Репетиция на следующий день прошла довольно сносно: Марио помнил все слова, а голос не подводил его даже на верхних нотах. Но едва мы вздохнули с облегчением, как на нас обрушилась новая беда: Марио прочел то, что написали о нем в английских газетах. Большинство журналистов не стеснялось в выражениях и называло синьора Ланца толстым, присовокупляя к этому и другие столь же нелестные эпитеты – грубый, взбалмошный, мелочный.

Пытаясь заглушить волнение и досаду, Марио пил с заходившими в гости друзьями, с официантами, а если рядом никого не оказывалось, то и один. Днем и ночью в номер семьи Ланца доставляли шампанское.

От выпитого Марио становилось только хуже. Я не раз видела, как он поднимает бокал и, обращаясь к Косте и мистеру Причарду, мрачно произносит вместо тоста итальянскую пословицу: La vita и breve, la morte vien – «жизнь коротка, а смерть близка». Кажется, в глазах у него даже стояли слезы.

Пусть Марио безжалостно травил организм алкоголем, голос свой он берег как зеницу ока. За пару дней до концерта хозяин почти перестал разговаривать, чтобы дать связкам отдохнуть, общался с нами только шепотом или писал в блокноте, полоскал горло аспирином и обертывал шею шарфом. Для самого Марио, для Бетти с Костой, даже для меня не было ничего важнее его голоса, и каждый из нас по-своему заботился о нем.

В концерте принимал участие не только синьор Ланца, но и другие звезды, в том числе американская актриса Джуди Гарленд. Но мне было не до нее: я видела, что волнение Марио стремительно нарастало. Мы считали часы и минуты до его выхода на сцену, молясь, чтобы все прошло хорошо и его приняли так, как он того заслуживает.

Наконец великий день настал. В платье и ожерелье Бетти я сидела рядом с ней в автомобиле, который быстро доставил нас к «Палладиуму». Мы обе молчали, хотя думали наверняка об одном и том же: а вдруг что-нибудь пойдет не так? Что будет тогда с Марио?

В зале театра, на красных бархатных креслах, сидели тысячи людей, и все жаждали увидеть знаменитого Марио Ланца, услышать и придирчиво оценить его. И вот он предстал перед ними – одинокая фигурка в смокинге посреди огромной сцены. Лицо у него немного опухло, круги под глазами стали заметно темнее. Ожидая, когда заиграет музыка, Марио нервно проводил рукой по лбу, словно утирая пот, и смущенно переступал с ноги на ногу.

Коста постучал дирижерской палочкой по пюпитру и оркестр заиграл вступление к Because You’re Mine. Марио кивнул в сторону королевской ложи и послал зрителям воздушный поцелуй. В ответ они захлопали, и аплодисменты не смолкали до тех пор, пока он не поднял обе руки, призывая к тишине.

В темноте зала Бетти стиснула мою руку.

– Боже мой, только бы все прошло хорошо… – прошептала она.

Когда Марио выступил вперед, микрофон тут же убрали: певец не нуждался в нем, чтобы направлять силу своего голоса и заполнить его красотой огромный зал.

Первая песня вызвала шквал аплодисментов. За ней шла ария – из «Тоски», как шепотом сообщила мне Бетти. Она изо всех сил сжимала мою руку, и обе мы молились, чтобы у Марио хватило сил допеть до конца.

И только когда смолкла последняя нота арии, я позволила себе немного расслабиться. Теперь я была уверена, что голос у Марио не сорвется: цельный, словно колонна, он звучал одинаково сильно и наверху, и внизу. Ему оставалось исполнить только простую песню о любви, и, казалось, волноваться нам больше не о чем.

Выступление завершала песня The Loveliest Night Of The Year. Марио слегка смутился, когда объявлял ее, и я вновь схватила Бетти за локоть, боясь, что нервы его подводят. Но он взял себя в руки: ослабил галстук, расстегнул воротничок, провел рукой по мокрому от пота лбу и запел. Его жесты были сдержанны, лицо серьезно и торжественно, однако зрители, все до единого, бесновались от восторга. Еще никогда мне не доводилось слышать такой оглушительный гвалт. С облегчением и гордостью я присоединилась к всеобщим овациям и хлопала, пока не заболели руки.

Марио поклонился, помахал стоящему за дирижерским пультом Косте и ушел со сцены, а аплодисменты еще долго не смолкали. Я взглянула на Бетти: в глазах у нее стояли слезы.

– Он был великолепен, правда? – сказала она. – А зрители… как же они его любят!

После концерта все исполнители выстроились в очередь, чтобы пожать руку королеве, а потом отправились на вечеринку. Бетти устала, но возвращаться в отель отказалась, чувствуя, что Марио в ней нуждается.

– Его дело – петь, а мое – быть с ним рядом, – сказала она. – Я остаюсь. Со мной все будет хорошо.

