День 108: Из Кигомы в Мпулунгу

Корабль за ночь опустел. Если не считать экипажа, на «Лиембе» находимся только мы, Джафет вместе со своим другом и двадцать пять антиподов; в таком составе мы въезжаем в свою тринадцатую страну.

Новая страна и новый месяц, четвертый, проведенный нами в пути. Мелкие дефициты Танзании уже начали угнетать меня, и перспектива горячей ванны, чистой одежды и постели, далекой от жары и москитов, привлекает меня в большей степени, чем лабиринт лесистых бухточек и островков, образующих берег Замбии.

— Сегодня первый день весны, — стоя у палубного ограждения, слышу чей-то голос за моей спиной.

— Не говори глупостей, — отвечает другой голос, — сейчас ноябрь, а весна начинается в сентябре.

Ну конечно же это австралийцы. Или новозеландцы. Оглядевшись вокруг, я не вижу среди них лиц первопроходцев… передо мной бледные усталые дети. Похоже, что они просто сбились с пути, совершая переход от Сиднея до Брисбена или от Окленда до Веллингтона, оказавшись совершенно случайно прямо в сердце Африки. Они терпеливо ждут появления своего грузовика, который перегнали сюда по суше из Кигомы; он должен уже ожидать их возле причала. Путешествие должно обойтись им примерно в 1000 фунтов, и рассчитано оно на девять недель. Я восхищаюсь ими. Такое путешествие нельзя отнести к числу самых легких способов повидать мир, однако оно относится к числу тех, которые не могут не врезаться в память.

Замбия. Очарование дикой природы

Мы прощаемся с ними на причале маленькой пристани Мпулунгу. Вспоминая этот миг по прошествии времени, строгий и осанистый корпус «Лиембы», обслуживающий его кран посреди лесистых утесов, окруженный штабелями бочонков с нефтью и строительных материалов, я ощущаю его принадлежность к одному из фильмов о Джеймсе Бонде. Причем из самых популярных.

Проходим новую таможню и иммиграционный контроль, новая съемочная бригада — Роджер и Мирабель — принимает обязанности у Клема и Анжелы, знакомимся с новыми проводниками и устроителями. В данный момент я не нахожу в себе энергии на соответствующую реакцию.

Густая ватная жара кажется неизбежной принадлежностью озера, и я начинаю тосковать по открытым пространствам Кигомы.

Время ленча. Несколько прихожу в себя. Мы расположились в густом саду — в небольшом скоплении рондавелей, которые в непринужденной манере обслуживает Дениш, индиец, наделенный неподдельным обаянием и ослепительной улыбкой. Приехав в Мпулунгу на десятидневный отпуск, он был настолько очарован этим краем, что остался здесь и построил гостиницу для своих друзей и любых гостей, способных забрести в подобную глушь. Заезжая, натыкаемся на первых встречных — ими оказываются антиподы, уже разбивающие свои шатры, отмывающие одежды и выстроившиеся перед уборной и тоненькой струйкой холодной воды, замещающей здесь душ.

Я сижу в теньке под апельсиновым деревом, а вокруг меня суетится Джейк да Мотта, обаятельный, родившийся в Гонконге англичанин, который вместе со своей бригадой будет обеспечивать наше благополучие в течение ближайших нескольких дней.

Здесь, наверху, среди сложенных из камня хижин, кустов гибискуса и под ласковым ветерком, Мпулунгу неожиданным образом делается похожим на Прованс. Однако иллюзии этой суждено скоро рассеяться, и притом самым грубым образом.

Роджер, рвущийся приступить к делу, успел записать меня на прием к местному знахарю. После ленча мы отъезжаем от святилища Дениша по дороге, огибающей бухту, вдаль от Прованса, назад, в недра Темнейшей Африки.

Толпа людей окружает одно из самых внушительных бунгало в приозерной деревне, состоящей из хижин под соломенными крышами, в беспорядке окруживших небольшой пригорок. Некоторые из них, привстав на цыпочки, пытаются заглянуть в окно. В доме, просвещают меня, обитает эффити, местный черный маг, или колдун, которого обвиняют в смерти пятерых или шестерых человек. Зкахзръ-инганга побывал в доме колдуна и обнаружил там кожаную бутыль, в которой оказалась смесь крови и яда. Считается, что это кровь его жертв.

Комната, в которой проводится расследование, на первый взгляд не кажется сколько-нибудь зловещей. В одном конце ее, там, где бледный свет низкого неба проливается сквозь кованную из железа оконную решетку, находится крытый пластиком диван и соответствующее ему кресло. Пол сделан из голого бетона, стены оштукатурены и выкрашены серой краской. С потолка свисают два полусдутых больших пляжных мяча. На небольшом столике выстроена цепочка из шести похожих на куколки фигурок, одна из которых изображает белую женщину с подоткнутой короткой юбкой.

