Неожиданное озарение заставило меня вскочить.

Исцеление. Отец и профессор оба говорили об Исцелении — одном из частых, хотя и не всегда сильных, компонентов Дара… Отец сказал, что после Проявления все компоненты приходят к человеку, как лавина… Лак'ор даже хотел проверить, что я ещё умею, кроме как летать. Но он не успел.

Дар приходит сам по себе у детей. А иначе проявляется на фоне необыкновеннной потребности. Боги, да была ли какая-то потребность сильнее моей?! Или, правильнее сказать — Создатель… потому что уж какой мне Тени поминать Братьев-Богов, если я настолько бриз? Ещё беду накличу на свою немножко рыжую голову.

Я — Целитель? Хоть бы слабенький? Может быть, я смогу ему помочь — или хотя бы облегчить его страдания?! У меня пересохло во рту.

Я снова поглядала на облачко. От моих прыжков на ноги с карачек оно не пропало, словно его клеем приклеили, и когда я присмотрелась, я вдруг поняла, для чего это нужно. Синий свет для выращивания новых тканей. Белый — дает силы. Вроде бы так, если я правильно расшифрСвывала свои ощущения. Но количество оттенков было так велико, притом их переходы вовсе не коррелировали со сменой функции — я начинала понимать, что если я начну задумываться над этим, я потеряю концентрацию.

…Просто делай своё дело!

Как в полуобмороке я приложила ладони к груди Каруна, и свет немедленно, словно этого и ждал, стёк в него, как вода стекает в сухую почву.

Создатель, помоги блудной сайти, дуре необученной. Не корысти же ради. Чтобы жил хороший человек. Ещё немножко жил на свете, пожалуйста…

Я следила за светом. Расширенными от удивления глазами я видела сквозь ткани, как просвечивающий аппарат, только ещё точнее. Я не ошиблась. Разрывы органов. Сломанные рёбра. Челюсть. Вывихи. Полный живот крови, Боги, как же он жил так долго?!

И всё это начало… медленно, очень медленно… заживать.

Закашлявшись, я осела на камни.

Целый день я провела в трансе — наблюдала, как идет запущенный мной процесс. Очень скоро я начала понимать, что речь идет о гонке со смертью. Кто быстрее — моё Исцеление или умирание необыкновенно вымотанного человека?

Ещё несколько раз я пыталась вызывать разноцветный свет. Иногда у меня выходило, но чаще — нет. Я не сдавалась. Пробовала снова и снова. Для экспериментов я выбирала всякие неглубокие ссадины и внимательно изучала, какой эффект достигается тем или иым воздействием. Сменой качеств этого светящегося-не-знаю-чего.

Заполдень Карун впервые пришёл в себя. Это вряд ли можно было назвать сознанием, но он еле ощутимо сжал мой палец. Я позвала его по имени, сказала, что я рядом, и погладила по лицу. Полежав немножко, Карун почти беззвучно прошептал: «Санда… воды… пожалуйста…»

— Сейчас, потерпи.

Я достала из сумки кружку и слетала вниз. Необходимость облегчить состояние другого человека уже напрочь выбила из меня страх перед полётом… Я даже поленилась взлетать над козырьком и уже потом перемещаться за его край — я просто шагнула вниз, хотя ещё недавно такой манёвр вызывал у меня рефлекторный ужас. Вернувшись, я приподняла ему голову и влила несколько капель воды в сжатые зубы. Остатками умыла его от пота и запёкшейся на губах крови.

Я начала постепенно видеть окружающее. Уютную нишу частично закрывали сухие кусты. Шум Быстрицы не был громким — здесь русло ещё имело достаточную ширину, я и даже разглядела внизу берег, по которому можно было бы идти. Погода стояла ясная, тёплая, даже камни нагрелись до того, что не вызывали никакого дискомфорта.

Потом Каруну снова стало хуже. На очередной волне лихорадки он стал бредить. Я пыталась ему помочь, но все мои действия были так неумелы! Я ощущала это физически и очень злилась. А от этого тонкое, интуитивное, почти потустороннее, вЗдение исчезало… Но в короткие минуты, когда я умудрялась-таки заглянуть в него, я видела, что у Каруна, несмотря ни на что, есть шансы. Хоть бы он дожил до вечера. Он поправится. Если он выздоровеет, то этим вечером. Я хотела на это надеяться. Если ничто не помешает. Если я ни в чём не ошиблась.

…Часа за два до заката сверху по течению Быстрицы у кромки скал появилась бойра.

Меня заметили куда раньше, чем я смогла спрятаться. Задрожав, я смотрела, как лодка приближается — многоместная, ёмкая, с навесом, полная народу — и даже не дышала…

Я. Его. Им. Не отдам.

Сжав руку Каруна, я сказала ему: «Держись!» — и встала навстречу поисковой группе.

В бойре сидело шестеро. Корму занимал нервный человек с всклокоченной шевелюрой, видимо, он и прАвил лодкой, спустя полминуты я признала в нём Даллина Ясный Путь. Человек, которого я хотела убить. По крайней мере, вынудить его совершить с самим собой что-нибудь противоестественное. Рядом с Даллином я увидела ещё троих незнакомых рыжих. На носу сидел Майко. Он был как в воду опущенный — голова провалилась между плеч, растрёпанные волосы ворошил ветер, и он не шевелился. Шестого из пассажиров я поначалу не заметила за плечами Майко, но миг спустя я увидала отца, и в моей душе всё обмерло.

