Сегодня третий день моих занятий с профессором Райаном. После того, как я опоздала на его первую лекцию, я в первую очередь выучила карту кампуса и поклялась не опаздывать снова, будь то на его пары или на пары кого-нибудь другого.

Потому что мне достаточно публичного унижения.

По крайней мере, последние два занятия прошли спокойно по сравнению с первым. Под «спокойно» я имею в виду, что ему успешно удалось избежать зрительного контакта со мной во время каждого занятия. Это довольно нелегкое дело, учитывая то, что на курсе обучается всего двадцать студентов.

Логически я понимаю, что не должна принимать это на свой счет. Я должна обрасти более толстой броней, когда дело доходит до того, что люди думают обо мне, и особенно, когда дело доходит до того, что он думает обо мне. Возможно, он так странно себя ведет лишь потому, что знал меня, когда я была ребенком.

Тем не менее, я не могу не размышлять о том, что профессор Райан думает обо мне. Не могу не гадать, действительно ли он презирает меня.

Вы думаете, что пора бы мне уже привыкнуть к этому. В Саус Холлоу было достаточно людей, которые ненавидели моего отца, и соответственно, по умолчанию, недолюбливали меня.

Я говорю себе, что настолько восприимчива к тому, что он думает обо мне только потому, что он связан с моим прошлым в Саус Холлоу, а не из-за того, что я чувствую бабочек в животе каждый раз, когда вижу его.

Сегодня, в конце урока, он едва дотронулся до меня, когда раздавал нам наши первые письменные задания. С каменным и безразличным выражением лица, он отдал мне мою работу, никак не прокомментировав ее. Я сложила ее пополам и засунула в сумку, не став даже смотреть на нее.

Я не знаю, почему я сопротивляюсь желанию посмотреть на свою работу в течение целого дня.

Само задание не было слишком сложным, и за него не ставилось никакой оценки, лишь отзыв профессора. Оно было разработано, чтобы быть своего рода основой для нашего развития в течение семестра, и быть для нас чем-то вроде ориентира. По крайней мере, он так выразился.

Это было достаточно легко, или, по крайней мере, должно было быть. Нужно было написать на две или меньше страницы сцену, иллюстрирующую психологическую сложность персонажа. Тем не менее, я потратила несколько часов, одержимая этой задачей больше, чем каким-либо другим из моих домашних заданий. Я еще раз у себя в голове анализировала нашу классную дискуссию о сложных вымышленных персонажах.

В основном, я зациклилась на словах мистера Райана: «Пишите об испорченных персонажах. Идеальные персонажи – не интересны. Совершенные люди скучны, и кроме того, все мы в какой-то степени испорченные».

Я записала эту цитату в своем блокноте на отдельной странице, отчасти потому, что хотела запомнить ее, и отчасти потому, что он застал меня врасплох. Это заставило меня задуматься, думает ли профессор Райан так и о людях, а не только о персонажах книг.

Это противоположность тем устоям, которые закладывались в мою голову с самого детства. Отец учил меня стремиться к совершенству. Он настаивал на том, что Бог требует совершенства в мыслях, чувствах и поведении.

Он рассказывал мне, что именно поэтому он назвал меня Пьюрити. Для того чтобы я всегда помнила к чему должна стремиться. Меня постоянно мучило подозрение о том, что это должно было мне напоминать о том, что я никогда ничего не смогу изменить, как бы я сильно ни пыталась этого добиться.

Так что, когда профессор Райан заявил о том, что идеальные люди скучны, и мы все испорченные, комментируя это с такой небрежностью, будто это само собой разумеющийся факт, я не знала, что с этим делать. Я записала это в блокнот, и постоянно повторяю эти слова у себя в голове, пытаясь осознать эту фразу.

Но это не имеет отношение к тому, почему я еще не прочла его отзыв. Я весь день ждала, чтобы прочитать то, что он написал о моей работе, но я хотела это сделать наедине. Для меня писательство – это что-то интимное, и он единственный, кто читал все, что я писала.

Что делает это еще интимнее.

Выполнять задание – это как писать прямо ему, раскрывать себя, обнажать часть души.

Это делает тебя уязвимым, но скрыть свои чувства невозможно.

