День 87: Из Мойале до Марсабита

Будильник поднимает меня в 6:00. Электричество еще не включали… Умываюсь минеральной водой.

После завтрака садимся в новые автомобили под руководством Венди Корройер, впечатляющей своей компетентностью леди от Аберкромби и Кента. Машин всего четыре, все снова «лендкрузеры», однако эти оказываются больше предыдущих; купленные как однотонные грузовики, они были переделаны в крепкие и удлиненные джипы для работы на сафари. Мой водитель — человек средних лет, невысокий и мускулистый. Улыбчивый, но явно себе на уме. Зовут его Калулуи. Другие водители — Кабагире, молодой, тощий, застенчивый и симпатичный, а также Джордж и Вильям.

В 8:30 мы съезжаем с горки, оставляя позади Эфиопию. Из 1984 г. возвращаемся обратно, в 1991-й.

Когда кенийский таможенник ставит въездной штемпель на чистой странице моего паспорта, я говорю ему, что если появлюсь здесь через семь лет, это может показаться странным. Бросив взгляд на мою эфиопскую визу, он качает головой: «Нет, им нас никогда не догнать».

Поднявшись по горке на главную площадь кенийского Мойале, мы ожидаем вооруженную охрану, которая должна проводить нас до Исиоло. Третья подряд страна страдает от бандитизма. Здесь в нем обвиняют сомалийских партизан.

Мы въезжаем в говорящую на суахили часть Африки, и я могу стряхнуть пыль с моих джамбо (здравствуйте) и акуна матата (нет проблем). С легким намеком для нас pole pole на суахили означает «медленно-медленно».

Кения. Гигантский баобаб

Впрочем, это ничуть не мешает Калулуи после завершения всех пограничных проверок рвануть с места как одержимому. К сожалению, англичане никогда не уделяли такого внимания сооружению дорог как итальянцы, и гладкая асфальтированная дорога, протянутая в Эфиопии с севера к Мойале, к югу от этого города превращается в грунтовку. Тонкая пыль скоро окутывает буквально все, и я теперь понимаю, почему все так веселились, увидев меня за завтраком в чистой белой рубашке.

То и дело мы выскакиваем на мелкие ложбинки, и в течение пятнадцати секунд нас трясет как в шейкере во время приготовления коктейля. Не могу даже представить, каким образом автомобилям удается перенести подобное обращение. Поправка следует немедленно: не удается, и в 11:20 мы зарабатываем первый прокол.

Газели и зебры в саваннах на севере Кении

Венди философски относится к задержке. Она далеко не первый год работает в сфере сафари и оптимистично уверяет нас: «Пока у меня еще никто не умер». Родившаяся в Южной Африке и теперь живущая в Кении, она без всякого стеснения рекомендует себя как «старую колониалистку». С ее точки зрения, в стране многое улучшилось, но быстрый рост населения рождает проблемы. Диких животных теперь во все большей степени загоняют в требующие больших расходов резерваты, результатом чего сделался резкий рост поголовья слонов. Из вида, находившегося едва ли не на грани истребления, слоны превратились теперь в вид, угрожающий нарушить хрупкое равновесие окружающей среды. Ричарду Лики, директору кенийской природоохранной службы, по мнению Венди, предстоит принять трудное решение.

— Мы сделали этот стенд о браконьерской охоте на слонов, мы закопали всю добытую ими слоновую кость, так что теперь, когда мы привлекли внимание всего мира к проблеме, надо придумать другое решение, кроме выбраковки.

Если не считать контрольно-пропускных пунктов, отмеченных лежащими на дороге вверх гвоздями досками, перерывов в нашем движении немного.

Перекусив неуместным здесь сыром бри, франкфуртерами и свежим ананасом, мы, громыхая на ухабах, приближаемся к цели сегодняшнего дня — городу Марсабит, расположенному в 155 милях южнее Мойале.

Кустарник уступает место пустыне. Мы пересекаем унылый, лишенный почвы край черных базальтов, называемый Дида Галгалу, Равнина Тьмы, а потом, когда мы начинаем подниматься от равнины на 6000-футовое плато, на котором находится Марсабит, Золотой край, ситуация резко меняется. Мы наконец замечаем диких животных — дик-диков, самых крохотных представителей семейства антилоп; геренуков, которые, стоя на задних ногах, общипывают верхушки колючих кустов и никогда не испытывают потребности в питье; а также вездесущих газелей Гранта, настороженных и изящных. Поднявшись повыше, у кромки величественного вулканического кратера мы обнаруживаем, что за нами пристально наблюдает большой куду, великолепная высокая антилопа с красивыми спиральными рогами.

Местом нашего ночлега сегодня станет охотничий домик, расположенный в национальном парке возле кратерного озера. Едва мы приближаемся к месту, как из-за деревьев возникает неторопливая цепочка слонов (трое взрослых и трое молодых), царственным шагом направляющихся вокруг озера в нашу сторону. Это потомки величественного Ахмеда, единственного слона, охранявшегося президентским декретом. Слон этот жил здесь, в парке, под постоянной охраной собственных рейнджеров. Возможность попивать пивко на закате, наблюдая при этом, как юного отпрыска сего знатного прародителя учат правильно посыпать землей спину, стоит затрат на билет. На дереве возле меня висит плакат с надписью: «Животные обязаны молчать, когда люди пьют, и наоборот».

По посетившему нас стечению обстоятельств в отеле абсолютно нет света. Мы ужинаем при свечах, а потом сидим у костра, рядом с нами пристроился неухоженный и обездоленный гостиничный кот. То и дело из обступившей нас темноты доносится хруст веток — это питаются бродящие вокруг прожорливые слоны. Сочетание кота у очага и слонов в саду создает абсолютно нереальный и странно умиротворяющий колорит.

День 88: От Марсабита до Шабы

С первым светом мы уже в пути, на своей тряской и мучительной колее, уводящей нас из этого леса на вершине горы, мимо удивительных деревьев, чьи жилистые корни оплетают стволы. Венди сообщает нам, что это фиги-душители. Семена их переносят птицы, вырастая, эти растения оплетают живое дерево, набирают все новые и новые силы, пока не убивают приютившее их дерево.

