День 100: От Серонеры до озера Маньяра

Раздвигаю занавески в семь утра и обнаруживаю прямо перед собой круглые и полные любопытства глаза верветки… нос прижат к стеклу, она, не мигая, следит за мной. Я строго порицаю ее:

— Эх ты, мартышка!

Бэзил находит ситуацию забавной, однако мы уже три месяца в пути…

Утро свежее, чистое, даже блестящее, не могу поверить в то, что я еще жив и нахожусь в Серенгети, всего в нескольких часах пути от кратера Нгоронгоро, второго по величине на всей земле.

Четверть территории Танзании отведена под охраняемые территории, более высокой доли нет нигде в Африке. Мой водитель Калулуи работал здесь в 1960 г. и прекрасно помнит, как после организации Национального парка Серенгети охотники за одну ночь превратились в браконьеров. Он работал рейнджером и отвечал за просвещение тех, кто никак не мог понять, почему их пропитание теперь принадлежит кому-то другому. Позже он сделался проводником и знает много историй относительно разного рода несчастных случаев. Я заметил, что где бы мы ни останавливались в Серенгети, Калулуи сперва очень тщательно оглядывал окрестности, прежде чем выпускать нас из машины. Опыт научил его соблюдать высшую осторожность.

Однажды, по его словам, он тщательно обследовал окрестности одного дерева, прежде чем устроить под ним пикник, и уже на середине мероприятия обнаружил над собой в ветвях доедавшего добычу леопарда. Кто-то его заметил, вскрикнул, и зверь скатился вниз…

Кратер Нгоронгоро в Танзании — шестой по величине в мире. Диаметр —16 км, глубина — до 800 м. Площадь дна — 270 кв. км

Я признаюсь ему в единственном разочаровании от сафари: мне так и не удалось увидеть носорога и леопарда. Калулуи пытается отговориться общим наличием в парке таких животных как леопард, носорог, черепаха, шакал, спаривающиеся гну и буйвол, которого он без малейших колебаний называет самым опасным. «Много раз буйвол преследовал меня…» Я спрашиваю, что он советует делать в подобных случаях. «Я? Бежать… вверх на дерево!»

Он широко улыбается, словно бы вспоминая одно из давних, но забытых счастливых мгновений.

Мы едем на юго-восток мимо конца Олдувайского ущелья, в котором Луис и Мэри Лики, а недавно и Дональд Джохансен отыскали одни из самых ранних останков человеческих существ на планете, в том числе в расположенном поблизости Лаетоли, цепочку следов возрастом в 3,6 млн лет, отпечатавшуюся в затвердевшем впоследствии вулканическом пепле.

По извилистой дороге мы поднимаемся вверх от равнины к кромке кратера Нгоронгоро, находящейся почти в 6600 футах над уровнем моря. Открывается впечатляющий вид: с одной стороны — Серенгети, с другой — круглый контур кратера погасшего вулкана.

Вдоль гребня к нам движется группа пастухов-масаев. Об их приближении возвещает тонкий и нежный звон коровьих колокольчиков, который Венди обыкновенно называла «голосом Африки». Они молоды, в основном им нет и двадцати лет, в головных уборах из страусовых перьев, с огромными деревянными кольцами в ушах и в ярко-фиолетовых и темно-красных плащах. Ничто человеческое этим ребятам не чуждо. Я замечаю, как один из них поправляет свой наряд, смотрясь в окно автомобиля. Дружелюбие и любопытство с их стороны также вполне профессиональны: если мы хотим снять их самих или просто кратер за их спинами, то должны платить.

Мы продолжаем свой путь по дороге вдоль гребня. Повсюду на нашем пути попадаются группы ребятишек, украшенных бусами, с разрисованными лицами и копьями в руках. Они готовы за деньги в любой момент исполнить пародию на пляски масаев.

Охотничья база на кратере представляет собой спартанское, аккуратно расположенное скопление хижин, несколько напоминающее армейский лагерь, но на самом деле это отель, предлагающий постояльцам один из самых прекраснейших видов на нашей планете. Под нами раскинулся кратер в 12 миль шириной, деревья окружают содовое озерцо на самом его дне. Пеликан, лениво шевеля ногами, скользит по воде горячего источника. Поселок внутри кратера кажется мне менее темным и таинственным, чем я ожидал. Более того, внизу угадывается автопарк. И я вижу в нем больше микроавтобусов, чем диких животных вокруг. Впрочем, не виновато ли в этом видении поданное нам обманчиво крепкое пиво…

Работающий в отеле кениец укоряет меня за то, что я не спускаюсь в кратер.

— Это же восьмое чудо света, — уверяет он, указывая рукой на пейзаж, прежде чем обратить ко мне испепеляющий взор. — Вы видели его, но не прочувствовали.

