое спасение не приходилось.

Фейт вернулась в дом. Проходя по гостиной, она заметила на полу еще одну вазу. Уже третью. Вода пролилась, но стекло не разбилось — удар смягчил ковер. Единственная роза лежала здесь же. Три дня назад, когда Фейт только приехала, роз на полке было десять. Сейчас их осталось семь.

В кухне было пусто. Она направилась к шкафчику, чтобы взять бумажных полотенец. И все же кто-то успел здесь побывать — фотография, которую Крис оставила на столе, пропала.

Фейт поднялась наверх и прошла в свою комнату. Постель она убрала раньше, а единственной книгой в сумке был роман Барбары Бейли Бишоп. Пусть и бестселлер, но браться за него сейчас не хотелось. Собираясь в поездку, она исходила из того, что работы будет много, и сил на чтение не останется. Книжная полка была на лестничной площадке, а в гостиной стоял высокий, от пола до потолка, книжный шкаф, и не в одном месте, так в другом наверняка нашлось бы что-нибудь интересное, но Фейт чувствовала, что просто не усидит сейчас на месте. Может быть, выйти и поискать Брента Джастиса? Хотя бы заглянуть в его домик. Все, кроме Крис, похоже, еще спали. Было рано, и из комнат не доносилось ни звука, если не считать легкого похрапывания Мэгги. Гвен еще не печатала. Элейн возможно и работала, но в тот конец коридора Фейт не ходила. Интересно, что так торопливо спрятала писательница, когда она пришла к ней насчет Бобби Долан? Может быть, всего лишь новую главу, но зачем? Она вздохнула. Скука и волнение — жуткая комбинация. Фейт наверняка забралась бы в постель, если бы не застелила ее раньше. Она злилась на себя саму. Бездействие, пассивность никогда не были для нее проблемой и не будут сейчас. Ее наняли готовить, и этим она займется. И пусть никто ничего не ест. Она сделает шоколадное печенье, и его соблазнительный аромат наполнит весь дом. Потом испечет хлеб и сварит суп, суп-пюре из моллюсков по-новоанглийски или с фенхелем, тот, что запомнился Элейн. Фейт прошла в роскошную ванную, открыла кран — разумеется, латунный, а не позолоченный — и побрызгала на лицо. До сих пор она только принимала душ, но после сегодняшних трудов позволит себе понежиться в пенистой ванне и обязательно воспользуется одним из тех ароматических масел, что представлены в изобилии на туалетном столике.

Выйдя из ванной, Фейт натянула теплый джемпер и плотные носки. Все потом, а сейчас надо попытаться найти Брента.

Внизу она заметила, что за время ее отсутствия кухня подверглась набегам неизвестных. В раковине стояли две чашки, горка выпечки в корзине заметно уменьшилась. Кому-то явно пришлись по вкусу ореховые лепешки. Надо будет наделать еще.

Фейт надела плащ и сапоги, еще раз подивившись разнообразию представленного ассортимента, и вышла из дому. Густой, напоминающий вату туман висел в воздухе. Сделав несколько шагов, она оглянулась и, увидев, что дом уже скрылся за плотной белесой пеленой, повернула назад. Туман — вещь коварная, и без мотка бечевки легко сбиться с пути и заплутать в этом мглистом лабиринте. Вскоре Фейт уже полностью погрузилась в знакомый процесс, и время, заполненное привычными движениями — просеять муку, разбить яйца, смешать сливки с маслом, взбить тесто, — побежало быстрее. Феб Джеймс заглянула в кухню в тот самый момент, когда Фейт доставала из духовки последнюю порцию печенья. В другой пеклись лепешки. На столе уже дышал жаром свежий хлеб.

— Божественный запах. Не могла удержаться, хотя и надо бы.

— Я как раз собралась сделать перерыв и попробовать печенье. Тоже не могу удержаться, особенно когда оно теплое. Присоединяйтесь.

— Почему бы и нет? У вас есть снятое молоко? А то я уже слышу хор укоризненных голосов.

Фейт налила два стакана молока и предложила перейти с печеньем в гостиную — там удобнее. На самом же деле ей просто не хотелось садиться за стол — перед глазами все еще стоял образ Крис Баркер, а в ушах стояли ее страшные слова.

— Возьму с собой таймер — у меня еще булочки в духовке.

— Знаете, вы просто искусительница! Но я ведь я всегда могу отодвинуть поднос, не так ли?

— Позвольте заметить, вы вовсе не кажетесь мне…

— Не стесняйтесь, говорите. Полной? Ну, может быть. Но лишний вес определенно присутствует.

— Хорошо, немного есть, но, должна сказать, вы, вы все, очень привлекательные женщины. Глядя на вас, никогда бы не поверила, что вы закончили колледж — сколько? — сорок лет назад?

— Спасибо. — Феб опустилась на диван, лицом к окну, вид за которым все еще скрывал туман. Фейт устроилась рядом, поставив поднос на низкий столик, взяла печенье и откусила. Шоколад был мягкий и теплый. Восхитительно. Феб, похоже, придерживалась того же мнения.

— Ммм, вкуснотища! Знаете, я ела все подряд, пока не вышла замуж. В колледже только Мэгги беспокоилась из-за калорий. Конечно, я маленькая, поэтому каждая лишняя унция сразу бросается в глаза. Ценить пищу по-настоящему я начала позднее. А сейчас садиться на диету уже ни к чему. Каждый день я вижу перед собой двух худющих красавиц, которые могут рекламировать все, что угодно.

— Ваши дочери?

— Ага, близняшки. Папино сокровище. Мое тоже… было, пока «мамочка» не сменилась на «мать», а в голосе не стали проскакивать уничижительные нотки.

— Держитесь. Подростковые годы нелегкое испытание для каждой матери. Да и для дочери. Я знаю. Думаю, моя — ей сейчас восемь — тоже начнет бунтовать лет в двенадцать. А еще есть сын…

Феб взяла еще одну печеньицу и свернулась на диване.

— Будем надеяться. Утешает то, что им скоро в колледж, а потом их дома толком и не увидишь.

— Поступят в Пелэм? — спросила Фейт, поворачивая разговор на нужный курс.

— О, нет! Сильно сомневаюсь. Женский колледж не для них.

— А вам нравилось в Пелэме?

— Образование мы там получали прекрасное. До колледжа я и не думала, что на уроках может быть так интересно. Я привыкла к хорошим учителям, но не привыкла находиться среди желающих учиться, людей увлеченных тем, что они изучают, готовых поделиться с тобой знаниями и заставляющих тебя думать, думать по-настоящему.

— Звучит замечательно, — согласилась Фейт. — Таким Пелэм был и для моей сестры. Она заканчивала позже. А еще колледж подарил ей такое сокровище, как дружба. Вы ведь тоже с удовольствием встретили своих старых подруг.

— Да, повидаться приятно… с некоторыми, — неуверенно согласилась Феб и замолчала.

— Какой у вас был профилирующий курс? — быстро спросила Фейт, не давая ей времени на раздумья.

— Экономика. В то время женщины редко выбирали этот предмет, но в Пелэме риск поощрялся, а факультет был замечательный. И еще мне нравился английский, а моя дипломная как бы связывала два предмета. Я анализировала символический дискурс Мэдисон-авеню.

— А Прин? Она ведь специализировалась, кажется, на истории искусств. Она тоже писала дипломную?

Она тоже писала курсовую?

На лицо Феб как будто наплыла тень.

— И да, и нет. У нее было исследование отношений между выставками дизайна в Музее современного искусства и продвижением на рынок представленных там товаров, в частности, мебели Чарльза Имса и других.

— Звучит интересно. Вы ведь жили вместе, не так ли? В пентхаусе?

— У каждой была отдельная комната. Так что «жили вместе» это очень условно. Мы все были очень независимыми. — Феб поставила на столик пустой стакан, но за печеньем не потянулась. Вместо этого она спустила ноги с дивана и выпрямилась.

— Насколько я понимаю, ваша работа была опубликована в каком-то журнале. А та, что вы написали за Прин? — Ход был рискованный, но Фейт рассчитывала на результат.

— Нет… подождите… Я не писала… то есть… — Феб густо покраснела от смущения.

— Но почему? Почему вы согласились написать за нее дипломную работу?

Обе сестры Принс явно имели склонность к плагиату.

Феб замкнулась.

— Я не хочу об этом говорить. Это не ваше дело.

Она поднялась и направилась к выходу, но у двери остановилась и вежливо сказала:

— Спасибо за печенье. Очень вкусное.

Привычка — вторая натура.

К ланчу — хотя и в разное время — спустились все, кроме Феб и Гвен. Элейн похвалила суп (см. рецепт № 3), щедро добавив в тарелку гранатовых зернышек, которые Фейт предложила в качестве гарнира, и отметив, что на этот получилось даже вкуснее, чем в прошлый. Кроме супа, гостям подали сэндвичи, фрукты и шоколадное печенье. На какое-то в столовой воцарилась теплая атмосфера, чему в немалой степени способствовал туман. Сидевшие за столом Люси, Крис и Рэчел сокрушались по поводу своей неспособности воспроизвести знаменитый пелэмский шоколадный торт. Слушая их, Фейт решила опробовать собственный рецепт, изобретенный относительно недавно, уже после приглашения. О знаменитом торте ей доводилось не раз слышать от сестры, а когда Хоуп заявила, что ее версия ничем не уступает оригинальной, Фейт подумала, что вполне может приготовить его на острове. И вот сегодня очередь дойдет и до него. Шоколадный торт будет подан в качестве вечернего десерта. Зная, что Феб муками голода не страдает, Фейт решила узнать, не нужно ли чего Гвен. Может быть, мисс Мэнсфилд и спускалась в кухню утром, но к ланчу она не появилась. Фейт поднялась наверх и постучала в дверь.

— Мисс Мэнсфилд? Это Фейт. Вам принести что-нибудь?

Тишина. Она постучала еще раз. Ответа не было. Из комнаты не доносилось ни звука. Фейт приложила ухо к двери. Двери в доме представляли собой довольно толстые окрашенные дубовые или сосновые панели, но она слышала накануне, как печатает Гвен и перебирает струны Рэчел. Фейт покрутила ручку — как и следовало ожидать, гостья заперлась изнутри.

Никто не отозвался и на третий стук. Может быть, Гвен принимает ванну? Пожалуй, лучше подождать, испечь торт, а уж потом попробовать еще раз и воспользоваться телефоном. Она пожалела, что не позвонила раньше, но ощущение оторванности, отрезанности от мира было настолько сильным, что про внутреннюю систему связи как-то забылось.

Часом позже Фейт забеспокоилась уже всерьез. Гвен Мэнсфилд не отвечала, не снимала трубку, а задержаться на час в ванне означало стать похожей на Танцующих Изюминок. Фейт прошла в буфетную, где на дощечке висели ключи от комнат. Она собиралась воспользоваться ключом, чтобы заглянуть в комнату, и уже протянула руку, но представила возможную реакцию гостьи и отступила. В отличие от Крис, Гвен не производила впечатления человека, неуютно чувствующего себя в четырех стенах, но все же она могла выйти на веранду или посидеть на крыльце, тем более что дождь почти прекратился, а ветер стих. Фейт заглянула на веранду. Никого. Она спустилась по ступенькам и оглядела внутренний дворик. Пусто. Опоясывающая патио галерея в летние месяцы должно быть скрывала его от солнца. До начала бури решетчатую сторону галереи покрывали побеги глицинии, расцветающей обычно к концу июля, но теперь от них почти ничего не осталось. Фейт внимательно оглядела конструкцию. Стихия ее не повредила, и она представляла собой вполне надежную лестницу для подъема на плоскую крышу. Комната Гвен находилась чуть выше. Оглядевшись в поисках неизвестно чего, Фейт поднялась на галерею, вскарабкалась на крышу и посмотрела в окно. Шторы были разведены, обе лампы, настольная и прикроватная, включены. Если Гвен поймает ее за подглядыванием, придется сослаться на врожденную эксцентричность.

Что оправдываться не придется, Фейт поняла с первого взгляда.

В поле зрения попадала только часть кровати, но и увиденного оказалось достаточно, чтобы повернуться и торопливо спуститься на галерею. Гвен Мэнсфилд лежала поперек кровати, лицом вниз и без движения.

Фейт вошла в дом через французское окно, пробежала мимо бассейна и влетела в кухню. Открыв дверь буфетной, она сорвала с крючка ключ от комнаты Гвен, потом, подумав, собрала остальные ключи, положила их в мешочек и спрятала мешочек в контейнер с мукой, который задвинула под нижнюю полку, загородив бутылочками с чистящими средствами и пакетами со стиральным порошком. Ни в кухне, ни в холле наверху никого не было. Фейт вставила ключ, вошла в комнату и зарыла дверь за собой.

Сомнений не оставалось — мисс Мэнсфилд была мертва. Воздух в комнате казался пустым, такое ощущение возникает в помещении, когда в нем долго никто не дышит. Нож в спине — из письменного набора, двойник которого имелся и в комнате Фейт, и, наверное, в других комнатах, — служил дополнительным подтверждением печального факта. Гвен была мертва весь день, а убили ее уже после обеда, поданного Фейт на подносе.

Бобби Долан. Гвен Мэнсфилд. Что они сделали? Что они знали?

Компьютер на столе замер в режиме сна, помигивая крохотным глазком. Стараясь не смотреть на убитую, застигнутую смертью в неподобающей даме позе, и засохшие пятна крови на покрывале, Фейт откинула крышку и включила ноутбук. Она понимала, что нарушает целостность картины преступления, но ожидать скорого прибытия следователей на Бишоп-Айленд не стоило, а ответы были нужны уже сейчас.

Иконки программ и файлов развернулись в нижней части и на левой стороне экрана. Один значок был обозначен словом «Личное». Фейт щелкнула «мышкой», и файл открылся. Программа потребовала пароль. Разумеется, Гвен никогда бы не представила личную жизнь вниманию постороннего. Она перепробовала несколько вариантов имени Гвен, но успеха не добилась — слишком просто. Мисс Мэнсфилд была слишком находчива. Ни дня рождения, ни номера карточки социального страхования Фейт не знала, да и это тоже вряд ли помогло бы. И тут ее осенило. Она отстучала пять букв — «ПЕЛЭМ». Файл сразу же открылся: «Переписка», «Адреса», «Дни рождения», «Фарфор» и «Разн.». Она начала с папки «Разн.». — пусто. Далее по порядку. Все были пусты. Кто-то — Гвен или, скорее, убийца — стер все документы.

Ни в спальне, ни в ванной ничего подозрительного не обнаружилось. Все было на месте. Следы борьбы отсутствовали. В камине только зола. Должно быть Гвен разводила огонь. Фейт вышла из комнаты, заперла дверь и остановилась, думая о решительной, энергичной, удачливой женщине, лежавшей там, на кровати. Безжизненной и холодной, как зола в камине.

Оставалось только одно. Она спустилась вниз, ударила в гонг и била в него до тех пор, пока в комнате не собрались все шесть женщин.

 

Глава 9

Четвертый год

Поначалу смерть означала интуитивное, физическое желание — обнять, поцеловать или просто побыть в одной комнате, подышать одним воздухом. Со временем Крис осознала, что невозможность этого, тоска по этому еще не самое худшее, а самое худшее — невозможность поделиться сокровенным, поговорить с бабушкой, рассказать ей все. Постепенно печаль отлилась в короткую фразу: «Она никогда этого не узнает».

В то лето на ферму приезжали все, дяди и тети, кузены и кузины, родственники, родители. Все было, как в добрые старые дни, за исключением причины, привлекшей их в деревенский дом. Причина эта лежала на кровати, большой, на четырех прочных ножках-столбиках, той самой, на которой она родилась и на которой теперь умирала. Они обещали ей — никаких экстраординарных мер. Впрочем, нужды в них и не возникало. Со стороны казалось, что она и не страдает совсем, хотя к ней каждый день приходила медсестра, и Крис видела, как ее мама или кто-то из женщин добавляют в бабушкин сок некую прозрачную жидкость, должно быть морфин.