Дорога на юг, как и прежде, не более чем пыльная колея, спускается с горы Марсабит на горячую каменистую равнину. Мы минуем группу пастухов из племени рендилле; эти высокие и очень стройные люди в головных уборах, с обнаженным торсом под цветными бусами на шее, гонят свой скот на водопой. В руках одного из них ружье, в руках у другого палка с плюмажем из страусиных перьев, знак того, что они идут с миром — если только вы не слон. Появившийся слон как раз и подходит к ним близко, и мужчины, швыряя камни, отгоняют его от стада. Чуть погодя мы встречаем группу женщин-рендилле. Представительницы этого кочевого народа ступают босыми ногами по пыльным рытвинам африканских дорог с той же непринужденной и безупречной грацией, как и любая из персон, появляющихся на обложке Vogue. Наголовные повязки их украшают диски золота или серебра, длинные шеи поддерживаются стопками ожерелий, тела их прикрывают свободные одеяния из красной и белой полосатой хлопковой ткани. Женщины ведут с собой осликов, обвешанных всякого рода пластиковыми емкостями. Они разыскивают воду.

Женщина из племени «бабочек»-самбуру, Кения

Гнезда ткачиков на невысоких плосковерхих акациях. Те из них, у кого гнезда аккуратные, называются общественными ткачиками, если же гнезда похуже видом и их необходимо постоянно поправлять, то хозяева их известны под именем воробьиных ткачей. Два белогрудых турако, называемых по крику уйди-птицами («go-away»), прогоняют нас криками, сидя на высокой ветке.

Снова в школе Лераты, Кения, которой я оставляю «весь мир»

Мы въезжаем на территорию самбуру, племени «бабочек». Они представляют собой ответвление народа ма, наиболее известными представителями которого являются масаи, много лет назад отделившиеся от самбуру и ушедшие на юг. Подобно рендилле и борена на юге Эфиопии самбуру остаются племенем, не принявшим западной культуры, до сих пор практикующим мужское и женское обрезание. Они любят блеснуть одеждой и украшениями, в особенности серьгами — кольца вставляются в уши сверху и снизу, а в мочках зияют отверстия в дюйм шириной.

Мне всегда приятно вспомнить, как я снимал «Миссионера» на территории самбуру, в деревне Лерата. Мы построили там настоящую церковку из обмазанного глиной плетня, вставили в окна цветные витражи, в ней я играл гимн «С гренландских ледяных гор», текст которого местные ребятишки разучили ради такой оказии. Тогда наши строители сделали новую крышу над местной школой, и мне хотелось бы посмотреть, цела ли она, да и помнят ли нас вообще и какими словами вспоминают.

Вновь стоит обжигающая жара — 112°F, когда мы въезжаем в деревню. Школьников, одетых в желто-синюю форму, по всей видимости, предупредили о приезде знаменитости, и как только мы останавливаемся, они окружают Венди, с улыбками, песнями и рукоплесканиями. Когда их наконец переадресовывают ко мне, они смущаются и уже не могут проявить прежний энтузиазм. Однако преподает здесь наш старый знакомый Генри, крыша также на месте. Под ней я рассказываю детям о совершенном мной путешествии с помощью надувного глобуса, который так хорошо послужил мне во время «Путешествия вокруг света за 80 дней». В конце концов я дарю этот глобус школе Лераты, все восхищаются даром и отправляются играть им в футбол.

Молодой человек по имени Том, участвовавший в сценке с пением гимна, приехал сюда из Элдоретского университета, расположенного на западе страны, где он изучает социологию. Мы разглядываем фотоснимки, сделанные во время съемки, и вспоминаем подробности, а худощавые и фотогеничные представители старшего поколения обсуждают, сколько можно содрать с нас за съемку.

Мы находимся в бедной части страны, и живые и бойкие ребятишки трогают неимоверно. Генри рассказывает мне, что они строят спальню для тех детей, которым приходится ходить издалека. У них есть все, кроме опять-таки крыши Когда я оставляю Лерату, деньги на сооружение крыши у них уже есть.

Мы выезжаем из Лераты, и навстречу нам из кустов устремляется пылевой дьявол — вихрь, поднятый ветром на три или четыре десятка футов. Удивительно подходящий символ для нашего посещения Лераты. Ветер занес в этот край гиперактивных белых, дунул еще раз и унес за собой.

В четыре часа дня мы заглядываем в пустые глазницы двух массивных черепов водяных буйволов, отмечающих въезд в Национальный резерват Шаба, расположенный в 160 милях от Марсабита и всего в 50 милях от экватора.

«Шаба-лодж» — великолепный отель, бесстыдно современный, но без показной роскоши, искусно вписанный в ландшафт между высокими деревьями вдоль реки Васо-Ньиро. Вчера в Марсабите у нас была вода, но не было электричества, в предыдущую ночь, наоборот, было электричество, но не было воды, но сегодня мы располагаем плавательным бассейном, двуспальными кроватями, противомоскитными сетками, спальней и гостиной. Однако шок, вызванный комфортом, связан с менее приятными потрясениями. В частности, с пониманием того, что впервые с момента расставания с отелем «Олд катаракт» в Асуане мы вернулись назад, на туристическую тропу, — в мир бесцельно тыкающихся по сторонам видеокамер, пухлых белых ляжек и громких недовольных голосов.

День 89: Из Шабы в Найроби

Нас ждет важный день. Когда он закончится, мы окажемся в Южном полушарии, преодолев половину своего маршрута за три месяца.

Венди утверждает, что нам необходимо подняться в пять утра, если мы хотим увидеть вершину горы Кения, прежде чем ее затянут облака. Однако долговременная накопившаяся усталость побеждает краткосрочный интерес к выгодным кадрам, и мы собираемся на завтрак после шести утра. Воробьи и скворцы уже ожидают нас в столовой. Воробьи имеют вполне привычный облик, однако скворцы окрашены резче, чем их британские собратья. Этих птиц называют скворцами великолепными, их украшают синяя с металлическим отблеском спинка и каштановое брюшко.

В «Шаба-лодж» есть книжный магазин, и, ожидая отъезда, я успеваю купить бесценный экземпляр «Полевого определителя птиц Восточной Африки» (650 видов) и не менее информативный том «Млекопитающие Африки».

Теперь я наконец получаю возможность отличить зеленоспинную цаплю (редкий вид) от куда более обыкновенного аиста-марабу. Обе птицы шествуют размеренным шагом по песчаной полоске на самой середине реки.

