Образование Фатимидского халифата в Египте в X веке внесло существенные изменения в средиземноморскую и европейскую торговлю. Красное море стало излюбленным конечным пунктом для торговцев из Индийского океана, что отразилось на всем Леванте. Тем не менее возникновение единственного крупного исламского государства, имеющего морские традиции, привело к упадку мусульманской торговли в Центральном Средиземноморье. Фатимиды обладали значительным опытом в мореплавании, но они основали новую столицу на Ниле, в Каире, а политическая реальность того времени требовала, чтобы они сосредоточили все силы на отражении угрозы из Юго-Западной Азии. Поэтому к началу Крестовых походов в XI веке они уже полностью утратили всякую инициативу в Средиземном море. Вследствие политической и религиозной раздробленности североафриканские эмираты не могли эффективно противостоять зарождающейся торговой и военной мощи Генуи, Пизы, Амальфи и Венеции. Нельзя сказать, что итальянские города-государства выступали единым фронтом, но в результате множества религиозных, политических, экономических и коммерческих изменений в католической Европе им удалось вытеснить мусульманских купцов с большей части торговых путей и территорий.

Богатство Византийской империи, халифатов и левантийских портов по-прежнему привлекало западных коммерсантов и правителей, однако дальнейшее расширение торговли между востоком Средиземноморья оказалось особенно выгодно купцам из западной и северо-западной части Европы, что в свою очередь способствовало становлению торговых городов в Балтийском и Северном морях. Объем торговли между югом и севером рос, и это служило стимулом к освоению атлантических морских путей из Средиземного моря в Северо-Западную Европу. Объединение северо — и южноевропейского подходов к судостроению и навигации позволило разработать инструменты, рассеявшие тьму и открывшие европейским мореходам неведомые доселе миры.

 

Средиземноморье

Рост могущества итальянских портовых городов и получение торговым сословием власти и привилегий — отличительные признаки начала коммерческой революции в средневековой Европе. Никогда со времен Финикии и Карфагена торговцы не пользовались таким уважением и влиянием, как в великих торговых городах: Венеции, Генуе, Пизе и Амальфи. Хоть и не слишком многочисленные, генуэзцы и венецианцы распространили свое коммерческое и торговое влияние на все Средиземноморье вплоть до Черного моря и, что особенно важно, на Северную Европу. Первоначально они добирались до ярмарок Шампани и центров германской торговли через альпийские перевалы, но уже к XIII веку освоили морской путь через Гибралтарский пролив и далее к берегам Англии и Фландрии.

Венеция расположена на островах, окруженных обширной лагуной, которая простирается на пятьдесят километров с юга на север, от эстуария По до устья Пьяве. Лагуна отделена от Адриатики цепочкой островов, расположенных примерно в одиннадцати километрах от материка. Венеция всегда считалась родиной мореходов, в тех краях почти все церкви выходят фасадом на верфи или судоремонтные мастерские. Поскольку на островах невозможно выращивать пшеницу, венецианцам приходилось закупать ее в материковой Италии, и уже в VI веке венецианские баржи регулярно поднимались на триста километров вверх по реке По до Павии, которая в то время была столицей Итальянского королевства, и Милана. Речная торговля дала венецианцам возможность отточить коммерческие, военные и дипломатические навыки, которые впоследствии помогли им распространить свое влияние на всю Адриатику и Восточное Средиземноморье. В X веке набеги Аглабидов сделали Адриатическое море опасным для торговых кораблей, но венецианцы не отступили. В тысячном году Пьетро II Орсеоло одержал серию побед над далматинскими пиратами, положив тем самым начало господству Венеции в Северной Адриатике. В дипломатическом плане Орсеоло заручился поддержкой Византии и того, что впоследствии станет Священной Римской империей, устроив браки между знатными венецианцами и правящими династиями обеих империй. В последующие века период правления Орсеоло стал рассматриваться как начало становления Светлейшей республики Венеции, и день, когда он отправился в свою далматинскую кампанию, с тех пор стали отмечать как «Праздник обручения венецианского дожа с Адриатическим морем». В ходе «свадебной» церемонии, которая проходила ежегодно в праздник Вознесения, дож, его свита, духовенство и послы иностранных государств выходили в море на роскошной церемониальной галере Бучинторо. Со словами: «Мы женимся на тебе, Адриатика, в знак нашего подлинного и вечного владычества» дож бросал в море золотой перстень, благословленный патриархом Градо. Этот обряд был призван символизировать неразрывную связь между Венецией и морем и утверждал ее первенство относительно других возможных претендентов.

Морская мощь итальянских прибрежных городов развивалась совершенно не так, как в Византийской империи и халифатах. Поскольку Венеция не обладала большой территорией, весь ее флот был сконцентрирован в одном месте, и когда у города появились колонии, они располагались на давно освоенных венецианцами торговых путях, а следовательно, применение военной силы обусловливалось для них исключительно соображениями торговли. Точно так же военная организация отражала торговые принципы, лежащие в основе венецианского общества. Купцы, как правило, путешествовали на вооруженных судах (разница между «вооруженным» и «невооруженным» кораблем заключалась преимущественно в величине его экипажа), и законы, регулирующие тип и количество вооружений, которые позволено было иметь торговцам и команде, просто фиксировали сложившуюся практику. В длительные плавания корабли обычно ходили группами из соображений безопасности, но в 1308 году синьория потребовала, чтобы суда, направляющиеся на Кипр, в Киликийскую Армению или в порт Тана в Азовском море, следовали организованным конвоем.

Венецианские корабли строились преимущественно частными владельцами для своих нужд, хотя правительство регулировало их размеры и парусное оснащение, чтобы в случае войны иметь в своем распоряжении суда разных типов. Судостроители изначально селились в квартале Риальто, но к XII веку перебрались поближе к Арсеналу, который сочетал функции государственной судоверфи, склада корабельной утвари и оружейной мастерской. В военное время государство покупало корабли у частных владельцев или фрахтовало их, а если требовались дополнительные суда, их постройку можно было заказать на частных судоверфях или рекрутировать работающих там корабельных плотников для работы в Арсенале. К началу XIII века Венеция обладала достаточным промышленным потенциалом, чтобы предоставить для перевозки Четвертого крестового похода примерно триста судов, включая специализированные транспорты для перевозки лошадей, круглые корабли и пятьдесят галер. Столетие спустя Данте позаимствовал образ правительственной верфи для описания восьмого круга ада, где:

И как в венецианском арсенале

Кипит зимой тягучая смола,

Чтоб мазать струги, те, что обветшали,

И все справляют зимние дела:

Тот ладит весла, этот забивает

Щель в кузове, которая текла;

Кто чинит нос, а кто корму клепает;

Кто трудится, чтоб сделать новый струг;

Кто снасти вьет, кто паруса латает…

На случай войны государство требовало, чтобы все годные к военной службе мужчины в возрасте от двадцати до шестидесяти лет зарегистрировались в своем домашнем приходе. Все годные для призыва прихожане делились на дюжины. Из каждой дюжины по жребию выбирался один — он отправлялся служить на корабль, а остальные должны были каждый месяц вносить в казну по одной лире на его содержание. (В исключительных случаях доля призванных на службу могла быть выше.) Государство выплачивало каждому моряку пять лир в месяц. Гражданин мог откупиться от службы, заплатив правительству шесть лир для того, кто согласится служить вместо него.

Примерно в то же время — когда Венеция устанавливала свое господство на Адриатике и за полвека до вторжения Вильгельма I Завоевателя в Англию — норманнские рыцари стали появляться в Италии, где они нанимались на службу к какому-нибудь знатному вельможе-христианину. Одной из самых зловещих фигур среди этих наемников был Роберт Отвиль по прозвищу Гвискар («хитрец»). В 1059 году папа римский провозгласил его герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии, при условии, что он сумеет вытеснить оттуда Византию и Кальбитов. Два года спустя он вместе со своим братом Рожером нанес поражение византийской армии, посланной для защиты притязаний Константинополя на эти две области. Когда в результате длительной осады пал последний оплот византийцев — город Реджо, открылся путь для вторжения братьев Отвиль на Сицилию. В 1060 году норманны высадились на острове, не встретив практически никакого сопротивления, и заключили союзный договор с одним из нескольких враждующих эмиров. В 1072 году им удалось захватить Палермо, и вскоре после этого вся Сицилия оказалась в их руках. Таким образом завершилось длившееся 250 лет мусульманское правление на острове. За год до падения Палермо Гвискару удалось захватить последний оплот византийцев в Италии — адриатический порт Бари. Десятилетие спустя он с эскадрой из 150 кораблей пересек Адриатическое море, захватил город Диррахий, намереваясь в дальнейшем отправиться в поход на Константинополь, но вынужден был отложить свои планы, так как папе римскому потребовалась его помощь в борьбе со Священной Римской империей. Византийцам удалось с помощью венецианцев восполнить свои потери. В 1085 году Гвискар предпринял вторую попытку нападения на Византию, но его внезапная смерть помешала этим планам осуществиться. После устранения норманнской угрозы для Византии император Алексей I смог обратить свое внимание на отражение набегов турок-сельджуков.

Хотя норманнский контроль над проливом Отранто представлял прямую угрозу для интересов Венеции, императору Алексею удалось заручиться поддержкой венецианцев лишь с помощью «посулов и подкупа». В 1082 году он издал Золотую буллу, в которой признавал венецианского дожа и его преемников повелителями Венеции, Далмации и Хорватии и гарантировал им дополнительные коммерческие привилегии во всех главных портах империи вплоть до ее самой восточной точки — Антиохии. Это были первые крупные уступки венецианцам как коммерческим перевозчикам и важная ступень в их развитии от региональных поставщиков соли, рыбы и зерна до одной из самых могущественных держав Средиземноморья. Алексея критиковали за распродажу империи, но долгие годы войны вынудили византийцев пойти на крайние меры: им нужно было срочно остановить стремительное падение экономики, и, судя по всему, это им удалось.

В дополнение к открытию перед венецианскими купцами византийских портов Золотая булла от 1082 года отдавала в их распоряжение целый квартал в Константинополе, «…находящийся между старым Еврейским причалом и так называемой Виглой, отдал расположенные на этом пространстве причалы и подарил немало другой недвижимости в царственном городе, в Диррахии и многих иных местах, где бы только венецианцы ни попросили. Более того, он дал им право беспошлинной торговли, где им заблагорассудится, разрешил не вносить в казну ни обола в виде таможенной или какой-либо иной пошлины и вовсе не подчиняться ромейской власти».

