Ему необходимо чем-то заняться. Он должен что-то делать, но способен только медленно ходить, считая ступени и размахивая прогулочной тростью, чтобы не наткнуться на мебель.

Проклятая слепота.

В кабинете Девон нащупал стакан бренди. Нанятый им в Лондоне сыщик Максимилиан Уинтер привез отчет о добытых в лондонских трущобах сведениях. Бывший сыщик с Боу-стрит дал ему адрес, но тот, кого он разыскивал, жена и ребенок капитана Таннера, убитого в сражении под Ватерлоо, исчезли.

Девон осушил уже два стакана бренди. Напиток опять оказался разбавленным, и он ревел на лакея до тех пор, пока его запас не пополнили настоящим крепким бренди. Молодой лакей Беккет в конце концов признался, что они разбавляли напиток по приказу мисс Сэриз, как они называли ее в своем кругу.

В тот момент Девон осознал две вещи. Первое: он не знает фамилии своей любовницы и не может прочесть их договор, чтобы узнать, как она подписалась. Теперь, когда договоренность уже достигнута, спрашивать об этом чертовски неловко.

И второе: с каких это пор его подружка раздает команды насчет выпивки? И какого черта прислуга уделяет больше внимания его любовнице, чем ему самому?

— Если мисс Сэриз вернулась из деревни, приведите ее ко мне, — рявкнул герцог, предполагая, что слуга находится где-то поблизости. — Немедленно.

Девон встал и побрел по кабинету по тому же самому маршруту, который беспокойно прокладывал каждую ночь. От начала до конца точно пятьдесят шагов. Он начал свое движение от дивана и, досчитав до пятидесяти, вынужден был повернуть, чтобы избежать столкновения с углом стола.

— Ваша светлость.

Сэриз произнесла это хриплым шепотом, и звук ее голоса мгновенно пробудил в нем желание. Но Девон уловил в нем дрожащие нотки. Кажется, она напугана. Боится его, посчитав, будто у нее возникнут неприятности из-за бренди? Девон почувствовал вину.

— Никаких проблем, любовь моя, — пробормотал Девон, надеясь успокоить ее.

— О! Вы… Что вы хотите этим сказать? Я… — Мелодичное дрожание в ее голосе пропало. — У вас был посетитель, кажется, сыщик из Лондона?

Девона мгновенно охватила паника. Неужели она слышала что-то из его беседы с Уинтером?

— Да, он из Лондона. — Сказав это, Девон умолк, ожидая ее реакции. Черт, ему хотелось видеть ее. Посмотреть в глаза. Оценить выражение лица.

Энн стояла молча, и Девон понял: это все равно что находиться в полевом госпитале с раздробленной ногой. Лучше согласиться на боль от пилы, чем надеяться сохранить ногу и умереть от распространения инфекции. Если она знает, какое у него дело к Уинтеру, он намерен выяснить это у нее прямо сейчас.

— Ты случайно подслушала наш с ним разговор, Сэриз?

— Нет! Конечно, нет! Но у вас мрачный вид. Вы бледны.

— Разве я не выгляжу таким всегда: мрачным и бледным? Тредуэлл говорит, что всегда, Сэриз.

— Нет, неправда! За последние два дня вы стали выглядеть счастливее. И цвет лица… улучшился.

— Полагаю, лицо мое раскраснелось от напряжения во время занятий любовью, дорогая моя.

— Так, значит, плохих новостей не было… Ничего такого, что встревожило вас?

Девон молчал, оставив ее вопрос висеть в воздухе между ними, и теперь анализировал каждый ее вдох и выдох.

— Что ты ожидаешь? — спросил он наконец. — Подтверждение каких-то собственных подозрений?

— Господи, нет. Что… Что вы хотите этим сказать?

Он имел в виду подтверждение того, что она могла бы разгадать, если подслушала его разговор с Уинтером. Сейчас она говорила так, как будто смутилась по-настоящему. Они оба ходят вокруг чего-то, вот только вокруг чего?

— Ладно, ты хочешь знать, что мы обсуждали с моим сыщиком Уинтером? Ничего особенного. Одно дело в Лондоне.