Исиоло — местечко противоречивое. Здесь, на северной оконечности процветающего колониального хартленда, окружающего гору Кения, сходятся дороги из мусульманского Сомали и христианской Эфиопии. Изящная мечеть с тонкой филигранью вокруг окон, веером прекрасных, увенчанных куполами ниш на верху минаретов делит улицу с отделением Barclays Bank, видеосалонами, однокомнатными отелями и церквами адвентистов седьмого дня, а также некоторых других религиозных сект, живущих и процветающих в Кении. Придорожные торговцы здесь неуступчивы и агрессивны, однако машины движутся легко по асфальтовой дороге, покрытой слоем каменной крошки, после 320 миль по грунтовке.

От Найроби нас отделяет, заставляя пускаться в объезд к западу или востоку, внушительная глыба горного массива горы Кения. Батиан, высочайший из ее зубастых пиков, поднимается на высоту 17 000 футов. Это вторая по высоте гора Африки после Килиманджаро, и европеец, сэр Хэлфорд Маккиндер, впервые поднялся на нее в последнем году XIX в. Даже с жаркой равнины позади Исиоло можно разглядеть ледники и снежники на ее вершине, свидетельствующие о том, что и на экваторе всегда пребывает снег.

Дорога поднимается выше, и я понимаю, что Венди была права — облачный шлем уже начинает образовываться на вершине горы и скорее всего полностью укроет ее к тому времени, когда мы подъедем достаточно близко, чтобы начать съемки.

Пейзаж вокруг в очередной раз претерпевает удивительное преображение. Мы словно перенеслись в американские Скалистые горы — башни утесов горы Кения с одной стороны и плавная прерия — с другой.

Птица-секретарь, взъерошив перья, важно выхаживает по недавно убранному кукурузному полю, канюк изучает местность с верхушки телеграфного столба. Чуть выше упитанные и мохнатые овцы пасутся в тени горы.

— Великая родина свитеров, — говорит Венди.

Мы успеваем заснять вершину за считанные мгновения до того, как облака затянули ее, и дорога ведет нас вниз, в город Наниюки.

Клем и Анжела привезли из Найроби, чтобы удивить нас — вкупе с рядком внимательных к происходящему торговцев сувенирами, пару бутылок шампанского. Воссоединение команды во всей полноте не только является поводом для праздника, но также предотвращает приступ разочарования, ибо здешнему экватору, отмеченному линией электропередачи, шоссе и электрической подстанцией, место скорее в Кроудоне, чем в Кении.

В руинах некогда существовавшего в точности на экваторе отеля «Сильверберг», предлагавшего своим посетителям возможность купить пиво в Северном полушарии и выпить его в Южном, молодой африканец по имени Питер демонстрирует нам эффект Кориолиса, посредством которого энергия в Северном полушарии направляется направо, а в Южном — налево. Питер выливает чашку воды на севере, и посредством плавающей в ней щепки мы видим, что вода, вытекая, закручивается по часовой стрелке. После этого мы (то есть я и группа американских туристов) следом за Питером, его щепкой и пластиковым ведром переходим в Южное полушарие, где в ходе той же самой операции вода закручивается против часовой стрелки. На самой линии экватора щепка вообще не поворачивается.

Питер вежливо выслушивает наши выражающие удивление восклицания и начинает готовиться к следующему сеансу, в то время как мы получаем сертификаты, удостоверяющие то, что действительно видели это удивительное явление.

От полюса до полюса. Кения, экватор. Наша команда (Фрейзер Барбер, Патти Мусикаро, Найджел Микин, Анжела Элбурн, Роджер Миллс, Клем Валланс, Мирабель Брук и я)

Чтобы должным образом отпраздновать проведенный на экваторе воскресный день, мы окунаемся в бесстыдную роскошь «Маунт Кения сафари-клаба». Здесь, среди безупречно подстриженных, наманикюренных лужаек, которые патрулируют ибисы, цапли, павлины и аисты-марабу, находится знак, утверждающий, что мы трапезничаем в местечке с координатами 00,0 градуса широты, 37,7 градуса восточной долготы на высоте 7000 футов над уровнем моря.

Дорога до Найроби то и дело напоминает нам о том, насколько здешняя жизнь отличается от жизни в той Африке, которую мы видели последние шесть недель. Наряды племен уступают место теннискам и джинсам. Появляются частные легковые автомобили, а с ними и дорожные пробки, дорожные знаки, газеты, дождевальные устройства, селяне на велосипедах (кстати, почему в Эфиопии и Судане так мало велосипедов?), а также вежливые квахери («до свидания») на выезде из городов.

И мы прощаемся с Северным полушарием после трех проведенных в пути месяцев. Я даже не думаю о том, что нас ждет. Невозможно и вообразить, что нам предстоит преодолеть такое же расстояние.

День 95: Найроби

Странный психологический и физиологический факт — в путешествии, подобном нашему, свободное время является докукой. Система, настроенная на движение и быстрое приспособление к постоянно изменяющимся условиям, оказывается застигнутой врасплох и начинает сбоить, быть может, полагая, что все уже закончено. Адреналин отключается, и сразу вылезают все мелкие хвори. Я испытываю ощущение, утверждающее, что после пятидневного отдыха в Найроби все будут очень рады снова пуститься в путь. Всем нам прекрасно известно, что единственная дорога домой пролегает через Южный полюс.

Сегодня утром мне надлежит приодеться для следующей стадии нашего путешествия — сафари от Аберкромби и Кента в охотничьем резервате Масаи Мара. Из отеля меня забирает черный лондонский кэб. Побывав в Британии, президент Мои остался от кэбов в таком восторге, что разрешил беспошлинный ввоз этих машин в Кению, и теперь в Найроби их насчитывается более 100 штук.

Деловая часть Найроби компактна, современна, однако не наделена особой красой. Голые бетонные стены чередуются с голыми стенами из стекла и алюминия. Блестящие стены новой штаб-квартиры горнодобывающей компании Lonrho доминируют над горизонтом. Если краны и строительные леса служат знаком уверенности в своих силах, то Найроби вполне благополучен, хотя местные жители, с которыми я разговаривал, усматривают в поддерживаемом Мои однопартийном государственном устройстве источник слабости и потенциального будущего хаоса. Оппозиция пребывает в строгом наморднике — лидеры ее в тюрьме, а цензура ограничивает пропаганду через прессу.