Хотя эти условия давали венецианцам значительные преимущества на всем Восточном Средиземноморье, они были не в силах взять на себя всю торговлю Византии. Оставшееся место заняли генуэзцы и пизанцы, хотя им надо было выплачивать пошлину в размере от четырех до десяти процентов.

Генуя расположена в четырехстах километрах к западу от Венеции — там, где побережье Лигурийского моря поворачивает в сторону Франции и Пиренейского полуострова. Город стоит на узкой полоске суши между морем и предгорьями Апеннин. Здесь не слишком благоприятные условия для ведения сельского хозяйства, добычи полезных ископаемых или заготовки древесины, а доступ в глубь континента затруднен горами. На узкой полосе континентального шельфа перед Генуей рыба почти не водится. Своими успехами генуэзцы обязаны умению максимально использовать все возможности, которые предоставляет, вероятно, самая лучшая природная гавань на всем побережье от Барселоны до Специи. Тот факт, что это самая северная гавань во всем Западном Средиземноморье, благоприятствовал торговле с Центральной и Северной Европой через долину реки По и альпийские перевалы. (Павия находится к 115 километрах к северу от Генуи, и большая часть пути проходит через горы. Милан расположен в 35 километрах за Павией, на другой стороне реки По.) Отстоящая от Генуи на семьдесят пять миль вдоль побережья Пиза стоит в устье реки Арно и поэтому имела лучший доступ к рынкам и мануфактурам Флоренции, однако она легко оказывалась втянутой в перипетии политической жизни Тосканы и внутренней Италии.

Между генуэзцами и пизанцами существовала острая конкуренция за растущую торговлю в Западном Средиземноморье; бо́льшую часть XI века они воевали друг с другом, но иногда отставляли в сторону свои разногласия, например для того, чтобы отразить нападения мусульманского эмира Сардинии в 1015 году или для совместной атаки на Махдию. Когда в середине столетия Зириды провозгласили себя независимыми от Фатимидов, Ифрикия погрузилась в эпоху беспрерывных войн, серьезно затруднявших торговлю, которую пизанские и генуэзские купцы, наряду с прочими, вели в Махдии. За африканское золото итальянцы предлагали европейских рабов, меха и олово, а также древесину и зерно, когда в этих товарах случалась нехватка. В свою очередь они использовали золото для закупки шелков, пряностей, медицинских снадобий и других предметов роскоши на рынках Византии и мусульманского Востока. Пользуясь слабостью Зиридов, Пиза и Генуя в 1087 году объединили силы для атаки на Махдию. Самый подробный отчет об этом предприятии мы находим в пизанской победной песне, которая перечисляет некоторые подробности сражения, а также содержит явственные религиозные намеки, предвосхищающие Первый крестовый поход, который, как в ней поется, начнется из соображений благочестия. Точно так же, как венецианцы не смогли воспользоваться всеми преимуществами, дарованными им Золотой буллой 1082 года, генуэзцам не удалось развить успех Махдийской кампании. Ее последствия оказались неопределенными, поскольку ни Генуя, ни Пиза не имели достаточно сил, чтобы удержать завоеванную территорию.

 

Крестовые походы

Спустя десятилетие после взятия Махдии Алексей призвал правителей западных христиан оказать ему военную помощь в борьбе против сельджуков. Ранее подобные призывы не приносили результатов, но в 1095 году он направил послов к папе Урбану II, который в ответ призвал к Первому крестовому походу. Крестовые походы — религиозные войны, которые провозглашались папой римским ради «спасения души, освобождения Иерусалима и Гроба Господня». Участникам похода было обещано «освобождение от всех епитимий, наложенных за грехи, в которых они искренне и полностью покаялись». Признавая, что у некоторых участников могут быть и другие побудительные мотивы, Урбан указывал, что отпущение грехов получат только те, кто едет сражаться, «побуждаемый одним лишь благочестием, а не стремлением к приобретению почестей или богатства». Для большинства крестоносцев перспективы приобретения каких-либо материальных выгод выглядели весьма туманно, вероятно, они отправлялись в поход исключительно из религиозных соображений или, по крайней мере, «во имя Господа и ради прибыли». Если Крестовые походы организовывались не ради материальных целей, то коммерческое судоходство, обеспечивавшее связи государств крестоносцев с Европой, приносило Венеции, Генуе и Пизе огромные доходы. В 1097 году армии Первого крестового похода добрались до Константинополя, а оттуда направились на юго-запад через Малую Азию. Там участники похода разделились на две армии, одна из которых перешла через верховья Евфрата и двинулась в сторону Эдессы (Шанлыурфа, Турция), в то время как оставшаяся часть отправилась в Иерусалим и, благодаря своевременному прибытию двенадцати генуэзских галер в порт Святой Симеон (древняя Селевкия Пиерия) в Антиохии, им удалось захватить город. Генуэзцы тоже нашили на одежды крест и формально вступили в ряды крестоносцев, но за свои услуги они получили коммерческие привилегии в порту, равно как и пизанцы, которые последовали за ними в 1099 году. Хотя венецианцы спохватились последними, к 1100 году они обладали флотом из двухсот кораблей, совершавших регулярные рейсы в Левант, и в долгосрочной перспективе заработали на государствах крестоносцев больше, чем кто-либо из их соперников.

Относительная легкость, с которой итальянцам удалось наладить снабжение крестоносцев всем необходимым, отчасти объясняется почти вековым упадком морского могущества мусульманских государств на Средиземном море. К XI веку численность флота Фатимидов теоретически доходила до семидесяти пяти — девяноста галер, и пять из них находились в Красном море. Более половины стояли в Каире и других портах дельты Нила, около двадцати пяти оставшихся были распределены между Ашкелоном, Акрой, Сидоном и Тиром. Начальником администрации флота считался эмир моря (по-арабски эмир аль-бабр — это слово вошло в европейские языки как «адмирал»), в его распоряжении было около пяти тысяч моряков и морских пехотинцев. Помимо того, что флот Фатимидов был рассредоточен на большом пространстве, его действия сильно затрудняла морская география Восточного Средиземноморья, где очень мало источников пресной воды, тем более что порты Леванта были захвачены крестоносцами и никто не знал, где и когда появятся христианские корабли. Захват Византией Крита и Кипра в 960-х годах вынудил морские силы Египта ограничиться исключительно оборонительной стратегией.

Возможности Фатимидов также ограничивал тот факт, что их флот был единственным военно-морским соединением в Восточном Средиземноморье. У государств крестоносцев не было ни судов, ни опытных моряков, зато бесконечный поток вооруженных кораблей в течение двух веков доставлял на Святую Землю купцов, пилигримов и воинов. Эти перевозки были никак не связаны между собой, так что Фатимидам приходилось бороться не с единым флотом, который можно уничтожить за одну кампанию, а с калейдоскопом сменяющих друг друга кораблей не только итальянских городов-государств — Венеции, Генуи, Пизы, но также Византийской империи, Испании, Франции, Сицилии и даже Англии и Скандинавии. С учетом всех трудностей, с которыми сталкивался халифат, удивительно, что его флот оставался относительно эффективным в течение столь долгого времени.

Словно бы для того, чтобы подчеркнуть жизненную важность морских перевозок для государств крестоносцев, первой жертвой возродившегося ислама стало графство Эдесское, не имевшее выхода к морю. Его падение спровоцировало начало Второго крестового похода (1147–1149). На сей раз крестоносцы не ограничились походом в Святую Землю: военные действия велись на Пиренейском полуострове и против вендов — полабских славян, проживавших на землях современной Северной Германии. Крестовый поход на восток полностью провалился, и балтийская кампания продвигалась немногим лучше, однако последовавшее за этим столетие стало периодом экспансии крестоносцев. Аль-Андалус испытывал существенное давление. В период расцвета Омейядский халифат простирался на север вплоть до гор Астурии и Леона, и именно там во времена правления Альфонсо VI, короля Леона и Кастилии и самопровозглашенного императора Испании, было положено начало Реконкисте. К началу XI века халифат утратил монополию на власть в Аль-Андалусе, и христиане умело использовали противоречия между тридцатью, или около того, мусульманскими эмиратами — тайфами, — образовавшимися на его месте. Началом Реконкисты обычно считается взятие Толедо войсками Альфонсо VI в 1085 году. Известие об этой победе подкрепляло порыв к освобождению Святой Земли от владычества мусульман, приведший к Первому крестовому походу. Это также заставило эмираты искать помощи у североафриканских Альморавидов, которые разгромили Альфонсо в 1086 году и упрочили свою власть над Аль-Андалусом, включая все главные порты от Кадиса до Альмерии и Балеарских островов. Их сменила конкурирующая берберская династия Альмохадов, которые активно развивали атлантический марокканский порт Сале, а также «создали наиболее совершенный и многочисленный флот из всех, что существовал до сих пор». К середине столетия Альмохады продвинулись в Аль-Андалус, сделав своей столицей Севилью и сосредоточив в своих руках контроль над ранее принадлежавшей Альморавидам Северной Африкой, вытеснили норманнов из Махдии, Сфакса и Триполи (в Ливии), где те продержались меньше десяти лет.

Норманнские правители Сицилии демонстративно воздержались от участия в Первом крестовом походе. Их отсутствие объяснялось нежеланием ссориться с сицилийскими мусульманами, хотя те и составляли значительную часть населения. Мусульмане продолжили совершать набеги на Сицилию в 1120-х годах, а норманнские короли Сицилии, в свою очередь, предприняли попытку расширить свое влияние на Северную Африку и вступили в столкновения с Альмохадами. Однако у норманнов был подчеркнуто прагматичный подход к отношениям с заморскими странами: еще во времена набега на Махдию они провозгласили, что заняли порт от имени пизанцев и генуэзцев, поскольку не хотели нарушать достигнутой ранее договоренности с эмиром из династии Зиридов. В то же самое время самих генуэзцев и пизанцев на Сицилии с радостью принимали как торговцев и снабжали охранными грамотами. Отчасти благодаря такой политике сдержанности норманнская Сицилия была одним из самых многонациональных и процветающих королевств в Западной Евразии и обладала высокой культурой, сложившейся под влиянием представителей множества конфессий, живших в то время на острове: мусульман, православных, католиков и иудеев.

