Старик молча воззрился на небо, на потрясающее зрелище распростертых лучей солнца, точно тянущих к нам руки. Солнечный свет струился сквозь промежутки в белых кучевых облаках и рассеивался на пучки лучей, создававших бесподобную оптическую иллюзию гигантского пышного веера из золотых лестниц, ведущих в небо. Ранние птички сновали туда-сюда, купаясь в залитом солнцем пространстве, и вскоре их веселый щебет разлился по всей округе. Старик долго молчал, то ли раздумывая, то ли любуясь очаровывающим пейзажем уходящего лета.

-Я у Бориса был единственным другом. Никто не хотел водиться с ним, – он тихо проговорил, скребя ногтями рукоятку своей трости.

-Да мне рассказали, – я вздохнул.

-Ты не перебивай, а слушай! Выручил он меня однажды на работе, обелил перед начальством. Век ему за это благодарен буду! Но человеком, человеком он до жути был непростым. Вот кто? Кто просил его заниматься этими чародействами? Сколько раз просил его не совать нос туда, куда не просят. Нет! Уперся как бык. Там, дескать, ему правильные вещи говорят, ответы подсказывают. На нет и суда нет. Я и перестал что-либо советовать. Однажды, было это темной февральской ночью, ворвался он ко мне в избу, словно буйный ветер с серпом в руке, что давеча нашел на кладбище. Ворвался да забился в угол, не снимая верхней одежды и не разуваясь. Волосы взъерошены, руки сжаты в кулаки, очумелыми глазами глядит будто сквозь меня и молчит, а я его и не трогаю. Немного погодя предложил ему чаю выпить со мной. Вот за чашкой чая я и узнаю из его сбивчивого рассказа, что устроил он у себя дома, так сказать, спиритический сеанс, но что-то пошло не так – в дом затесалось нечто, что заставило его рысью прискакать ко мне и бешено озираться по сторонам, очевидно ожидая ужасающего визита. Я так и не получил от него внятного ответа на кой леший ему понадобился серп и, по правде говоря, посчитав, что друг мой болен не чем иным как белой горячкой, нахлобучил тулуп и повел его в наш госпиталь. Врачи приняли его без вопросов, а он мне, как сейчас помню, все твердил, чтобы я не уходил. А я ушел. Это был день перед тем как он сбежал из больницы и исчез на целых три месяца.

Дмитрий Алексеевич замолчал. Понуро свесив голову набок, он погрузился в воспоминания, которые, по-видимому, давно были запрятаны в самый дальний уголок его души.

-В тот день, – он продолжил, глубоко вздыхая. – Когда его обнаружили и привезли полуживого из леса, я пошел навестить его в больницу. То было зрелище не для слабонервных. Кожа да кости, грозящие в любой момент прорваться наружу. Доктор сказал, что последнюю неделю ему вовсе пришлось питаться корой. Его спутанные в колтуны грязные волосы торчали во все стороны, щеки ввалились, а иссиня-бледные губы судорожно шевелились, постоянно повторяя “Не оставляйте меня! Не оставляйте меня! Оно придет! Оно найдет!” Он не узнал меня, но все же рад был моему присутствию рядом. Я обещал ему никуда не уходить, чтобы успокоить его. Как только он заснул под действием снотворного, я вышел подышать свежим воздухом. Ночь была особенной. Царила неправдоподобная густая тишина, окрестности были окутаны плотным туманом, гасящим любые звуки. Влажный воздух приятно холодил лицо. Я присел на скамью в темной аллее, тускло освещенной единственным фонарем, и задумался, пытаясь разглядеть верхушки деревьев вдали, как вдруг, на фоне отрывисто замигавшего фонаря, пронзительный, истошный крик оглушил окрестности. Я прямо таки обледенел. Душа в пятки ушла. Пулей ринулся в палату, а Борис уже дух испустил. Доктор констатировал сердечный приступ, но странным было то, что весь свет в больнице погас перед этим самым криком.

Несколько дней спустя после похорон началось это самое свечение на его могиле. Люди переполошились, и было решено закрыть могилу и провести обряд. Я был в числе приглашенных плотников за главного.