Когда наконец мы пробрались к Марио, вид у него был счастливый и торжествующий, однако я заметила в его лице неуверенность и напряжение и услышала, как он шепнул Бетти:

– Я весь обливался потом. Бросалось это в глаза? Как звучал голос? Скажи мне правду.

– Зал просто бесновался, – заверила она. – Дорогой, я так счастлива, так тобой горжусь! Я знала, что ты справишься.

Едва у него в руке оказался бокал, Марио сразу расслабился, повеселел и принялся со всеми подробностями описывать, как его представили королеве.

– Она и не думала, что человеческие легкие способны издавать такой звук – так она мне сказала. – Марио озорно улыбнулся. – Наверное, боялась, как бы у театра не сорвало крышу на верхних нотах.

Это была долгая и счастливая ночь, и я вместе с остальными с удовольствием праздновала успех. Бетти вся сияла, несмотря на страшную худобу, Коста много смеялся, а мистер Причард все время рассказывал, как специально встал прямо за спиной у Марио на случай, если тот разойдется и попытается чмокнуть ее величество в щечку. Всем нам было так весело, что и на десятый раз эта шутка казалась смешной.

После вечеринки мы устроили себе поздний ужин, хотя спокойно поесть нам так и не удалось: синьора Ланца осаждали поклонники, и ему постоянно приходилось отрываться от еды и раздавать автографы. Впрочем, это его нисколько не раздражало, и для каждого у него находилось доброе слово. Думаю, в ту ночь Марио покорил в Англии немало сердец.

Весь вечер мои мысли то и дело возвращались к Пепе. Теперь-то он перестанет обвинять синьора Ланца в том, что он бросает талант на ветер! Когда я расскажу Пепе о выступлении Марио, объясню, как это было прекрасно, ему волей-неволей придется согласиться, что такой триумф не в силах затмить ничто – даже опера.

А впереди ждало столько всего увлекательного! Возвращение в Лондон и еще один концерт в «Палладиуме», большое турне по Европе, новые залы, новые песни… Я представляла себе Марио на всех этих сценах: ничего лишнего – только певец и его голос. Но голос настолько ошеломляющий, что зрители аплодируют, пока не заболят руки.

* * *

В семье Ланца за радостью почти всегда следовала беда. На этот раз занемогла Бетти. После возвращения в Рим она начала жаловаться на боли в животе. Однажды утром, войдя к ней в комнату, я увидела, что она сидит, согнувшись пополам, и судорожно глотает воздух. Больше всего Бетти боялась, как бы дети не увидели ее в таком состоянии, и просила меня не впускать их.

– А вдруг со мной что-то серьезное? – со страхом сказала она. – Я постоянно испытываю слабость и утомление, а боль просто раздирает мне внутренности.

Врач не знал, что и думать. Никакие таблетки не помогали.

Потом Бетти ни с того ни с сего упала в прихожей и сильно ударилась головой о мраморный пол. Ослабевшая и больная, она легко могла покалечиться. Марио видел это и страшно переживал. Казалось бы, для всех будет лучше, если Бетти ляжет в больницу на обследование, но сердце все равно обливалось кровью, когда ее увозили на каталке – бледную как полотно и до подбородка закрытую одеялом.

Когда выяснилось, что Бетти страдает от недоедания, мы были совершенно обескуражены.

– Я же готовлю для нее такие прекрасные блюда! – негодовал Пепе. – Как можно недоедать в доме, где столько еды? Не понимаю!

– Бетти не может глотать, когда у нее расстроены нервы, какие бы деликатесы ты ни готовил, – ответила я. – А как раз сейчас у нее на душе не спокойно. Она еще от поездки в Лондон оправиться не успела, а Коста с синьором Ланца уже затевают большое турне по Европе. Значит, придется много путешествовать и посещать разные страны. Поэтому Бетти и не ест: она боится, что такие гастроли Марио не по силам.

– Когда она вернется из больницы, я стану варить для нее бульон из говяжьих костей и корнеплодов, – решил Пепе. – Это легкая и питательная пища, и глотать ее нетрудно. Уж супы-то она сможет есть?

Заботы о Бетти стали для нас с Пепе общим делом. Мы сидели за кухонным столом и составляли список блюд, которые возбудят ее аппетит: лимонный ризотто с нежными кусочками белой рыбы, мягкие равиоли с начинкой из сливочного масла и тертой свеклы, густой овощной суп риболлита… Питательная пища должна была снова вернуть хозяйку к жизни.

Я предлагала блюда с мягким и спокойным вкусом. Пепе, напротив, хотел удивить Бетти ярким и экзотическим меню, чтобы она ела даже тогда, когда не испытывает голода.

– Я сварю ей бульон из омаров по-сицилийски – с корицей, фенхелем и перцем чили, – строил планы Пепе. – Или суп из соленой трески с чесноком. А как насчет жирных анчоусов в хрустящей панировке из поленты? А телячья печень с шалфеем и сладкими красными луковицами? Сможешь ты уговорить ее попробовать такое?