Сразу же после призыва папы римского к Крестовому походу на Пиренейский полуостров, генуэзцы договорились с королем Кастилии о поддержке кампании против Альмерии, за что им пообещали одну треть города. Они получили значительные уступки от графа Каталонии в обмен на захват порта Тортоса на реке Эбро. Эта кампания была грандиозным предприятием для Генуи, которая выделила на ее цели более 225 галер и других кораблей, а также двенадцатитысячное войско в дополнение к экипажам судов. В октябре 1147 года генуэзский флот одержал победу над Альмерией и, прежде чем отправиться на захват Тортосы, остался на зимовку в Барселоне. Не в силах оплачивать расходы по оккупации столь отдаленной территории из городской казны, Генуя продала свою долю в Тортосе графу Барселоны и отдала владения в Альмерии в аренду богатому генуэзскому купцу еще до того, как Альмохады отвоевали город, который оставался в составе мусульманской Испании на протяжении еще трех веков.

Хотя результаты заморских кампаний Генуи были неубедительны, участие во Втором крестовом походе помогло укрепить ее политические позиции по отношению к Священной Римской империи. Когда в 1158 году Фридрих I Барбаросса вторгся в северную Италию и потребовал, чтобы города присягнули ему на верность и платили дань как императору, генуэзцам удалось добиться для себя послабления на том основании, что это они положили конец «атакам и разрушениям, чинимым варварами, которые ежедневно совершали набеги на все побережье от Рима до Барселоны», так что из-за них ни один христианин «не мог забыться спокойным сном под фиговым деревом у себя в саду или в увитой зеленью беседке». Если оставить высокопарный стиль, то можно сказать, что в своей политике генуэзцы руководствовались отнюдь не религиозными устремлениями. В период с 1152 по 1160 год они заключили несколько договоров с североафриканскими портами Бужи (Беджая, Алжир) и Сеута и начали торговлю с атлантическими портами Марокко, куда теперь шли караваны с золотом из Западной Африки, чтобы избежать столкновения с бедуинами, перекрывавшими пути между Черной Африкой и Средиземноморьем.

Второй крестовый поход на Пиренейском полуострове не ограничивался Испанией или Средиземноморьем. Спустя лишь неделю после падения Альмерии король Португалии Афонсу I и тринадцать тысяч крестоносцев из Фландрии, Нормандии, Шотландии, Англии и Рейнской области отплыли из Лондона на 165 кораблях. Афонсу уговорил их участвовать в нападении на Лиссабон, который был в то время одним из самых больших по численности населения городом на полуострове и «вел обширную торговлю со всей Африкой и доброй половиной Европы». В ходе переговоров относительно вознаграждения Афонсу согласился, что ни он, ни его люди не получат никакой доли награбленных богатств города и что он обязуется освободить своих союзников и их наследников от уплаты пошлин за их товары и корабли «отныне и присно и во веки веков во всех моих владениях». После четырехмесячной осады Лиссабон пал. С точки зрения современников, это был один из немногих успешных эпизодов Второго крестового похода. Теперь это событие принято считать поворотным моментом в истории Реконкисты.

Основной причиной неудач Второго крестового похода на восток было непродуманное решение напасть на Дамаск — государство, наименее враждебное королевствам крестоносцев, — для защиты которого сплотилось множество разобщенных при иных обстоятельствах мусульманских правителей. Сирия объединилась под властью Нур ад-Дина, который, взяв в 1154 году Дамаск, призвал единоверцев к борьбе против крестоносцев. Его преемником стал наместник в Каире Саладин (Салах ад-дин Юсуф) — основатель династии Айюбидов и самый выдающийся противник крестоносцев. К тому времени египетский флот так ослаб, что восстановить его не представлялось возможным. Саладин придавал первоочередное значение восстановлению левантийских портов, но выполнить эту задачу удалось скорее на суше, чем на море, и вследствие значительного преимущества объединенных флотов крестоносцев порты пришлось снова сдать во время Третьего крестового похода. Оплакивая потерю десяти судов во время блокады Тира, биограф Саладина писал: «Это несчастье ясно показало, что правители Египта не уделяли должного внимания нуждам флота, не отбирали тех, кто проявлял способности к морской службе, а призывали туда темных, невежественных, слабых и неопытных людей на случайной основе. И поэтому неудивительно, что при столкновении с опасностью их охватил страх и они не смогли выполнить полученных приказов». Саладин обратился к Пиренейским халифам Альмохадам с просьбой прислать ему на поддержку военные корабли, но точно не известно, ответили ли они согласием. И даже если, как пишет более поздний автор, они отправили ему 190 судов, этой помощи было явно недостаточно.

В тот же период Византийская империя погрузилась в хаос и беспорядки, вызванные поражением в войне с турками-сельджуками, конфликтом между восточной и западной церквями и кризисом престолонаследия. В 1182 году будущий император Андроник приказал перебить все католическое население Константинополя. Согласно современным оценкам, погибло около шестидесяти тысяч человек, что говорит о большом количестве иностранных торговцев, проживавших в городе, и о масштабах насилия, развязанного Андроником. Возмездие последовало незамедлительно: латиняне, бежавшие из Константинополя, разграбили все византийские порты в Эгейском море, но это было лишь начало, а наиболее разрушительные последствия произошли лишь два десятилетия спустя.

В 1198 году Иннокентий III призвал к Четвертому крестовому походу. Вместо непосредственного вторжения на Святую Землю крестоносцы планировали высадиться в Александрии, что объяснялось необходимостью освободить христиан, составлявших там значительную часть населения, или Каире, «поскольку взятие Вавилона [Каира] позволит нанести больший урон туркам [Айюбидам]. Однако помимо провозглашавшихся высоких целей, существовал еще и материальный стимул для нападения на Египет, который был главной перевалочной базой на пути из Индийского океана и самой богатой страной в мусульманском Средиземноморье. Организаторы планировали набрать тридцать пять тысяч воинов, включая четыреста пятьдесят рыцарей с лошадьми, для перевозки которых требовалось триста кораблей, которые должна была предоставить Венеция. За свои услуги венецианцы потребовали восемьдесят пять тысяч марок, или около двадцати тонн серебра, что составляло двухгодовой доход королей таких государств, как Франция или Англия. Всю сумму надо было выплатить до весны 1202 года. К осени этого года до Венеции добралась лишь третья часть всех армий крестоносцев, и у них была собрана лишь треть необходимых денежных средств. Поскольку венецианцы требовали всю сумму целиком, крестоносцы были вынуждены добывать недостающие средства грабежом, и первой их жертвой стал город Задар (Хорватия). Иннокентий III отлучил всех участников атаки на католический Задар от церкви, но двести кораблей присоединились к дожу Энрико Дандоло для штурма порта, что создало условия для окончательного изменения первоначальных целей Четвертого крестового похода.

На следующий год крестоносцы отплыли в Константинополь, чтобы помочь восстановить на троне Алексея IV Ангела, сына свергнутого византийского императора Исаака II. Взойдя на престол, Алексей IV и Исаак II уговорили франков остаться в Константинополе, обещая выплатить им долг «в 200 000 марок серебром и провизию для каждого участника похода», но впоследствии отказались от своего слова, и тогда франки объявили войну. Исаак и Алексей были убиты своими же подданными, а франки разграбили город до такой степени, что никто не мог оценить объем и стоимость их добычи. Они захватили «золото, серебро, драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, шелковые одежды, меха и все, что есть прекрасного в этом мире», включая четверку золотых коней, которые были установлены на базилике Святого Марка в Венеции. Размер захваченной крестоносцами добычи оценивался в невероятную сумму — четыреста тысяч марок.

Балдуин I Фландрский был провозглашен императором так называемой Латинской империи Константинополя (1204–1261), которая включала примерно четверть бывшей Византийской империи. Дож Венеции стал «повелителем четверти и половины четверти (то есть примерно трех восьмых) Романии», включая порты Диррахий, Рагузу и Корфу на Адриатике, Корон и Медон на Пелопоннесе, Родос и Негропонте (Эвбея), Галлиполи, Радестус и Ираклию в Мраморном море, которые были важными звеньями в венецианской торговой цепочке. Венеция также предъявила права на три восьмых самого Константинополя, и, в отличие от остальных участников кампании, ей не нужно было присягать на верность Балдуину. Остатки Византии были разделены между Никейской империей, простиравшейся от Черного моря до Эгейского, правителем которой стал Феодор Ласкарис, владениями сельджуков и православной Трапезундской империей.

На самом деле Светлейшая республика Венеция полностью монополизировала византийскую торговлю и заняла господствующее положение на морском пути в Левант, но это не означает, что у венецианцев совсем не было соперников. Хотя Латинская империя полностью вытеснила генуэзских купцов из ранее принадлежавших им торговых кварталов Константинополя и наиболее прибыльной торговли в Эгейском море, Генуя переживала экономический бум. Генуэзские банкиры ссужали деньги государствам крестоносцев, римскому папе, отдельным крестоносцам; их торговля в Западном Средиземноморье постоянно расширялась, и в 1252 году генуэзские и флорентийские банкиры стали чеканить золотые монеты. Если не считать Византийской империи, а также Сицилии и Пиренейского полуострова, унаследовавших эту традицию от своих мусульманских предшественников, то это были первые золотые монеты, отчеканенные в Европе с начала VIII века. Золотые монеты стали не только символом экономического возрождения католической Европы, но и залогом ее будущего процветания.

Одновременная экспансия соперничающих городов неизбежно вела к столкновению интересов, и в 1257 между Генуей и Венецией начались прямые военные действия. Первоначально боевые действия ограничивались морскими сражениями у Акры и Тира, но после заключения Нимфейского договора между Никейской империей и Генуэзской республикой расклад сил заметно изменился. За право беспошлинного прохода в Черное море и другие уступки генуэзцы согласили предоставить Михаилу VIII Палеологу пятьдесят боевых кораблей для военной кампании против Латинской империи. С помощью флота Михаилу Палеологу удалось добиться преимущества, и в тот же год он захватил Константинополь. Несмотря на договор, венецианцы оставались основными перевозчиками в Эгейском море, но в силу этого обстоятельства они были излюбленным объектом для нападений пиратов. Феодор Ласкарис поддерживал пиратов, чтобы затруднить венецианские и латинские перевозки, а после захвата Михаилом Константинополя ситуация еще ухудшилась. Договор между Венецией и Византией затрагивал проблему венецианских пиратов, действовавших против империи, и наоборот, а также злоупотребления византийских таможенных чиновников. На свою беду византийцы, не имея собственного флота, вынуждены были в борьбе с пиратством полагаться на иностранцев — то есть по сути просить лис посторожить курятник. Эта слабость еще больше усиливалась в связи постоянной угрозой нападения со стороны изгнанных франков, чьи козни привели к Войне Сицилийской вечерни — самому долгому и лучше всего задокументированному морскому конфликту того периода, который, однако, практически не затронул Византию.