— О! — вырвался вздох облегчения у Энн. Хотя Девон никогда бы его не услышал, если бы не прислушивался так внимательно. — Я подумала, не задавали ли вы ему вопросы обо мне.

— Ангел мой, он привез мне сведения, которые я просил. Как я мог задать ему вопросы о тебе? Мне пришлось бы прибегнуть к почтовым услугам, а единственный человек, кто может написать письмо, это ты.

— С вопросами вы могли бы отправить лакея.

Ее ответ выскочил так быстро, что Девон сразу понял, она прорабатывала в своей голове разные возможности.

— Чего ты боишься, опасаешься, что я могу что-то узнать? Чего ты боишься в Лондоне? На этот раз говори правду.

— Я рассказала вам правду. Я боялась, что если вы послали этого человека навести справки обо мне, он вполне мог поговорить с хозяйкой борделя и теперь она узнает, где я нахожусь.

Если бы у него было зрение, он мог бы увидеть, покраснела она или побледнела. Может, отвела взгляд, закусила губу. Он знал бы с гораздо большей долей вероятности, когда она лжет.

— Я не просил Уинтера наводить о тебе справки, Сэриз. Поскольку не видел причин не доверять тебе. Что я должен знать о тебе, что ты не рассказала?

— Больше нет ничего такого, что вам нужно знать обо мне. — Страстное мурлыканье. — Я соскучилась, ваша светлость, даже за такое короткое время, пока была в деревне. — Раздался шорох ее платья, послышался хриплый вздох. — Так гораздо лучше. Лиф слишком плотно сжимал меня.

Что это значит? Неужели она расстегнула пуговицы на платье?

— Вы хотели, чтобы я пришла сюда заняться любовью? — Последние два слова она намеренно растянула. Заняться любовью. Как будто она обладает искусством магии. Так возбудить его плоть двумя колдовскими словами. Послышался тихий шелест.

— Ну вот, с платьем я справилась, только корсет сама развязать не могу. Вы поможете мне, ваша светлость? Я думаю, будет так… эротично доставлять вам удовольствие, когда я полностью раздета, а вы полностью и так красиво одеты.

Для встречи с Уинтером Девон заставил Тредуэлла сыграть роль камердинера и помочь ему облачиться в шелковый жилет, фрак и начищенные сапоги. Теперь она играла роль любовницы. Девон слышал это в каждом ее едва уловимом изысканном смешке и стоне. Он чувствовал притворство, когда слышал его.

И это работало. Он не мог противостоять. В его голове созрела дюжина эротических сценариев. Он может овладеть ею сзади, если она наклонится к стене. Или спереди, если обхватит его ногами и прижмется спиной к стене. Можно лечь на ковер и дать ей скакать на нем до беспамятства.

Девон мог совершенно ясно, до мельчайших подробностей, представить каждую сцену. Все, что от него требуется, — дать команду, и она обслужит его любым способом, каким он только захочет. Как ему надо. Он может использовать ее, чтобы заглушить чувство вины, кислотой разъедавшее его внутренности. Но у него нет права так поступать.

— Нет, Сэриз, — проворчал он, — не сейчас.

Нет.

Сэриз почти до основания сгрызла ноготь на пальце. Если бы герцог знал о смерти Мадам, знал, что в убийстве подозревают ее, к этому времени он бы предъявил ей все претензии. Он не знает. Но сердится. Неужели из-за того, что догадался, что она имитирует оргазм? Но как ему это удалось? Сегодня утром он смеялся вместе с ней в постели; сейчас не хочет к ней прикасаться.

Какая она все-таки дура. Его дела в Лондоне не имеют никакого отношения к ней, однако ее неудачный вопрос заронил подозрение. Она надеялась с помощью секса отвлечь его, а теперь не знала, что делать. А если он задаст другие вопросы и приблизится к раскрытию ее тайны? А если она нечаянно дала ему ключ к разгадке? Нет, она должна его соблазнить.

— Я могу придумать множество способов заняться любовью прямо здесь, — промурлыкала Энн.

— Я тоже, мой ангел.

Означает ли это, что ей все-таки удалось пробудить в нем интерес?

— У вас такой… несчастный вид. Хотя последние несколько дней, когда мы все время занимались любовью, вы выглядели довольным. Мне хочется, чтобы вы улыбались.