По правде сказать, я прекрасно понимаю его, однако я путешественник, а не турист. И меня в большей степени интересуют даты отплытия кораблей из Южной Африки, чем отправление следующего автобуса с сафари на дно кратера. Черт побери, мой путь лежит до Южного полюса, а не оканчивается в Танзании. Однако я не говорю ему всего этого. Он может поинтересоваться причиной и припечатать меня к ковру.

Против собственной воли оставляя позади второй по величине кратер мира, мы спускаемся на юг сквозь густой тропический дождевой лес к деревням племени милу, соединенным сетью дорог, проложенных по красному грунту и находящихся в плохом состоянии.

В 17:00 мы добираемся до места, где нас ждет ночлег. Это еще один отель, располагающий потрясающим видом, на сей раз с вершины Рифтовой долины на озеро Маньяра. Последовательность коротких и крутых рек с напоминающими мантру названиями — Ямби, Эндабаш, Ндала, Хемхем, Мсаса, Мчанга и Мкинду — опускает воду с впечатляющей западной стены эскарпа через лес из фиговых и махагониевых деревьев и кротонов в узкое и длинное озеро, располагающееся в 2000 футах внизу. Над садом отеля доминируют яркие красные и зеленые зонтики трех пламенных деревьев (делоникс царственный), чьи цветы кажутся сегодня еще более удивительными на фоне шиферно-серого неба, предвещающего надвигающуюся грозу. С балкона я вижу, как она приближается, вижу полотнища дождя, проливающегося на озеро. Огненная развилина прорезает серую мглу, внезапно рассвирепевший ветер подбрасывает вверх пыль на берегу озера и гонит образовавшееся облако ко мне. Ветер трясет и дергает стекло, за ветром приходит дождь, а после дождя двойная радуга встает над северо-восточным берегом.

Масайские жирафы на берегу озера Маньяра в Танзании

После дождя гостиничный быт кажется таким банальным. В отеле полно западных туристов, кормят легкой курятиной, луковым супом и жареным барашком.

Засыпаю с томиком хемингуэевских «Зеленых холмов Африки» в руках. Прекрасно написанное, но безжалостное описание его охотничьих доблестей. Должно быть, в африканском буше не было более опасного зверя, чем старый добрый Эрнест, вышедший с ружьем, чтобы утвердить собственное «Я».

День 101: От озера Маньяра до Додомы

Сегодня нам предстоит проехать 250 миль, поэтому подымаюсь пораньше, в 6:15, чтобы раньше же и уехать. Выглядываю с балкона: в саду полным-полно бабуинов, явно пытающихся разорить ухоженное великолепие.

Выезжаем через час и сворачиваем направо в конце подъездной дороги. Поток автомобилей сафари поворачивает налево, и я ощущаю острое сожаление оттого, что позади остаются животные, которых мне так и не суждено было увидеть.

Полуразбитая дорога выводит нас на главное шоссе, ведущее от Додомы на Арушу. Шоссе отличное, сооруженное совсем недавно. На нем пока сохраняется даже белая разметка. Мы мчимся по нему 15 миль, до крупной фосфатной фабрики в Минджингу. Название этого поселка становится известным заранее, так как на дороге то и дело попадаются плакаты: «А ты пользуешься фосфатным удобрением Минджингу?», «А ты взял наше удобрение на пробу?» и наконец «Воп voyage (счастливого пути) из Минджингу». Однако последнее пожелание превращается в собственную противоположность. И из Минджингу до Додомы мы совершаем чистейший маль-вояж, ибо некогда посыпанная гравием поверхность дороги превратилась в мешанину мелких камешков, трещин и ямок.

Мы уже удалились от природных красот и прыгаем на ухабах между сухими соломенного цвета полями, где удается заметить голые пятна серой как пепел скалы, и лишь изредка «сосисочное дерево» оживляет пейзаж своими длинными цилиндрическими, свисающими с ветвей плодами.

Попадающиеся нам деревеньки неказисты на вид и бедны, в них выращивают самые основные культуры, такие как бананы, папайя и помидоры. В расположенном на перекрестке дорог городе Бабати мы покупаем для ленча жаренные в масле пирожки-самоса и хлеб. Здесь даже дети смотрят на нас с опаской, некоей настороженной подозрительностью, которой мы не встречали на своем пути нигде, кроме Судана, где ксенофобия как бы освящена государственной политикой. Чему здесь учат детей? Я знаю, что Джулиус Ньерере проповедовал самодостаточность и неприсоединение, быть может, тешащие национальную гордость, но не способствовавшие экономической уверенности в собственных силах.

