День 63: Асуана до Вади-Хальфа

На палубе «Синая», непосредственно перед мостиком, находится мебельный гарнитур из трех предметов, обитых кларетового цвета велюром, с резными деревянными ножками и декоративно изогнутыми ручками. Никто не знает, кому принадлежит эта часть обстановки гостиной, но время от времени на ней кто-нибудь отдыхает. В итоге получается, что я въезжаю в Судан на диване.

Судан, крупнейшая страна Африки, простирается от Красного моря на востоке до Нигерии на западе и от тропика Рака почти до экватора. Появление иностранных гостей не приветствуется.

Первый взгляд на самый северный город этой страны Вади-Хальфа открывает нам голый каменный мыс, на котором высится группа открытых с боков навесов, стоит горстка автомобилей, и появляются встречающие, заметив корабль, потянувшиеся к пристани. Джеллабы их теребит легкий ветерок, превращающий движения в нечто подобное сновидению.

Порта нет, других кораблей тоже. Суданские таможенники действуют медленно и тщательно, удаляя личные вещи и копируя серийные номера. Обременительный процесс обследования и регистрации явным образом подтверждает правило, согласно которому чем больше анкет и прочих бумажек приходится тебе заполнять, тем в более отсталой стране ты находишься.

Судан. Железнодорожное полотно в районе г. Вади-Хальфа

В итоге у нас конфискуют два экземпляра видео «Вокруг света за 80 дней» на предмет изучения, а также разрешают после трехчасового ожидания сойти на берег и найти себе транспорт до города, находящегося в трех милях отсюда. Нас сопровождают два попечителя из министерства информации. Я втискиваюсь в кузов грузовичка-пикапа, в котором уже и без того стоит дюжина пассажиров, и машина отъезжает по песчаной пустоши, усыпанной камнями и редкими низкорослыми кустами. Появляются самого примитивного рода жилища, представляющие подчас просто полотнище ткани или звериную шкуру, натянутую на четырех шестах. Они уступают место небольшим глинобитным домишкам, а потом цепочке длинных крашеных зданий, одно из которых носит название гостиницы «Нил».

Отель представляет собой череду бетонных двориков с общими удобствами — холодную воду дают здесь между шестью и семью часами по утрам и вечерам — и простых комнат с ярко окрашенными стенами. Все просто, бесхитростно и ничем не украшено, но все равно отрадно глазу после блеклой и обжигающей пустыни.

Здесь нечего надеяться на холодное пиво, поскольку в Судане действует строгий исламский закон, запрещающий употребление алкоголя. Нет в отеле и никаких обедов. Нам приходится обращаться к запасам сырной намазки, консервированного тунца и куриных грудок от Маркса и Спенсера, которые Анжела приобрела в результате титанического похода по магазинам. Выставляю термометр под прямые солнечные лучи на подоконник своего номера, он показывает 128°F (44°C). Мне еще не приходилось бывать в столь жарком месте.

Владелец отеля Ибрагим Аббас, человек высокий, достойный и меланхоличный, приносит две фотографии, и я понимаю причину его печали. На одной изображены элегантные дома с деревянными балкончиками у края воды, изящная мечеть с красивым минаретом. На следующей нет ничего кроме воды, окружившей башенку минарета.

— Вода прихлынула ночью, — вспоминает он, — повалила дома. Это было ужасно.

Озеро Насер окончательно поглотило старый Вади-Хальфа в августе 1964 г.

Четыре часа утра, лежу на тонком и грубом матрасе в собственном номере. Воздух совершенно неподвижен. Термометр показывает 98°F, но сухой жар едва переносим. Мухи то и дело пристраиваются на моем лице и губах, наконец мне надоедает сгонять их, и я проваливаюсь в легкий сон… Просыпаюсь, в комнате как будто жарче. Моргая, вглядываюсь в невозмутимое небо. Возле моей постели будильник фирмы Braun восседает на розовом металлическом столике, рядом кресло с полосатым пластиковым сиденьем. Вокруг голые стены, голубая краска покрывает местами отслоившуюся и отшелушившуюся штукатурку.

Около пяти часов утра вдали раздается стенание далекого локомотива, и за какие-то мгновения отель оживает. Этого момента здесь ждали целый месяц — прибытия хартумского поезда. Отель немедленно наполняется — мобилизована каждая кровать внутри и снаружи него.

В более прохладное время дня мы наносим визит губернатору Вади-Хальфа, импозантному, харизматичному человеку с седеющей бородой, мягким и глубоким голосом выговаривающему английские слова. Он назначен на этот пост лишь недавно и критически относится к результатам прежнего правления:

— Прошло двадцать шесть лет, после того как старый Вади-Хальфа был затоплен поднявшейся водой, и с тех пор не было сделано ничего…

А также, мог бы добавить он, возможности подвергнуться новому затоплению, если вода за плотиной поднимется выше отметки в 182 м. Однажды она уже поднималась до 178 м. Однако губернатор настроен спокойно и оптимистично, он продвигает различные проекты, имеющие своей целью вывести Вади-Хальфа из охватившей городок летаргии, в том числе программу ирригационных работ, чтобы город мог выращивать собственное зерно.

Он угощает нас чаем с конфетами и рассказывает о разнообразии, присущем большим африканским странам, — в одном только Судане насчитывается 270 языков. Еще он говорит, что прежде был членом парламента от расположенного на крайнем западе страны Дарфура, и заключает: «Политики с меня довольно, теперь я хочу поработать с людьми». Покидая его, не могу избавиться от впечатления, что нынешнее правительство постаралось отправить этого толкового человека в такую даль, какая только существует в этой стране, и что для суданского политика Вади-Хальфа представляет собой нечто вроде Сибири.

Сегодня «Нил-Хилтон», как окрестила наша команда этот отель, полон до отказа. Повсюду тела, голоса, шарканье ног, кто-то приходит и уходит, однако холодный душ невероятно бодрит, а температура в моем номере опустилась до 92°F.

День 64: Вади-Хальфа до Атбары

Поднимаюсь в семь утра. Фрейзер обнаружил в своей комнате скорпиона и прибил его ботинком. Умываюсь у общего корыта, в которое сочится узкая струйка воды. Завтрак состоит из темно-красных бобов, сыра, джема и двух посыпанных куркумой яиц.

Поезд отходит в пять часов вечера, поэтому у меня есть время заняться приобретением провизии для предстоящего путешествия, которое по расписанию должно занять тридцать шесть часов. Пустыня начинается у самой двери отеля. За голым участком земли находятся дома, обнесенные длинными и невысокими сырцовыми стенами того же самого цвета, как и окружающий нас песок и холмы, посему все вокруг сливается в широкую, мутно-коричневую иссушенную перспективу. На рынке люди, кажется, или только едят, или умывают руки. Собаки вокруг дожидаются объедков, дети играют с палочками и обручами, на прилавках продают лук, бобы, иногда огурцы, финики, бананы, чеснок и рис. Мухи облепляют уже перезрелые плоды. Своими съемками мы создаем здесь столько же друзей, сколько врагов. Среди наших друзей обнаруживается таможенник, с широкой улыбкой возвращающий мне конфискованное видео «80 дней», мальчуган в тенниске с надписью «Egypt no problem», прибившийся к нам, и группа суданцев из нашего отеля, приглашающих меня разделить с ними трапезу: свежепожаренного нильского окуня. Среди наших врагов недовольного вида неизвестно откуда взявшиеся мужчины, хмурящиеся и грозящие нам пальцами. У них есть крупные, но неопределенные возражения относительно нашего присутствия здесь.