Я полностью уверена, что это единственная причина, по которой я еще не прочитала его отзыв. Это объясняет все, и не имеет ничего общего с тем, что каждый раз, когда я думаю о профессоре Райане – о том, как он медленно заходит в класс, расстегивает манжеты своей рубашки и засучивает рукава, демонстрируя свои жилистые предплечья, или о том, как не могу перестать смотреть на его идеальную спину, когда он поворачивается, чтобы стереть с доски – это посылает прилив тепла через все мое тело. Мое дыхание замирает, сердце учащенно стучит, и я чувствую странное ощущение внизу живота.

Мое желание сохранить его отзыв, забрать его с собой, а затем прочитать, смакуя каждое слово, не имеет ничего общего с этим.

Когда я возвращаюсь в свою комнату в общежитии, я понимаю, что у меня нет места, где я могла бы прочесть отзыв наедине с собой. Мое сердце тонет, когда я вижу, что Луна сидит в наушниках, ссутулившись над своим ноутбуком. Она одновременно печатает и шуршит пачкой картофельных чипсов. Она так увлеклась тем, что делает, а ее музыка настолько громкая, что создается впечатление, будто она не замечает, что я в комнате.

Я неловко топчусь на месте. Интересно, я должна прервать ее, чтобы поздороваться, или мне подождать, пока она сама меня не заметит? Я решаю, что было бы более неловко, если бы я напугала ее, заметь она меня позже. Поэтому я перехожу на свою сторону комнаты и встаю так, чтобы она могла меня заметить.

- Как дела? – она лишь на секунду обращает на меня внимание, облизывает пальцы, покрытые крошкой, продолжая стучать по клавиатуре другой рукой.

- Ничего особенно. Была на занятиях, - громко говорю я, хотя она все равно меня не слышит. Супер громкая песня какой-то рок-группы, которая мне неизвестна – потому что я не слушала музыку, которая появилась в течение последних пятидесяти лет – играет в ее наушниках. Я даю себе молчаливый обет, изменить это как можно быстрее.

Присаживаясь на кровать, я достаю из сумки свои тетради и учебники. Сложенный край отзыва о моем письменном задании торчит из блокнота со спиралью, мое сердце замирает, и я мечусь, стоит ли взять и прочесть его.

Это как пластырь, говорю я себе. Просто сдерни его.

- Что ты делаешь? – я так увлеклась, что голос Луны заставляет меня подпрыгнуть.

- Что? – кричу я.

Луна отодвигается от стола и поворачивается на стуле. Она снимает наушники, позволяя гарнитуре болтаться у нее на шее.

- Ты просто так пристально смотрела на эту тетрадь, - отвечает она. – Хочешь чипсов?

- О, - вздыхаю я. Черт. Я, наверное, выгляжу, совершенно свихнувшейся, сидя здесь и пялясь на тетрадь, будто та содержит что-то радиоактивное. – Нет, спасибо.

Она приподнимает брови.

- Это отзыв с урока письма?

- Да. Как ты узнала?

- Ну, у тебя написано «Креативное письмо 207» на задней части тетради.

Я переворачиваю тетрадь другой стороной вверх, понимая, что, скорее всего, бездумно рисовала во время пары профессора Райана, как какой-то незрелый подросток, переживающий из-за предмета своего обожания. Спасибо господи, что не накалякала его имя с миллионом сердечек и цветов вокруг.

Я чуть было не задыхаюсь от этой мысли.

Нет. Я бы не сделала так, потому что я не думаю о мистере Гейбе в контексте предмета обожания.

Я не влюбилась в него.

Я не могла.

- А, да, я просто рисовала.

Луна смеется. – Мне так скучно во время занятий. Ну, точнее, не только на них. Мне скучно во время многих вещей, но особенно на парах, потому что они чертовски медленные. Поэтому я обычно провожу их, слушая вполуха, пока играю в компьютерные игры.

- Это то, чем ты занималась сейчас? – спрашиваю я. – Играла?

- Нет. Сейчас я взламывала сайт Госдепа, - небрежно говорит она.

Мои глаза расширяются. Моя соседка по комнате – хакер?

- Хм… - Я ничего не говорю, просто потому, что понятия не имею, как реагировать на такое заявление Луны.

Луна хихикает. – О боже. Выражение твоего лица бесценно, - восклицает она. – Расслабься, ничего я не взламывала. Просто играла в онлайн-игру. Черт возьми, ты чуть ли не умерла от сердечного приступа, всерьез подумав, что я средь бела дня взломала сайт Федерального Правительства!