Пять или шесть часов мы едем вдоль извилистого гребня, густо заросшего акациями во всем великолепии красок — темно-зеленой, светло-коричневой и желтозолотой, кусочка осеннего леса в штате Вермонт. А потом мы спускаемся на равнину, где в качестве звезд представления выступают уже баобабы. Считается, что возраст некоторых из них достигает двух тысяч лет, массивные на вид стволы 30 футов в обхвате, а кора внешне похожа по цвету и текстуре на пушечную бронзу. Различные совы, птицы-носороги, летучие мыши и красноклювые ткачики строят на этих деревьях гнезда.

Через десять часов после отъезда с озера Маньяра мы наконец подъезжаем к окраинам Додомы, города, населенного всего лишь 45 000 человек, не числящегося даже среди десяти крупнейших населенных пунктов Танзании, однако пристроившегося в самой середине страны. О его претензиях говорит выцветший знак возле разбитой дороги: «Добро пожаловать в столичный город Додома!».

Здесь сильны позиции миссионеров. На въезде в город мы видим стройные ряды виноградных лоз, что выращивают отцы-пассионисты, производящие додомское красное, пробовать которое мне не советуют.

Отрезок дороги с двусторонним движением вокруг освежающего своей скромностью здания парламента ведет нас мимо католического книжного магазина, кинотеатра «Парадиз», штаб-квартиры правящей Революционной партии, и наконец мы останавливаемся перед колониальным фасадом отеля «Додома». С учетом того, что это лучший отель в столичном городе, с разочарованием отмечаю, что в кране нет горячей воды, хотя по требованию могут принести целое ведро. В гостиной пухлые кресла с торчащей из прорех набивкой расставлены вокруг старого фортепьяно. Пища безвкусная, хорошо, что хоть пиво холодное. Над моей постелью раскинут громадный противомоскитный полог, однако я немедленно замечаю в нем две огромные дырищи и показываю на них служителю. Беспомощно улыбнувшись, он извлекает флакон инсектицидного спрея размером с базуку и обрабатывает им комнату с такой щедростью, что мне не удается вздохнуть в ней по меньшей мере десять минут.

День 102: От Додомы до Кигомы

Я замечаю, что все в моей комнате, начиная от серой подушки, на которую я так и не посмел возложить голову, вплоть до зеркала, перед которым я не бреюсь, потому что нет горячей воды, снабжено длинным серийным номером и инициалами TRC, принадлежащими Танзанийской железнодорожной компании. И нахожу это вполне уместным, ибо нашим судьбам предстоит оказаться в ее руках на отрезке пути отсюда до замбийского города Мпулунгу — на 800 милях колеи, проложенной через сердце Африки.

Примерно в возрасте девяти лет или около того… разглядывая карту Африки, я ткнул пальцем в одно из белых пятен, тогда скрывавших под собой неисследованные места континента, и сказал себе с полной уверенностью и удивительной отвагой, с тех пор более не присущими моему характеру: «Когда я вырасту, то приеду сюда».

Я читал эти строчки вчера под писк комаров, стремившихся попасть внутрь через прорехи в пологе, и видел в этом воспоминании Джозефа Конрада о проведенном в Польше детстве отражение моего собственного мальчишеского интереса ко всему, что как можно дальше отстояло от домашнего окружения. Озеро Танганьика, второе по глубине озеро мира (уступающее только Байкалу), расположенное в центре африканского континента, окруженное горами, джунглями и бог весть чем еще, сейчас привлекает мое внимание. И находится оно в одном железнодорожном переезде отсюда.

Мне нравится Додома. В городе этом нет красот, но люди очень приятны. Танзанийцы не навязчивы, они не проявляют лишнего любопытства, не склонны к укоризненным и назойливым взглядам. Они просто спокойно занимаются собственными делами, например продают деревянные свистульки перед зданием парламента. «Сколько стоит?» — «Четыре сотни». — «У меня есть только две сотни». — «Отдам за три сотни». — «Но у меня есть только две сотни». — «Хорошо. Пусть будет две сотни». Мы торгуемся, как же иначе.

Слуги Бога пользуются здесь несомненным влиянием. Религия процветает. На одном из главных перекрестков увенчанное огромным куполом неоклассическое шато индийских христиан соседствует с четкими современными очертаниями кирпичных стен лютеранского собора, в свой черед обращенного к приземистым многогранным башенкам и куполам англиканской церкви.

На страницах выходящей на английском языке News читаю вполне привычный, даже ностальгический уже заголовок: «Неистовства разъяренных болельщиков».

Футбол здесь популярен, и сегодня предстоит великий матч: «Черные бойцы» Занзибара встречаются с «Железнодорожниками» из Морогоро, на телах которых, по всей видимости, в каком-нибудь укромном уголке выведено TRC.