Тень. Это нечестно. На самом деле меня не мучило ни единое сомнение в правильности моих поступков, но привычка во всём слушаться родителя была кое в чём сильнее меня. Карун, напомнила я себе. Он умрёт, если они меня отсюда заберут. Он умрёт, даже если выживет после ран — потому что отсюда не выбраться без помощи бриза. И он умрёт ещё вернее, если они заметят, что он жив. Сжав зубы, я наблюдала, как приближается лодка, как Даллин передает управление одному из бризов, как поисковая группа высыпает на тесную площадку…

Отец немедленно оттиснул всех остальных, мы некоторое время стояли друг перед другом и не шевелились. Майко не вмешивался. На самом деле, я на миг ощутила облегчение, что с Серой Скалой действительно всё в порядке. Он жив и на вид здоров, только угнетён почему-то. Я не имела понятия, что за неведомое умение вырвалось из меня в башне милиции, но сильно подозревала, что умение это способно причинять немалый вред другим людям — а это меня всегда пугало. Тем более, что я не имела понятия, как это контролировать. А уж о том, что это было, даже задумываться боялась…

— Санда. Что ты наделала..?

— Я сделала то, что считала правильным, — тихо и ясно проговорила я, — Я предупреждала, что не отступлю от своего.

— Ты нарушила все законы, какие были… — немного растерянно проговорил отец, — Что ты сделала со своей жизнью?! Ты хоть представляешь, что теперь будет?!

Я на миг перевела взгляд на Майко — тот не сводил с меня глаз, но выглядел он каким-то побитым, словно бы он хотел и не решался сделать что-то серьёзное. Боги. Ведь я же ему нравлюсь. Как же я раньше не сообразила. Наверное, мне следовало как-то использовать это в свою пользу (ну хоть бы затем, чтобы он не предъявлял мне обвинения в нападении!), но всякие способности в флирту и дипломатии меня покинули. Я вообще не воспринимала никого, кроме умирающего человека за своей спиной. Вот Карун бы выкрутился из такой ситуации с блеском и остроумием, да ещё и доказал бы, что его правда сверху, но я только молчала и ждала.

Я слышала, как они переговариваются между собой: «Вот же хаос! — втихаря рычал Даллин на ухо Майко и ещё одному из поисковиков, — Как можно было не досмотреть за этой девчонкой! Полукровка с таким сильным Даром, рожденная в Низинах! Касание Смерти сразу за полётом! У сайти! Да ей цены нет!»

Майко в ответ возмущенно двинул плечом, словно приказывая ему молчать, и Даллин на миг заткнулся. Но только на миг.

Вот же хрень. Думали, я не слышу? Конечно, я просто идеальный агент. Суперагент. Находка. Но я взбесилась. Хотя здравый смысл подсказывал, что при разумном подходе можно удовлетворить обе враждующие стороны и ещё при своих интересах остаться, но меня охватило отвращение — меня снова хотят использовать! Да теперь ещё и в заведомо невыгодных условиях. А мне надо выходить да Лигарру.

— Убирайтесь, вы все, немедленно! — я кинулась на них, чуть не рыча, заодно оттирая их, как могла, от обморочного Каруна.

— Санда, но ты…

— Убирайтесь, — повторила я, глядя отцу в глаза, — Я хочу сдохнуть сама. По своей воле, а не по чьему-то приказу или ради чьей-то прихоти!

Все загалдели.

— Но он не может оставаться здесь! Он слишком много знает! — кивая на да Лигарру, вдруг надвинулся на меня Майко. Таки решился, защитничек Горного покоя. Он говорил тихо и не решался мне угрожать, но ведь ему-то, небось, не поздоровится, когда он не вернёт пленника в да-Карделл… Осознание этого придало мне сил — я не имела права отступить. На кону стояла жизнь человека.

— Он мой. Этот человек принадлежит мне! И его жизнью буду распоряжаться я! Убирайтесь. Если мы умрём в этих горах, так тому и быть.

Кольцо вокруг меня сжималось. Я чуть не плакала — оставалось надеяться, что по моему лицу это не слишком заметно.

— Бросьте её, — глухо бросил Даллин, — Она не протянет здесь и недели. Не умрёт — мы вернёмся, и всё будет по-нашему. Всё равно ей некуда деваться.

Его спутники загалдели. Я услышала имена Ларнико и Барро Жихаро, и что-то насчет того, что, поумневши, я проще исправлюсь, а то ведь зачем дуре под замком сидеть. Даже Майко вроде согласился, что это идея. Отец мельком глянул на Серую Скалу, тревожно оглянулся на Даллина и прочих поисковиков. Но он не вмешивался. Я подумала, что, наверное, по законам Адди я и впрямь натворила что-то такое, что поперевоспитываться в Горах на голодном пайке для меня будет спасением. Вот отец и помалкивает. И даже, наверное, рад, что Майко не арестовывает меня с ходу, а позволяет мне помариноваться на камушках. А ведь отец, наверное, давно подметил, что Серая Скала ко мне неравнодушен, и спал и видел, как тот станет за мной ухаживать — только от этой мысли меня будто в кипяток окунули. Я погрузилась в тупую бесцветную ярость. Меня все хотят использовать. И все используют, ничего не давая взамен. А мне это надоело.

