Все вышло еще хуже, чем она ожидала. Как только Николас увидел плод ее фантазии с пионами и оборками, он устроил ей форменный разнос. Он разорвал ее рисунки на мелкие клочки, прочел лекцию о стиле, вкусе, сдержанности и, самое главное, о его репутации, а затем предложил ей уйти в двухнедельный отпуск, причем прямо с сегодняшнего дня.

Пьета не стала спорить. Пусть сам здесь всем заправляет в течение двух недель. Она чувствовала, что устала и нуждается в отдыхе. Она может воспользоваться этим временем и заняться платьем сестры.

Она медленно возвращалась домой, чувствуя себя свободной оттого, что гуляет по улицам среди рабочего дня. Проходя мимо лавочки Де Маттео, она намеренно отвернулась, чтобы не видеть, как Микеле приветливо машет ей рукой.

Отец сидел у входа в «Маленькую Италию» и дулся в карты с Эрнесто, но у нее в душе еще остался осадок от последней размолвки, и она не остановилась, чтобы поболтать с ними. Она прошла весь путь пешком до церковного садика и присела ненадолго на лавочку рядом с парой конторских служащих, наслаждавшихся поздним завтраком из закусочной за углом. Пьета вспомнила времена, когда там хозяйничали итальянцы, чуть ли не каждый день угощавшие ее бутербродами из итальянской чиабатты с мягким сыром дольчелатте. Теперь их давно уже нет, цены в закусочной выросли вдвое, а порции ровно настолько же уменьшились.

Раньше здесь было множество старых кофеен и закопченных крошечных закусочных, где на обед вам подавали порядочную порцию спагетти с телячьим эскалопом. Однако, по мере того как их владельцы-итальянцы старели и уставали от городской жизни, они постепенно закрывались одна за другой. Кое-кто из хозяев вернулся домой, в Италию, другие переехали за город. Оставались лишь немногие, цеплявшиеся за старую жизнь на старом месте. По воскресеньям можно было видеть, как они стекаются на мессу к церкви Святого Петра: высохшие старухи в черных одеяниях и в золоте; старики с темными усталыми глазами и благородными лицами. Пьета знала их всех по именам, а они знали ее. Иногда у нее возникало ощущение, будто она живет в большой деревне, каким-то непостижимым образом оказавшейся в центре города.

Каждая итальянская семья в округе знала о давней вражде между Беппи Мартинелли и Джанфранко Де Маттео — о ней нельзя было не знать. Если один заходил в кофейню, другой тотчас из нее выходил. Если один шел в церковь на утреннюю мессу, другой отправлялся туда днем. Они даже переходили на противоположную сторону улицы, чтобы избежать встречи друг с другом. Их взаимная ненависть была так сильна и бескомпромиссна, что ни один никогда не произносил имя другого вслух.

Пьета выросла, не подвергая сомнению этот факт. В школе они постоянно боролись и враждовали. Они, бывало, тоже объединялись друг против друга и объявляли кому-нибудь бойкот. Только став старше, она поняла, что в нормальной ситуации взрослые так себя не ведут. Но она не могла подвергать сомнению поведение своего отца или предложить ему «простить и забыть». Священник уже один раз попытался, но отец так разъярился, что полгода не ходил на мессу. Итак, время летело, вражда продолжалась, а теперь дело идет к тому, что им с Адолоратой придется принимать эстафету. Все это казалось ей бессмыслицей.

Пьета встала, распугав стаю голубей, клевавших раскрошенную кем-то булочку. Она пойдет домой, сварит себе кофе и составит план на две недели свободы.

Адолората сидела на заднем крыльце с сигаретой: не иначе стащила ее из комнаты Пьеты.

— Черт, ты что здесь делаешь? — спросила она. — Ты меня до смерти напугала.

— Где мама?

— Наверху, прилегла вздремнуть. У нее голова разболелась.

Адолората затянулась сигаретой и передала ее Пьете.

— Я сегодня работаю в две смены, так что забежала домой, чтобы быстро принять душ. На кухне жара как в аду.

— Представляю.

Пьета присела на ступеньку рядом с сестрой.

— Но ты не ответила на мой вопрос. Что ты делаешь дома так рано?

— Взяла пару недель отпуска, чтобы поработать над твоим платьем.

Адолората встревожилась.

— Слушай, я не хочу, чтобы ты бралась за мое платье, если это так хлопотно. Серьезно, я могла бы просто купить в магазине что-нибудь готовое.

— Нет, я сама хочу им заняться. Не так уж это и хлопотно. Да и мама жутко волнуется.

— Да уж, вижу. — Адолората забрала у сестры сигарету и стряхнула на землю пепел. — Похоже, все вокруг волнуются куда больше, чем я. Я все время повторяю Идену, что еще не поздно сбежать и пожениться тайком, а он говорит, что не сможет потом показаться на глаза моему отцу, даже если я сама на это готова.

Пьета улыбнулась:

— Его можно понять.

— Я уж начала думать, а не повременить ли нам со всем этим делом? У меня такое ощущение, что мы слишком торопимся.

— Как странно, что ты это говоришь.

— Почему странно?

— Потому что именно так поступил Микеле Де Маттео.

— Нет, правда?

— Да, но это еще не самое странное. Когда я разговаривала с его невестой, она уверяла меня, что они были вынуждены все отложить из-за путаницы в записях в храме Святого Петра, но он говорил мне совсем другое.

— Эти ребята у Святого Петра такие пунктуальные. Не могу себе представить, чтобы они записали две пары на один день, — сказала Адолората. — Я подозреваю, Микеле просто струсил и у него не хватило духу сказать ей об этом прямо.

— Именно так я и подумала.

— Значит, Микеле снова свободен?

— Ты это о чем?

Адолората лукаво покосилась в ее сторону.

Пьета рассмеялась:

— Ты что, с ума сошла? Мне уже и так влетело по первое число только за то, что я зашла к Де Маттео выпить кофе, так что не вздумай даже пытаться, ничего у нас с Микеле не получится.

Адолората задумалась.

— Но ведь враждуем не мы.

— Папа так не считает.

Адолората щелчком отбросила сигарету.

— Ты мне еще будешь говорить! Я лучше вернусь на работу. Я включила в меню ризотто со свеклой, и он, наверное, уже это обнаружил. Держу пари, там вот-вот начнется настоящее светопреставление.

Пьета еще некоторое время сидела на ступеньках заднего крыльца, размышляя о Микеле Де Маттео. Почему он остриг свои красивые кудри? Почему отложил свадьбу? И, что более важно, не покривил ли он душой, утверждая, что его отец никогда не говорил ему, в чем суть этой нелепой вражды? Кто-то, несомненно, должен знать, что за этим кроется.