- Я могу с уверенностью заявить, что ваша дочь не будет обречена на бездарную жизнь, лишь потому, что она не попала в мой литературный класс, миссис… – Я останавливаюсь, отчасти потому, что не могу вспомнить имя женщины (хотя она только что представилась), и отчасти потому, что моя мысль в голове – это то, что не должно прозвучать вслух: ваша дочь не будет обречена на бездарную жизнь просто потому, что она не попала в мой литературный класс. Она обречена на бездарную жизнь, поскольку она действительно бездарна.

Я понимаю, что это крайне грубое заявление – именно поэтому я и не говорю это состоятельной, чересчур опекающей свою дочь мамочке, стоящей передо мной. Я не такой уж ужасный человек, хотя этой женщине, требующей, чтобы я принял ее дочь в свой класс, следует сбавить обороты.

Фамилия этой дамочки – это то, что я должен знать, то, что должно было впечатлить меня, когда она представлялась менее двух минут назад. Это было имя, которое вы ожидаете увидеть на эмблеме со стороны библиотеки или крыльца больницы. На самом деле, вероятно, на одном из зданий кампуса действительно присутствует ее фамилия, отштукатуренная на каком-нибудь месте.

Она – кто-то очень важный. Это единственное объяснение тому, почему Джина, как правило, разумный административный помощник английского департамента, ворвалась в мой кабинет несколько минут назад, и, затаив дыхание, сообщила мне, что мисс Как-Ее-Имя была недовольна тем, что ее дочь не попала в мой класс.

Когда я рассмеялся в ответ, Джина уставилась на меня в полном недоумении, видимо, не в состоянии рассмотреть юмора во взрослой женщине, расстроенной расписанием занятий ее взрослой дочери, и пришедшей поспорить об этом с профессором колледжа.

- Блэкстоун, - заявляет женщина.

- Простите, что? – Я тупо переспрашиваю ее, отгоняя мысли, и возвращаю внимание к идеально причесанной женщине, стоящей передо мной. Все, чего я хочу – это выйти из кабинета, чтобы закончить свой обед – и главу книги, над которой я должен поработать – в мирной обстановке.

- Блэкстоун, - повторяет она, очевидно, оскорбившись, что я не сразу узнал ее фамилию. – И я более чем уверена, что моя Эшлин не будет обречена на посредственную жизнь, мистер Райан.

Я признаю, что это правда. Женщина и ее дочь настолько обеспечены и обладают такими связями, что отсутствие таланта у дочери абсолютно не имеет значения. Ее дочь имеет столько возможностей в жизни, что будет в порядке, не попав в мой литературный класс. Кроме того, судя по тому, что отбеленная блондинка Эшлин заинтересована в своем телефоне больше, чем в разговоре, не думаю, что девушка совершенно опустошена из-за того, что не была зачислена в «Литературный класс 207 с профессором Райаном».

Как только мать начинает снова читать мне нотации, я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, вместо того, чтобы вновь пуститься в объяснение, что ее дочь не смогла попасть в мой класс, потому что ее образец сочинения был недостаточно хорош. Я воздерживаюсь, потому что мне уже говорили, что мои «человеческие» навыки могли бы быть лучше. Очевидно, «тупые разговоры» не ценятся администрацией университета и это показательно верно в случае студентов с состоятельными родителями.

Именно поэтому я не говорю матери, что одно из преимуществ быть настолько известным писателем – это когда ты соглашаешься преподавать творческие литературные занятия в одном из престижных снобистских колледжей, и ты лично получаешь персональный скрининг кандидатов на основе их образцов сочинений. В конечном счете, вы получаете класс, полный лучших студентов, вместо того, чтобы быть обремененным полным классом бездарных детей, родители которых пожертвовали больше всего денег школе.

