Глава 19

Ее зовут Эмма.

– Когда-то я была вами, – начала я, глядя в глаза девушке, которая стоит передо мной.

Ее голубые глаза широко распахиваются, пока она оценивает мой внешний вид – мой новый цвет волос, складки платья, свободно сидящего на моей слишком худой для него фигуре. Очевидно, такой образ ей непросто примерить на себя.

Я столько ночей провела, лежа в кровати и репетируя то, что скажу ей. Она была ассистенткой Ричарда – так они и познакомились. Меньше года прошло с тех пор, как он нанял ее в качестве замены Дайян, как он бросил меня ради нее.

Мне не требуется листок бумаги, который я распечатала на случай, если подведут слова.

– Вы пожалеете, если выйдете замуж за Ричарда. Он будет жесток с вами.

Эмма хмурится.

– Ванесса, – она говорит ровно, тщательно подбирая слова, как будто разговаривает с ребенком. Таким же тоном я говорила своим «волчатам», что пора отложить игрушки или доесть полдник. – Я понимаю, что вы тяжело переживаете развод. Ричарду тоже было нелегко. Я наблюдала за ним ежедневно: он старался. Я знаю, что у вас были неурядицы в семье, но он действительно сделал все, что мог.

Я чувствую упрек в ее глазах – она уверена, что вина лежит на мне.

– Вам кажется, что вы хорошо его знаете, – прерываю я. Этого нет в моем сценарии, но я продолжаю настаивать. – Но кто был все это время у вас перед глазами? Ричард, на которого вы работаете, не настоящий. Он осторожен, Эмма. Он не раскрывается перед людьми. Если вы допустите эту свадьбу…

На этот раз она перебивает меня.

– Мне очень неловко за случившееся. Я хочу, чтобы вы знали, что он первый открылся мне, обратился ко мне как коллега, как друг. Я не из тех женщин, которые допускают мысль о романе с женатым мужчиной. Мы полюбили друг друга неожиданно для себя.

Я этому верю. Я видела, как разгорелся между ними взаимный интерес. Это произошло вскоре после того, как Ричард нанял Эмму отвечать на его звонки, вычитывать его письма и составлять расписание.

– Это случилось, и все. Мне очень жаль, – круглые глаза Эммы лучатся искренностью. Она осторожно дотрагивается до моей руки. Я вздрагиваю, когда кончики ее пальцев касаются моей кожи. – Я действительно хорошо его знаю. Мы проводим вместе по десять часов пять дней в неделю. Я вижу, как он ведет себя с клиентами и с коллегами. Я видела, как он обращался с другими ассистентами, видела, каков он был с вами, когда вы еще были женаты. Он хороший человек.

Эмма умолкает на мгновение, как будто сомневаясь, стоит ли продолжать. Она все еще смотрит на мои светлые волосы. Корни их, натурального цвета, теперь перестали выделяться.

– Может быть, это вы его плохо знаете, – в ее тоне звучит обида.

– Вы должны меня выслушать! – меня уже сотрясает дрожь, я отчаянно пытаюсь убедить ее. – Ричард всегда так делает! Он умеет все подстроить так, чтобы мы не узнали правду!

– Он говорил, что вы попытаетесь сделать что-то подобное, – сочувствие в ее голосе сменилось презрением. Она сложила руки на груди, и я поняла, что сейчас упущу ее. – Он сказал мне, что вы ревнуете и что теперь это вышло из-под контроля. Я видела вас перед своим домом на прошлой неделе. Ричард сказал, что если вы выкинете что-то такое еще раз, мы заявим в полицию.

По моей спине катятся бусины пота, верхняя губа покрылась испариной. Платье с длинными рукавами слишком теплое для такой погоды. Я думала, что все тщательно спланировала, но оступилась, и теперь у меня в голове клубится такой же плотный туман, как тот, что заполняет улицы этим июньским днем.

– Вы пытаетесь забеременеть? – вырывается у меня. – Он говорил вам, что хочет детей?

Эмма отступает на шаг назад, потом обходит меня сбоку, выходит на обочину и поднимает руку, чтобы поймать такси.

– Хватит, – говорит она, не оборачиваясь даже, чтобы взглянуть на меня.

– Спросите его про нашу последнюю вечеринку, – от волнения я срываюсь на визг. – Вы там были. Помните, как доставка еды опоздала и как в подвале не оказалось вина? Это был Ричард – он его не заказывал. Его не привозили к нам в дом!

Такси притормаживает возле нас. Эмма поворачивается ко мне.

– Я там была. И я знаю, что вино доставили. Я ассистент Ричарда. Как вы думаете, кто делал заказ?

Это стало для меня неожиданностью. Она открывает дверь и садится в такси, прежде чем мне удается собраться с силами.

– Он винил во всем меня, – крикнула я. – После вечеринки все пошло просто ужасно!

– Вам и правда нужна помощь, – Эмма с силой захлопывает дверь.

Я смотрю, как такси увозит Эмму прочь от меня.

Я стою на тротуаре перед ее домом, как стояла много раз до этого, но только сейчас мне пришло в голову, что, возможно, все, что Ричард говорит обо мне, правда. Неужели я сумасшедшая, как моя мать, которая всю жизнь сражалась с психическим расстройством – иногда одерживая победу, а иногда нет?

Ногти впиваются мне в ладони. Я не могу думать о том, что сегодня вечером они будут вместе. Она перескажет ему все, что я сейчас говорила. Он положит ее ноги себе на колени, начнет массировать ступни, обещая, что с ним она в безопасности. От меня.

Я надеюсь, что она послушает меня. Поверит.

Но, в конце концов, Ричард подозревал, что я попробую это сделать. Он ей говорил.

Я знаю своего бывшего мужа, как никто другой. Я должна была помнить, что и он знает меня.

* * *

В утро нашей свадьбы шел дождь.

– Хорошая примета, – сказал бы отец.

Когда я шла по синей ковровой дорожке, раскатанной по широкому двору отеля, под защитой своей матери и тети Шарлотты по обеим сторонам, небо очистилось. Солнце ласкало мои голые руки. Волны напевали нежную мелодию.

Я шла мимо рядов стульев, украшенных белыми шелковыми бантами, на которых сидели Сэм, Джози и Марни, затем Хиллари и Джордж и несколько партнеров Ричарда по бизнесу. А впереди, возле увитой розами арки, стояла рядом с Ричардом Морин, подружка невесты. У нее на шее было ожерелье из стеклянных бусин, которое я ей подарила.

Ричард смотрел на меня, и я не могла перестать улыбаться. У него на лице застыло напряженное выражение; глаза казались почти черными. Когда мы взялись за руки, священник провозгласил нас мужем и женой и Ричард наклонился, чтобы поцеловать меня, я увидела, что губы у него дрожат.

Фотографу удалось запечатлеть очарование этого вечера: Ричард надевает кольцо мне на палец, мы обнимаем друг друга после окончания церемонии, наш медленный танец под «It had to be you». В свадебном альбоме, который был моим подарком Ричарду, есть снимки Морин, поправляющей брату галстук, Сэм, поднимающей бокал шампанского, моей матери, идущей на закате босиком по пляжу, и тети Шарлотты, обнимающей меня на прощание.

Моя жизнь до этого момента была хаотична и беспорядочна – развод родителей, борьба мамы, смерть папы и, конечно, причина, по которой я сбежала из родного города, – но тем вечером будущее казалось мне таким же прямым и безупречным, как дорожка из голубого шелка, которая привела меня к Ричарду.

На следующий день мы улетели на Антигуа. Мы откинулись назад в наших креслах первого класса, и Ричард заказал нам по бокалу мимозы еще до того, как самолет оторвался от земли. Мучившие меня кошмары так и не сбылись.

Бояться нужно было не полета.

* * *

Наш медовый месяц не задокументирован в свадебном альбоме, но именно так я его и запомнила – как серию снимков.

Ричард, с хрустом ломающий панцирь лобстера и с улыбкой наблюдающий, как я высасываю сладкое мясо из клешни.

Нам делают массаж, пока мы лежим бок о бок на пляже.

Ричард стоит за моей спиной, взяв мои ладони в свои, а я помогаю поднять парус на катамаране, который мы арендовали на день.

Каждый вечер наш личный дворецкий наполнял нам ванну, обрамленную зажженными свечами, водой с розовыми лепестками. Однажды мы в свете луны прокрались в беседку на пляже и, скрытые вздымающимися занавесками, которые должны были днем защищать от солнца, занимались любовью. Мы лежали в нашем собственном джакузи, потягивали коктейли с ромом у безбортного бассейна и дремали в двойном гамаке.

В наш последний полный день Ричард записал нас на дайвинг. У нас не было лицензии, но в отеле нам сказали, что если мы пройдем инструктаж в бассейне, то сможем погрузиться на небольшую глубину.

Я не любила плавать, но в неподвижной хлорированной воде мне было спокойно. Рядом плескались другие гости отеля, солнце блестело на поверхности всего в паре метров над моей головой, а от края бассейна меня отделяла пара гребков.

Я сделала глубокий вдох, когда мы сели в моторную лодку, и постаралась, чтобы мой голос прозвучал беспечно.

– Как долго мы будем под водой? – спросила я инструктора Эрика, молодого парня, который учился в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре и приехал сюда на лето.

– 45 минут. У вас в баллонах кислорода больше, чем на 45 минут, так что мы можем задержаться подольше, если захочется.

Я показала ему большие пальцы вверх, но пока мы удалялись от берега по направлению к скрытому под водой коралловому рифу, мне становилось все труднее дышать. Спину мне оттягивал тяжелый баллон с кислородом, а ноги были стиснуты ластами.

Я посмотрела на пластиковую маску на лбу у Ричарда, чувствуя, что такая же маска оттягивает мне чувствительные волоски на висках. Эрик выключил мотор, и воцарилась тишина, такая же неохватная и всеобъемлющая, как поверхность воды вокруг.

Эрик спрыгнул с края лодки и вынырнул на поверхности, отбрасывая с лица длинные неряшливые волосы.

– Риф примерно на глубине двадцати метров. Следите за моими ластами.

– Детка, ты готова? – Ричарду, казалось, не терпелось увидеть голубую с желтым рыбу-ангела, радужную рыбу-попугая и безобидную песчаную акулу. Он надел маску. Я попыталась улыбнуться и тоже натянула маску, чувствуя, как резинка стягивает кожу вокруг глаз.

«Я смогу подняться в любой момент», – говорила я себе, спускаясь по лестнице на поверхность воды, где тяжелое оборудование должно было затянуть меня вниз. «Я не окажусь в ловушке».

Несколько секунд спустя я погрузилась в прохладный соленый океан и очутилась во мраке.

Я слышала только свое дыхание.

Я ничего не видела; Эрик сказал, что если стекло в маске запотеет, можно будет просто приподнять ее немного, чтобы вода смыла конденсат. «Вытяните руку вверх, если что-то пойдет не так – это будет наш сигнал для чрезвычайных ситуаций», – сказал он. Но я могла только дергать ногами и молотить руками, пытаясь выбраться на поверхность. Ремни баллона с кислородом оттягивали плечи, сдавливали грудь. Я пыталась вдыхать кислород, а маска наполнялась туманом.

Звук был ужасный. Даже сейчас рваные мучительные всхлипы звучат у меня в ушах, и я начинаю чувствовать тяжесть в груди.

Я не видела ни Эрика, ни Ричарда. Я крутилась одна посреди океана, вспенивая воду, чувствуя, как в легких нарастает крик.

Потом кто-то схватил меня за руку и потащил. Я обмякла.

Вырвавшись на поверхность, я выплюнула мундштук и сорвала с себя маску, почувствовав резкую боль, когда вместе с ней оторвалось несколько волосков на лбу.

Кашляя и задыхаясь, я пыталась набрать как можно больше воздуха в легкие.

– Лодка совсем рядом, – сказал Эрик. – Я вас держу. Просто оставайтесь на поверхности воды.

Я протянула руку и схватилась за ступеньку лестницы. У меня не хватило сил на то, чтобы вскарабкаться по ней, но Эрик подтянулся, залез в лодку и наклонился, чтобы втащить меня за руку. Я упала на перекладину. Голова так сильно кружилась, что пришлось опустить голову между колен.

Я услышала голос Ричарда снизу.

– Ты в безопасности. Посмотри на меня.

Из-за гула в ушах его голос казался незнакомым.

Я попыталась выполнить его указания, но он был все еще в воде, а от вида голубой волнующейся ряби меня затошнило.

Эрик опустился рядом со мной на колени, расстегивая на мне ремни.

– С вами все будет в порядке. Вы запаниковали, да? Такое бывает. Вы не первая.

– Я просто ничего не видела, – прошептала я.

Ричард вскарабкался по лестнице и перебрался через борт. Его баллон звякнул, когда он опустился рядом со мной.

– Я здесь. О, дорогая, ты вся дрожишь. Прости, пожалуйста, Нелли. Я должен был это предвидеть.

У него вокруг глаз остался красный след от маски.

– Я позабочусь о ней, – сказал он Эрику, который закончил отстегивать мой акваланг и отодвинулся. – Нам лучше вернуться на берег.

Ричард придерживал меня рукой, пока лодка неслась к берегу, перепрыгивая через волны. Мы возвращались в молчании. Эрик пришвартовался и достал для меня из кулера бутылку воды.

– Как вы себя чувствуете?

– Гораздо лучше, – соврала я. Меня все еще била дрожь, и бутылка у меня в руках тряслась. – Ричард, ты можешь нырнуть один…

Он покачал головой:

– Ни в коем случае.

– Давайте переправим вас на берег, – сказал Эрик. Он выпрыгнул на причал, Ричард последовал за ним. Эрик снова протянул мне руку. – Давайте.

Ноги у меня дрожали, но мне удалось протянуть ему руку.

Однако Ричард вмешался:

– Я держу ее.

Он подхватил меня под левое плечо и вытащил из лодки. Я поморщилась, когда его пальцы впились в мягкую часть руки – он крепко держал меня, чтобы я не потеряла равновесия.

– Я отведу ее в номер, – сказал Ричард Эрику. – Вы вернете наше оборудование?

– Да, конечно, – Эрик выглядел встревоженным, возможно, потому, что тон Ричарда прозвучал резко.

Я знала, что он всего лишь волнуется за меня, но Эрик, наверное, решил, что он хочет на него пожаловаться.

– Спасибо за помощь, – сказала я Эрику. – Извините за истерику.

Ричард обернул меня в чистое полотенце, и мы пошли по мягкому песку пляжа к себе в номер.

Я почувствовала себя лучше, когда сняла с себя мокрый купальник и завернулась в пушистый белый халат. Когда Ричард предложил вернуться на пляж, я отказалась, сославшись на головную боль, но настояла на том, чтобы он пошел один.

– Я просто хочу немного отдохнуть, – сказала я.

В висках действительно немного стучало – побочный эффект погружения или, может быть, результат схлынувшего напряжения. Как только дверь за Ричардом закрылась, я пошла в ванную. Я достала было средство от головной боли из косметички, но потом передумала. Рядом лежала оранжевая пластиковая коробка сильного успокоительного, которое я взяла с собой на случай долгого перелета. Я заколебалась, подумав о матери, как всегда, когда приходилось что-то принимать, потом вытряхнула себе на ладонь овальную белую таблетку и проглотила, запив водой с острова Фиджи, которую горничная приносила дважды в день. Я закрыла тяжелые портьеры, погрузив комнату в полумрак, залезла в кровать и начала ждать, когда подействует таблетка.

Я уже погрузилась в сон, когда услышала стук в дверь. Решив, что это горничная, я крикнула:

– Зайдите, пожалуйста, позже.

– Это Эрик. У меня ваши солнечные очки. Я оставлю их здесь.

Я знала, что надо было открыть дверь и поблагодарить его, но тело стало тяжелым и приковывало меня к кровати.

– Хорошо. Спасибо большое.

Секунду спустя на тумбочке зазвонил мой мобильный.

– Алло.

Молчание.

– Ричард?

Язык у меня еле ворочался от успокоительного.

И снова тишина.

Я знала, что увижу, еще прежде чем посмотрела на экран: «Номер заблокирован».

Я рывком села в кровати с телефоном в руке, внезапно совершенно проснувшись. До меня не доносилось ни звука, только шум холодного воздуха, струящегося в комнату через вентиляционное отверстие.

Я была за сотни километров от дома, а кто-то по-прежнему следил за мной.

Я положила трубку и заставила себя встать с кровати. Отдернула занавески и выглянула сквозь стеклянные раздвижные двери на балкон. Там никого не было. Я осмотрела комнату, взглянула на закрытые дверцы шкафа. Разве мы не оставили их открытыми, когда уходили?

Я подошла к шкафу и потянула на себя ручку.

Ничего.

Я посмотрела на свой телефон, лежащий на кровати. Экран все еще светился. Я схватила его и швырнула о плитки пола. От него отвалился кусок пластмассы, но экран по-прежнему светился. Я подняла телефон с пола и сунула в ведерко со льдом, погрузив глубже, пока пальцы не обожгло холодом.

Но там его оставлять было нельзя – горничная точно его найдет, когда будет наполнять ведерко льдом. Я снова опустила пальцы в лед и достала телефон, в панике озираясь по сторонам. Наконец взгляд упал на корзину для мусора, в которой лежало несколько салфеток и сегодняшняя газета. Я завернула телефон в «Новости спорта» и сунула сверток в корзину.

Уборщики все сметут в одну кучу. Телефон будет валяться на гигантской свалке вместе с мусором сотен других гостей. Я скажу Ричарду, что потеряла его, что он, наверное, вывалился случайно из моей пляжной сумки. Он купил его мне сразу после нашей помолвки, сказав, что хочет для меня самого лучшего, и я знала, что он просто принесет домой еще один такой же. Я уже достаточно испортила наш отдых; не стоило еще сильнее его тревожить.

Дыхание у меня замедлялось – таблетка начинала подавлять мой страх. Наш люкс был просторным и светлым – стены, выкрашенные белой краской, голубая плитка на полу, фиолетовые орхидеи в низкой вазе на стеклянном столике. Я снова подошла к шкафу и выбрала струящееся оранжевое платье и золотые босоножки на высоком каблуке. Я повесила платье на дверцу шкафа, а под ним поставила босоножки; я надену их сегодня вечером. В мини-баре была бутылка шампанского. Я достала ее из холодильника и поставила в ведерко со льдом, а по бокам – два изящных вытянутых бокала.

Веки набухли тяжестью. Я еще раз бросила взгляд вокруг. Все смотрелось чудесно, все было на своем месте. Я снова скользнула под одеяло, свернулась клубком на левом боку и внезапно поморщилась. Посмотрев на плечо, я увидела красную отметину, которая скоро превратится в синяк, там, где Ричард схватил меня, чтобы вытащить из лодки.

У меня есть легкий кардиган, который подойдет к платью. Надену его, чтобы не было видно синяка.

Я повернулась на другой бок. Посплю немного, сказала я себе, а потом, когда вернется Ричард, предложу открыть шампанское и вместе собраться на ужин.

Завтра мы возвращаемся в Нью-Йорк; наш медовый месяц почти закончился. Я хотела вычеркнуть из памяти сегодняшний день. Хотела провести еще один идеальный вечер, прежде чем мы вернемся домой.

 

Глава 20

Я смотрю, как бармен льет в мой стакан чистую струю водки, а потом – шипучую порцию тоника. Она насаживает дольку лайма на край и пододвигает стакан ко мне по гладкой деревянной поверхности стойки, потом забирает другой стакан, пустой.

– Может быть, вам налить воды?

Я качаю головой. Взмокшие пряди волос прилипли у меня к шее, потные бедра трутся о виниловый стул. Туфли стоят рядом на полу.

После того как Эмма села в такси, не пожелав со мной разговаривать, я долго еще стояла на углу, не зная, куда идти. У меня не было совершенно никого, к кому я могла бы обратиться. Никого, кто понял бы, с каким треском я провалилась.

Потом, не придумав ничего другого, я просто пошла по улице. С каждым шагом ширилась моя боль, как зевок, который невозможно сдержать. Через несколько кварталов я увидела бар отеля «Робертсон».

Бармен молча пододвигает ко мне очередной стакан. С водой. Я поднимаю голову – разве я не отказалась, покачав головой? Или мне только показалось? Избегая моего взгляда, она отходит от меня и идет поправить стопку газет на стойке.

Я ловлю свое отражение в зеркале за ее спиной, в одном из тех зеркал, где отражаются ряды бутылок – «Абсолют», «Джонни Уолкер», «Хендрикс Джин», выдержанная текила.

Я вижу то, что увидела Эмма.

Я как будто смотрю в кривое зеркало. Изображение, которое я хотела восстановить – прежняя я, Нелли, принадлежащая Ричарду, – чудовищно искажено. Волосы стали ломкими от процедур, которым я их подвергала, – не сливочное масло, а, скорее, солома. Глаза на худом лице кажутся запавшими. Макияж, который я с таким тщанием наносила утром, смазался. Неудивительно, что барменша не хочет, чтобы я напилась; я сижу в лобби дорогого отеля, где останавливаются заграничные бизнесмены, а глоток скотча предлагают за две сотни долларов.

Я в очередной раз чувствую, как завибрировал телефон, заставляю себя достать его наконец из сумки и вижу пять пропущенных вызовов. Три из «Сакса», начиная с десяти часов. Два за последние полчаса от тети Шарлотты.

Единственное, что может прорвать пелену тупой боли, в которую я погрузилась, – это мысль о том, что тетя Шарлотта волнуется. Поэтому я перезваниваю.

– Ванесса? С тобой все хорошо?

Я совершенно не знаю, что ей ответить.

– Где ты?

– На работе.

– Люсиль позвонила мне, когда ты не появилась.

Номер тети я указала, когда устраивалась на работу, на случай непредвиденных ситуаций.

– Я просто… я опаздываю.

– Где ты? – повторяет тетя твердо.

Надо было сказать ей, что еду домой, что вернулся грипп. Я должна придумывать предлоги, чтобы облегчить ее тревогу за меня. Но звук ее голоса – это единственное, что внушает мне чувство безопасности, и это подрывает мои установки. Я говорю ей название отеля.

– Не двигайся с места, – произносит она и вешает трубку.

Сейчас Эмма уже примеряет платье. Интересно, успела ли она позвонить Ричарду, чтобы рассказать, как я ее подстерегла. Я думаю о том, как жалость в ее глазах стала пренебрежением; не знаю, отчего мне делается хуже. Я вспоминаю, как ее стройные ноги складываются в такси, как закрывается дверь, как ее лицо удаляется от меня, пока я смотрю ей вслед.

Попытается ли теперь Ричард со мной связаться?

Прежде чем я успеваю заказать еще водки, я слышу стук сандалий тети Шарлотты. Она подходит ко мне, и я знаю, что она уже приняла к сведению мой новый цвет волос, пустой стакан, босые ноги.

Я жду, когда она заговорит, но она просто садится на стул рядом со мной.

– Вам чего-нибудь налить? – спрашивает барменша.

Тетя Шарлотта просматривает меню.

– Сайдкар, пожалуйста.

– Да, конечно. Его нет в меню, но я вам смешаю.

Тетя ждет, пока она нальет в бокал со льдом коньяк и апельсиновый ликер, выдавит немного лимона.

Тетя Шарлотта отпивает глоток, потом ставит запотевший бокал обратно на стойку. Я готовлюсь отвечать на вопросы, но она их так и не задает.

– Я не могу заставить тебя рассказать, что происходит. Но, пожалуйста, прекрати меня обманывать. К костяшке ее указательного пальца пристало немного желтой краски – крошечное пятнышко, от которого я не могу оторвать взгляд.

– Кем я стала после того, как вышла замуж? – спрашиваю я некоторое время спустя. – Что ты видела?

Тетя Шарлотта откинулась на спинку стула и скрестила ноги.

– Ты изменилась. Я скучала по тебе.

Я тоже скучала. Тетя Шарлотта познакомилась с Ричардом прямо перед свадьбой, потому что в тот год поменялась квартирами со своей подругой, тоже художницей, из Парижа. Когда она вернулась в Нью-Йорк, мы снова начали видеться – сначала чаще, с течением лет все реже и реже.

– Впервые я что-то заметила в день твоего рождения. Ты была сама на себя не похожа.

Я точно помню вечер, про который она говорит. Был август, мы недавно отметили первую годовщину свадьбы. Я киваю.

– Мне тогда только исполнилось двадцать девять.

Я была на пару лет старше, чем Эмма сейчас.

– Ты принесла мне букет розового львиного зева.

Еще она подарила мне маленькую картину размером с небольшую книгу. Это был день моей свадьбы. Вместо портрета тетя Шарлотта написала меня со спины в тот момент, когда я шла к Ричарду. Колокол платья и воздушная вуаль выделялись на фоне ярко-синего неба Флориды; я как будто делала шаг в бесконечность.

Мы пригласили тетю Шарлотту в Уэстчестер выпить у нас, а потом сходить поужинать в клуб. Я уже начала принимать таблетки для зачатия и помню, что никак не могла застегнуть до конца юбку, которую собиралась надеть. Эта шелковая юбка трапецией была одной из множества вещей, заполнивших за тот год мою огромную гардеробную. В тот день я немного поспала днем – после «Кломифена» я чувствовала слабость – и теперь опаздывала. Пока я переодевалась в платье, требующее меньших усилий, Ричард встретил тетю Шарлотту и налил ей бокал вина.

Я услышала обрывок их разговора, подходя к библиотеке.

«Это всегда были ее любимые цветы», – говорила тетя Шарлотта.

«Неужели? – сказал Ричард. – Серьезно?»

Когда я вошла, тетя Шарлотта положила завернутый в целлофан букет на соседний столик, чтобы обнять меня.

«Я поставлю их в вазу», – Ричард незаметно взял льняную салфетку и смахнул капли воды с покрытого черной краской столика из мангового дерева (его привезли только в прошлом месяце).

«Там есть минеральная вода для тебя, родная», – сказал он мне.

Я взяла с барной стойки стакан воды и сделала большой глоток. Тетя Шарлотта знала, что я пыталась забеременеть, и по ее улыбке, которой она встретила слова Ричарда, я поняла, что она сделала неверный вывод, отметив, что я раздалась в талии и не пью алкоголь.

Я не хотела ничего говорить на этот счет, по крайней мере, не при Ричарде, и только слегка покачала головой.

– Там было очень красиво, – говорит тетя Шарлотта сейчас, но я не слежу за разговором. Она имеет в виду наш дом или клуб?

Тогда все в моей жизни было красиво: новая мебель, которую я выбрала с помощью дизайнера интерьеров, сапфировые сережки, которые Ричард подарил мне на день рождения, длинная подъездная дорожка клуба, которая вилась между сочными зелеными гольф-полями и мимо пруда с утками и взрыва сиреневых и сливочно-белых цветов, усыпавших деревья у входа с белыми колоннами.

– Все эти люди в клубе казались такими… – она пыталась подобрать слово, – оседлыми, наверное. Просто в Нью-Йорке ты всегда была окружена друзьями – энергичными, молодыми.

Тетя Шарлотта старается говорить мягко, но я понимаю, что она имеет в виду. Мужчины все были в пиджаках – правило клуба, – а женщины, казалось, следовали неписаным правилам, ими самими установленным, касательно того, как выглядеть и как себя вести. Все по большей части были старше меня, но я не только поэтому чувствовала, что не вписываюсь.

– Мы сели на угловые диваны, – продолжает тетя Шарлотта.

