Над раскалённым от дневного зноя побережьем разносился громкий звон. Ахилл лежал на песке, закинув ногу за ногу и подложив под голову охапку водорослей. Злой и потный Гектор, ухватив копьё за ободок, оставшийся от сломанного наконечника, изо всех сил лупил его по шлему. От древка во все стороны летели щепки, однако на золотом гребне не было видно ни царапинки. При каждом ударе мирмидонец кротко моргал, но особых неудобств, похоже, не испытывал. Выбрав момент, когда троянец решил передохнуть, Ахилл быстро стащил с себя шлем и положил рядом. Гектор поджал губы, перехватил древко поудобнее и начал, пошатываясь, колошматить противника прямо по голове.

— Да правда, правда неуязвимый, — с лёгким раздражением подтвердил Ахилл в промежутках между ударами. — Вот же упёртый ты какой.

Врезав противнику для пробы ещё пару раз, Гектор с сожалением посмотрел на глубокую трещину в древке и вытащил меч.

— Латы сними.

— Чего?

— Латы, говорю, сними.

Ахилл пожал плечами и спокойно потянулся к кожаным завязкам.

Дождавшись, пока мирмидонец отложит в сторону доспехи, Гектор покрепче сжал рукоять и ткнул противника остриём между рёбрами — и чуть не вывихнул запястье. Ему показалось, что меч встретил на пути доску из морёного дуба; на загорелой коже не осталось ни царапины. Ахилл поднял отлетевшую от древка щепку, сдул с неё песчинки и начал ковыряться в зубах.

— Только время зря тратим, — заметил он в сторону.

Опробовав клинок на разных частях тела противника, троянский царевич отбросил погнутый меч в сторону, пару раз со злости пнул неуязвимого героя между ног (тот даже глазом не моргнул), из последних сил поднял с песка большой камень и обрушил его на голову мирмидонца.

Камень раскололся на несколько кусков. Обессиленный Гектор подполз к ноге Ахилла и вцепился ему зубами в большой палец ноги.

Ахилл выплюнул в сторону щепку, стряхнул с пальца Гектора, ткнувшегося лицом в песок, и неторопливо поднялся.

— Перестань сопротивляться, это бессмысленно. Меня нельзя убить. Ты проиграл.

Он склонился над лежащим ничком троянцем, стал на одно колено, поднял наконечник копья и пощупал лезвие.

Гектор повернул голову и прохрипел:

— Ну нельзя быть полностью неуязвимым — тогда бы ты стал равным богам! У тебя есть слабое место? Только не ври умирающему!

Ахилл несколько раз провёл наконечником по краю поножей, выправляя лезвие, затем перевёл глаза на Гектора и кивнул:

— Есть, как не быть. У мамы с пяткой промашка вышла, это единственное слабое…

— Пятка, пятка! — заверещал Гектор, окончательно срывая голос.

За огромным валуном тенькнула тетива, в ахиллову подошву, повёрнутую в сторону берега, глухо стукнулась стрела и со свёрнутым наконечником упала на песок.

— Нет, ну не настолько же слабое, — виновато пожал плечами Ахилл и обернулся.

Из-за валуна неверным шагом вышел Парис. Двигаясь словно во сне, он приблизился к ахейскому герою, наклонился и провёл пальцем по чистой, как у младенца, пятке.

Ахилл хихикнул и вскочил на ноги. Поражённые троянцы переглянулись.

— Пятка!!! — завопил Гектор, схватил мирмидонца за лодыжку и изо всех сил дёрнул. Не ожидавший этого Ахилл выронил наконечник и рухнул как подкошенный. Тяжёлый Гектор — откуда и силы взялись! — навалился на него, не давая пошевелиться, и обездвижил противника умелым борцовским захватом. Парис схватил с песка несколько перьев, сбитых со шлема Ахилла, зажал их в зубах, обеими руками заломил Ахиллу ногу и начал щекотать пятку, ожесточённо мотая головой.

— Пх… пхерестань, прош… уф… ыыыыы… — извивался Ахилл, но братья держали крепко.