В углу съежился взволнованный и беспомощный обвиняемый, глаза его остекленели, взгляд остановился. На нем коричневая тонкая рубашки и брюки, черные туфли-мокасины и большие наручные часы. Обнаруживает удивительное и тревожное сходство с Нельсоном Манделой.

Знахарь, доктор Баела, еще молод, родом он из Заира. У него пухлые губы и большие ленивые глаза. На голове его убор из шкурки генетты, на розовой рубашке сзади вышито его имя, на глазах пара защитных очков для сварки. В одной руке его зеркало в виде сердечка с бордюром из раковин, в другой — небольшой горшочек с опущенным в него зеркалом. Его помощники облачены в белые хлопковые одеяния с красными крестами на них. Возможно, все дело в нашей камере, но все держатся неловко и напряженно, как дети перед началом школьного спектакля.

Приспешники Баелы резкими движениями снимают с руки обвиняемого часы, срывают рубашку и наносят на тело несколько отметин. На голову ставят изогнутый рог с привязанными к нему деньгами, трижды обносят вокруг него корзинку с белой тканью внутри. Двое юношей — мальчишки по сути дела — подходят к нему и какими-то грязными бритвенными лезвиями делают надрезы на шее и плечах. Надрезы наливаются кровью. Колдуну задают вопросы, но он только тупо молчит, и тогда порез наносится ему на лоб. В рану втирают некий порошок, отчего этот человек вздрагивает. Обвиняемого удерживают на месте, брюки его закатывают, разрезают кожу на коленях и пальцах ног. Покрытого кровью обвиняемого чем-то натирают и оставляют сидеть в уголке, а Баела со своей шайкой выходит наружу, чтобы дать интервью ВВС.

Я и прописанное мне лекарство на приеме у доктора Баелы в Мпулунгу, Замбия

Под снятыми очками Баелы оказываются красные и слезящиеся глаза, он курит пухлую сигарету и говорит тонким и певучим голосом. Я спрашиваю его о том, докучают ли мне какие-нибудь злые духи, и он через переводчика сообщает мне, что я являюсь обладателем злой тени. Это тень женщины.

Своим удивительным гипнотическим и монотонным голосом Баела спрашивает, не мою ли жену он видит. Я прошу его описать эту женщину. Он отвечает, что она невысокая, чуть полная, каковое определение выводит Элен из числа подозреваемых, но только увеличивает путаницу. Далее доктор Баела утверждает, что в дальнейшем предвидит опасность для моей жизни, а также кражу или пропажу вещей, однако он может дать мне лекарство, которое «изгонит» любое дурное влияние.

Смешно, конечно, даже писать об этом, однако Баела, называющий себя целителем, а не знахарем, имеет в деревне заметный успех, и в окружении пары сотен людей, верящих каждому произнесенному им слову, его слова о тени и лекарстве от нее производят на меня более глубокое впечатление, чем я ожидал. Он прописывает мне кусок коры, извлеченной из чемодана; его надлежит разломать на части, истолочь и обтереться в укромном месте, оставив по щепотке, чтобы поместить в каждую ноздрю.

Вечером у Дениша Джейк и его коллега Пол Мэрфи, сухощавый и жилистый замбиец, родившийся в Англии, готовят нам изумительную трапезу. Вдруг разражается гроза. Я выпиваю, пожалуй, слишком много вина, поскольку после Кении успел соскучиться по нему, и ощущаю необходимость как следует запить переживания этого необычного дня.

Волны дождя хлещут по деревьям, а мы с Полом беседуем о насущных проблемах страны, поскольку в Замбии сегодня день выборов. С его точки зрения, страна в первую очередь нуждается в дисциплине. Либерализм в его западном толковании в Африке неработоспособен. Он приводит в качестве примера Малави, где дела устроены, как ему кажется, должным образом.

К нам подходят Крис и Джин Бигеро. У них крупнейший в Мпулунгу бизнес, предоставляющий 300 рабочих мест местным жителям, — рыбная ловля. Разговор поворачивает на малярию.

— После первого знакомства с ней ты не захочешь второго. Тебе хочется одного — умереть, — говорит Крис.

Дениш соглашается и добавляет, что теперь приступы малярии посещают его примерно четыре раза в году.