Мое лицо краснеет от смущения. – Конечно же, я так не подумала, - усмехаюсь я. – Я просто подумала, что сайт Госдепа – мелочь, ведь любой человек может сделать это. Взлом сайтов ФБР и ЦРУ был бы более впечатляющим.

Она улыбается.

- Посмотрите-ка. У дочери проповедника есть чувство юмора. Может, мы все-таки поладим.

- Может быть, - говорю  я ей, останавливаясь, чтобы быстро добавить. – Дочь дилера марихуаны.

Луна смеется. Затем она снимает наушники с шеи, и, не вставая с кресла, бросает их на стол, а затем, не спрашивая, забирается полностью на кровать. Интересно, прошла ли я какой-то тест на инициацию соседки по комнате.

Она кладет пакет чипсов себе на живот и роется в нем, пока бросает взгляд на мою тетрадь.

- Так это твое сочинение или что?

- Да, - я кладу его на подушку рядом со мной, пожимая плечами. – Ничего такого. Просто это маленький отрывок, который я написала для своего письменного задания для литературного класса.

- Творческое письмо, значит, - подводит итог она, сидя на месте менее пяти секунд, прежде чем ставит одну ногу на пол и тянется за чем-то на столе. Поворачиваясь, она протягивает пачку жвачки.

- Хочешь?

- Нет, спасибо.

- Ну, как хочешь. Она запихивает пару подушечек в рот, прежде чем скомкать обертку и кинуть ее в мусорное ведро прямо через всю комнату, будто играя в баскетбол. Она отскакивает от стены и катится в противоположную от корзины сторону, но Луна не встает, чтобы поднять ее. – Значит, ты, должно быть, неплохо пишешь.

- Это еще почему? – спрашиваю я, подтягивая колени к груди. Луна заставляет меня нервничать. Она классная. Она та девушка, у которой большой жизненный опыт и куча друзей.

Я та девушка, у которой нет ни того, ни другого.

Пока я росла, мой отец был слишком обеспокоен тем, с кем бы я могла проводить время. И, конечно же, ни с кем вроде Луны, я бы никогда не смогла общаться с его одобрения. Мне никогда не позволялось просто «тусоваться» с кем-то. Так что сидеть здесь просто так, болтая с Луной, заставляет меня нервничать. Начнем с того, что мне в принципе некомфортно в обычных житейских ситуациях, а в ситуациях с общением с соседкой по комнате тем более.

- Писательство, - произносит она. – Ты учишься у Габриэля Райана, да?

Я киваю. – Я не знаю, хорошо ли я пишу. Я имею в виду, может быть да, а может, и нет. Не уверена, если честно. Я отравляла образец сочинения, чтобы поступить сюда, но никто никогда не читал ничего из того, что я писала раннее. Так что я действительно не знаю.

Луна приподнимает брови. – Как это так?

- Я просто никому никогда не показывала свое творчество.

- Тогда почему же ты учишься в таком классе, который явно не для всех, если твои работы никто никогда не читал, и ты даже не уверена, что хороша в этом?

То, как она задает вопрос, звучит обвинительно, и поток вины струится в моей голове, хотя мне не за что чувствовать себя виноватой.

Потому что я знала Габриэля Райана, когда была ребенком.

Потому что он рос с моим отцом.

Но мистер Гейб читал вступительные сочинения анонимно, ведь так? Он так и сказал, когда мы с отцом приходили к нему в кабинет. Кроме того, он показался искренне удивленным, увидев меня. Вообще-то, было больше похоже на то, что он в шоке. И что расстроился. Определенно расстроился.

Это факт. Мистер Гейб не хотел, чтобы я училась в его классе. На самом деле, он кажется очень раздраженным из-за того, что я еще не бросила его класс. Интересно, ждет ли он этого.

Когда я смотрю в потолок, Луна смотрит на меня, явно ожидая моего ответа.

- Я не знаю, как попала в этот класс. Я просто подала заявление.

Я умалчиваю часть о знакомстве с ним.

Это маленькая белая ложь. Мой отец был бы потрясен.  «Бог ненавидит лжецов», - сказал бы он.

Но это не может быть ложью, говорю я себе. Тот факт, что я раньше знала профессора Райана, совершенно не имеет значения.