– Попытаюсь, – с сомнением ответила я.

Казалось, мы с Пепе давным-давно не беседовали вот так, по-дружески, хотя на самом деле прошло всего несколько месяцев. Нас постоянно что-то разделяло: пьянство Марио, вечеринки и путешествия, непредсказуемые перемены настроения. И вот теперь болезнь Бетти помогала нам снова сблизиться.

* * *

Несмотря на мой тщательный уход, ослабевшая Бетти еще плохо держалась на ногах и снова упала всего через несколько дней после возвращения из больницы. Боясь, как бы она не расшиблась, Марио всерьез задумался о том, чтобы застелить мраморные полы виллы коврами. Шел декабрь, оба они уже давно предвкушали свое первое Рождество в Италии, и теперь ничто не должно было испортить им праздник.

Через неделю Бетти немного окрепла, и щеки у нее порозовели – благодаря наваристому бульону Пепе. Она не желала пропустить все веселье и теперь от души радовалась елке, которую доставили на виллу Бадольо. Никогда я не видела такого огромного дерева: его верхушка касалась потолка, а раскидистые ветви величественно расходились в стороны. Под руководством Бетти елку нарядили мишурой, разноцветными шарами и шоколадными конфетами в блестящих фантиках, а внизу положили целую гору подарков, завернутых в золотую бумагу и перевязанных серебристыми ленточками. Бетти приготовила что-нибудь для каждого из нас, но на большинстве свертков значились имена детей. На вилле и так уже была целая комната игрушек: педальных автомобилей, мотороллеров, трехколесных велосипедов и десятков кукол. Теперь нам предстояло найти место и для новых.

Двадцать пятого декабря вокруг елки собралась не только семья Ланца, но и слуги: Марио непременно хотел отмечать всем домом. Я впервые праздновала Рождество не в семье, и мне не хватало наших маленьких обычаев: сладостей, которые мы ели, обмениваясь подарками, и праздничного ужина – ради него мама единственный раз в году соглашалась постоять у плиты. Однако Рождество на вилле Бадольо меня просто ослепило. Комнаты были украшены мишурой и церковными свечами, роняющими в плошки капли воска. На столе стояли блюда с мясными закусками и дорогим сыром и шампанское в серебряных ведерках со льдом. Бетти, в теплой шали и с бумажной шляпой на голове, удобно устроилась в кресле и весело наблюдала, как мы разворачиваем подарки.

В моем свертке оказался голубой шарф из тонкой шерсти – Бетти знала, что мне пойдет этот цвет. Гувернантки получили книги, уборщик Антонио – пластинки с рок-н-роллом, горничные и экономка – вышитые носовые платки, а Пепе – коробку сигар. Должно быть, Бетти заметила, что он любит посидеть в свободную минутку под магнолиями и покурить.

Детям разрешили не ложиться спать гораздо дольше обычного. Когда им надоело возиться с новыми игрушками, Марио опустился на четвереньки и стал катать их на спине. Потом они устали, и он пел им колыбельные, пока Бетти не объявила, что пора в кровать.

В тот день Марио был таким, каким я его любила – веселым и раскованным. Он болтал с Антонио и Пепе, словно со старыми друзьями, шутил и искренне радовался их смеху. Мне тоже хотелось послушать, но, судя по тому, как Марио понижал голос и старательно отворачивался от женщин, шутки эти не подходили для наших ушей.

Прежде чем вечеринка закончилась, Марио спел несколько рождественских песен. Его голос был полон любви и теплоты. Мы тихонько подпевали, Коста, как всегда, аккомпанировал на фортепиано, а Бетти изображала дирижера.

Тем вечером я получила еще один подарок – совершенно неожиданный. Я уже надела пальто, накинула на голову платок, потому что на улице было сыро, и собиралась уходить, как вдруг Пепе вложил мне в руку какой-то конверт и сказал:

– Buon Natale.

– Что это?

– Открой и увидишь.

Внутри оказались билеты в оперу. Я удивленно уставилась на них.

– На следующей неделе будет гала-представление «Нормы», – объяснил Пепе. – Синьор Ланца раздобыл билеты уже давным-давно, я хотел сделать тебе сюрприз. Думал, ты обрадуешься. Ты разве не рада?

– Просто не ожидала, вот и все.

– Ты пойдешь?

Я колебалась: мне очень хотелось провести еще один вечер с Пепе, но такая внезапная перемена настроения сбила меня с толку.

– Будет петь великая Мария Каллас. Нельзя пропустить такое, – уговаривал Пепе.

– Ну, если ты правда этого хочешь…

– Конечно, хочу! – Пепе улыбнулся. – Мария Каллас! Мне прямо не терпится!

По пути домой я тщетно пыталась осмыслить, что только что произошло. Почему Пепе ведет себя то дружелюбно, то холодно? Я пыталась найти хоть одну убедительную причину, но так и не нашла.