— Возможно добиться этого будет трудно, любовь моя.

— Правда?! — воскликнула Энн, изображая испуг, но внутри ее терзал настоящий страх. — Тогда я очень-очень постараюсь, ваша светлость, — фальшиво зазвенел в комнате ее дерзкий голос.

— Нет, — отрезал герцог.

Что же делать? Энн уставилась на стены комнаты, где было много картин с изображением лошадей. Около дюжины великолепных работ висели одна над другой, начиная от деревянной панели, которой были облицованы стены, до самого потолка. Впервые за все это время Энн заметила, что среди картин с лошадьми в самом центре висел небольшой групповой портрет. Одна молодая женщина грациозно сидела на стуле в стиле королевы Анны. У нее были такие же, как у герцога, черные волосы и такого же интригующего цвета лаванды большие глаза, а на лице играла озорная улыбка. На ней было платье из струящегося атласа цвета слоновой кости, украшенное белым кружевом. Женщину окружали три молодые девушки, каждая из троих — красавица. У одной были темные волосы, две другие являлись обладательницами золотистых локонов и больших зеленых глаз.

— Это все ваши лошади? — Вопрос звучал глупо, но молчание давило на Энн, как свинцовая глыба.

— В тот или иной момент. Отец выражал недовольство, как много денег я трачу на лошадей.

— А эти леди? Одна из них, должно быть, ваша сестра.

— Они все — мои сестры. Когда я проводил здесь сумасшедшие вечеринки, то закрывал их портреты.

— Это очень благородно с вашей стороны.

— Ты смеешься надо мной, Сэриз? — Брови герцога высокомерно поползли вверх.

— Конечно, нет. — С колотившимся сердцем Энн подошла к нему. Она храбро прижалась к его груди, взяла его за руку и положила ее себе на грудь.

Рука герцога обхватила грудь Энн, а сам он наклонился и прижался губами к ее шее. Его поцелуи пробудили в ней бурю эмоций: надежду, неуверенность и страх, что могла наболтать лишнего. Энн молчала, позволяя ему целовать себя и ласкать.

В какой-то степени она сломила его сопротивление, но только не совсем поняла, как ей это удалось.

Марч покрывал поцелуями шею Энн, потом его губы коснулись ямочки у основания шеи. Он лизнул ее языком, и Энн почувствовала тяжесть внизу живота и пульсирующую боль между ног.

— Тебе нравится это? У тебя колотится сердце, Сэриз.

— Так происходит всегда, — поспешила с ответом Энн, — когда я с вами. Мне нравится это. Очень.

— Мне необходимо избавиться от небольшого разочарования, любовь моя. Только я не могу решить как: заняться любовью или отправиться на прогулку верхом.

— На прогулку верхом? — эхом повторила Энн. — Вы хотите сказать, на лошади?

— Полагаешь, я не в состоянии сделать это? — Герцог оторвался от нее и убрал руку с ее груди.

Нет, все-таки ей следовало бы прикусить язык. Ее цель — помогать ему, а не напоминать о том, что он не в состоянии делать. Он уже находится в воинственном настроении.

— Да нет же. Просто мне говорили, что вы давно не выходили на улицу, если не считать нашу совместную прогулку.

— Я с самого Ватерлоо не садился на лошадь. А ты ездишь верхом?

— Да, — выпалила Энн, удивившись его вопросу; и тут же засомневалась, стоило ли говорить правду. Понятно, что такое признание вряд ли разоблачит ее тайны, но она заметила, как удивленно поползли вверх брови герцога.

— Правда? Тогда покатайся со мной.

Поскольку у Энн не было костюма для верховой езды, рубашку, камзол и штаны она позаимствовала у герцога. Они отправились в конюшню. Энн не пришлось направлять его, он шел по запаху лошадей и свежего сена, по запаху навоза.

Энн не ездила верхом с тех пор, как покинула Лонгсуорд. Казалось, будто каждое мгновение с герцогом все глубже окунает ее в воспоминания о доме, который она потеряла. Когда-то у нее был арабский скакун. Свою кобылу Энн назвала Полночь, потому что шерсть белой лошади блестела так же, как мириады звезд, сверкавших над крышей ее дома в полночь.