Иногда Крис выходила в сад, но только тогда, когда не сидела у бабушкиной постели, держа ее за руку, разговаривая обо всем, что приходило в голову, отчаянно хватаясь за последнюю возможность получить ответ на тот или иной вопрос, заполнить пробел в воспоминаниях — «Расскажи еще раз, как ты встретилась с дедушкой», — но никогда не задерживаясь надолго, чтобы не утомить бабушку, хотя было ясно, что она уже устала, и что именно это убивает ее. Как никогда раньше, Крис отдавала всю свою энергию саду, принося в комнату больной и остальные комнаты пахучие букеты и свежие фрукты и овощи, которые как своего рода причастие съедались теми, кто приходил проститься с ней. Об этом не говорилось, но все знали — большинство из них на ферме в последний раз. Они ели выращенные и собранные Крис фасоль, помидоры, кукурузу, плоды небольшого участка земли, становившиеся их плотью. Когда поспела малина, ее оказалось столько, что многие из приходивших готовили джем и уносили с собой баночки — на память. У некоторых они так и остались неоткрытыми. Малину бабушку любила больше всего. Крис истолкла свежие, еще теплые от солнца ягоды, и бабушка с удовольствием, улыбаясь, ела их, охотно открывая рот перед очередной ложечкой. Ничего другого она уже не принимала. Следующие полтора дня старушка пролежала с закрытыми глазами, потом повернула голову на подушке, схватила дочь за руку и перестала дышать. Все произошло настолько заурядно, буднично — ни предсмертных хрипов, ничего такого, к чему они готовились, — что тетя Крис не сразу поняла, что ее мать умерла. Крис вошла в комнату и, подойдя к постели, погладила мягкую щеку. Находились там и другие, но впоследствии она никак не могла вспомнить, что это были за люди. Она опустилась на колени и прочитала короткую молитву, поблагодарив Бога и попросив Его позаботиться о бабушке. Хотя, непочтительно подумала Крис, скорее, будет наоборот. Уже потом, восстанавливая в памяти тот день, она изображала бабушку перед Господом с протянутой ложечкой желе из шиповника: «Надо принять, помогает от простуды». Крис поднялась, как слепая пересекла комнату и вышла в сад, где упала на траву и еще долго лежала, роняя слезы на мягкую землю.

Да, ей недоставало добрых, теплых бабушкиных объятий, прогулок рука об руку по полям, бабушкиного запаха — мыльного, свежего запаха «Понда», пользоваться которым она заставляла родственников вместо всех этих «дурацких магазинных лосьонов». Но больше всего Крис недоставало бабушки для разговоров. Именно бабушка опустила ее на землю, помогла понять смысл жизни. После похорон стало ясно, что ту же роль она играла и для своего мужа. Отстраненность дедушки, его уход в себя, даже рассеянность — кухонная рукавица в холодильнике, пижама под комбинезоном — объяснялись свалившимся горем, ощущением утраты. Все оказалось не так. Отведя дедушку на прием к доктору — после похорон он простудился, и простуда уже угрожала бронхитом, — мать Крис вернулась на ферму в слезах. У ее отца обнаружили болезнь Альцгеймера, и теперь ему надлежало найти другое место. Оставаться на ферме он просто не мог. «Откуда нам было знать? — расплакалась мать перед Крис. — Мы же не спрашивали его, кто президент Соединенных Штатов и какой сейчас год». Дедушка был вежлив, доброжелателен и на все вопросы отвечал неправильно.

Все случилось так быстро — смерть бабушки, болезнь дедушки, продажа фермы сыну соседей, только что обзаведшемуся семьей, — что Крис испугалась. Испугалась того, что жизнь способна на такие перемены. Она вернулась в Пелэм с ощущением полной потери ориентиров. Ферма всегда была для нее домом и даже чем-то большим. А потом жизнь снова переменилась, и именно этим хотелось поделиться с бабушкой, единственным человеком, способным понять, какое с ней случилось чудо. Крис влюбилась, и, что самое поразительное, ее чувство было взаимным. Никогда она не говорила этих слов мужчине и никогда их не слышала: «Я тебя люблю». Счастье окрылило ее, она не ходила, а бегала, улыбалась без причины, не хотела спать и ложилась только помечтать. Да, она ходила на свидания и раньше, но никогда не воспринимала их всерьез. В лучшем случае было весело, но часто — мерзко: «А чего ты ожидала? Я же сводил тебя на обед и в кино, разве нет?» Она знала, чего хотела: чтобы кто-то, заботливый и нежный, был рядом и терпеливо ждал, пока хрупкий росток вытянется, раскроется и расцветет. И она нашла его. Нашла — подумать только! — в Пелэме. Старая китайская пословица, та, которую бабушка выписала для нее когда-то на листок и вставила в рамочку — «Сад нельзя взрастить за день или за неделю. Его нужно распланировать, его нужно ждать и поднимать любовью», — воплотилась в жизнь.

Обязательный зачет по математике она оттянула до четвертого курса, до последнего надеясь, что его отменят. Беря в пример сестер и братьев из других кампусов, студенты Пелэма тоже требовали перемен: учета их мнения в выборе обязательных предметов и полного обновления структуры и содержания курсов. Администрация, однако, уперлась, отвечая неизменным: «Мы лучше знаем, что для вас лучше». Долго удерживать эту позицию не получилось — на следующий год в колледже появился новый президент, новая метла, но для Крис перемена случилась слишком поздно. Кипя от гнева и чувства несправедливости и немножко труся — а вдруг провалюсь? — она отправилась на первое занятие. Математика всегда давалась ей с трудом, и только высокий балл по другим предметам позволил поступить в Пелэм. В школе ей помогала мать: «Здесь же все построено на логике, дорогая. Ты сама это усложняешь». Ничего не помогало. Любое уравнение или проблема эквивалентности представали перед Крис в виде загадки, изложенной древним языком клинописи.

Одноклассниками оказались почти исключительно первокурсницы, методичные девушки, планово вычеркивающие из списка обязательные предметы. Крис же занималась тем, что было интересно, полагая, что именно за этим она и поступила в колледж, и не беспокоясь о будущем. В некотором смысле это была хорошая стратегия. Ей нравилось учиться, и она шла легко, тогда как ее подругам каждый шаг давался тяжелым трудом. Она понимала, почему многие с удовольствием вспоминают студенческие годы — столько нового, интересного и полезного. Так чудесно быть губкой, впитывать и поглощать. Но только не вытирать грязные, жирные раковины, самой отвратительной из которых была математика. Профессор улыбнулся ей и попросил пересесть ближе. «У меня не настолько громкий голос», — извинился он. Крис, оказавшись в незнакомом окружении, заняла место сзади. «Извините», — сказала она и перешла вперед. Голос у него и впрямь был негромкий, но низкий, с легким, южным, как ей показалось, акцентом. Наверное, решила она, там, где он учился, проходить речевые тесты не требовалось. Ей нравился его голос. Если бы только предмет был другой. Но вскоре Крис переменила мнение. Ее неспособность понять смысл даже простейшей теории проявилась с такой очевидностью, что он попросил прийти на консультацию, чтобы они постарались прояснить кое-что вместе. Она не оскорбилась, не сгорела от стыда, а почувствовала себя особенной, не такой, как все. Он позаботится о ней. Не даст ей провалиться. Защитит и обережет.

Роберт Александр Лафлер действительно был с Юга, если только Новый Орлеан, место уникальное само по себе, можно считать частью Юга. В Пелэме он уже третий год работал старшим преподавателем. «И почему я так долго тянула с математикой!» — воскликнула, узнав об этом Крис. Они жили в одном кампусе, проходили мимо друг друга по пути в библиотеку, а она его не замечала. Ему было тридцать, он закончил Гарвард: «Отец женился на янки, и мы могли вернуться в Новый Орлеан, но только после окончания колледжа на Севере». Север понравился так, что возвращение все время оттягивалось, пока Сэнди — так его называли друзья и родные — не принял решения остаться здесь навсегда.

Первая встреча с профессором Лафлером потянула за собой другие, и консультации стали регулярными. У Крис никогда не возникало проблем с другими предметами, а потому она даже не задала себе простой вопрос: почему профессор добровольно взял на себя дополнительную нагрузку вместо того, чтобы приставить к ней кого-то из продвинутых студентов. Крис записалась на самый простой, базовый курс математики, тот, на уроках которого студенты режут бумагу и делают ленты Мебиуса, а преподаватель приносит с собой пончики, чтобы объяснить, что такое тор. Вскоре она поймала себя на том, что ждет этих консультаций в офисе Лафлера с нетерпением и волнением. После четвертого занятия они отправились на прогулку к озеру. Ей это показалось совершенно естественным. Они вместе вышли из здания и, оказавшись вдруг под лучами весеннего солнца, одновременно воскликнули: «Какой чудесный день!» «Согни мизинец и загадай желание — я очень суеверный», — сказал он, и она ответила: «Суеверный математик? Звучит как ответ на загадку. Ну, вроде такой, «кто считает только до двенадцати?» Глупо. Но Крис не стеснялась быть глупой с профессором Лафлером. В его изложении прояснялись самые туманные области математики. Они дошли до развилки, откуда ему надлежало повернуть к парковочной стоянке, а ей к общежитию, но оба, не сговариваясь, пошли дальше, к озеру, а потом по тропинке вдоль берега, через рощицы, мимо ухоженных лужаек солидных поместий, расположившихся на другом берегу, напротив колледжа.

Так же естественно выглядело и то, что они бросили книги — он нес свои в зеленом холщовом портфеле, она прижимала к груди — и сели у воды, возле березок. И, наконец, совершенно естественным показалось то, что он поцеловал ее, сначала нежно, потом с желанием, равным ее собственному. «Ты прекрасна, — пробормотал Сэнди, укладывая ее на мягкий желтый ковер из опавших листьев. — Ты самая прекрасная на свете».

Вскоре место «консультаций» перенесли в его кэмбриджскую квартиру. Иногда они ходили куда-нибудь — в Брэттл-тиэтр на богартовский фестиваль — с остановкой в «Бике», — но большую часть времени проводили дома, где сами готовили — Сэнди не мог поверить, что Крис никогда не пробовала гумбо — часами не вылезали из постели. Ей нравилось слушать его рассказы про свою семью, поколениями жившую в Новом Орлеане, про мать, из «бостонских браминов», поправшую неписаные законы браком с южанином и переездом на юг, в город более чуждый и непонятный, чем любая европейская страна. Когда он говорил о домах в Парковом квартале, обедах в элегантном «Антуане», пирожках и кофе с цикорием в «Кафе дю Монд», неспешных деньках у реки, Крис казалось, что она там, рядом с ним. И когда-нибудь будет по-настоящему.

Он называл ее «милой» и «дорогой», акцент его проступал явственнее, когда они занимались любовью, и она таяла от его слов и прикосновений, с удивлением открывая, что не только доставляет наслаждение ему, но и блаженствует сама.

В свою очередь Крис рассказывала о ферме, о своей любви ко всему, что растет, о горе, постигшем ее со смертью бабушки. Сэнди хотел, что она поехала с ним в Новый Орлеан, на Марди-Гра, веселый городской праздник, восхитительный и хаотичный ритуал, совпадающий по времени с весенними каникулами в Пелэме. В тайне от всех Крис связалась с новыми владельцами фермы — уже мечтая о долгом уик-энде — и получила заверения, что ее с радостью примут в любое время и с любыми гостями. Никому больше она о Сэнди не рассказывала. Ни родителям, с которыми никогда не была так близка, как с бабушкой, ни даже Рэчел. Да, она хотела сохранить Роберта Александра Лафлера исключительно для себя. Их отношения не походили на то, что было у ее одноклассниц с их «кавалерами» — погулять, оторваться, может быть, обручиться. Банально и скучно. У них с Сэнди все куда глубже, реальнее, возвышеннее. У них — любовь до смерти.

— Я решила, что хочу закончить с отличием, — объявила Прин, входя — без стука — в комнату Феб. До недавнего времени эта ее привычка Феб не раздражала. В прошлом году ее это даже радовало, радовала близость к Прин.

— Чудесно. Но тебе нужно представить тему дипломной. Последний срок, по-моему, пятница.

— Вот именно. Поэтому и вспомнила. Несколько страничек на латыни… через пару лет о них никто и не вспомнит, но мне они могут помочь получить работу в галерее. — Прин уже нацелилась на одну из модных галерей в Лондоне, Париже или Нью-Йорке. — Пусть думают, что я красивая и жутко умная.

— Так оно и есть, — не стала перечить Феб. — Тебя с удовольствием примут в любом музее.

— Я подумала… может быть, что-то насчет дизайна двадцатого века. Тебе не придется закапываться в незнакомую тему.

— Что? — Феб оторвалась от конспектов по психологии — зачет уже завтра — и повернулась к подруге. — О, нет, Прин. Только не сейчас. Хочешь написать дипломную, поработай сама. Не говоря уже об этической стороне дела, у меня просто нет времени. Я начала еще прошлой весной. Как и большинство. Это же огромная работа.

Прин ничего не сказала, но опустилась на кровать и откинулась на подушку.

— Я серьезно. Это же не доклад какой-нибудь. Это дипломная работа. Исследование. Нас запросто выставят из колледжа, если поймают.

Тирада осталась без ответа. Прин закурила сигарету и выпустила в воздух колечко дыма.

— Послушай, я помогу составить план, подготовить литературу. Но не больше. Может быть, поддержу шоколадным сандеем, — добавила она, надеясь смягчить отказ и рассеять мрачное настроение Прин. Дымовые кольца и бесстрастное выражение на ее лице никогда не были добрым знаком.

— Думаю, ты кое о чем забыла, — негромко сказала Прин.

— Что? — Феб прекрасно знала, о чем речь, но решила не подавать виду.

— Некий инцидент.

Три с лишним года в Пелэме обрушились вдруг на Феб. Она почувствовала, что задыхается, как будто кто-то высосал из нее весь воздух, и легкие сморщились, как проколотые воздушные шарики. Вся их дружба, так называемая дружба, вела к этому моменту, моменту, когда Прин попросит сделать что-то абсолютно невозможное, моменту, который Прин планировала с самого начала. Необязательно к просьбе написать дипломную, но к чему-то подобному. Все другие случаи были репетицией, и Феб исполнила свою роль идеально, вошла в нее настолько полно, что потеряла себя. И теперь ей ничего не оставалось, как играть до конца.

— Вдохни поглубже, — услышала она издалека. — Черт, вот, дыши в это.

Прин схватила бумажный пакет и прикладывала его ко рту и носу Феб. Помогло.

Феб отстранила пакет и встала.

— Нет. Извини, но я не могу это сделать. — Она была удивительно спокойна и уверенно себя контролировала. Новая Феб. Феб-феникс, возродившаяся из пепла прежней Феб. Прин ничего никому не скажет, потому что тогда вскроется неприятный для нее факт незаконного использования машины. К тому же, если дело дойдет до разбирательства, ей ничего не доказать без свидетелей. Нет, так Прин никогда рисковать не станет. Она всегда должна быть уверена в победе.

Она и была уверена.

Прин стряхнула пепел на подоконник.

— Знаешь, я приняла некоторые меры предосторожности. Пит сфотографировал машину и снял с бампера образцы собачьей шерсти. Я описала, как все было. Документы у него в сейфе.

Феб не собиралась сдаваться. Она не поддастся шантажу, а в том, что это шантаж, сомнений уже не оставалось. Ужас и ненависть к той, что сидела перед ней, проникли во все клеточки ее существа, вытеснив мельчайшие молекулы обожания.

— Ты не сможешь доказать, что я была за рулем.

— А ты не помнишь, что говорила в гараже у Пита? Боюсь, дорогуша, ты вела себя немного несдержанно. «Я убийца! О, Боже, я убила пса!» Я запомнила эти слова, и Пит тоже. Мы с ним недавно как раз предавались воспоминаниям. Мне никогда не нравился новый цвет — серебристый, впрочем, тоже, — и его брат перекрасит ее для меня к выпускному в ярко-красный. Будет очень неприятно, если профессор Шоу вдруг узнает, что в гибели его собачки виновата студентка старшего курса Пелэма.

Феб мысленно прокрутила сцену в гараже, разыгравшуюся в ту дождливую ночь. Все лето она старалась не думать о случившемся, все лето работала с детьми из бедных семей в центре социальной помощи и даже отказалась от предложенной родителями поездки в Европу. Она понесла наказание. Но этим дело не закончилось, и теперь платить придется до конца жизни. Феб поняла, что проиграла.

— Какая у тебя тема?

Гвен Мэнсфилд всегда нравился пелэмский обычай пятничного послеполуденного чаепития. Угощения стоило того, чтобы соблазнить самого привередливого кавалера и в свою очередь похвастать очередным завоеванием. После разрыва с Эндрю она пустилась во все тяжкие, собирая скальпы и теряя интерес к трофею, как он оказывался надежно приколоченным к стене. Гарвард, Йель, Принстон, Дартмут… Вот только МТИ пока не давался. Год пролетел незаметно. На календаре март, а мае она уже закончит колледж с отличием, может быть, даже с отличием высшей степени. Заявление о приеме в школу бизнеса было отправлено задолго до конечного срока, и Гвен не сомневалась в положительном решении. Сегодня ее парнем был старшекурсник Гарварда, Джефф Уивер, тоже готовившийся продолжать учебу в школе бизнеса. Они встречались несколько недель. Гвен уже планировала порвать с ним, но что-то — может быть, его напористость, целеустремленность — постоянно вынуждало откладывать этот шаг. Кроме того, он был очень хорош в постели и весьма недурен собой: каштановые волосы, ясные голубые глаза. Джефф не шел на поводу у современной моды, оставаясь верным классике, «Брук бразерс» и твил, которую носил с тех пор, как вырос из коротких штанишек. Сегодня он пригласил ее на вечеринку в Гарварде, которую устраивал его приятель.