В четыре часа дня мы отправляемся по песку к железнодорожной станции. Вокруг длинного поезда, собранного из трех открытых служебных платформ позади дизельного локомотива американской постройки, восемнадцати пассажирских вагонов и замыкающих состав восьми грузовых, уже кружит толпа.

Губернатор является проводить нас. Он сменил свое облачение на безликую, но идеологически выдержанную куртку-сафари. Он презентует мне коробку фиников — на дорогу, улыбается и на прощание самым теплым образом пожимает руки всем нам.

— Как только поезд тронется с места, вас ждет интересное зрелище, — усмехается он.

И действительно, едва ровно в пять вечера пустыню оглашает свисток и громадный и неуклюжий состав трогается с места, низкую насыпь наполняет туча бегущих фигур, стремящихся к поезду, карабкающихся на вагоны и в конечном счете перелезающих на крыши.

Помимо пассажиров низшего разряда, расквартировавших себя на крыше и не подвергающихся официальным гонениям, раз уж они рискнули испытать себя воздействием жары, холода и вездесущего песка, в поезде имеются три класса. Хотя мы находимся в первом, условия вполне примитивные — купе рассчитаны на четверых, вентиляторы и лампы как правило не работают, а из туалета исчезла раковина. Старший проводник, мужчина рослый и дружелюбный, полагает, что всего пассажиров может насчитываться до 4000 душ, хотя точную цифру, конечно, назвать невозможно.

Поднимающийся над песками милевой столб утверждает, что до Хартума осталось 899 км (557 миль). Длинная и прямая одноколейная линия была построена в 1897 г. по приказу генерала Китченера, чтобы содействовать осаде Хартума, отбитого Махди у генерала Гордона за двенадцать лет до того. Невзирая на страшную жару и нехватку воды, британские и египетские солдаты прокладывали по одному километру дороги в день, покрыв 370 км (230 миль) до Абу-Хамеда за десять месяцев.

Некогда являвшийся гордостью империи экспресс «Нильской долины» теперь стал куда хуже. Почти все вагоны нуждаются в ремонте, во многих местах сквозь прогнившую обшивку виден деревянный каркас. Опоздания едва ли не представляют собой обязательную часть рейса, а иногда затягиваются на несколько дней.

Однако при всех неудобствах ехать на этом поезде просто прекрасно. Ночь спускается на Нубийскую пустыню, бледный полумесяц освещает серебристым светом и без того призрачный ландшафт — серебряные пески и изредка торчащие из них невысокие остроконечные скалы, я сижу возле открытой двери нашего вагона и слушаю Вана Моррисона по своему аудиоплееру и дивлюсь окружающей меня красоте.

Дважды мы неожиданно останавливаемся: один раз из-за лопнувшей вакуумной трубки, другой — из-за «поломки двигателя». Как только поезд останавливается, пассажиры горохом сыплются с крыши и укладываются вздремнуть на песке, обыкновенно группами по три-четыре человека, причем один из них приглядывает за поездом, чтобы не ушел без них. Некоторые выходят, чтобы помолиться, размять ноги или проветриться под прохладным дуновением пустыни.

И тут чудесным образом поезд приходит в движение, все они карабкаются на свою крышу, и мы вновь углубляемся в ночь. Тени из освещенных вагонов рисуют на пустынном песке абстрактный узор из кубов и квадратов, а в окнах мерцают похожие на светляков огоньки сигарет.

День 65: Вади-Хальфа до Атбары

Посреди ночи я просыпаюсь оттого, что кто-то загнал камень мне в глотку. Глотать невозможно больно, и глоток воды из бутылки лишь отчасти снимает боль. С облегчением узнаю, что в страдальцы попал не только я. Причиной неприятности является принесенный из пустыни мельчайший песок, которого я надышался во сне. Все в купе покрыто теперь слоем пыли, и смыть ее нечем — если не считать наших драгоценных бутылок с питьевой водой.

В 6:30 утра Найджел, должно быть рожденный для лазания по стенам, уже находится на крыше, снимая рассвет. Фрейзер также наверху, и я понимаю, что обязан разделить их общество. Поезд топает ровно на 45 милях в час, однако влезть наверх — значит довериться двигающимся и скрипящим сочленениям между вагонами. На крыше нашего вагона путешествуют еще человек двадцать, и атмосфера полна дружелюбия. Али Хассан, молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати, едет в Хартум, чтобы изучать гражданское инженерное дело. Его удивляет, что в Англии люди не ездят на крышах вагонов. Я ссылаюсь на мосты.

Экспресс «Нильской долины», пассажиры «верхнего класса»

Мы разговариваем с ним о состоянии дел в стране. Он настроен оптимистично. Голода больше нет, а гражданская война на юге утратила прежний размах. Меня интересует, вызвана ли эта война религиозным конфликтом между мусульманами, населяющими север страны (и составляющими две трети ее населения), и христианами и немусульманами юга. Он видит причины в политике. Гарант, лидер мятежников, хочет сделаться премьер-министром, но если он сумеет удовлетвориться местом в существующем правительстве, война может скоро закончиться. Суданцы не нуждаются в помощи друзей, добавляет он, они сами разрешат собственные проблемы.

Нашу беседу прерывает появление как следует укутанного человека с огромным обмотанным тканью чайником и стопкой стаканов. Али Хассан считает своим долгом угостить меня чашкой чая, из носика чайника извлекается затычка, и стакан мой наполняется сладкой, но удивительно освежающей жидкостью. Я пытаюсь насладиться неожиданным образом доставленным напитком, но тут же замечаю перед собой с нетерпением протянутую сухую руку. Торговец чаем хочет получить стакан назад и продолжить свое передвижение по верху поезда. Раскачиваясь, он шествует дальше, и Фрейзер горестно качает головой. Теперь мы обречены на ботулизм, объявляет он, и в этом можно не сомневаться. Ну что ж, влезая на крышу движущегося вагона, я опасался куда более худших перспектив.

Судан. Речной паром на Ниле

В восемь часов мы проезжаем станцию № 6 (все находящиеся в пустыне станции имеют только номера, но не имена). Вспоминаю суданца-дворецкого на Кипре, рекомендовавшего мне погостить здесь у его семейства, однако признаков жизни, семейной или какой-нибудь другой, не видно вокруг на многие мили. Я пробираюсь через растрепанные остатки былого тамбура в вагон-ресторан. Под растрескавшимися и грязными пластиковыми окнами и пустыми дырками в стенах на месте некогда установленных в них вентиляторов расставлено шесть столиков. Завтрак из хлеба, ломтей говядины, вареного яйца и чечевицы не так уж и плох.

Мы приезжаем в Абу-Хамед — как раз когда день начинает становиться жарким. Здесь Нил, описав широкую петлю, вновь поворачивает на юг.