Энн посмотрела на герцога. Его лицо словно было вырезано из камня, челюсти крепко сжаты. Наверняка вспоминал сейчас, как ездил верхом, когда еще не страдал отсутствием зрения.

Грум подвел герцогу жеребца.

— Какой у тебя опыт езды в седле? — поинтересовался повернувшись к Энн, герцог.

Энн вспыхнула, осознав двойной смысл вопроса. Но герцог оставался серьезным, и она знала, что он имел в виду, задавая этот вопрос.

— Много-много лет назад я ездила верхом каждый день.

— Это, кажется, Авденаго, — шагнул к заржавшей лошади, которую держал грум, герцог. — Дай мне поводья, Бенсон, и выведи для мисс Сэриз Анжелику.

Потекли минуты, грум, должно быть, седлал Анжелику. Цокот копыт по каменному полу конюшни заставил Энн затаить дыхание в ожидании. Мысль о том, что она снова сядет в седло, доставляла ей необыкновенное удовольствие. Вскоре появилось прекрасное животное, изящно шагавшее следом за молодым Бенсоном. Чистокровный, тщательно ухоженный, арабский скакун вороной масти.

Бенсон придержал лошадь за уздечку. Энн села в седло, перекинув ногу через спину лошади. Наверное, для леди возмутительно ездить таким способом, но она больше не была леди, и потом, сидя верхом, можно ехать гораздо быстрее. Энн захотелось предоставить Анжелике полную свободу действий и стрелой полететь через поля и сельскую местность. Но это невозможно, поскольку герцог не мог последовать за ней, и ей пришлось усмирить свое возбуждение. Анжелика капризно пританцовывала под ней. Похоже, они оказались родственными душами, обе страстно хотели делать то, что им нравится.

Энн затаила дыхание, наблюдая, как Бенсон помогает герцогу сесть верхом. Она увидела, как затянутой в перчатку рукой герцог нежно потрепал холку животного. Он пробормотал что-то, и, словно послушав старого приятеля, жеребец успокоился. Несмотря на слепоту, герцог плавно сел в седло.

Энн слегка пришпорила Анжелику, чтобы ехать рядом с герцогом. Ей не хотелось в присутствии слуги просить поводья. Она приблизилась к нему настолько, что их бедра касались друг друга. Герцог повернулся к ней, и улыбка на его губах была шире и ослепительней, чем Энн видела за все время своего присутствия здесь.

Герцог указал на лужайки, простиравшиеся перед ними до самого дома с левой стороны, и на край леса — справа.

— Объясняй, куда мы едем, предупреждай о препятствиях на пути, а я буду следовать твоим рекомендациям. Мне бы хотелось отправиться на южные поля. Туда ведет хорошая дорожка.

Он хочет, чтобы она проговаривала с ним дорогу, а не вела его как проводник? Сможет ли она хорошо сделать это, чтобы не обидеть его и не задеть? Придется попробовать.

— Значит, туда и поедем, ваша светлость.

Прошло очень много времени с тех пор, как Энн ездила верхом, и поначалу седло беспощадно хлопало по ее заду. Анжелика недовольно фыркала. Энн понимала, что должна все описывать герцогу, но никак не могла перестать внимательно наблюдать за ним. Потом и вовсе уставилась на него во все глаза. Она рассматривала морщинки, окружавшие его чувственный рот, длинные загнутые ресницы, любовалась его скулами и ямочкой на подбородке.

— Ты помнишь, я попросил тебя давать мне указания, чтобы я мог слышать твой очаровательный голосок? — напомнил герцог.

Сердце Энн глупо подпрыгнуло в груди. Герцог был настолько красив, что в его лицо было очень легко влюбиться. Умная любовница не ведет себя так, поэтому Энн направила все свои мысли на то, чтобы описывать герцогу дорогу.

— Стоп, любовь моя! — воскликнул вдруг герцог. Энн натянула поводья, и он слегка наклонил к ней голову. — Господи, как это здорово. Палящее солнце, ты рядом со мной, я слушаю твой разговор.