Гвен увидела Эндрю раньше, чем он увидел ее. Эндрю стоял с Прин, спиной к окнам, занимавшим целую стену в гостиной Крэндалла, и оба были окружены солнечной аурой. Прин крепко держала его под локоть. Гвен не знала за что ненавидит ее больше: за то, что отняла у нее Эндрю — Эндрю, который по-настоящему любил Гвен, — или за то, что Прин делает с ним, водя за нос, как водила беднягу Макса Гоулда и других. На лице Эндрю застыла глуповатая улыбка. Гвен представила над его головой мультяшный груз в десять тонн, висящий на веревочке, которую уже готова перерезать Прин.

— Я знаю этого парня, — сказал Джефф. — Видел в клубе. Эндрю Скотт. Давай подойдем. — В Гарварде не было братств, но клубы функционировали активнее, чем где-либо.

Гвен последовала за ним к стоящей отдельно парочке. Эндрю сразу же шагнул навстречу Джеффу, и они, обменявшись рукопожатием, заговорили об общих знакомых. Прин подождала с минутку, потом вмешалась.

— Думаю, Эндрю, ты кое о чем забыл.

Он смутился, покраснел и, торопливо поздоровавшись с Гвен, растерянно отступил в сторонку.

Прин вытянула левую руку и пошевелила безымянным пальцем.

— Да, я действительно кое-что забыл, — подавив смущение, с явной гордостью заявил Эндрю. — Прин согласилась выйти за меня замуж.

— Отлично. Поздравляю. Как говорится, повесил камень на шею! — Джефф шутливо толкнул нового знакомого в плечо. Эндрю притворно обиделся и потер якобы ушибленное место.

— Перестань, приятель. Тебе бы и самому не помешало попробовать. Гвен потрясная девчонка.

Джефф одобрительно посмотрел на свою спутницу.

— Ты прав, Гвен действительно потрясная девчонка, и я буду счастлив, когда она скажет «да».

— Тогда почему же ты ее не попросишь? — бросила с вызовом Прин. Солнечные лучи, отражаясь от ее брильянта, переливались радугой на ковре.

— Что скажешь, Гвен? Думаю, из нас получилась бы отличная команда. — Джефф опустился на колено. — Ну, что, выйдешь замуж за такого бедолагу, как я?

Гвен посмотрела на Джеффа. Дурацкая сцена. И на виду у всего общежития. Комната притихла, все выжидающе смотрели на нее.

— Да, — сказала она. Год назад отец проинформировал Гвен, что ввиду просчета с его стороны, выразившегося в неудачном вложении семейных капиталов, им всем в ближайшее время придется сильно затянуть ремни. Денег хватит на последний курс, но дальше ждать нечего. Джефф, пожалуй, пойдет далеко, и почему бы ей не пойти вместе с ним? — Я выйду за такого бедолагу, как ты.

Он поцеловал ей руку и вскочил. Комната взорвалась аплодисментами. Гвен только что добавила титул «миссис» к степени «бакалавр», о чем большинство пелэмских выпускниц лишь мечтало.

— По такому случаю нужно выпить шампанского, — сказала Прин. — Идемте отсюда. Предлагаю «Ритц».

А Гвен Мэнсфилд думала, что никого не ненавидит и не будет ненавидеть так сильно, как Хелен Принс. Сказав Джеффу, что ей нужно переодеться, она пробилась через толпу доброжелателей, включая воспитательницу, которая сказала:

— Ты у меня уже десятая! Спасибо, дорогуша.

Да, только одна из этих десяти своего парня не получит, подумала Гвен. Она еще не знала, что сделает, но знала, что не допустит, чтобы Прин попала в брачную рубрику «Таймс» как миссис Эндрю Скотт. Гвен сдерживала слезы, пока не оказалась в комнате, и только там позволила себе минуту слабости, уткнувшись лицом в подушку и жалея, что не может придушить Прин.

Пропустив месячные, Крис не почти не обратила на это внимания. Ее цикл никогда не отличался регулярностью, а Сэнди всегда был осторожен и никогда не забывал предохраняться. Он удивился, узнав, что она не принимает противозачаточные, а она удивилась, что он думает, будто она их принимает. Он знал, что она девственница, и не раз говорил о ее даре ему. Таблетки. О них твердили все вокруг, но их не дают, если ты не замужем, а уж тем более в Массачусетсе. Крис никогда не принимала участия в дискуссиях о сексуальной свободе, проходивших в общей комнате на их этаже. До встречи с Сэнди она предпочитала думать о самом акте в терминах растительной жизни, а потом просто не желала подвергать его осмеянию и опошлению, с чем сталкивалась, увы, слишком часто. Мать изложила дочери основы сексуальной жизни, когда той исполнилось одиннадцать, и на этом просвещение закончилось. На последнем курсе колледжа для обрученных студенток вели краткий курс «Лекции о браке». В Пелэме студенткам, вышедшим замуж перед выпуском, разрешалось доучиться и получить степень, но оставаться в общежитии они уже не могли. «Не хотят, чтобы мы знали, что пропускаем», — сказала Рэчел на первом курсе, когда впервые услышала об этом правиле. Однако шли недели, а ничего не происходило. Крис заволновалась. Она не могла пойти в больницу и попросить провести тест на беременность, да и что это такое, представляла весьма туманно. И все же нужно было что-то делать. Заглянув в телефонный справочник, Крис созвонилась с гинекологом в Кэмбридже и записалась на прием под девичьей фамилией бабушки, Толливер. Помогло и подаренное бабушкой кольцо, которое вполне могло сойти за обручальное. Врач встретил ее доброжелательно, осведомился, впервые ли она на обследовании, и, объяснив, что собирается делать, приступил к осмотру. Присутствовавшая при этом медсестра была примерно одного с Крис возраста. Вся процедура оказалась довольно страшноватой и весьма унизительной. Медицинской науке следовало бы изобрести более совершенный способ такого рода обследования, но вероятно для этого нужен более сильный стимул, думала Крис, представляя на своем месте мужчину. Вот тогда бы соответствующая передовая методика мгновенно появилась бы на рынке.

— Все прекрасно. Я отошлю образцы в лабораторию, но вообще-то необходимости в этом нет. Могу сказать, миссис Толливер, что вашу семью ждет прибавление примерно через семь с половиной месяцев. Одевайтесь и давайте пройдем в мой офис. Я расскажу вам о пренатальной гигиене, а потом вам будет нужно определить с моей секретаршей дату следующего визита. Поздравляю.

Крис стоило немалых трудов сдержаться и не завопить от радости. Сэнди будет идеальным отцом, таким добрым, внимательным, заботливым. Апрель. Значит, ребенок появится на свет где-то в декабре. Как хорошо, если бы это случилось до Рождества! Перед прошлым Рождеством они купили елку на Портер-сквер, принесли ее в квартиру Сэнди и украсили гирляндами из попкорна и клюквы и шестью стеклянными шариками, которые Крис наполнила подкрашенной водой. Они зажгли настоящие свечи, не забыв о мерах противопожарной безопасности, и Крис подумала, что лучшего праздника у нее еще не было. После Рождества она купила орехового масла и птичьего корма и приготовила угощенье для птиц, как делала всегда на ферме. Они отнесли елку в лес, установили среди деревьев, а потом занимались любовью на одеяле, которое расстелили прямо на снегу. Удивительно, но она нисколько не замерзла. Скорее, наоборот. Чувствуя, как его тело растворяется в ней, Крис как будто наполнялась жидким огнем.

Повсюду, куда ни посмотри, были дети — в прогулочных колясках, на коленях у матерей в автобусе. Чудесные дети, но все же не такие чудесные, как тот ребенок, что жил в ней. Она думала о нем и дивилась. В ней росло крохотное семя жизни. Как прекрасно устроено все в природе. Крис вдруг поняла, что знает о беременности уже довольно давно. Она прекрасно себя чувствовала, у нее блестели глаза, и светилась кожа. С губ сорвался смех, и Крис прикрыла рот ладошкой — чего доброго пассажиры в автобусе сочтут ее сумасшедшей. Она поинтересовалась у доктора, когда ждать утренней тошноты и рвоты, и он ответил, что у всех бывает по-разному: «Может быть, вам повезет, и симптомы вообще не проявятся». Проявятся или не проявятся, ей уже повезло. И Сэнди уже дома. Она позвонила на всякий случай, зная, что он мог задержаться после занятий в кампусе. Услышав, что Крис в городе, Сэнди обрадовался, но попросил дать ему полчаса. «В квартире беспорядок, милая». Она сказала, что ничего не имеет против грязных тарелок в раковине, но все же порадовалась — приятно, когда мужчина заботится о чистоте в квартире. Может, он еще и подгузники будут менять. «У меня хорошие новости, — сказала Крис. — Спешу порадовать».

Он распахнул дверь.

— Получила зачет по поэзии! — Понуждаемая Сэнди, который считал математику поэзией и наоборот, Крис записалась на курс современной британской и американской поэзии.

— Да, сдала на «отлично», но новости у меня другие.

— Ты выглядишь, как тот кот, что скушал канарейку. Проходи и рассказывай.

У окна в спальне стояло огромное пухлое кресло, успевшее за год приспособиться к форме их тел, и Крис устроилась у Сэнди на коленях, обняв его за шею.

— Пахнет вкусно. — Она принюхалась. Странный запах, как будто что-то жгли. — Что-то новенькое?

— Ты же пришла сюда не для того, чтобы разговаривать о пачули. Не томи. Что случилось?

Крис погладила его по щеке.

— Ты скоро станешь отцом. У нас будет ребенок!

Сэнди отвел ее руку.

— Ты беременна? — Он поднялся, и она оказалась на полу.

— Да. Я подумала, что ты…

— Я что? Приду в восторг оттого, что придется заботиться о ребенке? Обрадуюсь, что попал в… Минутку. Мы же всегда предохранялись. Это не мой ребенок.

Невероятно! Кто этот человек, который разговаривает с ней так… так… Нет, это не Сэнди. Сэнди куда-то вышел, но сейчас вернется. Это из-за шока. Тот, кто занял его место уйдет, Сэнди возвратится, и все будет в порядке.

— Врач сказал, что они иногда протекают. Либо ты невероятно силен, либо я необычайно фертильна. — Ей это понравилось. Фертильна. Плодовита, как земля на ферме, удобренная мульчей. Как чернозем, дававший жизнь всему, что она сеяла.

— Извини. Мне следовало тебя подготовить. Из тебя выйдет замечательный отец. — Она положила ладонь на живот. — Этому малышу повезло.

Сэнди вышел из комнаты, и Крис услышала, как закрылась дверь в кухню. Пойти за ним? Она поднялась и прошла через комнату, служившую ему кабинетом, к кухне. Он разговаривал по телефону, но слов было не разобрать.

Все будет в порядке. Все должно быть в порядке. Она вдруг ощутила одиночество — и страх.

Сэнди вышел, и Крис отступила в спальню.

— Милая. — Он протянул руку. — Ты была права. Это все шок. Поговорим об этом завтра. Ты сможешь прийти после уроков? Мне нужно скоро уйти.

По четвергам и вторникам Сэнди занимался с детьми в центре социальной помощи в Роксбери.

Она ощутила — буквально, — как жизнь возвращается в ее тело. Сэнди вернулся. Ее возлюбленный. Завтра они поговорят. По пятницам она заканчивала в час дня.

— Ты за мной заедешь? — У Сэнди была новенькая «Эм-джи». Она обожала его машину. Большая им понадобится позже. Дети не занимают много места.

Он притянул ее к себе и крепко обнял.

— Я бы с удовольствием, но она в мастерской.

Крис подумала, что вроде бы видела машину на стоянке, но, наверно, это была чужая.

— Хорошо. Доберусь на автобусе. Буду к двум или в крайнем случае к половине третьего. — Она прижалась к нему, наслаждаясь близостью. Они двое — нет, уже трое! — всегда будут рядом, словно высеченные из камня.

— Мне пора.

— Конечно. — Крис подставила губы для поцелуя.

— Впрочем, немного времени еще есть. — Он подхватил ее на руки и понес к кровати.

Время бежит слишком быстро, думала Бобби Долан, возвращаясь в общежитие из библиотеки. Почему библиотека закрывается в десять? Нормально позаниматься можно только там, а у нее завтра экзамен. Пару раз она попыталась остаться на ночь — заходила в дамскую комнату, закрывалась в кабинке и становилась на унитаз, — но сторожа знали все фокусы, и ее всегда изгоняли.

А вот задерживаться в Пелэме не было ни малейшего желания. Да что там задерживаться — она считала дни до выпускного. Прин, снова взялась за свое, а ведь Бобби уже надеялась, что о ней забыли. Не проходило дня, чтобы под дверью или в почтовом ящике не появлялась очередная вырезка. До финальной черты оставалось меньше месяца. Родители еще на первом году заказали места в отеле «Пелэм Инн» — для всей семьи, включая полный комплект дедушек и бабушек. Привалят смотреть, как Бобби получает диплом. Первая выпускница в семье, хотя, конечно, об этом они никому не скажут. Оденутся, разумеется, как надо, как одеваются в загородный клуб, да только от людей ничего не скроешь. Медные пуговицы на отцовском блейзере будут чересчур начищенные, а мамин наряд из «Пек&Пек» слишком безукоризненным — все подобрано и подогнано идеально. А вот миссис Принс появилась прошлой осенью в шляпке, которую вполне могла носить ее мать, но зато эта шляпка восхитительно сочеталась со стильным костюмом от известного модельера. Люди по-настоящему богатые, поняла Бобби, делают акцент не на демонстрацию богатства, а на комфорт. Чему еще научил Пелэм? Ее профильным курсом был английский; она выбрала его, потому что он представлялся самым легким, хотя теперь, когда учеба подходила к концу, уже жалела, что не набралась смелости и не выбрала политологию. В начале четвертого курса Бобби заикнулась о таком варианте в разговоре с матерью, и та была шокирована. «Женщинам полагается заниматься другим, и не говори, что ты хочешь присоединиться к этим радикалам!»

Бобби не сказала и не хотела, но план у нее был. Один знакомый из МТИ — она встречалась с парнями из МТИ без проблем, ушлые и не жмоты — собирался отправиться в Калифорнию на поиски работы. Он предложил подвезти и жилье на первое время, во всю расхваливая погоду и как легко там найти работу. Может быть, если бы она разбиралась, например, в электротехнике, но сама идея все равно выглядела привлекательно. Во-первых, никакой зимы, во-вторых, очень, очень далеко от Восточного побережья. Бобби собиралась сказать родителям, что рассчитывает продолжить учебу в Стэнфорде и надеется на стипендию. Вот только если упомянуть про стипендию сейчас, мать обязательно проболтается кому-нибудь на выпускной церемонии, и кто-нибудь, возможно, Прин, ее поправит. Вот почему Бобби решила подождать до последней минуты, но, странное дело, никто ни о чем не спрашивал. Наверно, родителям было достаточно и того, что их дочь заканчивает Пелэм. Может быть, они рассчитывали, что она сразу же выйдет замуж. Может быть, такой план был у них самого начала, и тогда понятно, почему они совсем не интересовались ее планами.

Бобби устало втащилась по лестнице на свой этаж. Она легко набирала вес, так что приходилось быть внимательной, и ходьба по лестнице была частью режима наряду с подсчетом калорий. Бобби кивнула сидевшим в общей комнате и побрела по коридору в свою. Несмотря на поздний час, за одной из дверей звучала музыка. «Роллинги»… Что ж, может быть, удовлетворение ждет ее в Калифорнии.

Вчерашний день был ясный и солнечный, сегодня шел дождь, но Крис не было никакого дела до дождя. Если бы ее попросили выбрать любимое время года, она назвала бы весну. Весну, с ее обещанием возрождения. А эта весна останется с ней навсегда. На уроке читали Т. С. Элиота, и Крис, как ни старалась, не могла согласиться с тем, что «апрель — суровый месяц».

Автобус из-за непогоды шел медленно, и когда она подошла к дому, часы уже показывали половину третьего. Замок на входной двери был сломан. Не забыть сказать Сэнди, чтобы заставил хозяина починить его до рождения малыша. Первое время жить, наверное, придется здесь, и ненадежная дверь — лишнее беспокойство. Наверху, у квартиры Сэнди, Крис увидела знакомую фигуру. Но не Сэнди. Прин! Мало того, Прин еще и открывала его дверь. Откуда у нее ключ? Ключ на брелоке, который подарил ей Эндрю, с выгравированными на золотой головке ее инициалами. «Сделано по заказу», — сообщала всем Прин. Сейчас на ней была желтая замшевая курточка, подчеркивавшая роскошный цвет волос, а в руке небольшой кейс. Услышав шаги, она посмотрела через плечо вниз.

— Ну, ты и идиотка! Ладно, поднимайся, не стой.

Крис машинально переступила порог, и Прин захлопнула дверь.

— И как я не догадалась. Ты же весь год бродила как лунатик, а в последнее время и вообще… копия Моны Лизы.

Крис никак не удавалось подобрать нужные слова.

— Где Сэнди? — спросила она наконец. — И почему у тебя ключ от его квартиры? — Последний вопрос застрял в горле, как непережеванный кусок.

— Здесь его нет. — Прин пересекла маленькую прихожую и упала в кресло у окна. Она явно чувствовала себя как дома, а когда закурила, Крис впервые затошнило.