Чудесным образом благополучно переживший ночь локомотив здесь отцепляют, и, пока его снова заправляют топливом, я спускаюсь к речному берегу. Стремящиеся переправиться на другой берег реки люди грузятся на несколько невысоких и длинных лодок с подвесными моторами. Я замечаю, что женщины переправляются отдельно от мужчин, впрочем, такое же требование соблюдалось и в поезде.

К полудню термометр в моем купе добирается до 100°Е Снаружи за окном — выбеленная солнцем и усыпанная камнями пустыня. Находясь внутри, я перекусываю баночкой «Тушеной курицы с косточкой», произведенной в Китае и купленной в Вади-Хальфа. Остальные члены нашей команды предпочитают здоровый и безопасный образ жизни и тунца из Сейнсбери. Ни у кого уже не осталось ни крохи энергии, и, когда я сдавливаю тюбик с горчицей и одежда Найджела покрывается узором из желтых капель, все покорно сходятся на том мнении, что на экспрессе «Нильской долины» возможно еще и не то.

Около половины второго кто-то сваливается с крыши, и поезд пятится назад на целых полмили, чтобы подобрать его. В момент падения этот человек находился в полной отключке, и весь эпизод придает новое значение сну.

Между Артоли и Атбарой мы едем возле Нила, густого и грязного по сравнению с Египтом. Деревни здесь вытянуты вдоль берега, систематической ирригации незаметно. Квадратные домики сложены из сырцовых кирпичей и представляют собой простые укрытия от жаркого солнца. Есть козы, но не видно автомобилей. Судя по всему, жизнь возле несущей изобилие реки достаточно трудна.

В вагоне-ресторане некоторые люди, уже не надеющиеся обрести хотя бы какое-то избавление от безжалостной жары, пьют нефильтрованную нильскую воду со всеми несомыми ею осадками. Я придерживаюсь чая, которым меня угощают трое хартумцев, в том числе молодая пара, возвращающаяся из проведенного в Каире медового месяца. Один мужчина — агроном, другой — адвокат. Они с пылом рассказывают мне о тех горестях, которые, по их мнению, навлекает на страну нынешнее правительство.

Выходя из поезда в вечернюю прохладу на очередной остановке возле Нила, я вижу, как едущий на крыше пассажир развязывает свой тюрбан и спускает конец его продавцу воды, обвязывающему им ручку ведерка, немедленно отправляющегося наверх. Местные жители сидят возле своих товаров, освещая их горящими керосиновыми фонарями, а маленькие девочки расхаживают взад и вперед с согретыми на углях чайниками. От реки исходит густой и сладостный запах, выбеленные и безмолвные пустынные утесы подставляют нагие и не знающие компромисса груди последним лучам заходящего солнца. И размышляя о том, в какой степени странно и насколько чудесно все происходящее, я замечаю, что на стенке вагона, в котором мы путешествуем по Нубийской пустыне, значится название изготовителя: «Gloucester Railway Carriage Company, 1959».

Через семнадцать часов после отъезда из Вади-Хальфа мы добрались до делового города Атбара, находящегося в 193 милях от Хартума. Дальше на юг мы поедем автобусом. Помню только тени, легкие кухонные запахи и долгую ходьбу с вещами после нашей высадки из поезда. В правительственном рест-хаузе мы отмечаем успешное окончание потенциально сложного участка нашего путешествия парой кружек каркаде, приятного и похожего на «Райбину» освежающего напитка, изготавливаемого из цветов гибискуса. Ничего другого здесь просто нет.

День 66: Из Атбары до Хартума

Комнатка, которую я делю с Бэзилом, подобно обоим своим постояльцам видала лучшие времена. Над умывальной раковиной красуются два крана — для горячей и холодной воды, но горячей воды не наблюдается, есть только холодная, сочащаяся в раковину, покрытую тонким восковым слоем сгустившейся грязи. Кровати узкие, а серый цвет постельного белья немедленно заставляет меня достать вкладыш из спального мешка.

Комнату окружает широкий балкон с парой плетеных кресел, и именно с одного из них в 6:30 утра я смотрю на зеленый и радующий глаз сад, в котором сладко почивают двое охранников из местной службы безопасности. Нет, они не уснули на своем посту, они спят в своих кроватях на этом посту.

Запаковав свои вещи в тридцать пятый раз после посещения Полярного круга, я направляюсь в столовую, и после удивительно хорошего завтрака, включавшего и овсянку, мы садимся в идущий до Хартума автобус. Автобус сооружен на шасси Бедфорда примерно 1956 г. выпуска и роскошно раскрашен яркими основными цветами — словно какой-то фургон хиппи 1960-х гг. Снабжен «кондиционированием воздуха», то есть открыт с обоих боков.

Наше оборудование привязано к крыше группой носильщиков или помощников, путешествующих вместе с нами. Один из них — человек веселый и хорошо владеет английским. Когда я спрашиваю его, как долго продлится путешествие, он отвечает: «Восемь часов» и, подмигнув, добавляет: «Восемь трудных часов…» Мы отъезжаем в 7:15 утра, чтобы по возможности воспользоваться утренней прохладой. На мой взгляд, попытка полностью безнадежна, поскольку на улице уже 92°F. Мое восхищение этим колоритным, можно сказать народным видом транспорта быстро умеряется в результате знакомства с липкими пластиковыми сиденьями, пространством для ног, тесным даже для Тулуз-Лотрека, наконец, с жестким металлом рамы сиденья: если я клюну носом, то могу раскроить себе голову.

Атбара — город железнодорожный, здесь пересекаются линии из Хартума до Вади-Хальфа на севере и до Порт-Судана на берегу Красного моря. Наш автобус перелезает через железнодорожные линии мимо боковых веток, полных древних паровозов, и наконец громыхает по лачужному пригороду, где сырцовые стены сменяются предельно простыми полуциркульными конструкциями, крытыми тростниковыми циновками, козьими шкурами, картоном… вообще всем, что попалось под руку. Хижины эти кажутся на песке лоскутными черепахами. Менее чем через 30 минут после начала пути мы оставляем позади железную дорогу и, миновав колоссальную открытую свалку, принимаемся скакать по пустыне. Скакать — еще мягко сказано. Нас подбрасывает на ухабах с такой силой, что весь автобус отделяется от земли, а мы летим прямо к металлической крыше машины. На западной стороне уходит на север поезд, на верху вагонов топорщится живой человеческий гребень.

К девяти утра температура опять добирается до 100°F, и у горизонта расстилаются серебристые водные просторы, возле которых колышут листвой густые пальмовые рощи, — более ярких миражей мне еще не приходилось видеть.

Наш водитель Ибрагим немногословен, он слеп на один глаз, который неотрывно устремлен вперед. Никакой видимой дороги не видно, но он вглядывается в песчаную, покрытую камнями поверхность, словно оказавшись в Пикадилли-Серкус в час пик Время от времени он запускает руку в небольшой пластиковый мешочек и извлекает оттуда листья табака, которые ломает, растирает и занюхивает в каждую ноздрю. Мы то и дело останавливаемся, в такие моменты Найджел, Патти, Фрейзер, Клем и Анжела отходят от автобуса, чтобы сделать удачный снимок Во время одной из остановок с крыши автобуса спрыгивает бойкий и ясноглазый мальчик, словно бы живущий там наверху, открывает капот и доливает воды в радиатор, после чего лезет наверх и исчезает между ящиков и коробок.