Его слова — «ты рядом со мной» — согрели Энн лучше солнечных лучей. Она никогда не каталась верхом в компании с джентльменом. Она даже никогда не выгуливала лошадь бок о бок с мужчиной, болтая с ним под лучами летнего солнышка. Это удовольствие, которое она впитает и сохранит в самом глубоком тайнике своей души.

— Я рад, что ты проявила такое упрямство, любовь моя. Если бы я отправил тебя назад в Лондон, то никогда бы не узнал подобного удовольствия. Но теперь мне хочется еще больше.

— Еще? — вздернула голову Энн. — Чего же именно?

— Я хочу пустить лошадь галопом.

— Нет, — вырвалось у Энн. Она нечаянно дернула поводья Анжелики, и лошадь тихо заржала от возмущения.

— Ангел мой, — герцог уже не улыбался, — мне надо пустить лошадь галопом.

— Я не могу этого допустить. Как на такой скорости я буду давать вам указания и направлять вас? А если вы упадете? Если сломаете шею?

— Наверное, я просто не боюсь этого.

— Что, скажите на милость, все это значит?

— Я пережил Ватерлоо не потому, что проявил недюжинное упрямство, чтобы не умереть. Или оказался слишком труслив. Я выжил, потому что выживание во время сражения зависит от чистого везения, в тот день удача была на моей стороне. Для тысяч других — нет. Может, я хочу испытать свою удачу.

— Испытать удачу? Нет! Ради всего святого, вы выжили! Вы хоть представляете, насколько ценно то, что человек выжил? Почему же вы пытаетесь убить себя теперь?

— Посередине этого луга все еще стоит старый дуб? — с улыбкой на губах привстал в седле герцог. — Есть что-нибудь между мной и этим деревом?

— Только я…

— Тогда давай наперегонки, ангел мой. Тот, кто первым домчится до дерева, победил. Ты можешь взять себе фору.

— Я не собираюсь состязаться с вами, ваша светлость. Я…

Энн не успела закончить возмущенную фразу, как герцог пришпорил свою лошадь. Жеребец рванул вперед, обогнул Энн и галопом помчался прямо к дереву. Энн не стала для него преградой. Должно быть, герцог воспользовался звуком ее голоса, чтобы определить ее местоположение и объехать.

Теперь он стремительно несся к дубу. Герцог действительно хотел загубить собственную жизнь ради гордости.

Энн повернула Анжелику и пустила ее галопом в погоню за герцогом.

— Вы можете упасть! Прекратите это!

Слышит ли он ее? Наверняка в ушах у него свистит ветер. Похоже, он был настолько полон решимости достичь этого чертова дерева первым, что не обращал внимания ни на что другое. Ее он точно не слушался.

Его бобровая шапка свалилась с головы и упала на землю. Он наклонился вперед, прижимаясь к вытянутой шее лошади, сзади развевались его угольно-черные волосы. Он приподнял в седле упругие ягодицы, а напряженные мышцы бедер бугрились под тканью брюк.

Что там за тропинка? На ней могло быть все, что угодно: камни, ямы, норы животных. Герцог мог попасть в беду, убиться.

Щелкнув поводьями, Энн поторопила свою лошадь. Но вместо того чтобы догонять, все больше отставала.

— Давай, давай, Анжелика. Мы должны остановить твоего хозяина, чтобы он не разбился!

Несмотря на то, что кобыла скакала на максимальной скорости и Энн вытянулась вдоль ее шеи, она понимала, что у Анжелики слишком короткий шаг. Внезапно Энн осенило. Ведь она может крикнуть, что он уже домчался до этого проклятого дерева. Надо заставить его думать, будто он победил, и он остановится.

Энн набрала в легкие побольше воздуха.

— Ваша светлость, вы проехали дуб! Вы победили! Гонка закончена! Остановитесь! Впереди высокая изгородь! — солгала Энн, чтобы заставить его действовать поскорее.

Герцог мгновенно натянул поводья, как только слова Энн сорвались с ее губ. Ее крик и громкий стук копыт лошади, должно быть, вспугнули куропатку. Птица взлетела из травы, шумно хлопая крыльями, прямо перед жеребцом герцога. Лошадь встала на дыбы.

