— Странная мысль, вы не находите?

Когда я вышел из вокзала, все оказалось по-иному. Я стоял на тротуаре с чемоданом, передо мной были машины, автобусы, широкая лестница. Немного дальше, за перекрестком, тянулась длинная улица, деревья, огни. Я и сам почувствовал себя каким-то другим, новым — из-за запаха, бензинового перегара, серого неба, шума. Здесь, среди всех этих моторов не слышно было детей, никто не плакал, не резвился, не смеялся.

— Вас кто-нибудь ждал на вокзале?

В ту минуту, когда я поставил чемодан, вокруг меня, сразу на всех улицах, зажгли свет. Сразу, одним поворотом выключателя. Как когда входишь в дом. И мне показалось из-за этого света, наверно, что все побежало еще быстрее — машины, люди, платья, проходившие с другой стороны, по другому тротуару. Мне даже почудилось, мосье, что люди здесь не идут никуда. Ни мужчины, ни женщины. Что они снуют в разных направлениях, не замечая друг друга. Как встречные поезда.

— Я задал вам вопрос.

Потом, словно фейерверк, вспыхнули повсюду разноцветные огни. Над домами, на балконах. Эти огни дрожали, складывались в гигантские слова, в гигантские картины. Над самым высоким домом вдруг встала во мраке красно-синяя женщина, прямая, как стрела, и там, наверху, принялась быстро шагать на месте, словно пыталась настичь мужчину с бутылкой, который точно так же шагал с другой стороны улицы, над другим домом.

Она то вспыхивала, то гасла, много раз. Будто звала меня. Я хотел перейти улицу. Тут без всякого предупреждения выскочила синяя машина. Такси. Шофер затормозил. Я отпрыгнул назад. Он в своей кабине принялся кричать, и город закружился, закружился вокруг меня и моего чемодана.

— Я спросил, встретил ли вас на вокзале ваш товарищ, от которого вы получили письмо?

Я ждал, когда он замолчит, уедет. Но после того как все встало на свое место, я уже не пошел к светящейся женщине, а вернулся в здание вокзала, к людям. И почти тут же со мной заговорил какой-то человек.

Мне, мосье, сейчас же пришел на ум паук. Стоило мне взглянуть на него. Эдакий гадкий паучок с ядовитым жалом. Он держался как шпион в кино — скользил между людей, озираясь по сторонам. Я стоял, прижимая к себе свой чемодан. Он подошел и спросил, не нужно ли мне чего, не ищу ли я работу, не может ли он мне помочь по-братски.

Я сразу понял, что это земляк. И почувствовал недоверие. Ответил, что нет. Но он продолжал разглядывать меня, чемодан, как будто что-то подсчитывал. В конце концов он назначил мне свиданье. Сказал, что я могу найти его каждый вечер около картинки с женщиной, которая лежала на песке у синего моря.

— Вы, наверно, растерялись?

Когда он исчез, у меня было такое ощущение, будто я запачкался. Чтобы он не мог меня снова найти, я ушел с вокзала и некоторое время крутился поблизости, в толпе пассажиров. Они входили, выходили, для них я, по крайней мере, не существовал. Около одной из дверей я увидел большой план метро, нарисованный разными красками. Этот прямоугольник, внутри которого пересекалось, цепляясь за края, множество линий, тоже напомнил мне паутину — паутину, которая была у нас возле входа в погреб. Местами нити скрещивались, точно туда попала крупная муха, образуя узел, звезду. И каждая из нитей бежала отсюда к другой мухе.

— Прошу вас. Пойдем дальше.

Посредине была проведена толстая синяя линия; разрубленная на куски, она тянулась от одного зеленого угла к другому зеленому углу, точно змея, которая переползает от куста к кусту. По цвету я догадался, что это речка, река. Прочел название: Сена. Тогда я принялся искать, где же я сам.

— Вы все еще говорите о Лионском вокзале?

Подошел какой-то молодой парень, рыжий. Он тоже что-то искал, другое название. И хотя я его ни о чем не спрашивал, он, увидев меня, показал кружочек на карте и сказал: «Вы вот здесь!» Я не успел даже сказать ему спасибо. Но когда он ушел, я нажал пальцем на кружок. Как на кнопку. Точно я мог своим пальцем остановить это кружение города.