На мгновение, я позволяю себе пофантазировать, что, если я простою здесь достаточно долго с закрытыми глазами, раздражающий дуэт матери и дочери просто испарится в воздухе. Я вдыхаю и пытаюсь отключиться от гнусавого нытья женщины, вспоминая одно из визуальных упражнений, которые я выполняю на своем телефоне. Упражнения – это только часть многих вещей, которые я пытался использовать для лечения своего писательского кризиса, но, кажется, они безнадежны в том, чтобы заглушить голос женщины прямо сейчас.

Когда я наконец-то – и неохотно – открываю глаза, то выпускаю разочарованный выдох, потому что Миссис Блэкстоун все еще здесь, и стоит еще ближе ко мне, безумно жестикулируя, пока говорит. Ей, судя по всему, абсолютно наплевать на тот факт, что моя голова сейчас взорвется.

- Увы, миссис Блэкстоун, - говорю я ей. – Мой класс полон. К сожалению, единственным способом получить доступ к моим занятиям был процесс подачи заявлений.

- Мистер Райан, мы оба взрослые люди. Мы понимаем, что всегда есть способ обойти этот надоедливый вопрос приема.

Я моргаю. Эта чокнутая пытается подкупить меня, чтобы ее дочь попала в мой литературный класс? Нет, ну, я имею в виду, серьезно?! Это же литературный класс; это не то, чтобы я лишил эту девушку ее мечты стать космонавтом.

Затем миссис Блэкстоун делает паузу, ее нижняя губа надувается достаточно для того, чтобы дать понять, что она обижена.

Она дуется.

О боже, это даже хуже взятки. Она пытается флиртовать со мной.

Я думал, что видел многое, но родительница, пытающаяся флиртовать со мной, чтобы я взял ее дочь в свой класс – это впервые.

Миссис Блэкстоун применяет кокетливый тон и выпрямляет спину, толкая вверх свою силиконовую грудь так, что ее дерзкая ложбинка выставляется напоказ.

- Вы абсолютно уверены, что я действительно не могу ничего сделать, чтобы вы передумали, Мистер Райан? – спрашивает она, водя своим красным ноготком по рукаву моей рубашки. – Мы прочитали ваш роман в моем книжном клубе после того, как вы сделали все эти ток-шоу, и я уверена, что если бы Эшлин была под вашей опекой…

Я содрогаюсь, мой желудок переворачивается. У меня пропадает аппетит.

- Я более чем уверен, миссис Блэкстоун, - твердо говорю ей, положив свою ладонь на ее руку, чтобы проводить ее в направлении двери из кабинета. – Боюсь, сейчас у меня встреча, так что я должен попросить вас…

- Подождите, - перебивает она, глядя на меня через плечо. – Кажется, есть кое-что, что моя дочь может сделать для вас, чтобы изменить ваше решение!

Будто по команде, ее дочь наконец-то отрывает свой взгляд от телефона. Ее ладонь ложится на бедро, и она выгибает свою спину, очевидно, имитируя позу матери. Это выглядит жалко и вызывает тревогу. Я собираюсь пуститься в тираду, направленную на мать, что, несомненно, доведет меня до беды с администрацией колледжа (обвинение школьного спонсора в торговле своей дочерью, чтобы попасть в класс, безусловно, приведет меня лицом к лицу с деканом). Вдруг, Джина, женщина, ответственная, в первую очередь, за демпинг этих двух идиоток в моем кабинете, снова материализуется в дверном проеме.

- Эм… Профессор Райан? – осторожно спрашивает она.

- Да? – рычу я, срываясь на нее без малейшего раскаяния. Какого черта здесь происходит? Осенний семестр еще даже не начался. Я совершил огромную ошибку, придя в офис в пятницу днем раньше занятий, начинающихся в понедельник. Молча я даю себе клятву не делать так больше.

Затем я вижу кое-что.

Или кое-кого, если быть точнее.

- Габриэль, - раздается звучный баритон, а миссис Блэкстоун немедленно замолкает. Даже если бы я не посмотрел, я бы узнал этот голос мгновенно.