Мы с Ричардом часто бывали на мероприятиях в клубе – фейерверк на Четвертое июля, барбекю на День труда, праздничный бал в декабре. Ричард любил столик в углу, потому что там не было шумно и ему был виден весь зал.

– Меня удивили занятия гольфом, – сказала тетя Шарлотта.

Я киваю. Для меня они тоже стали неожиданностью. Конечно же, это был подарок Ричарда. Он хотел, чтобы мы вместе ходили играть, и упомянул вероятность поездки в Пеббл Бич, когда я освою удар по центру фервея. Я рассказывала, как научилась отличать клюшку № 7 от клюшки № 9, как всегда промазывала, если недостаточно примерялась перед замахом, и как весело кататься по полю на машинках. Я должна была догадаться, что тетю Шарлотту не обмануть оживленной болтовней.

– Когда подошел официант, ты заказала бокал «Шардоне», – сказала тетя Шарлотта. – Но я видела, как Ричард коснулся твоей руки и ты тут же передумала и заказала воду.

– Я хотела забеременеть. Старалась не пить.

– Я понимаю, но потом случилось кое-что еще, – тетя Шарлотта делает глоток сайдкара, держа толстый бокал двумя руками, а потом осторожно ставит его назад.

Я думаю, что ей не очень хочется продолжать, но мне нужно знать, что еще я сделала в тот вечер.

– Официант принес тебе салат «Цезарь», – тетя Шарлотта говорит негромко и спокойно. – Ты сказала ему, что хотела, чтобы соус принесли отдельно. Ошибка была не такая уж и серьезная, но ты настаивала, что заказывала именно так. Я просто подумала тогда, что это странно, ведь ты сама когда-то была официанткой, милая. Ты знала, что такие ошибки случаются сплошь и рядом.

Она молчит.

– Дело в том, что неправа была ты. Я заказала «Цезарь», а ты просто сказала, что хочешь то же самое. Ты ничего не говорила про соус.

Я чувствую, что брови у меня ползут вверх.

– И это все? Я ошиблась, заказывая еду?

Тетя Шарлотта качает головой. Я знаю, что она будет честна со мной. И еще я знаю, что мне может не понравиться то, что я услышу.

– Меня удивил тон, которым ты это сказала. Ты как будто была… сильно раздражена. Официант извинился, но ты раздула из этого большую проблему. Ты обвиняла его в том, чего он не делал.

– А что в этот момент делал Ричард?

– Он в конце концов сказал, чтобы ты не беспокоилась, что тебе через минуту принесут другой салат.

Я не помню, что говорила в тот вечер официанту – хотя другие, более напряженные походы в ресторан с Ричардом запомнились мне хорошо, – но я уверена в одном: у моей тети прекрасная память; она всю свою жизнь занималась тем, что подмечала детали.

Я задаюсь вопросом, скольким еще неприятным эпизодам тетя Шарлотта стала свидетелем за все эти годы и сколько мыслей она держала при себе из любви ко мне.

Хотя тогда мы только поженились, я уже начинала меняться.

 

Глава 21

Я всегда знала, что моя жизнь с Ричардом будет не похожа на жизнь до него.

Но я все-таки думала, что изменения будут внешними, будут дополнять то, кем я уже была и что уже имела. Я стану женой. Матерью. Я создам домашний очаг. Я обрету в наших новых соседях друзей.

Но в отсутствие повседневной суеты, которая наполняла мою жизнь на Манхэттене, легко было сосредоточиться на том, чего мне не хватало. Я должна была просыпаться три раза за ночь, чтобы покормить младенца грудью, и ходить на занятия для мам и малышей. Я должна была варить морковку для пюре и читать вслух «Баю-баюшки, луна». Должна была стирать распашонки порошком для деликатных тканей и опускать в лед зубные кольца, чтобы успокоить маленькие воспаленные десны.

Моя жизнь повисла в невесомости. Я замерла в промежутке между своим прошлым и своим будущим.

Раньше все мои усилия были сосредоточены на том, чтобы в конце месяца на счету оставались деньги, чтобы прибавить шагу на темной улице, услышав за спиной шаги, и успеть вскочить в вагон метро, чтобы не опоздать в «Гибсонс». Я волновалась о том, что девочка у меня в группе уже в три года грызет ногти, и позвонит ли симпатичный парень, которому я дала свой номер, и не забыла ли Сэм выключить из розетки выпрямитель волос.

Наверное, мне казалось, что брак с Ричардом избавит меня от всех забот.

Но мои старые тревоги просто уступили место новым. Шум и сумбур большого города сменились пульсацией моих собственных мыслей. Новое размеренное существование не могло привнести покой в мой внутренний мир. Наоборот, постоянная неподвижность, ничем не заполненные часы, кажется, только растравляли меня. Вернулась бессонница. Я не могла не возвращаться домой, чтобы проверить, заперла ли я дверь, даже если точно помнила, как закрыла ее и повернула ключ в замке. Я уходила от стоматолога, отказываясь от чистки, уверенная, что оставила включенной плиту. Я еще раз открывала гардеробную, проверяя, выключила ли свет. Горничная, приходившая каждую неделю, оставляла все в идеальном порядке, а Ричард был по природе очень аккуратен, но я все равно бродила по дому, отыскивая растение, у которого можно было бы отрезать засохший листок, книгу, которая выехала на полке чуть дальше остальных, или полотенца в шкафу, которые можно было бы развернуть и снова сложить безупречными стопками.

Я научилась растягивать простое дело, как ириску; я могла весь день построить вокруг собрания волонтеров в клубе. Я постоянно проверяла время, считая часы до прихода Ричарда.

Вскоре после моего 29-го дня рождения и ужина с тетей Шарлоттой в клубе я поехала в магазин за куриными грудками на ужин.

Приближалось время Хэллоуина, который всегда был моим любимым праздником, когда я работала с «волчатами». Я предполагала, что детей, требующих конфет у нашей двери, будет немного – в прошлом году, по крайней мере, не было, потому что дома в этом районе стояли очень далеко друг от друга. Но в магазине я все равно купила по пакету мини-«Кит-Кат» и «M&M’s», понадеявшись, что не съем их сама раньше? чем успею раздать. Еще я положила в тележку упаковку тампонов. Ненароком свернув в отдел, где продавались памперсы и детские пюре, я резко сдала назад и выбрала более длинный путь к кассе.

Накрывая на стол к ужину – всего две тарелки на углу раскинувшегося в длину стола, – я остро ощутила свое одиночество. Я налила себе бокал вина и набрала номер Сэм. Ричард по-прежнему был против того, чтобы я пила, но несколько раз в месяц мне требовалось утешение, – и я тщательно чистила зубы и прятала пустую бутылку на дне мусорного ведра после. Сэм сказала, что собирается на третье свидание с парнем, и на этот раз она действительно казалась им увлеченной. Я представила себе ее прыгающей по комнате, чтобы натянуть на себя джинсы, и красящей губы вишнево-красной помадой.

Я пила свой «Шабли», оттаивая в потоках ее веселой болтовни, а потом предложила встретиться как-нибудь в городе. Сэм только один раз приезжала в гости после свадьбы. Я не винила ее – Уэстчестер был скучен для одинокой женщины. Я больше выезжала на Манхэттен и старалась как можно чаще встречаться с Сэм возле детского сада на поздний обед.

Но последнюю поездку я была вынуждена отложить, чем-то отравившись, а еще раньше Сэм отменила наш совместный ужин, потому что забыла, что в тот же вечер ее бабушка отмечала 90-й день рождения.

Мы уже сто лет не виделись.

Я поклялась не терять связи с Сэм после свадьбы, но вечера и выходные, когда Сэм обычно бывала свободна, были моей единственной возможностью провести время с Ричардом.

Ричард никогда не пытался контролировать мое расписание. Однажды, забирая меня со станции после воскресного бранча с Сэм в городе, он спросил, хорошо ли я провела время.

– С Сэм всегда хорошо, – сказала я со смехом и рассказала ему, как, выйдя из ресторана, мы прошли несколько кварталов пешком и увидели, как снимают кино, и Сэм схватила меня за руку и потащила в толпу массовки. Нас попросили уйти, но Сэм уже успела схватить со стола с закусками для актеров большой пакет орехов.

Ричард посмеялся вместе со мной. Но за ужином в тот вечер сообщил, что почти всю следующую неделю будет работать допоздна.

Прежде чем со мной попрощаться, Сэм сказала, что я должна назначить время, чтобы выбраться в город.

– Выпьем текилы и потанцуем, как в старые добрые времена.

Я замялась.

– Дай только проверить расписание Ричарда. Мне проще приехать, когда он в командировке.

– Собираешься мужика домой привести? – пошутила Сэм.

– Не меньше двух, – вторила ей я, пытаясь сгладить впечатление, и она рассмеялась.

Несколько минут спустя я нарезала на кухне помидоры для салата, как вдруг завизжала сигнализация.

Ричард, как и обещал, установил в доме замысловатую охранную систему еще до того, как мы переехали в Уэстчестер. Я с облегчением вспоминала про нее днем, когда его не было дома, и особенно по ночам, когда он уезжал в командировки.

– Здесь кто-нибудь есть? – позвала я. Я прошла в прихожую, морщась от пронзительного звука сирены, вибрирующего в воздухе. Но тяжелая дубовая дверь стояла закрытой.

В нашем доме было четыре уязвимые зоны, сказал представитель компании по установке систем безопасности, каждый раз разгибая очередной палец, чтобы подчеркнуть значение своих слов. Входная дверь. Дверь в подвале. Эркер на кухне. И особенно двойные стеклянные двери в гостиной, ведущие в сад.

Все четыре зоны снабдили сигнализацией. Я подбежала к дверям в сад и выглянула наружу. Ничего не было видно, но это не означало, что никто не мог сидеть там, спрятавшись в темноте. Если кто-то попытается влезть в дом, я этого даже не услышу из-за ревущей сигнализации. Инстинктивно я бросилась наверх, по-прежнему сжимая в руке мясницкий нож, которым резала помидоры.

Я схватила с тумбочки мобильный телефон, благодаря Бога за то, что положила его сюда заряжаться. Спрятавшись в гардеробной, сев на пол за вешалкой с брюками, я набрала номер Ричарда.

– Нелли? Что случилось?

Я вцепилась в телефон, свернувшись калачиком на полу.

– Мне кажется, кто-то пытается проникнуть в дом, – прошептала я.

– Я слышу сигнализацию, – голос у Ричарда был напряженный и взволнованный. – Где ты?

– В гардеробной.

– Я звоню в полицию. Подожди минуту.

Я представила себе, как он по другой линии диктует наш адрес и говорит, что им нужно торопиться, что его жена одна в доме. Я знала, что система безопасности тоже даст сигнал в полицию.

Теперь звонил еще и наш домашний телефон. Сердце у меня колотилось, я чувствовала лихорадочный стук в ушах. Столько шума – откуда мне знать, может быть, кто-то уже стоит за этой дверью, поворачивает ручку?

– Полиция будет у тебя с минуты на минуту, – сказал Ричард. – А я уже сел в поезд, в Маунт-Киско. Я буду дома через пятнадцать минут.

Эти пятнадцать минут тянулись целую вечность. Я прижала к себе колени еще крепче и начала считать, заставляя себя медленно произносить числа. Когда я досчитаю до двухсот, полиция уже точно будет здесь, думала я, не решаясь сдвинуться с места или сделать глубокий вдох, чтобы меня трудно было заметить, если кто-то войдет в гардеробную.

Время замедлило ход. Я с поразительной ясностью замечала каждую деталь вокруг себя, мои чувства резко обострились. Я видела отдельные пылинки на плинтусе, незначительную разницу в оттенках деревянных половиц и мельчайшую рябь, которую поднимали мои выдохи на ткани черных брюк, висевших в миллиметре от моего лица.

– Держись, детка, – сказал Ричард, когда я добралась до 287. – Я выхожу из поезда.

Тут наконец приехала полиция.

* * *

Полиция обыскала все, но не нашла никаких следов взлома – ни украденных вещей, ни вскрытых дверей, ни разбитых окон. Я прижалась к Ричарду на диване с чашкой ромашкового чая в руках. Они сказали, что ложная тревога – частое явление. Ошибка в подключении кабеля, животные, приводящие в действие сенсор, сбой в системе – скорее всего, это именно такой случай.

– Я уверен, что это была ошибка, – согласился Ричард. Но потом замялся и посмотрел на двух полицейских. – Это, наверное, никакого отношения к делу не имеет, но, когда я уходил на работу сегодня утром, в конце нашей улицы был припаркован грузовик, которого я раньше здесь не видел. Я решил, что к кому-нибудь приехали, например, озеленители.

Я почувствовала, как замерло сердце.

– Вы записали номера машины? – спросил полицейский постарше – он в основном с нами и разговаривал.

– Не записал, но буду настороже, – Ричард ближе притянул меня к себе. – Ого, милая, ты вся дрожишь. Нелли, обещаю, что сумею тебя защитить, с тобой ничего не случится.

– Но вы все-таки абсолютно уверены, что никого не видели? – полицейский снова обратился ко мне.

В окне я видела, как вращаются на крышах машин, вспыхивают синие и красные огни. Я закрыла глаза, но перед глазами по-прежнему неистово крутились цветные пятна, возвращая меня в ту далекую ночь на последнем курсе университета.

– Нет. Никого не видела.

Но это было не совсем так.

Я видела лицо, но не у нас в окне. Я видела его только в своих воспоминаниях. Оно принадлежит человеку, с которым я в последний раз виделась во Флориде, человеку, который винит меня, который хочет меня наказать за чудовищные события того осеннего вечера.

У меня было новое имя. Новый адрес. Я даже поменяла номер телефона.

И я всегда боялась, что этого окажется недостаточно.

* * *

Трагедия начала разворачиваться прекрасным осенним днем, тогда тоже был октябрь. Я была совсем юной, мой последний год в университете только начался. Невыносимый зной флоридского лета сменился мягким теплом; девочки из моего женского сообщества ходили в легких платьях или майках и шортах с надписью «ЧИ ОМЕГА» на заднице. Наш дом бурлил радостной энергией – после заката должна была начаться инициация новых членов сообщества. Будучи организатором мероприятий, я занималась желе-шотами, повязками на глаза, свечами и ночным купанием в океане в качестве финального сюрприза.

Но проснулась я совершенно без сил; меня тошнило. Я вяло жевала овсяный батончик по дороге на семинар по раннему развитию. Открыв ежедневник на пружинке, чтобы записать задание на следующую неделю, я замерла с карандашом в руке, внезапно осознав: месячные задерживаются. Я не болею. Я беременна.

Когда я наконец подняла голову, студенты уже собрались и выходили из аудитории. Шок поглотил несколько минут.

Я прогуляла следующий семинар и пошла в аптеку на границе кампуса. Купила пачку жвачки, журнал «Пипл», несколько ручек и тест на беременность, как будто это был просто очередной пункт в списке покупок. Рядом был «Макдоналдс», и я побежала в туалет и закрылась в кабинке, слушая, как две девочки лет двенадцати причесываются, глядя на себя в зеркало и обсуждая концерт Бритни Спирс, на который они собирались пойти. Знак плюс подтвердил мои подозрения.

Мне всего двадцать один, думала я в панике. Я даже университет еще не закончила. Мы с моим бойфрендом Дэниэлом встречались всего несколько месяцев.

Я открыла дверь кабинки и подошла к раковинам, чтобы поплескать немного холодной воды на запястья. Когда я подняла голову, девочки резко замолчали, увидев выражение моего лица.

У Дэниэла был семинар по социологии, который заканчивался в половине первого – я выучила наизусть его расписание. Я побежала к зданию, где проходил семинар, и начала мерить шагами тротуар напротив входа. Пара студентов курила на ступеньках, еще несколько валялись на траве, ели свой обед, трое играли во фрисби, выстроившись треугольником. Девушка лежала, положив голову парню на колени, и ее длинные волосы укрывали его ноги как плед. Из приемника грохотали «Грейтфул Дэд».

Еще два часа назад я была бы одной из них.

Когда схлынула толпа выходивших с занятия студентов, я увидела, что он стоит в начале лестницы и кладет очки в нагрудный карман рубашки. Через плечо у него висела сумка на длинном ремне. Я подняла руку и помахала. Он увидел меня, задержался на ступеньках и неуверенно начал спускаться туда, где стояла я.

– Профессор Бартон! – его перехватила студентка – хотела, наверное, задать вопрос по поводу его предмета. Или просто заигрывала с ним.

Дэниэлу Бартону было примерно тридцать пять, и на его фоне качки со своим фрисби, скачущие и улюлюкавшие, когда удавалось поймать, были похожи на щенят. Разговаривая со студенткой, он продолжал искоса поглядывать на меня. Его нервозность была физически ощутима. Я нарушила правило: не видеться на территории университета.

Его, в конце концов, могли и уволить. Он поставил мне «отлично» на третьем курсе, за несколько недель до того, как мы начали встречаться. Я заслужила свою оценку – мы никогда не разговаривали ни о чем, кроме предмета, не говоря уже о том, чтобы целоваться, пока я не столкнулась с ним на концерте Дэйва Мэттьюса на пляже, потеряв своих друзей, – но кто бы нам поверил?

Когда он наконец приблизился ко мне, он прошептал: «Не сейчас. Потом позвоню».

– Заезжай за мной на обычное место через 15 минут, – сказала я.

Он покачал головой.

– Сегодня не получится. Завтра.

– Это очень важно.

Но он уже шел прочь от меня, засунув руки в карманы, к своей старенькой «Альфа Ромео», которая так часто возила нас на пляж лунными ночами. Я смотрела ему вслед, чувствуя себя уязвленной и чудовищно преданной. Я всегда соблюдала наше правило – он должен был догадаться, что это было неотложное дело.

Дэниэл бросил сумку на пассажирское сиденье – мое сиденье – и уехал.

Я обхватила живот руками и смотрела, как его машина исчезла за поворотом. Потом медленно пошла обратно в дом женского сообщества, где все были заняты приготовлениями.

Нужно только дождаться, когда этот день закончится, говорила я себе, с усилием моргая и чувствуя подступающие слезы. Потом можно будет поговорить с Дэниэлом. Мы вместе придумаем, что делать.

– Ты где была? – спросила меня при входе президент нашего сообщества, но даже не притормозила, чтобы услышать ответ.

Сегодня вечером двадцать две новых девочки должны были вступить в сообщество. Церемония должна была начаться с ужина и обязательных ритуалов: песни дома и викторины на знание важных дат и имен основателей сообщества. После этого каждая возьмет по свече и повторит священные клятвы. Я должна была стоять за спиной у своей «младшей сестры», Мэгги, к которой буду приставлена на год. Около десяти начнутся испытания. Они будут длиться несколько часов, но ничего страшного с девочками не произойдет. Ничего опасного. Никто не пострадает.

Я точно это знала, потому что сама все организовала.

На столе выстроились бутылки: водка – для желе-шотов, хлебный спирт – для фруктового пунша. «Не многовато ли алкоголя?» – подумала я. Я запомнила эту мысль из-за того, что произошло после. Эти мерцающие синие и красные огни полицейских машин. Пронзительный крик, резкий, как сигнализация.

Но я уже прошла мимо стола наверх в свою комнату, и эта мысль пролетела мимо меня как мотылек и быстро сменилась тревогой по поводу беременности. Из глубины поднималась тошнота, заключавшая внутрь себя все мое существо.

Уезжая, Дэниэл даже не оглянулся на меня. Я постоянно возвращалась мыслями к тому, как он прошел мимо меня, шепча: «Не сейчас». Он отнесся ко мне с большим пренебрежением, чем к студентке, которая окликнула его на лестнице.

Я вошла к себе в комнату, тихо прикрыла дверь и достала телефон. Легла на кровать, прижав колени к груди, и позвонила ему. После четвертого гудка включился автоответчик. Я позвонила второй раз, и звонок сразу же переключился на голосовую почту.

Я почти видела, как Дэниэл смотрит на экран телефона, где вспыхивает кодовое имя, под которым он записал мой телефон: Виктор. Видела, как его длинные тонкие пальцы, которыми он касался моей ноги каждый раз, когда я садилась рядом с ним, берут телефон и нажимают красную кнопку.

Я много раз наблюдала, как он игнорировал звонки других людей, когда мы были вместе, но никогда не думала, что он поступит так со мной.

Я набрала его номер еще раз, надеясь, что он поймет, что мне совершенно необходимо с ним поговорить. Но он не ответил.

Мою боль постепенно вытеснял гнев. Он не может не заметить, что что-то не так. «Он вечно говорит, что я ему дорога, но если кто-то тебе дорог, разве ты не постараешься хотя бы, твою мать, ответить на звонок?» – думала я.

Я никогда не была у него дома, потому что он жил с двумя другими преподавателями на территории университета. Но я знала адрес.

Я подумала: «Завтра мне не подходит».

 

Глава 22

После того как тетя Шарлотта забирает меня из отеля «Робертсон» и отвозит домой, я принимаю холодный душ, смывая с себя пот и остатки косметики – если бы можно было только так же легко смыть с себя прошедший день и начать все заново с Эммой.

Я тщательно отрепетировала все, что скажу; я предполагала, что поначалу Эмма отнесется ко мне с недоверием. Я бы на ее месте реагировала точно так же – я сама ощетинивалась, когда Сэм высказывала какие-то свои подозрения по поводу Ричарда или когда моя мать выражала тревогу оттого, что я утрачиваю свою индивидуальность.

Но я думала, что Эмма по крайней мере выслушает меня. Что у меня будет возможность посеять зерно сомнения, которое заставит ее поближе присмотреться к человеку, с которым она намерена провести остаток жизни.

Но она явно уже сформировала определенное мнение на мой счет и твердо решила, что мне нельзя доверять.

Теперь я понимаю, как глупо было полагать, что все так легко закончится.

Мне придется найти другой способ заставить ее понять.

Я замечаю, что левая рука покраснела и немного саднит в том месте, которое я ожесточенно натирала мочалкой. Я выключаю душ и мажу лосьоном нежную кожу.

Тетя Шарлотта стучит в мою дверь:

– Не хочешь прогуляться?

– Да, конечно.

Я не хочу, но это пусть незначительная, но все же уступка после того беспокойства, которое я ей доставила.

Мы вдвоем идем к парку Риверсайд. Обычно тетя Шарлотта ходит быстро, но сейчас ступает медленным шагом. Спокойные ритмичные движения рук и ног и мягкий ветерок с Гудзона помогают мне немного прийти в себя.

– Может быть, продолжим сегодняшний разговор? – спрашивает тетя Шарлотта.

Я вспоминаю ее просьбу: «Пожалуйста, прекрати меня обманывать».

Я не собираюсь ее обманывать, но прежде чем я смогу рассказать ей правду, я должна понять, в чем она заключается для меня самой.

– Да, – я беру ее за руку. – Но я пока не готова.

Хотя в баре мы обсудили один-единственный вечер моего брака, это высвободило немного давления, которое накапливалось внутри меня. Эта история слишком запутанна и сложна, чтобы распутать ее за один день. Но впервые у меня есть чьи-то еще воспоминания, кроме моих собственных, и я могу на них опираться. Есть кто-то, кому я могу довериться, превозмогая последствия жизни с Ричардом.

Я веду тетю Шарлотту в итальянский ресторан возле ее дома, и мы заказываем суп минестроне. Официант приносит нам теплый хрустящий хлеб, и я выпиваю три стакана воды со льдом, чувствуя, что совершенно иссушена. Мы говорим о биографии Матисса, которую она сейчас читает, и об одном фильме – я делаю вид, что хочу его посмотреть.

Физически мне становится немного лучше, а поверхностная болтовня с тетей отвлекает меня. Но стоит мне вернуться в свою комнату и закрыть на закате жалюзи, как возвращается моя замена. Она как непрошеный гость, которого я не могу прогнать.

Я вижу ее на примерке платья – она кружится перед зеркалом, и бриллиант сверкает у нее на пальце. Я представляю, как она наливает Ричарду виски и приносит ему стакан, наклоняясь, чтобы поцеловать его, когда он берет стакан из ее рук.

Я внезапно понимаю, что начала мерить шагами комнату.

Я подхожу к столу, беру желтый блокнот и ручку и сажусь на кровать, уставившись на чистый лист.

Начинаю вырисовывать ее имя, задерживаясь на кончиках и выпуклостях букв: Эмма.

Я должна подобрать верные слова. Я должна заставить ее понять.

Я вижу, что так сильно вдавила ручку в бумагу, что чернила просочились на следующую страницу.

Не знаю, что писать дальше. Не знаю, как начать.

Если бы я только могла понять, с чего началось мое падение, мне бы, наверное, удалось ей объяснить. Психическое расстройство моей матери? Смерть отца? Неспособность зачать ребенка?

Я начинаю все больше и больше убеждаться, что все началось с той октябрьской ночи во Флориде.

Но я не могу рассказать об этом Эмме. Единственное, что ей нужно понять в этой истории, – это роль, которую сыграл в ней Ричард.

Я отрываю страницу и начинаю с чистой.

На этот раз я пишу: «Дорогая Эмма».

И тут я слышу его голос.

На секунду мне начинает казаться, что он звучит у меня в голове, но потом я понимаю, что он здесь, в квартире, и что тетя Шарлотта зовет меня по имени. Зовет меня к Ричарду.

Я вскакиваю на ноги и смотрю в зеркало. От солнца и прогулки у меня появился румянец на щеках. Мои волосы забраны в низкий хвост. На мне майка и леггинсы. Под глазами у меня темные круги, но нетребовательный мягкий свет благосклонен к обострившимся углам моего тела. Сегодня утром я нарядилась для Эммы, но сейчас я больше, чем когда-либо за долгие годы, похожа на Нелли, в которую влюбился мой муж.

Я босиком иду в гостиную, и мое тело инстинктивно реагирует на его присутствие – зрение вытесняет все остальное, и вскоре я уже не вижу ничего, кроме него. Он широкоплеч и подтянут; его тело бегуна немного раздалось за годы нашей совместной жизни. Ричард из тех мужчин, которые с возрастом становятся привлекательнее.

– Ванесса, – этот низкий голос. Я по-прежнему постоянно слышу его в своих снах. – Мне нужно с тобой поговорить.

Он поворачивается к тете Шарлотте:

– Вы не оставите нас на минуту?

Тетя Шарлотта смотрит на меня и кивает. Во рту у меня пересохло.

– Конечно, – говорит она и уходит на кухню.

– Эмма сказала, что ты сегодня к ней приходила, – на Ричарде незнакомая мне рубашка.

Наверное, он купил ее уже после того, как я съехала. Или, может быть, ее купила для него Эмма. Его лицо покрывает загар: летом в хорошую погоду он бегает на улице.

Я киваю, понимая, что бесполезно это отрицать.

Неожиданно выражение его лица смягчается, и он делает шаг по направлению ко мне.

– Ты как будто напугана. Разве ты не понимаешь, что я здесь, потому что волнуюсь за тебя?

Я жестом указываю на диван. Я с трудом держусь на ногах.

– Давай сядем?

На каждом из концов дивана высятся горой подушки, и мы оказываемся ближе друг к другу, чем предполагалось. Я чувствую лимонный запах. Я чувствую его тепло.

– Я женюсь на Эмме. Ты должна это принять.

«Я ничего не должна, – думаю я. – Я не обязана принимать твой брак с кем бы то ни было».

Но вместо этого я говорю:

– Это случилось так быстро. К чему такая спешка?