Ибрагим никак не может понять необходимости всех этих остановок, он просто хочет попасть в Хартум. Сегодня день рождения пророка Мохаммеда, и вечером будет праздник.

Мы останавливаемся в расположенной возле Нила деревне. Река, вздувшаяся после прошедших в Эфиопии дождей, поднялась на 11 м, и уровень ее будет продолжать расти до октября. Однако огромный, широкий и щедрый Нил течет и течет, чтобы создавать электричество для египтян, оставляя эти суданские деревеньки обходиться подручными средствами — в данном случае одним паровым насосом, а также деревянными палками и досками для чистки ирригационных каналов.

Одна из загадок истории заключается в том, каким образом подобная нищета и трудная жизнь могут существовать в краю, который более 2000 лет назад был известен изготовлением железа и богатым сельским хозяйством. Край, по которому мы проезжаем, до сих пор хранит руины древнего царства Мероэ, в том числе группу ломаных и покосившихся, иногда лишившихся вершин пирамид, которая поднимается посреди пустыни подобием челюсти, уставленной гнилыми зубами.

После шестичасового жаркого и исключительно некомфортного путешествия мы прибываем в город Шенди, расположенный в 132 км от Атбары. С великим облегчением мы устремляемся к туристическому отелю «Тайеба». Он оказывается закрытым, неполитые сады заросли, в просторных помещениях пусто и пахнет тлением. Нам позволено воспользоваться туалетом, из которого выскакивает пара облезлых кошчонок и исчезает в неизвестном направлении. А ведь некогда здесь была действительно хорошая прибрежная гостиница. Теперь же она не приносит никому радости.

Мы обнаруживаем кафе, в котором подают холодную пепси-колу и горячий овощной салат из окры, помидоров, лука-шалота и огурцов. Очень вкусно, хотя не все из нас решаются попробовать.

Без четверти семь на восточном горизонте сверкает молния, а нас останавливают около моста через канал уже для третьей за день армейской проверки документов. Час спустя мы пересекаем Нил в Хартуме. Кто-то показывает мне на слияние Белого и Голубого Нила, но я смотрю только на юг, завороженный густым облаком, уже затмевающим небо и быстро надвигающимся на нас из-за реки подобно задергиваемому над городом занавесу. Разом нас охватывает порывистый, неожиданно холодный ветер и шипящий и потрескивающий ливень песка, затмевающий городские огни, больно секущий по глазам и губам. Те из нас, кто еще не успел надеть маски, предписанные в таком случае еще в начале путешествия, лезут за ними. Мы оказались в самой середине сильной песчаной бури, называемой здесь хабуб и родившейся над пустыней. В город мы въезжаем самым нелепым и театральным образом — в день рождения Пророка, под свист ветра и кружение песка вокруг фонарей и специально поставленных ради праздника шатров.

Другой вопрос, как переживет все это камера и прочее оборудование. С чувством существенного облегчения мы подкатываем к «Хартум-Хилтон-отелю» — через тринадцать часов после того как выехали из Атбары. Первые белые лица, которые мы видим после отъезда из Асуана, смотрят на нас от стола регистрации с осуждением, ибо мы приближаемся к нему грязными, небритыми, покрытыми всеми разновидностями песка пустыни.

Никогда еще горячий душ не казался мне такой роскошью, не говоря уже о двуспальной кровати и минибаре — правда, совершенно пустом. Хабуб еще завывает над домом, когда я засыпаю.

День 69: Хартум

Отдав уикэнд восстановлению сил после поездки внутрь Судана, задумываюсь о том, как нам выбираться из этого самого Судана. Решение этого вопроса требует посещения министерства информации. Мы едем по улице, некогда называвшейся Корниш, а теперь носящей название Эль-Нил-авеню, под величественными махогониями, или красными деревьями, мимо остатков колониального прошлого, подобного «Гранд-отелю» и Дворцу народа — изрядно измененной реставрациями версией здания, в котором генерал Гордон расстался с жизнью в 1885 г. Хартум кажется мне городом, лишенным собственного лица. В 1820-х гт. он возник на изогнутой, напоминающей слоновий хобот (Хартум по-арабски) полоске земли между Белым и Голубым Нилом. Расцвел город в качестве центра работорговли, являя собой ворота к внушительным человеческим ресурсам Центральной Африки. В 1885 г. местный герой Махди отобрал город у возглавлявшихся Гордоном британцев, но в итоге потерпел поражение от Китченера в 1898-м, после чего Хартум был перестроен в чисто западном стиле — даже улицы были проложены согласно направлению полос Юнион Джека. Невзирая на досаждающий климат, здесь удалось добиться комфортного и приятного образа жизни, в результате чего центр города по сию пору напоминает скорее Грецию и Рим, чем Африку или Аравию.

С тех пор как педантичные, но гордившиеся своим домом колонизаторы отбыли восвояси, никто толком не представляет, что делать с Хартумом. Здесь не кишит многомиллионное население, способное придать энергию городу одним своим числом, как, например, в Каире. Нынешнее правительство не интересуется созданием внешне привлекательного образа. Все это вкупе с коматозным состоянием экономики (инфляция достигает 240 процентов) превращает город в летаргическую лавку старьевщика, живущую прошлым и лишенную внутреннего динамизма. Угроза насилия здесь более реальна, чем в любой из уже пересеченных нами стран. Недавно здесь убили американского посла. А в 1988 г. в ресторан отеля «Акрополь», популярного среди сотрудников западных программ помощи и журналистов, бросили бомбу. Погибли пять человек В прошлом году бомбу подбросили в вестибюль той гостиницы, в которой мы остановились. Объявления возле лифтов напоминают, что в городе установлен комендантский час, действующий с 23:00 до 4:00.

Невзирая на присутствие танков и вооруженных людей в самых различных частях города, особенно около мостов, доступ в министерство информации очень свободный. Люди входят во внешний двор и выходят, среди них замечаю опрятного и цивилизованного джентльмена с короткими седеющими волосами, который оказывается ведущим кинорежиссером страны. Джедгудалла Губара — человек одухотворенный, непринужденно разговаривает по-английски и ко всему относится с юмором. Он говорит, что в настоящий момент снимает здесь два фильма. Я спрашиваю о чем. Один, рассказывает он, посвящен системе народных сбережений, другой — горнорудной промышленности.

В самом министерстве информации нас ничем не радуют. Нам отказывают в разрешении продолжать путь на юг. Уже много лет идет гражданская война, и никто неспособен гарантировать нашу безопасность. Даже если нам удастся прилететь в столицу юга страны, город Джубу, будут трудности: он окружен бойцами Народной армии освобождения Судана, и добираться этим путем до Уганды крайне опасно.

Наши старания по возможности строго придерживаться 30-го меридиана, от которого мы особо далеко не отклонялись после Ленинграда, оставленного нами 42 дня назад, пришли к логическому пределу. Вернувшись в отель, мы обсуждаем возможные варианты. В советах и советчиках нет недостатка. Общество наших зарубежных соотечественников здесь сократилось в числе, сделавшись притом более тесным, и вестибюль гостиницы «Хилтон» является одним из мест, где оно соприкасается с внешним миром.