В десять минут пополудни большой металлический цилиндр, повешенный снаружи конторы станционного начальника в Додоме, издает громкий звон, и все поставщики орехов, вареных яиц, бананов, вяленой рыбы, сладкого картофеля, резиновых сандалий, пресной воды, буханок хлеба, игрушечных аэропланов и прочих, необходимых в поездке разностей перемещаются поближе к колее. Появившийся вдали как трепещущее облачко дизельный локомотив с красным скотоотбойником и четким желтым «V» впереди медленно материализуется, влача за собой экспресс из порта Дар-эс-Салам, находящегося в 280 милях к востоку отсюда. При виде его я испытываю огромное облегчение. Вместе с лодочной переправой через озеро Танганьика он представляет собой второй важнейший этап оставшегося нам пути. Оба даются нелегко. Элемент неопределенности существует в отношении наших прав на купленные места, ибо подтверждения мы так и не получили, и в самом деле все наши купе заняты. Вежливые уговоры не дают результата, и нам остается только погрузиться в вагон и надеяться, что вид тридцати ящиков со съемочным оборудованием сможет заставить кого-то сдвинуться с места. Трогательное прощание с Калулуи и Кабагире, заботившимися о нас от самой границы с Эфиопией. Я оставляю Калулуи мою карту «Северо-Восточная Африка и Аравия», которая страшно интересовала его.

Танзанийский базар

Семь вечера. Отправляемся в вагон-ресторан, чтобы пообедать. На выбор курица или рыба с рисом или картошкой. Здесь жарко и людно, но находится и нечто знакомое. Металлическая табличка изготовителя над дверью гласит: «BREL, Derby 1980». Ну конечно, эти потрепанные вагоны, катящиеся по восточноафриканскому бушу, ничем не отличаются от вагонов British Inter-City. И при всем своем облике они лет на тридцать моложе тех, в которых приходится ездить на работу жителям лондонских пригородов.

Танзанийцы из народности маконде славятся резьбой по дереву. Фигурки изображают персонажи мифов и легенд

Мы часто останавливаемся, и я начинаю жалеть, что поел в поезде. Возле вагонов устраивается целое пиршество — на столах отварные куры, рис и бобы, подаваемые горячими с внушительной сковородки. Через окно можно купить кебаб, живую курицу и даже утку. На всех остановках я замечаю какое-то особенное настойчивое звяканье. Сперва мне кажется, что его производят цикады, но теперь я понимаю, что это дети, несущие свой товар — сигареты или бананы — в одной руке, зажимают в кулаке другой монетки и звенят ими, чтобы привлечь удачу.

Когда мы отъезжаем от Итиги, расположенного в 105 милях от Додомы, появляется наш проводник Мбего, похожий на призрак, в белой шапочке, синей рубашке и брюках, с бесформенным свертком, завернутым в зеленый брезент. Из свертка он извлекает мое постельное белье и стелит его с бесконечной тщательностью и аккуратностью. Позже я вижу его сидящим в проеме открытой двери вагона и задумчиво поглаживающим по голове сидящего рядом с ним молодого человека.

Наступает ночь, а вместе с нею темнота приходит в вагон: свет выключен. Перед сном читаю «Сердце тьмы» Джозефа Конрада при свете фонарика. Снаружи Африка… «…ее тайна, ее величие, удивительная реальность ее прикровенной жизни».

День 103: От Додомы до Кигомы

Мне снятся тысячи шаркающих ног, говор странных голосов, кудахтанье кур, крики младенцев, звук влекомых мимо тяжелых предметов, звяканье, ругательства и непонятные крики. Мои глаза широко раскрыты, но я ничего не вижу. Окно мое загорожено. Шумы нарастают, становятся более громкими.

Утром оказалось, что наш поезд стал короче, и вагон-ресторан теперь тоже другой (часы в нем стоят на 8:10, а не на 1:05). За завтраком, состоящим из яичницы, вареной картошки, хлеба, маргарина и трех стаканов сладкого чая, я слышу объяснение вчерашнего сна. Вскоре после полуночи наш поезд остановился в Таборе, чтобы состав разделили и перегруппировали в три отдельных поезда. Патти и Крейг провели три часа на платформе, стараясь проследить, чтобы наше оборудование не уехало на север в Мванзу или на юг в Мпанду. Патти удостоилась предложения вступить в брак. Крейг, увы, такового не получил. Анжела пыталась помочь им и посветить фонарем, но наконец поняла, что все маневрирование в Таборе координируется с помощью фонарей.

Идем в вагон-ресторан на одиннадцатичасовой завтрак Вагон закрыт. Все окна занавешены какой-то тканью.

В экспрессе Кигома, Танзания

Вокруг неуверенные улыбки. Впрочем, кроме меня никто не встревожен. Я делаю вторую попытку через полчаса и обнаруживаю, что сдержанные улыбки превратились в искреннее веселье, хотя дверь ресторана по-прежнему остается закрытой. Наконец изнутри появляется просто сияющий солдат.