— Ты разве не слышала, что о нем говорят? В кампусе у него кличка, «Лафлер-дефлер». В Пелэме он попортил больше девочек, чем весь старший курс Гарварда. Можешь еще и Йель сюда добавить. Дополнительные занятия, да? — Она рассмеялась. — Он и меня пытался подцепить на первом курсе, да я на крючок с консультациями не попалась, и на него это произвело сильное впечатление. В общем, мы остались друзьями, а друзья должны помогать, верно? Я иногда пользовалась его квартирой. Месторасположение удобное, а если кто проверит — что маловероятно, — то он мой дядя по материнской линии и только что отправился на концерт или за покупками с моей тетей. Вчера позвонил и попросил о тебе позаботиться.

Крис перестала слушать после слова «попортил». С ней у него было все не так. У них было не так. У нее с ним — любовь.

— Он хочет на мне жениться. Он меня любит.

— Вот как? И уже предложение сделал? — Прин ткнула ей в лицо обручальное кольцо. Острое и опасное.

Крис не ответила. Тело ее вдруг онемело и налилось тяжестью. Хотелось лечь и спать — долго-долго. Но мысли, словно бьющие бампером машины, таранили мозг. Эти вторники и четверги — с кем занимается Сэнди? И тот запах вчера? Что он маскировал? И, да, это ведь его машина стояла на площадке перед домом.

Прин потушила сигарету, оставила ее в пепельнице, которую Крис никогда раньше не видела, и поднялась.

— Нам пора, а то опоздаем на самолет.

— На самолет?

— Вот именно, — раздраженно бросила Прин. — Послушай. — Ее тон немного смягчился. — Еще ведь рано, да? Ладно, не важно. Они там сами во всем разберутся. Но нам нужно идти. Я сказала миссис Арчер, что мои родители берут нас на благотворительный вечер, и что за нашим столиком будет Джеки О. Знала, что сработает. У миссис А. пунктик насчет знаменитостей. Я сказала, что мы только что узнали, и что ты поехала в город за платьем, но в спешке забыла ее предупредить. Проглотила без возражений. Когда вернемся, объясню, что полиция получила предупреждение о заложенной бомбе, и секретная служба, конечно, не разрешила Джеки присутствовать.

Та часть Крис, что слушала Прин, подивилась изобретательности однокурсницы.

— Идем. Я уже сто лет как вызвала такси, так что машина наверное ждет.

Прин повезет ее домой, в Нью-Йорк. Это Крис поняла. Но зачем? Утешить? Ободрить?

В самолете, прежде чем развернуть последний номер «Воуг», Прин сказала:

— Он тебе тоже трепался насчет Юга, да? Какие у него родители и все такое? Не знаю, может, Сэнди и впрямь из Биг-Изи, но только не из того, что на Миссисипи, а какого-нибудь другого, на Гудзоне или в Хобокене.

Крис закрыла глаза и, сложив руки на животе, приказала себе уснуть.

В Ла-Гуардиа Прин затолкала Крис в еще одно такси. Был час пик, и поездка в город превратилась в бесконечное путешествие. Прин злилась. Крис пребывала в состоянии оцепенения, полусна, и время для нее будто остановилось.

— Опоздаем!

— Куда опоздаем?

— Не беспокойся. Не успеешь и глазом моргнуть, как все будет сделано, проблема исчезнет, и ты сможешь вернуться к своим цветочным горшкам.

Крис плохо знала Нью-Йорк. Бывая здесь с семьей, она посещала музеи, выставки, бродвейские шоу и кое-какие, тщательно отобранные, достопримечательности. Глядя из окна, она не находила ничего, что пусть даже отдаленно напоминало бы Эмпайр-стейт-билдинг или «Бонуит Теллер». Район, в котором они оказались, не имел ни малейшего сходства с Восточной Семьдесят первой улицей, где у подруги ее матери был свой дом и где они всегда останавливались во время визитов. Наконец Прин остановила такси и, когда они вышли, сказала водителю:

— Счетчик не выключайте и ждите здесь. Мы скоро будем. Обещаю, не пожалеете.

Они здесь жить не могут, подумала Крис. Семья Принс очень богатая, и если миссис Арчер купилась на сказку о Джеки, то только потому, что они и впрямь вращаются в тех же кругах, что и бывшая первая леди. И почему Прин попросила таксиста подождать?

Прин нажала кнопку у двери, и им открыли. Крис едва не вывернуло наизнанку — в вестибюле стоял запах мочи и чего-то похуже. Ей вдруг стало страшно, и она схватила Прин за руку.

— Где мы? Что происходит?

— Не беспокойся. Я с тобой. И я прослежу, чтобы все было в порядке. Хотя могла бы отправить тебя одну. А теперь идем. Подняться нужно всего на один пролет.

На следующей площадке Прин толкнула какую-то дверь. Дверь была стеклянная, но не прозрачная. Никакой таблички Крис не увидела. Помещение за дверью походило на комнату ожидания в медицинском учреждении, но обставлено было так, словно мебель собирали на помойках — ни одного одинакового стула, а сидения на некоторых порезаны. Сидевшая за столом женщина лет тридцати курила и читала газету. Прин подошла к ней, крепко держа Крис за руку.

— Она следущая, а я с ней. За компанию. — Она протянула плотный конверт.

— Возьмите номерок и ждите. — Женщина за столом лишь на мгновение оторвалась от газеты.

Крис старалась не смотреть на тех, кто был в комнате, но все же заметила, что все они женщины, человек десять. Некоторые молодые, две совсем юные, другие постарше. Одна примерно такого же возраста, как ее мать.

— Нет, сейчас, — сказала Прин. Говорила она уверенно, как человек, всегда добивающийся своего. На газету легла пятидесятидолларовая купюра. Женщина подняла голову.

— Хорошо. Сюда. — Она показала на одну из двух дверей у себя за спиной.

Прин потащила Крис за собой. Ноги не слушались. В голове билась только одна мысль: я не должна туда входить. Не должна! Дверь закрылась за ними, и откуда-то издалека донесся голос Прин.

— Вам придется ее отключить.

Крис напряглась, ожидая удара, но какой-то мужчина грубовато поднял ее и без лишних церемоний положил на медицинский стол. На нем был белый халат, как у врача, но только грязный, с красными пятнами. Крис попыталась встать, но Прин и кто-то еще удержали ее.

— Это же тебе самой нужно, — сказала Прин. — Расслабься.

Перед ней появилась эфирная маска и что-то еще, страшное. Последним, что она помнила, был чей-то крик:

— Не убивайте моего ребенка!

Кричала она сама.

Хелен Принс с нетерпением ожидала выпускного и всего того, что будет потом. Она получит диплом с отличием — было бы и лучше, если бы не споткнулась на устной защите, к удивлению куратора, весьма довольного ее письменной работой. Друг семьи уже договорился, что ее примут на лето в одну из престижных галерей Парижа, а по возвращении ее ожидает тепленькое местечко в городе. Предлагали и контракты в модельном бизнесе, причем, как в Бостоне, так и в Нью-Йорке, но она еще не решила, стоит ли ступать на эту дорожку. Ее фотографии уже появлялись в «Таун энд кантри»; звали и потом, но хочется ли ей быть моделью со всеми вытекающими из этого последствиями? Модель — это ведь всего лишь манекен. Всего лишь еще одно лицо и фигура. Пожалуй, нет, у нее другие планы, куда масштабнее. Эндрю переводится из гарвардской школы права в Колумбийский университет. Она подождет до осени и разорвет помолвку. Он уже давно начал ей надоедать, но поднимать шум сейчас не хотелось. Родители обожают Эндрю, но в тех кругах, куда она метит, он будет только обузой, тем самым камнем на шее.

А вот с Пелэмом она не ошиблась. Жалеть не о чем. Но оставались еще кое-какие дела. Прин перечислила их про себя, загибая длинные, белые, как и все ее тело, пальцы. Она старалась не попадать под солнце, прекрасно сознавая, какой эффект производит бледная кожа в сочетании с темными волосами и фиалковыми глазами. Бедняжка Элейн. Никто не верит, что они близняшки. Безымянный палец — Мэгги. Средний палец — Бобби. Об остальных за годы учебы она уже позаботилась. С них хватит… пока.

В последнем подсунутом под дверь комнаты Бобби письме сообщалось, что оригинал ее признания в воровстве ляжет на стол президента колледжа уже завтра. Прин видела родителей Бобби, таких же жалких, как и их дочь. Подкатили к общежитию на новеньком, сверкающем «Роллс-ройсе». Жалкие и вульгарные. Эти вполне заслужили то, что она сделает с их дорогой дочерью.

Мэгги тоже ожидало письмо. С фотографиями. Крошка Мэгги быстро перешла от невинных таблеток к вещам посерьезнее, и Прин все тщательно задокументировала. Миссис Хоуорд появилась в общежитии вслед за Доланами. Подошла к столу дежурной и попросила вызвать ее дочь, Маргарет Хоуорд. Потом отправилась к воспитательнице — покачиваясь на высоченных каблуках, в жутко-ярком облегающем платье для коктейля. Все, абсолютно все не так. Несчастная. Наверняка мечтает услышать речь президента студенческого совета, Маргарет Хоуорд, на выпускной церемонии. Только не бывать этому. В последнее время Прин с трудом скрывала неприязнь и физическое отвращение к Мэгги — здоровенной, толстой, неуклюжей, постоянно чего-то ожидающей. Что ж, она свое дело сделала. Как и другие.

Слава Богу, что у ее матери такой изысканный вкус. Для обеих дочерей миссис Принс купила одинаковые шелковые платья цвета слоновой кости. Она никогда не наряжала их как близнецов; что шло одной, то не шло другой, а шло все неизменно одной. Но для выпускной церемонии, сказала миссис Принс, они оденутся одинаково, хотя даже стиль, слегка напоминающий греческий — закрытый лиф с короткой прямой юбкой — был создан будто специально для Прин. Впрочем, на Элейн платье тоже смотрелось неплохо.

День, ночь, еще один день и еще одна ночь, а потом все кончится.

Поводок запутался в ветках рододендронов, разросшихся в низине возле библиотеки. Феб только что с неохотой попрощалась с библиотекарями, не раз и с охотой помогавшими ей на протяжении четырех лет учебы, и простилась со своей любимой кабинке, в подвале, около труб парового отопления. Брать ее никто не хотел, и только по этой причине Феб оставалась ей верна.

— Не волнуйся, мальчик, — шептала она, освобождая вертящегося пса. — Хорошая собачка. Красивая собачка. — Пес отблагодарил ее, облизав слюнявым языком запястье, и, почувствовав волю, запрыгал с веселым лаем, счастливо вертя хвостом. Чувства эти были обращены к его хозяину, высокому, седоволосому мужчине, спешившему на выручку попавшему в плен любимцу.

— Вот ты где, Коннор! — облегченно выдохнул он и лишь затем повернулся к Феб, чтобы взять у нее поводок.

— Не знаю, как и благодарить. Для старика — я имею в виду нас обоих — он проявляет порой удивительную прыть. Я профессор Шоу, а вы должно быть заканчиваете или закончили совсем недавно. Не думаю, что видел вас у себя на занятиях. Я преподаю химию.

Он протянул руку, и Феб ответила. Пес сделал то же самое. Жест был явно отрепетирован, и Феб рассмеялась, но тут же остановилась.

— Профессор Шоу? Вы преподаете химию? Нет, я у вас не училась и… боюсь, мне нужно идти…

— Не вправе задерживать. Я лишь хотел вас поблагодарить. Мы с Коннором давно вместе.

Должно быть у него было две собаки, подумала Феб, отчаянно пытаясь сообразить, как бы улизнуть, не обидев старика, и не решаясь представиться.

— Что-то не так?

Разумеется, ее лицо — открытая книга. Она перевела дыхание. Так и должно было случиться. Какое-то просто космическое совпадение. Она спасает пса профессора перед самым выпускным. Ничего не поделаешь, придется признаться в том, что это она виновна в смерти его другой собаки. Но как?

— Вы с Коннором наверно скучаете по своему другому песику.

— Какому другому песику? Моя сестра, добрая душа, решила, что мне после смерти жены требуется компания, и подарила Коннора, тогда еще совсем крошечного. С тех пор мы вместе, и я каждый день возношу за нее молитвы.

— А как же тот случай? Разве вашу собаку в прошлом году не сбила машина?

— Было такое. Но машина его только зацепила, так что Коннор совсем не пострадал, ни царапинки не получил. Я сам виноват, не нужно было выводить его на прогулку в такой дождь. А потом еще стали переходить улицу и не посмотрели по сторонам… — Он с любопытством посмотрел на нее. — Все в порядке?

— Да, все в порядке, — твердо ответила Феб. — Кстати, я Феб Хэмилтон и я действительно заканчиваю последний курс. — Она наклонилась и почесала Коннора за ушами. — Увидимся на выпускном, сэр.

Они повернули к озеру. Феб проводила их долгим взглядом и мысленно бросила Коннору прутик. Когда-нибудь у нее будет такой же. Нет, лучше два.

Чувство облегчения было таким сильным, что она даже не подумала о Прин. О том, что сделала Прин. И только теперь осознала всю тяжесть содеянного ею. Какое зло. Зло в его чистом виде. С ясностью, какую приносит иногда с собой правда, Феб вдруг поняла, что Люси, Гвен, Крис и Бобби тоже были жертвами. Те слухи, те разговоры, догадки — все правда. А Рэчел! Макс! Ноги стали ватными, колени задрожали, и она почти свалилась на траву. Макс любил Прин всем сердцем. Как же она могла поверить ей? А ведь это Прин не только разбила сердце своему любовнику, но и убила его. Прин не заслуживает того, чтобы жить.

Луны не было. Не было и звезд, но мерцающие огоньки окружающих колледж городков и далекого, за горизонтом, Бостона казались ожерельем на черном бархате, рубинами, изумрудами и брильянтами, полукольцом охватившими башню. Воздух майской ночи был прохладен. Прин надела выпускное платье и сказала, что хочет подняться на башню в последний раз. Она как будто прощалась — не только с Пелэмом, но и с юностью. Выпускная церемония — это ритуал посвящения во взрослость. Она погладила идеально подобранные жемчужины ожерелья — отец подарил дочерям одинаковые, но ее камни были немного розовее, чем у Элейн, и четче выделялись на молочно-белой коже. Прин закурила косячок, который принесла с собой, глубоко затянулась, задержала дыхание, пока не вспыхнули легкие, и лишь потом выпустила дым. Она сбросила туфли и босиком прошла к невысокому парапету. Между декоративными готическими шпилями можно и постоять, и посидеть. Прин ступила на кирпичный выступ и, крепко держась левой рукой за шпиль, поднесла к губам сигарету. А потом полетела. Полетела в теплую мягкую ночь, становясь частью ее.

Полетела — и упала.

 

Глава 10

— Гвен Мэнсфилд убита, — сказала Фейт. На мгновение в комнате стало тихо. Но только на мгновение. Потом раздались крики, но кто кричал, определить было невозможно, пока над остальными не возвысился голос Рэчел.

— Такой у тебя план, да? — воскликнула она, перекрывая стоны и всхлипы. — Заманить нас сюда, удержать здесь — так или иначе — и убить по одной. Ты даже своего работника отослала в первый же день. В тот день, когда собрала нас вместе, чтобы убедить, будто это всего лишь встреча старых подруг, счастливое воссоединение, а не кровавая бойня. Мне наплевать, если ты думаешь, что кто-то из нас убил твою сестру. Это Прин, твоя сестра, была убийцей. И ты тоже убийца!

Элейн попыталась ответить, но Рэчел перебила ее.

— Молчи! — Она понизила голос, но инициативу уступать не собиралась. — Просто молчи! В твоем доме нам всем угрожает опасность. Везде, в каждой комнате. Уверена, у тебя есть ключи. Именно так ты убила Гвен. И бедняжку Бобби… она наверно подумала, что тебе нужен массаж. Никто из нас не может чувствовать себя в безопасности. — Она шагнула к Элейн со сжатыми кулаками и даже подняла руку, но вдруг резко повернулась и побежала к двери в кухню. Фейт отступила в сторону. Прежде чем дверь закрылась, она увидела, что Рэчел мчится вверх по лестнице на второй этаж.

Потрясенные, все молчали, но тишина продержалась недолго. Крис обвела комнату затравленным взглядом попавшего в западню зверя и, не говоря ни слова, метнулась на веранду и скатилась по ступенькам.

— Подожди! Остановись! Ты же заблудишься! — крикнула ей вслед Элейн и, покачав головой, повернулась к остальным. — Спятила. Рэчел просто спятила. Пожалуйста, поверьте мне. Я не имею к этим смертям никакого отношения. — Она сложила руки в умоляющем жесте.

— Но кто-то же их убил. И я бы не стала исключать тебя. — Голос Люси дрогнул вначале, но быстро окреп. — Сейчас нам нужно решить, как быть дальше: последовать примеру Рэчел и Крис или остаться вместе, чтобы присматривать друг за дружкой.