— Попроси прощения перед лицом Малого Совета — может быть, тебя, как новенькую в этих местах, простят, — глухо проговорил отец, — Иначе ты попадёшь в беду. Но принуждать тебя никто не будет. Здесь все решают за себя. До тех, естественно, пор, пока это не вредит общине. Ты же пока вредишь лишь себе.

Да Лигарру уже никто не брал в расчёт. Вот и хорошо. Для Даллина и прочих он был мёртв. Не чудо же его вылечит — а откуда взяться чуду в этих местах? А вот и ошибся ты, Даллин, мститель недоделанный. Чудо — это я.

— О чём ещё думать? — прорычала я, — Уходите все. Я не буду на вашей стороне. И не на чьей другой. Я собираюсь сдохнуть тут.

Они переглянулись. Я ощущала, что поисковики в целом согласны с Даллином, но отец словно оцепенел. Он не верил, что я и впрямь совершу такую дурость. Но моей решимостью было впору Горы двигать… Решимостью и яростью.

— Ты делаешь ошибку, Санда, — спокойно проговорил отец, — Прямо сейчас.

И всё-таки мне потребовалась вся моя воля, чтобы не податься навстречу ему, не запросить пощады. Голос, научивший меня всему, что я знала, не мог ошибаться! Отец всегда оказывался прав! О чём же я не знаю? Что такое может случиться, если я настою на своём? Я ничего не знала про жизнь в этих местах… Сомнения охватили меня, но дело было сделано.

— Мы вернёмся.

Они развернулись и ушли к припаркованной лодке. Не оглядываясь. И только отец смотрел на меня, пока бойра не скрылась из виду за гребнями Матиссы…

Я проследила за ними глазами, лодка скрылась из виду, и наступила тишина. Ярость и испуг постепенно отпускали меня, взамен на меня медленно снизошли спокойствие и уверенность. Я победила. По крайней мере, выгадала время — а там видно будет. Я опустилась на колени возле да Лигарры и провела руками над его грудью. Странное дело, мне казалось, что я начинаю понимать, что я делаю и как этим управлять.

Тень их всех возьми. И здесь мне суждено лечить людей? Дар. У меня и впрямь есть Дар… и я спасу этого человека. Назло людям да-Карделла.

Хотела б я знать, что это за Касание Смерти такое. И почему Даллина его наличие у меня так изумило. По книгам Лак'ора я припоминала короткое упоминание о таком компоненте Дара, но там почти ничего не объясняли о его сути. Только о том, что Касание — синергист Исцеления, и ещё пару цитат из кого-то знаменитого (знаменитый призывал к сугубой нравственности пользования Касанием). Обдумав эти факты, я забеспокоилась. Все мои планы базировались на том, что поисковики не знают о возникшем у меня Исцелении — но если оно и Касание Смерти ходят парой, то очень скоро кто-то задумается — не открылись ли у беглой Санды какие-нибудь ещё таланты? Но я по сути ничего не могла сделать с этим. Разве что дождаться, пока да Лигарра хоть немного оклемается, да уходить отсюда.

День склонялся к закату. Раны Каруна затягивались буквально на глазах. Его дыхание стало ровным, он заворочался, а потом уснул. Я сидела рядом, обхватив колени руками и накрывшись свитером, и молча, терпеливо ждала… Солнце бросало треугольный блик на камни нашей пещерки, ветер пах какими-то цветами, тихий шум реки доносился из-под каменной стены. Я думала, помнит ли Карун, что происходило всё это время?

Солнце уже касалось вершины, когда он пришел в себя.

Я сидела рядом, на коленках, мы молча смотрели друг на друга. Повеяло ночным холодком. Вокруг стояла неземная тишина, только позванивала речная вода, да ещё иногда шумел ветер. В затуманенных от слабости глазах Каруна мелькнуло непонимание, неверие, изумление — очень коротко, пока он начинал сознавать, где он и почему, или, может быть, начал что-то вспоминать…

Он жив. И что же я наделала… Меня внезапно пробрал испуганный холод, но я тем не менее тихо спросила:

— Есть хочешь?

Он медленно покачал головой, словно не уверенный, что она на месте. Я снова поднесла к нему ладони, наливая до краёв этим странным сиянием, которого он, как я понимала, не мог видеть. Жёлтым, а ещё зелёным. Щёки да Лигарры чуть порозовели. Теперь он был в безопасности. Я поняла это в один миг — и сразу закрыла поток.

— Ты не ушла с ними.

Его голос был хриплым и тихим.

Он не спрашивал. Он был шокирован. А я поняла, что он оставался в сознании, когда я чуть не дралась с поисковой бригадой.

Я помогла ему сесть и пожала плечами.

— Раз ты слышал, ты знаешь, почему.

По телу да Лигарры пробежала дрожь. Подобравшись, он уткнулся носом в колени и часто, отрывисто дышал. Я испугалась, в порядке ли он, но потом поняла, что с ним происходило. Как же это было в его глазах — наверное, ещё хуже, чем в моих. От казни и пыток его спасла женщина-бриз, вылечила каким-то неведомым (могу допустить, что неведомым) способом, притом отказалась от своего народа. Он отлично понимал, что назад мне дороги не было — и теперь он почти обезумел от неясности своего душевного состояния. Да Лигарру раздирали такие сильные и противоречивые чувства, что даже смотреть на него было страшно.