— Это девочка, — объявляет он.

Оказывается, едва ли не точно в тот самый миг, когда впервые после Средиземноморья мы оказались на 30-м меридиане, в вагоне-ресторане экспресса Дар-эс-Салам — Кигома родилась крохотная девчушка. Факт этот, на мой взгляд, с самой лучшей стороны характеризует вагон-ресторан, и я нахожу в нем очень доброе предзнаменование в отношении продолжения нашего путешествия.

В данное мгновение Меркурий давно уже находится не в ретрограде, дела идут сами собой, если и без особого комфорта, то, во всяком случае, гладко, и в конце дня по последней дуге мы въезжаем в Кигому, опоздав всего на три с половиной часа. Густой и тяжелый жар вливается в открытую дверь. Дети выскакивают из зарослей бананов, папайи и манго, чтобы помахать поезду. Мбего сидит на ступеньке в конце нашего вагона. Никаких признаков напряженности и стресса…

Вокзал Кигомы представляет собой отличное старое здание колониальных времен, и при своих арках и лоджиях вполне мог бы располагаться где-нибудь на севере Италии. Большие вокзальные часы стоят — в точном соответствии с прекрасной традицией TRC. А вот и информация по ведомству Департамента бесполезных фактов: из таблички на двери одного из помещений я узнаю, что начальник станции, Stationmaster, на суахили будет «стешинимаста».

На постой нас везет не особо речистый мужчина средних лет в ухоженной «тойоте-королла». На одном из окон переводная картинка с изображением папы римского. Наш таксист оказывается заодно врачом и приносит нам извинения за то, что не везет в гостиницу кратчайшим путем:

— Понимаете ли, не дорога, а сплошные выбоины.

Объезд приводит нас на колдобины красноземной грунтовки, с которой мы, распугивая кур и коз, попадаем к невысокому и ничем не примечательному фасаду железнодорожного отеля.

Ребенок, родившийся в вагоне-ресторане экспресса Кигома, Танзания

Разгружаемся — в пятьдесят третий раз. Кигома, высота над уровнем моря 2541 фут, население 50 044 человека, лишь самую малость отклоняется от нашего меридиана со своими 29,36 градусами восточной долготы. Так мы завершаем свой долгий обходной маневр на восток, начатый после Хартума и проделанный за тридцать дней, — к счастью вовремя, чтобы застать нечастый, но жизненно важный для нас паром до находящегося уже в Замбии Мпулунгу.

Клем, которому подобало бы чувствовать себя триумфатором, появляется из регистрационной комнаты в противоположном настроении. Как оказалось, в отеле никто и слыхом не слыхал про наши заказы, и у них не хватает места для всех. Кигома отнюдь не усыпана гостиницами, поэтому поиск альтернатив представляет для нас жестокий удар. Клем и Анжела приступают к небыстрому поиску нашей брони, а я через пустынный и неприглядный вестибюль попадаю в место, способное привести в хорошее расположение духа всякого, в каком бы расстройстве он ни находился. Несколько щербатых бетонных ступенек приводят меня на поросший травой бережок, уставленный столиками и зонтами, а за ними волны широкого сине-зеленого озера в летаргическом сне лижут грубый красный песок пляжа. Озеро Танганьика, образующее передо мной узкую бухточку между двумя невысокими травянистыми мысами, тянется вдаль, к тающим в дымке утесам Заира, прежнего Бельгийского Конго, «Сердца тьмы» у Конрада.

Захватывающее дух откровение в масштабе и пространстве… я словно бы открываю дверь в центр Африки. «Когда я вырасту, я приеду сюда…»

Что же, свой космический миг я пережил, а теперь надо обратиться лицом к реальности. «Железнодорожный отель» в Кигоме никак не назовешь сердцем тьмы. Он более похож на гибрид между пабом в Эрлс-Корт и каким-нибудь мелким «Хилтоном». На нестриженой лужайке становище антиподов — две дюжины австралийцев и новозеландцев пьют пиво. На озере за работой японская съемочная бригада… мимо нас проносится еще один запыхавшийся европеец со стопкой бумаг.

Отдав несколько часов терпеливым переговорам, мы обретаем нужное. Все комнаты расположены отнюдь не в гламурных функциональных блоках, совершенно не соответствующих великолепию места. В моей комнате находится небольшая кровать с рамкой для противомоскитной сетки, однако самой сетки не существует. Бетонный пол заходит в умывальный угол, где есть душ и поддон, но нет горячей воды.

Наконец я устраиваюсь с книгой Конрада на своей узкой постели и читаю, чтобы заснуть под нежный плеск, доносящийся от переполненного смывного бачка.