— Остаться вместе, — решительно сказала Мэгги. — Я за то, чтобы мы остались здесь и не выходили, пока не сможем убраться с этого проклятого острова. — Два последних слова она произнесла голосом трагической актрисы. — Если кому-то потребуется сходить в свою комнату — за одеждой, книгой, рукоделием, — пусть идет в сопровождении миссис Фэйрчайлд. Да, будем ждать помощи здесь. В конце концов туман не может держаться вечность. А утром поднимем флаг.

— Утром? А что будет вечером? Когда мы уснем? — Феб поежилась.

Ответ у Мэгги уже был наготове.

— Будем дежурить. По двое. Миссис Фэйрчайлд, которую никто из нас вроде бы не подозревает, подежурит одна.

Фейт так и тянуло спросить, почему это она не может быть, например, необычайно ловким серийным убийцей, но здравомыслие удержало ее от вопроса. Какой-никакой план, а именно план был им нужен сейчас прежде всего.

— Я пойду первая, — сказала Феб. — Мне в ванную.

Поскольку Элейн не пригласила воспользоваться ее отдельной лестницей, они прошли через столовую. Уже на ступеньках Феб стала задыхаться, а к тому времени, как женщины добрались до комнаты, уже теряла сознание. Фейт заставила ее опуститься на пол и огляделась. Нужен какой-то пакет. Вспомнив бумажный мешочек, в который положили купленную в киоске книгу, она метнулась в свою спальню. Вскоре дыхание восстановилось, но Фейт не стала выбрасывать пакет, а сложила его и спрятала в карман — на всякий случай, который, она не сомневалась, скоро повторится. Произошедшее не было простым приступом беспокойства — женщина дрожала от страха. В таком же состоянии находились и остальные. Пока Феб была в ванной, Фейт обдумала этот факт и попыталась сделать выводы. Либо кто-то здесь прекрасная актриса, либо убийца не из их числа. Но он должен быть, ведь на острове никто больше никого нет. Или есть?

Надо выйти и как следует все проверить, пока еще не стемнело. Туман уже не такой плотный, как утром, а ей необходимо получить ответ на вопрос, где Брент Джастис. Жив ли? Может быть, это он действует в качестве инструмента правосудия и выполняет приказы хозяйки, которая вознамерилась истребить всех, одну за другой, включая кухарку, миссис Фэйрчалд, ставшую невольной свидетельницей трагедии? Пожалуй, список жертв страха можно расширить.

После Феб она сопроводила остальных. Проходя по коридору за Элейн, Фейт заметила, что дверь спальни Рэчел приоткрыта, и заглянула в комнату. Ни ее самой, ни гитары видно не было. Похоже, музыкантша, прихватив самое ценное, вверила себя стихиям.

Чуть позже, провожая Люси, Фейт тронула дверь комнаты Крис и обнаружила, что она заперта. В отличие от Рэчел, Крис сразу вышла из дому, ничего с собой не захватив. Надо бы взять с собой теплую одежду и попытаться найти беглянку. Уговаривать ее, рассказывая о ночных вахтах, Фейт не собиралась. Ночные вахты? Интересно, откуда это? Спросить бы у Тома. Том… Мысль о нем отдалась такой острой болью, что она едва не вскрикнула. И в голове тут же зазвучали слова гимна Уоттса «О Боже, наша помощь в столетиях прошедших».

Пройдя в комнату за Люси, Фейт смотрела, как та собирает вещи — несколько журналов и книг, свитер, банный халат, — ничего смертельно опасного, даже халат без пояса. Они вместе проведут эту ночь, а утро принесет надежду и помощь. Повторяя мысленно слова гимна, Фейт чувствовала себя не так одиноко.

Никто не проголодался, никто не пожелал ничего выпить, включая Люси. Отказавшись от услуг Фейт, женщины сосредоточились на наблюдении друг за другом, и она сомневалась, что даже свободные от ночной вахты рискнут уснуть. Вслух эту мысль выразила Феб.

— А если здесь не один убийца, а два? Если действуют двое? Скорее всего, Элейн и кто-то еще. Ты же ее знаешь, Люси. Вы поддерживали связь. Ты и Элейн, сестрички-преступницы. — Она истерически рассмеялась.

— Я не виделась Элейн с 1972 года, и она знает, почему. Дежурить с ней у меня нет ни малейшего желания, но в твоих словах есть смысл. Мы напишем наши имена на листочках, положим их в корзинку, а миссис Фэйрчайлд распределит нас по парам.

Послеполуденное солнце силилось пробиться сквозь завесу тумана, и Фейт, воспользовавшись моментом, сообщила, что собирается сходить в лодочный сарай за флагом — если он, конечно, там, — чтобы поднять его на рассвете. В том, что сигнал бедствия увидят, она не сомневалась — после нескольких дней вынужденного безделья рыбаки обязательно поспешат выйти в море при первой возможности.

— Флаг действительно в сарае, — подтвердила Элейн. — Если не на полке у двери, то в ящике под ней.

Фейт вышла из комнаты, достала из чулана внизу теплую одежду — на случай, если найдет Крис, — и вышла из дома через кухню. И сразу же стало легче. Теперь она поняла, почему две женщины предпочли относительную безопасность под открытым небом. Воздух после бури был чист и прохладен. Шагая через туман, Фейт видела повсюду сломанные ветки, однако пригнутая ветром трава уже начала распрямляться. Она глубоко вдохнула, ощутив запах близкого моря — моря, сулящего спасение.

Захватив флаг, Фейт направилась по тропинке к домику Джастиса. Воды местами собралось так много, что не спасали даже высокие резиновые сапоги. Коттедж перенес разгул стихии сравнительно хорошо и практически не пострадал, если не считать нескольких сорванных со стен обшивочных досок. Внутри все было по-прежнему. Если Брент и приходил сюда, то никаких следов своего пребывания не оставил. Она уже собиралась уходить, когда заметила под кроватью что-то завернутое в одеяло. Фейт закрыла глаза и прислонилась к стене. Неужели Брент Джастис? Еще одно тело? Пересилив страх, она заставила себя подойти ближе и заглянуть под кровать. То, что там лежало, им быть не могло. Предмет — или все же тело? — был слишком мал. Прикасаться к находке Фейт не рискнула и, вооружившись стоявшей у двери щеткой, попыталась вытащить массивный сверток на середину комнаты. Для трупа он оказался чересчур легким. Облегченно вздохнув, она осторожно отвернула край одеяла. Футляр для гитары. Брент Джастис домой, может быть, и не возвращался, но Рэчел Гоулд определенно успела здесь побывать и, желая уберечь свое сокровище от сырости, завернула его в первую попавшую под руки тряпку и спрятала в более надежное, как ей представлялось, место.

Выйдя из домика, Фейт решила продолжить путь по тропинке. Возможно, Брент укрылся где-то еще, скорее всего, в том коттедже, где хозяйка острова сочиняет свои романы. Некоторое впечатление об острове сложилось у нее в первый день, и эта его часть, самая лесистая, идеально подходила для творческого уединения. Остальную территорию занимали луга, на которых когда-то гуляли овцы и которые за долгие годы успели превратиться в болота, каменистые берега и отвесные скалы. Быстро темнело, и задерживаться надолго Фейт не могла. Может быть, оставшиеся в доме женщины уже беспокоятся, не случилось ли с ней чего. Но кому нужно убивать Фейт? Она ведь не участница тех давних событий, что на десятилетия развели бывших одноклассниц. Она ничего не знает. Или?..

Какое-то животное зашуршало в кустах в стороне от тропинки. Крупное животное. Олень?

Мысль о другом, более вероятном и более опасном варианте еще не успела оформиться в голове, когда последовала атака. Фейт услышала собственный вскрик, точнее, то, что должно было стать криком, но превратилось в стон, и потеряла сознание. Очнулась она от другого звука. Нет, звуков. С ней кто-то говорил.

— Я же не знала, что это вы! Я думала, это одна из них! Извините. Мне так жаль! — Кристина Баркер склонилась над ней. — Я вас несильно ударила. Палка мокрая и — слава Богу — выскользнула из пальцев. Вы как, в порядке?

Фейт села и потерла затылок. Шишка уже есть. Но не более того. Кратковременная, на считанные секунды, потеря сознания была результатом не столько удара, сколько шока.

— Давайте отойдем с тропинки. Небезопасно оставаться там, где нас могут найти. — Судя по всему, Крис решила, что она тоже ищет убежища в лесу. Что ж, пусть остается при своем мнении, подумала Фейт, позволяя увести себя вглубь хвойного леса. Здесь было темнее, и она включила фонарик.

— У меня для вас куртка и еще кое-что. Надеюсь, к утру туман рассеется, и мы подадим сигнал бедствия. А тогда кто-нибудь придет и спасет нас.

— Тех, кто останется, — проворчала Крис и лишь потом, с некоторым опозданием, вспомнила о манерах. Даже скрываясь в мокром после ливня лесу от убийцы нельзя забывать общепринятые правила вежливости. — Спасибо за одежду. Приятно, что вы подумали обо мне.

За громадным камнем, принесенным сюда во времена последнего оледенения, которое щедро, словно торт цукатами, украсило Новую Англию булыжниками, Крис успела соорудить из сосновых веток что-то вроде навеса. Женщины, пригнувшись, нырнули под низкую крышу. Внутри было довольно-таки уютно и почти тепло. Ветки наполняли убежище чудесным ароматом. В других обстоятельствах Фейт пришла бы в восторг.

— Они все в гостиной, будут дежурить парами по очереди. Ночь впереди долгая.

— Не хочу возвращаться. — В голосе Крис прозвучало эхо детского упрямства.

— Я и не думала, что вы захотите, но мне придется. Рэчел тоже где-то здесь, но она зашла в комнату и захватила кое-что из одежды, так что не замерзнет. — О гитаре Фейт не упомянула. Она положила ее туда, где нашла. Это секрет Рэчел. Интересно, есть ли у нее другие секреты?

Некоторое время Крис задумчиво молчала.

— А зачем вам возвращаться? Вы же не думаете, что я убийца. Иначе прикончила бы вас прямо там, на тропинке. — Она достала швейцарский армейский нож. — Всегда ношу с собой. Этот специально для садоводов. Подарок друга. — Фейт кивнула — теперь понятно, как ей удалось построить шалаш.

— Нет, я не думаю, что вы убийца, и не уверена, что мне так уж нужно возвращаться. Зачем? Чтобы отнести флаг? Или потому что я обещала вернуться? — Или, добавила она от себя, потому что я должна выяснить, что происходит, и удовлетворить свое ненасытное любопытство, причиняющее столько огорчений мужу?

Крис вздохнула.

— Да, я хотела убить Прин и обрадовалась, когда узнала, что она мертва. Обрадовалась, потому что кто-то сделал это за меня. Обрадовалась тому, что ее больше нет. В версию с самоубийством я никогда не верила. Сначала думала, что произошел несчастный случай. Она любила подниматься на башню, а в тот вечер, скорее всего, была под кайфом. Но потом я стала думать, что кто-то все-таки добрался до нее. Поднялся вместе с ней и…

— Что вы имели в виду, когда сказали, что она убила вашего ребенка? — мягко спросила Фейт.

Крис свернулась калачиком и опустила голову на куртку.

— Я была тогда очень, очень наивной. Как и многие девушки в те годы. Хотя моя история стара, как мир, и нечто похожее происходит даже сейчас. Мне казалось, это настоящая любовь. Так оно и было с моей стороны. Я обожала его. Он преподавал в колледже. Сейчас его бы арестовали за сексуальное домогательство. Никакого опыта отношений с молодыми людьми, да и вообще с мужчинами, у меня не было. Лето я обычно проводила на ферме и жила в некоем придуманном мире — надежном, безопасном, — пока не умерла бабушка, а у дедушки не обнаружили болезнь Альцгеймера. В конце последнего курса я узнала, что беременна, и обрадовалась. Та самая наивность. — Она сухо рассмеялась — получилось совсем невесело. — Не хочу вдаваться в детали. Он не обрадовался и призвал свою давнюю подружку Прин, о чем я, разумеется, не догадывалась, чтобы она все уладила. Я была настолько ошарашена его реакцией, что даже не понимала, куда Прин меня везет. Думала, что мы проведем уик-энд в их городском доме, что меня будут утешать, что это любезность с ее стороны. В кампус я, конечно, вернуться не могла. Прин и впрямь отвезла меня в город, но только не в свою квартиру. Мне до сих пор снятся кошмары… эфирная маска… те руки… кольцо с рубином… Он даже перчатки не надевал.

Фейт обняла женщину за плечи.

— Ужасное испытание. Вы ведь были так молоды.

— Может быть, я и сама выбрала бы тот же путь. Или родила бы и отдала ребенка на усыновление. Но выбирать мне не дали! Все решали они! Прин. Сэнди. Никто даже не спросил, что же хочу я. Никто не поинтересовался моим мнением.

Фейт кивнула.

— Тот врач — думаю, он даже не врач — в общем, свою работу он сделал не очень хорошо. Несколько дней я не могла даже встать, а потом почувствовала себя так плохо, что пришлось обратиться к настоящему доктору. Вот тогда мне и сказали, что детей у меня уже никогда не будет. Они так на меня кричали, доктор и медсестра. Мне еще повезло, что осталась живой. Не все отделались так легко. Сегодняшние девушки даже не представляют…

С тех пор я думала только о Прин. О том, что она со мной сделала. Как я ее ненавижу. — Крис устало вздохнула. — Мы все ее ненавидели. Все до единого. Даже Элейн. Иногда я замечала, как она смотрит на сестру — с такой яростью, что даже меня это пугало. В юности — а мы еще не были взрослыми, мы были фактически подростками — все воспринимается остро, и отчаяние, реальное или мнимое, нередко толкает на отчаянные поступки.

Фейт не хотела оставлять Крис в таком состоянии, но та покачала головой.

— Не беспокойтесь, со мной ничего не случится. Здесь я в безопасности. Придете, когда пришлют помощь. Только не забудьте, не оставляйте меня на острове.

— Я бы никогда себе этого не позволила.

— Знаю. Это все моя мнительность. Из-за нее мы все немного спятили. Такой она нам сделала подарок и поэтому умерла.

Перед тем, как уходить, Фейт оставила в шалаше один из двух фонариков и пожалела, что не захватила продуктов, но Крис уверила ее, что все равно не смогла бы ничего съесть.

Фейт не стала спрашивать, почему — причина была очевидна.

Было еще светло. Вернувшись на тропинку, Фейт решила пройти немного дальше, и чутье не подвело. В какой-то сотне ярдов от шалаша она увидела симпатичный домик с вертикальной обшивкой, ассоциирующейся обычно со скандинавскими жилищами. Картину дополняла черепичная крыша. Дверь была заперта. Фейт поискала ключ. Коврика у двери не оказалось — да и в любом случае это было бы слишком очевидно, — цветочных горшков тоже. От лесной тропинки к двери вела посыпанная галькой дорожка, по обе стороны от которой лежали с интервалами большие круглые камни. На камнях хозяйка острова начертала разные слова: ВЕРЬ, МЕЧТАЙ, НАДЕЙСЯ, НЕ СДАВАЙСЯ. Довольно банально, критически рассудила Фейт. Уж писательница могла бы придумать что-то пооригинальнее. Эта мысль подтолкнула воображение, и ключ действительно нашелся под камнем с надписью «ИЩИ».

Убежище Барбары Бейли Бишоп было обставлено в том же спартанском духе, что и жилище Брента Джастиса. Дровяная печь, большой стол со стопками желтоватой писчей бумаги и коробкой из-под мармелада «Данди», наполненной аккуратно заточенными карандашами, — вот и вся мебель. Единственным свидетельством богатства и статуса был стул «аэрон». Помещение, похоже, давно не проветривалось, и Фейт решила, что сюда давно никто не заглядывал — по крайней мере с пятницы, дня их прибытия, когда здесь работала Бишоп.

Она подошла к столу и взяла в руки верхний лист, испещренный четким, аккуратным почерком писательницы. Диалог показался Фейт знакомым, похожий уже встречался в той единственной книге Бишоп, которую она начала читать, только на этот раз помещенная замужняя героиня отвергала любимого, не желая изменять брачной клятве, в восемнадцатом столетии, тогда как в книжке Фейт действие происходило в двадцатом веке.

Если комната и хранила какие-то секреты, то хранила их надежно. Никаких следов Брента или кого-то еще. Оставалось проверить последнее место, и можно возвращаться. Фейт надеялась, что за время ее отсутствия ничего особенного там не случилось. Все были так напряжены, так заведены, что вполне могли вцепиться друг дружке в горло из-за малейшего пустяка. И это был бы еще не самый худший вариант.