Алан Тейлор имеет отличительную интонацию. Он всегда говорит с авторитетом в голосе. Даже когда мы были детьми, у него был способ заставить людей слушать его. Полагаю, это одна из причин, почему он стал проповедником. Ну и еще, ему всегда самому нравилось слушать, как он говорит, а также учить людей, как им жить.

Не то чтобы я огорчался или что-то вроде того.

- Вы могли бы вернуться позднее? – спрашивает Алан. – Конечно, мы не хотели вас прерывать.

Он произносит слова с неискренним тоном того, кто имеет ввиду точно противоположное от того, что сказал. Я знаю Алана, он наслаждается прямо сейчас тем фактом, что вошел во время неудобной ситуации с участием меня и недовольного родителя.

- Они сказали, что знают вас, - Джина пожимает плечами, а ее голос становится тише.

- Вообще-то, вы перебиваете, - говорит миссис Блэкстоун, ее голос властный. – Мистер Райан как раз обсуждал добавление еще одного места в своем литературном классе для моей Эшлин.

Я с удивлением смотрю на нее. Эта женщина действительно не имеет стыда, не так ли? Я понимаю, мне должно быть лестно, что родительница настолько хочет, чтобы ее дочь была принята в мой класс, что бросается на меня, но мне слишком противно, чтобы впечатлиться.

- Боюсь, это невозможно, миссис Блэкстоун, - твердо говорю я ей. – Мое решение окончательно, и как видите, у меня встреча.

Совершенно неожиданная встреча с кем-то из прошлой жизни – и его дочерью.

Его взрослой, удивительно красивой дочерью, отмечаю я, когда мои глаза рассматривают ее.

- Мистер Райан, у нас еще есть, что обсудить о моей дочери и вашем классе, настаивает миссис Блэкстоун.

- Боюсь, у меня еще одна встреча с родителями, - отвлекаясь, говорю я. Прежде чем миссис Блэкстоун начинает снова говорить, я жестикулирую Джине. – Вы не могли бы проводить миссис Блэкстоун и ее дочь к главному выходу, пожалуйста?

- Конечно, - отвечает Джина.

- Я буду говорить с деканом, - угрожает женщина. – Он и мой муж играют в гольф по воскресеньям.

- Благослови вашу душу, - я не должен подначивать ее, но я не могу устоять, используя фразу, c которой вырос на Восточном Побережье. – Скажите декану, что я передавал привет.

- Пошли, Эшлин, - фыркает миссис Блэкстоун. – Тебе не нужно учиться у никому не нужного писателя.

- Ну, наконец-то, - бормочет ее дочь. – Можем ли мы пойти на массаж? Я устала от ходьбы по всему кампусу.

Как только они уходят, Алан приподнимает брови. – Еще один довольный клиент?

Если бы это был какой-то другой день или какой-нибудь другой момент, я бы сказал Алану отправляться в ад. Но я слишком растерян, чтобы ответить на вопрос – и не только потому, что последние люди в мире, которых я ожидал увидеть в моем кабинете, были моим другом детства и его дочерью. На самом деле, я бы хотел обвинить себя в отсутствии слов лишь по этому поводу.

Но, правда в том, что я безмолвен потому, что просто не могу отвести глаз от дочери Алана.

Пьюрити[1]Purity – с англ. «чистота»
Тейлор захватывает дух. Этим словом часто разбрасываются, но не я. Я никогда даже не думал об этом применительно к кому-то, кроме этой девушки, которая воплощает собой весь смысл этого слова. Она просто потрясающая, даже в более чем скромном платье, которое она носит. Рукава прикрывают ее руки, хотя на улице слишком тепло, чтобы нуждаться в этом, а декольте едва открывает миллиметр ее ключиц. Белая хлопковая ткань, ниспадающая к земле, предназначенная, чтобы спрятать всю ее фигуру, не делает ничего, чтобы скрыть ее формы.

Пьюрити – это классическая красота, которую невозможно скрыть. Она может надеть бумажный пакет на себя, но все равно будет выделяться в море женщин, носящих дизайнерскую одежду. Платье, длинною в пол, умудряется сделать ее фигуру еще более непристойной, чем, если бы она надела мини-юбку.