Постепенно лицо мирмидонца начало синеть. Он хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, дёргался всем телом, но сделать ничего не мог. Наконец его тело в последний раз выгнулось дугой и замерло в скрюченном положении.

Братья без сил повалились рядом.

— Только никому никогда не рассказывай, как мы его одолели, — через некоторое время пробормотал Гектор, не отрывая щеки от песка. — Нас просто поднимут на смех. Вся героическая оборона Трои превратится в фарс, из которого сделают десятки гнусных комедий. Над нашими смертями будут глумиться жалкие торговцы и рабы. Для любой победы есть предел, перейдя который, неизбежно проиграешь. Парис, придумай для наших что-нибудь, у тебя лучше получается. Обещай, что все узнают нужную правду. Нужную. Обещай.

— Обещаю, брат. Сейчас я тебя только переверну… Эй, да это же…

Что увидел Парис, изнемогший Гектор уже не узнал: он провалился в глубокий обморок.

Из беспамятства его вывел пинок под ребро. Герой поднял голову и рывком сел.

Он был со всех сторон окружён мирмидонцами. Вражеские воины молчали и хмуро глядели на него. Вдалеке, в нескольких стадиях, мелькали пятки Париса. Догнать младшего царевича, самого быстрого бегуна Трои, никто и не пытался.

Старший отряда осмотрел неподвижное тело Ахиллеса, тронул пальцем пятку и покачал головой. Затем, недобро сощурившись, сделал в сторону Гектора короткий жест.

Два обросших мышцами мирмидонца положили на песок копья и щиты и, поигрывая скрюченными волосатыми пальцами, двинулись к Гектору. Тот вскочил, крепко прижал локти к бокам и попятился.

* * *

— …И всё-таки ты не права, сестра. — Он задумчиво покачал головой. — Строго говоря, мы не властелины миров. Мы лишь ворота в них.

— Ну и что? Одно другому не мешает. Мы вольны распоряжаться судьбами всех живущих. Нескольких мгновений достаточно, чтобы существо из твоего мира перешло в мой, забыв прошлую жизнь. Тебе нужно чуть больше времени, но результат — тот же. Мы можем проделывать это с кем угодно, хоть с богами обоих миров. Разве этого мало?

— Мало. Властелин должен быть признан подданными. Я здесь — всего лишь один из местных царьков, ты у себя, насколько мне известно, поднялась ненамного выше. Мои тебя ненавидят, твои меня презирают. Если подытожить, результат получится довольно жалкий, не находишь?

— Нет. Подлинная власть всегда потенциальна. Главное, что мы можем.

Он опустил глаза и хмыкнул.

— А по-моему, главное то, что они нас просто не замечают. Наши подданные живут в параллельных мирах, которым ничего не известно о существовании друг друга, поэтому мы для них ценности не представляем. Мои для твоих — всего лишь однодневки, искорки на изломе камня, вспыхивающие и тут же гаснущие. Твои для моих — неживое, застывшее безвременье. Мы не только единственные, кто живёт сразу в двух временах, мы по сути — единственные обитатели общего мира. Целый мир на двоих — это слишком много. Если б ты знала, как я устал… Хочется украсть у тебя какую-нибудь покладистую красотку и зажить в своё удовольствие, как обычный человек. Наверное, так и сделаю, когда совсем выдохнусь.

— Брат, но ты же единственный, кто может почувствовать живую плоть в куске мрамора, разглядеть её жилы в толще породы… С твоей смертью навсегда прервётся связь миров — а ты хочешь ещё и приблизить этот момент?!

— Да кому она нужна, эта связь? Разве люди могут оценить чувства и переживания камней — вдохновение с тремя мокрицами, лишайниковый стыд, саморазрушение из-за утери касания?.. Живущим интересны только такие же, как они.

Молчание.

— А тебе?

Вместо ответа Пигмалион нежно погладил сестру по щеке, случайно зацепив живые волосы. Змеи негодующе зашипели, но укусить не осмелились.