Заметив издалека оранжереи, Фейт повернула к ним. Крис говорила правду — теплицы пострадали сильно. Обойдя их кругом, Фейт посветила через стекло фонариком. Никого. Ни живых, ни мертвых. От оранжерей она направилась к патио за бассейном и, остановившись у задней двери, попыталась вспомнить, где видела примятую полоску травы. К сожалению, времени прошло слишком много, и если по траве кого-то или что-то тащили, буря уничтожила все следы. Фейт пересекла лужайку, одновременно надеясь на успех и страшась того, что могло ждать ее в конце, и остановилась у невысокого обрыва, радуясь, что не выключила фонарик. Один лишний шаг — и ты уже барахтаешься в холодной воде. Не там ли закончил свой путь Брент Джастис? Не сюда ли его притащили от дома? А может он скрывается в каком-нибудь шалаше вроде того, что построила Крис? Ее вдруг охватила тревога за оставшуюся в лесу женщину. Крис нужно было привести в дом. И Рэчел тоже. Если держаться вместе, им ничто не угрожает. Приближалась ночь, и перспектива провести ее в одиночестве в лесу вовсе не выглядела соблазнительной.

В гостиной включили весь свет. И не только в гостиной, но и на веранде и снаружи. Проступая в тумане, дом напоминал призрачный, словно плывущий над землей галеон. Фейт поднялась по ступенькам и, чтобы никого не напугать, предупредила:

— Это я, Фейт Фэйрчайлд!

В подтверждение слов она помахала рукой через стекло. Тем не менее ее появление спровоцировало по крайней мере одну реакцию: Феб вскочила, уронив на пол вязание, и даже шагнула к лестнице.

— Где вы были? — сердито спросила Мэгги. — Мы уже извелись в ожидании.

Фейт достала флаг из-под куртки, куда спрятала его от сырости.

— Я же говорила, что собираюсь поискать Брента Джастиса.

— Нашли? — осведомилась Мэгги.

— Нет. И никаких следов.

— Рэчел была права. Ты его отослала… вместе с единственной моторкой. А может быть, и с какими-то средствами связи. Но я не верила тебе ни минуты. — Люси встала перед Элейн, которая сидела в одном из двух стоящих по обе стороны от камина кресел. Кто-то развел огонь, но не позаботился подбросить поленьев, и пламя почти погасло.

— Что? — встрепенулась Элейн, занятая, похоже, другими мыслями. — Ты что-то сказала, Люси?

— Ох, перестань! Ты отправила своего работника с острова. В первый же день. И мы оказались в западне. Даже не пытайся отрицать.

Глядя на Элейн, Фейт подумала, что хозяйка, наверно, прихватила с собой из комнаты какие-то пилюли. Если так, то сделала она это очень ловко. Сейчас писательница как будто впала в транс.

— Я не знаю, где Брент. Миссис Фэйрчайлд, вы ведь собирались его поискать? Нашли?

— Да она же сказала, что не нашла! — взорвалась Люси. — Что с тобой?

Элейн выпрямилась.

— Со мной ничего, а вот что с тобой? — бросила она резко и, похоже, исчерпав остаток сил, откинулась на спинку кресла.

Фейт решила, что пора проявить инициативу, хотя Мэгги справлялась с привычными обязанностями совсем не плохо.

— Я сейчас переоденусь, а потом приготовлю суп и сэндвичи. Нам всем нужно подкрепиться. И кофе сварю.

— Только не оставляйте продукты без присмотра. Готовьте все сразу, — посоветовала Феб.

Фейт вскинула бровь, но тут же кивнула — предостережение не лишнее.

— Брента вы не нашли, а как насчет Крис и Рэчел? — спросила Мэгги.

Сама не зная, почему, Фейт предпочла ответить отрицательно, частично оправдавшись перед собой тем, что Рэчел она действительно не видела — только ее гитару.

Прежде чем подниматься наверх, Фейт спустилась в буфетную и проверила контейнер с мукой. Ключи лежали на месте, в пакете. Она отряхнула пакет от муки и положила его в карман, после чего задвинула контейнер под полку. Вернувшись в комнату, Фейт поспешно переоделась и, выходя, с тоской посмотрела на роскошную ванну. Ладно, вот все закончится, и залягу на час в ванну, а потом спать. Но это только в Эйлфорде. Утешив себя таким обещанием, она направилась в комнату Элейн, расположенную в другом конце коридора. Что было на том листке, который спрятала хозяйка, когда Фейт пришла к ней с известием о смерти Бобби Долан? Романы на отрывных листках не пишут. Бумага была белая, а сам листок напоминал тот, на котором хозяйка написала для нее инструкции.

Открыв и закрыв за собой дверь, Фейт прошла к письменному столу. На нем не было ничего, кроме ежедневника, карандашей и маленького блокнота. В единственном ящике стола обнаружилась писчая бумага разных сортов, адресная книга, марки, но ничего примечательного. На дальнейшие поиски времени уже не оставалось. Фейт задвинула ящик и шагнула к двери, но тут же вернулась и подняла ежедневник. Под ним лежали три листа. Два были письмами — одно агенту, с жалобой на задержку с выплатой и советом незамедлительно связаться с издателем, другое некоей Кей Лайн, с благодарностью за помощь и предоставленную информацию. Судя по тону письма, доброжелательному и даже льстивому, Элейн относилась к Кей с уважением и восхищалась ее исследованиями. Но внимание Фейт привлек третий листок. Именно его она видела в то утро, хотя и мельком. Список имен под номерами от 1 до 9. В списке значились все, включая Брента и саму Фейт. Но еще больше ее потрясло то, что имена Брента, Бобби и Гвен были перечеркнуты. Трое погибших. Три имени, три разбитые вазы. Фейт почувствовала, как по спине пробежал холодок. Нет ничего легче, как спуститься по своей, отдельной лестнице и опрокинуть цветы. Зачем? Чтобы нагнать страху на остальных, живых? И сколько им еще отведено времени? Что это? Месть? Не зная, кто убил сестру, не вознамерилась ли Элейн уничтожить всех подозреваемых? А ее странное поведение в гостиной? Это близкое к трансу состояние? Может быть, она и впрямь сумасшедшая?

Положив листы на место, Фейт выскользнула из комнаты и заперла за собой дверь. Впереди еще одна ночь. Держаться поближе друг к другу и не оставаться наедине с Элейн. Или присоединиться к Крис? Заманчивый вариант, но ее исчезновение вызовет подозрения у Элейн, и она может отправиться на их поиски. Сюжет заворачивался подстать романам Бишоп. Зная остров лучше всех, Элейн найдет их без особого труда. Нет, лучше не подавать виду и вести себя нормально, так, словно ничего не случилось. Нормально! Она едва не рассмеялась.

Но при чем тут Брент Джастис? Почему его-то «вычеркнули»? Вероятнее всего, он стал свидетелем убийства Бобби Долан. Если бы Элейн отослала его с острова, то не стала бы вносить в список. Список, напомнила себе Фейт, который хозяйка составила еще до того, как ей сообщили о смерти Бобби.

— Кто будет суп? Горячий. Я приготовила суп-пюре из моллюсков, но если кто-то предпочитает с горошком, могу сделать и его. — Фейт поставила на стеклянный столик поднос с супом, теплым хлебом и сыром.

— Меня вполне устроит и этот, — отозвалась Элейн, не делая ни малейших попыток подняться из кресла. Остальные тоже остались на месте.

— Сварю кофе, — сказала Фейт. — Торт, полагаю, никто не хочет? Пелэмский шоколадный. Я испекла его утром.

— Торт, простоявший целый день на столе? — Феб покачала головой. — Нет, спасибо.

— Перестань, — усмехнулась Мэгги. — Думаешь, кто-то из нас расхаживает по дому со шприцем и накачивает цианидом булочки? Лично я от кусочка не откажусь. — Мысленно отметив Мэгги «пятеркой» за смелость, Фейт спустилась в кухню.

Восемь вечера, а кажется уже два ночи. Фейт, хотя и не проголодалась, съела тарелку супа, немного хлеба и сыра и налила вторую чашку кофе. Феб выпила кофе и снова взялась за вязание. Как и остальные, она почти не разговаривала. Мэгги, съев супа, демонстративно взяла большой кусок торта и, попробовав, объявила его точной копией ее любимого пелэмского. Элейн не поднималась из кресла и почти не шевелилась. Фейт растопила камин и время от времени подбрасывала поленья, беря их из аккуратной стопки сбоку от камина.

Люси еще до обеда взяла с полки книгу Нэнси Митфорд «Любовь холодном климате» и полностью погрузилась в чтение. Она удовольствовалась супом и теперь потягивала кофе.

— Итак, — деловито заговорила Мэгги. — Как распределимся? И во сколько начнем? — Она принесла из комнаты пухлый портфель и, судя по серьезному выражению лица, изучала какие-то документы, вероятно, имеющие отношение к колледжу. Интересно, подумала Фейт, что будет теперь с теми пожертвованиями, на которые так рассчитывают в Пелэме.

— По-моему, еще немного рано, — заметила Люси, отрываясь от книги. — Давайте начнем в десять. Сделаем две трехчасовые смены и одну двухчасовую. Если туман рассеется, в шесть будет уже светло. Может, даже раньше. Миссис Фэйрчайлд, поскольку она в смене одна, пусть выберет любую.

Мэгги кивнула. Феб и Элейн никак не отреагировали — обе, похоже, думали о чем-то своем. Феб, скорее всего, о песике, для которого вязала жилетку. А вот Элейн…

— Феб? Элейн? Ваше мнение? — резко спросила Мэгги.

— Решайте, как хотите, я со всем согласна, — равнодушно ответила Феб.

— Я тоже, — подала вдруг голос Элейн и, поднявшись из кресла, направилась к лестнице.

— Эй, ты куда? Подожди-ка! — крикнула Люси. — Мы же договорились, что из гостиной никто не выходит.

Хозяйка обернулась.

— Мне всего нужно взять пару таблеток тайленола. Можешь сходить со мной, если хочешь. Оружия в медицинском шкафчике, если ты думаешь об этом, у меня нет.

Шприцы с цианидом, оружие в медицинском шкафчике. Ситуация настолько вышла из-под контроля, что Фейт даже не смогла найти для нее подходящей метафоры.

— У меня есть тайленол, — вмешалась она. — В кухне.

Элейн вернулась в кресло.

— Вот и хорошо, подниматься не нужно.

Фейт принесла таблетки и стакан воды из-под крана. Хочет чего-то другого, пусть попросит. Просить Элейн не стала и, проглотив, не морщась, таблетку, снова откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

— Ну вот, теперь мы знаем, кого не надо ставить на первую вахту, — пожала плечами Феб.

Элейн открыла один глаз.

— Ты так в этом уверена?

В десять часов Люси и Феб заняли позиции, наиболее, с точки зрения Мэгги, пригодные для наблюдения в разных концах гостиной. Фейт убрала со стола и помыла посуду, потом принесла свежий кофе, фрукты, крекеры, сыр и булочки и подошла к книжному шкафу. Спать не хотелось, но ею овладела жуткая усталость. Чуть раньше, готовя кофе, она вышла на крыльцо и с радостью обнаружила на ночном небе несколько ярких звездочек. Где-то далеко, но под этим же небом спали Том, Бен и Эмми. Впрочем, Том, наверно, не спал, а смотрел в небо. Она обхватила себя руками, представляя, что обнимает всех троих, и почувствовала, как сильно любит каждого. Фейт знала, сила любви проведет ее через эту ночь, как проводила уже через многие другие.

Она выбрала последнюю вахту, рассчитывая поднять флаг с первыми лучами солнца. Но до утра оставалось еще несколько часов.

— Мы не сможем уснуть при таком освещении, — проворчала Мэгги. — Давайте хотя бы выключим верхний свет.

— Не пойдет, — заупрямилась Феб. — Сделай повязку на глаза. Миссис Фэйрчайлд найдет для тебя посудное полотенце или что-нибудь еще.

— Послушай, Феб, Мэгги права, — сказала Люси. — Погасим хотя бы верхний.

Компромисса удалось достичь, и Феб лично сопроводила Люси и Мэгги к каждому выключателю. Элейн либо спала, либо успешно это имитировала. С той минуты, как Фейт дала ей тайленол, хозяйка не шевельнулась.

Комната погрузилась в полутьму, и Фейт отложила «Гордость и предубеждение». Джейн Остин всегда была ее убежищем в любую бурю — при гриппе, бессоннице, в палате ожидания.

В час ночи вахта сменилась. Мэгги разбудила Элейн и попросила Фейт дать им обеим кофе. Никому другому раздачу этого напитка не доверяли. Феб устроилась в кресле хозяйки у камина, а Люси растянулась на диване, повернутом в сторону веранды — подальше от всех остальных.

Фейт поставила будильник на половину четвертого, хотя ее смена начиналось только с четырех. Она хотела понаблюдать за дежурными, как уже присматривала до полуночи за Феб и Люси. Ни одна из женщин не покинула за это время свое место, и после двенадцати Фейт позволила себе закрыть глаза. Проснувшись из-за смены, она попыталась поскорее уснуть, зная, что впереди у нее конец ночи и утро.

В 3:30 все выглядело так же, как раньше, и только Феб слегка посапывала во сне. Камин догорал, и Фейт не знала, что делать: дать ему потухнуть или подбросить поленьев. В конце концов она склонилась к первому варианту, ведь через несколько часов их на острове уже не будет.

Вытянувшись на софе рядом с дверью в кухню, Фейт видела всю комнату. Полную тишину нарушало только дыхание Феб. Не потрескивали дрова, никто не перешептывался. Ветер за окнами стих. Буря миновала. Птицы еще не проснулись — обычно их щебетанье становилось для Фейт проклятием каждого утра. Тишина. В ней было что-то неестественное и пугающее.

— Я проснулась, — шепнула она Мэгги, села и потянулась. — Если хотите, можете ложиться.

Мэгги кивнула и, покинув кресло, перебралась на освободившуюся софу.

Фейт подошла к Элейн и сказала то же самое.

— Спасибо, но мне и здесь хорошо.

В приглушенном свете лицо хозяйки казалось вырезанным из белого нефрита. Теперь на ней была другая кофта, бледно-зеленого или, решила Фейт, цвета сельдерея.

Пройдя в другой конец комнаты, она посмотрела на диван, на котором спала Люси, и ахнула.

Люси исчезла.

— В чем дело? — Голос Мэгги прозвучал так, словно она говорила в микрофон. Все проснулись.

— Люси нет. Может, пошла в ванную?

Туалетная комната находилась поблизости, и последовавшая незамедлительно проверка показала, что там никого нет.

— Мэгги, Элейн, вы же дежурили! Неужели не видели, как она ушла? — Феб была на грани истерики, и Фейт сунула руку в карман, проверяя, на месте ли бумажный пакет, который она предусмотрительно переложила, когда переодевалась.

Элейн медленно покачала головой.

— Нет.

— И я тоже, — добавила Мэгги. — Не видела и не слышала.

Похоже, Люси все спланировала заранее. Диван, на котором она легла, был с высокой спинкой, и Люси могла, скатившись с него, проползти незаметно к передней двери. Благодаря стараниям Брента, все петли были смазаны и не скрипели. На то, чтобы выбраться из дому, беглянке хватило бы минуты. Но зачем? Что она видела? Что знала?

— Это все вы! Вы вдвоем! Вы убили ее во сне. Пока мы с Фейт спали! И что? Мы следующие? — Феб схватила халат, которым укрывалась вместо одеяла и устремилась к двери в кухню. Что-то громыхнуло. Бросившаяся за ней следом Фейт увидела только, как она выбегает в ночь через заднюю дверь. Остатки шоколадного пелэмского торта лежали на полу.

В гостиной снова включили верхний свет.

— Думаю, теперь в этом нет никакого смысла. Я иду спать. В свою комнату, — сказала Элейн и направилась к лестнице. Вскоре наверху хлопнула дверь.

— Я тоже пойду к себе, — объявила Мэгги. — А вы что собираетесь делать?

— Скоро рассветет. Я подожду здесь.

Мэгги пожала плечами.

— Как хотите, но, считаю, наверху вам будет удобнее.

Ей бы только командовать, подумала Фейт, решив не поддаваться.

— Я подумаю.

В половине пятого она вышла на веранду. Небо вдоль горизонта определенно посветлело. Море за дымкой утреннего тумана было спокойно. Фейт открыла дверь и села на ступеньку. Вот и все. Почти. Нужно поднять флаг, а потом отправиться на поиски. Сначала Крис, потом остальных. Если бы остров не лежал так далеко, то уже был бы слышен стук моторов рыбацких баркасов. Пока кто-то доберется сюда, пройдет еще несколько часов. Остается только ждать. Вещи собраны и упакованы, даже кухонные принадлежности, сумки стоят у двери.

За спиной открылась дверь. Кто-то вышел на веранду. Элейн Принс. Хозяйка казалась усталой и уже переоделась в джинсы и джемпер. С убранными назад волосами она выглядела на свои годы и, подумала Фейт, походила сейчас на себя саму, а не на сестру.

— Я надеялась, что вы сможете во всем разобраться, поэтому вас и пригласила. Слышала от друзей в Нью-Йорке, что вы сделали для Эммы Стэнстед, как выяснили, кто на самом деле убил ее отца. Мне также сказали, что на вас можно положиться, что вы не побежите в редакцию какого-нибудь таблоида.

Фейт поежилась — представить такое было невозможно.