— Почему..? Как же ты теперь..?! Зачем ты..? — тихо прошептал он, — Ты разве не понимаешь…

— Мне надоело, что меня используют, — ворчливо произнесла я, отстраняясь от подступающего страха.

— Но ты… но я же..! — ему не хватало дыхания. В сцене крушения риннолёта, ситуации куда менее предсказуемой и более жуткой, из нас двоих именно он не впал в истерику. Что ж, пришла моя очередь держать лопнувшую плотину…

— Карун. Не гони Тень знает что. Давай устраиваться на ночь, пока не стемнело. Одеяло твоё — я удержу температуру сама. Оно с подогревом, так что не замёрзнешь.

Он сморгнул и кивнул. Плохо человеку. Мне казалось, что Карун с трудом понимал, что я ему говорю. Его огромных душевных сил хватало для удержания рамок, но внутри его всё тряслось. Буря переполнявших эмоций окатывала его дрожью. При том, что на самом деле всё было ещё сложнее, но про это не стоило даже думать… Не в такой ситуации, как наша.

Вздохнув, Карун завернулся в одеяло и тихо лёг на камень.

На пещерку опустилась ночь. Я уселась в угол, положила на колени сумку и задремала.

Я проснулась от нестерпимого холода, глубокой ночью, цокая зубами… Я пережила секундное недоумение, а потом поняла, что допустила чудовищную ошибку! Взрослый бриз, прошедший полное обучение, никогда бы её не сделал! Голодная, уставшая, перелившая в да Лигарру все силы, я не могла поддерживать температуру тела слишком долго… Я «покрутила» внутренний «тумблер» так и эдак, но тепло не пошло. Неоткуда. До меня начало доходить, что дела плохи. Поёживаясь, я сжалась в комок и хлюпнула носом.

Нет сил — значит, наутро я не смогу даже лететь — а мне это и так пока плохо удаётся! Вот же Тень проклятая! Но признать, что отец был прав, мне не позволяла гордость. Я дура, спору нет, но я выживу.

Да Лигарра появился рядом так тихо, что я испугалась. Когда было нужно, он передвигался совершенно бесшумно.

— Ты стучишь зубами, как костями гремишь. Спать невозможно, — проворчал он, накрывая меня одеялом, — Давай. Так всё же теплее. Давай же, ну… простудишься.

Секунду поколебавшись, я позволила ему обнять себя за плечи. Хотя я тащила его на себе несколько часов, но прижимать к себе больного человека — это вовсе не то же самое, что сидеть рядом со вполне живым мужчиной. Аллонга не касаются друг друга. Вы поймите меня правильно — я вовсе не была ритуально чистой недотрогой, хотя сейчас это вызывало у меня только смущение. Лежал на моей душе серьёзный грешок — ещё со школьных, с «Раньяты», времён — но я тогда была уверена, что мы с моим парнем поженимся и никто ничего не заметит. Отец, наверное, прибил бы меня тогда, узнай он про мои «подвиги». Числился за мной и набор боевых «трофеев» — кавалеров, не вынесших моего характера — однако, естественно, со многими из них приходилось обниматься и даже целоваться. Но я продолжала считать, что дистанция — это всё. Что бы там ни было. И то сказать, все эти целования и касания так и остались для меня достаточно неинтересными — я не видела смысла в том, чтобы тратить на них время, да ещё и выходить ради этого замуж…

Холодно. Боги, как же холодно. Я дрожала, но только отчасти — от того, что замёрзла. Куда больше меня беспокоило наше отчаянное положение. Я влипла. А ему теперь как быть?.. если мы вернёмся в Низины — куда ему со мной деваться?! Сдавать на опыты? Мамочки, как же мне быть?! Мне нельзя ни назад в Адди, ни обратно в Мир!!!

Приличия — да какая уже была разница… Снова потянув носом, я всё-таки прильнула щекой к его тёплому телу, к груди и боку. Почему-то, хотя мы уже который день таскались по Горам, он всё равно пах кофе и табаком. Я услышала стук его сердца под ухом и звенящую тишину снаружи, и внезапно моим собственным плотинам пришёл конец.

Я разрыдалась.

— Санда… — пробормотал да Лигарра в растерянности. Ну нет на свете мужчины, знающего, что делать с плачущей особью женского пола!

— Карун! — закричала я, — Мне страшно! Мне очень страшно, ты понимаешь?! За каждым поворотом может быть всё, что угодно! Моя жизнь превратилась в какую-то геометрическую прогрессию дерьма… Мне чудовищно страшно…

Хреновый из меня бриз… ох, какой же хреновый. Да этот человек продаст меня на запчасти и ещё карьеру сделает… Какой Тени я его спасла..?

Внезапно да Лигарра нагнулся ко мне и поцеловал.

Он целовал меня так, как этого не делал ещё никто — неудержимо, зло и бережно, так что я оцепенела… а потом моя спина, руки, ноги, голова стали как ватные. Я смутно осознала, что я… внезапно и резко обнимаю его за шею, и что он сгребает меня обоими руками, под спину и за талию — и между нами, между нашими телами, уже не остаётся ни капельки воздуха, и что мы падаем на камни, и он разнимает мою кофту, задирает блузку, целует шею, окаменевшую от желания грудь, вздымаемую частым-пречастым дыханием, сдирает с себя рубашку… Он целовал меня в губы, щёки, глаза, а я почти плакала от охватившего меня безумия… Меня не было. Я хотела его до такой степени, что мало не слепла, и не могла пошевелиться.