Ричард предпочел не отвечать на этот вопрос.

– Все спрашивали меня, почему я не развелся с тобой раньше, почему оставался твоим мужем все эти годы. Ты жаловалась, что все время сидишь дома одна, но когда мы куда-нибудь ходили, ты была… Тот прием – скажем так, о нем по-прежнему ходят сплетни.

Я и не замечаю, что по щеке у меня катится слеза, пока он осторожно не смахивает ее.

Его прикосновение отзывается во мне взрывом ощущений; прошли месяцы с тех пор, как он касался меня в последний раз. В моем теле напрягается каждый мускул.

– Я много времени провел, думая об этом. Я не хотел тебе говорить, потому что знал, что это тебя обидит. Но после того, что случилось сегодня, у меня нет выбора. Я думаю, тебе требуется помощь. Тебе нужно лечь в клинику, может быть, в то заведение, где лежала твоя мать. Ты же не хочешь закончить, как она.

– У меня все налаживается, Ричард, я чувствую прилив былого жизнелюбия. У меня есть работа. Я чаще вижусь с людьми…

Я умолкаю. Правды от него не скроешь.

– Это не то, что было у мамы.

Мы уже говорили об этом раньше. Очевидно, он в это не верит.

– У нее была передозировка обезболивающего, – мягко говорит Ричард.

– Мы не знаем точно, что произошло! – возражаю я. – Это могло быть ошибкой. Она могла просто перепутать лекарства.

Ричард вздыхает.

– Перед смертью она говорила тебе и тете Шарлотте, что у нее все налаживается. Поэтому, когда ты только что это произнесла… Послушай, у тебя есть ручка?

Я застываю в оцепенении, думая о том, как он почувствовал, что я делала за секунду до его прихода.

– Ручка, – повторяет он, хмурясь, глядя на мою реакцию, – не одолжишь мне ручку?

Я киваю, встаю и возвращаюсь в свою комнату, где на кровати лежит блокнот с выведенным в нем именем Эммы. Я оглядываюсь через плечо, внезапно охваченная страхом, что он может пойти за мной. Но в коридоре никого нет. Я переворачиваю страницу блокнота и беру ручку, потом замечаю, что на полу по-прежнему валяется свадебный альбом. Положив его на дно шкафа, я иду обратно в гостиную.

Мое колено легонько касается колена Ричарда, когда я снова сажусь рядом с ним. Он слегка наклоняется в мою сторону, потянувшись за бумажником. Из него он достает пустой чек – он всегда носит их с собой. Я смотрю, как он пишет число и добавляет несколько нулей.

Я изумленно смотрю на эту сумму.

– Зачем это?

– Ты получила слишком мало, когда мы развелись, – он кладет чек на журнальный столик. – Я продал кое-какие акции и предупредил банк, что с моего счета будет списание значительной суммы. Пожалуйста, воспользуйся ею, чтобы обратиться за помощью. Я себе не простил бы, случись с тобой что-нибудь.

– Мне не нужны твои деньги, Ричард, – он поднимает на меня взгляд. – Никогда не были нужны.

Мне приходилось встречать людей с карими глазами, цвет которых в зависимости от света или одежды меняется от зеленого к синему и коричневому. Но Ричард был единственным из всех, кого я знала, чья радужка принимала исключительно оттенки синего – от джинсового голубого до бирюзы Карибского моря, к металлическому блеску жука-листоеда.

Сейчас у них мой любимый цвет – приглушенный индиго.

– Нелли, – он впервые назвал меня так с тех пор, как я уехала из нашего дома, – я люблю Эмму.

Грудь мне пронзает острая боль.

– Но я никогда никого не буду любить так, как любил тебя, – говорит он.

Я долго смотрю ему в глаза, потом вздрагиваю и отвожу взгляд. Меня поразило его признание. Но я чувствую то же самое. Молчание в комнате становится словно хрупкая сосулька, которая вот-вот пойдет трещинами.

Потом он снова наклоняется ко мне, и шок от того, что его мягкие губы касаются моих, лишает меня возможности связно думать. Одной рукой он берет меня за голову, еще ближе притягивая к себе. Всего на несколько секунд я снова его Нелли, а он – мужчина, которого я полюбила.

Внезапно я рывком возвращаюсь к реальности. Я отталкиваю его, отирая рот тыльной стороной ладони.

– Тебе не следовало этого делать.

Он смотрит на меня долгим взглядом, потом встает и, не произнеся ни слова, выходит из комнаты.

 

Глава 23

Сегодня я снова не могу заснуть, вспоминая каждую деталь моего разговора с Ричардом.

Когда мне наконец удается задремать, он не оставляет меня даже во сне.

Я лежу на кровати, он подходит ближе. Его пальцы повторяют изгибы моих губ, потом он нежно, мягко меня целует, сначала в губы, потом в шею, сверху вниз. Одной рукой он приподнимает мою ночную рубашку, рот продолжает двигаться дальше. Против своей воли я начинаю двигать бедрами. Я издаю сдавленный стон, мое тело предает меня, становясь мягким и податливым.

Он прижимает меня к матрасу, налегает на меня всем телом, руками сжимая мои запястья. Я пытаюсь оттолкнуть его, заставить перестать, но он слишком силен.

Внезапно я понимаю, что Ричард прижимает к кровати не меня – он сжимает не мои руки, не мои губы приоткрыты в стоне.

Это Эмма.

Вздрогнув, я просыпаюсь и резко сажусь на кровати. Дыхание вырывается из груди толчками. Я оглядываю свою комнату, отчаянно пытаясь сфокусироваться.

Потом бегу в ванную и плещу холодной водой на лицо, чтобы избавиться от послевкусия этого сна. Я хватаюсь за твердые края раковины и жду, когда успокоится дыхание.

* * *

Я забираюсь обратно в постель, вспоминая, как стучало сердце, как покалывало кожу, когда я видела во сне Ричарда.

Мое тело по-прежнему предательски откликается на его прикосновения.

Как он мог по-прежнему возбуждать меня, пусть даже во сне?

Потом я вспоминаю один из последних выпусков подкаста по психологии о части мозга, которая отвечает за эмоции.

– Человеческое тело обычно одинаково реагирует на два тесно связанных эмоциональных состояния – сексуальное возбуждение и страх, – объяснял психолог. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить его точные слова. – Учащенное сердцебиение, расширенные зрачки, повышенное кровяное давление. Все эти признаки характерны как для страха, так и для возбуждения.

Это мне знакомо.

Психолог говорил еще о том, какие изменения претерпевает наша способность мыслить, когда мы находимся в одном из этих двух состояний. Когда мы страдаем от любви, например, неврологический аппарат, отвечающий за вынесение критических суждений о людях, может давать сбой.

«Наверное, Эмма сейчас переживает то же самое, – думаю я. – И сама я, скорее всего, тоже это переживала».

Я слишком взвинчена, чтобы уснуть.

Я лежу в кровати, а картинки недавнего посещения Ричарда заполняют мое сознание. Они вспыхивают ярко и быстро исчезают – как мираж, – и ночь тянется так невыносимо долго, что я уже начинаю сомневаться, случилось ли все это на самом деле или было всего лишь частью моего сна.

«Прошлый вечер – это реальность?» – спрашиваю я себя.

Едва пробиваются первые отблески золотого утреннего света, как я, словно под гипнозом, встаю, иду к шкафу и открываю верхний ящик. Чек лежит среди моих носков.

Я кладу его обратно, и мой взгляд случайно падает вниз, на белый атласный переплет свадебного альбома. Это единственное материальное подтверждение моего брака.

Сложно представить, чтобы после того, что произошло сегодня, мне захотелось еще раз его пролистать, но мне все-таки нужно в последний раз взглянуть на фотографии. Все остальные остались в Уэстчестере, если только Ричард не отнес их в кладовку в подвале нью-йоркского дома или не уничтожил их. Наверное, так и сделал; Ричард наверняка стремился избавиться от любого напоминания обо мне, чтобы Эмма не натыкалась на неприятные следы прошлого.

Тетя Шарлотта немного рассказала мне о своих наблюдениях за годы моего брака. Сэм тожеописала, что увидела во время нашей последней встречи – она обернулась чудовищной ссорой, которой я не могла даже представить между нами. Но теперь я хочу посмотреть сама, свежим взглядом.

Я сажусь, скрестив ноги, на кровать и переворачиваю первую страницу. На первой фотографии я в комнате отеля застегиваю на своей руке старинный жемчужный браслет – «что-то позаимствованное» у тети Шарлотты. Рядом она сама – умелыми движениями изящно повязывает синий платок отца на свадебный букет. Я переворачиваю следующую страницу – тетя Шарлотта, мама и я идем вместе к алтарю. Мои пальцы переплетены с пальцами матери, в другой руке я держу букет, и тетя Шарлотта держит меня под руку. Лицо тети Шарлотты порозовело, на глазах блестят слезы. Выражение лица мамы сложно расшифровать, хотя она улыбается в камеру. Она как будто немного отстранилась от меня и тети; если бы мы не держались за руки, я могла бы взять ножницы и легко вырезать ее из фотографии.

Если бы я показывала эту фотографию посторонним людям и просила сказать, кто из двух женщин – моя мать, они бы, скорее всего, выбрали тетю Шарлотту, хотя внешне я больше похожа на маму.

Я всегда твердила себе, что унаследовала от нее только поверхностное сходство – длинную шею и зеленые глаза, что внутри я все-таки папина дочка, что я даже больше похожа на тетю.

Но сейчас запоздалый эффект оказывают слова Ричарда.

Когда мы были женаты, он иногда говорил мне, что я веду себя непоследовательно, что мои слова противоречат всякой логике или даже в более напряженных ситуациях кричал: «Ты с ума сошла!», – и я всегда это отрицала.

«Это неправда», – шептала я себе, шагая по тротуарам нашего пригорода, чувствуя напряжение в каждой мышце тела, слушая звук своих шагов по плитке.

Я тяжело опускала левую ногу: «это», а потом правую: «неправда».

Это неправда. Это неправда. Это неправда. Я снова и снова повторяла про себя эти слова. Наверное, мне казалось, что если я произнесу их десятки, сотни раз, они похоронят под собой постоянную тревогу, червем подтачивающую мой мозг: «А что, если это правда?»

Я перелистываю страницу. На следующей фотографии моя мама – встала, чтобы сказать тост. На столе за ее спиной – трехъярусный торт, украшенный фигуркой, доставшейся Ричарду в наследство. У фарфоровой невесты на лице безмятежная улыбка, но сама я, помню, в тот момент нервничала. К счастью, речь матери на моем свадебном ужине была связной, хоть и слегка затянутой. В тот день ее лекарства работали исправно.

Может быть, я унаследовала от матери больше, чем позволяла себе думать.

Я выросла с женщиной, обитавшей в другом мире, не похожем на миры других матерей, – тех матерей, которые возили моих друзей в многоместных машинах и делали им сэндвичи с плавленным сыром. Все, что переживала моя мать, было слишком интенсивным, слишком ярким. Ее настроение было окрашено то в огненно-красный, то в сияющий пастельно-розовый, то в густой грифельно-серый. Ее оболочкой была ярая непримиримость, но внутри все было хрупким. Однажды менеджер в аптеке отчитывал пожилого кассира за то, что тот слишком медленно работал, и моя мать накричала на менеджера, назвала его деспотом, а вся очередь ей аплодировала. В другой раз она внезапно опустилась на колени на тротуаре, беззвучно рыдая над бабочкой-монархом, которая больше не сможет летать, потому что у нее оторвано крыло.

Может быть, мне передалось ее искаженное видение вещей, ее склонность к импульсивным реакциям. Что больше повлияло на мою судьбу – ее гены или гены моего отца, терпеливого, уравновешенного? Я отчаянно хотела знать, какие невидимые черты унаследовала от каждого из них.

Пока развивался и умирал мой брак, необходимость узнать правду неуклонно росла. Я предавалась мечтам о том, как это произойдет. Я боялась, что мои воспоминания поблекнут, как старая цветная фотография, отбеленная солнцем, поэтому я старалась поддерживать в них жизнь. Я начала записывать все в своего рода дневник – черный «Молескин», который я прятала от Ричарда под матрасом в одной из гостевых спален.

Сейчас это все звучит как ирония, потому что я окружила себя ложью. Иногда я боюсь поддаться соблазну окончательно в ней утонуть. Может быть, так будет проще – погрузиться в новую реальность, которую я сама себе создала, как в зыбучий песок.

«Будет настолько проще все отпустить», – думаю я.

Но я не могу. Из-за нее.

Я откладываю альбом и подхожу к маленькому письменному столу в углу комнаты. Достаю блокнот и ручку и начинаю сначала.

«Дорогая Эмма,

Я бы ни за что не стала слушать того, кто стал бы отговаривать меня выходить замуж за Ричарда. Я понимаю, почему вы отталкиваете меня. Я недостаточно хорошо все объяснила, потому что не знаю, с чего начать».

Я пишу, пока не заканчивается страница. Я раздумываю, добавить ли в конце: «Ричард приходил ко мне вчера», но решаю, что не стоит, потому что это возбудит не тот тип сомнений, который нужно, она может подумать, что я пытаюсь заставить ее ревновать.

Поэтому я просто ставлю свое имя, складываю листок втрое и прячу в ящик стола, чтобы перечитать еще раз, прежде чем отдать его ей.

* * *

Чуть позже я принимаю душ и одеваюсь. Я провожу по губам столбиком помады, скрывая след прикосновения Ричарда. Внезапно я слышу крик тети Шарлотты и бегу на кухню.

К потолку поднимается черный дым. Тетя Шарлотта машет кухонным полотенцем на оранжевые языки пламени, пляшущие на плите.

– Соду! – кричит она.

Я хватаю из шкафчика коробку и тушу пламя, высыпая на плиту ее содержимое. Тетя Шарлотта бросает полотенце и включает холодную воду, подставляя под струю ярко-красную отметину на предплечье.

Я убираю с плиты сковороду с вспыхнувшим беконом и достаю из морозилки лед.

– Держи.

Когда она убирает руку из раковины, я выключаю кран.

– Что случилось? С тобой все хорошо?

– Я хотела перелить жир из-под бекона в старую кофейную банку.

Я пододвигаю к ней стул, и она тяжело на него оседает:

– Я промахнулась. Всего лишь капнула жиром в огонь.

– Не хочешь сходить к врачу?

Она отнимает от руки упаковку со льдом и смотрит на отметину. Ожог длиной с палец и примерно полсантиметра в ширину. К счастью, волдыря нет.

– Ожог не сильный, – говорит она.

Я смотрю на перевернутую коробку на столе, просыпавшийся на плиту сахар.

– Я случайно всыпала сахар. Наверное, сделала только хуже.

– Давай принесу тебе алоэ, – я поспешно иду в ее ванную и отыскиваю в аптечке за старыми черепаховыми очками и упаковкой ибупрофена тюбик с мазью. Я беру еще и обезболивающее и, вернувшись на кухню, высыпаю себе на ладонь три таблетки и протягиваю ей.

Она вздыхает, смазывая ожог алоэ:

– Помогает.

Я наливаю ей стакан воды, и она глотает таблетки.

Я смотрю на новые толстые очки у тети Шарлотты на переносице, потом медленно опускаюсь на стул рядом с ней.

Как я могла не замечать?

Я так зациклилась на отношениях Эммы и Ричарда, что пропустила то, что все это время происходило прямо передо мной.

Ее головные боли, ее неловкость. Буква «В» в календаре – врач. Она избавлялась от лишних вещей, чтобы удобнее было передвигаться по квартире. Она посмотрела в меню в баре отеля, а потом заказала коктейль, которого там не было. И эта осторожная походка во время нашей прогулки к Гудзону. Коробка с сахаром, которая совершенно не похожа на коробку соды, но которую можно с ней перепутать, схватив в спешке, глядя на нее сквозь пелену тумана, теряя зрение.

В горле у меня застревает всхлип. Но нельзя заставлять ее утешать меня. Я беру в руку ее ладонь с бумажно-тонкой кожей.

– Я слепну, – мягко говорит тетя Шарлотта. – Я только что была на повторном приеме, и мне подтвердили диагноз. Макулярная дегенерация. Я собиралась тебе рассказать. Наверное, не таким драматичным способом.

Я думаю о том, как однажды она потратила неделю, нанося на холст сотни мазков, чтобы воспроизвести кору старинного красного дерева. Как она объясняла мне, когда мы лежали на пляже и смотрели в небо во время одного из маминых дней без света, что, хотя наш глаз воспринимает солнечный свет белым, на самом деле он состоит из всех цветов радуги.

– Мне так жаль, – шепчу я.

Я все еще погружена в воспоминания о том дне, о сэндвичах с индейкой и сыром, термосе лимонада и колоде карт, которые тетя привезла с собой, чтобы научить меня играть в джин, когда она прерывает молчание.

– Помнишь, как мы вместе читали «Маленьких женщин»?

Я киваю.

– Да, – я уже задумываюсь о том, что она видит и чего уже не может увидеть.

– В книге Эми говорит: «Я не боюсь шторма, потому что так я учусь вести свой корабль». Так вот, я тоже никогда не боялась плохой погоды.

И потом тетя совершает поступок, который делает ее самым храбрым человеком из всех, что я видела. Она улыбается.

 

Глава 24

– Ненавижу идти с закрытыми глазами.

Я услышала эти слова от Мэгги, стеснительной семнадцатилетней кандидатки из Джэксонвилля в вечер посвящения в члены сообщества.

Но я ее не слушала. Я слишком сильно была погружена в мысли о том, что Дэниэл не захотел со мной разговаривать. «Завтра мне не подходит», – подумала я, чувствуя, как нарастает в груди злость.

Мне каким-то образом удалось стать частью всех ритуалов, запланированных на сегодняшний вечер. Я маячила за спиной у Мэгги, стоявшей в нашей гостиной в кругу девочек, чьи лица освещали только огоньки свечей. Когда мы все собрались на обсуждение после того, как закончилась неделя вербовки новых членов сообщества, Мэгги среди двадцати отобранных кандидатур не было. Другие девочки были симпатичные, живые, веселые – таких мужские сообщества приглашают провести выходные на пляже, они способствуют укреплению духа клуба. Но Мэгги такой не была. Поговорив с ней во время одного из наших мероприятий, я выяснила, что она была основателем волонтерской программы, оказывающей помощь животным в одном из приютов рядом с ее домом.

– У меня было не очень много друзей в детстве, – сказала мне Мэгги, пожимая плечами. – Я, скорее, была одиночкой, – она улыбнулась, но я видела по ее глазам, как она ранима. – Думаю, помогая животным, я не чувствовала себя такой одинокой.

– Это замечательно. Расскажешь поподробнее о программе? Я хочу, чтобы наше сообщество поучаствовало каким-то образом.

Ее глаза загорелись, когда она начала рассказывать, что толчком послужила трехногая такса по кличке Айке. Я решила, что какое бы решение ни приняли другие девочки в сообществе, Мэгги должна оказаться в числе кандидатов.

Но, стоя за ее спиной и слушая, как голоса моих «сестер» сливаются в песню, я думала, не совершила ли ошибки. Мэгги была одета в белую хлопковую майку с маленькими вишенками, которая выглядела по-детски, и такие же шорты. За весь вечер она едва произнесла пару слов. Она говорила мне, что в университете хочет начать все с чистого листа, хочет завязать знакомство с другими девочками. Но она не прикладывала никаких усилий, чтобы подружиться с «сестрами». Она не выучила наш гимн; я видела, что она притворяется, что повторяет за всеми слова. Она сделала глоток пунша и выплюнула его обратно в стакан. «Гадость», – сказала она, оставив стакан на столе, вместо того чтобы выбросить, и протягивая руку за желе-шотом.

В мои обязанности входило наблюдать за Мэгги, убедиться, что она выполнила все задания, включая поиск предметов по всему дому, и особенно следить за ней во время ночного купания. Даже мы, девочки-студентки, знали, что купание в неспокойном океане, после того как все выпили, может быть опасным.

Но я не могла сосредоточиться на Мэгги. Я слишком остро ощущала изменения в своем теле и молчание телефона в кармане. Когда она пожаловалась, что никак не может найти бронзового петуха, которого мы в шутку называли своим талисманом и спрятали в доме, я пожала плечами и все равно вычеркнула его из списка.

– Найди то, что сможешь, – сказала я и снова посмотрела на телефон. Дэниэл все еще не перезвонил.

Было почти десять, когда президент сообщества повела всех к пляжу для совершения финального обряда инициации. У девочек были завязаны глаза, и они держались друг за друга, нетрезво хихикая.

Я увидела, что Мэгги подглядывает из-под повязки, нарушая еще одно правило.

– Ненавижу идти с закрытыми глазами. Накатывает клаустрофобия.

– Надень повязку, – велела я. – Осталось всего несколько минут.

Когда мы проходили мимо домов братств на Грик Роу, парни зааплодировали и начали скандировать: «Вперед, Чи Омега!»

Джессика, самая безбашенная девчонка в нашем сообществе, подняла майку и показала им свой ярко-розовый лифчик, заслужив овации стоя. Я была почти уверена, что сегодня ночью Джессика не будет ночевать дома; она следовала за кандидатками по пятам, рюмка за рюмкой.

Рядом со мной шла Лесли, одна из моих ближайших подруг. Она взяла меня под руку и вместе с остальными пела песню про 99 бутылок пива на стене. В другой день я бы орала слова песни вместе с ними, но сегодня я не выпила ни капли алкоголя. Не могла же я пить, зная, что внутри меня растет маленькое существо?

Я думала о пляже. О пляже, где мы с Дэниэлом, скорее всего, зачали ребенка. Я не могла туда вернуться.

– Слушай, – прошептала я. – Чувствую себя ужасно. Сделаешь одолжение, присмотришь за Мэгги в океане?

Лесли скорчила гримасу.

– Она какая-то неудачница. Почему мы вообще за нее голосовали?

– Она просто стесняется. Все будет в порядке. Она хорошо плавает, я уже спросила.

– Ну ладно. Поправляйся. И с тебя причитается.

Я разыскала Мэгги и сказала ей, что плохо себя чувствую. Та снова подняла повязку, но на этот раз я предпочла не обращать на это внимания.

– Ты куда? Не оставляй меня одну.

– Все будет в порядке, – меня раздражала жалобная нотка в ее голосе. – Лесли за тобой присмотрит. Скажи ей, если что-то понадобится.

– Которая из худых блондинок?

Я закатила глаза и показала на Лесли.

– Она наш вице-президент.

Я отделилась от группы девочек, когда они свернули за угол, до океана им оставалось всего два квартала. Дома, предоставляемые факультетом, были на другой стороне кампуса, в четверти часа ходьбы, если срезать через газон. Я в последний раз попыталась дозвониться до Дэниэла. И снова голосовая почта. Я подумала, что он, наверное, отключил телефон.

Я вспомнила студентку, которая подошла к нему сегодня после семинара. Я так сосредоточилась на том, чтобы поговорить с Дэниэлом, что не обратила на нее внимания. Но сейчас я как будто смотрела кино, и камера сместилась, чтобы поймать ее в объектив. Я увидела ее снова. Она была довольно симпатичная. Она близко к нему стояла?

Дэниэл говорил мне, что я первая студентка, с которой он спит. Я никогда раньше не сомневалась в его словах. Как знать, может быть, у него сейчас с ней свидание.

Я не заметила, как прибавила шагу, пока не начала тяжело дышать.

Дома преподавателей стояли в ряд, так же, как дома сообществ, на самой границе кампуса, за теплицами сельскохозяйственного факультета. Двухэтажные сооружения из красного кирпича выглядели скромно, но зато за них не нужно было платить – большое преимущество для университетского преподавателя.

Его «Альфа Ромео» стояла на подъездной дорожке дома № 9.

Мой план состоял в том, чтобы постучать и спросить, где живет Дэниэл, то есть профессор Бартон. Я собиралась сказать, что должна отдать ему реферат, что на семинаре по ошибке сдала черновик. Но машина облегчила мне задачу. Теперь я точно знала, где он живет. И он был дома.

Я нажала на звонок, и мне открыла его соседка.

– Чем могу помочь? – она заправила за ухо пшеничного цвета прядь. В комнату, не торопясь, зашла трехцветная кошка и потерлась головой о ее лодыжку.

– Ужасно неловко. Профессор Бартон дома? Я только что поняла, что ммм… сдала не ту…

Женщина повернулась, обращаясь к кому-то, кто спускался по ступенькам.

– Дорогой! Пришла твоя студентка.

Он почти кубарем скатился вниз по ступенькам.

– Ванесса! Что привело вас ко мне домой в такой час?

– Я… я сдала вам не ту работу.

Я знала, что глаза у меня расширились от ужаса, что я переводила взгляд с Дэниэла на женщину, которая назвала его «дорогой».

– Да ничего страшного, – быстро сказал Дэниэл. Он слишком широко улыбался. – Завтра сдадите нужную версию.

– Но я… – я с усилием моргнула, удерживаясь от слез, а он уже закрывал передо мной дверь.

– Подожди минуту, – женщина протянула руку, чтобы остановить закрывающуюся дверь, и тогда я заметила золотой ободок у нее на пальце. – Вы пришли сюда только для того, чтобы сообщить про работу?

Я кивнула.

– Вы его жена? – я все еще надеялась, что это соседка, что произошла какая-то ошибка. Я попыталась говорить ровным будничным тоном, но услышала, как голос сорвался.

– Да. Я Николь.

Она пристальнее вгляделась мне в лицо.

– Дэниэл, что происходит?

– Ничего, – Дэниэл распахнул голубые глаза. – Видимо, она сдала не ту работу.

– Какой это предмет?

– Социология семьи, – быстро сказала я. Я ходила на нее к Дэниэлу в прошлом семестре. Я соврала не для того, чтобы защитить Дэниэла. Я сделала это ради женщины, которая стояла передо мной. Она была босиком и без косметики. Она выглядела уставшей.

Я думаю, она хотела мне верить. Может быть, даже поверила бы. Она, наверное, закрыла бы дверь, подогрела масло для попкорна и прижалась бы к Дэниэлу на диване, чтобы вместе посмотреть сериал. Дэниэл бы дал какое-нибудь правдоподобное объяснение, отмахнулся бы от меня, как от комара. «Эти дети так переживают из-за оценок, – мог бы сказать он. – Напомни, сколько мне еще до пенсии?»

Но всего этого не случилось.

В тот же самый момент, когда я произнесла «социология семьи», Дэниэл сказал: «Семинар последнего курса».

Его жена отреагировала не сразу.

– Точно! – Дэниэл театрально щелкнул пальцами. Он переигрывал. – У меня в этом семестре пять предметов. Уже с ума схожу! Ну, уже поздно. Пусть бедная девочка идет домой. Завтра разберемся. Не волнуйтесь за реферат, со всеми бывает.

– Дэниэл!

Он осекся, услышав окрик жены.

Она ткнула в меня пальцем.

– Не подходи к моему мужу.

У нее дрожала нижняя губа.

– Родная, – взмолился Дэниэл. Он не смотрел на меня; он как будто вообще меня не замечал. Перед ним стояли две женщины со сломанными жизнями. Но важна для него была только одна.

– Мне очень жаль, – прошептала я. – Я не знала.

Дверь с треском захлопнулась, и я услышала, как она что-то кричит. Спускаясь с крыльца, я увидела в траве желтый трехколесный велосипед. Раньше мне не было его видно за деревом. Возле него лежала розовая скакалка. Мне пришлось ухватиться за перила, чтобы не слететь с лестницы.