День 104: Кигома

День посвящен отдыху и восстановлению сил. Внимательно рассматриваю себя в зеркале, чтобы определить уровень повреждений, которые три с половиной месяца путешествия нанесли моей внешности. На меня смотрят тусклые усталые глаза, вправленные в красную от загара физиономию. Блеклая и невыразительная личность. Я напоминаю себе человека, уцелевшего в какой-то жуткой природной катастрофе. Мысль эта заставляет меня улыбнуться, и только тут я узнаю некую толику себя самого.

За завтраком — омлет, чипсы и нарезанный белый хлеб. Управитель извиняется за неудобства:

— У нас есть и водяные котлы и все необходимое, но никто не приходит, чтобы поставить их.

За омлетом несколько жутких африканских историй… Крейг говорит, что с его точки зрения электрошок является лучшим средством против змеиных укусов. Он вспоминает историю о приятеле, которому удалось сохранить себе жизнь после укуса «какой-то разновидности кобры», подключившись к подвесному мотору.

— Взял горсть земли в одну руку и находящийся под напряжением провод в другую. Пять ударов за пятнадцать секунд. Конечно, волосы на его голове стояли дыбом, и его подбрасывало на пару футов над землей, но врачи сказали, что эта процедура спасла ему жизнь.

После завтрака, удостоверившись в том, что крокодилы сюда не приходят, равно как и водяные змеи, со всеми предосторожностями окунаюсь. Вода чиста и прозрачна, окрестности прекрасны. Царящий вокруг покой не нарушают ни яхты, ни любители водных видов спорта. Лишь едва заметная волна от проплывающего мимо каноэ возмущает мирную гладь. И теперь имею право сказать своим внукам, что купался в озере Танганьика.

Обсыхаю под теплым солнышком с холодным пивом в руке. За стойкой бара вижу невысокого европейца. Узнаю, что некогда он провел в Антарктике девятнадцать месяцев.

— И как вам понравилось?

Он свирепо затягивается сигаретой, извлекая из нее весь никотин до последней унции, и, прежде чем ответить, закатывает глаза, следуя бесконечному выдоху.

— Скажем так., это испытание, которое следует пройти.

Ему известен теплоход «Агулхас», на котором мы рассчитываем добраться до Антарктики, и он просит меня передать от него привет капитану.

— Конечно… а как вас зовут?

— Доктор Брандт, — отвечает он после необъяснимой паузы.

Заканчиваю этот пестрый день в местном ресторанчике — за тушеной козлятиной и бурундийским пивом при отключенном электричестве. Нас пригласил сюда таксист и доктор Вильям, добровольно взявший на себя обязанности нашего гида в Кигоме. Ресторанчик, точнее то, что я могу видеть в свете керосиновых ламп, прост и доступен, в нем угадывается нечто древнее, едва ли не библейское. Над дверью большая деревянная доска с надписью от руки, похожая на знак паба. Я предполагаю, что на ней написано название ресторана, и прошу Вильяма перевести.

— Там написано: «Сперва плати — потом уходи».

Тем не менее козлятина великолепна, а самое главное — то, что она не принадлежит Танзанийским железным дорогам.

День 105: Кигома

Остался еще один день до отправления парома. Нанимаю лодку до Уджиджи, расположенного в нескольких милях от Кигомы на берегу. Городок этот, прежде благоденствовавший в качестве крупного центра работорговли, в 1871 г. послужил местом, в котором пути Ливингстона и Стэнли пересеклись.

На месте этой исторической встречи теперь воздвигнут крохотный музейчик, расположенный в ухоженном садике, устроенном на горке над деловым берегом. Памятник, «поставленный правительством территории Танганьика» в 1927 г., неприятной серой глыбой застыл под двумя манговыми деревьями, — как здесь утверждают, являющимися потомками того самого, под которым встретились Ливингстон и Стэнли. На камне изображена карта Африки с врезанным в нее крестом. Жесткое и надменное изображение. Кроме нас в музее присутствует лишь один посетитель — англичанин из Лестера, багровый и обгоревший на солнце. Ему уже за пятьдесят и, прочитав в книге о намерении Сесила Родса проложить железную дорогу от Кейптауна до Каира, он решил проделать все путешествие самостоятельно.

Лодкой до Уджиджи

Внутри музея обстановка более радостная. Большинство экспонатов — произведения местного учителя А. Хамиси. Целая серия картин посвящена великим мгновениям в жизни Ливингстона: «Доктор Ливингстон спасает Тчума и остальных от рабства»; «Доктор Ливингстон, сидя под манговым деревом, размышляет о рабстве в Уджиджи». Тут же находятся две модели, выполненные в натуральную величину из папье-маше: Ливингстон в темно-синем костюме-тройке приподнимает тропический шлем, приветствуя краснолицего Стэнли в голубом костюме-сафари.