Ощущая телом каждый новый кусочек его кожи, я дрожала, как от лихорадки, и в миг, когда он изо всех сил прижал меня к себе и провёл рукой по моим волосам, точно спрашивая разрешения идти дальше — меня поглотила тьма… Я раскрылась навстречу его ярости и страсти — обнаженная, свободная, полностью от него зависимая и безумная. Кажется, я разодрала ему спину… Этого не могло быть. Мы не могли быть…так. Но это было…

И много позже, когда мы медленно, очень медленно начали приходить в себя, он не на миг не выпускал меня из рук, и я тонула в волнах слепой и первобытной благодарности, не знаю, чьей… нашей общей на двоих… и бесконечного облегчения, как будто мы оба наконец начали дышать… Я обнимала его, неловко скользя щекой по щеке, касаясь носом самого краешка его русых волос — и не могла поверить… я не верила, что это происходит наяву, а только тискала его за шею и всхлипывала, немея от этого тёплого необыкновенного ощущения, когда он бережно трогал губами мою кожу… Это напоминало сон или бред, и потому не знаю, когда же мы действительно заснули…

Утром я проснулась мокрая и озябшая. Туман стелился за входом в пещерку, покрывая мир слоем влаги. Где-то капала вода. Мы так и лежали, крепко обнявшись, на разбросанной одежде и мятой сумке. Мягко отстранившись от меня, Карун что-то пробормотал про костёр и встал. Закутавшись в одеяло, я смотрела, как он чиркает ножом по камню, роняя искры на мокрые ветки — обнаженный и сильный. И ни капли не мой. Я не знала, сожалеет ли он о том, что с нами произошло ночью. Потом я ощутила, что мои щёки горят — загадочные силы Дара возвращались ко мне — потому, наверное, мы не и околели за ночь на этих камнях — об меня запросто можно было греться. Теперь я могла слететь с карниза — я была в этом уверена. Спору нет, подумала я отстраненно, пережитое было получше любого ужина и сна…

Словно услышав мои бесстыжие мысли, да Лигарра глянул на меня исподлобья, и в его глазах таилось что-то, чего наяву я от него никак не ожидала — бесконечное, живое тепло. И ещё, быть может, на миг — мальчишеская растерянность — будто произошло что-то совершенно для него неожиданное. А потом он снова опустил глаза — с абсолютно недвижимым лицом, хотя, может, чуть медленнее, чем обычно.

Наверное, мы оба думали об одном и том же — что у охватившей нас животной страсти нет будущего, и что родилась она никак не вчера… Но ей бы никогда не ожить, ни за что, никак, если бы не… не всё это. Где ночь застала, фактически выкинутые из официальной жизни — может быть, в его системе координат что-то такое и допускалось (и я даже полагала, что регулярно случалось!), но уже никак не в моей. Это было немыслимо в обоих мирах Мира. И там, где мы оба должны были соблюдать Порядок Вещей, а он был холодным безупречным человеком власти — и там, где он был злодеем из Комитета, приговоренным бризами к смерти. Нет, конечно, это была не только страсть. В нашем возрасте главным органом удовольствия был, в первую очередь, мозг, а уже потом всё остальное. То, что ниже пояса. Но и это — оказалось для нас… слишком живым.

…И пожалуй даже… совершенно для меня обезоруживающим…

Не вылезая из-под одеяла, я надела брюки и кофту; встав, я пасмурно запустила руки в сумку. Секс сексом, но позавтракать нам обоим следовало. Еды было крайне мало.

Не глядя на Каруна, я разломила ломоть хлеба и кусок сыра пополам. Смысла экономить, по-моему, не было. Остатков того, что я уволокла из дому, нам едва хватало, чтоб заморить червячка. Итак надо было подкрепить силы и попытаться найти еду в живой природе. К тому же, что-то подсказывало мне, что пережитое Исцеление для человека отнюдь не безразлично — откуда берутся силы для такого бешенного заживления? Кажется, из его же личных резервов — итак пополнить их надо как можно скорее. Всё так же не глядя друг на друга и сидя на камнях, мы молча поели, потом да Лигарра встал и молча оглядел козырёк.

— Без выхода, да?

— Ага.

Ну, посмотреть друг на друга нам всё-таки пришлось. Карун вздохнул. Я встала и протянула руки.

— Обними меня, что ли… Потому что за руку, боюсь, я тебя не удержу.

А он высоты боится, напомнила я себе. Как всякий нормальный аллонга, впрочем. Но да Лигарра мужественно позволил мне столкнуть себя с края пещерки. Его руки на миг стали каменными, и я чуть не крикнула от боли, но уже через миг он совладал с собой и ослабил хватку. Я вдруг ощутила, как бешенно зашлось его сердце у меня под ухом — и он только с трудом взял себя в руки и отстранился.

Я приземлилась на камни — отсюда до воды было уже рукой подать. Солнце уже поднялось, когда нам удалось спуститься к реке. Да Лигарра чувствовал себя жутко неловко, вынужденный доверяться мне в нашем щекотливом способе передвижения.

— Что будем делать?

— Понятия не имею.