У Дэниэла уже были дети.

Гораздо позже, уже после того как я вернулась в дом сообщества, проклиная Дэниэла, рыдая и исходя яростью; после того как Дэниэл принес мне букет дешевых гвоздик и такое же дешевое извинение – сказал, что любит свою семью и не готов создать новую со мной; после того как я побывала одна в клинике в часе езды от университета и пережила нечто настолько чудовищное, что потом никогда ни с кем не могла об этом говорить; после того как закончила университет с красным дипломом и отправилась в Нью-Йорк, надеясь оставить Флориду позади, – даже после всего этого, когда я возвращаюсь мыслями к той октябрьской ночи, отчетливее всего я вспоминаю вот что: когда кандидатки вернулись на берег, Мэгги среди них не было.

У Мэгги и Эммы ничего общего. Кроме меня. Две эти девушки навсегда изменили ход моей жизни. Но одной из них уже нет, а вторая все время стоит у меня перед глазами.

Раньше я так же часто думала о Мэгги, как сейчас думаю об Эмме. Может быть, поэтому они начали сливаться для меня в один образ.

«Но Эмма совсем не похожа на Мэгги», – напоминаю я себе.

Моя замена потрясающая, уверенная в себе. Ее яркость притягивает взгляды.

Когда я увидела ее впервые, она поднялась со своего рабочего места изящным плавным движением, чтобы поприветствовать меня: «Миссис Томпсон! Как приятно наконец-то с вами познакомиться!»

Мы уже разговаривали по телефону, но ее гортанный голос не позволил мне в достаточной мере представить себе ее красоту и молодость.

«Ой, зовите меня просто Ванесса», – я казалась себе древней старухой, хотя мне было всего-то чуть больше тридцати.

Был декабрь, в тот вечер в офисе Ричарда отмечали Рождество. К тому времени мы были женаты уже семь лет. На мне было черное платье с расширяющейся книзу юбкой – попытка скрыть лишние килограммы. На фоне комбинезона Эммы цвета алого мака оно выглядело траурным.

Ричард вышел из своего кабинета и поцеловал меня в щеку.

«Вы идете наверх?» – спросил он Эмму.

«Если босс разрешит!»

«Босс приказывает», – пошутил Ричард. И мы втроем поехали на лифте на сорок пятый этаж.

«Мне так нравится ваше платье, миссис… то есть Ванесса», – Эмма наградила меня улыбкой из рекламы зубной пасты.

Я опустила взгляд на свой простенький наряд.

«Спасибо».

Большинство женщин сочли бы такую Эмму угрозой: работа допоздна, когда в офис уже заказывают китайскую еду, а из бара одного из партнеров достают бутылками водку, совместные командировки, ее ежедневная близость к угловому кабинету моего мужа.

Но я не волновалась. Даже когда Ричард звонил сказать, что он сильно задерживается на работе и останется ночевать в нью-йоркской квартире.

Когда мы только начали встречаться, когда я еще была его Нелли, я удивлялась стерильности этой квартиры. До того как Ричард встретил меня, там жила другая женщина. О ней я знала только, что она все еще живет в Нью-Йорке и вечно опаздывает. Я перестала чувствовать угрозу с ее стороны, как только мы с Ричардом поженились; она никогда не вмешивалась в нашу жизнь, хотя с течением времени мне все сильнее хотелось узнать о ней больше.

Но я тоже никогда не привносила свою лепту в эту квартиру. Она оставалась ровно такой, какой была в холостяцкие годы Ричарда: коричневый замшевый диван, сложная система освещения, аккуратный ряд семейных фотографий на стене коридора, к которым добавилась наша свадебная фотография в такой же простой черной рамке, как и остальные.

В эти месяцы, когда Ричард и Эмма думали, что у них тайный роман – когда он приводил ее в свою квартиру или ночевал у нее, – я на самом деле наслаждалась его отсутствием. Мне необязательно было снимать спортивные штаны и переодеваться к ужину. Я могла выпить одна бутылку вина и не искать, куда спрятать улики. Мне не нужно было придумывать рассказ о том, чем я занималась весь день, или изобретать новый предлог избежать секса со своим мужем.

Его роман был отсрочкой. Каникулами.

Если бы только он так и остался романом.

* * *

Большую часть утра я провела, разговаривая с тетей Шарлоттой. Она согласилась сходить вместе к ее врачу, чтобы я могла расспросить его о том, как я могла ей помочь, но настояла, что все равно пойдет с подругой на лекцию в Музей современного искусства, как и собиралась.

– Моя жизнь не должна останавливаться, – сказала тетя Шарлотта, отметая мое предложение сопроводить ее или, по крайней мере, вызвать ей такси.

Убрав на кухне, я открываю ноутбук и ищу информацию о макулярной дегенерации. «Состояние, вызванное разрушением центральной части радужной оболочки», – читаю я. Если представить себе глаз как фотоаппарат, макула – это центральная и самая чувствительная зона своего рода пленки в камере, объясняет веб-сайт. Функционирующая макула собирает подробное изображение из центра поля зрения и отправляет его по оптическому нерву в мозг. Если клетки, из которых она состоит, начинают разрушаться, изображение не воспринимается полностью.

Это звучит так по-медицински. Так стерильно. Как будто все это не имеет никакого отношения к тому, что моя тетя больше не сможет смешивать голубой, красный, желтый и коричневый, чтобы воспроизвести оттенок кожи на руке, изгибы вен и складки, едва заметные углубления и впадины между костяшками.

Я закрываю ноутбук и иду в комнату забрать две вещи. Я кладу чек, оставленный Ричардом, к себе в кошелек, чтобы обналичить на этой неделе. Он сказал мне, чтобы я потратила деньги, обратившись за помощью. Я так и сделаю. Помощь нужна тете Шарлотте. Медицинские счета, аудиокниги и многое другое, все, что ей понадобится.

Еще я достаю из ящика стола письмо для Эммы и в последний раз его перечитываю.

«Дорогая Эмма,

Я бы ни за что не стала слушать того, кто стал бы отговаривать меня выходить замуж за Ричарда. Я понимаю, почему вы отталкиваете меня. Я недостаточно хорошо все объяснила, потому что не знаю, с чего начать.

Я могла бы рассказать вам, что на самом деле произошло на той вечеринке, когда у нас в подвале не оказалось Равено. Но я уверена, что Ричард рассеет любые сомнения, которые мне удастся в вас пробудить. Поэтому, если не захотите со мной разговаривать, если не захотите увидеться со мной, просто поверьте в одну-единственную вещь: в глубине души вы уже знаете, кто он на самом деле.

Наш мозг унаследовал от рептилий защитный механизм, который предупреждает нас об опасности. Вы уже что-то чувствовали. Вы отмахнулись от своих сомнений. Как и я. Вы придумывали оправдания. Как и я. Но когда останетесь наедине с собой, пожалуйста, прислушайтесь; вслушайтесь. Доказательства проявились еще до нашей свадьбы, и я не обратила на них внимания. Появились сомнения, но я их отбросила. Не совершайте моей ошибки.

Я не смогла спасти себя. Но вы еще можете спастись».

Я снова складываю письмо и ищу на столе конверт.

 

Глава 25

Одно из первых доказательств всплыло на поверхность до нашей свадьбы. Я держала его в руках. Сэм видела его. Его видели все, кто был у нас на свадьбе.

Светловолосая невеста и ее красавец-жених, застывшие в прекрасном мгновении.

– Господи, они даже похожи на вас, – сказала Сэм, когда я показала ей фигурку на торт.

Ричард достал ее из кладовки в подвале своего нью-йоркского дома и сказал, что она принадлежала его родителям. В тот момент у меня не было причин в этом усомниться.

Но через полтора года после нашей свадьбы, когда я поехала в город увидеться с Сэм, случились две вещи. Я поняла, насколько чужими стали друг другу мы с моей лучшей подругой. И еще я начала искать причины не доверять своему мужу.

Я так радовалась предстоящей встрече с Сэм. Казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как мы проводили время вместе, а не просто торопливо обедали. Мы договорились на вечер пятницы, когда Ричард должен был быть на совещании в Гонконге. Поездка должна была продлиться всего три дня, и хотя он пригласил меня поехать с ним, мы вместе решили, что это бессмысленно. «Ты даже не успеешь отойти от джетлага, а нам уже будет пора возвращаться обратно», – сказал Ричард. Сам он легко адаптировался к новому часовому поясу, как и ко всему остальному. Но я знала, что для длинного перелета мне понадобится ударная доза успокоительного, а от кломифена, который я принимала, чтобы забеременеть, я стану такой сонной, что не смогу даже насладиться Азией как следует.

Не подумав, я забронировала столик в «Пика». Мне хотелось угостить Сэм. Я села в поезд, решив остаться ночевать в квартире Ричарда. Даже спустя столько времени, даже несмотря на то что я хранила там кое-какую косметику и одежду, я все равно всегда думала о ней как о его квартире.

Мы с Сэм договорились встретиться в нашей старой квартире. Она открыла мне дверь, и мы обнялись. Она уже расслабила руки, но я задержала ее в объятиях на мгновение дольше, впитывая ее тепло. Я скучала по ней даже больше, чем думала.

На ней было обтягивающее замшевое платье без рукавов и высокие сапоги. Волосы были пышнее, чем во время нашей последней встречи, а руки выглядели непривычно подтянутыми.

– Тара дома? – я прошла за Сэм через крошечную прихожую и кухню в ее комнату. Дверь в мою старую комнату – теперь комнату Тары – была закрыта.

– Да, – сказала Сэм, когда я плюхнулась на кровать, – она только вернулась из студии. Она в душе.

Я слышала, как вода шумит в старых трубах, которые иногда обдавали меня горячей водой без предупреждения. На спинке кровати Сэм по-прежнему висела рождественская гирлянда, а по полу была разбросана одежда. Все было точно таким же, как раньше, но что-то все-таки изменилось. Квартира теперь казалась мне совсем маленькой и обшарпанной; во мне проснулось чувство, что я здесь чужая – то же самое я испытала, когда пришла в свою начальную школу подростком.

– Видимо, выгодно делить квартиру с тренером по пилатесу. Ты отлично выглядишь.

– Спасибо, – она взяла с комода толстый браслет-цепочку и надела на руку. – Не пойми неправильно, но ты выглядишь… как бы помягче сказать? В общем, ужасно.

Я швырнула в нее подушкой.

– Это называется помягче? – я говорила весело, но чувствовала себя задетой.

– Да ладно тебе, ты, как всегда, роскошно выглядишь. Но что ты на себя надела? Бусы классные, но ты как будто на родительское собрание нарядилась.

Я посмотрела на свои черные брюки (они меня стройнили) и серый кружевной шифоновый топ, который не стала заправлять. На шею я надела свои счастливые бусы.

Сэм присмотрелась к моей блузке.

– Господи Боже, – она начала хихикать, – майка…

– Что?

Сэм заливалась смехом.

– У миссис Портер была точно такая же на праздничном чаепитии! – удалось наконец выговорить ей.

– У мамы Джоны? – я вспомнила чопорную даму, у которой тон губной помады точно совпадал с оттенком розового платья. – Неправда!

– Я клянусь, – Сэм вытерла глаза. – У меня в группе младшая сестра Джоны, и я запомнила майку, потому что один мальчик размазал по ней крем, и я помогала его оттирать. Ты чего, мы же не в Ритц собрались чай пить, – она покопалась в куче одежды, сваленной на спинке стула. – У меня новые джеггинсы из «Антрополоджи». Подожди секунду, они отлично будут на тебе сидеть. – Она нашла джеггинсы и бросила их мне, прибавив к ним черный топ с глубоким вырезом.

Сэм сотни раз видела, как я раздеваюсь и одеваюсь. Я никогда ее не стеснялась, но в тот вечер чувствовала смущение. Я знала, что не влезу в ее штаны, сколько бы в них ни было лайкры.

– Нет, спасибо, и так нормально, – я обхватила колени руками, признавая за этим жестом попытку казаться меньше. – Мне некого поражать своим внешним видом.

Сэм пожала плечами.

– Ладно. Хочешь выпить по бокалу вина перед выходом?

– Давай.

Я спрыгнула с кровати и пошла за ней на кухню. Шкафы были по-прежнему сливочного оттенка, в который мы их покрасили, когда я сюда переехала, но цвет немного потускнел, а возле ручек краска кое-где содралась. Стол был уставлен коробками травяного чая: ромашка, лаванда, мята, крапива. Вечный мед Сэм никуда не делся, но теперь она хранила его в бутылке с носиком.

– А ты стала чистюлей, – я взяла в руки бутылку.

Когда Сэм открыла холодильник, я увидела на полках банки хуммуса и пакеты органической мини-морковки и сельдерея. Не видно ни одной коробки недоеденной китайской еды. Раньше они всегда служили украшением нашего холодильника, даже когда срок годности уже явно истекал.

Сэм достала из шкафа два бокала, наполнила их и передала один мне.

– Я собиралась привезти вина, – сказала я, вдруг вспомнив про бутылку, которую оставила дома в прихожей.

– У меня достаточно, – мы чокнулись и сделали по глотку. – Оно, наверное, не такое изысканное, как вы привыкли пить с принцем, да?

Я моргнула.

– С каким принцем?

Сэм замялась.

– Ну, с Ричардом, – она сделала еще одну паузу. – Твоим Прекрасным Принцем.

– Ты так говоришь, как будто это плохо.

– Не плохо, конечно. Но он ведь и есть прекрасный принц, правда?

Я посмотрела в свой бокал. Вино было кисловатым на вкус – интересно, сколько оно уже стоит открытым в холодильнике Сэм? – и больше походило на яблочный сок, а не на бледно-золотую жидкость, пить которую я уже привыкла. Блузка, которая была сегодня на мне, та самая, над которой издевалась Сэм, стоила больше того, что я раньше платила за эту квартиру.

– Диетическая кола куда-то пропала, – я сделала жест в сторону пустого места у входной двери. – Ты теперь вместо нее пьешь крапивный чай?

– Мне пока не удалось заставить ее попробовать, – прозвучал мягкий звенящий голос.

Я повернулась и увидела Тару. Фотографии, которые Сэм показывала мне на телефоне, не передавали ощущения этого пышущего здоровья: белые ровные зубы, сияющая кожа, ясные глаза. Я заметила, как перекатывается под леггинсами округлая прямоугольная мышца бедра. На ней не было ни грамма косметики. Ей она была не нужна.

– Тара как-то зачитала мне, из чего состоит диетическая кола. Помнишь?

Тара засмеялась.

– Когда я дошла до бензоата калия, она уже зажимала уши руками.

Сэм подхватила:

– У меня было страшное похмелье, и меня чуть не стошнило.

Я коротко рассмеялась.

– Ты ее литрами глотала. Помнишь, как мы все время сбивали себе пальцы о коробку?

– Я заставила ее начать пить воду, – Тара подняла мокрые волосы и завязала в узел на затылке. – Я туда добавляю петрушку. Она гасит естественное воспаление в организме.

– Так вот почему у тебя такие красивые руки, – сказала я Сэм.

– Тебе стоит попробовать, – сказала она.

«Потому что я раздулась?»

Я быстро допила вино.

– Готова? У нас столик заказан…

Сэм сполоснула наши стаканы в раковине и поставила их на сушилку, которой у нас не было, когда я тут жила.

– Пошли.

Она повернулась к Таре.

– Напиши мне, если потом захочешь пойти с нами выпить.

– Да, было бы здорово, – добавила я.

Но я не хотела, чтобы Тара пошла с нами, чтобы она болтала про свою воду с петрушкой и смеялась с Сэм.

Мы доехали до ресторана на такси. Внутри я назвала метрдотелю свое имя, и по толстому мягкому ковру мы прошли в зал, где почти не было свободных столиков – это место получило очень хороший отзыв в «Таймс». Я потому его и выбрала.

– Неплохо, – сказала Сэм, когда официант отодвинул для нее стул. – Наверное, ты была права, что не переоделась в джеггинсы.

Я посмеялась, но, оглядевшись вокруг, поняла, что этот ресторан – с винной картой на десяти страницах в толстой кожаной обложке и салфетками, замысловато сложенными на тарелках, – был из тех, куда меня мог бы повести Ричард. Совершенно не в духе Сэм. Я внезапно пожалела, что мы не остались сидеть у нее на кровати, не заказали спринг-роллы и курицу по-сычуаньски, как раньше.

– Бери все, что захочешь, – сказала я Сэм, когда мы открыли меню. – Помни, что плачу я. Не хочешь выпить пополам бутылку белого бургундского?

– Да, наверное. Давай.

Я исполнила ритуал дегустации вина, после чего мы решили для начала взять на двоих тарт по-деревенски с козьим сыром и помидорами и салат с крессом и грейпфрутом. В качестве основного блюда я взяла филе миньон – средняя прожарка, соус отдельно, а Сэм остановилась на филе лосося.

К нашему столу подошел официант с корзиной, в которой был изящно разложен хлеб, и предложил четыре вида на выбор. Официант рассказал о каждом из них, и в животе у меня заурчало. Запах теплого хлеба всегда отнимал у меня волю, как криптонит у Супермена.

– Мне не надо хлеба, спасибо, – сказала я.

– Я съем вместо нее. Будьте добры розмариновую фокаччу и булочку со злаками?

– Тара ест хлеб?

Она окунула кусочек хлеба в оливковое масло.

– Конечно, ест. Почему ты спрашиваешь?

Я пожала плечами.

– Она как будто следит за здоровьем.

– Следит, но она не фанатичка. Она пьет и даже иногда траву курит. В последний раз мы накурились и пошли кататься на карусели в Центральном парке.

– Ты что, теперь куришь траву?

– Да так, раз в месяц, ничего особенного, – Сэм поднесла кусок хлеба ко рту, и я снова заметила, как у нее обозначился бицепс.

Мы немного помолчали, пока нам не принесли салат и тарт, и мы взяли себе по кусочку.

– Ну так что, ты еще встречаешься с тем парнем – графическим дизайнером? – спросила я.

– Не-а. Но завтра у меня свидание вслепую с братом одного из клиентов Тары.

– Да? – я взяла в рот вилку салата. – Что ты про него знаешь?

– Его зовут Том. Мы отлично поговорили по телефону. У него свой бизнес…

Я пыталась изобразить воодушевление, пока Сэм рассказывала про Тома, но знала, что к моменту нашей следующей встречи Том уже превратится в слабое воспоминание.

Сэм взяла ложку и положила себе еще немного тарта.

– Ты что-то совсем не ешь.

– Я просто не голодная.

Сэм посмотрела мне прямо в глаза.

– Так почему мы пошли именно сюда?

Я всегда любила ее за прямоту и одновременно ненавидела.

– Я просто хотела сделать для тебя что-нибудь приятное, – беспечно сказала я.

Ложка Сэм зазвенела, когда она уронила ее к себе на тарелку.

– Мне не нужна благотворительность. Я в состоянии заплатить за свой собственный ужин.

– Ты же знаешь, что я не это имела в виду, – я засмеялась, но впервые нам стало трудно поддерживать непринужденный разговор.

К нам подошел официант и заново наполнил бокалы. Я с благодарностью выпила еще. У меня завибрировал телефон. Я достала его из сумочки и прочитала сообщение от Ричарда: «Что делаешь, дорогая?»

«Ужинаю с Сэм, – ответила я. – Мы в «Пика». А ты что делаешь?»

«Едем с клиентами играть в гольф. Домой поедешь на такси? Не забудь включить сигнализацию, когда пойдешь спать».

«Не забуду. Люблю тебя!»

Я не сказала ему, что хочу переночевать в городе. Я даже не знала почему. Наверное, боялась, что Ричард заподозрит, что я собираюсь допоздна пить, как делала до встречи с ним.

– Извини, – я положила телефон на стол, но опустила его экраном вниз. – Это был Ричард… Хотел убедиться, что я нормально доберусь до дома.

– До нью-йоркской квартиры?

Я покачала головой.

– Я не сказала ему, что собираюсь ночевать здесь… Он в Гонконге, так что… просто не подумала, что это важная информация.

Я увидела, что Сэм отметила это, но никак не прокомментировала.

– Так вот! – я сама слышала нотки фальшивой веселости в своем голосе.

К счастью, в этот момент появился официант, чтобы убрать тарелки с закусками и поставить перед нами основные блюда.

– Как дела у Ричарда? Расскажи про вас.

– Ну… он часто ездит в командировки, как ты могла заметить.

– А ты пьешь, то есть не беременна.

– Не беременна, – я почувствовала, как глаза обожгли подступившие слезы, и сделала еще глоток вина, чтобы успеть собраться с духом.

– Ты в порядке?

– Конечно, – я попыталась улыбнуться. – Просто это заняло больше времени, чем мы предполагали.

Я почувствовала приступ тоски по ребенку, которого у меня еще не было.

Я посмотрела по сторонам на соседние столики – пары, наклоняющиеся друг к другу через стол, и оживленно беседующие группы побольше. Я хотела поговорить с Сэм так, как мы разговаривали раньше, но не знала, с чего начать. Я могла рассказать, как дизайнер интерьеров помогал мне выбирать новую обивку для стульев в столовой. Могла поделиться планами Ричарда установить гидромассажную ванну у нас на заднем дворе. Я могла бы продемонстрировать ей все эти роскошные, на зависть, кусочки своей жизни, поверхностные детали, к которым Сэм не проявит никакого интереса.

Мы с Сэм и раньше ссорились – из-за глупости, когда я, например, потеряла одну из ее любимых круглых сережек или когда она забыла отправить чек с платой за квартиру. Но сегодня это была не ссора. Это было кое-что гораздо хуже. Между нами пролегла пропасть, и причиной этому было не только время или географическое расстояние.

– Расскажи про свою группу в этом году, – я отрезала кусочек стейка и смотрела, как на тарелку капает сок. Ричард всегда просил стейк средней прожарки, но я на самом деле предпочитала скорее розовое мясо, чем красное.

– Дети в основном чудесные. Мой любимый – Джеймс Бонд, стильный парень. Но приходится все время возиться с Соней и Ворчуном.

– Не так уж плохо. Могли достаться злые сестры.

В голове у меня снова вспыхнуло прозвище, которое Сэм дала Ричарду. Принц. Пресный красавчик, который скачет на коне, чтобы спасти принцессу и подарить ей роскошную новую жизнь.

– Так вот каким ты видишь Ричарда? Моим спасителем?

– Что?

– Тогда, дома. Ты назвала его прекрасным принцем.

Я положила вилку. Внезапно и правда потеряла аппетит.

– Мне всегда было интересно, дала ли ты и ему какое-нибудь прозвище.

Я внезапно остро осознала, сколько стоит моя блузка, вино, которое мы сейчас пьем, и сумка «Прада», висящая на спинке моего стула.

Сэм пожала плечами.

– Я ничего особенного не имела в виду. – Она опустила глаза в тарелку и начала сосредоточенно посыпать кусок лосося перцем.

– Почему ты не хочешь приезжать к нам? – я спрашивала себя, почему именно теперь она не хочет говорить прямо. В тот единственный раз, когда она была у нас в гостях, Ричард обнял ее, поздоровавшись. Пожарил нам бургеры. Вспомнил, что Сэм не любит кунжут на булке.

– Просто признайся. Тебе он никогда не нравился.

– Дело не в том, что он мне не нравится. Я просто… просто я его плохо знаю.

– Разве тебе не хочется узнать его как следует? Он мой муж, Сэм. А ты моя лучшая подруга. Это для меня важно.

– Хорошо.

Но она ничего больше не сказала, и я видела, что она что-то недоговаривает. Между Сэм и Ричардом никогда не было той близости, на которую я надеялась. Я говорила себе, что они просто слишком разные. Я почти вытаскивала из нее мнение о нем, но на самом деле не хотела его услышать.

Сэм отвела глаза и наклонила голову, чтобы положить в рот вилку с лососем. Может быть, она не только Ричарда не хочет получше узнать, подумала я. Может быть, она избегает меня в ипостаси жены Ричарда.

– Ладно, давай подумаем, куда пойдем дальше, – сказала Сэм. – Хочешь потанцевать? Я напишу Таре, скажу, что мы заканчиваем.

Я уже не хотела с ними никуда идти. Оплатив счет, я почувствовала себя вымотанной, хотя сегодня днем не делала ничего, только складывала чистое белье и ждала, когда сантехник придет чинить протекающий кран, а Сэм отработала целый день и еще умудрилась сходить на велосипедное занятие. И потом, моя одежда не подходила для танцев – как сказала Сэм, я как будто на родительское собрание нарядилась.

Я подбросила Сэм до клуба, где уже ждала Тара, и поехала в квартиру Ричарда. Было только десять часов. «Мы рано закончили. Собираюсь идти спать», – написала я ему. Я решила сама с собой, что ни разу не соврала.

В доме был новый консьерж, и я представилась. Потом поднялась на лифте на нужный этаж и, на цыпочках прокравшись мимо двери сплетницы миссис Кин, открыла дверь ключом, который Ричард дал мне давным-давно, и прошла по коридору мимо стены с семейными фотографиями.

Я никогда не рассказывала Сэм про детство Ричарда, про безразличную ко всему мать и отца, местного бухгалтера. Ричард открылся только мне, и я чувствовала себя не вправе делиться его историей. Если бы Сэм потрудилась расспросить Ричарда, а не записывать его в какие-то категории, которые она присваивала детям в своей группе, она, возможно, увидела бы его в ином свете, подумала я.

Сэм не нравилось, в кого я превращаюсь в присутствии Ричарда, сейчас это было очевидно. Но я знала и то, что Ричарду не нравилось, как я вела себя в присутствии Сэм.

Я пошла в гостиную, заметив, что освещение – полумрак в коридоре и яркая лампа на кухне за моей спиной – превратило сплошное окно с видом на Центральный парк в зеркало. Я увидела свое нечеткое изображение – дымчатое и иллюзорное, как облако. Как будто я была фигуркой, запертой внутри шарика с искусственным снегом.

Я была одета в черное и серое, из-за чего казалось, что из меня высосали все краски. Я как будто поблекла.

Я жалела, что не поехала с Ричардом в командировку. Я жалела, что ужин с Сэм прошел неудачно. Я отчаянно желала, чтобы у меня было что-то прочное, на что можно опереться. Что-то ощутимее стерильной мебели и глянцевых поверхностей этой квартиры.

Я пошла на кухню и открыла холодильник. Там было пусто, за исключением нескольких бутылок воды «Перье» и бутылки шампанского «Вдова Клико». Я знала, что в шкафах есть паста, несколько банок консервированного тунца и пакетики для эспрессо-машины. В гостиной на журнальном столике лежали свежие номера «Нью-Йоркера» и «Экономист». В кабинете Ричарда полки были уставлены десятками книг, в основном биографиями и томами классики – Стейнбека, Фолкнера и Хэмингуэя.

Я пошла в спальню, снова мимо семейных фотографий на стене коридора.

Внезапно я остановилась.

Одной не хватало.

Где свадебная фотография родителей Ричарда? На том месте, где она висела, еще виднелся след от гвоздя.

Я знала, что она не у нас дома в Уэстчестере. Я проверила все стены в квартире, заглянула даже в ванную. Фотография была слишком велика, чтобы засунуть ее в ящик, но я и их проверила. Ее нигде не было.

«Ричард что, отнес ее в кладовку?» – подумала я. Остальные фотографии лежали там, включая детские фотографии Ричарда.

Усталость как рукой сняло. Я взяла из сумочки ключи и вернулась к лифту.