Однако у Колпро, устроителей сафари для богатых и знаменитых, дела идут обычным порядком. Впрочем, нет, не совсем, ибо, как рассказывает нам владелец магазина экипировки Четан Хариа, туристический рынок еще не оправился после кризиса в Заливе. Он с тоской вспоминает те времена, когда к нему заявилось сразу 270 американцев и «все они хотели увидеть одно и то же».

Семья его занялась этим делом тридцать лет назад, начиная от склада списанного военного снаряжения, и постепенно выросла в ведущего поставщика оснащения для сафари, во многом основанного на военной форме. Теперь, когда времена Хемингуэя ушли в далекое прошлое и охота находится под строгим контролем, в оснащении этом усматривается масса анахронизмов, порожденных скорее модой, чем практическими соображениями. Покрой куртки, похоже, определяется исключительно одними карманами.

Я останавливаюсь на куртке, рекомендуемой для «фотожурналистов», поскольку понимаю, каким поводом для невинного веселья станет она у всей команды. Наши веселятся.

Найроби, столица Кении

Фотография принца Чарльза — предыдущего покупателя — пристроена на стене возле кабинки для переодевания, из которой я являюсь во всей красе: в хлопковой куртке с картой Кении на спине, жилете фотожурналиста и брюках, от которых можно отстегнуть низ, если мне понадобятся шорты.

Будучи крайне полезным заведением, магазин Четана не обнаруживает никакого колониального снобизма, который я всегда связывал с сафари. Он с такой же радостью продаст вам ленту с записью местных племен, как и тенниску с надписью «Wild Thing» или сумку, подписанную «Horny Friends».

На улицах здания одевают в национальные цвета, готовясь к завтрашнему празднованию Дня Кениаты, учрежденного в память о человеке, двадцать восемь лет назад приведшем Кению к независимости от британской колониальной опеки.

Подобно поставщикам обмундирования Колпро и самой Республике Кения, Аберкромби и Кент занимаются своим делом почти тридцать лет. Их оборудование для сафари находится в доме с прочными каменными стенами, расположенном в одном из процветающих индустриальных владений возле Найроби. Здесь на два грузовика «исузу» грузят одиннадцать с половиной тонн оборудования, которое понадобится нам в ближайшие три дня. Знакомые с дорогами деревянные и жестяные ящики набиты всем необходимым, начиная от туалетной бумаги и свежих цветов до грелок, бутылок с водой и ящиков шампанского. На складе выстроились ряды раскладных столов, кроватей, походных шашлычниц, мешки клюшек и молотков для крокета, полки заставлены фонарями «молния» и вешалками, грудами половиков, лопатами и туалетными сиденьями. Есть даже деревянная двуспальная кровать. «Обычно бережем ее для новобрачных», поясняет Мартин, ведающий нашими приготовлениями.

Дорога до Мары может оказаться сложной, большую часть ее образуют грунтовки. Мартин торопится отправить большие грузовики так скоро, как это только возможно. В этом году дожди ожидаются на две недели раньше срока и могут начаться уже завтра, а восьмичасовое путешествие до лагеря может занять до четырех дней в плохую погоду.

День 96: От Найроби до Масаи Мара

Подъем в 5:15 утра. И в путь — подальше от мира CNN, английских газет и телефонного доступа к домашней жизни.

Отодвигая занавески, я вижу темные облака, висящие над столицей последние несколько дней, не имея при этом никакого желания пролиться дождем. Внизу подо мной бордюр из белых, пурпурных, оранжевых и синих бугенвиллей почти полностью скрывает за собой сетчатую ограду, которую, как и коридор возле моей комнаты, патрулируют охранники с дубинками.

Я воссоединяюсь с Венди и Калулуи, и наш караван стартует в 6:30. На улицах Найроби в день Кениаты пусто, но как только встает солнце и мы направляемся на север по Трансафриканскому шоссе, дорогу скоро наполняют шальные микроавтобусы, которые здесь называют матату.

Вверх и вниз по цепочке плодородных долин и возделанным горным склонам, где выращивают для продажи в Европе розы, гвоздики и пуансеттии. За опрятно подстриженными зелеными изгородями образцовые, как с открытки, чайные плантации, ряды зеленых кустов отходят от скопления домиков под красными крышами. Казалось бы, у этой страны не может быть никаких оснований для забот, однако многие здесь считают, что в ближайшей перспективе Кению ждут серьезные политические неприятности.

Мы поднимаемся на верх восточной стены Рифтовой долины, на высоту примерно 8000 футов над уровнем моря. Отсюда открывается ошеломляющий вид на великий простор озаренной солнцем равнины, над которой на севере господствуют серые, изборожденные расщелинами стены потухшего вулкана Лонгонот.

Долина идеальна для ранчо, и когда в фильме «Могамбо» Кларк Гейбл взирает на этот самый вид и восклицает «Горилла!», всякий подлинный кениец корчится от смеха. До ближайшей гориллы надо ехать, по меньшей мере, 500 миль.

Наш отдых нарушается ревом грузовика «мак», направляющегося из Руанды в порт Момбаса. Он лихо катит с горы, разбрасывая за собой пыль и камни вокруг надписи на задней двери: «Хвали Господа. Он милостив».

Мы останавливаемся, чтобы позавтракать свежесваренными початками, купленными у ребятишек возле дороги. Ее патрулирует отряд бабуинов, подбирающих кукурузные и пшеничные зерна, выпавшие из кузова грузовика. У самок на животе болтаются малыши; повисев таким образом пять недель, они перебираются на спину к мамаше и ездят так еще три месяца, после чего им разрешается резвиться и играть по собственной воле. Венди говорит, что большинство туристов не видит всего этого. Их доставляют на Мара самолетом.

Развлечение продолжается. Мимо сквозь бледно-золотую траву без всяких усилий скользит жираф. Бубалы и газели Томпсона пасутся под хищным оком коршунов, грифов и канюков. Чернохвостый мангуст перебегает дорогу. Поднимаясь на западную стену Рифтовой долины, мы натыкаемся на стадо из пяти или шести десятков коз, рассыпавшихся по откосу с одной стороны дороги, они лижут землю и пытаются добыть соль из проделанных ими в почве маленьких ямок.