Мы выезжаем из Уджиджи по улице Ливингстона, сворачиваем направо, на Лумумба-род и возвращаемся через Мвангу на деловую, обсаженную манго и акациями главную улицу Кигомы, также нареченную в честь Патриса Лумумбы, одного из великих героев борьбы за африканскую независимость, убитого в 1961 г.

Возвращаемся в «Железнодорожный отель» за час до заката. Волшебное время, когда солнце медленно опускается к озеру и всегда таящиеся в дымке горы Заира обретают резкость и глубокую черноту. Сегодня на берег высыпали все: австралийцы и новозеландцы, доктор Брандт, прямой и дымящий как паровоз, двое молодых голландцев, японский оператор, мастер подводных съемок, англичанин из Лестера; все они собрались, чтобы полюбоваться закатом; и на несколько минут все звуки вокруг, даже крики плещущихся у берега в воде голых ребятишек уходят куда-то вдаль.

День 106: От Кигомы до Мпулунгу

В 9:00 утра мы уже на берегу — в очереди за билетами на паром, который ходит отсюда в Мпулунгу раз в неделю. Передо мной стоит Френсис, фермер из Каремы, куда паром зайдет по пути. Я вполне непринужденным образом объясняю ему, чем мы здесь занимаемся и уже с большими трудностями зачем мы делаем это. Он внимательно слушает меня, а потом вежливо спрашивает:

— А поможет ли ваш фильм решить поставленные им проблемы?

Теплоход «Лиемба» водоизмещением 800 т, наделенный обводами столь же строгими и прямыми как спина прусского кавалерийского офицера, считается старейшим на нашей планете среди всех находящихся в эксплуатации кораблей. Судя по истории этого судна, ему более пристало бы имя «Лазарь Многострадальный». Сооруженное в Германии в качестве военного корабля, оно было доставлено сюда по суше разрезанным на отдельные части, после чего в 1913 г. его собрали на озере Танганьика. В конце войны немцы затопили свой корабль, пролежавший на дне до 1922 г., когда он был поднят и переоснащен англичанами. Далее он работал как пароход, пока в 1978-м не был переделан под дизель. После восьми десятков лет эксплуатации это судно остается единственным, обслуживающим выезд из Кигомы на юг и на запад. Если бы мы опоздали на сегодняшний рейс, то почти наверняка не успели бы и на рейс из Кейптауна до Антарктиды, и следующей оказии пришлось бы дожидаться целый месяц.

Мы отплываем в 17:00. Австралийцы и новозеландцы устроились на носовой палубе, местные жители толпятся на корме и спускаются на нижние палубы со своими коробками, полными пластмассовых сандалий, ананасов и противомоскитных спиралек, даже не думая протестовать против присутствия там двух принадлежащих белым «лендроверов», еще более уменьшающих доступное для них пространство. Во всяком случае, всем нам много лучше, чем нескольким сотням усталых и помятых пассажиров «Кабамбаре», баржи, только что пришедшей из Калемие, Заир. Все они стали жертвами межплеменных раздоров, только что вспыхнувших на их родине. Они даже не знают, примут ли их танзанийские власти.

…Последний взгляд, брошенный на Кигому с борта отплывающего парома. Я прибыл сюда, ожидая увидеть густые джунгли, змей, обезьян и болота. Однако городок этот, расположенный в самом центре Африки, скорее напоминает небольшой надежный и уютный порт на берегу какого-нибудь шотландского лоха, к которому протянута живописная линия железной дороги, изгибающаяся между водой и невысокими поросшими травой холмами. Нотку экзотики в общий пейзаж добавляют лишь яркие кроны жакаранд, цветущих на берегу.

Моя каюта буквально пропитана оттиском штемпеля Танзанийских железных дорог. Она считается кондиционированной, но вентилятор отсутствует. Раковина есть, нет только воды, горячей или холодной. Электролампа, увы, одна — остальные куда-то попрятались.

Через три часа после отплытия из Кигомы, когда я без малейшего энтузиазма взираю на тарелку с рисом и тощей куриной ножкой, голос машины меняется на октаву, корабль замедляет ход, и за какие-то секунды ночной воздух наполняется гулом голосов. Они становятся все более громкими и настойчивыми, к ним примешивается плеск весел и стук лодок о борта корабля. С некоторой тревогой вылетев на палубу, застаю необычную сценку. Под мощными бортовыми прожекторами «Лиембы» к борту корабля, как поросята к свиноматке, теснятся лодки, полные продавцов всякого рода еды; семейств, пытающихся перебраться вместе с багажом к нам на борт; а также водные такси, подающие сигналы потенциальным пассажирам. Все вопят, боясь, что их не услышат, с нижней палубы протягивается лес рук: машущих, подзывающих, протягивающих деньги, помогающих одним спуститься вниз, в качающееся на воде скопище лодок, а другим подняться на борт.