Не ощущая особой энергии, я пытаюсь утешиться партией в настольный теннис, неторопливым заплывом и ленивой прогулкой по имеющемуся при отеле изможденному нехваткой поставок книжному магазину.

Я дочитываю «Белый Нил» Алана Мурхеда, то и дело поглядывая на саму реку, разбухшую и серую, орошающую деревья и поля всего в нескольких ярдах от моего окна. Если бы я мог последовать ей, река повела бы меня прямо на юг, через болота и пустыни к экватору и Лунным горам, к самому центру Африки, куда 130 лет назад стремились великие путешественники викторианской поры: Спик, Бертон и Стенли с Ливингстоном. И теперь, похоже, все мои надежды на дальнейшее знакомство с Белым Нилом должны пасть жертвой военных действий.

День 70: Хартум

Впрочем, способ вывернуться из ситуации еще может найтись. Клем связался с группой эритрейцев, занимающихся перевозками через границу. Куда, как и когда они могут отвезти нас и возьмутся ли за это дело вообще, станет ясно сегодня днем. Тем временем мы отправляемся на съемки в Омдурман, на другой берег Нила.

Британцы так и не потрудились добавить Омдурман в свои планы перестройки Хартума, и он остается совсем африканским городом, без высоких строений и великих монументов.

На местном базаре соук можно купить буквально любую понадобившуюся тебе мелочь. Здесь продают нужные вещи, а не предметы роскоши. Специи, масло (для готовки и освещения), металлические кастрюльки, кухонную утварь, ткани, одежду из бумажной ткани и еду — бананы, лаймы, лимоны, манго, финики, лук; огромные чаши до верха и с горкой полны орехов. На одной стороне базара, скрестив ноги, вытянулась в рядок цепочка мужчин. Перед каждым аккуратно выложен собственный инструмент.

Начало жизни новой фелуки

Перед одним короткая лопатка лежит на стопке кирпичей, другой пристроил электрическую лампочку на сумку с инструментами, у третьего из мешка видны кисти, а на них находится мастерок штукатура. Люди эти ожидают нанимателя и сидят кротко и терпеливо, пока мы не достаем камеру, тут-то и начинается полный содом. Человек с киркой размахивается, столь натурально целя в мою голову, что я инстинктивно загораживаюсь руками. Слава богу, при этом он ухмыляется.

Отсутствие в Судане туризма как такового приносит некие невинные удовольствия, в частности возможность наблюдать возле Нила за чрезвычайным мастерством строителей фелук, не чувствуя себя при этом обязанным приобрести модель лодки или тенниску с надписью: «Я видел, как..» Десять мужчин поднимают толстый ствол красного дерева на расположенную в шести футах над землей раму. Далее, взявшись за рукоятки пилы наверху ствола и под ним, они распиливают его вдоль, пока наконец не получают четыре доски. Помимо тяжелейшего физического труда, совершаемого на такой страшной жаре, эти двое мужчин по мере развития процесса прикидывают в уме тот профиль доски, который им надо получить, совершая точные вычисления посредством одних своих глаз. Итогом этого тяжелейшего и удивительнейшего труда становятся доски, идеальным образом соответствующие форме корпуса. Они способны построить фелуку, то есть превратить груду бревен красного дерева в парусный кораблик за сорок пять дней.

Встреча с эритрейскими перевозчиками назначена у нас днем на противоположном берегу Нила, в самом Хартуме.

Опрятная современная вилла неожиданным образом оказывается штаб-квартирой Народного фронта освобождения Эритреи, а также организации Ayusha Travel. Цель последней — извлечение дохода из опыта, накопленного во время поездок в Северную Эфиопию и из нее во время войны, закончившейся со свержением режима Менгистувсего лишь четыре месяца назад. Стены бунгало украшены фресками, изображающими идеализированных борцов за свободу — вооруженных до зубов женщин, готовых бросить гранату, грозящих копьями туземных воителей и гротескно щерящихся вражьих черепов. Хасан Кика провожает меня в свой кабинет. Это спокойный авторитетный человек с негромким голосом. Много проще видеть в нем представителя транспортной компании, чем «борца за свободу», невзирая на украшающие его стол осколки бомбы и упоминание о «10 000 мучеников», погибших ради освобождения Эритреи от эфиопской диктатуры.

Но теперь победа, в которую верили все, наконец достигнута, и через два года в Эритрее должен состояться спонсируемый ООН референдум, чтобы решить, станет ли она новым независимым государством. Хасан Кика считает, что результат предрешен.

Я излагаю ему наши куда более мирские проблемы, и мы вместе рассматриваем карту. Он может отвезти нас в Эфиопию. Для этого необходимы шесть-семь часов езды по хорошей дороге до Гедарифа и далее по тому, что он называет «плохой дорогой» на юг до пункта пересечения границы в Галлабате. Хасан предупреждает нас о том, что в этом году сезон дождей существенно запоздал и отдельные участки дороги могут быть смыты водой, но, располагая своими «лендкрузерами», он не ожидает проблем. Я спрашиваю его о том, ведутся ли около границы военные действия:

— Нет… едва ли, не думаю, нет. Армия освобождения народа тигре (победившая Менгисту) контролирует всю эту часть Эфиопии. Однако есть там и такие, кто не хочет присоединяться к ней, поэтому они составили свой отдельный отряд. Банду? — Он улыбается, хотя и не очень убедительно. — Люди из деревни сами выгонят их.

Хасан Кика и его эритрейцы как будто бы спасают наше дело. Они говорят, что предоставят нужные нам машины в конце недели. По их оценкам, нам потребуется около трех дней, чтобы добраться из Хартума до находящегося в Эфиопии Гондэра.

День 71: Хартум

Современное присутствие Британии в Хартуме сократилось до горстки сотрудников международных миссий и преподавателей. Со времени Войны в Заливе даже численность посольства сокращена менее чем до десяти человек. Однако продолжает существовать Суданский клуб, некогда открытый только для лиц британского происхождения и уроженцев стран Британского Содружества наций, ныне открывший свои двери для граждан всех стран ЕС. Он занимает виллу, находящуюся в центре города. В клубе есть бассейн, корты для сквоша, бледно-зеленая лужайка и членские взносы, ныне сократившиеся до 230 фунтов от 1000 и более фунтов в колониальные времена. Я встречаюсь там за ленчем с Аланом Вудраффом. Он занимает пост профессора медицины в университете Джубы. Алану семьдесят лет, и он три раза в неделю играет в теннис.

Разговор с ним вносит отрезвляющие коррективы в ностальгию со слезами на глазах, которую можно было бы почувствовать в отношении Британского Судана. Я спрашиваю его о том, каково здесь было во время Войны в Заливе, когда Судан принял сторону Саддама Хусейна, и в большинстве своем европейские страны посоветовали своим гражданам вернуться домой.

Воспоминания приводят профессора Вудраффа в хорошее настроение.

— Ну… Мне никто не мешал… я обедал в парадном зале!

Он говорит, что не ощущал никакой опасности для себя. Мириады политических проблем этой страны, и тот факт, что, по сути дела, как профессор и сам признает, он живет в условиях «военного положения», явно не беспокоит его.