- Никогда о нем не слышала. Видимо, он известный писатель или типа того? – Луна делает на долю секунды паузу, прежде чем продолжить, не дожидаясь моего ответа. – Я только слышала, что какие-то девушки говорили о тебе, когда я выходила сегодня утром из душа.

Я запинаюсь.

- Говорили обо мне?

Кто мог говорить обо мне?

Я едва произносила более двух слов, в основном «привет» и «доброе утро», некоторым на моем этаже в общежитии за последнюю неделю. Учиться, посещать занятия, ходить в столовую и книжный магазин – вот что является моими приоритетами. Общение с кем-то не на моей повестке дня.

Это, несомненно, порадует моего отца.

- Да, о тебе, - говорит Луна, усмехаясь. – Похоже, что я много знаю о писателях или, тем более, об известных писателях? Я слышала, как эти сучки говорили какое-то дерьмо про амишку с нашего этажа, которая учится в классе Габриэля Райана.

Она говорит это как бы случайно, что я даже не знаю, какую часть из этого обдумывать сначала.

- Говорили д… - я останавливаюсь. Нецензурные слова застревают на кончике моего языка, я почти решаюсь повторить это, но не могу себя заставить.

- Говорили фигню про сектантку? Кто такая амишка?

Луна пристально смотрит на меня.

- Я? Я – амишка?

Луна закатывает глаза.

- Не волнуйся из-за этих девушек. Наследие. Большие сиськи, отсутствие мозгов, семейные деньги. Делят общагу с нами, плебеями, в течение года, чтобы набраться жизненного опыта, - она подчеркивает часть про опыт, произнося слова с придыханием, при этом закатывая глаза.

- Наследие? – спрашиваю я.

Луна говорит так быстро, что мне трудно поспевать за ее мыслями. Она также не перестает двигаться, ее нога упирается в матрас, пока она говорит. Она крошечная связка энергии.

- Понимаешь, - вздыхает она. – Дети родителей, которые учились в этой школе, и их родители учились в этой школе, и их бабушки с дедушками ходили сюда, на протяжении поколений и бла-бла-бла. Наследие. Они не такие как мы.

Они не такие как мы.

Я так удивляюсь тому, что Луна так просто поставила нас обоих в одну категорию, что я даже не знаю, как ответить.

Кажется, она не замечает моего шока. Она просто продолжает говорить.

- В любом случае, ты понимаешь, - продолжает она, печально махая рукой. – Они все испорченные и дерьмовые.

Я киваю, будто знаю это. Реальность такова, что я ничего не знаю о том, кто испорчен, а кто нет. Я никогда раньше не встречала избалованной девушки. В таком городе, как Саус Холлоу, никогда не было ни одного богатого человека. Они были в другом городе, в получасе езды. Я была там однажды, вроде бы.

Мистер Гейб – единственный известный человек, родившийся в Саус Холлоу, и он прославился только после того, как покинул город, что не может быть совпадением. Даже будучи маленькой, я знала, что пребывание в Саус Холлоу, неизбежно будет высасывать каждый кусочек творчества или желание чего-то большего прямо из тех, кто жил там. Раньше я часто задавалась вопросом, что случилось с моей матерью, добил ли ее город, что она больше не смогла этого выносить и поэтому покинула его.

Чем старше я становлюсь, тем все больше понимаю, что, вероятно, именно из-за города она сбежала.

- Я не амишка, знаешь ли, - ляпаю я.

Я чувствую себя глупо, оправдываясь.

Я чувствую себя еще более смущающейся, одетая в длинное платье. Но это ненадолго, у меня есть кое-какие деньги на новый гардероб. У меня имелись кое-какие сбережения на моем банковском счете, когда я покидала Саус Холлоу. Деньги, которые я копила в течение многих лет, работая няней, и откладывала их на черный день. Моя стипендия может кое-как помочь мне, пока я не начну сама зарабатывать, но все же это не те деньги, которые я могу просто так спустить на магазины, покупая новую одежду, в отличие от большинства студентов здесь.

- Ни хрена, Пьюрити, - говорит Луна. Она останавливается на секунду. – У тебя есть прозвище? Это как-то странно, называть тебя Пьюрити.

Если бы кто-нибудь другой так сказал, это было бы оскорбительно. Но Луна смотрит на меня так, будто только что спросила о погоде, вместо того, чтобы говорить о том, что мое имя странное.