Норманнское королевство на Сицилии перестало существовать в конце XII века, когда контроль над островом перешел Карлу I Анжуйскому, который рассматривал Сицилию как трамплин для нападения на Константинополь. Византийский император Михаил призвал на помощь Педро III Арагонского, который изгнал французов с Сицилии. (Тем самым Педро заложил основу для испанской средиземноморской империи, включавшей Балеарские острова, Корсику, Сардинию и, на протяжении четырех столетий, Сицилию. Короны Арагона и Сицилии оставались объединенными вплоть до конца Войны за испанское наследство в 1712 году.) Главным архитектором морской победы арагонцев был уроженец Калабрии, адмирал Руджеро ди Лауриа, которого Боккаччо называл «человеком отменной храбрости». За период между 1283 и 1305 годом адмирал выиграл шесть крупных морских сражений, в которых он проявил совершенно уникальные для эпохи средневековых галер стратегические и тактические способности. Подход Лауриа к комплектованию флота коренным образом отличался от подходов его современников: под его командой служили воины, говорившие на разных языках, различных национальностей и вероисповеданий. Все обязанности на корабле были распределены между людьми из разных регионов: гребцы были преимущественно сицилийцы, арбалетчики — каталанцы (в этом искусстве с ними могли соперничать лишь генуэзцы), соединения альмогаваров («пехотинцев, искусно владевших копьями, дротиками, щитами, которые могли совершать длинные переходы, двигаясь днем и ночью» совсем как современный спецназ); легкая и тяжелая конница состояли из арагонцев. Изначально Руджеро планировал укомплектовать свой флот за счет воинской повинности, но по мере того, как размеры флота и продолжительность военных действий возрастали, подданные Королевства Арагон проявляли все меньше желания идти на военную службу. Тогда он решил предложить потенциальным воинам вознаграждение, сопоставимое с жалованьем, которое платят на торговых судах, а также долю в дележе воинских трофеев и списание долгов. Конфликт распространился в Западное Средиземноморье; в 1285 году Филипп III вместе с восемью тысячами рыцарей перешел через Пиренеи, и победа Арагона на море заставила франко-анжуйские силы остановить вторжение. Французы могли получить поддержку только с моря, и когда Лауриа разгромил французский флот в ночной битве у побережья Испании, а затем занял порт Розес, Филипп был вынужден отступить. Но окончательно война закончилась только после смерти Карла, Педро и Филиппа в 1285–1286 годах.

 

Выход из Средиземного моря

Десятью годами ранее генуэзцы открыли новую эпоху в истории Средиземноморья, Европы и, возможно, всего мира, установив регулярную морскую торговлю между Средиземным и Северным морями. В 1277 году генуэзец Николоццо Спинола совершил первый прямой рейс из Генуи до Фландрии. Вряд ли стоит удивляться тому, что именно генуэзцы первыми начали плавать по этому маршруту: они уже на протяжении целого века активно действовали на атлантическом побережье Северной Африки вплоть до Сале и Сафи, нанимались на работу судостроителями и моряками в Галисийских портах Бискайского залива, были непревзойденными знатоками сухопутной торговли с Северной Европой. Много говорится о встречных западных ветрах и течениях, с которыми сталкиваются корабли, выходящие из Средиземного моря в Атлантику через Гибралтарский пролив, но эти трудности сильно преувеличены. Корабли регулярно проходили через Гибралтар еще до того, как Гадир стал именоваться Кадисом. Хотя в целом в Средиземное море гораздо легче войти, чем выйти из него: восточные ветры преобладают пять месяцев в году — с мая — июля по сентябрь и декабрь, а прибрежные течения направлены в сторону Атлантики.

Вскоре после того, как Фернандо III в 1248 году завоевал Кастилию, Севилью захлестнул поток судов со всего Средиземного моря и из Северной Европы. Согласно «Истории Испании»: «каждый день корабли поднимались от моря вверх по реке Гвадалквивир, в том числе нефы, галеры и многие другие морские суда. Они останавливались под городскими стенами и выгружали всевозможные товары со всех концов света: из Танжера, Сеуты, Туниса, Бужи, Александрии, Генуи, Португалии, Англии, Пизы, Ломбардии, Бордо, Байонны, Сицилии, Гаскони, Каталонии, Арагона и других портов Франции и многих других христианских и мусульманских стран».

Другими словами, средневековые мореходы не считали Гибралтарский пролив препятствием или границей. Главным препятствием для регулярной навигации между Средиземным морем и Северной Европой была недостаточная коммерческая привлекательность такого маршрута, а вовсе не несовершенные суда. Однако рост пиренейской и североевропейской экономик делал этот маршрут привлекательным по сравнению с доставкой грузов из Венеции и Генуи во Францию через альпийские перевалы. В то же время уменьшение объемов торговли с Левантом заставляло купцов искать другие возможности для приложения своей энергии и капитала.

Поиск новых возможностей для торговых предприятий получил дополнительный импульс в 1291 году, когда Мамлюкский султанат завершил мусульманскую реконкисту в Леванте, захватив Тир и Акру. В отместку генуэзцы начали планировать вторжение в Египет в союзе с монголами, которые после 1259 года контролировали континентальную торговлю шелком и все подходы к Черному морю. О том, что с помощью египетской кампании генуэзцы стремились получить выгодные условия для торговли, свидетельствуют еще две предпринятые ими аналогичные попытки. Первая — переговоры с государством Хулагуидов о строительстве флота, чтобы перенаправить торговые пути, ведущие из Индийского океана в Красное море, в Персидский залив. Этот план не удалось осуществить из-за гражданских волнений в Генуе. Вторая — более известная попытка братьев Вандино и Уголино Вивальди достичь побережья Индии, обогнув Африку. В случае успеха этого предприятия, Генуя могла бы вообще обойти Египет, подобно Евдоксу, который пытался обогнуть царство Птолемея за 1500 лет до этого. Братья Вивальди преуспели не больше Евдокса: они прошли Гибралтарский пролив, достигли побережья Западной Африки, примерно напротив Канарских островов, где их видели в последний раз и откуда они отплыли в историю. Оставалось еще два века того дня, когда Васко да Гама обогнет мыс Доброй Надежды и попадет, таким образом, из Атлантического океана в Индийский.

Однако все надежды на оживление итальянской левантийской торговли исчезли после того, как мамлюки решили, что единственный способ обезопасить побережье от нападений с моря — уничтожить практически все порты от Синая до Александреттского залива. Вся морская инфраструктура была уничтожена в Леванте столь же основательно, как во времена вторжения «народов моря» в конце бронзового века. Хотя эти разрушения не сопровождались человеческими жертвами, их последствия оказались гораздо более долгосрочными. Бейрут и Тир в конце концов оправились, но большинство левантийских портов оставались заброшенными вплоть до двадцатого века, и наследники тысячелетних морских традиций просто проспали самые динамичные столетия океанской торговли.

Поскольку левантийские порты захирели, купцы из Индийского океана перестали заходить в Красное море, предпочитая продавать свои товары в Ормузе, у входа в Персидский залив, откуда грузы отправлялись по суше караванными путями, одна ветвь которых отходила на запад, к средиземноморскому порту Аяс в Киликийской Армении, а другая — на север, в город Трапезунд на Черном море. После Четвертого крестового похода венецианцы получили доступ в Черное море, но генуэзцы их опередили: их торговые колонии опоясали все побережье от Константинополя до Крыма и дальше до Синопа. Крым был одним из самых многоязычных мест в мире, куда съезжались турки, монголы, каталонцы, венецианцы, генуэзцы, сирийцы, евреи, армяне, арабы и торговцы из Центральной Европы, чтобы торговать всевозможными товарами, начиная от зерна, шкур и рабов и кончая шелками и пряностями. Кафа (Феодосия) была столь же важной перевалочной базой, как античная Феодосия, и путешественник XIV века Ибн Баттута одобрительно отзывался о «чудесной гавани с двумя сотнями судов, среди которых были как военные, так и торговые суда, большие и малые, поскольку это один из самых знаменитых портов мира». Но лучше всего был расположен порт Тана (Азов): лишь небольшой переход отделял его от Волги и Каспийского моря, по которому проходил Шелковый путь из Персии.

Черноморской торговле благоприятствовало не только закрытие левантийских портов, но также благополучие и процветание Монгольской империи, сместившейся в 1200-х годах в Центральную Азию. Торговля в целом была выгодна для всех участников, однако были в ней и скрытые опасности. В 1330-х годах в Китае началась эпидемия чумы, которая распространилась дальше на запад через степи Евразии. В 1347 году генуэзский корабль завез болезнь из Кафы в Европу. Пока чума распространялась по суше, она продвигалась достаточно медленно, как только она попала на морские торговые пути Европы, «черная смерть» стала с ужасающей скоростью захватывать все новые и новые области. Византийский хроникер писал: «Чума свирепствовала на всем морском побережье, и жертвами ее пало множество людей. Она захватила не только Понт, Фракию и Македонию, но также и Грецию, Италию, все острова, Египет, Ливию, Иудею и Сирию». Немного утихнув с наступлением зимы, весной болезнь продолжила распространяться и проникла в крупнейшие центры европейской морской торговли: Геную, Пизу, Венецию, Бордо и Байонну, а затем с юга Франции перекинулась на Англию, Кале, Кельн, Копенгаген, Берген, Любек и Новгород. Далее из прибрежных городов чума двинулась по рекам внутрь европейского континента. Если бы к тому времени генуэзцы не установили торгового сообщения между Средиземноморьем и Фландрией, возможно, чума не оказала бы такого драматического воздействия на Европу. Морская торговля была не единственным путем распространения болезни, однако самым эффективным.