Отделения для хранения вещей располагались в подвале. Я была там однажды с Ричардом, незадолго до свадьбы, когда привезла к нему несколько коробок, ожидавших переезда в новый дом. Его дверь была пятая слева. Покрутив колесико на толстом висячем замке на двери и открыв дверь, он поставил на пол мои вещи и подошел к большому синему пластиковому контейнеру, одному из тех, что стояли вдоль стен. Оттуда он достал с десяток фотографий, глянцевых, 10 на 15, в полинявшем желтом конверте с надписью «Кодак». Все они были сделаны в один и тот же день, серия снимков Ричарда на бейсбольной тренировке. Фотограф, наверное, стремился поймать момент, когда Ричард раскручивается и касается битой мяча, но каждый раз нажимал на кнопку либо слишком рано, либо слишком поздно.

«Сколько тебе здесь лет?» – спросила я.

«Десять или одиннадцать. Фотографировала Морин».

«Можно, я возьму одну?» – мне очень нравилось напряженное выражение его лица на фотографиях, сосредоточенно сморщенный маленький нос.

Он засмеялся.

«Я был немножко задротом в этом возрасте. Найду тебе фотографию получше».

Но в тот день он ее так и не нашел. Мы торопились на бранч с Хиллари и Джорджем, поэтому Ричард положил фотографии сверху на кучу одинаковых желтых конвертов, защелкнул замок на двери, и мы поднялись на лифте в лобби.

Может быть, фотографию родителей он тоже положил в тот контейнер. Входя в лифт, я сказала себе, что мне просто любопытно.

Сейчас, пользуясь возможностью оглянуться назад, я думаю, уж не подсознание ли подсказывало мне, что получше узнать своего мужа можно лишь тогда, когда он и не подозревает, где я на самом деле нахожусь. Когда он физически настолько от меня далеко, насколько это возможно.

Даже днем подвал производил гнетущее впечатление – трюм возвышающегося над ним элегантного здания. Внизу было чисто, горели лампы, но стены напоминали цветом мыльную воду из-под грязной посуды, а кладовые были отделены друг от друга толстыми рядами проволочной сетки и казались тюрьмой для ненужных людям вещей.

Кодовым номером Ричарда был день рождения Морин. Он всегда ставил этот код на замки сейфов в отелях, когда мы куда-то ездили, так что мне комбинация была хорошо знакома. Я взяла в ладонь твердый прохладный замок, покрутила колесико, и он открылся.

Я вошла внутрь. Две соседские кладовки по бокам были набиты всякой всячиной – там была мебель, лыжи, искусственная елка. Но Ричард, по обыкновению, отличался аккуратностью. Все, кроме зеленых санок, на которых мы катались на нашем втором свидании, хранилось в синих пластиковых контейнерах, стоявших по стенам в два ряда.

Я опустилась на колени на жесткий бетонный пол и открыла первый контейнер. Школьный альбом, бейсбольный трофей с облупившейся позолотой на фигурке игрока, папка с оценками и характеристикой учителей – учительница во втором классе писала, что ему непросто даются прописные буквы и что он тихо себя ведет на уроках, – и пачка старых открыток на день рождения, все подписаны Морин. Я открыла одну, на обложке со Снупи, держащим воздушный шар. «Моему маленькому братцу, – написала она. – Ты – суперзвезда! Этот год будет самым лучшим. Я тебя люблю». Открыток от родителей я не нашла. Я начала рыться в контейнерах, откладывая конверты с фотографиями, чтобы забрать их наверх и рассмотреть как следует. Но я старалась сохранять прежний порядок и точно запоминать, где лежала каждая вещь, чтобы утром все вернуть на место.

В третьем контейнере лежала куча старых налоговых деклараций и гарантийных обязательств, договор на продажу его предыдущей квартиры, документы на его машины и другие бумаги. Я сложила все это обратно и открыла крышку четвертого контейнера.

Вдалеке я услышала рокот, как будто пришел в действие тяжелый механизм.

Кто-то вызывает лифт.

Я замерла, дожидаясь, когда откроется дверь за углом. Но никого не было.

Наверное, один из жильцов едет из лобби на свой этаж, догадалась я.

Я знала, что стоило вернуться наверх, и не только потому, что консьерж мог сказать Ричарду, что я здесь была.

Но мне казалось необходимым продолжать поиски.

Подняв крышку четвертой корзины, я увидела широкий плоский предмет, завернутый в несколько слоев газеты. Я отогнула верхние слои, и из-под них показались лица родителей Ричарда.

«Почему он отнес их сюда?» – подумала я.

Я долго смотрела на долговязого отца с полными губами и мать с вьющимися локонами до плеч и пронзительными глазами, которые унаследовал от нее Ричард. Внизу витиеватым шрифтом была выведена дата свадьбы.

Отец Ричарда обвил свою жену рукой за талию. Раньше я, не задумываясь, полагала, что их брак был счастливым, но по этой неестественной фотографии никаких выводов сделать было нельзя. В отсутствие какой бы то ни было реальной информации мой мозг сам заполнил пробелы, нарисовав картину такой, какой я хотела ее видеть.

Ричард почти ничего не рассказывал о своих родителях. Когда я спрашивала, он всегда говорил, что воспоминания причиняют ему слишком сильную боль. Морин, казалось, придерживалась того же неписаного правила и предпочитала обращаться к настоящему Ричарда, а не к их общему прошлому. Может быть, они чаще говорили о детстве, когда ездили в свои ежегодные горнолыжные поездки или когда Ричард по работе бывал в Бостоне и они вместе ужинали. Но когда Морин приезжала к нам, разговор вертелся вокруг его или ее работы, бега, путешествий и происходящего в мире.

Мне всегда казалось, что когда я говорю об отце, я сохраняю таким образом связь с ним, но у меня ведь была возможность с ним попрощаться и в последние минуты его жизни сказать, что я его люблю. Я понимала, почему Ричард и Морин хотели наглухо запечатать воспоминания о внезапной трагической смерти своих родителей в автокатастрофе.

Я тоже корректировала некоторые детали самого мрачного и болезненного эпизода своей жизни в разговорах с мужем. Я тщательно шлифовала свое повествование, выпуская фрагменты, которые, я знала, могли вызвать его презрение. Даже после того как Ричард узнал, что я забеременела студенткой, я не рассказала ему, что мой преподаватель был еще и женат. Я не хотела показаться ему глупой, не хотела дать ему повод решить, что в этом была и моя вина. И я соврала о том, почему беременность прервалась.

Стоя на коленях в подвале, я размышляла над тем, правильно ли поступила. Я понимала, что замужество – это еще не финал сказки, эдакое «долго и счастливо», растягивающееся за пределы последней страницы, отзывающееся эхом в вечности. Но разве оно не было высшей формой близости, которая дарит чувство безопасности оттого, что кому-то другому известны все твои секреты и недостатки, и он по-прежнему тебя любит?

Я вздрогнула, когда слева раздался резкий металлический звук, прервавший мои размышления.

Я повернула голову и вгляделась в тускло освещенный проход. Кладовая рядом была набита мебелью, и мне ничего за ней не было видно.

Это дом довоенной постройки, сказала я себе. Всего лишь звякнула труба. Но я все равно изменила позу, чтобы сидеть лицом ко входу. Так я могла бы увидеть наперед любого, кто собирался войти.

Я быстро завернула фотографию обратно в газету. Я нашла то, зачем сюда пришла; пора уходить. Но я чувствовала необходимость узнать, что еще было убрано в дальний угол, спрятано за пределами повседневной жизни Ричарда. Мне хотелось раскапывать дальше напластования его прошлого.

Я снова полезла в корзину и достала маленькую деревянную дощечку с вырезанным сердцем и словом «Мама». На обратной стороне стояло имя Ричарда; он, наверное, сделал его матери в подарок на уроке труда. Там же лежало вязаное желтое одеяло и пара коричневых детских ботиночек.

Почти на самом дне контейнера я нашла маленький фотоальбом. Никто из людей на фотографиях не был мне знаком, но мне показалось, что у одной из девочек, держащих за руку женщину в бриджах и майке с открытыми плечами, улыбка его матери. Может быть, альбом раньше принадлежал ей, подумала я. Рядом лежала белая коробка с той самой фигуркой на свадебный торт.

Я открыла коробку и взяла ее в руки. Фарфор казался приятным и гладким на ощупь; цвета были нежные, пастельные.

«Тебе никогда не казалось, что он слишком хорош, чтобы быть настоящим?» – спросила Сэм в тот день, когда я показала ей фигурку. Мне хотелось, чтобы она никогда не озвучивала этого вопроса.

Я смотрела на красивого жениха и безупречную голубоглазую невесту и машинально скользила по ним пальцами, снова и снова оборачивая вокруг своей оси.

Внезапно фигурка выскользнула из моих рук.

Я в панике замахала руками, с ужасом представляя, как она разбивается о бетон, и поймала в двух миллиметрах от пола.

Я закрыла глаза и шумно выдохнула.

Давно я уже здесь сижу? Несколько минут или уже почти час? Я совершенно потеряла счет времени.

Может быть, Ричард мне написал. Он будет волноваться, если я не отвечу. Как только мне пришла в голову эта мысль, я услышала слабый звук, и снова слева от меня. Трубы? Или чьи-то шаги?

Я внезапно поняла, что сижу здесь как в металлической клетке. Я оставила телефон наверху, в сумке. Никто не знал, что я здесь.

Сможет ли консьерж, сидящий в лобби, услышать, если я закричу?

Я задержала дыхание, пульс у меня участился, я ждала, когда из-за угла появится лицо.

Никого не было.

«Это мои фантазии», – сказала я себе.

Но рука у меня все равно дрожала, когда я клала фигурку обратно в коробку. Впервые я заметила, что внизу выведены маленькие цифры. Я поднесла ее к глазам, щурясь, чтобы разглядеть число в тусклом свете. Дата: 1985. Наверное, год, когда была сделана фигурка.

«Такого не может быть», – подумала я.

Я снова достала фигурку из коробки и пригляделась получше. Ошибки быть не могло.

Но в 1985 году родители Ричарда уже давно были женаты. К тому времени он был уже подростком.

Они поженились за десять лет, а то и больше, до того, как была сделана эта фигурка. Она не могла принадлежать им.

«Может быть, его мать нашла ее в антикварном магазине, она показалась ей симпатичной, вот она ее и купила», – думала я, пока поднималась на лифте обратно в квартиру Ричарда. Может быть, я ошиблась. Я могла просто неправильно понять его слова.

Вставляя ключ в замок, я услышала, что у меня в сумке звонит мобильный. Я бросилась ответить, но когда достала его из сумки, он уже замолчал.

Потом заверещал домашний телефон.

Я побежала на кухню и схватила трубку.

– Нелли? Слава Богу. Я все пытался до тебя дозвониться.

Голос у Ричарда был выше обычного – он нервничал. Я знала, что он на другом конце света, но связь была такая хорошая, что я легко могла бы представить, что он стоит в соседней комнате.

Как он узнал, что я здесь?

– Прости, – выпалила я. – Все в порядке?

– Я думал, ты дома.

– Да. Я собиралась ехать домой, но так устала, что подумала… решила, что будет проще переночевать в квартире, – быстро заговорила я.

Повисла пауза.

– Почему ты мне не сказала?

На этот вопрос у меня не было ответа. По крайней мере, такого, который я была бы готова ему дать.

– Я хотела… – тянула я. Почему-то на глаза у меня навернулись слезы, и я моргнула, чтобы их смахнуть. – Я просто решила, что все тебе объясню завтра, вместо того чтобы писать длинное сообщение, когда ты с клиентами. Не хотела тебя беспокоить.

– Беспокоить? – он издал звук, который не очень походил на смех. – Я гораздо сильнее беспокоился, представляя, что с тобой что-нибудь случилось.

– Прости, пожалуйста. Ты, конечно, прав. Я должна была сказать.

Он ответил только через секунду.

Он сказал:

– Так почему ты не отвечала на мобильный? Ты одна?

Я его разозлила. Его выдавали отрывистые фразы. Я почти видела, как сузились у него глаза.

– Я была в ванной, – ложь как будто вырвалась у меня против моей воли. – Конечно, я одна. Сэм пошла танцевать со своей соседкой, а я не захотела и решила поехать сюда.

Он медленно выдохнул.

– Слушай, хорошо, что с тобой все в порядке. Мне пора возвращаться на поле.

– Я соскучилась.

Когда он снова заговорил, его голос уже звучал нежно.

– Я тоже соскучился, Нелли. Ты и не заметишь, как я уже вернусь.

Сначала я просидела час одна в подвале, потом меня поймали на лжи – все это выбило меня из колеи, почувствовала я, переодевшись в ночную рубашку и перепроверяя, заперты ли замки на входной двери.

Я пошла в ванную Ричарда, почистила зубы его зубной пастой перед сном и вытерлась лишним полотенцем. В ванной стоял такой сильный запах лимонов, что я занервничала, пока не поняла, что это клетчатый халат Ричарда, в который он всегда переодевался после душа, висит на крючке прямо передо мной. Ткань впитала запах его мыла.

Я выключила свет, потом передумала и включила снова, притворив дверь, чтобы свет не бил в глаза. Откинула пушистый белый плед на кровати Ричарда, думая, что он сейчас делает. Наверное, поддерживает беседу с важными бизнес-партнерами на газоне. В машинке для гольфа, наверное, стоит кулер с холодным пивом и минеральной водой, а под рукой переводчик, чтобы облегчать коммуникацию. Я представляла, как Ричард сосредоточился на подсечке, нахмурив лоб, и выражение его лица эхом повторяет то, что я видела у маленького мальчика, играющего в бейсбол.

Я рылась в контейнерах, чтобы получше узнать Ричарда. Мне по-прежнему не хватало ответов на вопросы о моем муже, которые у меня накопились.

Но залезая в широкую постель, заправленную белоснежным отутюженным бельем, я поняла, что он-то знал меня достаточно хорошо, чтобы иметь точное представление о том, где я нахожусь, когда не застал меня дома.

Он знал меня лучше, чем я его.

 

Глава 26

Письмо Эмме оттягивает мне руку; удивительно, насколько его вес не соответствует его материальной ценности. Я снова складываю листок, потом иду в комнату тети Шарлотты поискать конверт – у нее там стоит бюро, за которым она занимается документами и счетами. Я нахожу конверт, но марка мне не нужна. Я должна доставить его сама; я не могу положиться на почту, письмо должно достичь адресата точно в срок.

Сверху на куче бумаг у нее на столе я замечаю фотографию собаки. Немецкая овчарка с шелковистой коричневой с черным шерстью.

Ахнув, я беру ее в руки: «Герцог».

Но это, конечно, не он. Это всего лишь рекламный буклет от организации, которая предоставляет слепым собак-поводырей.

Просто эта собака так похожа на ту, фотографию которой я все еще ношу у себя в кошельке.

Я должна отдать письмо Эмме. Я должна разобраться с тем, как можно помочь тете Шарлотте. Я уже должна наконец начать действовать. Но я просто безвольно оседаю на тетину кровать, не в силах сопротивляться образам, которые накатывают на меня, тяжелые и быстрые, как волны, снова утягивая меня на дно подводным течением памяти.

* * *

Когда Ричард вернулся из Гонконга, меня снова начала мучить бессонница.

В два часа ночи он обнаружил, что я сижу в гостевой спальне с включенным светом и книгой на коленях.

– Не могу уснуть.

– Я не люблю спать один, без тебя.

Он протянул мне руку и отвел обратно в спальню.

Но ощущение обхвативших меня рук и теплого мерного дыхания на моей шее больше не помогало. Почти каждую ночь я просыпалась, тихонько выбиралась из кровати и на цыпочках прокрадывалась в гостевую спальню, возвращаясь в постель только перед рассветом.

Ричард наверняка знал.

Однажды воскресным утром, когда на улице дул пронизывающий до костей ветер, Ричард читал в библиотеке еженедельный выпуск «Таймс», а я искала новый рецепт чизкейка. В следующие выходные мы устраивали ужин с Морин и моей матерью в честь дня рождения Ричарда. Мама ненавидела холод и раньше никогда бы не приехала зимой на север. Обычно она приезжала увидеться со мной и тетей Шарлоттой каждую весну и осень. Приехав в Нью-Йорк, она большую часть времени проводила в художественных галереях или гуляла по улицам, впитывая атмосферу города, как она говорила. Я даже была рада тому, что мы так мало времени проводили вместе; общение с мамой требовало неисчерпаемых запасов терпения и энергии.

Я не знала, почему на этот раз она решила изменить себе, но подозревала, что это было связано с нашим последним разговором. Улицы были покрыты коркой засохшего снега и кое-где пятнами льда, и поскольку я никогда раньше не водила зимой, я боялась садиться за руль «мерседеса», купленного для меня Ричардом. Когда днем мне позвонила мама и спросила, чем я занимаюсь, я не стала ей врать. Потеряла бдительность.

«Я все еще в постели».

«Ты заболела?»

Тут я поняла, что была слишком откровенна.

«Я плохо спала ночью».

Мне казалось, что это объяснение должно было ее успокоить.

Но оно только дало пищу новым вопросам.

«Ты часто плохо спишь? Тебя что-то беспокоит?»

«Да нет, нет. Все хорошо».

Повисла пауза. А затем: «Знаешь, что? Я, наверное, приеду в гости».

Я пыталась ее отговорить, но она была полна решимости. Поэтому в конце концов я предложила, чтобы она приехала на день рождения Ричарда. Морин, как и каждый год, должна была праздновать с нами, и, думала я, возможно, ее присутствие отвлечет маму.

Когда в то воскресенье раздался звонок в дверь, я сначала подумала, что она решила сделать нам сюрприз и приехать на несколько дней раньше или перепутала дату. Это было бы вполне в ее духе.

Но Ричард опустил газету и встал с кресла.

– Это, наверное, твой подарок.

– Подарок? Это же у тебя скоро день рождения, а не у меня.

Я шла на несколько шагов позади него. Я услышала, как он с кем-то поздоровался, но за его спиной мне не было видно с кем. Потом он наклонился.

– Привет, привет. Какой хороший мальчик.

Это была огромная немецкая овчарка. Когда Ричард взял в руки поводок и повел пса в дом, я увидела, как на плечах у него перекатываются мышцы. Вслед за собакой в дом вошел человек, который ее привез.

– Нелли? Познакомься с Герцогом. Этот здоровяк лучше любой охранной сигнализации.

Пес зевнул, обнажив острые зубы.

– А это Карл, – засмеялся Ричард. – Один из дрессировщиков Герцога. Простите.

– Не беспокойтесь, я уже привык, что овации всегда достаются Герцогу, – Карл, наверное, заметил мою тревогу. – Он кажется свирепым, но помните, что всем остальным так тоже будет казаться. А он знает, что его работа – защищать вас.

Я кивнула. На вид Герцог весил примерно столько же, сколько и я. А если бы он встал за задние лапы, то оказался бы одного роста со мной.

– Он год провел в Кинологической академии Шерман. Он понимает дюжину команд. Сейчас я прикажу ему сесть.

По команде Карла пес опустился на задние ноги.

– Встать! – произнес он, и Герцог легко поднялся.

– Попробуй, дорогая, – подтолкнул меня Ричард.

– Сидеть, – голос у меня был хриплый. Мне не верилось, что пес мне подчинится, но он, неотрывно глядя на меня своими ореховыми глазами, коснулся крупом пола.

Я отвела взгляд. Сознательно я понимала, что его натренировали исполнять команды. Но его, наверное, тренировали еще и атаковать, если он почувствует угрозу? Я вспомнила, что собаки чувствуют страх, и вжалась спиной в стену.

Я не боялась собак, которых заводили в Нью-Йорке, маленьких и пушистых, – они торчали из сумок или семенили на концах разноцветных поводков. Я иногда останавливалась на улице, чтобы их погладить, и была совершенно спокойна, если приходилось подниматься в квартиру Ричарда с миссис Кин и ее бишоном с такой же, как у нее, прической.

Крупных собак в городе я редко встречала – размер квартир не позволял ньюйоркцам их заводить. Я уже несколько лет не видела большого пса.

Но когда я была маленькой, у наших соседей во Флориде было два ротвейлера. Их держали в загоне из металлической сетки, и каждый раз, когда я проезжала мимо на велосипеде, они бросались грудью на сетку, как будто хотели вырваться на волю. Папа говорил мне, что они просто рады меня видеть, что все собаки дружелюбные. Но их низкий гортанный лай и звук грохочущего металла приводили меня в ужас.

Неестественная неподвижность Герцога тревожила меня еще сильнее.

– Можете его погладить, – предложил Карл. – Он обожает, когда ему чешут между ушами.

– Да, конечно. Привет, Герцог, – я протянула руку и быстро похлопала его по голове. Его коричневая с черным шерсть оказалась мягче, чем я думала.

– Пойду принесу его вещи, – Карл пошел обратно к своему белому фургону.

Ричард ободряюще улыбнулся мне.

– Помнишь, что сказал специалист по охранным системам? Собаки – главный сдерживающий фактор для взломщиков. Лучше любой сигнализации. С ним ты будешь спокойно спать.

Герцог по-прежнему сидел на задних лапах и смотрел на меня. Он что, ждал, пока я разрешу ему встать? В детстве у меня была только кошка.

Карл вернулся. У него в руках был пакет корма, одеяло, миски.

– Где бы вы хотели его поселить?

– Наверное, лучше всего на кухне, – сказал Ричард. – Вон там.

Услышав очередную отрывистую команду Карла, пес пошел за ним, почти беззвучно ступая большими лапами по нашим деревянным полам. Через несколько минут Карл уехал, оставив свою визитку и заламинированный список слов, которые были известны Герцогу: «ко мне», «стоп», «апорт». Он объяснил, что Герцог будет реагировать только на мои команды или команды Ричарда и что произносить их нужно твердо, приказным тоном.

– Он умный мальчик, – Карл потрепал Герцога по голове на прощание. – Вы сделали хороший выбор.

Я слабо улыбнулась, с ужасом думая о завтрашнем дне, когда Ричард уйдет на работу, а я останусь наедине с собакой, с которой должна была чувствовать себя в безопасности.

Первые несколько дней я сторонилась той части дома, где обитал Герцог, заходя на кухню, только чтобы взять банан или подсыпать еды ему в миску. Карл говорил, что с ним нужно гулять три раза в день, но я не хотела ковыряться с поводком и ошейником, который нужно было надеть Герцогу на шею. Поэтому я просто открывала заднюю дверь и говорила «Вперед» – очередная команда, – а потом убирала за ним, прежде чем Ричард приходил домой.

На третий день я сидела в библиотеке и читала. Подняв голову, я увидела, что Герцог тихо стоит в проходе, глядя на меня. Я даже не слышала, как он подошел к дверям. Я все еще не решалась встречаться с ним взглядом – кажется, когда смотришь им прямо в глаза, они воспринимают это как вызов, – поэтому снова уставилась в книгу, надеясь, что он уйдет. Ричард перед сном всегда ненадолго выводил Герцога на прогулку. У Герцога было достаточно еды, свежей воды, он спал на комфортной подстилке. Мне не за что было чувствовать вину. У этого пса была прекрасная жизнь, было все, о чем только можно мечтать.

Он подошел ближе и плюхнулся на пол возле меня, положив голову между своих больших лап. Потом поднял голову и тяжело вздохнул. Это был до странности человеческий звук.

Я быстро выглянула из-за своего романа и увидела борозды над шоколадно-карими глазами. Он выглядел печальным. Наверное, он привык находиться в обществе других собак, привык к шуму и действию. «Наш дом должен казаться ему странным местом», – подумала я. Я неуверенно протянула руку и похлопала его между ушами, как говорил дрессировщик. Его мохнатый хвост ударился об пол и снова замер, как будто он не хотел слишком выдать своего возбуждения.

– Понравилось? Давай, мальчик. Можешь махать хвостом, сколько хочешь.

Я сползла с кресла, опустившись на пол рядом с ним и начала гладить его по голове, в том ритме, который, как мне показалось, доставлял ему удовольствие. Меня тоже успокаивало прикосновение к теплой толстой шерсти.

Посидев так немного, я поднялась на ноги, пошла на кухню и отыскала его поводок.

Герцог последовал за мной.

– Я надену это тебе на шею. Будь хорошим псом, сидеть, хорошо?

Впервые его неподвижность показалась мне признаком кротости. Но я все-таки постаралась пристегнуть серебристую застежку поводка к ошейнику как можно быстрее – мне не нравилось, что рука находится в опасной близости от его зубов.

Как только мы вышли, меня за нос и за уши начал щипать хрусткий зимний воздух, но было все-таки не настолько холодно, чтобы сразу бежать назад, в дом. В тот день мы с Герцогом прошли, наверное, несколько километров, исследуя закоулки района, которые раньше были мне незнакомы. Он шел в ритме моих шагов, все время оставаясь рядом со мной и позволяя себе облегчиться или понюхать траву, только если останавливалась я.

Когда мы пришли домой, перспектива отстегнуть поводок уже не так меня страшила. Я наполнила водой его миску, а сама жадно выпила стакан холодного чая. После прогулки я чувствовала приятную тяжесть в ногах, и только теперь поняла, что мне она была необходима так же, как Герцогу. Я собиралась вернуться в библиотеку, но в дверях остановилась и посмотрела на Герцога.

– Ко мне.

Он подбежал ко мне и сел рядом.

– Какой хороший мальчик.

* * *

В день рождения Ричарда мы забрали маму из аэропорта и привезли домой. Когда несколько часов спустя приехала Морин, мама уже успела разбросать по комнатам свои вещи – на кухне лежала ее сумка, на спинке стула в гостиной висела ее шаль, на любимой кушетке Ричарда распласталась обложкой вверх ее книга – и включила отопление посильнее. Я видела, что все это раздражает Ричарда, хотя он ни единым словом этого не выдавал.

Ужин прошел довольно гладко, хотя мама под столом подкармливала Герцога кусочками своего стейка – она уже отказалась от вегетарианства.

«У этого пса удивительно хорошо развита интуиция», – объявила она.

Морин чуть дальше отодвинула свой стул от мамы и Герцога и спросила у Ричарда мнения по поводу акций, которые собиралась купить. Она больше любила кошек, объяснила она, но, несмотря на это, храбро погладила пса.

После чизкейка все пошли в гостиную открывать подарки. Мой Ричард открыл первым. Я подарила ему хоккейную футболку «Нью-Йорк Рейнджерс» в рамке, подписанную всеми игроками, и ошейник для Герцога, тоже с эмблемой «Рейнджерс».

Моя мама преподнесла Ричарду новую книгу по самосовершенствованию Дипака Чопры.

– Вы так много работаете. Может быть, будете читать в поезде по дороге?

Ричард вежливо открыл книгу и пролистал несколько страниц.

– Это, кажется, именно то, что мне нужно.

Когда мама пошла на кухню взять из сумки открытку, он мне подмигнул.

– Если будет спрашивать, понравилась ли, я тебе составлю шпаргалку с кратким содержанием.

Морин подарила ему два билета на лучшие места на завтрашний матч «Нью-Йорк Никс».

– У нас сегодня спортивная тема, – рассмеялась она. Они с Ричардом были поклонниками баскетбола.

– Возьми с собой Морин.

– В этом и заключался мой хитрый план, – весело отозвалась Морин. – Помню, что как-то Ричард пытался объяснить тебе какое-то правило, и ты тут же потеряла интерес.

– Каюсь, что поделать.

