— Папочка, там Шуршика забирают!
— Тише, тише. Я знаю. Так получилось, без него не могли провести один важный опыт.
— Но это же мой, мой Шуршик!
— Алечка, мы же с тобой договаривались ещё тогда: это не твои мыши, и не мои мыши, они государственные. Помнишь? Я тебе говорил, что его могут забрать в любой момент. Вот я и разрешил…
— Папка, ты плохой! Ты очень плохой! Ты злой!
— Замолчи сейчас же! Запомни: про папу так нельзя говорить! И про маму нельзя. Так о родителях не говорят. Тебе ясно? И перестань реветь. Хватит, я сказал!.. Ну, ну, маленький, не плачь. Доча, не надо, я не хотел тебя обидеть. Не расстраивайся, это же просто мышь. Ну да, хорошо, белая мышь, но их всё равно каждую неделю новых привозят.
— Ну это же не мышь! Это Шуршик!
— Уф-ф… Давай так: ты сейчас от меня отстанешь, а в субботу мы пойдём в «Зоомир» и купим того самого мохнатого хомячка. Идёт?
— Не нужен мне твой дурацкий хомяк! Я его ненавижу!
— Куда ты? Стой! Остановись сейчас же! Я тебе что…
Совсем разбаловалась. Обязательно с Иркой поговорю, надо только не забыть…
* * *
— Сергей Семёнович, а другую мышку оставляем?
— Другую? Ты знаешь, кинь её, наверное, к завтрашней партии и добавь ещё одну помоложе из четвертой клетки, я хочу ещё возрастную зависимость исследовать.
— А мышат куда девать?
— Чего так хитро улыбаешься? Есть предложения?
— Да тут… Это… Мой брат удавчика завёл, так что…
— Да ради бога. Выбрасывать не придётся. Прямо с коробкой и забирай.
* * *
— Серёж, я хочу с тобой об Альке поговорить.
— Да, хорошо, что напомнила. Она вчера вечером так себя вела, что…
— Погоди. Вчера было вчера, а сегодня она в школе целый день промолчала. Её вызывают — она молчит. Ни подругам ни слова не сказала, ни учителям, ни директору. Врач говорит, реакции вроде в порядке, причина какая-то психологическая. Сейчас она в спальне лежит и опять молчит. Мне ни слова не сказала.
— М-м… Это она из-за того белого мыша так психует. Мне несколько дней назад срочно самец понадобился для новой серии, другого не было, пришлось забрать из коробки. А Алька пришла, увидела, что его нет на месте, и сразу начала права качать…
— А ты, оказывается, всё-таки гад, Сергей Семёнович. Заткнись. Мне виднее. И плечами не надо пожимать. Ладно — то, что мыши живые и что у них тоже болит, ты благополучно не замечаешь. Но как ты умудряешься не видеть, что собственная дочь — это человек, и, в отличие от тебя — живой?!
— Слушай, не заводись. Меня одни только зелёные пикеты в прошлом месяце достали до кишок, так и ты туда же. Не заставляй меня в стонадцатый раз говорить банальности про одну мышиную жизнь и множество человеческих, ты это всё знаешь не хуже меня. А насчёт белого мыша — ну не брать же домой мышь из вивария! Я ещё с ума не сбрендил. Конечно, надо было догадаться, что можно взять парочку самцов в «Зоомире» и не расстраивать малышку. Не сообразил, каюсь. Да ему, кстати, и повезло: четыре экземпляра из партии выжило, он в том числе. Так что я его верну в коробку. Заодно отслежу вирулентность штамма в период после болезни.
— Спасибочки вам, благодетель. От всего мышиного рода.
— Не за что, милая. Иди лучше обрадуй Альку, только предупреди сразу, что к коробке подойти не сможет, она будет за стеклом. И не смотри так: ты не поверишь, но я тоже не робот. Просто я взрослый человек, в отличие от тебя, и руководствуюсь мозгами.
Никогда не мог понять одного. За что я её выбрал — ясно. А за что она меня выбрала?
* * *
— Светик, зайди ко мне. Вот, возьми деньги и дуй в «Зоомир» прямо сейчас. Купи десяток белых мышат и самочку посимпатичнее. На шкафу у тебя стоит коробка из-под принтера, выстели внутри ватой и посади их туда.
— Воссоединяете семью?
— Беги, язва! А то в следующий раз мышат отдам коту Зеленского, того ни одна зараза не берёт, проверено.
* * *
Высокий плечистый мужчина в маске и перчатках подошел к батарее стеклянных сосудов, вытащил из одного за хвост белую мышь со слипшейся шерстью и опустил её в большую картонную коробку, где на комке ваты пищали, изгибаясь, слепые белые мышата, а в уголке сидела дрожащая самочка. Затем он наклонился над коробкой, всмотрелся в подопытного — и наткнулся на взгляд мыши. Тусклые багровые глаза, похожие на резаные раны, были широко открыты. На секунду учёному почудилось, что шерсть мыши почернела, а вокруг головы возникло зубчатое сияние.
А затем раздался Писк, неистовым вороном бьющийся под черепом; в оглушённое сознание снова и снова вколачивались слова:
«…погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!..» [1]