— Я знала, какой была Прин, — продолжала Элейн. — Всегда знала. Можно, конечно, сказать, что ей быстро все надоедало, поэтому она постоянно создавала пикантные ситуации, искала приключений. Но можно сказать и по-другому, что она была безнравственной и жестокой, что относилась к людям без всякого уважения, что для нее не существовало разницы между добром и злом.

Мы и любили, и ненавидели друг друга. Но она была моей сестрой, и все эти годы я знала, что когда-нибудь узнаю правду о той ночи. Узнаю, кто ее убил. Прин никогда бы не покончила с собой.

— Почему же вы ждали так долго? — спросила Фейт, глядя на поднимающийся розово-желтой дымкой рассвет.

— Родители считали, что ее смерть была несчастным случаем. Наверно, убедили себя в этом. Пока они были живы, я ничего не могла сделать. Отец умер через год после Прин. Он боготворил ее. Прин — это не от фамилии, а от «Принцессы». Так он ее называл. Умер от обширного инфаркта. Разбитое сердце. Мать жила одна, по большей части во Франции. Думаю, она гордилась мной, но никогда не считала мои книги «настоящими». Ее не стало в прошлом году, и я получила свободу. У меня осталась одна цель: найти убийцу сестры.

— И вы действительно думаете, что каждая из приглашенных женщин может быть виновна в этом преступлении? — недоверчиво спросила Фейт.

— Насколько мне известно, вы повидали немало всякого. Неужели не убедились, что при определенных обстоятельствах на убийство способны все? Что касается этих женщин, то моя сестра могла довести до края каждую из них.

Фейт вспомнились слова Крис о том, что юность все воспринимает остро, и отчаяние, реальное или мнимое, нередко толкает на отчаянные поступки. Даже на убийство.

— Я знаю, что случилось с братом Рэчел и что произошло с Крис на последнем курсе.

— Да, аборт. Видите ли, сестра рассказывала мне обо всем. Как будто устраивала проверку. Буду ли я любить ее, несмотря на ни что. Она была очень красива — вы, наверно, слышали, — но требовала все новых и новых подтверждений этого. Признания своей исключительности. Прин использовала красоту как награду и как оружие. Как-то летом она закрутила бурный роман с отцом Люси и устроила так, чтобы Люси узнала. У Гвен она увела жениха. Да, кому-то это может показаться мелочью, но Гвен была без ума от парня, а в том возрасте некоторые вещи кажутся куда более важными, чем в более зрелые годы.

— А Бобби Долан?

— Бобби была воровкой. Точнее, у нее была с этим проблема. В наши дни ее отвели бы к психиатру. На первом курсе из комнат в общежитии стали пропадать вещи. Прин поймала ее и вынудила написать признание.

— Шантаж?

Элейн кивнула.

— Она не требовала чего-то особенного, ей просто нравилось смотреть, как Бобби нервничает, дергается. Прин не терпела тех, кого называла «рванью», а Бобби была из этой категории. И, наконец, Феб. Однажды они обе попали в дорожное происшествие. За рулем сидела Феб. И она не остановилась. Прин заставила ее остановиться и вернулась, чтобы узнать, что случилось. Потом рассказала Феб, что они задавили собаку одного профессора. Никого они, конечно, не задавили, но Феб поверила. За свое молчание Прин купила дипломную работу.

У Фейт кружилась голова. Хелен Принс была чудовищем. Воплощением зла.

— Остается Мэгги.

— Да, наш президент. Таблетки. Прин посадила ее на стимулянты и депрессанты. Большими способностями в учебе Мэгги не отличалась, но заправляла всем в кампусе, и без поддержки ей было не обойтись.

— И все вскрылось на выпускном?

— Не знаю, что именно планировала Прин, но думаю, собиралась передать разоблачительные материалы в администрацию колледжа, а потом сидеть и смотреть, как ее подруги валятся, словно кегли.

— Вы ведь уже вычислили, кто убил вашу сестру, не так ли?

— Да. И вы, полагаю, тоже.

— Я должна была понять раньше. Три человека остались бы в живых.

— Но вы же не знали, зачем я вас пригласила.

— Нет. — Элейн тяжело вздохнула. — Их смерть на моей совести. Особенно жаль Брента. Мне действительно следовало его отослать. Скорее всего, он видел, как она убила Бобби, или пришел сразу после этого.

— Наверно так и было. На полу остались комочки земли из сада. Может быть, Брент надеялся, что ее еще можно спасти, и получил удар сзади. Примерно так же, как и Бобби.

— И Гвен. Она догадалась раньше нас и поэтому погибла.

— Надеюсь, вы понимаете, миссис Фэйрчалд, что Элейн безумна. — Голос Мэгги прозвучал настолько неожиданно, что Фейт вздрогнула. За разговором с Элейн она не слышала, как Мэгги вышла на веранду и остановилась на верхней ступеньке.

— Все, что вы слышали, сказки. Страшные сказки. В нашей группе смерти Прин желал только один человек, Элейн. Я не психолог, но достаточно долго общаюсь с молодыми женщинами, чтобы разбираться в их мотивах и распознавать определенный стиль поведения.

Похоже на лекцию, подумала Фейт.

— Элейн возненавидела сестру с того самого дня, когда поняла, что отец отдает предпочтение Прин. Всю жизнь она была в тени сестры и оставалась там, выжидая удобный момент. Думаете, наша знаменитая писательница занимала бы свое нынешнее положение, если бы Прин была жива? Нет, на первом месте стояла бы та, другая. А теперь почему бы вам не собрать остальных, пока я подниму флаг.

Фейт посмотрела на Элейн, и они обе поднялись и спустились вниз.

— Нет, — сказала Фейт. — Это вы, а не Элейн. Вы опрокинули те вазы с цветами. Это вам пришлось убивать. Из всех, кто сюда приехал, только вы теряли все — власть, положение, престиж и Пелэм. И только один человек мог все потерять тогда. Тоже вы.

Маргарет Хоуорд вспыхнула.

— О чем вы говорите? О каких вазах? Они здесь повсюду. Весь дом заставлен цветами. Вы что, рехнулись? Понимаете, с кем разговариваете? Я подам на вас в суд. Мой муж занимает важный пост в Вашингтоне. Как вы смеете…

— Она права, Мэгги, — тихо сказала Элейн. — Что Прин готовила для тебя? Должно быть, у нее были какие-то доказательства твоей пагубной привычки. Она собиралась представить их администрации? Сорвать твое выступление на выпускной церемонии? Не дать тебе получить диплом? После такого скандала ты бы никогда не стала президентом колледжа, а мы все знаем, что ты только об этом и мечтала. Бедняжка Бобби… и Брент Джастис… Ты ведь видела его впервые в жизни! А Гвен!

— Прекрати! Замолчи! — взвизгнула Мэгги. Она отступила на шаг, открыла портфель и вытащила пистолет.

Солнце уже взошло, обещая чудесный летний день. Буря омыла остров, и даже воздух казался кристально чистым.

— Ты же этого не хочешь, Мэгги, — сказала Элейн. — Пистолет достал Чарльз. Он всегда нервничал, когда мне случалось возвращаться домой поздно вечером, без какой-либо защиты. Он же научил меня пользоваться им. Кстати, я отлично стреляю. Мне всегда было любопытно, все ли он мне рассказывает. Была же какая-то причина, почему он так хотел, чтобы мы оба держали в машине оружие. Но я не задавала вопросов, а он никогда не расспрашивал меня. Я могла бы оставить пистолет в машине, но не захотела. Боялась, что кто-нибудь украдет ее, мою малышку — на такую ведь много желающих, — и оружие попадет в руки безответственному человеку. Разумеется, оно зарегистрировано. Все законно. Чарльз об этом позаботился.

Нет, думала в отчаянии Фейт, слушая этот бред. Не Элейн сумасшедшая. Спятила Мэгги.

— А теперь мы прогуляемся к скалам, где ты устроила нам тот чудный пикник. Пожалуйста. Потом я разыщу остальных и расскажу, как ты столкнула миссис Фэйрчайлд со скалы и, преисполнившись раскаянием, последовала за ней. А потом мы вернемся, и я подниму флаг.

У нее все расписано по пунктам, думала Фейт, шагая через лужайку туда, где начинались скалы.

Мэгги шла за ними с портфелем, и в какой-то момент у Фейт мелькнула дикая мысль, что она, прежде чем убить Элейн, заставит ее подписать дарственную колледжу. Фейт возглавляла маленькую процессию, Мэгги ее замыкала. В голове проносились всевозможные сценарии, но все они неизменно предполагали смерть одной из них, ее или Элейн.

— Пожалуйста, Мэгги, послушай, — заговорила Элейн. — Уверена, ты ничего не планировала, все произошло случайно. Твой муж юрист, и он добудет тебе самого лучшего адвоката. То, что ты собираешься сделать, лишь усугубит твое положение. Как ты объяснишь пули из твоего пистолета в наших телах? Сейчас отлив. Мы упадем на камни, а не в воду.

Она излагала сценарий, о котором Фейт старалась не думать.

— Мне хорошо думается, когда я на ногах, так что не беспокойся, — ухмыльнулась Мэгги. — И хватит болтать. Гвен и Бобби тоже любили потрепаться. И посмотри, что с ними стало. Мне ничего не пришлось бы делать, если бы вы четверо всего лишь держали рот на замке. — Мадам президент на мгновение переключилась на роль мадам наставницы.

Дальше шли молча, только вверху время от времени пищали чайки.

Вот если бы они пошли по тропинке, думала Фейт, мимо шалаша Крис. Впрочем, пока Крис успела бы что-то сделать со своим швейцарским ножом, с ними уже было бы покончено.

Они вступили в лес. Солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы выглянуть из-за макушек сосен, и в тени было прохладно. Идти стало труднее из-за упавших на тропинку веток. Вскоре Фейт увидела впереди просвет, за которым начиналось поле. А дальше скалы…

Элейн споткнулась.

— Осторожно! — вскрикнула Мэгги.

Оглянувшись через плечо, Фейт увидела, что Мэгги шагнула к Элейн, и ее пистолет почти упирается в спину писательницы.

Тропинка закончилась, и они вышли на широкую, залитую ярким солнечным светом поляну. Вверху растянулось огромное безоблачное небо.

— Вместе! — крикнула Фейт и, резко повернувшись, толкнула Элейн в сторону и прыгнула в ноги Мэгги. Расчет на внезапность оправдался. Мэгги растерялась всего на секунду, но и этого времени хватило, чтобы Фейт свалила ее на землю. В следующий момент Элейн уже бросилась на нее сверху. Мэгги отчаянно махала рукой, стараясь навести оружие то на одну, то на другую. Молчаливая, с натужными хрипами борьба продолжалась недолго. В тот миг, когда Фейт попыталась вырвать пистолет, Мэгги потянула за курок. Выстрел прозвучал так оглушительно громко и так близко, что Фейт не сомневалась — ее ранили. Явив силу, набрать которую можно лишь с помощью личного тренера, Элейн прижала Мэгги к земле. За первым выстрелом последовал второй, и пуля снова ушла в траву, далеко от цели. Поднявшись наконец на ноги, Фейт метнулась к тропинке и схватила камень. Чтобы обезоружить Мэгги, хватило одного удара по запястью. Пальцы выпустили пистолет, и Фейт тут же подняла его и, направив на противницу, вытащила из джинсов ремень.

— Этого пока хватит. Поднимите ее и свяжите руки за спиной. А я подержу на мушке.

Элейн медленно встала, но сделать ничего не успела, потому что Мэгги вдруг вскочила и побежала через луг к скалам. Они догнали ее у самого обрыва. Она смотрела вниз.

— Не могу. Не переношу высоты, — с грустью сказала Мэгги.

 

Глава 11

— Папа до тебя дозвонился? — Бекки дозвонилась до младшей сестры в Никарагуа, наверно, только с сотой попытки, и сильно сомневалась, что у отца хватило бы терпения сделать то же самое, особенно в данном случае.

— Нет, а что такое? Что-то с мамой? С ней что-то случилось?

— Мама в порядке, Кэлли. У нее просто крыша поехала.

— Что ты имеешь в виду? Какая крыша?

— Помнишь, мама собиралась на какой-то остров? Что-то связанное с Пелэмом. Судя по всему, вернулась раньше времени. Оставила для папы записку на кухне. Мол, купила билет и улетает в Сан-Франциско. Сняла апартаменты на Рашн-Хилл и останется там до конца лета. Может, дольше. Собирается писать книгу.

— Книгу? О чем?

— Не сказала. Папа прочитал мне всю записку. О разводе вроде бы речи нет, потому что подписано «с любовью». Он хочет, чтобы я отправилась туда и поговорила с ней. Образумила.

— И что ты?

— Даже не знаю. Может, маме просто захотелось немного оторваться, побыть одной.

— Да. Но, знаешь, это все немного странно. Ни с того, ни с сего. На маму не похоже.

— Это еще не все. На записке она оставила цветы. Разложила кружком, вроде как веночком. Помнишь, она сплетала для нас такие, когда мы были маленькими.

— Обычно я садилась у двери в коридоре и слушала, как ты играешь. — Рэчел и Крис шли по дорожке в Центральном парке. После объяснений с полицией они обе отправились в аэропорт, и в последний момент Крис приняла приглашение Рэчел погостить у нее на Манхэттене. Обеим хотелось продлить общение, побыть еще немного вместе, попытаться переварить то, через что им пришлось пройти, и, может быть, просто погулять на солнышке. Последнюю ночь они провели в лесу вместе. Стараясь согреться и коря себя за то, что взяла только гитару и ничего больше, Рэчел бродила по острову и буквально наткнулась на шалаш, в котором и обнаружила съежившуюся от страха Крис. Кем бы ни был убийца, обе сразу поняли, что это не кто-то из них, и проплакали до рассвета, пока не услышали голос спасительницы Фейт.

— А надо было зайти, — сказала Рэчел.

— Нет. Я боялась, что ты перестанешь играть, и к тому же мне нравилось слушать одной. Твоя комната была в самом конце коридора, перед поворотом, и меня никто не видел.

— Помню. Поэтому я ее и выбрала. — По-твоему, в Пелэме было хоть что-то хорошее?

Рэчел улыбнулась.

— Да, друзья. Я всегда знала, что ты рядом.

— Видела меня за дверью?

— Может быть. А теперь давай-ка сходим к моей маме. Она готовит грудинку и ждет нас к обеду. Забудь, что сейчас лето, забудь про салат с цыпленком — это в любом случае не еда. Цитирую дословно. Дома у меня гитара, и сидеть в коридоре больше не придется. Если только не скажешь, что грудинка жестковата.

Дав показания в полиции, Феб Джеймс сразу же отправилась в аэропорт и взяла билет на следующий рейс в Колорадо. Директор лагеря заупрямился и пошел на уступки только после того, как она выписала еще один чек — в придачу к тому, что Уэсли уже заплатил за избавление от Джоша до конца лета. Когда Феб увидела наконец сына, сердце ее едва не разорвалось. Покусанный насекомыми и похудевший фунтов на десять — под кожей явственно проступали кости, — с обгоревшим на солнце лицом, он распространял запах, напоминающий тот, что стоит в палате умирающего. Она раскрыла объятия, он упал в них, и оба пустили слезу. Феб поборола желание потребовать назад свой чек и предъявить иск лагерю иск за неисполнение обязанностей и Бог знает что еще — больше всего на свете она хотела вырвать ребенка из этого ада. На взятой напрокат машине они доехали до первого мало-мальски приличного отеля, где и остались на несколько дней, нежась возле бассейна и отъедаясь — последнее относилось только к Джошу, поскольку Феб твердо села на строгую диету. На четвертый день они улетели в Нью-Джерси. Вернувшийся с работы супруг с изумлением обнаружил в своем частном замке — дочери появлялись здесь нечасто — двух терьеров, жену и сына. Еще больше его шокировали слова Феб о том, что она наняла адвоката и подала на развод. Дети, добавила Феб, сами решат, оставаться ли им дома или поселиться с ним где-то еще.

— Но, Феб… Ты должно быть спятила!

— Не говори со мной так. Это мое первое разумное решение за многие годы.

— Но у тебя же нет оснований для развода. Ты всегда получала все, что хотела! Ты просто дрянь…

— Пожалуйста, не раздражай моих собак. А что касается оснований, то их у меня достаточно. Мой адвокат раскопал много интересного после того, как я нашла вот это. — Она помахала черными кружевными трусиками и шелковой плеткой, которые обнаружила за дверью спальни. Ей они определенно не принадлежали. Уэс попытался выхватить улики, кляня жену и изрыгая угрозы оставить ее без гроша.

— Можешь забрать. Их уже сфотографировали. И я хочу, чтобы ты убрался отсюда до прихода девочек. Джош решил остаться со мной. Летом он поможет мне привести в порядок дом, а потом мы навестим мою подругу в Сан-Франциско. С девочками я поговорю, а что решим, они тебе сообщат сами. Твои чемоданы в гараже, и если ты не заберешь их прямо сейчас, я отдам все на благотворительность.