Теперь мы едем на запад, чуть возвращаясь назад, к нашему 30-му меридиану. В Нароке мы оставляем нормальную дорогу и вновь подпрыгиваем среди благодатно сухой колеи, мимо высоких, широко шагающих масаев, обычно облаченных в красные плащи или наброшенные через плечо одеяла. Их обнесенные заборами деревни называются маньятта. Заборы ставят мужчины, предоставляя женщинам куда менее почетное право обмазывать коровьим навозом стены плетенных из жердей домов.

К концу дня мы преодолеваем 145 миль от Найроби и въезжаем в Национальный резерват Масаи Мара. В отличие от расположенного южнее Серенгети, Мара не является национальным парком, и фермерам-масаям разрешается пасти здесь свои стада. Подобная смесь диких и домашних животных, эти коровы и овцы, пасущиеся рядом с жирафами и слонами, придают резервату некое подобие Ноева ковчега.

Однако теперь человек играет внушительную роль в Маре, и, когда мы приближаемся к реке, происходит послеобеденный вывоз туристов из охотничьих домиков к целой стае микроавтобусов с открытым верхом.

Венди относится к ним с легким пренебрежением. «Если ты побывал в Африке и ночевал в домике, то провел здесь отпуск; но если был в Африке и ночевал в палатке, то побывал на сафари».

Добравшись до нашего становища на берегу реки Мара, мы видим, что рабочие пока успели только расставить палатки: уборные еще не выкопаны и кровати не собраны. Патрик, maitre de camp, возивший на сафари еще Хемингуэя, но по-прежнему выглядящий всего на двадцать пять лет, приветствует нас, торопливо знакомит с тринадцатью душами обслуживающего персонала, подает чай в чашках и отправляет знакомиться с жителями местной реки. Население ее состоит примерно из тридцати бегемотов, которые пыхтят и хрипят как скопище стариков в клубе после ленча. Большую часть дня они проводят в реке, которую покидают по ночам, чтобы поесть, и, как мне говорят, проходят при этом через лагерь. «Пока ты остаешься в своей палатке, ничего плохого произойти не может», уверяет Мартин.

На школьные лагеря здесь решительно не похоже. Палатки просторны. В задней части под крышей устроено нечто вроде туалетной комнаты: стол, зеркало и пластиковый стульчак над свежевырытой ямой. Мне поставлена старомодная кровать, фонарь с солнечной батареей и стояк для одежды, а снаружи крыша тента простирается над умывальником и парой брезентовых кресел, в которых можно превосходно посидеть перед ужином, попивая виски под аккомпанемент грубых звуков, доносящихся от реки.

Обед подали с небольшой задержкой вследствие нападения бабуинов на кухню. Мартин рассказывает нам о том, как один из клиентов решил, что к стенке его палатки прислонился бабуин, и ударил по выпуклости тяжелым фонарем. Но оказалось, что в гости к нему приходил гиппопотам, бросившийся бежать сквозь кухонную палатку. Тент сопротивления оказать не мог, и бегемот исчез в кустах, унося на себе всю кухню.

22:20. На реке тишина. Большая луна освещает серебряными лучами деревья и ее берега. Охраняющие лагерь масаи из соседней маньятты сидят возле костра и негромко переговариваются. Один из них, пожилой, с коротко подстриженными седыми волосами, встает и несколько раз проходит между рекой и нашими палатками: кольца в ушах, в руке копье, закутан в одеяло. Меня охватывает ощущение того, что всю эту сценку я видел давным-давно во сне.

День 97: Масаи Мара

Рев, плеск и вопли гиппопотамов провозглашают конец ночи, и, когда до моих ушей доносится человеческий голос, я уже давно не сплю.

«Джамбо!» — раздается бодрый голос от соседней палатки, слышится звук открываемой молнии и сонные ответы ее обитателей. 6:00 утра. На сафари в кровати не поваляешься.

Свое «джамбо» я получаю через минуту-другую. Фляжка с чаем, тарелка с печеньем и молоко в фарфоровом кувшине поставлены около моей постели, в умывальник снаружи наливают горячую воду. Одеваюсь в купленное у Кол про облачение, смотрюсь в зеркало, в 6:45 выхожу наружу, пока солнце старается навести на небо безжизненное марево.

Мы продвигаемся по сырой и неровной тропе от берега реки к высокому склону, спускающемуся от уступа, — мимо зебры, импалы и пасущегося бородавочника. Бородавочники — уродливые, но располагающие к себе создания — живут в остатках муравейников и в логова свои погружаются задней частью вперед. По неведомой причине это делает их еще более привлекательными в моих глазах.

Шестеро слонов, хлопая могучими ушами, обрывая по пути ветки кротона, спускаются с холма подальше от нас. Мне говорят, что они спят ночью всего пару часов. Калулуи, обладающий несравненным шестым чувством в отношении присутствия животных, замечает вдалеке пару львов. Подъехав поближе, мы обнаруживаем перед собой несколько потрепанного жизнью самца и сонную самку. Оба зверя и усом не ведут в присутствии кружащих вокруг них в каких-то ярдах машин, от которых доносится стрекот камер. Львица, как следует зевнув и умывшись, неспешно встает, и лев немедленно следует за нею. Он прихрамывает. Львы во время свадьбы проводят вместе около недели, однако эта любовная интрига кажется нам законченной — если она вообще начиналась.

В следующем эпизоде мыльной оперы под названием Масаи Мара самец страуса расшибается в лепешку, пытаясь привлечь к себе внимание дам. Он не может полагаться на всякие тонкости, так как ноги его становятся розовыми на весь период токования, и потому учиняет вольный танец, удивительное зрелище при всем искусстве владения собственными перьями, которое заставляет нескольких длинноногих дам повернуть клювы в его сторону.

ВВС на сафари

Посреди жизни нас настигает видение смерти. Мы проезжаем мимо нубийских грифов, терзающих труп зебры. Птицы эти пользуются известностью мясников, только они обладают шеями и клювами, достаточно сильными для того, чтобы расклевать труп. Среди грубой травы на равнине повсюду видны черепа, кости, куски шкуры, и постоянное присутствие грифов, орлов, канюков и четвероногих падальщиков, таких как шакалы, остромордые и длинноухие, увы, напоминает нам о краткости и непрочности жизни.