Тут я узнал, что улица напротив вокзала, обсаженная деревьями, ведет к месту, которое называется Бастилия, и что настоящая река совсем рядом, у меня за спиной. Тогда, мосье, я смог отнять палец, смог обернуться к площади, к улицам, к городу, смог сказать себе, что, возможно, и здесь, как в деревне, во всем есть свой смысл, свой порядок.

— Встречали ли вы впоследствии человека, которого называете пауком?

Его — нет. Но потом, в городе, я повидал немало людей, похожих на него. Одни прятались в кабинетах, другие сидели в окошечках, третьи распоряжались комнатами в гостинице. Все они, мосье, глядели на меня, притаясь, выжидая момент. Однако самый страшный паук не они. Они только старались быть злыми. Самый страшный паук, мосье, это он сам — город.

— Будем придерживаться фактов. Итак, вы добрались, вы у пристани. И стали искать работу.

Я сел в метро, как велел мне в своем письме товарищ. В направлении к месту, которое называется Булонь. И это тоже было целое путешествие, только теперь за окном мелькали двери, решетки, лестницы, коридоры. Я делал все, как было написано в письме. Тут пересаживаюсь, тут не выхожу, отсюда отсчитываю пять остановок. Из-за того, что я все время был под землей, я сам стал себе казаться каким-то червяком, вроде тех, что ползают под стенами домов.

Я читал названия. Сейчас я проезжаю под площадью Италии, сейчас — Гласьер. Поезд останавливался, трогался, но на каждой станции, точно мы не сдвинулись с места, передо мной были одни и те же слова, одни и те же картинки: та же машина в той же кухне, тот же блестящий ботинок, та же женщина с той же улыбкой и с той же банкой, та же толстопузая, словно беременная, бутылка.

— Да, да, понятно. Итак, в Булони вы нашли своего товарища. А потом?

Место я нашел, но товарища не было. Он ушел на работу, а мне оставил другое письмо, в котором объяснял, куда ехать. Я снова взял свой чемодан, снова спустился в метро, сделал две пересадки, каждый раз отсчитывая по четырнадцать станций, но когда добрался до места, мосье, на другом конце города, снова вышел на ту же улицу, с теми же деревцами, с теми же красно-бурыми кирпичными домами, точно и не было этого путешествия.

— Париж, знаете ли, большой город. Вы ведь ощутили это.

В конце улицы, мосье, в конце второй улицы я остановился. Опустил чемодан. И там, ночью, под фонарем, в закоулке, я попытался вспомнить, кто я, да, кто я, потому что из-за всей этой езды взад-вперед, из-за блуждания по переходам, из-за спусков и подъемов я сам сделался какой-то дорогой. Во мне не осталось ничего, кроме пересадок, маршрутов, точно я сам стал соединением всех этих лестниц, освещенных станций, сверкающих рельсов, красных и зеленых огней. Я сам, мосье, превратился в нечто непрерывно движущееся, в грохочущий шум, в сцепление бегущих вагонов, в искры, в хлопанье дверного крюка, в тоннель. Больше ничего во мне не осталось. И мне не за что было зацепиться, мосье, разве только за чемодан, который стоял передо мной на тротуаре. Чемодан с этикеткой и моим именем.

— В одном вы, во всяком случае, были уверены — что найдете работу. Здесь действительно значится, что в первые же дни по прибытии в Париж вы получили место на одном из заводов Парижского района. В Курбвуа.

В конце этой второй улицы, в старом заводском здании, между деревом без листьев и двумя трубами, я нашел общежитие. Барак, окруженный высокими стенами, точно военная казарма. Я вошел. Показал письмо. Подождал под тусклой лестничной лампочкой, пока не встал один из спавших, и занял его место. Так же было и назавтра, и в последующие дни. Вместе с другими, которые ждали, как и я, я больше никуда не двигался. Спрятавшись под лестницей, я ждал того, кто мне писал.

— Вас взяли подсобным рабочим, не так ли?