Она стояла в дверях моей комнаты и презрительно смотрела на меня. Крупная, величественная женщина с надменным взглядом безжалостно изрекла:
— В трехдневный срок прошу освободить комнату.
Она спокойно и даже победоносно смотрела на меня, как исследователь, который легко может уничтожить обессилевший микроб. Грациозно поправив тронутые сединой волосы, она плавно опустила руку. На губах у нее играла небрежная, высокомерная улыбка. А на улице было холодно и темно, шел снег.
Выдержав ее взгляд, я спросила:
— Почему? — и встала с кровати, слегка расправив плечи, чтобы не казаться совсем маленькой.
— Неужели нужно объяснять?
Я промолчала. В комнате было тихо, слышалось только наше дыхание. Мы смотрели друг другу в глаза.
— Утром мой сын вышел из твоей комнаты.
— Может, вы обознались.
— Наталия! — В устах этой женщины все имена звучат, как проклятие. Почти все называют меня Цили — так звали козу, из которой потом сделали колбасу. В детстве я удивительно походила на эту козу…
— Не смей отрицать!
— Ну, что вы! — воскликнула я. — Разве я когда-нибудь возражала вам! Да, ваш сын действительно вышел. Но он мог выйти и из зоопарка. Неужто тогда всем животным придется уйти оттуда?
Мне хотелось все обратить в шутку, чтобы сбить с нее аристократическую спесь и спокойно лечь спать.
— Тебе хорошо известно, что через неделю у него конкурс, — да, я знала об этом… — Но, может быть, тебе неизвестно, что неделю назад мой сын обручился с Антонией Филиповой.
Наверное, я вздрогнула и очень побледнела — ее лицо осветилось счастьем, а я буквально поперхнулась от неожиданности. Но я сумела овладеть собой и села на табурет. Воодушевившись, она стала мне говорить, что мне бы сначала надо взглянуть в зеркало, на свое веснушчатое лицо, а уж потом обхаживать Николая. Ведь такой опытной особе ничего не стоит обмануть честного, неопытного, незапятнанного, надежного молодого научного работника.
Но такому, как он, подходит милая, отзывчивая, талантливая, способная, влюбленная и надежная девушка, такая, как Антония Филипова.
— Когда состоялась помолвка? — выдавила я из себя.
— В воскресенье, когда ты ездила к своим. Конечно, это не совсем честно, но… Николай должен расти. — Она усмехнулась и с легким поклоном добавила: — Поэтому ты должна освободить комнату.
— Знаю, — оборвала я. Я подошла к ней поближе, чтобы лучше видеть ее глаза. — Мне очень жаль, что вы будете бабушкой моего первого ребенка!
— Что?! — хозяйка отступила назад и уставилась на мой живот. В комнате снова воцарилась тишина. Снег перестал, зажглись фонари. У меня слегка болела голова. Хозяйка машинально поправляла прическу. Мы помолчали.
— Знаешь… Пожалуй, утром я действительно обозналась, — сказала она, поразмыслив. — Это не Николай утром вышел из твоей комнаты.
— Ладно, — промямлила я. — Только сейчас прошу вас, уйдите отсюда. Мне очень неприятна ваша компания.
Хозяйка вся задрожала и двинулась на меня.
— Наталия! — заскрежетала она зубами. — Николай обручился с Антонией… Это правда… Пойми это наконец и убирайся.
Ах, как мне хотелось, чтобы эта женщина провалилась сквозь землю! Я возненавидела ее еще с тех пор, когда она повысила мне квартплату. А когда она испортила титан в ванной, я с трудом ее переносила. А ей было просто невдомек, что я еле сдерживаю себя.
— Наталия… Наталия, — она начала заикаться. — Этот ребенок не может быть от моего сына…
— Разве? Зачем вы так обижаете Николая?