К тому времени, когда мне удается попасть в хижину, которую я делю с Бэзилом, былая ясность полностью улетучивается из моей головы. С бесконечной осторожностью открываю дверь, чтобы не разбудить его, роняю фонарик, спотыкаюсь о лекарство доктора Баелы и едва не срываю собственную противокомариную сетку.

День 109: От Мпулунгу до Шивы

Эта ночь победная для Фредерика Чилубы, нового президента Замбии. Из города доносится музыка, у ворот перебрехиваются собаки Дениша, от одного из шатров антиподов доносится непрекращающийся кашель, и наконец начинают голосить петухи.

Увы, мой организм находится на грани коллапса. Не могу сказать, пробивал ли меня когда-либо прежде холодный пот, поэтому онемение рук, озноб и льющиеся с меня потоки холодного пота кажутся мне такими тревожными и даже пугающими. Не об этом ли мы говорили вчера вечером? Не таким ли образом начинается малярия? И что будет с нашим путешествием, если я подхвачу какую-нибудь особенную гадость?

Тревога и смятение переполняют мою душу, до тех пор пока приступ сам собой не проходит. Бэзил приносит мне толстый свитер и принимается копаться в своем внушительном фармакологическом собрании в поисках каких-то таблеток Завтраком мне служат чай, печенье и мед, дополняемые чуть тошнотворным водным раствором и таблетками против обезвоживания организма.

Я оглядываю окружающий нас сад. Сегодня утром все кажется другим — водяной бак; антиподы, вяло пакующие свои вещи, чтобы провести еще один день в дискомфорте; мухи, жужжащие вокруг псов.

Дениш сделал для нас все возможное. В конце концов его дом был построен в расчете на себя самого и горстки случайных путешественников, а не на тридцать пять человек, переночевавших у него прошедшей ночью. Мне жаль прощаться с ним, но я рад тому, что Мпулунгу остается за нашим спинами.

На дорогах заметны свидетельства эйфории, охватившей общество после победы Чилубы над Каундой, похоже, просто обвальной. Мужчины, женщины и дети поднимают руки с соединенными большим и указательным пальцами, приветствием MMD — Движения за многопартийную демократию. Группа крестьян собралась под раскидистым манговым деревом у радиоприемника, чтобы послушать прощальную речь Каунды.

Я вспоминаю сказанные мне на борту Джафетом слова о том, что кто бы ни победил на выборах, «насилия не будет… замбийцы не такие люди». Пол считает это отрицательным качеством. Замбию населяют 8 млн человек, расти на ее земле может все что угодно, но экономика находится в руинах, так как люди слишком беспечны и уступчивы.

В Касаме мы заезжаем в современный релаксационный отель «Квача», где в честь Чилубы пиво льется рекой. Над баром уже поместили его фото. Посетители кричат: «Этого человека мы ждали семь лет!»

Стотридцатимильный отрезок пути на юг в сторону Мпики пролегает по лесам равнины Молумба, во многом подвергшимся вырубкам и пошедшим на топливо и строительные материалы. Дорога обильно посыпана каменной крошкой, едем быстро, но, к тому времени как мы добираемся до Шивы — необычных красных кирпичных строений, домиков в стиле Хардли и островерхих сторожек этого истинно английского поместья в самом центре Африки, спускается тьма. Джон и Дорна Харви вместе с сыном Дэвидом тепло встречают нас, и собака Дэвида Дита завладевает моей шляпой.

Мой организм сумел пережить день, не рухнув в тартарары, но после блаженного купания в горячей ванне желудочные колики возвращаются, и благодаря полной неспособности есть я отправляюсь в постель.

День 110: Шива

Завтракаем тостами и домашним мармеладом за огромным столом из дерева маква, изготовленным по рисунку отца Дорны Харви — сэра Стюарта Гор-Брауна, человека, создавшего Шиву.

Сэр Стюарт приехал в Африку в начале столетия в качестве члена Пограничной комиссии, в буквальном смысле призванной создать карту Африки или хотя бы той части континента, которая граничила с Бельгийским Конго и Родезией. Он остался в стране, чтобы между 1928 и 1932 г. построить здесь имение Шива в эклектичном европейском стиле, с башенками, крутыми крышами и формальным английским садом. В написанной в 1964 г. статье о доме журнал Horizon следующим образом суммировал его достижения: «Шива постепенно превратилась в рекламу Северной Родезии, где любезный сквайр, наделенный любовью к дипломатии, правил своим поместьем благосклонной, но железной рукой».

На могиле сэра Стюарта, расположенной на холме в миле от дома и глядящей на окаймленное лесами озеро Шива-Нганду, выбито имя Чипембеле. Я спрашиваю у Лорны, что оно означает.