— В этом месте мне следовало стать в позу и воскликнуть, о чём же ты думала, покидая да-Карделл, — пробормотал Карун, — Только я представляю, что ты скажешь.

— Правильно — о тебе, дурак набитый, — сварливо проговорила я, — О том, что ты валялся в крови в этой башне, а мне предлагалось слушать лекции профессора Лак`ора по истории Горной Страны. И начинать новую жизнь. На знаю, что на меня нашло, но когда я себе всё это сказала…

— Не надо про это, — внезапно хрипло попросил Карун, ковыляя по камням. Странное, наверное, переживание — ощутить лютые страдания, почти умереть и вернуться к жизни таким необычным образом. Из солидарности я тоже шла «на полную ногу», хотя пьяное ощущение полёта манило всё сильнее — вот чуть-чуть, сейчас, перепорхнуть через этот или тот камушек, ведь это ничего не будет мне стоить в плане растраты сил..! Но я решила, что буду это контролировать. Дар принадлежит мне — а вовсе не наоборот.

Я вздохнула.

— Наверное, я не смогу полностью отдаться этому новому в себе. Меня вырастили как образцовую аллонга. Тень всех подери, я все ещё ощущаю себя человеком Мира! И в то же время… Мне начинает нравиться изучать, что же я на самом деле могу… — закончила я с вызовом.

Карун покачал головой. Я мельком подумала, не стыдится ли он своего ночного порыва — теперь, когда логика снова была его сутью. Ему не следовало падать так уж низко — стать любовником неБогосозданного существа… Или всё-таки не стыдится? Он держал себя череcчур неподвижно, чтобы я поверила в его бесстрастность — я слишком хорошо помнила, кто именно вчера начал первый. К тому же вряд ли его тревожили всякие нравственные аспекты — в конце концов, в современном Мире кто как хочет, так и волочится — лишь бы без последствий — а он вёл себя слишком опытно и умело, чтобы это с ним было в первый или даже в десятый раз. Но пока он терзался (как мне казалось) сомнениями, я терзалась ими в той же мере.

Я не могла вернуться в Мир в компании Каруна. То есть или мне надо остаться тут… или ему. А ему нельзя Вниз. Абсолютно. Я медленно обдумала эту мысль и отложила. Я не хотела её думать.

Оставался шанс, что он сделает выбор в пользу жизни. Но вот что мне потом с его жизнью делать — это был вопрос из вопросов. Мне было неловко признаваться даже самой себе, что мы действительно оказались в жутко двусмысленном положении. Позволить же ему умереть я не дала. Кажется, именно это отец и имел ввиду… Если он понял… Если он уловил то термоядерное, грозовое напряжение, которое висело между мной и да Лигаррой всё это время.

Сгребя меня в охапку, Карун перенёс меня через впадавший в Быстрицу ручей. Я могла бы сказать, что нести меня не стоило, но я позволила себя таскать, как мешок с картошкой. Совсем ведь глупая ситуация, когда мужчина даже так не может проявить себя? Ближе к обеду мы устроили привал. Есть было нечего, разве что ягоды, в изобилии росшие по берегам. Я насобирала их, и мы долго и усиленно жевали. Карун сказал, что так жить нельзя. Мы посмеялись, а потом у нас случилось помутнение номер два. Безо всякого перехода он опустил меня на сухую траву у камней — и через долю секунды я поняла, что единственной мыслью, занимавшей меня все эти часы, было — когда-нибудь снова он это сделает или нет?

В конце концов, решила я спустя какое-то время, всё не так уж и плохо — по крайней мере, когда он чуть ли не изнасиловал меня там, на скалах — это было сделано им не только для возврата душевного равновесия, но и какого-никакого чувства ради… На самом деле, мне кажется, он сам едва контролировал себя, когда я оказывалась в зоне досягаемости. Мне было бы гадко, случись мне заподозрить, что он ведёт себя так из некой корысти — например, чтобы удержать меня рядом. Но я почему-то знала, что такие мотивы ему абсолютно чужды. Каким-то образом, когда мы были вместе, я начинала слышать его изнутри. Он старался ни о чём не думать — мы оба боялись этих мыслей… Но в нём не было ни капли страха. Само собой, если я улечу, тут ему и конец. Одинокому аллонга не выбраться из Гор. И я ощущала дурацкую гордость от того, что его это не пугало.

Тень, я бы на самом деле хотела, чтобы он был моим мужчиной! Злой, невероятно умный, смертельно опасный. Наверное, я дура со странными вкусами (а уж про его-то вкусы я вообще помалкивала). Или нас обоих действительно создали двое божественных придурков — с такими-то последствиями.

Мне было стыдно признаться, но сейчас он вызывал у меня что-то невообразимое. Позволив себе осознать собственные чувства, я теперь хотела его каждую секунду, и ни о чём серьёзном не могла думать. Потому мне доставляло такое удовольствие ловить на себе его улыбающийся взгляд. Нам было не на кого оглядываться — и мы вели себя, как два заблудившися зверя. Наша странная взаимная тяга, замешанная на каком-то неприличном доверии, рожденная в битвах интеллекта и закованная в приличия и обстоятельства от макушки до пят — всё-таки вырвалась на волю. В миг, когда единственной мыслью в моей голове было — ЧТО С НАМИ БУДЕТ? МЫ ПОГИБАЕМ…

Перед закатом вконец оголодавший Карун в отчаянии убил кролика броском камня. Как мне показалось, он и сам не ожидал, что попадёт. Но относительно непуганный зверёк пал на месте. Разведя костёр, мы начали изучение трудной науки выживания.