Думаю, девушка не имеет понятия, что такое фильтрация речи. Она просто ляпает, что попадает в голову, а потом смотрит на тебя так, как будто это не должно было прозвучать оскорбительно.

Всего за две минуты, она сказала, что моя одежда заставляет меня выглядеть так, будто я амишка, рассказала, что какие-то девушки обсуждали меня, и в конце концом провозгласила мое имя странным. Я не совсем понимаю, ненавидит ли она меня или считает нас подругами.

- Страннее, чем Луна Мун? – спрашиваю я.

Луна просто заливается смехом.

- Когда мне было тринадцать, я говорила всем, что меня зовут Джейн. Это на самом деле подкосило мою мать. Она сказала, что ни один ее ребенок не будет просто Джейн. Когда я начала носить рубашку-поло цвета хаки в школу, то ее реакция была сродни той, если бы я убила кошку или что-то типа того. Мой подростковый бунт был таким же, как и у других детей. Ох, ходить в школу… Моя мама была в ужасе от того, что я собиралась сделать прививку и пойти работать на Уолл-Стрит.

- Мой отец тоже думает, что школа – это работа дьявола.

- Ну, это то, в чем взгляды наших родителей схожи, - говорит Луна, делая паузу, оценивая меня. – Так теперь мне называть тебя амишкой?

Я снова смотрю на свое платье.

- Моя одежда настолько плоха?

- Ох, я тебя умоляю, - издевается она. – Я просто дразнюсь, Пьюрити. В случае, если ты не заметила, мое чувство юмора немного…

- Странное?

- Видишь? Ты понимаешь, - говорит она. – Я немного саркастична. И с твоей одеждой все в порядке. Твое платье милое, в стиле ретро.

Я стону. – Я выгляжу, как домохозяйка из пятидесятых?

Рука Луны прикладывается к подбородку, пока она оценивает меня.

- Да уж, определенно домохозяйка из пятидесятых. Если бы ты немного укоротила юбку и добавила макияж, ты вполне смогла бы выглядеть как сексуальная пинап-девушка.

Я стону снова. – Мне нужна новая одежда.

- Ой, пожалуйста. Пошли на хрен этих сучек, - советует Луна. – Кого волнует, что они думают? Если тебе нравится твой стиль, так сохраняй его.

- Я не уверена, что хочу сохранить его, - говорю я, выпуская раздраженный выдох. – Я совсем не уверена, что это действительно мой стиль. Просто это то, что мне разрешалось носить дома.

- Разрешали? – лицо Луны кривится.

- Мой отец довольно строгий, - признаю я. Мое лицо снова краснеет. – Он проповедник. Мне не разрешали носить что-либо нескромное, ну, или делать что-нибудь такое. Но это звучит хуже, чем было на самом деле…

Я останавливаюсь, рефлексивно оправдывая свое воспитание. Почему я пытаюсь защититься? Честно, было нелегко во многих вещах. И я даже не знаю, как объяснить это девушке, которая была воспитана мамой, которая позволяла ей носить все, что она хотела, и стричь волосы, как ей хотелось, и сделать татуировку с пирсингом, и вообще выражать себя любыми способами.

- Деевочка, - говорит Луна, протягивая слова. – Твой отец типа какой-то культовый лидер? Без обид, я понимаю, что он твой папа и все такое.

Мое лицо краснеет от смущения. – Нет, - отвечаю я медленно. – Точнее, я так не считаю.

Но, правда в том, что я уже не первый раз слышу слова «культовый лидер» и имя моего отца в одном предложении. Однажды я подслушала, как городской библиотекарь миссис Купер, которая давала читать мне книги, которые не позволял мне читать отец, назвала его церковным культом. Она думала, что я в другой стороне библиотеки между книжными стеллажами, но я брела обратно, чтобы вернуть ей книгу, и она была в разгаре жаркой беседы с мистером Адамсом, который владел единственным магазином в городе.

Моему отцу не нравились мистер Адамс и миссис Купер. Он называл мистера Адамса распутником и настаивал, чтобы его прихожане никогда не ходили в его магазин, потому что они не должны потакать бизнесу неверующего. Я никогда не была уверена, почему убеждения мистера Адамса о Боге могли помешать управлять магазином, но для моего отца и членов его церкви, по-видимому, это имело решающее значение.