Герцог резко выпрямился в седле, натянув поводья и пытаясь взять ситуацию под контроль. Энн видела, как он старался удержаться в седле, помогая себе крепкими мышцами бедер, напрягая широкие мышцы спины.

Лошадь опустилась, ударив копытами о землю так, что под Энн вздрогнуло поле. Потом черный мерин вдруг наклонил голову, как будто испытывал угрызения совести по поводу собственной паники, и поводья выскользнули из рук герцога. Он стал судорожно хвататься за воздух, очевидно, ожидая, что перед ним должна быть шея лошади, и полетел вниз головой через плечо лошади.

Его тело глухо ударилось о землю и затихло.

— О Господи! — только и смогла промолвить Энн. Задыхаясь, она вновь пришпорила Анжелику и, не доехав примерно ярда, так поспешно спрыгнула с лошади, что упала на колени, но тут же вскочила и помчалась к герцогу. — Ваша светлость!

Он по-прежнему лежал без движения с закрытыми глазами. Длинные ноги раскинулись в стороны, руки безвольно лежали по бокам. Он был явно без сознания. Энн опустилась рядом с ним на колени. Она знала, как проверить пульс. Затаив дыхание, она сняла перчатки и прижала кончики пальцев к шее герцога. Ей пришлось немного подвигать пальцы, прежде чем она услышала мягкие удары сердца. Она испытала такое облегчение, что едва не упала на герцога.

— Очнитесь, — потрясла она его за плечи. — Очнитесь, пожалуйста.

Энн боялась причинить ему боль, но при этом ей хотелось, чтобы он пришел в себя. Как можно быть таким безразличным к собственной жизни?..

— Боже… — Герцог открыл глаза. — Ах да, я ж не вижу. Сэриз, это ты? Где я?

— Вы на поле, — учащенно дыша, ответила Энн. — Там, где вы упали с лошади. Я думала… Я думала, вы разбились.

— Нет, ангел мой, — усмехнулся герцог, — я все еще живой. Немного расшибся, а в остальном — хоть бы что. Должен признать, что полет в воздухе в черноту оказался интересным.

Интересным. Энн пришлось схватить себя за правое запястье, чтобы не толкнуть герцога в грудь.

— Я рада, что вы развлеклись, — буркнула она. — Я испугалась, что вы мертвы. Возможно, для вас это было интересно, а для меня — ужасающе.

Энн попыталась подняться, но не успела встать на ноги, как герцог уцепился за ее бедро.

— Мне жаль, не уходи.

Ему жаль. Она так испугалась, что он сильно разбился, что она… потеряла его. Она была готова расплакаться, у нее до сих пор в глазах стояли слезы…

Герцог наклонил голову набок, принимая свой самый обаятельный вид.

— Мне бы хотелось заняться любовью с тобой прямо здесь, купаясь в солнечном свете, — тихо сказал он. — Мне кажется, когда ты такая сердитая, это добавит остроты. Ты все еще хочешь этого, Сэриз?

Хочет ли она? Ей хотелось как следует отшлепать его. Или заплакать. Или обнять и никогда не отпускать, никогда не разрешать ему снова садиться на лошадь.

Энн отчаянно пыталась цепляться за собственное раздражение, но оно таяло, как лед в жаркий день. И ее тело таяло и дрожало как в лихорадке, пока герцог поднес ее руку к губам и посасывал каждый палец по очереди.

— Перестаньте, — выдавила Энн. — Я сержусь на вас.

Герцог не обращал внимания на ее слова. Он потянул ее за руку, и Энн упала на него. Девон повернулся, и они оказались на траве лицом друг к другу. Их освещали золотые лучи солнца, а вокруг качались полевые цветы.

— Позволь мне сделать это для тебя. Позволь мне доставить тебе удовольствие. — Герцог целовал ее медленно, чувственно. Но даже горячие поцелуи, дразнившие ее рот, и лучи солнца, согревавшие их, не могли растопить ледяной страх, сковавший сердце Энн. Она понимала, что не должна уступать, ведь он не послушался ее, заставил пройти через муки ада.

Однако ей хотелось обнять его, хотелось самой крепко прижаться к нему и наслаждаться тем, что он жив.

— Хорошо, — прошептала она, — я хочу этого.