В следующие дни нам так больше не везло. Есть хотелось нестерпимо, а наш след было бы легко взять — по полностью съеденным ягодам на расположенных вдоль пути кустах.

Но нас, видимо, не искали. Или искали — но где-то в других местах… Карун (с присущим ему отстранённым юмором) пару раз даже отозвался насчёт того, что с подобной организацией патрулирования территории вообще удивительно, как Горы ещё стоят на месте! — и что тут, вне населённых мест, можно не то что скрываться от бризовских властей, а хоть город строить — никто не заметит! Я парировала, что с такой плотностью населения и при таких здешних просторах это не так уж и странно. Может, Совет, или ребята из милиции, или пограничники вообразили, что я, помыкавшись по безлюдным местам, так или иначе приползу назад в Адди. Варианты какого-то иного поведения для человека, открывшего в себе Дар, они даже и не рассматривали. А я и сама не знала, к какому же, в таком случае, варианту поведения, я сейчас иду… и Карун, похоже, тоже. Учитывал ли кто-то а анализе такую вероятность, что я открыла в себе Исцеление? Тень его знает. Но если и учитывал, то могли ли советники думать, что я совершу какую-то глупость из тех, какие я допускала для себя, как потенциально возможные..? например… мне не хватало сил думать об этом.

Так или иначе, мы оба оказались в неком заколдованном мире, совершенно оторванном от привычного. Я сознавала, что мы оба ведём себя совершенно невозможным образом, но это было так естественно — особенно, если не задумываться о следующем шаге и вообще не задумываться…

Мы никуда не спешили, и даже не могли бы ответить на вопрос, зачем мы вообще куда-то идём — это был лишь повод занять время и хоть как-то отодвинуть будущее, которое не сулило ничего хорошего. Мы брели вдоль реки, останавливаясь там, где нам нравилось — и начинали целоваться со всеми вытекающими; потом, в оцепенении, мы закутывались в термоодеяло и оба почти теряли сознание. Каким-то чудом мы умудрялись под этим одеялом помещаться вдвоём, так чтобы ещё и под себя его подложить — на самом деле, это было возможно, только если прижиматься друг в к другу очень сильно и не шевелиться. Но шевелиться нам не хотелось. Не рядом друг с другом, и не после того, что мы друг с другом делали. Утром мы снова двигались в путь, иногда спускаясь к реке, чтобы привести себя в порядок. Ели ягоды, несколько раз, на мелкой воде, удавалось забить ножом рыбу. В какой-то мере между нами ничего не изменилось, и даже больше — потеряв условности и оторвавшись от всего мира, мы почти слились воедино. Нам всегда было о чём поговорить, и это всегда было интересно, и мы понимали друг друга с полуслова, не ссорились и не спорили по пустякам, и не было никаких предпосылок, что это когда-нибудь случится. Наверное, это выглядело безумием, но это было так. И это оказалось так естественно, как дышать — жить рядом, вдвоём и делить жизнь на двоих… Наверное странно, но даже при этом я не позволяла себе подумать, что он мой. Иногда, просыпаясь по ночам, я напоминала себе, что вот, человек, прижимающий меня к себе, как ребёнка — офицер контрразведки, но меня это на самом деле не волновало. Видимо, на это у меня уже не хватало сил. Усилием воли заставляла себя не верить ему, однако на самом деле я не воспринимала это серьёзно. Я жила одним моментом — и было так безумно хорошо, когда в этот момент мы были вместе…

Если с моей стороны такое поведение — такая привязанность к нему — выглядело сбоем здравого смысла, то для Каруна, насколько я понимала, всё было куда сложнее. Он вообще ни в какой катехизис не верил, но о его переживаниях я могла лишь догадываться. Мне казалось, он точно так же, как и я — проживает минуту за минутой, и старается ни о чём не думать. Ни о том, что я бриз, ни о том, что учёные к ним лишь в перчатках подходят — а он, спецоперу третьего отдела, в это время творит неведомо что… Точнее, ведомо. Ведёт себя как примерный мужик своей женщины — и делает это от души. И готов так вести себя и дальше. И ни о чём не спрашивать.

Беда незримо, почти незаметно вставала над нами, чёрная беда невозможности того, что происходило между нами. Но моей души не хватало на оборону против этой беды, и я беспомощно шла ей навстречу. Отказаться от него, бросить его — это было бы выше моих сил, чем-то таким, что причинило бы мне нечеловеческие мучения, лишило воздуха, зрения, пищи насущной… А Карун? Я не знала ответа, но иногда мне казалось — с той самой ночи, когда мы оба бросились друг другу в объятия, в нём родилось и медленно крепло какое-то новое для меня настроение… обречённость, что ли?.. я даже не знала, как это назвать. Безрассудная, отстранённая и притом какая-то неожиданно светлая покорность судьбе. На фоне чудовищного потрясения, едва не умерев и пережив всё это, зная, кто я такая — он сложил оружие и всё-таки принял обуревавшие его чувства. Стал тем, кем он быть не мог. А последствия? Он их отлично понимал — и от всего этого отвернулся. Была ли это слабость — или наоброт — мужество — я не знала. Только однажды ночью — это было, наверное, на пятый или шестой день пути — я открыла глаза оттого, что он неожиданно вздрогнул и прижал меня к себе — так, как если бы хотел закрыть меня от всего Мира. Я не шевельнулась и не спросила, в чём дело — но каким-то образом я это поняла. Он вспомнил, что со мной будет, если я попаду в руки его коллег. Он ведь и сам не раз это делал. Я, конечно, не знала подробностей — но мне хватило его холодного озноба. Только теперь это буду я — его женщина.