Он утверждает, что за десять лет работы в тропиках не пропустил ни единого рабочего дня, поэтому я отодвигаю тарелку с сочными помидорами и луком подальше — насколько это позволено приличными манерами. Одно из первых условий выживания в тропиках требует избегать любого рода салатов. Обдумываю, не могут ли представлять проблему прочие пункты меню, включающие такие объекты, как яйца по-шотландски и «крученая рыба». Однако профессор успокаивает меня: все, что подано горячим из кухни клуба, можно есть без опаски. Крученая рыба?

— Отличная вещь; рыбные филейчики, закрученные и обжаренные в масле.

Полторы тысячи студентов возлюбленного профессором Вудраффом университета Джубы были недавно эвакуированы самолетами с юга страны, когда война сделала невозможным дальнейшее продолжение учебы, да и просто жизни. Профессор расхваливает своих студентов и говорит, что из суданцев получаются очень хорошие доктора. Однако нет денег, чтобы выпустить нужное число врачей. «Всемирная организация здравоохранения рекомендует, чтобы один врач приходился на каждую тысячу жителей, а в Судане, по моему мнению, один врач приходится на 10–12 тысяч человек».

После обеда, во многом вопреки здравому смыслу, я ввязываюсь в партию сквоша с Ноширом, работающим в Хартуме. Он явно привык к игре на жаре и потому проявляет полное понимание, когда после менее чем десяти минут игры я оказываюсь в состоянии полного коллапса.

— Сейчас здесь должно быть около 100°F, — утешает меня Ношир.

Май и июнь в Хартуме самые жаркие месяцы. Жена его однажды забыла в автомобиле куриные яйца, и, когда вернулась за ними, они оказались уже сваренными вкрутую.

Ему хорошо в Хартуме. Дети его посещают местную школу, и он рад тому, что им приходится учить арабский язык.

— Здесь хорошо, нет проблем с наркотиками, не сталкиваешься с бездумным насилием, семья держится вместе.

Выходя из Суданского клуба, я замечаю доску объявлений. На 4 октября назначен диско-буфет. Далее следует Международный день плавательных развлечений, Вечер европейской викторины и даже бал-маскарад по поводу Хэллоуина. Окружающий мир считает Хартум сонным центром разорванной войной и измученной голодом страны, находящейся на грани экономического коллапса, но для живущих здесь Ношира и профессора Вудраффа, худо или бедно, город этот является средоточием их вселенной. Для них и даже для меня, проведшего здесь всего половину недели, Хартум уже не кажется далеким, трудным, опасным. Это место, где мы находимся в данный момент. Это дом.

День 73: Хартум

До сих пор не появилось никаких признаков разрешения, необходимого нам для продолжения путешествия на юг. Коротаем время за посещением расположенного в пустыне верблюжьего рынка. Здесь со всей страны собрано огромное количество скота, сопровождаемого пастухами, прошедшими с животными сотни миль. Я спрашиваю о том, во что может обойтись приобретение верблюда — один владелец, в хорошем состоянии, с небольшим пробегом. Получаю ответ: 25 000 суданских фунтов, то есть 1000 фунтов стерлингов.

Омдурман. За покупкой верблюда

На пути домой мы попадаем в неприятную ситуацию. Мы остановились в одном из окружающих город безликих пустынных поселений. Сопровождающие нас устроители отправились покупать напитки. Бэзил снимает через окно прекрасную фигуру одетого суданца на фоне курящегося дымка. Камера его замечена, и двое или трое мужчин приближаются к автомобилю, с угрожающими жестами требуя пленку. Бэзил отказывается. Собирается толпа, атмосфера накаляется — как и сам день. В окна машины, в которой мы сидим, протягиваются руки, пальцы тычут в камеру. Кто-то кричит, чтобы мы не выходили наружу, — словно бы мы можем это сделать. Мы окружены, и люди барабанят кулаками по крыше. Весь шум поднят из-за того, что местным показалось, будто Бэзил фотографирует не стройную фигуру суданца, а кучу мусора на заднем плане. Проявляя изрядную ловкость рук, Бэзил отделывается от назойливого окружения, передавая кассету неэкспонированной пленки.

Заканчиваем день съемкой наименее провокационного из всех мыслимых объектов — точки, где встречаются воды Голубого и Белого Нила. Около нее покачивается на волнах стайка пеликанов. Различие в цвете воды очевидно: Белый Нил явным образом сер, а течение Голубого Нила, несомненно, отливает коричневым цветом.

Ложусь в постель под вопли разыгравшейся над городом очередной пыльной бури.

День 74: Из Хартума в Гедариф

В 5:00 меня будят. Разрешение прибыло еще накануне, в 23:00, и нам предстоит собраться и погрузиться в машины как можно скорее. Эритрейцы вернулись с тремя начищенными до блеска «лендкрузерами» фирмы «Тойота», багаж поедет на маленьком «Ниссане-патрол». Воду, еду, горючее и часть съемочного оборудования опытные руки привязывают к крыше, и в 7:30 мы отъезжаем.

После пустынной скачки из Атбары в Хартум наше продвижение в Гедариф, расположенный в 260 милях, проходит почти безоблачно. Мощные, хорошо подрессоренные машины скользят по посыпанному каменной крошкой шоссе. Это жизненно важная артерия снабжения для Судана, соединяющая столицу с Порт-Суданом, находящимся на берегу Красного моря.

Местность ровна, словно в Линкольншире, и широкие и зеленые каменистые поля по обе стороны дороги подкрепляют сравнение. Высокие минареты повсюду поднимаются над землей. Здесь есть и промышленность — фабрики по переработке хлопка, мукомольни, заводики расфасовывают медицинские препараты, глюкозу и стекло. Мимо проносится серый «Мерседес-500» с красной правительственной полосой, проскакивая буквально перед самым капотом приближающегося по встречной полосе грузовика.

В 10:20 утра бензин выплескивается на ветровое стекло, и нам приходится остановиться. С места сорвался карбюратор, и весь двигатель омыло драгоценным горючим. Потратив некоторое время на попытки прикрутить его к месту веревкой, наши эритрейцы решают, что необходим новый карбюратор. К счастью, мы находимся на подъезде к городу Эль-Хасахейса, и наш водитель Микеле уезжает за необходимым, а мы остаемся ждать его на бурой обгорелой обочине… За канавой тянется рядок кустов уши, плоды которой кажутся сочными и соблазнительными, но на самом деле смертельно ядовиты. Собирается стайка ребятишек — поглазеть на нас. Мое безграничное доверие к эритрейцам дает трещину.

12:30. Мы снова в пути. Совсем рядом с Гедарифом находится огромный лагерь беженцев, или «перемещенных лиц», вмещающий 22 000 эфиопов. Он находится здесь уже шестнадцать лет. Суданские власти вели благосклонную, но не совсем альтруистическую политику в отношении тех, кто боролся с правительством Менгисту, и подобные лагеря, в основном наполненные политическими беженцами, являлись центрами набора и подготовки солдат для сил тигре. Этот лагерь похож на небольшой городок, окруженный высоким забором, за которым выстроились длинные ряды круглых, крытых соломой хижин. Нас окружает многолюдная толпа. Я подозреваю, что подобные нашему визиты являются привычным развлечением посреди рутинной и скучной лагерной повседневности. Появление съемочной камеры также дает возможность поведать миру о своих скорбях и попросить помощи. Беженцы, на которых замечаю тенниски с надписями «Буря в пустыне» и «Рэмбо», рассказывают нам о том, что в лагере не хватает еды, что им приходится делать у суданцев самую грязную и тяжелую работу, чтобы заработать на пропитание, и что теперь, когда война окончилась, они хотят вернуться домой и ждут международного давления и помощи.