— Это его африканское имя, оно значит «Носорог»… Этот зверь бросается на тебя, но останавливается, и отец был таким же. Он мог прийти в ярость, но через пять минут после этого уже просить об одолжении…

Джон Харви усматривает в этом положительное преимущество.

— Как политик он был грандиозен. Из той же породы, что и Черчилль, он попросту давил всех препятствующих и шел собственным путем.

Лорна считает, что своим поместьем сэр Стюарт управлял феодальными методами, как в Европе. Садовники и прочий рабочий люд заходили в дом не с парадного, а с черного хода, однако он не тратил времени на условности апартеида, существовавшего в Северной Родезии.

— Нас воспитывали в уважении к возрасту людей, а не к цвету их кожи.

Джон полагает, что влияние сэра Стюарта помогло стране избежать либо партизанской войны, погубившей Южную Родезию, либо терроризма, в полном масштабе развернутого в Кении Движением мау-мау. Правда, в итоге он потерял политическое доверие африканцев благодаря проведению патерналистского курса, не отвечавшего самоуправлению, которого они добивались. Он скончался в 1967 г., однако Шива до сих пор ощущает его присутствие — не только в книгах и на картинах, в носорогах, присутствующих в декоративных мотивах украшений балок и кирпичных стен, но и в духе. На балконе перед библиотекой до сих пор каждый день поднимают и опускают флаг, а работников поместья по утрам в семь часов созывает на развод барабан.

Вечером мы беседуем с Дэвидом Харви на разные темы. Харви, владеющий фермой на юге страны, человек вполне трезвый, как и следует выпускнику сельскохозяйственного колледжа. Знахарей уважает, и ему случалось пользоваться их услугами. Он собственными глазами видел, как знахарь шел вдоль строя работников фермы, одного из которых обвиняли в воровстве. Он по очереди прикасался палкой к плечам чернокожих, и на плече одного палка прилипла к телу. Виновный признался.

Многие из видных местных деятелей верят в приносящие удачу талисманы и амулеты. Даже Каунда, здравомыслящий выпускник школы при христианской миссии, расположенной всего в миле или двух отсюда, редко показывался на людях без некоего белого платка. Президент Заира Мобуту повсюду ходит с тростью.

Вернувшись в отведенную мне комнату, я убираю кору со стола и прячу ее в свою сумку. На самое дно.

День 111: Шива

Колики ослабели, но ночью по-прежнему мешают спать. Патти явно нездоровится, она ощущает симптомы малярии, невзирая на то что принимает таблетки от «лихорадки, недомогания, озноба, сопровождающегося потливостью, и головной боли». Листая справочник Daivood, я начинаю думать, что мне повезло, однако узнаю из книги, что инкубационный период после комариного укуса составляет минимум пять дней, а «признаки заболевания могут проявиться и через год, особенно в случае употребления противомалярийных препаратов».

Уголок сельской Англии в Шива Нганду

Сегодня мы снова осматриваем поместье, начиная с образцовой почты, располагающей красным почтовым ящиком, и заканчивая школой, где детей учат строить дома и ставить кровлю из местных материалов. Правда, по словам их учителя Джека, испытывают нехватку в таких элементарных предметах как «учебники, парты и ручки».

Тем временем Дэвид Харви прогоняет 2000 голов скота через озеро. Это следует делать раз в неделю, чтобы избавить животных от клещей, способных иногда вызвать смерть. Африка постоянно занята пожиранием самой себя — начиная от фиг-душителей и далее к скотьим клещам, змеям, гепардам и комарам-анофелесам, переносчикам малярии; все живое кого-то ест. Даже сейчас, пока мы говорим, белые муравьи-термиты проедают ходы в деревянных каркасах домов. Дэвид полагает, что любое использующее древесину строение необходимо перестраивать каждые два года, если только не были предусмотрены специальные меры защиты.

Даже Шива при всех предпринятых предосторожностях и потраченных деньгах постоянно борется за выживание. Великий человек почил, и Джону и Лорне приходится, напрягая силы, справляться со всеми обязанностями, налагаемыми содержанием поместья площадью сорок квадратных миль в стране, где инфляция составляет 150 процентов в год. Они пробовали торговать древесиной, занимались животноводством, разводили мясных и яйценоских кур, однако все производства протянули недолго. Джон надеется, что при новом правительстве дела пойдут лучше. Тем временем они с Лорной организовали «Сафари-Шива», чтобы использовать тот туристический потенциал, которым обладает дикая Африка на принадлежащей им территории.