Наша трапеза обставлена более изящно. Нас приглашают к завтраку, представляющему собой продуманный эпизод сафари. Пока мы шпионили за парой львов, лагерный персонал расставил длинный стол со свежими цветами и масленками из граненого стекла на верху уступа Олололо. Яйца, бекон и сосиски шипят на открытом огне, официанты обслуживают нас в смокингах. Широкая и плоская равнина уходит вдаль между стенами Рифтовой долины — на юг, в сторону Танзании. В тысяче футов под нами в тени прячется Мара, кишащая живыми созданиями. Сейчас она кажется серой и пустой, если не считать «Дугласа DC-З» времен Второй мировой войны, делающего широкий заход на посадку, — посадочная полоса расположена всего в нескольких сотнях ярдов от того места, где мы видели львов.

Львы в Масаи Мара II

Днем небо затягивает серая облачная пелена, начинается дождь, крупный и сильный, положивший конец сегодняшнему сафари.

Мы планировали свое путешествие по Африке так, чтобы оно приходилось между сезонами дождей, однако не согласовали свой график с природой. Поздние дожди в Судане, а теперь еще ранние дожди в Кении отнюдь не способствуют легкости нашего передвижения.

Температура падает до 63°F (17°C) — холоднее на нашем пути было только в северной Норвегии. Делать особенно нечего, остается лишь сидеть, смотреть, как капает вода с палаток, и прислушиваться к далекому бульканию, пыхтению, хрипению, сопению и прочим проявлениям бегемотовых радостей.

Позже к нам в лагерь приходят масаи, чтобы исполнить традиционный танец, повествующий об охоте на льва. После исполнения танца я спрашиваю у одного из них, не ушла ли такая охота в прошлое. Он отрицательно качает головой. Хотя в резервате официально запрещено убивать львов, они с односельчанами недавно взяли толкование закона в свои руки, после того как один из львов стал постоянно нападать на коз. Масаи выследили животное и убили его копьями и стрелами, не пользуясь ружьем. Сделает ли он это еще раз? Масай снова уверенно кивает, но добавляет, что вождя их маньятты недавно перетянули на свою сторону борцы за сохранение дикой природы. «Это делает нашу жизнь еще более трудной».

День 98: Масаи Мара

Просыпаюсь под облачным небом и моросящим дождем, что вовсе не радует, так как мы должны были начать день с облета Мары на воздушном шаре.

Прохладно и еще темно, когда мы прибываем к стартовой площадке, находящейся в месте, называемом Малый Губернаторский лагерь. В окружении деревьев и каменных, крытых соломой домиков с корзинками, висящими у дверей, она вполне напоминает английскую деревенскую полянку сырым ноябрьским утром. Впрочем, дождь недостаточно силен, чтобы заставить нас отменить путешествие, и как только начинается унылый рассвет, звучит приказ заполнить газом оболочки двух шаров. Наполненные, вместив в себя по 330 000 кубических футов нагретого до 100°C воздуха, они поднимутся в полный рост — на высоту 90 футов. День начинается под рев горелок, извергающих пронзительные языки желтого огня, под медленное наполнение пестрых гигантов.

Каждый шар способен поднять дюжину людей, и в рассветных сумерках собирается встревоженная толпа англичан и американцев. Я ощущаю острый укол в икру, и, нагибаясь, чтобы почесать укушенное место, замечаю, что все вокруг меня заняты тем же.

— Муравьиное сафари, — ободряет меня англичанин. — Тронь его — и сразу укусит.

Масаи — полукочевой скотоводческий народ, живущий в саваннах на юге Кении и на севере Танзании

Поскольку нижняя часть моих брюк уже обсыпана этими симпатичными тварями, а на земле видны следующие батальоны, комментарий этот не кажется мне особенно ободряющим, а попытка избавиться от них оказывается подобием последовательных очень легких ударов электрическим током.

Наконец высокие шары наполнены, и мы распределяемся по корзинам. Обе они изготовлены из традиционных материалов, дерева и тростника, и разделены на отдельные секции, поэтому снаружи мы, должно быть, напоминаем молочные бутылки в коробке с ячейками. Большинство моих собратьев-воздухоплавателей — американцы, но зато пилот — истинный бритт.

— Мое имя — Джон Коулмен, и сегодня утром я являюсь вашим пилотом. Как вы видите, на моих эполетах ровно три полоски — по одной за каждую стирку.

Пока мы неторопливо поднимаемся в небо над сумеречным лесом внизу, он не перестает балагурить.

— Если вы испуганы, не волнуйтесь. Я сам всякий раз пугаюсь, когда взлетаю. Кто мы — цыплята в корзинке!

Американцы заметно взволнованы, а также слегка разочарованы промозглым утром и отсутствием внизу диких зверей.

Джон Коулмен ведет нас над вершинами деревьев, и мы узнаем от него, что гиппопотамы, старательно будящие нас по ночам, живут в резервате в количестве 2500 голов, что двоякодышащие рыбы обитают в старичных озерах реки Мара, и закапываются в ил во время долгого сухого сезона, и выходят из него, когда начинаются дожди, и что слоны способны понижать температуру своего тела на одиннадцать градусов, просто хлопая ушами.

Коулмен опускает шар ниже, едва ли не к самой земле, скользя над ее поверхностью почти на высоте роста животного, но, так никого и не обнаружив, быстро поднимается на высоту 1500 футов. Полет в его исполнении кажется очень простым, но, по его словам, летать на шаре здесь одно удовольствие по причине отсутствия линий электропередачи и заборов из колючей проволоки, а также благоприятного климата, позволяющего работать в течение 350 дней в году. Опасно только залететь на территорию Танзании и приземлиться там. Сделать это несложно, и недавно вся корзина аэронавтов-сафари была арестована танзанийцами за незаконное пересечение границы.

Приземление сопровождается ударом, нас протягивает по земле, однако неприятных ощущений не наблюдается, и мы оказываемся на расстоянии пробки от еще одного завтрака с шампанским в Масаи Мара. Наши бокалы, наполненные розовым шампанским, бесспорно похожи на ноги разгуливающего вдалеке похотливого самца страуса, но за нашей «добычей» — беконом, яйцами, сосисками, грибами и круассаном — следит только желтобородый канюк, которого от длинного и низкого стола отгоняет ряд копий.

Коулмен завершает действо тостом за здоровье жен и подруг («Чтобы они никогда не встретились»!), после чего мы получаем очередной сертификат.