В некоторых районах на севере Китая от чумы погибло 90 процентов населения, а в одной только Европе эпидемия унесла двадцать пять миллионов жизней, что составляло от трети до половины всего населения. В некоторых местах потери были и того выше; так, например, численность населения Венеции упала на 60 процентов. Хотя душевные раны от потери родных и близких наложили отпечаток на всю последующую историю Евразии и Северной Африки, экономика Европы оправилась достаточно быстро. Нехватка рабочей силы привела к росту оплаты труда мастеровых, ряды которых пополнились за счет крестьян, отправившихся в города на заработки. Более высокие заработки привели к росту потребления и улучшению стандартов качества жизни, что, в свою очередь, стимулировало торговлю. Промышленность также получила толчок в своем развитии, так как нехватку рабочих рук старались компенсировать новыми техническими средствами. Венецианская и генуэзская торговля также оживилась, даже на Черном море.

 

Ганзейский союз и торговля в Северной Европе

Даже и без генуэзских торговцев чума дошла бы в Европу с востока. Однако маршрут ее распространения по часовой стрелке из Средиземного моря в европейские атлантические порты, Северное море и дальше на Балтику свидетельствует о быстром расширении североевропейской торговли сразу после того, как итальянцы открыли морской путь из Средиземноморья во Фландрию. Здесь торговля была сосредоточена в руках немецких купцов, объединенных в Ганзейский союз. До возникновения этого союза европейская торговля ограничивалась, в сущности, региональным рынком. По сравнению с торговлей экзотическими товарами и взаимодействием зрелых, конкурирующих между собой культур в Средиземноморье и прилегающих к нему областях, экономический рост в Северной Европе основывался на довольно заурядных вещах. Ценные грузы составляли небольшую долю всех коммерческих перевозок в Средиземном море, но в Северном и Балтийском морях их значение было еще меньше. Тем не менее датские, германские, фламандские, английские и другие купцы, разбогатевшие на относительно недорогих товарах, постепенно сокращали разрыв между бедным севером и процветающим югом, и более непосредственное вовлечение в южную торговлю ускорило этот процесс.

Наиболее активно включались в средиземноморскую торговлю не Франция и Британские острова, ближе всех расположенные к Средиземному морю, а Фландрия и страны Балтийского моря. После завершения борьбы за британский трон в 1066 году Северное море стало относительно безопасным для дальних торговых рейсов. Теперь купеческие суда курсировали между Бергеном, Рибе, Гамбургом, Бременом, Утрехтом и Фландрией, поднимались по Рейну до Кельна, а также заходили во французские, английские и шотландские порты от Берика на севере до Бристоля в Ирландском море. В начале XII века наиболее активны были купцы из Скандинавии и Фландрии, но к ним все чаще стали присоединяться немецкие купцы из долины Рейна и в особенности из Кельна и Бремена. В то же время немецкие купцы все энергичнее вовлекались в балтийскую торговлю. Это направление было напрямую связано с расселением немецких колонистов за Эльбу, в Центральную и Восточную Европу. Продвижение на восток началось еще в X веке, а в XII, на фоне значительного увеличения численности населения, различные сословия немецкого общества, привлеченные открывающимися экономическими возможностями, а также воодушевленные идеями Крестового похода, начали массово переселяться в Мекленбург и Померанию (Западную Польшу). В 1143 году Генрих III Лев, герцог Саксонии, основал на полуострове, расположенном в междуречье рек Траве и Вакениц, город Любек. Такое расположение — в двадцати километрах от Балтики и шестидесяти пяти километрах к востоку от Гамбурга на Эльбе — давало его купцам возможность быстрого доступа к Северному морю, долине Рейна и Центральной Германии.

Так же, как и в Средиземноморье, граница между коммерцией и Крестовым походом часто была практически неразличимой. Современник Генриха Льва писал, что «во время всех кампаний в землях славян, в которых он участвовал в молодости» — вероятно, имеется в виду провал Второго крестового похода на Балтике, — «о христианстве речи не было, всех интересовали только деньги». Более успешным в духовном и прочих аспектах оказался Ливонский крестовый поход, организованный в поддержку церкви, основанной на Западной Двине. В 1201 году кафедра епархии была перенесена в Ригу, расположенную в устье Двины, что открывало возможности для восточных христиан торговать с Любеком и получать оттуда военную поддержку. В 1230-х годах началась германская колонизация прибрежных районов Пруссии, и, несмотря на различные задержки, полстолетия спустя она была полностью завершена. Взаимоотношения между торговлей и крестоносным движением нашли емкое отражение в письме ревельского купца, которое он в 1274 году писал своему торговому партнеру в Любек: «Наши два города тесно связаны, как руки распятого Христа».

Что еще важнее, возвышение Любека указывало на новую ступень в развитии торговли в Северной Европе. На этой ступени опыт и знания купцов, торговавших на суше, объединился с опытом и знанием морских торговцев, что соответствовало их общим интересам. Морская торговля всегда в большей или меньшей степени зависит от комбинации континентальных и морских маршрутов, но жители Любека первыми распознали, какие преимущества сулит использование местных особенностей. На старейшей сохранившейся городской печати Любека изображен когг — основной тип судов, служивших для грузовых перевозок в то время, — в котором сидят два человека: один одет в обычный костюм путешественника, а другой в куртку с капюшоном, как у моряка. Рисунок указывал, что Любек — место, где торговцы, доставившие свои товары морским путем, по Балтийскому морю, встречаются с купцами, которые свозят в город товары с материка, из долины Рейна. Моряки получали от сухопутных партнеров сведения о внутренних рынках, в свою очередь сообщая жителям Вестфалии, как обстоят дела с торговлей и перевозками в Балтийском и Северном морях. Поскольку они могли кооперироваться для закупок наиболее выгодных в данный момент товаров, это позволяло им увеличивать прибыль.

Как и многие передовые формы ведения бизнеса, такое партнерство оказалось исключительно выгодным. В 1241 году Гамбург и Любек заключили договор, гарантирующий обоюдные привилегии для купцов. Аналогичные договоры были заключены с другими городами, таким образом жителям Любека легко удалось убедить остальных немцев торговать исключительно с ними, и в результате Ганза — то есть союз купеческих гильдий — образовала сеть, охватившую всю Германию и, по мере расширения, Пруссию (Северо-Восточную Польшу), Литву, Ливонию (примерно, Латвию и Эстонию) и Новгород. В городах, не входивших в союз, ганзейские купцы открывали торговые представительства («конторы»), а в некоторых даже строили фактории. Закрытые анклавы ганзейских купцов возникли в Новгороде (основан около 1200 г.) и в Лондоне («Стальной двор», 1281 г.); менее обособленные представительства были открыты в Брюгге (1252 г.) и Бергене (1343 г.). К середине 1300-х годов из «сообщества немецких купцов», которые путешествовали вместе как в целях безопасности, так и для получения преимуществ и привилегий в торговле с иностранными государствами, Ганза превратилась в «союз ганзейских городов», в которых интересы отдельных торговцев были подчинены интересам их городов. В 1356 году в Любеке состоялся общий съезд представителей купечества, на котором обсуждались соглашения, заключенные конторой в Брюгге с графом Фландрии и королем Англии. Торговые привилегии всегда были предметом переговоров отдельных купцов на местах, но в 1374 году представители ганзейских городов выработали принцип, согласно которому все решения, принятые отдельными конторами, должны были быть дополнительно утверждены общим советом всех ганзейских городов.

В домонгольский период шла активная торговля между Балтийским и Черным морями, но после разрушения монгольскими завоевателями Киева в 1240 году наиболее безопасный маршрут сместился на запад и теперь проходил по Одеру или Висле до Кракова, или по Пруту, притоку Дуная, или по Днестру. Далее на запад важнейшие торговые артерии в Германии шли через территории вендов на Балтику: по Траве до Любека, по Пене и Одеру в Волин и Щецин, по Висле в Гданьск. Любек был главным центром торговли, и другие ганзейские города (всего примерно восемьдесят пять) обращались к нему за решением спорных вопросов, а нижненемецкий язык, на котором говорило большинство его жителей, стал лингва франка для всей торговли на Балтике. В то же время Ганзейский союз, пользуясь положением монополиста, всячески оттеснял своих конкурентов — готландцев, вендов, пруссаков, эстонцев и русских — от торговли наиболее прибыльными товарами.

Основным соперником ганзейских купцов были датчане, которые также пытались закрепиться в Восточной Балтике. Захватнические походы Генриха Льва на восток способствовали развитию пиратства на Балтике, поскольку, лишившись своих земель, славяне-венды стали совершать набеги на датское побережье вплоть до самой Ютландии на севере. Такая ситуация вынудила датского короля Вальдемара I Великого вступить в союз с Генрихом I Львом. В 1169 году датчане разрушили вендскую крепость на острове Рюген в устье Одера и, пользуясь тем, что Фридрих Барбаросса был занят войной с Италией и Крестовым походом, упрочили свою власть на востоке. Во второй половине XIII века Дания погрузилась в гражданскую войну, и большая часть ее торговли оказалась в руках у немцев. Однако основы успешной коммерции заложили именно датчане. В Дании было основано множество городов и, в частности, Копенгаген (слово «Копенгаген» на стародатском означает «гавань торговцев»), расположенный рядом с проливом Эресунн и богатым рыбопромысловым районом неподалеку от полуострова Сконе, тогда принадлежавшего Дании, а теперь входящего в состав Швеции. Ловля сельди в этих водах много веков подряд оставалась главным двигателем экономического роста на Балтике. «История Дании» XIII века так описывает продуктивность этих вод: «Восточная сторона Зеландии отделена от Скании проливом, который ежегодно приносит в рыболовецкие сети богатый улов. Воды в тех местах буквально кишат рыбой, так что суда временами останавливаются, поскольку гребцы не в силах пробиться через ее скопление, и ее уже нельзя ловить обычным неводом, но легко можно вытаскивать руками». Среди покупателей рыбы было много немцев, привозивших серебро из недавно открытых рудников в горах Гарц и соль — важную составляющую рыбной торговли — из Люнебурга, расположенного к югу от Гамбурга.