В дверь позвонили.

— Это мой адвокат. Она пришла пораньше, боялась, что ты поведешь себя неприлично. Я сказала, что ты по характеру трус, как все драчуны и крикуны, но она все же решила прийти. На всякий случай.

Феб открыла дверь.

— Прощай, Уэс.

Не говоря ни слова, он промчался между двумя женщинами, а еще через несколько минут они услышали, как из гаража вылетела машина.

Не будь все так грустно, Феб, наверно, рассмеялась бы.

— Не беспокойтесь, тетя Хоуп. Он у меня только ножки помочит. — Эми Фэйрчайлд решительно взяла за ручку своего двоюродного братишку и терпеливо, сдерживая шаг, повела его через лужайку к воде. Обернулась она только раз — помахать устроившимся под пляжным зонтом маме и тете. Эми нравилось на острове Санпьер, куда ее семья приезжала летом, но пляжи в Хамптоне были определенно получше, а вода потеплее.

— Еще чаю? — Фейт потянулась за термосом с крепким, сладким и очень холодным чаем, пить который любила с барбекю — на южный манер.

— С удовольствием. — Они уже съели приготовленные Хоуп сэндвичи — салат с яйцом и много лука на аппетитно хрустящем хлебе из опары. Кулинарные способности Хоуп этим и ограничивались, хотя она всегда указывала, что вид хлеба время от времени все же меняется.

Элейн Принс отправила Фейт на лимузине, и на протяжении всей долгой поездки она — если только не дремала, — рассказывала сестре обо всем случившемся на острове. Разговор продолжился и утром. Вечером, сразу по приезду, Фейт сначала приняла ванну, а потом отправилась спать в одну из свободных спален. Эми уютно пристроилась рядом. Первым ее побуждением было заехать за Беном — собрать цыплят в кучку, — но она справилась с порывом и ограничилась тем, что позвонила директору и сообщила, где будет. Благодаря невероятному стечению обстоятельств, Бен оказался рядом, разрываемый желанием послушать ее голос и поскорее вернуться к товарищам.

— Я чувствую себя такой виноватой из-за того, что втянула тебя во все это! — не в первый раз повторила Хоуп.

— Вот и зря. Винить себя… это же смешно. Откуда тебе было знать? — не в первый раз успокаивала ее Фейт. И действительно, кто бы мог подумать, что кулинарное шоу завершится обнаружением двух трупов, исчезновением еще одного, разгадкой тайны сорокалетней давности и спасением от казавшейся неминуемой гибели? Что касается кулинарной части, то похвастать было нечем, поскольку она почти не готовила. Сколько восхитительных продуктов осталось без употребления! Какая фантастическая кухня! И какую радость испытала она, когда услышала звук приближающегося баркаса, первого из многих. А ведь лодки были и на острове, но Элейн заставила Брента Джастиса отвести катера, каноэ и каяки в уединенную бухточку, попасть в которую можно было только по воде во время прилива. Зато насчет оторванности от мира она не соврала; у Брента, правда, было какое-то устройство двусторонней связи, но оно исчезло вместе с ним самим. Мэгги отказалась разговаривать и упрямо молчала, пока ее вели к дому и потом, когда ее связали уже понадежнее. Ей предъявили обвинение в убийстве Бобби Долан и Гвен Мэнсфилд, но не Брента Джастиса — его тело так и не нашли — и не Хелен Принс.

— Заговорит, — сказала Фейт. — Она уже почти раскололась, когда едва не спрыгнула с обрыва.

— А вот я не уверена. — Хоуп все еще не могла привыкнуть к тому, что президент ее любимой альма-матер оказалась не только убийцей, но и психически неуравновешенным человеком. — Просто тебе хочется знать все, что случилось. — Вспомнив, через что прошла сестра, Хоуп поспешно поправилась: — И, разумеется, ты имеешь на это полное право. Как и мы все. Но не забывай, кто ее муж. Я не очень удивлюсь, если она в ближайшее время не откажется от того, что сказала вам двоим. Посмотри, что пишут газеты. Фейт уже посмотрела. Событиям на острове уже была посвящена короткая заметка в одной портлендской газете, которую перепечатали и «Бостон глоуб», и «Нью-Йорк таймс». Речь в ней шла о «трагических случайностях» и о том, что президент Пелэм-колледжа задержана для «выяснения обстоятельств». Могла бы уже и привыкнуть, подумала Фейт, зарывая пальцы в теплый песок. Квентин, муж Хоуп, остался в городе, чтобы забрать приезжающего на Пенсильванский вокзал Тома. Позвонив супругу накануне, она изложила сильно сокращенную версию событий на Индейском острове. Точнее на Бишоп-Айленд. В зависимости от плотности движения на шоссе, мужчины прибудут либо к непривычно раннему, либо к привычно позднему обеду. Она снова с сожалением вспомнила все оставшиеся на острове припасы. Впрочем, жаловаться не приходилось. Свежие куски меч-рыбы уже мариновались в соке лайма, так оставалось только нанизать их на шампуры — вместе с томатами-черри, перцами, лучком и тыквой. Кроме шиш-кебаба, Фейт планировала дополнительно поджарить еще немного овощей: кабачков, еще тыквы и еще лука. К плову задумывались грибочки и суфле из сыра «горгонзола», дожидающееся своей очереди в холодильнике. Ее более широким планам помешала Хоуп, потребовавшая купить аппетитный фруктовый торт — на десерт — и несколько закусок, как холодных, так и горячих. Оба супруга отличались неизменным аппетитом, а поглощаемые ими калории уходили неведомо куда — к радости и зависти жен. Фейт посмотрела на сестру. Их разделял всего лишь год. Почти близнецы. Сколько она помнила себя, у одной всегда была Хоуп, а у другой — Фейт.

Одна загадка оставалась неразгаданной. Элейн категорически отрицала, что имеет какое-то отношение к трем свалившимся с каминной полки вазам. Она даже предположила, что цветы просто завяли, и Фейт их выбросила. Мэгги заявила то же самое еще раньше, и это ее утверждение в отличие от других прозвучало искренне. Так как же опрокинулись вазы? Три вазы — три человека. А если бы они задержались на острове еще несколько дней, не продолжали бы падать вазы — пока не осталось бы ни одной?

Элейн Принс сдержала данное обещание — колледж получил деньги на литературного центра. Появились и две стипендии — имени Бобби и Гвен. Она выкупила закладную на дом сестры Брента Джастиса, его единственной наследницы, и пообещала выплачивать ей щедрое пожизненное содержание. Она также отправила чеки Рэчел и Крис, а когда обе вернули их, позвонила лично и убедила пересмотреть решение. Это же подарки, а не плата за молчание или компенсация. Эйлен сказала, что хочет увидеть их всех — уже в Нью-Йорке, а не Бишоп-Айленд. Фейт Фэйрчайлд приняла гонорар без уговоров, а когда Элейн спросила, нет ли у нее желания время от времени обслуживать небольшие обеды — доставка личным самолетом, — отказа не последовало.

Непредвиденным результатом встречи на острове стало возрождение старой дружбы, но самым главным, думала Элейн, запечатывая письмо своему секретарю, Оуэну, было то, что Хелен Принс наконец-то умерла.

 

От автора

Первое авторское послесловие я написала в конце «Body in the Cast», пятой в серии, чтобы объяснить, почему включаю упомянутые в книге рецепты и почему не делала этого раньше. С тех пор я всегда и с удовольствием выступаю из-за кулис и говорю с читателями напрямую. В случае с данной книгой я хочу сказать, что, хотя некоторые из моих персонажей были не очень счастливы в Пелэме, это ни в коей мере не отражает мое мнение о подобного рода учебных заведениях. Я посещала женский колледж примерно в описанное здесь время и по сей день благодарна за полученное образование и обретенных там друзей, как и за тот разнообразный опыт, на долгие годы давший пищу для разговоров и воспоминаний.

Наше время было временем перемен. Когда я только пришла в колледж, существовавшие правила практически не изменились с тех времен, когда считалось, что женщин необходимо держать в строгих рамках, иначе они умышленно или неумышленно выходят из-под контроля. Ко времени выпуска разрешения на выход за пределы колледжа были отменены наряду со многими другими пережитками (нынешних студентов в моей альма матер шокирует тот факт, что нам не разрешалось иметь в кампусе машины — «Как же вы куда-то добирались?») На вступительное собеседование я пришла в весьма скромном платье модели «ланц», темно-синем, шерстяном, с белым воротничком. Заканчивалось оно ровно на середине коленки. К последнему курсу мы все разъезжали в микромини и носили яркие ситцевые юбки «маримекко» из Финляндии. Волосы у нас были длинные и прямые, бигуди были отброшены, а некоторые даже просили подруг разгладить их локоны утюгом. Одна студентка прославилась тем, что изобрела метод, при котором сама голова становилась огромным бигуди: мокрые волосы как можно плотнее закручивались вокруг головы, закреплялись и, высыхая, получались почти идеально прямыми. Мы хотели выглядеть — и говорить — как Джони Митчелл и Джоан Баэз. Я полюбила те четыре года. Каждая из нас имела право голоса в классе и пользовалась им, и тот опыт придал нам сил. Быть умной не считалось грехом. У нас были прекрасные наставники. И у нас была замечательная оранжерея, в которой на нашем первом году произошло событие века, ставшее для нас символ эфемерности и стойкости жизни. При следующем цветении нас уже не будет, но его увидят другие молодые женщины, может быть, похожие на нас.

Студенческий совет сегодня тоже другой — и все изменения к лучшему. Никто не стирает акценты, и студентов не распределяют по комнатам на основании религии или этнической принадлежности.

«Изысканный стиль» бывал порой излишне суровым, но все равно мы ценили те общие обеды (у каждой была под рукой «обеденная юбка», которую быстро натягивали вместо джинсов). Нас заставляли успокоиться, преломить хлеб и разговаривать друг с дружкой. Привыкнув к семейным обедам, я научилась ценить мою новую семью, семью друзей. Когда я поступала в колледж, мать одной моей подруги вдохновляла меня такими словами: «Всю жизнь ты проведешь по большей части с женщинами, а потому должна знать, какие они чудесные и сильные». Не знаю, что именно она имела в виду, но сейчас я знаю это так же, как и Фейт. Надеюсь, мне удалось передать, как важна для нее женская дружба и тесная связь с сестрой.

Работая над книгой, в которой описывается, как патология одного разрушает всю группу, я беспокоилась, как бы читатель не пришел к выводу, что такое случается по причине изоляции женщин — в колледже или где-либо еще. Вот почему в конце старая дружба, столь жестоко порушенная действиями Прин, оживает вновь. Я бы хотела, чтобы Барбара Бейли Бишоп продала свой остров и перебралась на Большую землю, где все они соберутся когда-нибудь в будущем — разумеется, с Фейт на кухне.

P. S. Надеюсь, поклонники Агаты Кристи обнаружили все ссылки на «И потом никого не стало»!

 

Отрывки из книги «С Верой На Кухне»

Фейт Сибил Фэйрчайлд

(работа не закончена)

1. Азиатская лапша с крабовым мясом

8 унций рисовых палочек или целлофановой лапши

¼ чашки тонко порезанного лука-шалота

8 унций крабового мяса, желательно свежего

¼ чашки сухого белого вина

2 столовые ложки кунжутного масла

Следуя инструкциям на упаковке с лапшой, доведите до кипения воду. Поставьте жариться лук. Всыпьте лапшу в кипящую воду. Не забывайте помешивать ее деревянной ложкой. Засыпав лапшу, добавьте к луку крабовое мясо и залейте белое вино. Старайтесь не переваривать и не пережаривать ингредиенты. Блюдо готовится очень быстро. Слейте воду и выложите лапшу на четыре подогретые тарелки. Поделите на порции поджаренное с луком крабовое мясо и добавьте сверху немного сырого лука. Подавать сразу по приготовлении. Фейт рекомендует к этому блюду пропаренный горошек. Рассчитано на четыре порции.

2. Беф бургиньон (рагу из говядины)

2 фунта говядины из лопаточной части — порезать крупными кусками

мука

3 столовые ложки оливкового масла

2 столовые ложки несоленого сливочного масла

соль и свежемолотый перец

½ чашки коньяка (необязательно)

¼ фунта свинины — порезать кубиками

2 зубчика чеснока — измельчить

3 моркови — порезать кусочкаи в 1 дюйм

1 лук-порей — очистить и порезать

1 маленькая луковица — порезать (примерно 1 ½ чашки)

½ фунта грибов — порезать

1 столовая ложка измельченной петрушки

½ чайной ложки тимьяна

½ бутылки бургундского или похожего красного вина

вода

Порезанную кубиками говядины обваляйте в муке (Фейт делает это бабушкиным способом — встряхивает в плотном бумажном пакете). Оливковое и сливочное масло растопите на сковороде и обжарьте мясо. Посолите и поперчите. Добавьте коньяк и осторожно подожгите. Когда пламя погаснет, переложите мясо в кастрюлю из жаропрочного материала с крышкой. Разогрейте духовку до 350 градусов по Фаренгейту. Выложите в сковороду свинину, чеснок, морковь, лук, грибы и петрушку. Поджаривайте, пока на беконе не появится корочке, а лук, чеснок, грибы и морковь не станут мягкими. Не забывайте помешивать. Добавьте содержимое сковороды в кастрюлю.

Добавьте тимьян, вино и воды — чтобы она покрыла содержимое.

Накройте крышкой и поставьте кастрюлю в духовку на 1–1 ½ часа. Подавайте с яичной лапшой и петрушкой в качестве гарнира. Блюдо хорошо в день приготовления — выждите 10–15 минут, — но еще лучше на следующий. Рассчитано на шесть порций.

3. Суп с фенхелем (сладким укропом)

1 большая луковица фенхеля (около 1 фунта)

1 большая картофелина — почистить и порезать (хорош «Юкон гоулд»)

½ средних размеров луковица — очистить и порезать

¼ чайной ложки эстрагона

4 чашки куриного бульона, желательно несоленого

½ чашки нежирных сливок или смеси из сливок и молока

соль и ¼ чайной ложки свежемолотого перца

зернышки от половины граната

Срезать стебли с луковицы; при желании оставить немного для гарнира. Порезать луковицу на кусочки. Положить фенхель, картофель, репчатый лук и эстрагон в прочную кастрюлю.

Добавить бульон, довести содержимое до кипения и поварить, пока фенхель и картофель не станут мягкими. С помощью блендера приготовьте из смеси пюре, снова переложите на сковородку и добавьте сливки. Посолите и поперчите по вкусу.

Подавать лучше теплым, но не горячим. Зернышки граната придают аромат. Летом хорошо подавать холодным. Попробуйте заменить зернышки граната креветками. Рассчитано на шесть порций.

4. Пирог с ревенем

½ чашки грецких орехов

1 чашка муки

½ чашки овсяных хлопьев

1/3 чашки желтого сахара

½ чайной ложки корицы

щепотка соли

½ чашки несоленого масла комнатной температуры

2 фунта ревеня

¾ — 1 чашка белого сахара

3 столовые ложки муки

Разогрейте духовку до 375 градусов по Фаренгейту. Поджарьте в форме орехи, пока не потемнеют и не дадут аромат. Охладите и покрошите. Смешайте муку, овсяные хлопья, желтый сахар, корицу и соль. Перемешайте вручную или блендером и добавьте сливочное масло до получения рыхлой массы. Размешайте с орехами и отставьте.

Смочите, подровняйте и порежьте ревень на полудюймовые кусочки (около 6 чашек).

Положите ревень в большую миску и добавьте сахар и муку. Выложите ревень на 12-дюймовую форму. Запекайте, пока ревень не начнет пузыриться, от 45 минут до часа. Подавайте теплым с мороженым или взбитыми сливками.

Фейт готовит пирог также с клубникой, заменяя половину ревеня ягодами.

5. Пелэмский шоколадный торт

4 квадрата несладкого шоколада (Фейт нравится «шарффенбергер»)

½ чашки воды

2 чашки просеянной муки

1 ½ чайной ложки разрыхлителя

1 чайная ложка пищевой соды

щепотка соли

1 чашка сметаны

2/3 чашки несоленого масла

1 2/3 чашки желтого сахара

1 чашка белого сахара

3 больших яйца

2 чайные ложки ванили

Растопите шоколад в воде при слабом нагревании. Охладите.

Просейте вместе муку, разрыхлитель, соду соль. Разогрейте плиту до 350 градусов по Фаренгейту. Добавьте к шоколаду сметану.

Смешайте масло и сахар и разбивайте по яйцу, взбивая после каждого. Добавьте ваниль и взбейте. Добавьте мучную и шоколадную смесь. Разделите тесто на две части и выложите в круглые формы, смазанные сливочным маслом.

Выпекайте в духовке 30–40 минут.

Охладите и покройте шоколадной глазурью, добавив ¾ чашки мелко истолченных орехов. Фейт предпочитает традиционную глазурь из шоколадного масла, а сверху еще раз посыпает орехами.

Katherine Hall Page. The Body in the Ivy (2006)

© перевод: С. Самуйлов, 2014.