Мне кажется, будто на мне весь день воду возили, однако время близится всего к десяти часам утра, бледное солнце наконец начинает согревать травы, и незнающая усталости Венди ведет нас лицезреть очередное природное чудо.

Мы возвращаемся к донга, это слово на суахили обозначает небольшое заросшее русло, где вчера видели двух львов, подозрительно не желавших совокупляться. На сей раз ситуация существенно изменилась. Та же самая львица, но уже другой лев — возможно, брат отвергнутого жениха. Только теперь они явно заинтересованы друг в друге. Большие кошки сидят и внимательно смотрят друг на друга, потом, как было и вчера, львица встает и направляется в сторону. Словно на незримом поводке за ней следует ее партнер, дожидаясь, пока она припадет к земле. Поза эта служит для льва знаком, и он пристраивается сверху. Они совокупляются не более двадцати пяти секунд, негромко рыча, самец покусывает львицу в шею. После этого лев встает, а львица перекатывается на спину. После благопристойной паузы в девять или десять минут процесс повторяется.

Наконец из подлеска выбирается еще одна львица в обществе четверых очень юных котят. (Венди говорит, что этим львятам около шести недель, и, возможно, они впервые оставили логово и вышли на открытое место.) Один из них, смышленый и предприимчивый с виду, держится поближе к матери, двое остальных чуть отстают, но четвертый, последний и самый слабый в семье, едва способен угнаться за ними. Тем временем на пригорке их дядюшка и тетушка снова приступили к делу.

Все они как бы не обращают внимания друг на друга — как и на вторжение в их личную жизнь полдюжины телеобъективов. Что более печально, мне уже начинает казаться, что мамаша не обращает внимания на свое четвертое дитя, ковыляющее в высокой траве далеко позади всех, однако, едва я успеваю подумать об этом, львица поворачивает голову, мягко ступая, сходит с холма, берет отставшего младенца за шкирку и приносит его к остальному семейству. Деловая активность ее завораживает, и мы тратим на наблюдение за семейством целый полный час. Счастливая парочка за это время успела соединиться еще шесть раз.

Сетчатые жирафы в районе реки Тана в Кении

По прошествии недолгого времени мы натыкаемся на величественную колонну жирафов, без особой спешки — с их точки зрения — пересекающих ландшафт. Замыкает процессию жираф ростом поменьше, к тому же хромой, он отстает все больше и больше. На сей раз помощи ниоткуда не предвидится.

Венди качает головой.

— Все как обычно, выживают сильнейшие. Вот почему лучше, чтобы появился какой-нибудь хищник… они не могут убивать их стоящими… они дожидаются, пока жираф ляжет.

Рождение, размножение и смерть. Мы побывали сегодня около одного, и другого, и третьего.

Дождя, по сути дела, нет, но серые облака громоздятся, навлекая преждевременные сумерки. Из чемоданов извлекаются свитера, и обслуживающий персонал лагеря устраивает для нас костер возле реки. Я возвращаюсь к кухне. В духовку как раз загружают внушительных размеров пиццу. Патрик погружен в хлопоты, и я, наверное, мешаю ему, однако не могу уехать отсюда, не переговорив с человеком, бывшим в сафари вместе с Хемингуэем. Был ли Хемингуэй настолько хорош, как это следует из его собственных слов? Патрик кивает:

— Должно быть, учился стрелять у американских ковбоев. Некоторые попадают в живот или в ноги, но только не он. Он был хорош.

Прочие из блистательных клиентов Патрика не были настолько одаренными охотниками. Президенту Тито обыкновенно приходилось помогать.

— У нас были проблемы… стрелял он не лучшим образом.

Принц Чарльз, которого Патрик сопровождал в верблюжьем сафари на озеро Туркана, охотой не интересовался, но едва не стал объектом охоты.

— Он наступил на спину крокодила, приняв его за камень или бревно, лежащее на песке. И тут крокодил зашевелился, изрядно испугав принца!

На мой взгляд, Патрик предпочитает прежние дни, когда риск был больше, а группы меньше, когда можно было есть добытую дичину и спать под открытым небом.

Теперь, когда туризм прочно утвердился в этих краях, сафари превратилось в пародию на само себя. Мы одеваемся как белые охотники. С нами обращаются как с белыми охотниками, подносят виски на закате, жарят на завтрак яичницу с беконом, однако охотимся мы с камерами «Кэнон», не оставляя надежных автомобилей. Быть может, посетители здешних мест когда-нибудь получат возможность знакомиться с дикими животными, радоваться им, узнавать о них, не изображая из себя новой версии Хемингуэя.

Однако пока нас тешат и ублажают. После прощального обеда с барбекю из импалы и бубала персонал вносит приготовленный для нас торт и пляшет вокруг стола, распевая «джамбо бвана». Возможно, все это отдает колониальным душком, однако эти люди принесли нам много радости, и, как мне кажется, при этом им было не более противно, чем нам самим.

День 99: От Масаи Мара до Серонеры

Естественным образом в день отъезда погода много лучше, чем в любой из проведенных здесь дней, — на небе ни облачка, солнце сверкает. Плотный дорожный завтрак, в том числе свежий ананас, дыня, овсянка со всеми разновидностями холестерина, и дружеское прощание с Патриком и его персоналом, и в особенности с Венди, ставшей для нас таким замечательным проводником и спутником. Обмениваемся адресами, обещаем приехать со своими семьями. Однако полностью с Аберкромби и Кентом мы не прощаемся. Калулуи и Кабагире согласились провезти нас через Серенгети до посадки на поезд в танзанийском городе Додома, расположенном более чем в 450 милях к югу отсюда. Молодой атлетичный кениец Крейг берет на себя прежде принадлежавшую Венди роль организатора и устранителя препятствий, а также обещает замечать животных. Крейг родился и вырос в Кении, родители у него белые.

— Там нас называют ванильными гориллами, — ухмыляется он.

Мы выезжаем с гиппопотамьей Ривьеры в 19:45, направляясь на юго-восток, к танзанийской границе.

Наш 30-й меридиан остается недостижимым, так как дорогу на запад нам преграждает озеро Виктория со своими непредсказуемыми и нерегулярными переправами. Хорошая новость заключается в том, что сегодня утром я могу заменить запыленную и потертую карту Северо-Восточной Африки и Аравии, прослужившую мне целых семь недель пути от Порт-Саида, на безупречно чистую карту Центральной и Южной Африки.