Моя мама переводила взгляд с Морин на Ричарда, а потом посмотрела на меня.

– Ну что же, хорошо, что я здесь, а то тебе пришлось бы сидеть дома одной, Ванесса. Давай поедем завтра в город, поужинаем с тетей Шарлоттой?

– Давай.

Я видела – мама удивилась, что Морин не купила три билета. Наверное, ей казалось, что я чувствую себя третьей лишней, но я на самом деле была рада, что сестра Ричарда хотела провести с ним время. У него больше не было никого из семьи.

Моя мама гостила у нас еще два дня, и я уже готовилась к тому, что она, как обычно, будет, не подумав, выражать свое мнение по любому поводу, но на этот раз ошиблась. Она ходила со мной на каждую прогулку с Герцогом и сама предложила устроить ему первое купание. Герцог перенес его со свойственным ему достоинством, хотя в его карих глазах читался упрек. Он отомстил, шумно отряхнувшись и окатив нас водой, как только выпрыгнул из ванны. Мы с мамой долго смеялись, и это было мое самое счастливое воспоминание от ее приезда в тот раз. Я думаю, и ее тоже.

Когда мы прощались в аэропорту, она обняла меня крепче, чем обычно.

– Я люблю тебя, Ванесса. Я бы хотела чаще видеться. Может быть, через пару месяцев приедешь во Флориду?

Я не хотела, чтобы она приезжала, но в ее объятиях почувствовала необычное спокойствие.

– Постараюсь.

И я действительно собиралась приехать. Но потом все снова переменилось.

* * *

Я быстро привыкла к постоянному присутствию Герцога в доме, к нашим бодрым утренним прогулкам, к тому, что могла болтать с ним, пока готовлю ужин. Я расчесывала ему шерсть долгими движениями, а он клал мне голову на колени. Я не понимала, как когда-то могла его бояться. Когда я принимала душ, он стоял на карауле возле двери. Когда я возвращалась домой, он уже стоял на посту в прихожей у самого входа, навострив треугольные уши. Казалось, он испытывает облегчение, когда знает, где я и что со мной.

Я была так благодарна Ричарду. Он наверняка догадывался, что Герцог для меня станет чем-то большим, чем просто гарантия безопасности. В отсутствие ребенка, появления которого мы так отчаянно желали, он стал моим компаньоном.

– Я так полюбила Герцога, – сказала я Ричарду как-то вечером несколько недель спустя. – Ты был прав. С ним мне действительно намного спокойнее.

Я рассказала ему, как мы с Герцогом шли вдоль дороги метрах в десяти от дома, и вдруг из просвета в живой изгороди, которой был обнесен двор соседа, выскочил почтальон. Герцог стремительно встал между нами, и я услышала, как в горле у него тихо клокочет рычание. Почтальон обошел нас за километр и отправился по своим делам; мы тоже.

– Я впервые видела его таким.

Ричард кивнул и взял нож, чтобы намазать масло на булочку.

– Но, конечно, полезно помнить, каким он может быть.

Когда на следующей неделе Ричард уехал в командировку, я отнесла подстилку Герцога наверх и положила ее рядом с кроватью. Когда ночью я проснулась и посмотрела вниз, оказалось, что он тоже не спит. Я свесила руку с кровати, коснулась его головы и быстро уснула снова. Я спала глубоко, без снов, так, как не спала уже несколько месяцев.

Я сказала Ричарду, что подолгу гуляю с Герцогом, чтобы избавиться от лишних килограммов, которые набрала, переехав в пригород. Дело было не только в гормональных таблетках. В Нью-Йорке я каждый день проходила по несколько километров, а сейчас даже за бутылкой молока ездила на машине. И потом, мы всегда поздно ужинали. Ричард никогда не комментировал мой вес, но сам каждое утро вставал на весы и пять дней в неделю занимался спортом. Я хотела ему нравиться.

Когда Ричард вернулся из командировки, я не могла найти в себе сил вернуть Герцога на первый этаж, в холодную, сияющую белизной кухню. Ричард удивлялся, как быстро поменялось мое отношение к псу.

– Иногда мне кажется, что его ты любишь больше меня, – шутил он.

Я смеялась.

– Он мой друг. Когда тебя нет дома, он скрашивает мое одиночество.

Правда была в том, что только к Герцогу я испытывала любовь чистую и понятную, которой никогда не испытывала ни к кому раньше.

Герцог был не просто питомцем. Он стал моей связью с внешним миром. Сосед, который бегал по утрам и которого мы часто встречали во время наших прогулок, останавливался спросить разрешения его погладить, а потом мы могли немного поболтать. Садовники приносили ему кости, смущенно спрашивая, можно ли ему. Даже почтальон наконец полюбил его, когда я сказала Герцогу, что он «друг» – это было одно из тех слов, которые Герцог понимал. Я низвергала на мать, которой звонила каждую неделю, потоки отчетов о наших последних приключениях.

Однажды ранней весной, когда каждое дерево и цветок, кажется, готовы бурно зацвести, я взяла Герцога на долгую прогулку по холмам в нескольких поселках от нас.

Оглядываясь назад, я думаю о том, что этот день был нашим с Герцогом последним счастливым днем, но тогда я просто сидела на большом плоском камне, рассеянно поглаживая Герцога по спине, чувствуя, как пригревает солнце, и наслаждалась моментом.

Когда мы с Герцогом вернулись домой, раздался звонок.

– Дорогая, ты заехала в химчистку?

Я и забыла, что он просил меня забрать его рубашки.

– Вот черт, прости. Сейчас только расплачусь с садовниками и съезжу.

Трое наших садовников особенно сильно привязались к Герцогу, и иногда, если погода стояла хорошая, задерживались подольше, чтобы поиграть с ним в мячик.

Меня не было около получаса, тридцать пять минут, самое большее. Когда я вернулась, фургона садовников уже не было. Я открыла входную дверь, и по всему телу пробежал озноб.

– Герцог! – позвала я.

Молчание.

– Герцог! – закричала я снова, и голос у меня задрожал.

Я выбежала на задний двор. Его там не было. Я позвонила садовникам. Они клятвенно заверили, что закрыли калитку. Я обыскала весь район, потом позвонила в общество охраны животных и в местные ветеринарные клиники. Ричард сразу же приехал домой, и мы ездили по округе с открытыми окнами, до хрипоты выкрикивая его имя. На следующий день Ричард не пошел на работу, а остался сидеть со мной, пока я рыдала. Мы расклеили объявления. Мы предложили огромное вознаграждение нашедшему. Каждый вечер я выходила на улицу и звала его. Я представляла, как кто-то его схватил или как он перепрыгнул через изгородь в погоне за взломщиком. Я даже поискала в интернете, не встречались ли в нашем районе в последнее время дикие животные, предполагая, что на Герцога мог напасть крупный зверь.

Один сосед утверждал, что видел его на Орчард-стрит, другой – на Уиллоу-стрит. По телефону, указанному в объявлении, позвонил человек и привез собаку, но не Герцога. Я даже обращалась к собачьему экстрасенсу, который сказал, что Герцог в приюте в Филадельфии. Но ничто из этого не привело ни к какому результату. Сорокакилограммовый пес исчез из моей жизни по мановению волшебной палочки, так же, как появился.

Герцог был прекрасно натренирован; он бы никогда просто так не сбежал. А на каждого, кто попытался бы его забрать, он бы набросился. Он был сторожевым псом.

Но мне в голову лезли совсем другие мысли, когда в три часа утра я кралась по коридору, стремясь сбежать подальше от своего мужа.

Прямо накануне исчезновения Герцога Ричард позвонил мне и спросил про рубашки. Я была уверена, что он звонит с работы, хотя никакого подтверждения этому у меня не было; он никогда не давал мне паролей от телефона или своего Блэкберри, а я никогда не спрашивала, поэтому проверить историю звонков не могла.

Но когда я приехала в химчистку, миссис Ли встретила меня со свойственным ей энтузиазмом: «Рада видеть вас снова! Мне недавно звонил ваш муж, и я сказала ему, что рубашки уже готовы, слабый крахмальный раствор, как обычно».

Зачем Ричарду звонить мне и спрашивать, забрала ли я рубашки, если до этого он уже позвонил в химчистку и выяснил, что я их не забирала?

Я не спросила его об этом в тот же день. Но вскоре уже не могла думать ни о чем другом.

* * *

Глаза у меня запали от бессонницы. В те ночи, когда мне удавалось ненадолго уснуть, я просыпалась, чувствуя, как рука, свесившаяся с кровати, нащупывает пустое место, где раньше лежал Герцог. Большую часть времени я пребывала в оцепенении. Я вставала вместе с Ричардом, варила ему кофе, выпивала несколько чашек сама, целовала его на прощание, когда он уходил на работу, и смотрела, стоя в дверях, как он, напевая, идет к машине.

Через несколько недель после исчезновения Герцога я вяло сажала какие-то цветы на заднем дворе и наткнулась на одну из его любимых игрушек, зеленого резинового крокодила – он обожал его жевать. Я прижала крокодила к груди и зарыдала так, как не рыдала с похорон своего отца.

Когда мне наконец удалось успокоиться, я вернулась внутрь. Постояла, прислушиваясь к неестественной тишине нашего дома, по-прежнему держа в руках крокодила. Потом прошла через гостиную, не задумываясь о том, что, возможно, оставляю на безупречном ковре грязные следы, и поставила игрушку Герцога на столик в прихожей, куда Ричард обычно клал ключи. Я хотела, чтобы он увидел крокодила, как только переступит порог дома.

Вот чего я не сделала потом: я не сняла с себя грязную одежду. Я не убрала газеты, не сложила чистое белье, не положила на место садовые инструменты. Я не приготовила рыбу-меч, горошек и тортеллини, которые собиралась сделать на ужин.

Вот что я сделала: я налила себе в стакан водки с тоником и села в кабинете, дожидаясь, когда дневной свет потускнеет и превратится в сумерки. Тогда я налила себе еще водки, на этот раз без тоника. Я никогда много не пила, так, пару бокалов вина время от времени. Сейчас я чувствовала, как крепкий алкоголь струится у меня по телу.

Когда Ричард открыл входную дверь, я осталась молча сидеть на своем месте.

– Нелли, – позвал он.

Впервые с тех пор как мы поженились, я не ответила «Да, дорогой» и не выбежала ему навстречу, чтобы поцеловать.

– Нелли? – на этот раз это был вопрос, а не утверждение.

– Я здесь, – наконец отозвалась я.

Он появился в дверях, держа в руке испачканного в земле крокодила Герцога с наполовину оторванным хвостом.

– Почему ты тут сидишь, в темноте?

Я подняла стакан и допила водку.

Я увидела, какой вывод он сделал из моих потертых джинсов с грязью на коленях и старой широкой футболки. Я поставила на стол стакан, не озаботившись тем, чтобы что-нибудь под него подложить.

– Дорогая, в чем дело? – он подошел и обнял меня сзади.

Я почувствовала знакомое тепло его рук, и моя решимость начала таять. Я так злилась на него весь день, но теперь мне больше всего хотелось, чтобы мужчина, причинивший мне эту боль, меня утешил. Обвинения, которые я выстраивала у себя в голове, спутались; как мог Ричард совершить такой ужасный поступок? Теперь это казалось мне бессмыслицей.

Вместо того, что я планировала ему сказать, я выпалила:

– Я хочу отдохнуть.

– Отдохнуть? – он отпустил меня. – От чего?

Он нахмурился.

«От всего», – хотела ответить я, но вместо этого сказала:

– От Кломифена.

– Ты напилась. Ты не всерьез это говоришь.

– Да, я немного выпила, но я говорю всерьез. Я не буду больше его принимать.

– Тебе не кажется, что мы должны это обсудить? Это должно быть нашим совместным решением.

– Разве мы обсуждали, что нужно избавиться от Герцога?

Когда прозвучали эти слова, я поняла, что пересекла границу.

Что удивительно, это было очень приятно. В нашем браке, как и в любом другом, был ряд неписаных правил, и я нарушила самое главное: не перечить Ричарду.

Теперь я понимаю, что именно следуя этому предписанию, я и не спросила у Ричарда, почему он купил дом, не показав его мне, почему никогда не хотел рассказывать о своем детстве, не заговорила о стольких вещах, которые попыталась просто вычеркнуть из своего сознания.

Мы с Ричардом придумали это правило вместе; я охотно стала соучастницей. Гораздо проще было позволить своему мужу – человеку, который дарил мне ощущение безопасности, – взять на себя контроль за нашими жизнями.

Я больше не чувствовала себя в безопасности.

– О чем ты? – Ричард говорил холодным ровным тоном.

– Зачем ты позвонил миссис Ли и спросил, готовы ли рубашки? Ты знал, что я их не забрала. Ты пытался выманить меня из дома?

– Господи Боже! – Ричард резко встал.

Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть на него, когда он навис над моим стулом.

– Нелли, это противоречит всякой логике, – я видела, как его рука сжимает крокодила, сминает резиновую игрушку.

Его лицо как будто натянулось, глаза сузились, губы завернулись внутрь; мой муж исчез, надел маску.

– Причем тут химчистка, твою мать? Или наш ребенок? Зачем мне выманивать тебя из дома?

Я теряла свои позиции, но уже не могла пойти на попятный.

– Зачем ты спросил меня, забрала ли я рубашки, если уже знал, что не забрала?

В моем голосе появились визгливые нотки.

Он швырнул крокодила на пол.

– Ты в чем вообще меня обвиняешь? Ты с ума сошла. Миссис Ли – старуха и все время носится как угорелая. Ты неправильно ее поняла.

На мгновение он закрыл глаза. Когда он их открыл, он снова был прежним Ричардом. Маска исчезла.

– У тебя депрессия. Мы понесли тяжелую утрату. Мы оба любили Герцога. И я знаю, что таблетки плохо на тебе сказываются. Ты права. Нам надо немного отдохнуть.

Я все еще злилась; почему у меня такое чувство, будто он меня прощает?

– Где Герцог? – прошептала я. – Пожалуйста, скажи мне, что он жив. Мне просто нужно знать, что он в порядке. Я никогда больше не буду тебя об этом спрашивать.

– Детка, – Ричард опустился передо мной на колени и обвил меня руками. – Конечно, он в безопасности. Он очень умный и сильный. Он, наверное, недалеко отсюда, живет в новой семье, которая любит его так же, как мы. Ты разве не видишь, как он гоняется за теннисным мячиком на большом заднем дворе?

Он вытер слезы, бежавшие у меня по щекам.

– Давай-ка снимем с тебя эту грязную одежду и уложим тебя в постель.

Я смотрела, как двигаются полные губы Ричарда, когда он произносит эти слова; я пыталась расшифровать выражение его глаз. Мне нужно было принять решение, наверное, самое важное в моей жизни. Если я не отброшу свои подозрения, это будет означать, что то, каким я представляла себе своего мужа и наши отношения, – ошибка, что каждое мгновение последних двух лет моей жизни – чудовищная ложь. Это не только подрывало мою веру в Ричарда, но и ставило под сомнение все мои инстинкты, мои собственные суждения, мое ощущение правды.

И я предпочла поверить тому, что говорил мне Ричард. Ричард любил Герцога и знал, как любила его я. Он был прав; надо было совсем сойти с ума, чтобы решить, что он может что-то сделать этому псу.

Напряжение покинуло мое тело, которое стало вязким и тяжелым, как цемент.

– Прости меня, – сказала я, когда Ричард повел меня наверх.

Когда я, переодевшись, вышла из ванной, я увидела, что он уже опустил ставни и поставил на тумбочку стакан воды.

– Хочешь, я полежу с тобой?

Я покачала головой.

– Ты, наверное, голодный. Прости, что не сделала тебе ужин.

Он поцеловал меня в лоб.

– Не волнуйся. Отдыхай, дорогая.

Как будто ничего и не случилось.

* * *

На следующей неделе я записалась еще на один кулинарный курс – на этот раз темой была азиатская еда – и стала членом комитета по продвижению детского чтения в клубе. Мы собирали книги, чтобы распространять их в малообеспеченных районах Манхэттена. Комитет проводил встречи за обедом. На них всегда предлагали вино, и я первая опорожняла свой бокал и наливала себе второй. В сумке я всегда носила упаковку таблеток от головной боли, от которой страдала, если пила днем. Я с удовольствием ходила на эти встречи, потому что после них можно было поспать, и так проходило несколько часов. Когда Ричард приезжал домой, изо рта у меня уже пахло ментолом, а благодаря каплям глаза не были красными.

Сначала я думала, не предложить ли ему завести еще собаку, может быть, другой породы, но так и не предложила. И так мой дом, в котором не было ни детей, ни животных, снова поблек и стал просто домом.

Я начала ненавидеть его и эту постоянную тишину, которая никогда меня не отпускала.

 

Глава 27

Я возвращаю открытку с немецкой овчаркой на стол тете Шарлотте. Нельзя снова опаздывать на работу, я и так уже пропустила много дней. Я кладу письмо для Эммы в сумку – отнесу его, когда закончится моя смена. Я иду пешком в Мидтаун, и мне кажется, что я чувствую, как его вес оттягивает ручку сумки на моем плече.

На полпути у меня звонит телефон. На долю секунды вспыхивает мысль: «Ричард» – но, посмотрев на экран, я вижу номер «Сакса».

Поколебавшись, я отвечаю на звонок и начинаю тараторить:

– Я почти на месте. Буду через пятнадцать минут, самое большее.

Я прибавляю шаг.

– Ванесса, мне очень не хочется этого делать, – говорит Люсиль.

– Мне страшно неловко, прости меня. Я потеряла телефон, а потом…

Она откашливается, и я умолкаю.

– Но нам придется с тобой расстаться.

– Пожалуйста, дай мне еще шанс, – отчаянно начинаю упрашивать я. Учитывая состояние тети Шарлотты, работа мне сейчас нужна, как никогда. – У меня был непростой период, но я обещаю, я не буду… У меня все налаживается.

– Опоздания – ладно. Постоянное отсутствие на работе – допустим. Но прятать товар? Что ты собиралась делать с этими платьями?

Я было хотела начать все отрицать, но что-то в ее голосе подсказывает мне, что не стоит и пытаться. Может быть, кто-то видел, как я сняла с вешалки эти три черно-белых платья от Александра МакКуина и спрятала на складе.

Это бесполезно. Мне нечем себя оправдать.

– У меня твой последний чек. Я отправлю его тебе почтой.

– Может быть, я зайду за ним? – Я надеюсь, что смогу уговорить Люсиль дать мне еще один шанс при личной встрече.

Люсиль колеблется.

– Хорошо. Мы сейчас загружены. Приходи через час.

– Спасибо. В самый раз.

Теперь у меня есть время отнести письмо Эмме в офис, вместо того чтобы ждать до конца своей смены и везти его к ней домой. В последний раз я видела невесту Ричарда всего сутки назад, но это означает, что до свадьбы осталось на один день меньше.

Мне нужно было бы использовать это время, чтобы отрепетировать речь для Люсиль, но я могу думать только о том, как буду сидеть в сквере перед зданием, где она работает, и ждать, когда она выбежит за кофе или по какому-нибудь поручению. Может быть, по ее выражению лица мне удастся угадать, рассказал ли ей Ричард про нашу вчерашнюю встречу или нет.

В последний раз я была в этой сияющей отблесками окон высотке на офисной вечеринке. В день, когда все началось.

Но с этим местом у меня связано много других воспоминаний: я приходила сюда из «Ступеньки за ступенькой» и ждала, пока Ричард завершит важный звонок, – его голос звучал напряженно, почти жестко, а сам он в это время строил мне дурацкие рожи; я приезжала из Уэстчестера на ужин с коллегами Ричарда; я заскакивала без предупреждения, и он весело заключал меня в объятия, приподнимая от земли.

Я толкаю вращающиеся двери и подхожу к столу охраны. С облегчением отмечаю, что в десять часов в лобби мало народу. Я не хочу столкнуться с кем-нибудь, кто меня знает.

Лицо охранника мне смутно знакомо, поэтому я снимаю солнечные очки. Я передаю конверт с именем Эммы на нем:

– Вы не могли бы доставить это на тридцать второй этаж?

– Одну минуту.

Он касается экрана у себя на столе и вбивает ее имя. Потом поднимает на меня взгляд.

– Она больше здесь не работает.

Он отодвигает конверт в мою сторону.

– Что? Когда она… когда она уволилась?

– Я не располагаю такой информацией, мэм.

К столу подходит женщина из службы доставки, и охранник переключает внимание на нее.

Я забираю конверт и выхожу через те же вращающиеся двери. В сквере перед зданием стоит маленькая скамейка, на которой я собиралась дождаться Эмму. Я опускаюсь на нее.

Я не знаю, чему так удивлена. В конце концов, Ричард не хотел бы, чтобы его жена работала, и уж точно не на него. У меня мелькает мысль, что она, возможно, устроилась на другую работу, но я знаю, что это невозможно, только не перед самой свадьбой. И я также уверена в том, что она не вернется на работу, когда они поженятся.

Ее мир начинает сжиматься.

Я должна до нее добраться. Она пригрозила позвонить в полицию, если я снова появлюсь у ее дома, но последствия, которых опасаюсь я, сейчас куда страшнее.

Я встаю и кладу письмо в сумку и рукой случайно касаюсь кошелька, в котором лежит фотография Герцога.

Я достаю маленькую цветную фотографию из пластикового окошка. На меня обрушивается волна ярости. Если бы Ричард оказался здесь сейчас, я бы подлетела к нему и вцепилась ему в лицо, осыпая его ругательствами.

Но силой воли я заставляю себя вернуться к столу охраны.

– Прошу прощения, – говорю я вежливо, – у вас не будет конверта?

Он молча протягивает мне конверт. Я кладу внутрь фотографию Герцога, потом роюсь в сумке в поисках ручки и нахожу только серый карандаш для глаз, которым и пишу на конверте: «Ричард Томпсон». Буквы, выведенные тупым карандашом с мягким кончиком, под конец становятся совсем неряшливыми, но мне все равно.

– Тридцать второй этаж. Я точно знаю, что он все еще здесь работает.

Охранник поднимает брови, но в остальном сохраняет невозмутимость, по крайней мере, пока я не выхожу на улицу.

Мне нужно идти в «Сакс», но, закончив там, я пойду прямо к квартире Эммы. Интересно, что она сейчас делает? Собирает вещи, готовясь к переезду? Покупает соблазнительную ночную рубашку в преддверии медового месяца? Пьет прощальный кофе с друзьями, обещая, что они будут продолжать все время видеться?

Я опускаю на тротуар левую ногу. «Спасти». Потом правую. «Ее». Я иду все быстрее и быстрее, слова эхом отзываются у меня в голове: «Спастиееспастиееспастиее».

* * *

Однажды я уже опоздала, в тот последний год жизни в доме женского университетского сообщества во Флориде. Больше это не повторится.

В ночь, когда пропала Мэгги, я пришла домой от Дэниэла, как раз когда мокрые хихикающие кандидатки, пахнувшие морем, вернулись в дом.

– Я думала, ты плохо себя чувствуешь! – завопила Лесли.

Я продралась через толпу кандидаток и пошла наверх в свою комнату. Я была в отчаянии, я ничего не соображала. Не знаю, что заставило меня оглянуться и всмотреться в лица девочек, пытавшихся вытереть друг друга полотенцами, которые кто-то швырял с лестницы.

Я резко развернулась.

– Мэгги.

– Она вот… она вот… – забормотала Лесли.

Два этих слова эхом повисли в комнате, пока смех постепенно становился все тише, а девочки шарили глазами по комнате, в поисках той, кого там уже не было.

История о том, что происходило на пляже, складывалась воедино из разрозненных фрагментов воспоминаний, искаженных алкоголем и шумным возбуждением, которое постепенно сменялось ужасом. Несколько студентов из мужского сообщества прокрались на пляж вслед за победным шествием девочек, привлеченные, вероятно, магическим свечением того розового лифчика в темноте. Кандидатки согласно инструкции должны были раздеться догола и искупаться в океане.

– Проверьте комнату! – закричала я президенту сообщества. – Я поищу на пляже.

– Я видела, как она выходила из воды, – все повторяла Лесли, пока мы бегом возвращались на пляж.

Мальчики последовали их примеру. Некоторые из них уже выскочили на пляж и под смех и улюлюканье схватили разбросанную одежду и размахивали ею, не собираясь возвращать голым девочкам. Это был розыгрыш, который мы не планировали заранее.

– Мэгги! – кричала я, пока мы неслись к пляжу.

Девочки тоже кричали, а некоторые из сестер, которые были одеты, гонялись за мальчиками. Кандидатки пытались прикрыться майками или платьями, которые парни роняли, убегая вглубь пляжа. В конце концов девочки снова завладели своей одеждой и побежали назад к дому.

– Ее здесь нет! – крикнула Лесли. – Давай вернемся в дом, вдруг мы разминулись с ней по дороге.

В этот момент я заметила на песке белую майку с вишенками и такие же шорты.

* * *

Вращающиеся красные и синие огни. Дайверы прочесывают дно, протянув сети. По волнам пляшет прожектор.

И вдруг – долгий пронзительный крик, когда из воды достают тело. Крик вырвался у меня из груди.

Полиция допрашивала нас по одному, скрупулезно восстанавливая картину произошедшего. Местная газета посвятила этому четыре страницы – статьи, вставки, фотографии Мэгги. Новостной канал из Майами прислал группу репортеров в наш дом и сделал репортаж о том, каким опасностям подвергаются студенты на вечеринках в честь приема в члены университетских сообществ. Я была менеджером по организации мероприятий; я была «старшей сестрой» Мэгги. Все эти подробности стали известны публике. Мое имя появилось в газетах. И фотография тоже.

Когда я думаю об этом, я всегда представляю себе, как худая веснушчатая Мэгги заходит подальше в океан, стесняясь своего тела. Заходит слишком далеко, пока уже не чувствует под ногами колышущегося песка. Над ее головой смыкается волна. Может быть, она кричит, но ее крик сливается с воплями остальных. Она глотает соленую воду. Она вертится, растерявшись, а вокруг только чернильная темнота. Она не видит. Она не может дышать. Следующая волна утягивает ее на дно.

Мэгги исчезла. Но, возможно, этого бы не случилось, если бы еще раньше не бросила ее я.

Эмма тоже исчезнет, если выйдет замуж на Ричарда. Она растеряет друзей. Она отдалится от семьи. Она потеряет связь с самой собой, как это случилось со мной. А потом все станет намного хуже.

«Спасти ее», – звучит у меня в голове один и тот же мотив.

 

Глава 28

Я захожу через вход для сотрудников и поднимаюсь на лифте на третий этаж. Люсиль складывает свитера. Из-за меня у нее не хватает рабочих рук, ей приходится делать мою работу.

– Я действительно очень сожалею, – я беру в руки стопку серого кашемира. – Мне очень нужна эта работа, я могу объяснить, что происходит…

Она поворачивается ко мне, и мои объяснения иссякают. Я пытаюсь разгадать выражение ее лица, с которым она меня разглядывает: недоумение. Она, наверное, думала, что я просто заберу чек и уйду? Взгляд ее задерживается на моих волосах, и я невольно заглядываю в зеркало, вдоль которого лежат свитера. Ну конечно, она удивлена; она знает меня только брюнеткой.

– Ванесса, это я сожалею, но я уже несколько раз давала тебе шанс.

Я собираюсь умолять дальше, но вдруг замечаю, что магазин полон покупателей. За нами наблюдают еще несколько продавщиц. Возможно, одна из них и рассказала Люсиль про платья.