На секундочку — это дало мне надежду, в которой я сама себе боялась признаться — что он меня не предаст. Но я не могла об этом думать. Я только лежала, уткнувшись носом под его подбородок и дышала. Я не верила этому человеку — просто потому, что никогда не верила в гуманизм Комитета. Но каждая секунда рядом с ним была чем-то большим, чем жизнь.

Я с улыбкой сознавала, что секс — это наверное, была чуть ли не единственная «сфера деятельности», в которой да Лигарра позволял своим эмоциям и далеко немаленькому темпераменту выйти наружу в полной мере. И это потрясало — вместе с эмоциями наружу изливались такие качества, какие я никак не могла заподозрить в душе кадрового офицера КСН. И человеком, и любовником он оказался термоядерным, опытным — но при том неожиданно чутким. Я и предположить не могла, что человек вроде него станет волноваться о чувствах других. Рядом с ним можно было сгореть — но при том он не допускал ни одного движения, которое могло бы меня напугать или было бы мне неприятно. Да и просто в делах бытовых — внимательно следил, чтобы я не мёрзла, не была голодная или уставшая, чтобы не отлежать мне плечо и не подвергнуть меня хотя бы малейшей опасности… А когда на третью или четвертую ночь в горах он спросил меня, почему иногда от его касаний я начинаю метаться и мало что не кричать, я ответила, что ощущать это — для меня удовольствие, близкое к боли; и тогда он подскочил и тревожно спросил, не делает ли он мне действительно больно? Смешно, наверное — кое-какие предпосылки к этому были, но я лишь уткнулась носом в его плечо. «Нет, — прошептала я, — ты ласковый»… И это была правда. Я почти сходила с ума от близости с ним, от этого беспрерывного сочетания слепой ярости и нежности. Создатель, да из-за меня никто в жизни так не переживал! И, наверное, ещё никто в жизни не доставлял мне такого удовольствия — прежде всего, удовольствия быть женщиной… Мне не хотелось ни спорить, ни ругаться, ни дразнить его — в моей душе поселился мир и принятие всего. Если бы я могла ему верить, хоть немножко — это, наверное, было бы самое большое счастье на белом свете!!!

Но ведь он сам не верил себе. Ведь я это знала, Боги мне помогите…

На второй неделе нашего странного пути, скрепя сердце, я поведала Каруну, что если я буду вымотана, у меня начнутся проблемы. Про летание я умолчала, слишком опасно было давать ему в руки такие фишки — но термостатика и так была достаточным поводом для тревоги. Карун нервничал — так, что это даже мне становилось заметно — ночи становились всё холоднее. Мы уже даже не снимали одежду, хотя ему почему-то страшно нравилось, когда я засыпала на его груди совершенно раздетой. Приближались холода, а тут, простите, были Горы — хотя днём в долине Быстрицы всё ещё бывало жарко, на вершинах и перевалах Барьерного уже лежал снег. Хорошо ещё, что погода стояла сухая. Нам следовало найти убежище или вернуться к людям — но оба эти варианта никуда не годились. Мы оба понимали, что провести тут даже осень — с нашими-то навыками жизни в дикой природе — нам не суметь. Ещё счастье, что Карун умел разводить огонь в любую погоду и иногда ему удавалось прибить какую-нибудь живность — как же я в эти минуты благодарила Майко за его нож! Но люди и те, кого другие людьми не считали… В некотором смысле мы были отверженными для всех. Вляпавшийся в эту историю (а потому ритуально нечистый) аллонга и бриз-полукровка, шагнувшая против законов да-Карделла.

Снова и снова обсуждая этот вопрос, мы сидели у костерка в очередном гроте, прижавшись друг к другу. Быстрица, уже набравшая силу, ревела в далеко внизу, в каньоне. Скоро Провал, если я что-то понимала в географии. Ещё несколько дней пути. Так мало…

Скоро всему конец…

Мы оба не могли перестать думать так надолго. Проблема будущего, наша страшная беда — вставала перед нами в полный рост. Реальность подступала всё ближе, и отворачиваться от неё было уже не только глупо, но и опасно. Я понимала, чем это закончится.

Понимала, но думать об этом всерьёз не могла…

Как долго мы ещё будем обманывать сами себя?

Я позволила этой мысли вползти в своё сознание, перед тем, как уснуть. Мне было страшно, и тоска сжимала сердце. Плечо Каруна, на котором лежала моя щека, делали эту тоску еще страшнее. Я лежала возле него и понимала, что в его голове нет ни единой мысли — и это неспроста. За зелёной сталью его глаз начинал просыпаться офицер да Лигарра. Медленно, страшно и неумолимо, почти нежелательно для него самого — но что он мог противоставить собственным понятиям о долге?

И я никак не могла остановить этот процесс. Но я могла остановить войну.