Соседи отчаянно соперничают друг с другом, чтобы подобраться поближе к «Лиембе». Как только на воде образуется хотя бы крохотное свободное от лодок местечко, пускаются в ход весла, и нос одной из лодок наезжает на борт другой и наконец отталкивается обратно — под громкие, полные негодования возражения. Младенцев бережно передают из одних протянутых рук в другие. Маленькие ребята вычерпывают воду из лодок. Это Африка и бизнес по-африкански. Белым остается только наблюдать и фотографировать. Во всем ощущается спешка — завораживающая, возбуждающая и утомительная. Позже мне говорят, что это полномасштабное нападение туземцев на корабль является всего лишь одной из пятнадцати запланированных остановок.

День 107: Из Кигомы в Мпулунгу

На борту «Лиембы», озеро Танганьика. Сегодня последний день октября 1991 г.

Перед рассветом прошел дождь, и я выхожу из своей каюты, переступая через голову спящей фигуры, закутанной в хлопковое одеяние и шерстяные накидки. Пространные английские извинения оказываются излишними, поскольку персона эта не просыпается. За лежащим пристроился ряд пассажиров. Они поворачивают ко мне лица — негодующие и неулыбчивые. Пусть моя жаркая и душная крохотная кабинка не является последним словом техники, однако это «первый класс». К тому времени, когда я возвращусь с завтрака, присутствующие на борту услужливые полицейские загонят эту публику назад, на нижнюю палубу.

Днем капитан соглашается дать нам интервью. Его имя Беатус Т. Мгамба, и проживает он на мостике корабля, на котором нет почти ничего кроме спасательных лодок, группы развеселых леди и крепко пьющего англичанина. В назначенное нам для интервью время — около 17:00 — я стучу в дверь каюты капитана Мгамбы. Спустя некоторое время на стук отвечает симпатичная леди, на голове которой тысяча косичек; она явно удивлена моим появлением. Я спрашиваю, где капитан. Она исчезает в каюте. И возвращается после долгой паузы и доносящегося изнутри бормотания.

— Он спит.

Эти слова она произносит с полной невозмутимостью и, выслушав сошедшие с моих уст бессмертные слова: «Когда капитан проснется, сообщите ему, что ВВС ждет», закрывает передо мной дверь.

Водоплавающая свадьба

Наконец появляется и капитан, несколько растрепанный, но удивительно бодрый после сна. Я спрашиваю его о проблемах, которые возникают при использовании восьмидесятилетнего корабля.

— Корабль большой, а машина маленькая… трудновато бывает маневрировать. — Он пожимает плечами. Да, карты озера у него нет. — Плаваем по опыту. Если держаться в миле от берега, кораблю ничто не угрожает.

«Лиемба», по его словам, имеет разрешение перевозить 500 пассажиров при 34 членах экипажа.

— Однако в летнее время, когда люди вокруг озера Танганьика убирают урожай, их может набраться больше.

— И на сколько же?

— До тысячи человек.

На одной из пятнадцати остановок к кораблю подплывает свадебный кортеж, чтобы встретить своих гостей. Ветер полощет огромные флаги и знамена, процессия оплывает корабль кругом с пением и скандированием. Продвижение «Лиембы» напоминает мне о рейсе Hurtigrute, возившей нас по норвежским фьордам три с половиной месяца назад. В обоих случаях корабль является единственным средством связи с общинами, не достижимыми ни по суше, ни по воздуху. На этом сходство, однако, кончается. Никак не могу представить себе, чтобы тропическое, не поддающееся контролю буйство «Лиембы» могло сколько-нибудь долго протянуть в холодных протестантских водах Северной Атлантики.

По мере того как мы продвигаемся на юг, на корабле появляются замбийцы. Завтра они будут голосовать на выборах нового правительства, и я с немалым потрясением слышу, что Кеннет Каунда настолько утратил популярность, что может быть смещен со своего поста после двадцати восьми лет правления. Я-то всегда считал его наиболее надежным, успешным и ответственным среди всех постколониальных лидеров, но Джафет Зулу из Чинголы, называющий себя «простым бизнесменом», считает, что Каунда разрушил экономику страны, и уверяет меня в том, что не будет голосовать за него.

В сумерках, незаметно для всех, кроме меня, один из полисменов, сгоняющих нижних пассажиров с верхних палуб, снимает свою шляпу, потом ботинки и молится, обратившись в сторону Мекки. Зрелище земной власти, падающей ниц перед властью еще более высокой, странным образом трогает мое сердце.