Это бессмысленно. Я кладу свитера на место.

Люсиль достает чек и отдает его мне.

– Удачи, Ванесса.

Возвращаясь к лифту, я вижу черно-белые платья с замысловатым узором – теперь они висят на положенном месте. Я задерживаю дыхание, пока благополучно не прохожу мимо.

* * *

Это платье сидело на мне как перчатка, словно его сшили по мерке.

К тому времени мы с Ричардом были женаты уже несколько лет. С Сэм мы больше не разговаривали. Загадка исчезновения Герцога так и не разрешилась. Моя мать внезапно отменила запланированную на весну поездку в Нью-Йорк, сказав, что вместо этого решила поехать в экскурсионный тур в Нью-Мексико.

Но вместо того чтобы отдаляться от окружающего мира, я постепенно начала снова становиться его частью.

Я уже почти шесть месяцев не пила, и полнота постепенно покинула мое тело, как гелий, через маленькую щель просачивающийся из воздушного шара. Я начала рано вставать на пробежки по широким улицам и пологим холмам нашего района.

Я сказала Ричарду, что хочу вернуться к здоровому образу жизни. Я решила, что он мне поверил, что он воспринял мою новую линию поведения как положительный сдвиг. В конце концов, он ведь сам начал распечатывать счета из загородного клуба, которые ему присылали каждый месяц, прежде чем списать сумму с кредитной карты. Он стал оставлять их на кухонном столе, предварительно подчеркнув сумму, потраченную на алкоголь. Оказалось, что не стоило и заморачиваться с ментоловыми конфетами и каплями для глаз; он и так прекрасно знал, сколько я выпивала во время встреч комитета.

Но я решила изменить не только свое физическое состояние. Я начала принимать участие в волонтерской программе. По средам я доезжала с Ричардом до города, а там садилась на такси до Нижнего Ист-Сайда и в рамках программы «Высокий старт» читала детям книжки в детском саду. С организаторами программы я познакомилась, когда наш комитет по продвижению детского чтения организовывал для них доставку книг. Я работала с детьми всего несколько дней в неделю, но это придавало моей жизни смысл. Атмосфера города тоже возвращала меня к жизни. С самого медового месяца я не чувствовала себя настолько собой прежней.

– Открой, – сказал он в вечер гала-балета Алвина Эйли, когда я получила от него блестящую белую коробку, перевязанную красным бантом.

Я развязала шелковую ленту, подняла крышку. Выйдя замуж за Ричарда, я постепенно научилась ценить текстуру ткани и незначительные детали, которыми дорогая дизайнерская одежда отличалась от моих прежних маек и кофт из «H&M». Это было одно из самых элегантных платьев, которые я видела в своей жизни. В нем даже была загадка. Издалека узор казался обычным черно-белым орнаментом. Но это была иллюзия. При ближайшем рассмотрении каждый стежок, положенный точно на свое место, участвовал в создании чудесной цветочной страны.

– Надень его сегодня, – сказал Ричард. – Ты великолепно выглядишь.

Он надел смокинг, и я отвела его руку, когда он начал сам завязывать себе галстук.

– Давай я завяжу, – улыбнулась я.

Некоторые мужчины, надевая галстук-бабочку, выглядят как подростки с зализанными волосами и начищенными ботинками, собравшиеся на выпускной. Некоторые сразу становятся напыщенными позерами, которые страстно хотят пробиться в высшее общество. Но Ричард умел носить бабочку. Я выровняла уголки и поцеловала его, оставив на нижней губе след от розового блеска для губ.

Перед глазами предстают его и моя фигура, как будто снимаю с воздуха камерой: вот мы выходим из черного «линкольна» под легкие хлопья снега и рука об руку идем на гала. Находим карточку с нашим именем: «Мистер и миссис Томпсон. Стол 16», напечатанным летящим курсивом. Смеясь, позируем для фотографии. Берем с подноса проходящего мимо официанта высокие бокалы с шампанским.

И да, этот первый глоток – золотые пузырьки, искрящиеся у меня на нёбе, тепло, струящееся в горло. Вкус текучего веселья на языке.

Мы смотрели, как танцоры взлетают и парят в воздухе, как закручиваются вихрем жилистые руки и мускулистые ноги, как тела переплетаются, создавая почти невероятные фигуры под яростный рокот барабанов. Я и не заметила, как начала качаться вперед и назад и легонько хлопать в такт, пока не почувствовала, что Ричард осторожно сдавил мне плечо. Он улыбнулся мне, но я почувствовала, что он смущен моим поведением. Никто, кроме меня, здесь не приплясывал.

Когда закончилось представление, подали коктейли и закуски. Мы с Ричардом беседовали с его коллегами, один из которых, седовласый джентльмен по имени Пол, был членом совета директоров танцевальной труппы и выкупил столик для благотворительного ужина. На ужине мы были его гостями.

Танцоры вышли в зал, слились с публикой. Скульптурный рельеф их тел делал их похожими на богов и богинь, спустившихся с небес.

Обычно на такого рода мероприятиях мое лицо к концу вечера начинало болеть от необходимости постоянно улыбаться. Я всегда старалась прислушиваться к разговору и казаться веселой, компенсируя тем самым тот факт, что не могла в нем толком поучаствовать, особенно после неловкой паузы, возникавшей после неизбежного вопроса, который незнакомым людям кажется вполне безобидным: «У вас есть дети?»

Но с Полом все было по-другому. Когда он спросил, чем я занимаюсь, и я упомянула волонтерство, он не сказал: «Чудесно», – и не отошел в поисках более состоявшегося собеседника, а продолжил расспрашивать: «Почему вы решили этим заняться?» В конце концов я уже рассказывала ему о том, как несколько лет была воспитательницей в детском саду, и про программу «Высокий старт».

– Моя жена помогала найти финансирование для новой независимой школы с великолепной программой недалеко отсюда, – сказал он. – Подумайте о том, чтобы поработать с ними.

– Я бы с огромным удовольствием. Я так скучаю по преподаванию.

Пол достал из нагрудного кармана визитку.

– Позвоните мне на следующей неделе.

Он наклонился поближе и прошептал:

– Когда я говорю, что жена помогала им найти финансирование, я имею в виду «попросила меня выписать им чек на круглую сумму». Они у нас в долгу.

В уголках его глаз появились лучики, и я улыбнулась в ответ. Я знала, что он один из самых состоятельных людей на этом мероприятии и что он по-прежнему женат на женщине, с которой они начали встречаться в старших классах школы – эта седовласая дама сейчас беседовала с Ричардом.

– Я познакомлю вас кое с кем, – продолжал Пол. – Уверен, они найдут для вас занятие. Если не сейчас, то с начала учебного года.

Официант подошел к нам с подносом, и Пол взял для нас с ним по новому бокалу вина.

– Выпьем за новые достижения.

Я не рассчитала силу, с которой коснутся друг друга наши бокалы. Хрупкие тонкие края с хрустом столкнулись, и у меня в руке осталась только ножка с зазубринами, а по голой руке струилось вино.

– Простите! – вырвалось у меня, когда ко мне бросился официант, предлагая мне салфетку и забирая у меня из рук разбитую ножку бокала.

– Это моя вина, – сказал Пол. – Вечно недооцениваю свою силу! Это я должен просить прощения. Подождите, не двигайтесь, у вас на платье стекло.

Я стояла неподвижно, пока он снимал осколки с тонкой вышивки и клал официанту на поднос. На мгновение гул голосов вокруг нас замер и теперь снова возобновился. Но мне все равно казалось, что все внезапно обратили на меня внимание. Я отчаянно мечтала стать фрагментом ковра.

– Давайте помогу, – сказал Ричард, подходя ко мне. Он промокнул салфеткой мое залитое вином платье. – Хорошо, что ты пила не красное.

Пол засмеялся, но смех казался натянутым. Я видела, что он пытается сгладить неловкость ситуации.

– Ну что же, теперь я просто обязан пристроить вас на работу. – Пол посмотрел на Ричарда. – Ваша очаровательная жена рассказывала мне, как скучает по преподаванию.

Ричард скомкал мокрую салфетку, положил ее на поднос и сказал официанту спасибо, продемонстрировав, что тот может идти. Я почувствовала, как его рука коснулась моей поясницы.

– Она прекрасно ладит с детьми, – сказал он Полу.

Пол отвлекся, потому что ему помахала жена, подзывая его к себе.

– У вас есть мой номер, – сказал он мне. – Позвоните мне, поговорим.

Стоило ему уйти, как Ричард наклонился ближе ко мне.

– Сколько ты уже выпила, дорогая? – вопрос прозвучал безобидно, но в теле Ричарда чувствовалось неестественное напряжение.

– Не так уж много, – быстро ответила я.

– По моим подсчетам, три бокала шампанского и еще не знаю сколько вина.

Его рука тверже легла мне на поясницу.

– Бог с ним, с ужином, – прошептал он мне на ухо. – Поедем домой.

– Но… Пол выкупил стол. Наши места будут пустовать. Я обещаю, с этого момента только вода.

– Я думаю, нам лучше уйти, – тихо произнес Ричард. – Пол поймет.

Я пошла за своей шалью. Дожидаясь Ричарда у выхода, я видела, как он подошел к Полу, что-то сказал и похлопал его по плечу. Ричард придумал какой-то предлог, подумала я, но Пол сможет уловить подтекст: Ричард должен увезти меня домой, потому что я слишком много выпила, чтобы остаться на ужин.

Я не была пьяна. Ричард просто хотел, чтобы все так подумали.

– Все улажено, – сказал Ричард, подходя ко мне. Он уже попросил подогнать машину, она ждала прямо у входа.

Снег пошел крупными хлопьями. Хотя наш водитель ехал медленно по полупустым улицам, я почувствовала подступающую тошноту. Я закрыла глаза и откинулась на дверь, насколько позволял ремень. Я притворилась спящей, но Ричард точно знал, что я просто не хотела встречаться с ним взглядом.

Он, наверное, не стал бы устраивать ссору – дал бы мне подняться наверх и рухнуть на кровать.

Но, поднимаясь по ступенькам на крыльцо, я споткнулась и должна была ухватиться за перила, чтобы не упасть.

– Это все каблуки, – я отчаянно пыталась оправдаться. – Не привыкла к новым туфлям.

– Ну конечно, – сказал он с сарказмом. – Может быть, это все-таки большая доза алкоголя на пустой желудок? Это было рабочее мероприятие, Нелли. Важный для меня вечер.

Я молча стояла за его спиной, пока он отпирал входную дверь. Когда мы зашли внутрь, я села на мягкую скамейку в прихожей, сняла туфли и поставила их рядом на нижнюю полку для обуви, постаравшись аккуратно выровнять каблук к каблуку, потом сняла шаль и повесила в шкаф.

Ричард по-прежнему стоял рядом со мной. Когда я повернулась, он сказал:

– Тебе нужно что-нибудь съесть. Пойдем.

Я прошла за ним на кухню, он достал из холодильника бутылку воды и молча протянул ее мне. Потом открыл шкаф и нашел там упаковку крекеров.

Я быстро съела один.

– Мне уже лучше. Ты правильно сделал, что привез меня домой… Ты, наверное, тоже голодный. Давай, отрежу тебе бри? Я только сегодня купила на фермерском рынке…

– Нет, спасибо.

Я видела, что Ричард вот-вот исчезнет из вида, как уже происходило во время наших предыдущих ссор, которые я пыталась забыть; он старался удержать гнев внутри, чтобы он не вырвался на поверхность и не поглотил его.

– А насчет работы, – говорила я быстро, как будто лихорадочно соображая, какой провод перерезать, чтобы бомба не взорвалась, – Пол просто предложил познакомить меня с людьми, которые основали независимую школу. Может быть, это будет всего несколько часов в неделю или вообще не сложится.

Ричард медленно кивнул.

– Есть причина, по которой ты хочешь чаще бывать в городе?

Я, не отрываясь, смотрела на него; я не ожидала, что из всего, что он мог сказать, он скажет именно это.

– Что ты имеешь в виду?

– Наш сосед сказал мне, что видел тебя недавно на станции. Ты нарядилась, сказал он. Забавно, но когда я позвонил тебе, ты сказала, что была в бассейне в клубе и не могла ответить на звонок.

Этого я не могла отрицать; Ричард с его быстрым, как лазер, умом мгновенно развенчал бы мою ложь. «Кто из соседей? – думала я. – На станции почти никого не было».

– Я действительно плавала в то утро. А потом поехала навестить тетю Шарлотту. Ненадолго.

Ричард кивнул.

– Конечно. Еще крекер? Нет?

Он вставил картонное ушко в прорезь коробки.

– Почему бы тебе не навестить тетю. Как она, кстати?

– Хорошо, – быстро ответила я, чувствуя, как колотящееся сердце снижает темп. Он не станет допытываться. Он мне поверил. – Мы выпили у нее по чашке чая.

Ричард открыл шкаф, чтобы поставить обратно коробку, и деревянная дверца на мгновение разделила нас и скрыла от меня его лицо.

Когда он закрыл шкаф, он смотрел прямо на меня. Он стоял очень близко. Глаза у него сузились и, казалось, хотели вонзиться в мои.

– Я только одного не понимаю – почему ты дождалась, пока я уйду на работу, оделась, накрасилась, доехала на поезде до города, вернулась домой вовремя, чтобы успеть приготовить ужин и села есть со мной лазанью, но так и не упомянула, что ездила навестить тетю. – Он сделал паузу. – Где ты была? С кем?

Я услышала звук, похожий на слабый птичий клекот, и поняла, что это я. Ричард сжал мое запястье. И выворачивал его все сильнее с каждой фразой.

Он опустил взгляд и мгновенно отпустил мою руку, но на коже остались белые овальные следы от его пальцев, как ожог.

– Извини, – он сделал шаг назад. Пригладил ладонью волосы. Медленно выдохнул. – Зачем ты соврала мне?

Разве я могла сказать ему правду? Сказать, что я не была счастлива, что мне было недостаточно всего того, что он мне дал? Я хотела поделиться с кем-то своими сомнениями по поводу нашего брака. Женщина, которую я разыскала, внимательно меня выслушала и задала мне несколько провоцирующих на размышление вопросов, но я знала, что одного сеанса будет недостаточно. В следующем месяце я снова собиралась тайком съездить в город и встретиться с ней.

Но было слишком поздно выдумывать правдоподобное объяснение моему обману. Ричард поймал меня.

Я даже не видела, как он поднял руку, а она уже с громким шлепком хлестнула меня по щеке.

* * *

В следующие две ночи я почти не спала. В голове у меня стучал пульс, горло саднило от рыданий. Я прикрывала россыпь синяков длинными рукавами и старалась консилером замаскировать темные полукружия под глазами. Я ни о чем другом не могла думать – только о том, остаться ли мне с Ричардом или уйти.

Два дня спустя я сидела в кровати и пыталась читать, но не понимала ни слова из того, что было написано на странице. Ричард осторожно постучал в дверь гостевой спальни. Я подняла взгляд, чтобы сказать, что он может войти, но слова испарились, как только я увидела выражение его лица.

В руке у него была беспроводная трубка домашнего телефона.

– Твоя мать, – лоб у него сморщился, – то есть я, конечно, хотел сказать, тетя Шарлотта. Она звонит, потому что…

Было одиннадцать вечера, время, когда моя тетя обычно уже была в постели. В последний раз, когда я разговаривала с мамой, она сказала, что у нее все налаживается, но уже который раз не отвечала на мои звонки.

– Детка, мне так жаль, – Ричард протягивал мне трубку.

Взять эту трубку в руки оказалось одним из сложнейших испытаний в моей жизни.

 

Глава 29

Ричард делал все, в чем я нуждалась после смерти моей матери.

Мы вылетели во Флориду с тетей Шарлоттой на похороны, и он снял для нас номер в отеле с двумя комнатами, чтобы мы могли жить все вместе. Прощаясь с мамой, я вспоминала мгновения, когда она была счастливее всего – на кухне, гремя сковородками и выбирая специи для нового блюда, утром, когда день выдался хороший и она входила будить меня дурацкой песенкой, или у нас дома, вытирая воду с лица после купания Герцога. Я пыталась представить ее в день моей свадьбы, когда она гуляла босиком по пляжу, обратив лицо к заходящему солнцу. Но все время вмешивалась другая картинка: мама на диване одна, рядом с ней только пустая упаковка таблеток и светящийся экран телевизора; так она умерла.

Она не оставила записки, поэтому на наши вопросы мы уже никогда не смогли бы получить ответа.

Когда тетя Шарлотта, не выдержав, разрыдалась на кладбище, обвиняя себя в том, что не знала, как плохо было матери, Ричард утешал ее:

– Вы не виноваты ни в чем; никто ни в чем не виноват. Она была в порядке. Вы всегда были рядом со своей сестрой, и она чувствовала вашу любовь.

Еще Ричард разобрался с бумагами и организовал продажу маленького кирпичного дома, в котором я выросла. Мы с тетей Шарлоттой тем временем разбирали мамины вещи.

В целом дом выглядел опрятно, но вот комната матери была в ужасном состоянии. На каждой свободной поверхности высились горы одежды и книг. Крошки на кровати свидетельствовали о том, что она по большей части ела в постели. Тумбочка была заставлена грязными кружками и стаканами. Я видела, как брови Ричарда поползли вверх, когда он увидел этот разгром, но он только произнес: «Я закажу уборку».

Я взяла себе совсем мало вещей: тетя Шарлотта предложила, чтобы каждая из нас выбрала себе по одному маминому шарфу, и я еще отложила себе несколько украшений. В остальном я хотела оставить только наши старые семейные фотографии и две мамины любимые потрепанные кулинарные книги.

Я знала, что мне нужно будет забрать кое-какие вещи из моей старой комнаты, которую мама превратила в гостевую спальню. Уезжая в Нью-Йорк, я намеренно оставила на полке в глубине шкафа несколько вещей. Пока тетя Шарлотта чистила холодильник, а Ричард разговаривал с агентом по недвижимости, я принесла стремянку и полезла по пыльным ступенькам. Я выбросила в пакет с мусором значок члена женского сообщества, университетский альбом с фотографиями и выписку из диплома со своими оценками. В тот же пакет я отправила и текст дипломной работы по раннему развитию. Я дотянулась до самой стенки шкафа и с дальнего края полки достала сам диплом, по-прежнему свернутый в цилиндр и перевязанный выцветшей лентой.

Я бросила его в пакет, даже не взглянув.

Зачем я вообще столько лет все это хранила?

Я не могла даже смотреть на значок или альбом, не думая о Мэгги. Я не могла смотреть на диплом, не думая о том, что случилось со мной в день окончания университета.

Я завязывала узлом верх пакета, когда в мою старую комнату вошел Ричард.

– Я, наверное, съезжу куплю что-нибудь на ужин, – он посмотрел на пакет. – Это выбросить?

Я поколебалась и протянула ему пакет:

– Да.

Я смотрела, как он собирается отвезти на помойку последние осколки моей университетской жизни. Наконец я окинула взглядом пустую комнату. На потолке по-прежнему виднелось пятно от протечки; закрыв глаза, я могла представить себе, как сижу на кровати с книжкой, а рядом на покрывале в розовую и фиолетовую полоску свернулась черная кошка.

Я знала, что вижу этот дом в последний раз.

* * *

В тот вечер, когда мы вернулись в отель и я легла в горячую ванну, Ричард принес мне чашку чая с ромашкой. Я с благодарностью ее приняла. Несмотря на то что день во Флориде был жаркий, я никак не могла согреться.

– Как ты, дорогая, держишься? – я поняла, что он имеет в виду смерть мамы.

Я пожала плечами.

– Держусь.

– Я беспокоюсь, потому что в последнее время ты была несчастлива, – Ричард встал на колени у ванны и взял мочалку. – Все, чего я хочу, это быть тебе хорошим мужем. Я знаю, что мне не всегда это удавалось. Тебе одиноко дома, потому что я много работаю. И эта моя несдержанность, – Ричард как будто охрип. Он откашлялся и начал осторожно водить мочалкой по моей спине. – Прости, Нелли. Столько всего навалилось… Рынок просто с ума сошел, но для меня нет ничего важнее тебя. Важнее нас. Я исправлю свою ошибку, я все возмещу.

Я видела, что он отчаянно старается достучаться до меня, вернуть меня. Но я по-прежнему чувствовала только холод и одиночество.

Я смотрела, как капли воды из крана медленно падают вниз. Он прошептал:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Нелли. Твоя мать не всегда была счастлива. И моя тоже. Она пыталась казаться счастливой ради нас с Морин, но мы всегда знали… Я не хочу, чтобы то же самое случилось и с тобой.

Тогда я наконец повернула к нему голову, но взгляд у него был отрешенный, глаза как будто заволокло туманом, и я смотрела на серебристый шрам у него над правым глазом.

Ричард никогда не говорил о своих родителях. Это признание значило больше, чем все его обещания.

– Мой отец не всегда хорошо обращался с мамой, – его ладонь описывала круги на моей спине, как будто он был родителем, который успокаивает расстроенного ребенка. – Я могу пережить все, что угодно, но я не могу быть тебе плохим мужем… Я был плохим мужем.

Это был самый откровенный из всех наших разговоров. Я спрашивала себя, должна ли была умереть моя мать, чтобы он наконец состоялся. Но, возможно, дело было не в ее смерти. Возможно, причиной было то, что произошло, когда мы вернулись с гала Алвина Эйли, за два дня до того, как мы об этом узнали.

– Я люблю тебя, – сказал он.

И тогда я протянула к нему руки. Его рубашка намокла от мыльной воды.

– Мы теперь оба сироты, – сказал он. – Мы всегда теперь будем семьей.

Я крепко держала его в объятиях. Держалась за свою надежду.

* * *

Той ночью мы занимались любовью впервые за долгое время. Он держал в ладонях мое лицо и смотрел мне в глаза с такой нежностью и тоской, что я почувствовала, как что-то внутри меня отступило, как будто ослабили тугой плотный узел. После он держал меня в объятиях, и я думала о том, каким он может быть добрым.

Я вспоминала, как он платил за лечение моей матери, как ходил на открытие выставок тети Шарлотты, даже если для этого приходилось отменять встречу с клиентом, и как в каждую годовщину папиной смерти приходил домой с пинтой ромового мороженого с изюмом в белом бумажном пакете. Это было папино любимое мороженое, и он всегда его заказывал, когда увозил меня из дома в мамины дни без света. Ричард раскладывал его по тарелочкам, и я рассказывала ему об отце всякие не слишком важные вещи, которые без этого покрылись бы пылью и были забыты – как отец, например, несмотря на свою суеверность, разрешил мне, маленькой девочке, взять в дом черную кошку, в которую я просто влюбилась. В эти вечера мороженое таяло у меня на языке, наполняя рот сладостью. Я думала о том, какие щедрые чаевые Ричард всегда оставлял официантам и таксистам, как много жертвовал на благотворительность.

Увидеть в Ричарде хорошее было несложно. Моя память с легкостью предоставляла мне эти воспоминания, как колесо, которое легко ложится в специально вырезанные для него пазухи.

Он обнимал меня, и я смотрела на него. Лицо едва можно было разглядеть.

– Пообещай мне, – прошептала я.

– Все, что угодно, любимая.

– Пообещай, что с сегодняшнего дня все будет только хорошо.

– Обещаю.

Это было первое данное мне обещание, которое он не выполнил. Потому что с того дня все пошло только хуже.

* * *

На следующий день мы вылетели в Нью-Йорк. Самолет поднялся в воздух; я смотрела, как карта города за окном дрожит и ширится. Я была рада уехать из Флориды. Смерть здесь расползалась вокруг меня концентрическими кругами. Мама. Папа. Мэгги.

Значок, который я выбросила, был не мой. Я должна была вручить его Мэгги после того, как она официально будет посвящена в члены сообщества. Но вместо того чтобы отпраздновать конец испытаний бранчем, мы с «сестрами» пошли на похороны.

Я никогда не рассказывала матери, что произошло после похорон; ее реакция была бы непредсказуемой. Вместо этого я позвонила тете Шарлотте, но и ей не призналась, что была беременна. Ричард тоже знал только часть истории. Однажды, когда я проснулась в его постели от ночного кошмара, я объяснила, почему никогда не хожу одна поздно вечером, почему у меня в сумке всегда лежит перцовый баллончик, а на тумбочке возле кровати – бейсбольная бита.

Лежа в объятиях Ричарда, я рассказала, как пошла выразить свои соболезнования родным Мэгги. Ее родители ответили слабым кивком – они, казалось, впали в оцепенение и потеряли способность говорить. Но ее старший брат, Джейсон, который, как и я, был на последнем курсе университета Грант, сжал мою протянутую руку. Не в знак приветствия. А чтобы я не могла сбежать.

«Это все ты», – выдохнул он. У него изо рта пахло перегаром, белки его глаз были пронизаны сетью алых сосудов. У него была бледная кожа, как у Мэгги, веснушки Мэгги и, как у Мэгги, рыжие волосы.

«Мне так жа…» – начала было я, но он еще сильнее стиснул мою ладонь. Казалось, он хочет перемолоть мне кости. Кто-то протянул к нему руки для объятия, и он выпустил меня, но я чувствовала, как его глаза повсюду следуют за мной. Другие девочки из сообщества остались на прием в здании церкви, а я, выждав несколько минут, выскользнула на улицу.

Но, выходя из двери, я столкнулась как раз с тем, кого пыталась избежать: с Джейсоном.

Он стоял один на ступеньках, ритмично похлопывая по ладони пачкой красных «Мальборо». Я попыталась втянуть голову в плечи и проскочить мимо, но меня остановил его голос.

«Она мне про тебя рассказывала».

Он щелкнул зажигалкой, прикурил, глубоко втянул воздух и выдохнул струйку дыма.

«Она страшно боялась этих испытаний, но ты сказала, что ей поможешь. Ты была ее единственной подругой в этом клубе. Где ты была, когда она умерла? Почему тебя не было рядом?»

Я помню, что сделала шаг назад; его глаза приковывали меня к месту так же, как на похоронах, когда он схватил меня за руку.

«Мне очень жаль», – повторила я, но от моих слов ярость на его лице, кажется, вспыхнула с еще большей силой.

Я начала медленно отступать, вцепившись в перила, чтобы не упасть. Брат Мэгги не отрывал от меня взгляда. Не успела я ступить на тротуар, как он снова заговорил хриплым, глухим голосом.

«Ты никогда не забудешь, что сделала с моей сестрой, – его слова ударили меня как кулаком. – Я об этом позабочусь».

Но мне не нужны были его угрозы, чтобы постоянно возвращаться мыслями к Мэгги. Я не могла не думать о ней. Я так и не вернулась больше на тот пляж. Нашему сообществу назначили испытательный срок, запретив проводить мероприятия до конца года, но не поэтому я нашла себе работу официанткой в университетском пабе по четвергам и субботам. Вечеринки и дискотеки больше меня не интересовали. Я откладывала понемногу часть полученных чаевых и, накопив несколько сотен долларов, нашла адрес приюта для животных «Мягкие лапки», в котором Мэгги была волонтером, и начала делать анонимные взносы в память о ней. Я пообещала себе отправлять деньги каждый месяц.

Я знала, что эти скромные пожертвования не искупят моей вины, не отменят моей роли в гибели Мэгги. Я знала, что всегда буду носить это в себе, всегда буду спрашивать себя, что бы могло произойти, если бы я не бросила на полпути девочек, идущих на пляж. Если бы я отложила разговор с Дэниэлом хотя бы на час.