В конце дня мы с Джоном уходим вниз, к озеру. Здесь спокойно, здесь нет места человеческому честолюбию и непостоянству судьбы. Я вижу, как он счастлив здесь, освободившись на мгновение от необходимости поддерживать сохранение мечты другого человека. Я оглядываюсь в поисках представителей той дикой фауны, на которую он собирается возложить свою последнюю надежду. Цапля изящно проносится над водой, над головой вскрикивает красногрудый чибис, цепочка бегемотьих следов тянется в грязи, уходя в воду, отражающую охряные краски нового заката.

День 112: От Шивы до Касанки

Просыпаюсь после беспокойной ночи. Патти много хуже, чем мне. Огромной дозой хлорохина удалось сбить температуру, но голова и желудок ее болят. Первой среди нас она отправляется сдавать кровь на анализ в госпиталь Чилонги.

Прощаемся с семейством Харви, не пожалевшим на нас ни своего времени, ни гостеприимства. По пути проезжаем госпиталь, открытый в поместье в 1938 г. Теперь он деградировал до статуса клиники, многие здания заброшены, крутые кровли снесены ветром, брошенные скелеты кроватей ржавеют у стен. Однако клиника по-прежнему полезна и современна. Сегодня день иммунизации, и 200 женщин и детей собрались, чтобы получить прививку от коклюша, полиомиелита, туберкулеза, столбняка и свинки. Все в лучших нарядах, дети в вычурных вязаных шапочках и кофтах, некоторые из женщин в твидовых юбках и на высоких каблуках, несмотря на жару в 90°F (32°C). Однако признаков царящего здесь несомненного упадка, запахов пыли, грязи и вездесущей человеческой плоти не заметить нельзя. Африка вознаграждает тебя, но и взимает свое.

Едем на юг по лесу и зарослям кустарника. На ночлег останавливаемся в новом лагере, находящемся в Национальном парке Касанка. Согласно десятилетнему контракту им управляет общительный энтузиаст и авантюрист, англичанин Дэвид Ллойд, некогда располагавший кучей денег, но спустивший большую часть их во время управления охотничьими сафари в Заире. Домик его, находящийся возле заросшего тростниками озера, чист и ухожен, а также свободен от комаров — благодаря обилию лягушек. Здесь я узнаю много больше о бегемотах, чем за все время пребывания возле реки Мара в Кении. Браконьерство в этих краях приобрело такой размах, говорит Дэвид, что когда в 1986 г. он принял управление парком в свои руки, в нем насчитывалось всего три гиппопотама.

— Первые два года они вообще не заходили сюда — настолько были запуганы.

Теперь в общей сложности их пятнадцать, причем семеро или восьмеро из них являются отпрысками тех троих уцелевших. Я задаю ему вопрос о концертах, которые гиппопотамы закатывали в Кении.

Дэвид рассказывает, что каждый издаваемый этими зверями звук имеет особый смысл. Бегемоты «очень умны», и в словаре их насчитывается более 100 различных звуков.

Перед сном я решаю, что настало время сделать то, что я так долго откладывал. На всякий случай. Я вынимаю данную доктором Баелой полоску коры из своей сумки, отрезаю от нее кусок своим швейцарским армейским ножом, растираю его в порошок и, старательно выбрав укромное место, растираю порошком тело, после чего принимаю душ, сохранив по щепотке порошка для каждой ноздри. Результат ощущается мгновенно. Я чихаю без остановки целых двадцать пять минут. Никто из наших, ни Джейк, ни Дэвид, ни все их помощники не имеют представления о том, кору какого дерева я только что вдохнул. Однако впервые, после того как мы оставили Мггулунгу, я ощущаю себя настолько хорошо, что действительно наслаждаюсь обедом.

Направляюсь к себе. Со стороны костра доносятся негромкие голоса, на озере переговариваются лягушки-быки. Над головой чистое, яркое, усыпанное звездами небо. Никаких огоньков и всполохов на горизонте. Чистое небо. Чистое ночное небо.

День 113: От Касанки до Лусаки

Где-то посреди ночи задувает сильный ветер, и я просыпаюсь. Ветер вздыхает и завывает около хижины с невыразимой скорбью. Лежу без сна и размышляю о предстоящем дне. Если все сложится благополучно, я окажусь в Лусаке сегодня к вечеру, далее последует водопад Виктория. Судя по тому, что мне рассказывают, наши трудности на этом заканчиваются. В Зимбабве и Южной Африке жизнь обустроена и комфортабельна. По западному образцу. Акуна матата. Никаких проблем. Дикая и неуютная, непостижимая Африка уступит место Африке прирученной и причесанной — с горячими ваннами и ледяным пивом, с кондиционерами и ежедневными газетами, с французскими винами и кредитными карточками. И, лежа в хижине на берегу лесного озера, прислушиваясь к стенаниям ветра, я ощущаю острую печаль, рожденную близким расставанием с тем, что было суждено пережить за последние месяцы, и возвращением в мир, где жизнь продезинфицирована и дозирована телевидением, газетами, магазинами и маркетинговыми компаниями.