Самая тяжелая часть визита — отъезд. Трудно просто выехать из лагеря.

В Гедарифе мы останавливаемся в очередном правительственном рест-хаусе. Наши рассчитанные на несколько мест комнаты выходят на занавешенную от комаров веранду. Полы покрыты то и дело отстающим винилом, стены — голая штукатурка. Вентилятор есть, но не работает, есть и раковины — без воды. Безрадостное место. Перед ужином мы сидим с бокалами лимонада, не ощущая никакого уюта.

День 75: От Гедарифа до Канины

Будильник поднимает меня в 5:15. Выспался, невзирая на богатое шумовое сопровождение: собачий лай, крики петухов, невесть зачем поднявшихся в такую рань, кошачьи вопли, скрип сверчков и голоса муэдзинов. Словно бы кто-то ограбил Лабораторию звуковых эффектов ВВС и разом включил все африканские ленты. На рассвете даже свежо — 80°F (26°C), что приятным образом контрастирует с духотой и клаустрофобией ночи. Завтрака не будет, поэтому, подбодрив себя спором по поводу оплаты счета, рассаживаемся по машинам, в которых ночевали наши эритрейские водители, и направляемся к границе. По дороге придется устроить еще один пикник с тунцом от Сейнсбери.

Обозреваю карту из путеводителя Michelin (Северо-Восточная Африка и Аравия), отмечаю, что дорога до Галлабата действительно существует, но помечена синим пунктиром. Из информации к карте следует, что таким образом помечаются «дороги, не проходимые в дождливый сезон». Дождливый сезон, даже запоздавший, уже миновал, однако его последствия до сих пор смущают наших эритрейских сопровождающих.

Мы находимся всего в 96 милях от границы и при удаче можем к вечеру прибыть в Гондэр в Эфиопии.

По прошествии пятнадцати минут появляется первый зловещий признак, что все может обстоять не настолько просто. Мы подъезжаем к перекрестку в центре Гедарифа. В городе полно народа, люди покупают хлеб, продают вареные кукурузные початки или просто болтаются без дела. Вокруг машин собирается группа любопытных оборванцев, они заглядывают внутрь. Обыкновенно мы или выходим сами, или опускаем окна, но сегодня утром нам необходимо ехать. Вместо нас консультируются, куда-то показывают и спорят водители. Вполне очевидно, что они заблудились. По прошествии нескольких минут они садятся назад и с явным неудовольствием разворачивают машины в обратную сторону.

Сельскохозяйственные районы Судана часто страдают от засухи

Мы едем по грунтовой дороге, на размягчившейся почве которой идущие от границы грузовики уже оставили свои колеи. Именно здесь водители отрабатывают собственную плату. Им приходится читать неровную дорогу перед машиной, проводить ее по колеям, едва не чертя по земле днищем. Водителю надлежит сочетать решительность с деликатностью — стенки постепенно твердеющей глины местами едва толще яичной скорлупы.

Как нередко случается в Африке, посреди неведомой дали вдруг обнаруживается пешеход, и Микеле дважды останавливается, чтобы подвезти сперва женщину с дочерью, а потом фермера, которого зовут Ибрагимом. Он как раз направлялся к собственному полю в деревне Дока. У него двадцать коров, кроме того, он выращивает сим-сим, то есть кунжут. На нем безупречно белая джеллаба, опрятная кружевная такая, и он затевает с Микеле громкий спор о вере. Араб выступает против христианина.

Проведя в машине почти шесть часов, мы добираемся до того места, куда шел Ибрагим. На прощание он наделяет нас пророчеством: с его точки зрения, до Галлабата до темноты нам не добраться. Водитель со смехом отмахивается, однако предположение это рождает нелегкий вопрос. Транспорт, которым нас повезут по Эфиопии, должен вечером ожидать нас возле границы, и мы никак не можем предупредить тамошних устроителей о возможных неполадках.

Мы едем быстрее, чем тому способствует более твердая дорога между ржавых железных остовов деревни.

И тут мы поворачиваем не в ту сторону. Знаков на дороге нет, а у эритрейцев нет карты. Наконец мы находим некое подобие сухого речного русла. Мы едем вперед, «нисан» увязает, и Микеле приходится вытаскивать его. Увязает Микеле, и на сей раз вытаскивает его «нисан».

Ландшафт меняется, превращаясь из полупустыни в саванну. Доминируют акации. Люди в деревне, где мы останавливаемся, чтобы долить воды в радиаторы, также переменились. Здесь меньше джеллаб, больше цветных одеяний и тканей, а также браслетов, ожерелий и прочей причудливой бижутерии.

Колея теперь настолько усыпана ямами и промоинами, что нашим водителям приходится искать более сухие и менее изъезженные участки по обеим сторонам русла. Менее изъезжены они потому, что там растут посевы, и, когда мы проезжаем по ним, приминая маис и кунжут, я стараюсь не думать о тех обидных словах, которые скажут потом о нас местные жители.

По мере того как опускается солнце, краски окружающей нас страны делаются все более прекрасными. Чернота почвы контрастирует с бледно-лимонной листвой и сверкающей ржавчиной коры эвкалиптов.

В те моменты, когда наши водители не вытаскивают друг друга из грязи, они расспрашивают всякого мимохожего… малых детей, старух с вязанками хвороста, юных девиц — со все возрастающим отчаянием:

— Галлабат… где Галлабат?

Тянемся дальше. Один из «лендкрузеров» серьезно поврежден — у него лопнула подвеска. Приходится разгружаться и перераспределять багаж по другим и так уже загруженным машинам. Вокруг тьма кромешная. И пока мы занимаемся этим делом, из кустов появляются три фигуры. Первым идет маленький мальчик со свечой в руках. За спиной его горизонт тут же озаряется вспышкой молнии. Мы устали, испачкались, отсидели зады — но в мгновении этом кроется нечто незабываемое.

После тринадцатичасовой езды мы оказываемся в крохотном селении. Уличного света не предусмотрено, вокруг только едва освещенные хижины и собаки, рыщущие возле вонючего ручейка. Нам говорят, что это деревня Канина, и, поскольку она находится недалеко от границы, в ней есть полицейский пост. В полиции нам сообщают, что продолжать наше путешествие ночью крайне опасно, и предлагают остаться ночевать в пристройке на территории участка. Они составляют вместе постели, и при свете масляных ламп и ручных фонарей мы собираем на скорую руку трапезу из сырной намазки, прессованной курятины и прочих скользких, извлеченных из консервных банок продуктов. «Ванную комнату» заменяет большой горшок с водой, стоящий на глинобитном полу в одном из углов пристройки.