Так вот, приколачивая очередную доску, я заметил на надгробии чью-то тень с изогнутым предметом в руке. Резко обернулся – никого. Ничего не понимая, я потер надгробный камень, полагая, что тень есть рисунок какого-нибудь шутника, коих немало у нас в деревне. В этот момент меня резко окликнули, и я обернулся. Когда взглянул обратно на камень, тени уже и след простыл. “Видать, на солнце перегрелся” – подумал я тогда и продолжил работу, которую надо было завершить до захода солнца. Наблюдая за тем, как бабка опрыскивает углы почти возведенной постройки святой водой, я посторонился, откинувшись назад, давая ей пройти, как рука напоролась на что-то острое позади меня, и кровь брызнула на холодную могильную плиту. Обернувшись, я обнаружил лезвие серпа, лежащее в метре от меня, пугающе схожее с тенью острого предмета, который я давеча узрел на надгробии. “Как же я не заметил того, кто стоял прямо за моей спиной? – я удивился, рассматривая холодный кусок заточенной стали, изогнутый полукругом и мелко зазубренный с внутренней стороны.

Было ясно, что насечка зубчиков была сделана вручную, что само собой было большой редкостью. Мало кто из умельцев сам вытачивал лезвие серпа: слишком тонкая и кропотливая это работа. В деревне у всех серпа были заводские, лишь серповище некоторые любители сами вытачивали из дерева. “Чей серп?”, – крикнул я, привлекая к себе внимание, и вспомнил, что сей инструмент подозрительно похож на серп, не так давно обнаруженный Борисом на кладбище. Рабочие отрицательно замахали головами. “Ничей, тогда мой будет, – я обрадовался находке и, оттерев успевшую въесться кровь, убрал ее в свою сумку, висящую на дереве близ могилы. Работа уже подходила к концу. Перекусив, я пошел обратно к постройке, где бабка все еще проделывала непонятные действа, и прямо за ней неожиданно узрел кого-то, затаившегося в углу в тени надгробного камня.

-Что вы там увидели? – я прервал его, нетерпеливо вглядываясь в холодные глаза старика.

Он нахмурился и замолчал, понурив голову. Молчал он долго, что я уже пожалел о своей несдержанности, когда он, сглотнув, вновь заговорил с тревогой в голосе: “Что бы я ни делал, ужасающая сцена не перестает представать перед глазами, – сухое старческое лицо его перекосилось. – Там в углу, скрытом от лучей заходящего солнца, я узрел оскал безумно расплывшейся улыбки и кровью налитые глаза, глядящие прямо на меня. Сначала я и не понял что это и, толкнув плечом знакомого рабочего, спросил, видит ли он что-либо за надгробием? Тот удивленно покосился, переспросив, о чем это я его спрашиваю. Я было начал объяснять и жестом указал в сторону странного видения, как слова застряли в горле, и рука безвольно упала вниз. Бабка прошла мимо надгробия, никого не замечая. Пока она освящала эту часть постройки, существо медленно взобралось на стену, и в свете зажженных свечей я отчетливо разглядел рога на его голове. Не веря своим глазам, я несколько раз ущипнул себя за руку, но, к своему ужасу, я не спал. Я так и обмер на месте, не сводя глаз с жуткого видения, в свою очередь пристально следящего за мной. Как только бабка завершила ритуал и, затушив свечи, заперла строение, я быстро успел перехватить ее и спросил, не видела ли она кого внутри. Тут она странно завертела головой в знак отрицания, а когда я заикнулся о странном видении, и вовсе попятилась в сторону ворот, глядя на меня безумными глазами. Решив, что я, действительно, брежу, я бросил последний взгляд на запертую дверь постройки, собрал вещи и двинулся домой.