Хотя ганзейские купцы никогда не доминировали в Дании, как в Норвегии, где у них была «контора» в Бергене, основанная в 1343 году, многие немецкие торговцы селились в Дании. Все возрастающие трения между ганзейскими городами и Данией привели в 1360 году к открытым военным действиям. По условиям Штральзундского мира, заключенного в 1370 году, Ганза получила право контролировать Сконе, вернула свои привилегии, снизила таможенные пошлины и получила право вето при выборе короля Дании. В этот период Ганза достигла пика своего влияния и могущества на Балтике. Двадцатью годами позже Маргарита I Датская стала регентом Норвегии и задумала объединить три скандинавских королевства под верховенством Дании. С этой целью она поддержала восстание против короля Швеции Альбрехта, сына герцога Мекленбургского. В отместку его сторонники, включая граждан ганзейских городов Висмара и Ростока, начали поддерживать пиратов, наносивших ущерб Маргарите и ее союзникам. Эти пираты в дальнейшем получили прозвище «виталийские братья»: «виталийские» — поскольку они сами обеспечивали себя провиантом, а «братья» — в знак того, что все члены пиратской вольницы обладали равными правами. (Подобные названия часто использовались в названиях разбойничьих сообществ, действовавших на суше.) Судя по их девизу — «друзья Господа и враги всех», отсылающему к высказыванию Цицерона с осуждением пиратства, — они прекрасно осознавали, что их деятельность незаконна. Виталийские братья действовали по всей Балтике, в 1392 году их приблизительная численность вдоль побережья Ливонии оценивалась в полторы тысячи человек, и два года спустя вокруг Датских островов курсировало почти три сотни разбойничьих судов. В 1396 году, когда пиратские войны были завершены, виталийские братья сохранили за собой базу на острове Готланд, с которого продолжали набеги на купеческие суда и нанимались на военную службу к различным правителям от Кале до Финляндии и России. Витальеры наводили ужас на всю Балтику вплоть до 1401 года, когда тевтонские рыцари из Пруссии захватили главный город Готланда — Висбю — и казнили всех оставшихся в живых пиратов.

Четырьмя годами раньше племянник Маргариты Эрик Померанский, который был в то время королем Норвегии, стал также правителем Дании и Швеции. Кальмарская уния, на основании которой он правил всеми тремя странами, способствовала укреплению позиций датских купцов в Балтийском море наравне с торговцами из Ганзейского союза. Ослабление союза в середине столетия отражало как рост национального самосознания в каждом из трех государств, так и уменьшение угрозы со стороны германских торговцев. Политическое могущество Ганзы также было подорвано усилением национальных государств по всей Европе, и в то же время голландские конкуренты стали угрожать их коммерческому господству. Датчане предпочитали иметь дело с голландцами, поскольку те, в отличие от немцев, не стремились навязать им свои правила. Более того, поскольку голландские суда курсировали между Балтийским и Северным морями, они тем самым снижали значимость оси Любек — Гамбург. Голландцы также стали источником поступлений в казну Датского королевства, когда в 1429 году правительство ввело пошлину за проход через пролив Эресунн.

При всей коммерческой, политической и культурной значимости Любека и Гамбурга приходится признать, что в период с XII по XIV век самым важным портом Северной Европы был Брюгге — государственный и политический центр провинции Фландрия, давший приют великому множеству иностранных общин. Брюгге стал портом благодаря страшному шторму 1134 года, когда в заиленном устье реки Звин образовался канал, открывший городу доступ в Северное море. Это позволило кораблям подходить к самому центру города, где имелись рынки, весовые пункты и стационарные краны для разгрузки. Тем не менее драги того времени не могли долго поддерживать канал в рабочем состоянии, и со временем пройти по нему могли только самые мелкие суда, что привело к созданию портов ниже по течению, в Дамме и Слейсе.

Отчасти привлекательность Брюгге объяснялась хорошей доступностью для купцов из Южной Европы, Балтики и Британских островов, но он и сам по себе был богатым промышленным центром. В XII веке Фландрия, Эно и Брабант производили лучшие роскошные ткани в Северной Европе, и поэтому купцы из Генуи и Венеции вынуждены были плавать за ними в Брюгге. Кроме того, Брюгге производил рыцарские доспехи, рукописные книги, украшенные миниатюрами и орнаментом, а потом и печатные книги. Благодаря его вовлеченности в мировую коммерцию, практически все, что продавалось в Европе, можно было найти в Брюгге. Список неизвестного автора перечисляет множество товаров, импортируемых напрямую из тридцати с лишним областей Северной и Южной Европы, Северной Африки, Леванта, Малой Азии и Черного моря. В списке упоминались такие продукты, как сельдь, зерно, сыр, бекон, мед, вино, пряности, финики, миндаль и сахар; ткани из шерсти, хлопка и шелка; продукты животного происхождения от мехов, шкур и кожи до свечного сала, топленого жира и пчелиного воска; драгоценные, цветные и черные металлы, а также промышленные минеральные вещества (медь, железо, олово, свинец, олово, уголь и квасцы) и охотничьи птицы. Брюгге оставался центром международной коммерции в Северной Европе до конца XV века, когда корабли полностью переросли мелкие воды реки Звин и средоточие торговли сместилось на восток к порту Антверпен на реке Шельда.

Ганзейские и фламандские купцы находились в выгодном положении на рынках Англии, которая не производила почти никаких экспортных товаров, кроме шерсти, олова, угля и свинца, закупая при этом на континенте железо, соль, шкиперское имущество и вино. Англо-норманнская аристократия почти не уделяла внимания развитию флота, сосредоточившись на консолидации политической власти. Перед английскими королями также стояла трудная проблема управления территориями, расположенными по другую сторону Ла-Манша, которая принадлежала им по праву наследования. Когда Генрих II Плантагенет в 1154 году стал королем Англии, он присоединил ее к своим обширным владениям во Франции, включавшим графства Анжу и Мэн (где он родился), а также герцогства Аквитанию и Гасконь. В худшее для себя время французские короли обладали лишь ограниченным доступом к Ла-Маншу, но между 1203 и 1259 годом они отвоевали Руан и Нормандию, а также Ла-Рошель и Бискайский залив, построили порт Эг-Морт на Средиземном море и вынудили английского короля Генриха III отказаться от притязаний на какие-либо владения на континенте, за исключением Аквитании. Обладавшая обширными виноградниками вокруг Бордо и в долине Жиронды, Аквитания была особенно лакомым куском и настолько важной опорой для английской внешней торговли, что даже грузоподъемность судов стали измерять в танах — единицах объема, равных большой бочке для вина, вмешавшей 252 галлона (1270 бутылок). (Хотя единицы измерения изменились, размеры судов до сих пор классифицируются в соответствии с их тоннажем.) Этот подход применяли как к гражданским, так и военным судам, и в начале 1200-х годов корабли грузоподъемностью больше восьмидесяти танов считались пригодными для военного флота, и поэтому их требовалось вносить в королевский реестр.

Такой подход к ведению военных действий на море оказался очень разумным, поскольку в Средневековье столкновения флотов в водах Северной Европы происходили очень редко. Гораздо чаще купеческие суда использовались в качестве вспомогательных и транспортных, особенно в английских кампаниях против Уэльса и Шотландии, а также во время Столетней войны с Францией (1337–1453 годов). Учитывая опыт Анжуйского королевства в Войне Сицилийской вечерни, французы старались уделять больше внимания военному флоту. В 1293 году Филипп IV нанял генуэзских советников для работы на Clos aux Galees в Руане — первой военной верфи в Северной Европе, а также арендовал в Генуе несколько судов с экипажами. С такими силами он был готов атаковать англичан. Сами французы не слишком рвались в бой. В частности, в Битве при Слейсе в 1340 году они потеряли 200 из 230 судов и семнадцать тысяч человек убитыми отчасти потому, что французские командиры не желали слушать генуэзских советников. Однако морские сражения случались редко — за всю историю Столетней войны их было всего четыре, — и даже когда урон был существенным, значение битвы сводилось к затруднению или облегчению перевозки людей и снаряжения.

В ответ на создание Clos aux Galees Эдуард I приказал двадцати шести английским городам выделить ему двадцать галер для защиты королевства. Эти суда составляли основу королевского флота: их дополняли корабли, предоставленные Пятью портами, а также взятые в аренду у иностранных владельцев. Союз Пяти портов — Дувра, Гастингса, Хита, Нью-Ромни и Сэндвича — был создан между XI и XIII веком и первоначально занимался проведением ежегодной селедочной ярмарки в Ярмуте, но поскольку эти города имели стратегическое расположение вдоль Па-де-Кале, король обязал их защищать страну от вторжений с континента. Королевская власть в то время была довольно слаба, и государство в значительной мере полагалось на судовладельцев. В монаршей грамоте союзу вменялось в обязанность ежегодно предоставлять определенное количество судов для ведения военных действий, а за это союз Пяти портов получал исключительные привилегии, включая права на имущество потерпевших крушение судов и свободу от налогов, которые они регулярно недоплачивали. В 1297 году, во время экспедиции Эдварда I в Слейс, более 165 человек погибло в стычках между экипажами из Пяти портов и соперничавшего с ними Ярмута. Восьмью годами позже одно из отправленных Пятью портами на королевскую службу судов должно было патрулировать Ла-Манш в целях противодействия пиратам, а вместо этого его команда ограбила суда, принадлежавшие лондонским купцам, на 300 фунтов стерлингов. Подобным же образом государство постоянно задерживало выплату жалованья командам и никак не компенсировало судовладельцам их потери, пока парламент в 1380 году не принял закон, устанавливающий небольшое возмещение за износ корабельного имущества.

 

Каперство и каперские свидетельства

В 1420 году в английском городе Саутгемптоне впервые основали базу военно-морского флота и судоверфь, но то была лишь пробная попытка, и вскоре власти от этой мысли отказались. Вместо создания регулярного флота Генрих VI предпочел выдавать капитанам вооруженных торговых судов каперские свидетельства. Теоретически судовладелец, ограбленный подданным другого государства, мог подать на того в суд в стране грабителя и требовать возмещения убытков. Если такой возможности не было или беспристрастность приговора вызывала сомнения, жертва могла обратиться к собственному государю за каперским свидетельством, позволявшим грабить соотечественников первоначального грабителя до возмещения стоимости утраченного имущества; впрочем, на такие тонкости обычно не обращали внимания. Каперы, или приватиры, как стали называть тех, кто действовал на основании каперского свидетельства, были не просто системой альтернативного правосудия, действовавшей в мирное время; в военное время правители усиливали ими свой флот. Чтобы собрать средства на анжуйскую кампанию, Руджеро ди Лауриа выпустил каперские свидетельства на 20 процентов захваченных призов. В 1292 году доходы от рейдерских захватов составляли до половины бюджета его флота. В английском каперском свидетельстве, выданном в 1400 году, указано, что его обладателю можно делать и чего нельзя (или, по крайней мере, по отношению к кому он не может этого делать).