Наконец я слышу стук в дверь, и негромкий голос произносит:

— Половина пятого, сэр.

На рассвете небо покрыто облачными пятнами после ночной бури, и над деревьями за озером проступает оранжевая каемка. Новое прощание и в путь — вдоль каменистой грунтовки, ведущей из парка, а потом на юг, к Лусаке, столице Замбии, находящейся более чем в 300 милях отсюда. Из последних восемнадцати дней мы отдали дороге и съемкам семнадцать и потому испытываем некую добрую и старомодную усталость. Сделанный Патти анализ крови не дал решительных свидетельств того, что у нее малярия, так как содержание лекарства в ее крови после принятых доз было еще слишком высоким, но в госпитале решили, что симптомы вполне соответствуют этому заболеванию. В данный момент она слишком слаба, чтобы работать, однако обязана путешествовать с нами, а поправляться запихнутой на заднее сиденье тряского микроавтобуса не так-то просто.

Наше первое знакомство с Zambian Railways на поезде, следующем из Кабве до Лусаки, благоприятным не назовешь. Поезд опаздывает, а прибыв, обнаруживает такое нежелание отправляться в путь, что из станционного громкоговорителя несется странное объявление: «Экспрессу номер два освободить платформу для прибытия экспресса номер один».

Указание помогает, однако движение остается муторно медленным. Внутренность построенных в Японии вагонов находится в жутком состоянии. Все вентиляторы сломаны, обивка оторвана и отодрана клочьями. Колея в плохом состоянии, поэтому движение не просто некомфортно, но еще и медленно. Пассажиров все это не особенно беспокоит. Сидя в дергающемся и раскачивающемся вагоне, они читают газеты и религиозные тексты. Заметив мой интерес, любезный джентльмен ссужает меня экземпляром Zambia Daily Mail. Газета полна верноподданнических объявлений, публикуемых компаниями, поздравляющими мистера Чилубу с победой. Правда, передовица, озаглавленная «Замбия: куда теперь?», не столь восторженна: «Замбия является госпиталем, а граждане ее — пациентами. Пребывая во власти колонизаторов, мы не имели крупных поводов для беспокойства, но теперь, когда наши черные братья добились независимости, это не так. Дело в том, что в головах у наших лидеров царит какой-то умственный беспорядок».

Тот факт, что подобный текст мог быть вообще напечатан, является одним из самых лучших успехов Замбии. И благодаря иронии судьбы одно из лучших достижений Каунды — учреждение двухпартийной системы и свободной прессы — стало инструментом его же собственного падения.

День 114: Из Лусаки до Ливингстона

Мы приезжаем в Лусаку и оставляем ее так быстро, что не успеваем обзавестись новыми впечатлениями. В отеле все просто и удобно. Патти закончила прием противомалярийных препаратов, и ей стало значительно лучше.

Мы выезжаем рано, покидая Лусаку по бульвару Саддама Хусейна, вновь отклоняясь от нашего 30-го меридиана в сторону Ливингстона, находящегося еще в 300 милях к юго-западу, на замбийском берегу реки Замбези.

Главная улица Ливингстона обставлена невысокими и запущенными домами в колониальном стиле. Завидев автобус с туристами, менялы выскакивают навстречу машине, самоубийственным образом рекламируют собственное занятие и отпрыгивают в самую последнюю минуту.

Наш отель носит название «Муси-о-тунья», это местное название водопада Виктория и в переводе означает «Гремящий дым». Отель современный, но содержится без усердия. Затхлый запах проникает в мою ванную сквозь расположенную высоко в стене решетку. Но жаловаться не стоит; во всяком случае, у меня есть ванная. Но нет чемоданов. Персонал гостиницы в Лусаке забыл забрать их из моего номера, послан запрос. Вся моя одежда, впрочем вполне возместимая, дневники и магнитофонные записи, собранные с таким трудом, остались без всякого присмотра в 300 милях отсюда. Как и кора доктора Баелы.