Она одета в белое – символ невинности и чистоты – ее тезку – и уже через мгновение я думаю о ней в совершенно противоположном ключе. На секунду ее глаза встречаются с моими, и все грязные вещи, которые я бы хотел с ней сделать, проносятся в моей голове.

Она на коленях, берет меня в рот. Я развожу ее ноги, погружаюсь между ними и ласкаю языком ее складочки. Я скольжу руками по ее бедрам, несу ее к ближайшей стене и глубоко вколачиваюсь в нее.

Грязно, неуместно и просто неправильно.

Самая неправильная вещь, о которой я когда-либо думал в своей жизни.

Небеса помогают мне думать о Пьюрити таким образом. Небеса помогают мне думать, таким образом, о дочери проповедника. Я отчасти ожидаю, что земля разверзнется и поглотит меня, или молнии ударят с неба и испепелят меня на месте прямо сейчас.

Я заслуживаю этого хотя бы за то, что не могу перестать пялиться на ее грудь.

- Габриэль, - говорит Алан.

Сглотнув, я отвожу взгляд от Пьюрити, чтобы сосредоточиться на ее отце.

На ее отце, напоминаю я себе. На моем друге детства. Я знаю его всю свою жизнь – даже если я и не разговаривал с ним с тех пор, как много лет назад умерла моя мать. Черт, я знаю Пьюрити всю ее жизнь – даже если не видел ее в течение многих лет, с тех пор как я вернулся в Саус Холлоу.

Ей всего лишь восемнадцать.

- Алан, - я выдавил его имя, быстро прочистив горло, чтобы скрыть мой дискомфорт, пока жар поднимался к моему лицу. Это не я. Такое не случается просто так. Я не этот безрассудный мужчина средних лет, я не могу смотреть на едва выросшую женщину таким образом, даже какую-то долю секунды.

Я преподавал в колледже в течение последних пяти лет, учил сотни молодых и красивых девушек, но никогда не допускал грязных мыслей ни об одной из них. Я никогда не думал о них так, как о Пьюрити минуту назад.

Какого черта это говорит обо мне, если такие мысли приходят мне в голову?

- Алан. Пьюрити. Я не ожидал увидеть тебя здесь. Это… - мой голос прерывается, как только наши с Пьюрити глаза встречаются снова, и я подбираю слова, чтобы закончить предложение. Все слова, что я знаю, кажется, испарились из моей головы. Это связано с тем, что вся кровь из моего тела ушла на юг. – Это… неожиданно.

Неожиданно.

Это один из способов ответить.

Увидеть их здесь неожиданно.

Видеть, как Пьюрити выросла, как она сейчас выглядит, это чертовски неожиданно.

Это также неожиданно, как то, что обычно многословный писатель, стоит рядом с восемнадцатилетней девушкой и заикается, как идиот, пытаясь найти подходящие слова. Моя способность использовать английский язык полностью испарилась в считанные секунды, как только Алан и Пьюрити появились в дверях моего кабинета.

Алан смеется, звук эхом разносится по моему кабинету и коридору. Звуку следует быть теплым и комфортным, ведь он проповедник, но это не так. Вместо этого он ледяной, такой же, каким я его помнил. – Неожиданно? Пьюрити зачислена в твой класс, Габриэль.

Что он сказал?

Мои глаза возвращаются к Пьюрити в ее скромном платье, со слабым оттенком розового румянца на щеках. Она – воплощение невинности и целомудрия, и в один момент у меня появляется непреодолимое желание обладать этой невинностью. Я хочу получить эту чистоту.

Я хочу полностью развратить ее.

- Она в твоем классе, Габриэль, - повторяет Алан.

Блядь. Эта девушка слишком молодая, совершенно под запретом и к тому же дочь проповедника, не меньше – учится в моем классе?

Я буду проклят.

Пожалуй, попаду прямиком в ад, учитывая то, что я хочу с ней сделать.