Я возвратился домой к моменту, когда Анна, сидя за туалетным столиком, приводила себя в порядок.

-Я тебе звонила. Где ты был? Я уже начала волноваться, – она возмущенно бросила, завидев меня в дверном проеме.

-Я отнес фотографию обратно. Видимо, забыл сменить беззвучный режим, – я предположил, проверяя пропущенные звонки.

-Зачем так рано? Мы могли сходить вместе,– она удивилась, взметнув брови.

-Не спалось, вот и решил времени зря не терять.

-Ладно! Мне не очень то и хотелось туда возвращаться. Не хочешь сходить со мной в мою старую школу?

-Я не против!

Из кухни доносились манящие ароматы выпечки. Дарья только что вытащила из духовки мясной пироги и вскоре позвала всех к столу.

-Думаю, я никогда не ела ничего вкуснее! – восхищенно заметила Анна.

-Да, обычный пирог! Ничего особенного! – возразила Дарья, покрываясь румянцем.

Она отрезала себе кусок и села за стол, как вдруг Александр вскочил со стула как очумелый и заорал что есть мочи, хватаясь за рот. Потеряв равновесие, он упал на пол, едва не сломав себе руку.

-Саша, милый, что случилось! – Катя, в ужасе причитая, подбежала к мужу.

Поверженный в шок, он закрыл рот рукой, что-то невнятно мычал и ревел как загнанное животное. С лицом, перекошенным от боли в свирепую гримасу, он яростно размахивал свободной рукой. Я подбежал к нему и, захватив его рукав, осторожно разжал руку, конвульсивно сжатую в кулак. Александр беспомощно отпустил ее, и кровь потоком хлынула из его рта на ворот серой рубахи. Последовавшее молчание прорезал детский крик: Соня и Артем разразились слезами от увиденного, и Катя бросилась их успокаивать.

-Что это!? – Александр ругнулся, выплевывая острый кусок стекла величиной с пятирублевую монету.

Дарья, неподвижно стоявшая в углу, ошарашенно глядела то на пирог, то на сына. Кровь отхлынула от ее лица, обернувшимся бледнее простыни.

Мы с Анной вывели Александра, находящегося в полубессознательном состоянии, на улицу, усадили на заднее сиденье автомобиля и повезли в больницу. На всю деревню был один врач, и мы очень боялись не застать его. К счастью, он был на месте и сразу принял пострадавшего. Обрабатывая рану, он все удивлялся тому, как Александр мог так порезаться.

-И как Вы так умудрились? – врач не унимался, накладывая швы на рану с внутренней стороны щеки.

-Непредвиденная случайность, -я ответил за друга. В глубине души я был уверен, что это не более, чем обычная детская шалость, впрочем, совсем не безобидная.

Я поделился своими предположениями с Анной. Она тоже не знала другого объяснения случившемуся.

Когда доктор закончил, нас отпустили домой. Последующие четыре часа нужно было прикладывать лед с интервалом в пятнадцать минут во избежание отека. Врач прописал обезболивающее и диету. Назавтра позвали на обработку швов, а так, слизистая должна была зажить быстро.

Придя домой и уложив Александра спать, я пошел на кухню и вытащил из мусорного ведра кусок стекла, который он сплюнул. Осматривая его со всех сторон, я недоуменно повертел его в руках. Подозрительно знакомый, я с ходу не смог вспомнить, где его видел. Через секунду холод прошелся по моей спине, и я с омерзением и ужасом откинул кусок стекла в дальний угол. Это был осколок из поцарапанного стеклянного окошка, в котором была фотография деда Анны. Я не верил своим глазам. Как он сюда попал?

Я нашел Дарью в комнате Александра, заснувшего под воздействием болеутоляющих. Она разговаривала сама с собой, беспрестанно повторяя, что понятия не имеет, откуда взялось стекло в пироге.

-Каюсь, милый! Не досмотрела! – она шептала, утирая нос платком.

В полумраке комнаты ее лицо выглядело совсем белым, обескровленным.

-А дети?! Не могли они так подшутить?! -я вмешался, войдя без стука и пытаясь прояснить ситуацию.

-Да что ты, Андрюша! – она выпалила. – Они и мухи не обидят! Коли не видал как они тут разревелись. Только – только успокоили!

Ужас охватил меня. Кому понадобилось принести осколки стекла с кладбища и, тем более, положить их в пирог? Я сел на кресло рядом с Дарьей и уставился в противоположную стену. За окном серые грузные облака важно проплывали по небу. За лесом ярким пламенем горел закат, торжественно знаменуя начало ночи. Дети не виноваты. Тогда кто? А что, если бы этот кусок им попал? Я содрогнулся от этой мысли. Мне даже страшно было об этом подумать.

В комнате царила мертвецкая тишина, нарушаемая тревожным гудением мотылька у ночника. В тусклом рассеянном свете мельтешила его маленькая тень, кружащаяся в резвом танце. Терпкий пряный аромат мелиссы, висящей пучками на тонкой бечевке вдоль стены, переполнял комнату и навевал воспоминания о собственном детстве, когда бабушка на даче заготавливала чайные травы, так же развешивая их на веревке, отчего в комнате стоял дурманящий, душистый запах, перемешанный с тяжелым ароматом смолы и свежей древесины. Тонкие ситцевые занавески колыхались от каждого дуновения ночного прохладного ветра, проникающего в комнату через приоткрытую форточку. Мы с Дарьей просидели в комнате до прихода Кати. Она только что уложила детей спать и валилась с ног от усталости.

-Ума не приложу, как такое могло произойти? – Катя вздохнула, сев на кровать. -Я сначала подумала, что это Сонька с Артемом подшутить решили, но они определенно здесь не причем. В тот раз, когда они насыпали стирального порошка в сахарницу, тут же признались, когда меня чуть не вывернуло наизнанку. И плакали, просили прощения. Здесь, безусловно, нет виноватых! Никто не мог подложить стекло в пирог, – она констатировала, обводя комнату и доверчиво заглядывая мне в глаза. – Может, с потолка упало? Надо люстры все проверить и мешок с мукой, – добавила она устало.

-Завтра проверим, – Дарья кивнула, поправляя на голове съехавший на бок платок, выключила ночник и, пожелав всем спокойной ночи, ушла к себе.

Я вышел на кухню, сна не было ни в одном глазу. Солнце уже село и на горизонте тлели угольками последние его лучики. Во всей этой ситуации я чувствовал себя косвенно виновным, ведь это я разбил стекло. А может, один осколок отскочил и остался в одежде или сумке? Накручивая круги по кухне, я мучительно размышлял о том, как мог оказаться тот осколок в пироге. Истязая разум домыслами один нелепее другого, я промучился до рассвета, пока сон, в конце концов, не сморил меня.