День 115: Ливингстон

Полумильная прогулка по хорошо увлажненным садам отеля выводит меня на Верхнюю тропу, а потом к кротким водам Замбези, плавно текущим в сухой сейчас сезон к 250-футовому обрыву. В марте и апреле река наполняется, и, как говорится в туристических буклетах, «крупнейший на планете полог падающей воды» шириной в целую милю проливается в громадную трещину, расколовшую массивную базальтовую скалу, образованную застывшей вулканической лавой.

Не встречая никаких препятствий в виде оград или запрещающих надписей, я прохожу по руслу реки, действием воды и камня превращенному в лабиринт ям, промоин, каналов и котлов, к самому краю водопада, где скудные остатки реки невинным образом низвергаются в пустоту. Преодолевая сосущий страх, я подхожу к кромке насколько возможно близко и заглядываю через нее. Далеко-далеко внизу падающие ручьи стремятся к бушующему водяному инферно; струи разбиваются о растрескавшуюся черную скалу, вспениваются, отбрасываются вперед, отражаются назад и окончательно разбиваются об утес. Брызги, результат столкновения воды со скалой, разлетаются во все стороны, уносятся порывом собственного движения к небу, взметаются над краем ущелья. Во время полноводья это облако — «гремящий дым» — можно заметить за двадцать миль, и именно оно в 1855 г. привело к водопаду Ливингстона, первым среди белых людей увидевшим такое чудо. С опаской поворачивая назад, чтобы вернуться по ложу реки на берег, я отмечаю отрешенное и беспорядочное своеволие Замбии, позволившей мне без протестов, препятствий или преград оказаться в этом потрясающем своим величием месте. Чувство это позволяет мне с олимпийским спокойствием смириться с вестью о том, что мои чемоданы были найдены и отправлены в Лусакский аэропорт, однако не были погружены на самолет. Я не могу больше носить свою тенниску, к третьему дню пришедшую в столь невозможное состояние, что я полощу ее в водах Замбези. К обеду выхожу в одолженной мне Бэзилом одежде. Сегодня в ресторане рыбный вечер, и поэтому все официанты щеголяют в соломенных шляпах.

День 116: Ливингстон

Утренние газеты сообщают, что президент Чилуба отменил чрезвычайное положение, просуществовавшее в Замбии двадцать семь лет. Полиции было приказано устранить все дорожные блок-посты (столь обычные в таких странах как Судан, Эфиопия и Кения), ограничены были и ее права и на обыск и задержание.

У нас с командой сегодня день новых переживаний. Сегодня суббота, и потому здесь проводятся спуски по порогам. Мы собираемся возле бассейна, чтобы записаться на это мероприятие, при этом освободить принимающую нас компанию от любой ответственности за последствия, сохраняя бравый вид. Бэзил погрузился в полное безмолвие. Он сумел уверить себя в том, что предоставляемые для съемки возможности перевешивают тот простой факт, что он вообще не умеет плавать. Ну, разве что самую малость. Фрейзер потратил пару часов, придумывая водостойкий метод записи моих воплей, стонов и криков. Согласно его мудрому решению диктофон, батарея, микрофон и все связующие их провода должны быть упакованы в многочисленные кондомы.

— Никогда не использовал столько за один день, — оправдывается он.

Найджел располагает небольшой водостойкой камерой, установленной на огромном штативе, пристроившемся на его плече как большой попугай. Патти предстоит попасть в число избранных, проехавшихся по белой воде порогов на плоту, предварительно переболев при этом малярией.

Организатором нашей экспедиции становится невысокий и худой бородатый американец Конрад. У него напряженное, даже маниакальное выражение глаз, смягчаемое быстрой улыбкой. Мы получаем спасательные жилеты и наставления из уст американки Хейди, умудряющейся предоставить страшную информацию с обезоруживающей и простодушной веселостью. Большая часть ее сообщения относится к тому, что происходит, когда нас сбрасывает с плота в воду.

— Отдайтесь течению. Не пытайтесь плыть… Когда вас выбросит на поверхность, сумейте как следует вдохнуть до того, как вас снова утянет вниз.

К концу инструктажа ноги мои превращаются в желе, а Бэзил становится бел как мел. Подобрав спасательные жилеты, мы направляемся к реке.

Однако Конрад и Хейди не подготовили нас к спуску в ущелье, примерно к тридцати минутам скалолазания в заметную жару по гладким и скользким валунам. Спуск тяжел даже в обыкновенное время, а с киносъемочным оборудованием мы подходим к плотам уже в состоянии временного изнеможения.