Ровно месяц спустя после смерти Мэгги я проснулась, услышав визг одной из «сестер». Я побежала на первый этаж в трусах и футболке и увидела перевернутые стулья, разбитую лампу и ругательства, написанные черной краской из баллончика на стене гостиной: «Суки». «Шлюхи».

И сообщение, которое, я знала, было адресовано мне: «Ты ее убила».

Я не дыша смотрела на три слова, провозглашающие перед всеми мою виновность.

Девочки продолжали одна за другой спускаться вниз, а президент звонила охране кампуса. Одна первокурсница начала рыдать; я видела, как двое других отделились от остальных и шептались в уголке. Мне показалось, что они украдкой посматривают на меня.

В комнате стоял запах застарелого сигаретного дыма. Я увидела окурок на полу и села на корточки, чтобы рассмотреть. Красные «Мальборо».

Приехал охранник и спросил, есть ли у нас какие-то предположения насчет того, кто мог вломиться в дом. Он знал о смерти Мэгги – к тому времени об этом знала почти вся Флорида.

«Джэйсон», – подумала я, но не смогла произнести это вслух.

«Может быть, кто-то из ее друзей? – строил догадки охранник. – Или брат? Он ведь на четвертом курсе, так?»

Он осмотрел комнату.

«Я должен позвонить в полицию. Таков порядок. Вернусь через минуту».

Он вышел на улицу, но я догнала его, прежде чем он успел сесть в машину и взять рацию.

«Пожалуйста, не создавайте ему неприятностей. Если это был ее брат, Джейсон… мы не хотим писать на него заявление».

«Вы думаете, это был он?»

Я кивнула.

«Я в этом уверена».

Охранник вздохнул.

«Взлом и незаконное проникновение, ущерб собственности… все это довольно серьезно. Вам стоит запирать двери на ночь».

Я оглянулась на дом. Если кому-то придет в голову зайти и подняться по лестнице, моя комната будет второй слева.

А вдруг допрос в полиции только сильнее разозлит Джейсона? Он может начать винить меня еще и за это.

После того как полицейские сделали фотографии и собрали улики, я обулась, чтобы не поранить ноги об осколки лампы, и помогла сестрам убраться. Но, как мы ни скребли стену, нам не удалось стереть оскорбления. Несколько девочек, я в том числе, отправились в магазин за краской.

Пока мои «сестры» решали, в какой оттенок лучше покрасить стену, у меня зазвонил мобильный. Номер не определился, видимо, кто-то звонил из автомата. За секунду до того, как в трубке у моего уха раздались гудки, мне показалось, что я что-то услышала.

Дыхание.

«Ванесса, тебе нравится такой цвет?» – спросила одна из девочек.

Тело у меня одеревенело, во рту пересохло, но мне удалось кивнуть и ответить: «Да, отлично». После этого я прямо направилась в другой отдел, где продавались замки. Я купила два, один на дверь спальни, другой на окно.

На той же неделе к нам пришли двое полицейских. Старший сообщил, что они допросили Джейсона, который признался в преступлении.

«Он был пьян в ту ночь и говорит, что раскаивается, – сказал полицейский. – Он добивается разрешения дела в пользу принудительной психотерапии».

«Все, что угодно, лишь бы здесь больше не появлялся», – сказала одна из «сестер».

«Не появится. Это часть соглашения. Он не сможет приближаться к дому больше чем на сто метров».

Девочки, кажется, решили, что на этом все и закончится. После ухода полиции они разошлись по своим делам – в библиотеку, на занятия, к своим бойфрендам.

Я осталась в гостиной, уставившись на бежевую стену. Написанных черной краской слов уже не было видно, но я знала, что они все еще там и никогда никуда не денутся.

Они никогда не изгладятся из моего сознания.

Ты ее убила.

* * *

До той осени будущее казалось мне россыпью возможностей. Я мечтала о городах, где могла бы поселиться, закончив университет: Саванна, Дэнвер, Остин, Сан Диего… Я хотела учить. Я хотела путешествовать. Я хотела семью.

Но вместо того чтобы броситься навстречу будущему, я начала думать, как поскорее скрыться от своего прошлого.

Я считала дни до той минуты, когда смогу сбежать из Флориды. Меня манил Нью-Йорк и его 8 миллионов жителей. Я неплохо знала город, регулярно навещая тетю Шарлотту. Это был город, где молодая девушка с тяжелым прошлым могла начать жизнь заново. Композиторы писали о Нью-Йорке прочувствованные песни. Писатели делали его главным героем своих романов. Актеры признавались ему в любви в телевизионных интервью. Это был город возможностей. Город, где мог затеряться любой.

В день выпуска в мае я надела синюю мантию и шапочку. Наш университет был таким большим, что для вручения дипломов нас разделили после торжественных речей на группы по специальностям. Вступив на сцену в аудитории имени Жана Пьяже на факультете образования, я посмотрела в зал, чтобы улыбнуться матери и тете Шарлотте. Отыскивая их лица в толпе, я заметила что-то краем глаза. Рыжеволосый молодой человек стоял в стороне от других выпускников, хотя на нем тоже была глянцевая синяя мантия.

Джейсон, брат Мэгги.

– Ванесса? – декан факультета вложил мне в руку свернутый в цилиндр диплом, щелкнула вспышкой камера. Я сошла по ступеням, моргая от яркого света, и вернулась на свое место. До самого конца церемонии я чувствовала, как глаза Джейсона ввинчиваются мне в спину.

В самом конце я повернулась, чтобы еще раз на него взглянуть. Его уже не было.

Но я знала, что пытался сказать мне Джейсон. Он тоже отбывал срок, дожидаясь конца года. В университете он не мог подойти ко мне ближе чем на сто метров. Но никакие законы не ограничивают его передвижения за пределами кампуса.

Через несколько месяцев после выпускного Лесли отправила нескольким из нас электронное письмо со ссылкой на заметку в газете. Джейсона арестовали за вождение в пьяном виде. Мой поступок все еще порождал последствия, это был эффект домино. Но в тот момент я в недолгом приступе эгоизма ощутила облегчение: может быть, теперь Джейсон не сможет выехать из Флориды и найти меня.

Я так и не узнала, что с ним было дальше – посадили ли его или отправили на лечение, или, может быть, он отделался предупреждением, как и в прошлый раз. Но примерно год спустя увидела в метро худую фигуру и всплеск рыжих волос кого-то бегущего сквозь толпу, за мгновение до того, как закрылись двери моего вагона. Молодой человек был похож на него.

Я постаралась спрятаться за спинами людей, забившись вглубь вагона. Сказала себе, что телефон был оформлен на имя Сэм, что я так и не зарегистрировала свои водительские права в Нью-Йорке, что жила в съемной квартире и он не сможет отыскать никаких юридических следов.

Потом, через несколько дней после того, как мама, ничего мне не сказав, поместила в местной газете во Флориде объявление о нашей помолвке, где было указано мое имя, имя Ричарда и мой адрес, начались телефонные звонки. Ни единого слова, только дыхание, только извещение от Джейсона – он меня нашел. Напоминание на случай, если я забыла. Как будто я могла это забыть.

Мне по-прежнему снились кошмары о Мэгги, но теперь в них появился Джейсон – его лицо искажала ярость, его руки тянулись ко мне. Из-за него я никогда не слушала музыку в наушниках во время бега. Его лицо встало перед моими глазами в тот вечер, когда в нашем доме сработала сигнализация.

Я начала отслеживать все, что происходит вокруг меня. Я пыталась развить свой инстинкт распознавания взгляда, чтобы не стать добычей. Электрический разряд, проходящий по поверхности кожи, инстинктивное желание повернуть голову в поисках пары глаз – я полагалась на эти первые признаки преследования, чтобы обезопасить себя.

Мне никогда не приходило в голову, что могла быть и другая причина тому, что моя нервозность так сильно обострилась сразу после помолвки с Ричардом. Почему я маниакально проверяла замки, почему начала получать звонки с заблокированных номеров, почему так яростно оттолкнула своего нежного, чувственного жениха, когда он решил пощекотать меня после просмотра «Гражданина Кейна».

Симптомы страха бывает трудно отличить от сексуального возбуждения.

В конце концов, все это время я не снимала с глаз повязки.

 

Глава 30

В последний раз я выхожу из «Сакса», не глядя охраннику в глаза, когда он проверяет мою сумку, и иду к квартире Эммы. Я пытаюсь убедить себя, что это тоже в последний раз. Что после этого я оставлю ее в покое. Я начну новую страницу.

«И что же будет на этой странице?» – раздается шепот у меня в голове.

Передо мной идет рука об руку пара. Они переплели пальцы, шагают в едином ритме. Если бы у меня спросили о том, как обстоят между ними дела, я бы, не задумываясь, сказала, что они счастливы. Они влюблены. Хотя, конечно, эти два состояния не всегда совпадают.

Я размышляю о том, как способ восприятия вещей определил ход моей собственной жизни. Все эти годы, будучи замужем за Ричардом, я видела вещи такими, какими хотела их видеть, или мне нужно было, чтобы они казались такими. Может быть, влюбленность ставит фильтр на наше восприятие; наверное, так происходит со всеми.

В моем браке существовало три правды, три альтернативные и иногда противоречащие друг другу реальности. У Ричарда была своя правда. У меня – своя. И еще была независимая правда, которую обычно сложнее всего распознать. Наверное, так происходит в любых отношениях: нам кажется, что мы вступаем в двусторонний союз с другим человеком, тогда как на самом деле мы составляем треугольник, один угол которого закреплен за безмолвным, но всевидящим судьей, в ведении которого реальное положение дел.

Когда я обгоняю пару, у меня звонит телефон. Я понимаю, кто это, еще до того, как вижу на экране имя Ричарда.

– Ты совсем с катушек съехала, Ванесса? – произносит он, как только я отвечаю на звонок.

Ярость, которую я почувствовала раньше, глядя на фотографию Герцога, накатывает с удвоенной силой.

– Ты приказал ей уйти с работы, Ричард? Ты сказал, что позаботишься о ней? – выкрикиваю я.

– Слушай меня, – мой бывший муж чеканит каждое слово. На заднем плане я слышу автомобильные гудки. Он явно только что получил фотографию, так что сейчас, наверное, стоит на улице перед зданием своего офиса. – Охранник сказал мне, что ты пыталась что-то передать для Эммы. Держись от нее подальше, поняла?

– Уже купил для нее дом, Ричард? – я не могу удержаться и продолжаю провоцировать его, как будто только теперь могу выплеснуть все, что держала в себе все эти годы. – Что ты сделаешь, когда она впервые тебя разозлит? Когда окажется, что она не идеальная женушка, о которой ты мечтаешь?

Я слышу, как с хлопком закрывается дверь машины, и внезапно все звуки окружающего города стихают. Молчание, потом знакомый мне голос в отдалении, который крутят в записи на телевизионном канале нью-йоркского такси: «Пристегнитесь, ради вашей же безопасности!»

Ричард в совершенстве владеет искусством всегда опережать меня на шаг; он точно знает, куда я направляюсь. Он сел в такси и попытается добраться до Эммы раньше меня.

Еще нет двенадцати; на дорогах свободно. По моим расчетам, от офиса Ричарда до квартиры Эммы можно доехать за пятнадцать минут.

Но я ближе к цели, чем он; «Сакс» был по дороге. Я всего в десяти кварталах. Если я потороплюсь, то обгоню его. Я ускоряю шаг, чувствуя тяжесть письма в сумке. Оно все еще у меня. Ветер холодит тело, покрывшееся легкой испариной.

– Ты чокнутая.

Я игнорирую его слова; они больше не могут заставить меня свернуть с пути.

– Ты рассказал ей, как поцеловал меня вчера?

– Что? – кричит он. – Это ты меня поцеловала!

На мгновение мой шаг теряет уверенность, но потом я вспоминаю, что говорила Эмме, когда впервые попыталась ее убедить: «Ричард это умеет! Он запутывает тебя, чтобы ты не могла отличить правду от фантазии!»

У меня ушли годы на то, чтобы в этом убедиться. Я увидела закономерность, только когда принялась записывать все, что роилось у меня в голове.

Я начала примерно через год после маминой смерти: завела секретный дневник, который хранила под матрасом в гостевой спальне. В этот черный «Молескин» я заносила все фразы Ричарда, которые можно было истолковать двояко. Я вела учет предполагаемым пробелам в моих воспоминаниях – серьезным противоречиям, как, например, желание переехать в пригород или утро после моего девичника, когда я забыла, что Ричард должен был лететь в Атланту, – и более незначительным, как якобы выраженное пожелание заниматься рисованием или ошибочное предположение о том, что виндалу из баранины – любимое блюдо Ричарда.

Я также скрупулезно регистрировала неудобные вопросы, которые не могла задать своему мужу: каким образом он узнал, что я не навещала тетю, когда втайне от него поехала в город. Я записала кое-что из того, что произошло на этой первой тайной встрече. Я представилась доброжелательной женщине, которая пригласила меня внутрь, и она предложила мне сесть на диван по диагонали от аквариума, полного разноцветных рыб. Сама она села по левую руку от меня на мягкий стул с высокой спинкой и попросила звать ее Кейт. «О чем бы вы хотели поговорить?» – спросила она. «Иногда мне кажется, что я совсем не знаю своего мужа», – сразу же начала я. «Почему вам кажется, что Ричард сознательно выводит вас из равновесия? – спросила она под конец нашего разговора. – Зачем ему это нужно?»

Вот в чем я пыталась разобраться долгими пустыми днями, пока Ричард был на работе. Я доставала дневник и размышляла о том, что анонимные звонки начались сразу же после нашей с Ричардом помолвки и происходили, только когда его не было рядом. Я записала, что помнила точно: я рассказывала Ричарду, как раскаиваюсь в том, что заставила Мэгги завязать глаза, как мучила меня именно эта деталь – я насильно принудила ее надеть повязку. Я добавила: «Почему тогда он попросил меня завязать глаза, когда мы ехали смотреть новый дом?» Я запротоколировала, как нашла унаследованную фигурку на торт, которую сделали спустя годы после того, как поженились родители Ричарда. Буквы на бумаге были смазаны моими слезами, когда я писала о таинственном исчезновении Герцога.

Когда меня начинала терзать бессонница, я выскальзывала из-под одеяла и прокрадывалась в гостевую спальню, чтобы заполнять страницы бесконечными размышлениями, наводняющими мой мозг по ночам; постепенно меня захлестывали эмоции, и буквы, написанные моей рукой, становились все более неряшливыми. Я подчеркивала отдельные мысли, рисовала стрелки, соединяя разные события, и делала пометки на полях. За несколько месяцев моя записная книжка была покрыта чернильными пятнами и полна почти наполовину.

Я провела сотни часов за этим занятием, страницы были полны слов, я складывала картину своего брака. Как будто мои отношения с Ричардом были роскошным свитером ручной вязки и я нашла тоненькую ниточку и теребила ее между пальцев. Я медленно тянула за нее, закручивая, выворачивая, стирая узор и цвет, нарушая форму с каждым вопросом и несоответствием, которое я разоблачала в своем дневнике.

«Он», левая нога, «лжет», правая нога. Эти слова отзываются у меня в мозгу, а ноги начинают сменять друг друга еще быстрее. Я должна оказаться у Эммы раньше него.

– Нет, Ричард. Это ты поцеловал меня, – Ричард злится, когда ему перечат, но еще сильнее он злится, когда неправ.

Я прохожу «Чопт» и сворачиваю за угол, оглядываясь через плечо на улицу позади себя. С десяток такси едет в мою сторону. Он может быть в любом из них.

– Ты много пьешь? – ему так хорошо удается сместить акцент, выставить напоказ мои слабости и заставить меня обороняться.

Но мне все равно, лишь бы он продолжал говорить. Я не могу допустить, чтобы он повесил трубку и предупредил Эмму о моем приходе.

– Ты уже рассказывал ей о том бриллиантовом колье? – дразню я его. – Думаешь, ей тоже придется такое купить?

Я знаю, что задать этот вопрос – все равно что бросить бомбу в окно его такси, но я именно этого и добиваюсь. Я хочу взбесить Ричарда. Я хочу, чтобы у него сжались кулаки, сузились глаза. И тогда, если он доберется до Эммы первым, она наконец поймет, что он так тщательно скрывает. Она увидит его маску.

– Черт, вы могли проехать, был еще зеленый, – кричит он. Я представляю, как он сидит, тугой, как пружина, и дышит таксисту в затылок.

– Ты рассказал ей? – спрашиваю я снова.

Он тяжело дышит; я по опыту знаю, что он вот-вот потеряет контроль над собой.

– Я не собираюсь продолжать этот нелепый разговор. Если ты подойдешь к ней хоть на шаг, я тебя упеку в психушку.

Я нажимаю отбой. Потому что прямо передо мной дом Эммы.

* * *

Я так сильно ошиблась на ее счет; я купилась на ее наивность.

Я никогда не была женой, которую хотел обрести во мне Ричард, и я не была женщиной, которую увидела во мне Эмма.

В тот вечер, когда я впервые увидела ее на офисной вечеринке, она поднялась мне навстречу из-за стола в маково-красном комбинезоне. Она блеснула широкой открытой улыбкой и протянула мне руку.

Вечеринка была изысканной, как и все остальное в мире Ричарда: окна от пола до потолка с видом на Манхэттен; севиче, сервированное в отдельных ложках, и мини-кебаб из ягненка с мятой на подносах, которые разносили официанты в смокингах; стол с морепродуктами, за которым девушка распахивала створки соленых устриц кумамото; классическая музыка, вырывающаяся из-под смычков струнного квартета.

Ричард направился к бару, чтобы взять нам по бокалу.

«Водка с содой и капля лайма?» – спросил он у Эммы.

«Вы запомнили!» – она проводила его взглядом.

Начало всему было положено в тот момент. Передо мной распахнулось новое будущее.

В следующие несколько часов я пила минеральную воду и поддерживала вежливую беседу с коллегами Ричарда. Хиллари и Джордж тоже были здесь, но Хиллари уже начала от меня отдаляться.

На протяжении всего вечера я чувствовала, как между моим мужем и его ассистенткой устанавливается поток взаимной энергии. Они не обменивались незаметными улыбками и не старались оказаться вместе в одном кружке беседующих; поверхностному наблюдателю показалось бы, что в их поведении нет ничего предосудительного. Но я видела, как скользил к ней его взгляд, когда раздавался ее гортанный смех. Я чувствовала, что они все время ощущают присутствие друг друга; между ними через всю комнату была протянута осязаемая мерцающая нить. Под конец вечеринки он заказал ей машину с водителем, чтобы в целости и сохранности доставить ее домой, несмотря на ее уверения в том, что она может просто взять такси. Мы вышли все вместе и не садились в поданный нам автомобиль, дожидаясь, пока приедут за ней.

«Она милая», – сказала я Ричарду.

«Она хорошо делает свою работу».

Когда мы с Ричардом приехали домой, я поднялась в спальню с одним желанием – снять колготки, резинка которых впивалась мне в живот. Ричард выключил свет в прихожей и пошел за мной. Как только я переступила порог спальни, он развернул меня лицом к стене, впился поцелуем мне в шею и прижал меня к себе. Член у него уже встал.

Ричард всегда был нежным и внимательным любовником. Раньше он лакомился мной, как обедом из пяти блюд. Но в тот вечер он схватил оба моих запястья и сжал их одной рукой у меня над головой. Свободной рукой он сдернул с меня колготки, и я услышала треск – колготки порвались. Я задохнулась, когда он вошел в меня сзади. Мы так давно не занимались сексом, я была не готова. Он входил в меня толчками, а я смотрела на полоски обоев. Он кончил быстро, с громким хриплым стоном, который, казалось, эхом отозвался в комнате. Он навалился на меня, тяжело дыша, потом повернул меня лицом к себе и наградил одним-единственным поцелуем в губы.

Глаза у него были закрыты. Чье лицо он представлял в тот момент?

Несколько недель спустя я снова увидела ее на приеме, который мы с Ричардом устраивали в нашем доме в Уэстчестере. Она была безупречна, такой я ее и запомнила.

Вскоре после нашего суаре мы с Ричардом должны были идти в Филармонию. Но я отравилась и в последнюю минуту не смогла. Он взял с собой Эмму. Дирижировал Алан Гилберт, играли Прокофьева и Бетховена. Я представляла, как они сидят плечом к плечу и слушают лирическую выразительную музыку. В антракте они, наверное, возьмут себе по коктейлю и Ричард будет объяснять происхождение диссонанса Прокофьева, как однажды уже объяснял мне.

Я легла в постель и, засыпая, видела их вместе. В тот вечер Ричард остался ночевать в городе.

Мне никогда не узнать, так ли оно было на самом деле, но я думаю, что тем вечером они впервые поцеловались. Я вижу, как она смотрит на него снизу вверх своими круглыми голубыми глазами и благодарит за чудесный вечер. Они медлят, не хотят расставаться. Повисает пауза. Потом ее веки распахиваются, а он наклоняется, сокращая дистанцию между ними.

Вскоре после вечера в Филармонии Ричард полетел в Даллас на деловую встречу. К тому времени я уже тщательно отслеживала его расписание. Это был важный клиент, и Эмма поехала с ним. Меня это не удивило – он иногда брал с собой Дайян.

В тот вечер Ричард не позвонил мне и не написал, чтобы пожелать спокойной ночи.

Я была уверена, что во время этой поездки у них уже был роман. Назовем это интуицией жены. Несколько недель спустя я поехала в город. Я хотела еще раз взглянуть на Эмму. Я ждала в сквере напротив их офиса, скрывая лицо за газетой. Это в тот день Ричард осторожно коснулся поясницы моей замены, придерживая ей дверь на выходе. На ней было нежно-розовое платье в тон румянцу на ее щеках. Она смотрела снизу вверх на моего мужа из-под густых ресниц.

Я могла бы выйти им навстречу. Могла бы окликнуть, изображая веселье, и предложить пойти вместе обедать. Но я просто сидела и смотрела им вслед.

* * *

Сейчас я лихорадочно жму на все кнопки домофона, надеясь, что если не она, то кто-то из ее соседей откроет дверь подъезда. Секунду спустя я слышу жужжание и врываюсь в маленькое скромное лобби. Я смотрю на ряды почтовых ящиков, радуясь, что ее фамилия значится рядом с этажом и номером квартиры: 5С. Я бегу по ступенькам наверх и задаюсь вопросом, возьмет ли она фамилию Ричарда. Протянется ли между нами еще и эта связь.

Я стою перед ее квартирой и бешено колочу в дверь.

– Кто там? – спрашивает она.

Я отхожу в сторону, чтобы она не могла увидеть меня в глазок. Если она узнает меня по голосу, то, наверное, не захочет читать записку. Поэтому я просто просовываю конверт в щель под дверью и, увидев, как он исчез, бегу обратно по коридору к лестнице, надеясь, что успею выйти, прежде чем приедет Ричард.

Я представляю, как она разворачивает письмо, и думаю обо всех тех вещах, которых в нем нет.

Например, я не написала, что в день концерта в Филармонии притворилась, что у меня болит живот.

«Возьми с собой Эмму, – предложила я Ричарду, позвонив предупредить, что не смогу пойти. Я старалась, чтобы голос у меня был слабый. – Я помню, что это значит – быть молодой и без гроша в большом городе. Для нее это будет настоящим подарком».

«Ты уверена?»

«Конечно. Я ничего сейчас так не хочу, как спать. И я бы себе не простила, если бы ты пропустил концерт».

Он согласился.

Повесив трубку, я налила себе чашку чая и начала обдумывать свой следующий шаг.

Я знала, что должна быть осторожной. Я не могла допустить ни единой ошибки. Я должна была с таким же тщанием подходить к деталям, как это делал Ричард.

Прежде чем пойти спать, я положила на тумбочку рядом со стаканом воды упаковку средства от диареи.

Я сдерживала себя. Несколько недель я даже не упоминала ее имени, но когда Ричард заключил крупную сделку, посоветовала отблагодарить Эмму за помощь подарочным сертификатом на крупную сумму в магазин дизайнерской одежды.

На мгновение меня охватил страх – я перегнула палку. Он опустил бритву и внимательно на меня посмотрел.

«Ты никогда не предлагала мне ничего дарить Дайян».

Я пожала плечами и взяла щетку для волос. В попытке скрыть свои истинные намерения я сказала:

«Наверное, мы с Эммой похожи. Дайян была замужем. У нее была семья. Эмма напоминает мне меня, когда я только приехала в Нью-Йорк. Мне кажется, важно дать ей понять, что ее усилия ценят».

«Хорошая идея».

Я медленно выдыхала воздух, который задержала в легких.

Я представила, как она откроет сертификат, как ее брови взлетят вверх от изумления. Наверное, она зайдет в его кабинет поблагодарить. Может быть, пару дней спустя придет в офис в платье, которое купила на этот сертификат, и продемонстрирует ему.

Ставки были высоки. Я пыталась сосредоточиться на своих обычных делах, но в венах у меня бурлил адреналин. Я заметила, что все время хожу из угла в угол. Аппетит испарился, и я теряла вес. По ночам я лежала рядом с Ричардом в постели, обдумывая свой план, пытаясь найти в нем слабые стороны и прорехи. Я была охвачена нетерпением, но заставляла себя не форсировать события. Я была как охотник в засаде, ждала, когда жертва попадет в ловушку.

Впервые я была вознаграждена за свое терпение, когда Эмма позвонила мне как-то вечером из Далласа и сказала, что Ричарду придется вылететь позже, потому что встреча затягивается.

Это была уникальная возможность. Успех моего плана зависел от того, что произойдет дальше, мне было необходимо безупречно сыграть свою роль. Эмма не должна была заподозрить, что я разыгрываю гамбит, что мне осталось сделать последний ход.

«Бедный Ричард, – сказала я. – Он столько работает в последнее время. Он, наверное, совершенно вымотался».

«Да, ужасно. Такой требовательный клиент».

«Но ведь и вы тоже работаете на износ, – я притворилась, что эта мысль только что пришла мне в голову. – Ему не обязательно торопиться. Почему бы вам не предложить ему спокойно поужинать и переночевать в каком-нибудь отеле? Вернетесь завтра утром. Вам обоим так будет проще».

Умоляю, проглоти наживку.

«Ванесса, вы уверены? Он очень хочет поскорее попасть домой, к вам».

«Я настаиваю, – я изобразила зевок. – Честно говоря, мечтаю о том, чтобы зависнуть сегодня вечером перед телевизором. А он приедет и будет говорить только о работе».

Ленивая, скучная жена. Такой я хотела ей казаться.

Ричард заслуживал большего, правда? Ему нужен был кто-то, кто разбирался бы в хитросплетениях бизнеса; кто позаботился бы о нем под конец трудного рабочего дня. Кто не поставил бы его в неловкое положение на глазах у коллег. Кто хотел бы каждый вечер проводить только с ним.

Как она.

Ну же, подумала я снова.

«Хорошо, – в конце концов ответила Эмма. – Я поговорю с ним и, если он согласится, поменяю билеты и сообщу, во сколько мы завтра будем в Нью-Йорке».

«Спасибо».

Повесив трубку, я поняла, что улыбаюсь впервые за долгое время.

Я нашла себе идеальную замену. Вскоре Ричард покончит со мной, и я наконец стану свободна.

Никто из них и не догадывался, что все это организовала я. Они до сих пор ничего не знают.