- Он проповедник, - запинаясь, объясняю я.

- Так он методист или баптист, что ли?

- Нет-нет, - отвечаю я. – Его церковь не является классической церковью или чем-то таким. Он всегда говорил, что основные деноминации стали слишком либеральными, поэтому он создал свою собственную церковь, с большим упором на патриархат…

Я останавливаюсь в середине своего объяснения, потому что это звучит очень странно, теперь, когда я говорю это вслух.

- Черт возьми, - запинается Луна, широко раскрывая глаза. – С еще большим упором на патриархат, чем обычно?

Думаю, меня сейчас вырвет. Мое лицо краснеет, и я не могу дышать. Это было гораздо менее унизительно, прежде чем я начала говорить об этом.

- Черт, я никогда никого не знала, кто бы был членом секты, - говорит Луна.

- Я не состояла в секте, - слабо протестую я. Термин звучит безумно и фанатично, поэтому он не может быть применен ко мне. Большинство людей, с которыми я выросла, были нормальными, верно?

Я имею в виду, это относительная норма? Полагаю, что так.

Боже мой, может быть, это правда была секта.

Этого не может быть. Секты не позволяют тебе уйти, а мой отец отпустил меня в колледж. Значит, он не может быть таким плохим.

Луна все еще смотрит на меня, как будто у меня три головы, так что, возможно, все так плохо.

- Было бы здорово, если бы состояла, - признает Луна, пожимая плечами. – И имею в виду, совершенно странно. Просто словно совершенно облажаться.

Я не могу не засмеяться. – Ты очень странная.

- Да, есть такое, - говорит она, соглашаясь. – Если ты не заметила, то мы обе такие. Это комната для чудаков. Может, нам стоит сделать отличительный знак на двери.

Она говорит это с таким невозмутимым видом, что на секунду мне начинает казаться, что она серьезно. Страх сжимает мою грудь при мысли о рекламе всему миру о том, что мы чудачки.

- Прими это, Пьюрити, - смеясь, произносит она, вставая с моей кровати.

- Принять что?

- Свою странность, - заявляет она. – Эй, я собираюсь сходить к торговому автомату. Хочешь чего-нибудь?

Я качаю головой.

Прими свою странность, заявляет она небрежно, точно так же, как профессор Райан говорит, что совершенство скучно.

Легко ей сказать.

Легко им обоим сказать.

Я жду, пока она уйдет, прежде чем вытаскиваю отзыв из тетради. Мое сердце тонет, когда я вижу фразы, разбросанные красной ручкой по всей бумаге:

Неестественно и глупо.

Скучно.

Зевок.

Ты действительно считаешь, что люди могут себя так вести?

Нет страсти.

Плоские персонажи, где огонь?

В конце не более чем заключение: дайте мне что-нибудь другое, Пьюрити. Пишите о том, что не скучно.

Я не могу не слышать его голос у себя в голове, пока читаю его слова, будто он стоит прямо здесь, говоря их мне. Каждая фраза бьет меня, как удар в живот, один за другим.

Там нет ни одного положительно слова на целом листе отзыва.

Я не ожидала, что меня похвалят за мои фантастические навыки письма, но неужели нет ни одного приличного отрывка в том, что я написала?

Его отзыв не должен влиять на меня так, как он это делает. Я должна быть обособленной, объективной и разумной. Это всего лишь тренировочное сочинение для класса.

Но я сижу здесь, уставившись в него, пока слезы не начинают формироваться в уголках глаз.

Когда Луна заходит обратно в комнату, неся мешок конфет в руках, она останавливается.

- Боже. Все так плохо?

- Это конструктивная критика, - бормочу я, хотя не уверена в ее конструктивной части. – Я не должна переживать…

Я перестаю говорить, потому что если я скажу еще что-нибудь, то заплачу. А я не хочу плакать перед моей новой соседкой по комнате.

Она протягивает пакет.

- Хочешь парочку? Сахар делает все лучше.

- Не уверена, что он поможет в моем случае,- говорю я, зачитывая со страницы: «Неинтересно, неубедительно, наивно, незрело. Не хватает глубины характера».

Луна кривится и бросает пакет с конфетами на свою кровать.

- Ух. Да уж, сахар – неправильное решение ситуации.

- Тогда что?

- Вставай и обувайся, - приказывает она. – Очевидно, здесь поможет только пицца.