— Но он обручился с Антонией Филиповой… Это ты понимаешь? Через две недели у него конкурс…
Конечно, я все понимала. Вот только, вот только…
— Я не уйду отсюда! — твердо заявила я. И просто восхитилась тем, как я это сказала. Я готова была лопнуть от гордости, какая я смелая. — И вы, гражданка Стоилова, как будущая бабушка, не имеете права выставить меня отсюда среди зимы. Знаю, что вы жестокий человек, но чтобы до такой степени…
Хозяйка потеряла дар речи. В комнате стало тихо.
— В трехдневный срок ты должна освободить комнату, — потребовала Стоилова. Я не ответила. — И ты ее освободишь! — угрожающе повторила она.
Мне хотелось, чтобы ад действительно существовал. Увидеть бы, как ее сажают в котел. Интересно, что растворилось бы сначала — она сама или ее злоба? В соседний котел забралась бы я сама. Любые муки выдержала, только бы увидеть, как она умасливает Сатану и пишет заявления с просьбой перевести ее в другой котел. Вот какой была Стоилова.
— Хочешь, я дам тебе пятьдесят левов, — предложила она. Голос у нее сел, а потом почти совсем пропал. — Может, этого хватит, чтобы…
— Всего пятьдесят? — удивилась я. — Да за такие деньги я и разговаривать с вами не стану…
— Восемьдесят, — неуверенно предложила старая. — И рука у нее задрожала, как магнитная стрелка. А что будет, если сказать сто? Удар, наверное, хватит! А если сто пятьдесят?
— Давайте двести и фазу же съеду! И все проблемы исчезнут вместе со мной! Господи, да не жадничайте же, а то передумаю!
Хозяйка аж позеленела. Онемела и окаменела. Целую минуту сидела, не шевелясь. Минут пятнадцать рылась в комоде, а потом еще долго пересчитывала десятки.
— Быстрее, быстрее, — подстегивала я. — Я молодая, бессердечная и нахальная. Не забывайте, что у меня тоже экзамены…
Она проверила другой ящик. Снова пересчитала деньги. А отдавала, будто от сердца кусок отрывала. Ни слова не сказала, а только обожгла взглядом налитых кровью глаз.
Ничего, очухается. Хотя и не сразу. Ведь двести левов!
Наконец она обрела дар речи.
— Ну, а теперь убирайся!
Надменная и величественная, она с презрением наблюдала за мной.
Вдруг мне стало ужасно неприятно, что я позволила ей говорить со мной так надменно. Ведь я могла бы потрясти деньгами у нее перед носом:
— Ловко же я вас надула!
А потом разжать пальцы и созерцать, как бумажки легко и свободно кружатся в воздухе и падают, а она, перегнув величественный стан, собирает их. Для такого зрелища стоило постараться. Подождать, пока она пересчитает их дрожащими руками. Но… такие, как она, больше всего страдают, когда залезут к ним в кошелек…
— До свидания, дорогая, — сказала я с улыбкой. Ответа не последовало.
Она повернулась ко мне спиной.
Взяв деньги, я оставила поле боя. Поздно, пора ложиться. Если есть где лечь. На лестнице, этажом ниже, я столкнулась с Николаем. Было видно, что он спешил. Перепрыгнув через две ступеньки, он оказался рядом со мной.
— Ты помирилась с мамой?
Как ему только не стыдно смотреть мне в глаза после всего? Я могла бы спустить его с лестницы, но это вряд ли смирило мой гнев, поэтому я отказалась от такой идеи.
— Помирились, — улыбнулась я мило. — Она даже дала мне двести левов. Хочу сказать, подарила.
— Тебе? Зачем?
— Чтобы я купила свадебный подарок тебе и Антонии.
— Какой Антонии?
Как мне хотелось, чтобы его скрутило пополам от сердечного приступа, чтобы он упал в обморок. Ненавижу лжецов. Просто не переношу их. Я взглянула на него — более удивленного лица мне не приходилось видеть.
— Разве ты не обручился с Антонией? Николай остолбенело уставился на меня. В тот же миг на лестнице погас свет и мы поцеловались. Было так здорово. Может, поэтому мне так везло потом на экзаменах.