Поручается Вильяму Принсу , владельцу барки «Кристофер» из Арунделла, набрать необходимое количество моряков и выйти в море по поручению короля, при условии, что ни он и никто другой из подданных короля в его команде не будет захватывать корабли, барки или другие суда, товары либо имущество, принадлежащие королевствам Франции, Испании, Португалии или каким-либо другим, за исключением лишь королевства Шотландии.

Другими словами, король поручал Вильяму Принсу захватывать шотландские суда и грузы, не покушаясь ни на чьи еще. Неизвестно, соблюдал ли Принс эти ограничения или нет, но многие каперы превышали свои полномочия и грабили также союзников и даже соотечественников. Отсутствие дисциплины было главным недостатком системы каперских патентов. Имелся у нее и другой существенный изъян: даже если приватиры строго следовали взятым на себя обязательствам, они не подчинялись королю напрямую. Поэтому, хотя каперы и создавали серьезные препятствия для вражеской торговли и обеспечивали определенный доход торговцам, терпевшим убытки из-за действий неприятеля, в случае войны государство не могло рассчитывать на сколько-нибудь значимую помощь приватиров.

 

Корабль

Обычные купцы охотно приобретали каперские свидетельства отчасти потому, что средневековая морская торговля научила их быть готовыми к любым неожиданностям, отчасти же потому, что их суда легко превращались в боевые. Даже по мере совершенствования корабельной конструкции, парусного вооружения и судостроительных технологий разница между военными и торговыми кораблями оставалась несущественной. Наиболее заметно конструкция судов изменилась на севере, где вытянутые ладьи викингов с их одинаковыми носом и кормой уступили место относительно неуклюжим бочкообразным судам, строившимся по технологии «от обшивки», и потом уже усиленных каркасом и поперечными балками, которые выступали по обе стороны корпуса. Когги имели относительно плоское днище, высокие борта и почти прямую, а не изогнутую подводную часть кормы (ахтерштевень). Ахтерштевень, вероятно, спрямили для того, чтобы крепить руль, расположенный в диаметральной плоскости, появившийся в Европе около 1200 года. Несмотря на длинную родословную в Китае и упоминания в X веке в Индийском океане, руль, расположенный в диаметральной плоскости, появился в Северной Европе абсолютно независимо и подвешивался к ахтерштевню на системе креплений, подобных дверным петлям, а не на веревках.

Когги приводились в движение единственным прямым парусом на мачте, установленной посередине судна. Многие из них имели на носу и на корме деревянные надстройки — кастли, а также «воронье гнездо» на мачте. Первоначально передний и задний кастли были отдельными строениями, собранными на палубе, но со временем они стали полноценной частью корпуса. Кастли защищали от вражеских копий и стрел и давали преимущество по высоте при нападении на врага. Они встречались не только на коггах. Изучение печатей 1150–1300 годов с изображениями кораблей показывает, что почти половина из них были оснащены деревянными надстройками. В ходе раскопок недостроенного ганзейского когга, найденного в окрестностях Бремена на реке Везер и датируемого 1380 годом, на судне был обнаружен кастль на корме и элементы конструкции кастля в носовой части. Кормовой кастль не только прикрывал стрелков в сражении, но также служил убежищем для рулевого, стоявшего у румпеля на главной палубе. На бременском когге кастли использовалась еще и для хранения брашпиля и кабестана — корабельных механизмов, которые нужны для того, чтобы поднимать якорь, ставить мачту, поднимать на борт тяжелые грузы и брасопить реи.

Хотя в конце XIII века коммерческое и технологическое преимущество в торговле между Средиземноморьем и Францией, Англией и Фландрией принадлежало итальянцам, когги впервые появились в Средиземном море уже во время Пятого крестового похода (1217–1221). В начале 1300-х годов судостроители Средиземноморья начали использовать когги как модели для своих собственных кораблей. Флорентийский хроникер Джованни Виллани приписывал перемены экономическим преимуществам, которые давало использование коггов:

Не так давно некие люди из Байонны, что в Гаскони, прошли через пролив Севиллы (Гибралтар) на своих кораблях, именуемых байоннские коки, на которых они пиратствовали в море и причинили много вреда. С тех пор генуэзцы, венецианцы и каталонцы начали использовать когги для мореплавания, отказавшись от судов большего размера, поскольку когги превосходили их старые суда (навы) по мореходным качествам и стоили дешевле. Это обстоятельство внесло существенные изменения в наши представления о мореплавании.

Навы, о которых пишет Виллани, были широкими кораблями с высокими бортами, на которых было много места для недорогих объемных грузов, таких как зерно или вино. Поскольку основными требованиями при строительстве таких судов были большая грузоподъемность и экономичность, они становились легкой добычей для галер, хотя их и строили с высокими кастлями. Относительное преимущество галер и нав, известных также под именем «круглых кораблей», можно увидеть в отчете о сражении между венецианскими и генуэзскими кораблями, имевшем место в 1264 году. Обычно венецианские конвои, следовавшие в Левант, сопровождались галерами, но в тот год конвой, состоявший из круглых кораблей, среди которых был «Роккафорте» — большой, принадлежавший государству, бусс, пригодный как для торговых перевозок, так и для военных действий — и нескольких таретт меньшего размера, шел в Сирию без сопровождения. «Роккафорте» был необычайным кораблем для своего времени: тридцать три метра в длину, четырнадцать в ширину, и более девяти метров от киля до верхней точки кормы. По всей вероятности, он имел три мачты и два кастля — на носу и на корме. Его грузоподъемность составляла около пятисот тонн, что более чем в два раза превышало грузоподъемность обычного купеческого судна, подобного сопровождавшим его тареттам. Генуэзский флот, состоявший из шести галер под командованием Симона Грилло, внезапно напал на «Роккафорте» и его спутников рядом с островом Сазани (Албания). Хотя галеры не могли причинить существенного вреда огромному буссу, они представляли существенную угрозу для таретт. Венецианцы перенесли наиболее ценные грузы с таретт на «Роккафорте», после чего затопили три из них, а прочие бросили дрейфовать вместе с грузом масла, меда и прочих товаров.

Разграбив таретты, Грилло предложил венецианцам, укрывшимся на «Роккафорте», сдаться, обещая при этом высадить их на землю живыми и невредимыми. Однако венецианское судно было неуязвимо для небольших галер, и его командир насмешливо ответил, что «если генуэзцы храбрые ребята, пусть попробуют взять его штурмом, поскольку корабль нагружен золотом и прочими драгоценными товарами». Грилло предпочел удовольствоваться захваченными тареттами, а «Роккафорте» целым и невредимым вернулся в Рагузу. На всем протяжении XIII века в Средиземном море было не более полудюжины кораблей такого размера, как «Роккафорте». В результате обычные торговые корабли оказывались полностью беззащитны перед галерами, которые могли быть даже длиннее, чем «Роккафорте». Самые ранние и наиболее полные сведения о размерах военных галер сохранились в архиве канцелярии Карла I Анжуйского, короля Неаполя, потерпевшего поражение в Войне Сицилийской вечерни в 1282 году. Эти суда были сорок метров в длину и почти четыре метра в ширину по верхней палубе и несли 108 весел. В отличие от античности и раннего Средневековья, когда гребцы сидели в несколько рядов друг под другом или на одно весло приходилось сразу несколько человек, теперь гребцы сидели на скамьях, стоявших под углом к корме — такая рассадка получила название alla sensile (от испанского sencillo — «просто»). На каждого гребца приходилось по одному веслу. Кроме гребцов на анжуйских галерах было два капитана, четыре рулевых, два юнги и тридцать шесть воинов — всего 152 человека.

К концу столетия венецианские судостроители создали «большие галеры», конструкция которых была в наибольшей степени приспособлена для направлений, на которых их предполагалось использовать, будь то Трапезунд, Александрия или Фландрия. Галера, предназначенная для перевозок во Фландрию, отражала потребность в большом, устойчивом торговом судне, способном выдерживать долгие океанические переходы в Англию и Фландрию, расстояние до которых составляло до 2500 миль. Более длинные, широкие и глубокие, чем обычные галеры, самые ранние большие галеры имели около сорока метров в длину и пяти метров ширину при грузоподъемности около 140 тонн, но уже к середине XV века стандартная длина составляла сорок шесть метров, а грузоподъемность — 250 тонн. На них было от двадцати пяти до тридцати гребных скамей с тремя гребцами и тремя веслами, уравновешенными свинцовыми грузами, на каждой. Тем не менее большие галеры были в сущности парусными судами, а гребцов использовали только для входа и выхода из портов, а также в случае опасности, и капитаны часто оставляли бо́льшую часть весел на берегу, в то время как гребцы оставались на судне для его защиты.

Хотя корабелы из Северной и Южной Европы, воспитанные в различных традициях, теперь могли непосредственно ознакомиться с неизвестными ранее конструкциями и технологиями, заимствований чужого опыта практически не было. Судостроители Средиземноморья начали применять руль, расположенный в диаметральной плоскости, и некоторые существенные элементы когга, а на северных верфях стали появляться суда с характерными для Средиземноморья обводами. Однако северные суда по-прежнему строились «от обшивки» и оснащались одним прямым парусом, в то время как южные строились «от каркаса» и имели латинское парусное вооружение, зачастую на двух или трех мачтах. Еще одно различие заключалось в том, что средиземноморские галеры значительно превосходили по размерам своих северных конкурентов. Хотя бременский когг с грузоподъемностью около 50 тонн был небольшим судном, самые большие когги вмещали лишь в три раза больше груза, то есть вполовину меньше грузоподъемности таретт. В 1439 году венецианская большая галера, ходившая в Саутгемптон, могла перевезти 2783 отреза ткани длиной 24 ярда и шириной два ярда и еще четырнадцать тонн олова, а средний северный когг — только 752 отреза.