День 76: Из Канины в Шеди

Дневной хор в Канине не затихает всю ночь. Никогда мне еще не приводилось слышать такой симфонии хрюканья, ворчанья, мычанья, уханья, воя, лая и гогота. При дневном свете деревня вполне зелена и мила, поодаль от крытых соломой конических хижин в низинке стоят более фундаментальные сооружения, крытые ржавым железом.

Мы снова намереваемся выехать так рано, насколько это окажется возможным, и остановиться позавтракать лишь после того, как обретем твердую почву под ногами. Получить точную информацию, как и прежде, не удается, но говорят, что Галлабат находится не более чем в 30 км отсюда.

Мы выезжаем в 5:50, как раз перед восходом. Пыль и дорожная грязь покрывают все вокруг — наши тела, одежду, сумки, постели. Еще сорок восемь часов назад блиставшие безупречной чистотой «лендкрузеры» не узнать под коркой грязи.

Эритрейские водители, потрудившиеся вчера куда более основательно, чем мы сами, утром получают частичную реабилитацию. После вчерашних свободных блужданий они выработали систему, сводящуюся скорее к последовательному передвижению, чем к хаотичным гонкам. Ведущий водитель выезжает вперед и инспектирует маршрут, а потом возвращается назад и дает указания. Проблема, однако, остается фундаментальной. До Галлабата нет никакой дороги. До него нет даже непрерывной колеи. Любую колею, которая могла бы остаться на земле, прячет под собой сгущающийся ковер невысоких деревьев и подлеска. Темная тень эфиопских нагорий по-прежнему скрывается в мутной дали.

Мы продолжаем поиски, взрывая поля кукурузы и проса, скользя и дергаясь среди рытвин, оставленных в грязи автомобилями, куда более крупными, чем наши. Хотя Микеле и его люди отважно преодолевают гребни, переходя на полный привод и бросаясь вперед на полном газу, звука и решимости больше, чем действительного передвижения. Докучливые запахи перегретой резины и свежевспаханной земли лишь подчеркивают тот факт, что мы находимся не там где надо и что автомобили наши не соответствуют состоянию дороги. Не только земля становится все более липкой, но деревья тянутся к нам через окна, а когда я в очередной раз помогаю выталкивать «лендкрузер» из лужи, терновый куст пытается не пустить меня с автомобилем вперед. Я выдерживаю нападение, но мои брюки рвутся как бумага.

За прошедшие четыре часа к десяти утра мы продвинулись на семь с половиной миль. Идет четвертый день нашего пребывания в Судане, и страна все более и более не хочет расставаться с нами.

Полицейский эскорт, приданный нам властями в Канине, теперь полностью развалился. Пока они стараются приладить обратно трубку к радиатору, нас догоняет армейский взвод, настаивая на том, чтобы мы взяли вооруженное сопровождение до границы. Они говорят, что остатки разбитой недавно армии Менгисту бродят по холмам и «живут своим умом». Теперь к нашей собственной аварийной машине присоединяется раздолбанный полицейский эскорт и пару солдат приходится пристраивать в уже и без того перегруженные машины нашего конвоя.

Через час, около полудня, окрестности становятся более живописными, и мы останавливаемся, чтобы Найджел мог взобраться на холм и поснимать. Солдаты немедленно приходят в волнение и приказывают ему вернуться. Один из них — тот, который путешествует вместе с Анжелой и Патти, — рассказал им, что на этих высотах полно вооруженных людей, которые без колебаний нажмут на спусковой крючок.

Мы снова втискиваемся в автомобили лишь для того, чтобы за ближайшим поворотом наткнуться на перевернутый грузовик, возле которого на подобии дороги разбросаны мешки с солью. Он оказывается первым признаком идущего на север конвоя, задержавшего нас на месте более чем на час, пока мимо ковыляли сорок или пятьдесят грузовиков и тракторов с прицепами. Эти раскачивающиеся и перегруженные старые «остины» и «бедфорды», везущие на себе, помимо груза, пять-шесть вооруженных людей, легко справляются с подобной дорогой, но мне жалко Микеле, со злостью глядящего на оставляемые ими глубокие колеи, по которым нашим водителям придется возвращаться обратно.

В 15:00, преодолев за девять часов 14 миль, из деревьев въезжаем в скопление армейских палаток на холме. Внизу, под нами, вожделенный Галлабат.

Подобно Вади-Хальфа городок этот способен предложить взгляду куда меньше, чем предполагает его часто упоминаемое имя. Но для нас Галлабат и его эфиопский собрат Метемма, находящийся на другой стороне узкой долинки, являют собой некое подобие земли обетованной и обозначают завершение самого тяжелого участка пути, после того как мы оставили полюс.

Наш потрепанный конвой скатывается с горки к собранию крытых соломой хижин и толпе людей, собравшихся возле неопрятного с виду здания с надписью «Таможня Демократической Республики Судан». Все выглядит незнакомым и потенциально опасным, но, к нашему немыслимому облегчению, нас встречают наши эфиопские партнеры — журналист Грэм Хэнкок и Сантха Файа, малайзийский фотограф, долгое время проживший в стране. Они приносят нам добрую весть: мы уже пропущены через суданскую таможню, а на эфиопской стороне таможни не будет до Аддис-Абебы.

Суданско-эфиопская граница представляет собой стоячий ручей, через который перекинут недавно построенный бетонный мост. Меня ничуть не удивляет, когда Грэм говорит мне о том, что мы прибыли в область, где можно с высокой вероятностью основательно заразиться малярией. Я иду сквозь толпу, мимо осликов, грузовиков, любопытных лиц и вступаю на территорию Эфиопии, где пользуются не григорианским, а юлианским календарем, и потому здесь 1984 г., а месяц, кажется, январь.

Пока кладь нашу перегружают на новый комплект «лендкрузеров», я блаженствую за пивом — первым после Асуана за последние более чем две недели. Оно немногим холоднее моего разгоряченного тела, но все равно великолепно. Поскольку время близится к концу дня, нам советуют не пытаться добраться до Гондэра, поскольку дорога проходит через бандитскую территорию. Мы остаемся на ночь в деревне, удаленной от границы примерно на 25 миль. Не думаю, что мне или моим спутникам было важно, где ночевать, лишь бы была удобной кровать и имелось немного горячей воды. В Шеди их нет. Условия ночлега кажутся странными даже при свете свечи, в такой бедной обстановке нам еще не приходилось останавливаться. В мою комнату приходится попадать через тускло освещенный бар, не только испускающий запахи хлева, но и внешне похожий на него. В середине его сидят возле очага люди, а по бокам находятся комнатки, похожие на примитивные стойла. У моей каморки утоптанный земляной пол и плетеные с обмазкой перегородки. Еще есть ржавая железная дверь и потолок. Хозяйка приносит мне кресло и пару камней, чтобы подложить под ножки кровати. Пока я распаковываюсь, тараканы и жуки бросаются врассыпную от луча фонаря. Электрический свет поверг бы всех в полный ужас.

Этот «отель», в котором остановились только мы с Бэзилом, тем не менее куда более роскошен, чем прочие, по простой причине — в нем есть душ. Он состоит из пластмассового бака и сливного вентиля, который надо дергать за проволоку. Поток холодной воды повергает меня в небесное блаженство.

Перед сном основательно подкрепляюсь тушенкой Fray Bentos, печеньем Garibaldi и эфиопским пивом.