Меня преследует чувство, что карта эта очень скоро потеряет свой идеальный вид, ибо мы вступаем на территорию, редко посещаемую европейцами, чтобы завершить последнюю тысячу миль объезда, начавшегося от юга Судана.

Выслеживать животных — занятие не менее заразительное, чем высматривать поезд, и один из пробелов в моей записной книжке заполняется уже через полчаса езды, когда мы наконец замечаем первого гепарда. Животное появляется в единственном экземпляре, однако производит на всех сильнейшее впечатление. Пасущаяся неподалеку газель Томпсона застывает буквально с раскрытым ртом. Импалы поворачивают головы и смотрят на гепарда словно загипнотизированные. Нет особого смысла спасаться бегством от животного, способного развить скорость до 110 км в час. Гепарды словно созданы для быстрого бега. Маленькая головка, длинное и мощное тело, стройные тонкие ноги. Эти звери выслеживают свою добычу с бесконечным тщанием и терпением, подбираясь к ней на сотню ярдов, прежде чем совершить решающий бросок. Терпение его настолько велико, а продвижение настолько медленно, что за проведенные рядом с ним пятнадцать минут шевельнулись разве что глаза зверя.

Возле границы мы замечаем первых мигрирующих гну. Откормившись на невысокой и обильной траве Мары, они возвращаются на юг длинными колоннами. Нам приходится ожидать двадцать минут пока одна такая колонна пересекает дорогу. Антилопы явно находятся в благоприятном расположении духа, они игриво бодаются, скачут, поворачивают в обратную сторону, словом, демонстрируют все повадки группы школьников, возвращающихся домой после выезда на природу. Понять не могу, что именно заставляет этих могучих, покрытых серой шкурой зверей так радоваться. Каждый год во время миграций их погибает до четверти миллиона голов. Некоторые умирают естественной смертью, но куда большее количество гибнет во время переправ через реки, от змеиных укусов (такие трупы хищники не трогают, ощущая присутствие яда в теле) и в результате нападений львов, леопардов, гепардов, сервалов.

Чуть поодаль мы встречаем пару гиен с куском мяса гну. Это звери пройдошистые, коренастые и плечистые. Конечно, им никогда не получить первой роли в диснеевском мультфильме, но они поддерживают здесь чистоту. Завалив какую-нибудь добычу, они так долго хохочут над нею, что выдают ее место другому, более сильному хищнику, который нередко прогоняет их. Неподалеку от кенийского пограничного поста в грязи увяз прочный на вид голубой грузовик. Его со скорбью разглядывает группа молодых белых людей. Это в основном австралийцы, новозеландцы и бритты, ищущие сухопутных приключений в туре из Найроби до Харари, Зимбабве. Группу возглавляют невысокий и улыбчивый молодой человек с копной волос на голове и девушка по имени Дэйви.

— Немецкий… изготовлен для использования на русском фронте, — говорит молодой человек, указывая гаечным ключом на застрявший автомобиль.

Невзирая на внушительные размеры машины, Кабагире умудряется вытянуть ее из грязи своим «лендкрузером». Антиподы садятся в кузов, и грузовик медленно и неуверенно проползает оставшиеся до границы несколько ярдов, оставляя позади себя две глубокие колеи и бабуина, методично сортирующего остатки возле лагерного костра с серьезным видом какого-нибудь судебного медика.

Беспрепятственно миновав таможню и иммиграционный контроль, мы спускаемся с короткой горки к мосту через реку Сэнд, а потом поднимаемся вверх мимо знака, на котором написано: «Добро пожаловать в Национальный парк Серенгети!». Стада слонов, более многочисленные, чем мы видели в Маре, толпятся на желто-бурой травянистой равнине, усыпанной деревьями в достаточном количестве, чтобы предоставить им тень и еду. Семейка бородавочников спешит проскочить перед капотом нашей машины, в унисон помахивая хвостами.

13:20 пополудни. Мы на пограничной станции Бологонджа. Между прочными каменными колоннами, увенчанными наверху массивными и рогатыми буйволиными черепами, находятся ворота с надписью: «Танзания». Я впервые вижу ворота в страну и потому исполняюсь теплых чувств к этому государству. Оно на целых 140 000 квадратных миль больше Кении, хотя и существенно уступает Египту, Судану или Эфиопии. Некогда являвшаяся частью Германской Восточной Африки, страна эта стала независимой под названием Танганьика в 1961 г., а объединившись с островом Занзибар в 1964 г., приобрела свое нынешнее название — Танзания.

Около крытого соломой бунгало, являющегося пограничным постом, мы ждем уже три с половиной часа, пока все наши разрешения старательно переписываются от руки. Мы ждем и ждем, и тут к нам снова присоединяются жители заморских краев, антиподы. Более с грузовиком ничего не случалось, однако им приходится держать двигатель включенным, так как у них полетел стартер.

Проехав наконец через ворота, мы оказываемся словно в Эдемском саду — посреди деревьев, сочной зеленой травы и журчащих ручьев, который, впрочем, скоро уступает место Серенгети, каким он должен быть, — покрытой кустарниками равниной площадью 57 000 квадратных миль. В отличие от Масаи Мара парк служит убежищем только для диких зверей. Здесь не встретишь ни домашнего скота, ни пастухов. Мы проезжаем мимо целой стаи львов, на сей раз примерно десять зверей собралось около добычи. Жертвой пал гну, и к тому времени, когда мы оказываемся рядом, самцы уже наелись и пыхтят в тени, в то время как самки разбирают остатки. Жуткое сборище из тридцати или сорока ссорящихся грифов и марабу дожидается объедков в нескольких ярдах от львов.

Высотомер на часах Бэзила показывает 1750 м (5500 футов), когда мы, переехав через реку Серонера, оказываемся под зеленым пологом махагоний, фиговых деревьев и зонтичных акаций, между которых разбросаны большие гладкие валуны. Наш отель стоит около одного из таких скалистых выступов, и в сумерках очень приятно пройтись по скалам, наблюдая за тем, как гаснет над Серенгети свет, распугивая при этом колонию суетящихся вокруг даманов — мохнатых тварюшек, чем-то похожих на дымовую заслонку. Полная луна неторопливо ползет вверх, и колоссальная равнина сливается вдали с не менее огромным небом.