Мы рассаживаемся по надежным с виду, прочным резиновым плотам, изготавливаемым в Англии фирмой Avon. Садимся по восемь человек, рулевой располагается на центральной поперечине. Выходим на быстрину — карликами среди отвесных скальных стен и базальтовых башенок. Река Замбези в своем течении через ущелье проходит через двадцать с лишним порогов, из которых нам предстоит преодолеть только десять первых.

Компанию мне составляют местные жители, среди них кое-кто, к счастью, знает, что надлежит делать. Наш кормчий Алекс, гибкий черный замбиец, учит нас технике так называемого хай-садинга, требующего сгибать на плоту тело как можно дальше вперед, опуская тем самым его нос вниз и не позволяя перевернуться под напором воды. Просвещенные, мы выплываем на простор относительно спокойного и не буйного плёса перед первым из порогов, и ждем, пока спустится вниз плот с операторами. Хейди выводит его на позицию. Бэзила заткнули на самую заднюю скамейку, чуть ли не на самое дно плота, он цепляется руками и ногами за все, за что только можно уцепиться. Хейди медленно подводит плот к самой кромке порога. Многое зависит теперь от того, как точно она направит его. Удовлетворенная местом, она направляет свое суденышко вперед, на самую быстрину. За долю мгновения плот ускоряется словно ракета, дергается, вертится, взлетает на отраженной волне, на мгновение пропадает за впечатляющим облаком водяной пыли и наконец вылетает, покачиваясь, на спокойную воду.

Спуск по пенным порогам реки Замбези

Зрелище это еще более ускоряет биение и без того напряженного сердца, и только когда мы сами уже летим вниз по бурунам, следуя команде Алекса «Пошли!», только тогда я начинаю ощущать восторг полного погружения, расслабляюсь и даже подозреваю, что способен насладиться испытанием.

Пятый порог наиболее впечатляет своим крутым перепадом высотой более 25 футов. Восторг и волнение компенсируют усталость, по мере того как мы переходим к последовательности более длинных, но не настолько крутых порогов. На мой взгляд, на каждом пороге мы проводим не более сорока пяти секунд, однако это время уплотнено таким огромным количеством действий, что выразить свои чувства можно только оглушительным криком.

Водопад Виктория на реке Замбези. Замбийская сторона

Искреннее облегчение при достижении десятого и последнего порога, сулящего завершение рабочего дня, и расслабляющее воздействие тихого вечернего света, отражающегося от стенок каньона, заставляют меня совершить очень глупый поступок.

Экипажу моего плота удается убедить меня в том, что есть еще более волнующее переживание, чем спуск на плоту по белой воде. Стоит попытаться самостоятельно проплыть по ней, точнее, позволить воде пронести твое тело через порог. Я спрашиваю про крокодилов, которых мы видели в верхней части ущелья. Никаких проблем, они боятся быстрой воды. Я спрашиваю о камнях. Никаких проблем, они лежат много ниже поверхности. Их энтузиазм вкупе с моим восторгом по поводу того, что удалось выжить на предыдущих порогах, заставляют меня покориться приступу природной порывистости и спрыгнуть вместе со своими спутниками с плота в воды порога номер десять.

Едва оставив плот, я сразу же понимаю, что делать этого не следовало бы. Быстрое течение совершенно не позволяет контролировать свое тело в воде. В течение минуты вода крутит и вертит меня, и наконец отбойная волна затягивает меня, беспомощного, под воду. Я ударяюсь о совершенно бесспорную скалу, более того, о скалу особенно крепкую и острую.

Вся сила удара, благодарение Богу, приходится на нижнюю часть моей спины, защищенную спасательным жилетом и, кажется, диктофоном Фрейзера. Тем временем моя лодыжка трещит от соударения с другой скалой, оказавшейся там, где ей вовсе не положено быть. Подзаведенный ударом, я с трудом выныриваю на поверхность под воздействием могучего и неудержимого негодования. Я успеваю рявкнуть «Сукины дети!» и хлебаю изрядную порцию замбезийской воды, прежде чем вновь исчезнуть под нею.

Мои компаньоны уже сидят на берегу, оглядываясь по сторонам в состоянии полного блаженства, когда мне наконец удается выбраться из потока и взобраться на скалистый бережок. Не хочу портить им веселья, поэтому улыбаюсь и начинаю неторопливый подъем по ущелью, довольный уже тем, что, как я успел убедиться, кондомы Фрейзера сохранили свою целостность, что бы я ни проделывал с собой.

В отеле меня ждет новый удар, уже другого свойства: прибыл один из моих пропавших чемоданов, другой же потерян компанией Zambian Airways, и никто, похоже, не испытывает особых надежд на его обретение. Та злая сила, которая досаждала мне в Замбии, проявила свою настойчивость до конца.