Когда дошел до дома, безлунная ночь уже заволокла деревню непроглядной темнотой. Я валился с ног от усталости и как только добрался до кровати, провалился в глубокий сон. Но спать пришлось мне недолго – отчаянный лай Бернара разбудил меня приблизительно в два часа ночи. Приподнявшись на кровати, я с тревогой зашарил в поисках верхней одежды, пытаясь разглядеть что-либо в кромешной темноте. Бернар не унимался, и лай его становился все яростнее и настойчивее. Неожиданный треск в прихожей заставил меня замереть на кровати и затаить дыхание. Я жил один и никого не ждал в гости. “Воры верно ломятся, – пугающая мысль пролетела в голове. От страха аж в зобу дыханье сперло. Пускай что хотят, то и берут”, – подумал я, резко спрыгивая с кровати и прячась под нее. – Только пусть меня не тронут.” Слышу: кто-то быстро с громким топотом перебежал из прихожей на кухню. Грохот стоял словно и не обувь на ногах, а железные башмаки. Через секунду все стихло, будто и не было там никого. Лай Бернара не прекращался, но к моему удивлению, я не слышал ни звука на кухне, ни малейшего шороха. Обливаясь холодным потом, я все-таки решился вылезти из-под кровати, как топот возобновился в прихожей и резко оборвался у моей комнаты. Меня чуть Кондратий не хватил. Еще более прижавшись к стенке под кроватью, я не сводил глаз с порога, с дрожью ожидая вторжения воров в мою комнату. Но никто и не думал заходить; вновь все резко стихло. Постепенно мои глаза привыкли к темноте и, вглядываясь в кромешную темень дверного проема, я увидел, что кто-то стоит там в темноте, но не заходит. Ужас сковал все мое тело, от страха я едва дышал, пристально всматриваясь в незнакомца. Разглядеть его было сложно; при завешенных шторах я еле различал бесформенный силуэт, и то только часть его. Дрожа всем телом, я осторожно поддался вперед, руками ухватившись за ножку кровати, чтобы ближе рассмотреть чужака. Кровь неистово стучала, разрывая мои виски, пока я медленно подползал к верхнему краю кровати, как топот резко возобновился, но не отдавался на полу. Весь дрожа от страха, я отпрянул назад и снова вжался в стену и снова все стихло. Сердце замерло в груди в ожидании. Тишина длилась долго. Я тихонько подполз к основанию кровати и от ужаса потерял сознание, лишь узрев горящие налитые кровью глаза, глядящие прямо на меня с порога.

Когда я очнулся, солнце уже встало, и на деревянном полу играли солнечные зайчики. Я с опаской взглянул на дверной проем, весь черный и в огромных царапинах лишь для того, чтобы лишний раз утвердиться в реальности происходящего. Схватив свою сумку и побросав туда пожитки, мы с Бернаром побежали к той бабке. По дороге, размышляя о том, почему я остался жив, почему то существо не вторглось в комнату, я вспомнил, что она единственная освящалась после кончины матери. Будь я в другой комнате или на улице, видать, не суждено бы мне было встретить рассвет. Давящее чувство неотвратимой опасности, нависшей острым мечом над моей головой, погнало так, что я в два счета оказался во дворе дома знахарки. Она развешивала белье, когда я, запыхавшись, подбежал к ней и взмолился о помощи. Она внимательно выслушала мою историю и негодующе отчитала меня за то, что я забрал серп с кладбища. Мол, нельзя ничего забирать оттудова – хозяина приведешь.

Старик снова замолчал. Я весь похолодел, вспомнив как забросил лезвие серпа в сумку и благополучно забыл о нем.

-Вы не об этой железяке сейчас говорите, – я спросил, вытаскивая лезвие серпа из своей сумки.

Старик резко отшатнулся и взглянул на меня обезумевшими от страха глазами. Печать смертельного отчаяния застыла в его мутных глазах.

Я засунул серп обратно в сумку и тихо сказал: “Вы должны мне помочь! Вы как никто другой знаете, в какой я опасности”

-Бабки той нет сейчас в живых! – Дмитрий Алексеевич громко выдохнул.-Единственное, чем я тебе могу помочь, так это сказать, что нужно будет сделать, а дальше уж ты сам, я слишком немощен тебе подсобить.

Я немного приободрился и лучик надежды озарил мою душу. Зазвонили колокола перед началом службы. Маленький звонарь на колокольне над папертью ловко управлялся с огромными колоколами, звуки которых выливались в торжественную песнь и разливались по окрестностям.