Относительно небольшие изменения в северном и южном судостроении полностью преобразили региональную и международную торговлю. Увеличенная вместимость, меньшие экипажи и способность преодолевать большие расстояния, не останавливаясь для пополнения запасов воды и продовольствия, привели к значительному снижению стоимости перевозки, которые и так были гораздо ниже, чем стоимость перевозки по суше. По расчетам флорентийского купца Франческо-Бальдуччи Пеголотти, в 1336 году стоимость транспортировки морем мешка шерсти на расстояние семисот миль от Лондона до устья Жиронды составляла одну восьмую от стоимости перевозки этого же мешка на расстояние четырехсот миль от Жиронды до Эг-Морта. На этом примере мы видим, что перевозка по суше была в четырнадцать раз дороже, чем по морю. Стоимость перевозки в XIV веке упала на четверть и продолжила снижаться в XV. Согласно расчетам Пеголотти, стоимость перевозки составляла почти четверть в конечной цене квасцов (закрепителя краски) и около 30 процентов в цене синили (синей краски), но лишь столетие спустя стоимость перевозки тех же товаров составляла лишь 8 процентов от их конечной цены.

Что касается удобства морских путешествий, то тут никаких улучшений не наступило. Если в этом плане что-то и изменилось с увеличением размера судов и их грузоподъемности, то лишь в худшую сторону. Гребцы на галерах спали на своих скамьях, в то время как купцам и паломникам приходилось спать под палубой в совершенно незавидных условиях. Согласно правилам, существовавшим в XIII веке в Марселе, откуда пилигримы отправлялись на Святую землю, шкиперы должны были выделить каждом пассажиру на борту судна не менее одного квадратного метра площади, и это оставалось нормой на протяжении столетий. Брат Феликс Фабер писал в 1483 году: «Койки пилигримов тянутся вдоль обоих бортов судна, или, точнее сказать, трюма. Они устроены так, что между ними совершенно нет места. Пилигримы лежат рядом с другим головой к борту судна, ногами к центру. Поскольку трюм широкий, посередине, между койками, стоят сундуки и баулы паломников». На том судне, на котором путешествовал Фабер, свет попадал в трюм только через четыре люка на палубе, и они же служили источником свежего воздуха. Однако дышать все равно было трудно, поскольку «вся галера снаружи была вымазана черным дегтем вплоть до веревок и палубы, чтобы дерево не гнило от воды». И без того ужасные условия еще больше ухудшала вонь от трюмной воды, которая собиралась в колодце вокруг грот-мачты. По словам Фабера, «туда не мочатся и не испражняются, но вся вода, которая видимо и невидимо проникает в галеру, сливается в этот колодец, и от него исходит совершенно отвратительный запах, гораздо хуже, чем из любого отхожего места». Эти условия были не хуже тех, которые могли представить своим пассажирам круглые суда, но скорость и безопасность больших галер делали их предпочтительным средством перевозки для тех, кто мог себе это позволить. Учитывая ужасные условия, описанные Феликсом Фабером, нам, избалованным комфортом, удивительно, что почти никто на них не жаловался. Тем не менее сведения об организации жизни на борту судов встречаются крайне редко, даже в переписке купцов, которые по роду деятельности вынуждены были подолгу находиться в плавании.

 

Ведение торговли

В XI веке профессия купца редко переходила от отца к сыну, а вот партнерство между людьми, не состоящими в родстве, было обычной практикой. Чтобы исключить обман при заключении сделок, использовались как формальные, так и неформальные методы. Хотя известны случаи сотрудничества между купцами различных конфессий, особенно в Средиземноморье, но чаще купцы предпочитали вести дела с единоверцами по правилам своей религии. Вне зависимости от вероисповедания купцы могли как сотрудничать, так и конкурировать между собой, сообразуясь с обстоятельствами. В исламском мире глава купеческого сообщества (вакиль ат-туджар по-арабски) среди прочего должен был представлять своих товарищей в судебных спорах. Кроме того, он исполнял обязанности банкира, передавал корреспонденцию и предоставлял складские помещения. Специальные постройки, фондуки, предназначенные для хранения товаров, найдены во многих городах Северной Африки и Ближнего Востока. Они служили тем же целям, что и кварталы, выделенные иностранным торговцам в Константинополе.

Со всех грузов, прибывавших в мусульманские порты, взималась пошлина, но ее размер варьировал в зависимости от статуса владельца: 1,5–2 процента от годового заработка для мусульман, 5 процентов для немусульман, живущих в пределах Дар аль-Ислама, и 10 процентов для немусульман, проживающих за пределами Дар аль-Ислама. Последние могли торговать в мусульманском порту, только если у них имелся специальный сертификат, по-арабски именуемый «аман», действовавший во всем мусульманском мире. Этот сертификат гарантировал свободу вероисповедания, право наследования, право на закупку провизии и ремонт судна, неподпадание под действия закона о береговом праве, экстратерриториальность, а также, среди прочего, право непосредственно обращаться к главе мусульманского сообщества. Все эти права были получены в результате договора между имамом и христианским государством. Имея «аман», купцы могли торговать во время ведения войны между христианскими и мусульманскими государствами. Христианские торговые суда заходили в Александрию и Думьят даже в тот период, когда Саладин предпринимал активные действия против флотов крестоносцев между 1179 и 1187 годом.

Подобные гарантии были призваны обеспечить христианским торговцам доступ на мусульманские рынки, но в то же время христианские государства не предпринимали никаких мер, чтобы открыть свои рынки для мусульман. В католической Европе косо смотрели на иноверцев, а мусульманские правоведы не одобряли торговлю за пределами мусульманского мира на том основании, что заимствование у неверных законов и обычаев может привести к моральному упадку. Этот запрет не был абсолютным, и в Константинополе с конца X века существовало мусульманское сообщество; в договоре между Василием II и Фатимидским халифом Абу Мансуром Низаром аль-Азизом указывалось, что мечети Константинополя будут возносить молитвы о здравии и благополучии последнего. В 1189 году Исаак II заключил договор, по которому предусматривалось строительство второй мечети. В византийскую столицу отправили посла, имама, муэдзинов и чтецов Корана. По словам биографа Саладина: «День, когда они вошли в Константинополь, стал великим днем для всех мусульман, их встречало великое множество купцов и путешественников». Западные европейцы были возмущены, но теплый прием, оказанный византийцами мусульманам, объяснялся их общей неприязнью к западным крестоносцам.

С ростом интереса к морской торговле корабли становились все больше, стоимость перевозимого ими груза увеличивалась, и это вынуждало инвесторов искать новые способы обезопасить свои вложения. Распределение ущерба между всеми членами гильдии или цеха давало защиту от изначально свойственных морской торговле рисков, но самым существенным достижением стала система коммерческого страхования, возникшая в поздний период Средневековья. Хотя некоторые примитивные формы страхования существовали и ранее — одной из таких своеобразных форм можно считать «морской заем», — однако лишь в конце XIV века итальянские торговцы стали заключать договоры страхования. С самого начала страховка предполагала выплату компенсации за ущерб, причиненный «Богом, морем, военными действиями, падением за борт, задержанием правителями, властями городов или какими-либо иными лицами, санкциями, арестом или любыми другими бедами, несчастьями или препятствиями, за исключением загрузки и таможни», — как гласил флорентийский контракт от 1397 года. Кражи, совершенные офицерами и командой судов, страховкой не покрывались. Как и сейчас, размер страховых платежей зависел от времени года, длительности рейса, размеров судна, от того, проходил ли маршрут через районы, где действовали пираты, и от ряда других соображений. (Галеры часто платили за страховку меньше, чем круглые суда.) Премия по полису, выписанному в 1350 году для судна, совершавшего рейс из Палермо в Тунис и обратно, составляла 14 процентов, и согласно двум другим полисам, выписанным в Палермо в тот же год, страховые тарифы составляли от 15 до 20 процентов. С течением времени тарифы снижались: с 8 процентов за атлантический переход из Кадиса в Слейс в 1384 году до 6 процентов за рейс из Константинополя в Венецию в 1430 году; между 12 и 15 процентами за долгий переход между Лондоном и Пизой в 1442 году, но только 5 процентов за сопоставимый с ним по длительности рейс из Слейса в Пизу на четверть столетия позже, в 1450 году. Несмотря на такие высокие ставки — сегодня обычный размер страховых премий составляет около одного процента, — страховщики могли потерять значительные суммы. Однако в целом торговые перевозки в конце Средних веков становились все более эффективными и прибыльными; торговцы активно искали все новые и новые рынки и возможности для увеличения прибыли, приближая, таким образом, наступление новой эпохи.

Между XII и XV веком в Европе произошли существенные изменения. Больше тысячи лет субконтинент отделял Северное и Балтийское моря от Средиземного, но к концу XIV века морские и речные маршруты связали между собой все берега Европы и сделали ее одной из наиболее динамично развивающихся, если не самых богатых, торговых сетей мира. Аналогично тому как в конце первого тысячелетия варяги освоили перевозки по рекам Восточной Европы, создав возможности для бесперебойной торговли между Средиземным и Черным морями, с одной стороны, и Балтийским, с другой, так в XIII веке генуэзские и венецианские купцы открыли западный морской путь из Средиземного в Северное море. Это облегчило обмен товарами, идеями и, что менее желательно, болезнями. К концу XV века торговые связи в Европе переплетались настолько тесно, что на ярмарке в Брюгге русские меха можно было купить как у ганзейских купцов, доставивших их через Балтику, так и у венецианцев, которые везли их из Таны на Черном море.

Хотя коммерция претерпевала значительные изменения, общий объем товаров, которые в XV веке венецианцы перевозили в течение года, вероятно, поместился бы в один-единственный грузовой корабль XXI века. Тем не менее на современных грузовых кораблях команда обычно состоит меньше чем из тридцати человек, а портовое обслуживание происходит далеко от центральных районов городов. В средневековой Европе морские перевозки обычно определяли лицо того или иного города, и в них были вовлечены большие объемы финансового и человеческого капитала. Однако главное, что принесла коммерческая революция Средних веков в Европу, — это ускорение межрегионального обмена и выделение людей и ресурсов для поиска новых рынков, будь то в пределах привычного мира Средиземноморья и Европы или в сказочных землях Востока.