Поздним вечером они пробирались по тропинке, которая то исчезала, то вновь появлялась, виляя и скрываясь в потоках непрекращающегося дождя. Обдуваемые порывами пронизывающего ветра, всадники пересекли скверный городишко, название которого было почти непроизносимым, поскольку звуков в нем было в три раза больше, чем букв, которые требовались для его написания. Затем они проехали еще десять лье, перекусив на ходу одними только дикими ягодами, потому что из-за корявой ветки, задевшей заднюю луку седла, отстегнулся ремень, на котором держалась сумка с хлебом, красной от специй ветчиной и бутылкой вина, купленной на окраине городка. Путники потеряли сумку в том месте, где тропинка взбиралась на самый верх холма, откуда Мани смотрел обреченным взглядом, наотрез отказавшись вернуться, чтобы собрать еду, рассыпавшуюся по всему склону среди камней и кустов… Эти десять лье, которые они прошли с невероятным трудом, не встретив ни души и продираясь сквозь густой кустарник по дорожкам, которые проложили дикие кабаны, из «королевских» превратились в «жеводанские». Именно так назвал их Фронсак, когда они встретили среди грозы переодетых в женщин солдат, напавших на двух несчастных местных жителей…

Затем они проехали деревню, как бы высеченную на склоне горы, с домами, впившимися в жесткую землю, словно клещи, стены и крыши которых были сделаны из камня. Дождь все не унимался, а сильный ветер только подхлестывал его. Увязая в грязи, они проехали мимо подростка в коричневой овечьей шкуре. Глаза мальчишки были такими же пустыми и ничего не выражающими, как и у двух лошадей, которых он вел. Казалось, ему не хватало жизненной силы, когда он провожал их взглядом, повернув свою огромную голову, и изобразил полугримасу-полуулыбку, обнажив крупные коричневые зубы, как у кролика.

Наконец они достигли поместья маркиза д'Апше. Заехав на подворье замка, путники встретились с дружелюбным стариком и его внуком, которые тут же предложили просушить их промокшие вещи. Мани сразу же отказался, как он отказался переодеться во что-либо чистое и сухое из гардероба маркиза. Пришлось пояснять, что статус Мани – это далеко не статус слуги. Затем их поселили в комнате – в доме нашлась только одна подходящая комната, в которой можно было разместить их обоих. И, опять же, поскольку Мани не был слугой, и речи быть не могло, чтобы поселить его с простолюдинами. Когда гости наконец освоились и шевалье подобрали домашнюю одежду – на время пока высохнут его вещи, – им предложили посетить часть замка, которую хозяин пытался привести в жилое состояние. После этого гости отдыхали в огромной странной комнате, наполненной гулким эхом, которое множило каждое слово, звон посуды и малейший звук. В неровном свете, который давали свечи и горевшие в камине поленья, среди теней, плясавших на стенах и под темными балками потолка, они сидели в креслах со странным ощущением чьего-то невидимого присутствия и поддерживали длительную, неугасающую беседу, начатую неутомимым маркизом.

Клод Алоиз д'Апше с полуулыбкой на губах с несколько вызывающим, эпатажным видом объявил, что ему уже давно исполнилось семьдесят (официально это случилось пять лет назад).

Тома, единственный внук маркиза и на сегодняшний день последний, носящий его имя, был почти в четыре раза моложе своего деда.

Глядя на них двоих, Грегуар де Фронсак не мог сказать, который из них был более пресыщен жизнью: старший из-за своей непоседливой общительности, неожиданно порожденной его очень благородным и очень провинциальным уединением, которое время от времени нарушалось редкими событиями, или молодой со своим необузданным любопытством, проявляющимся в восхищении и любовании.

Шевалье старался быть любезным с обоими хозяевами, которые, очевидно, были неплохими людьми и, без сомнения, разбились бы в лепешку, лишь бы их гости остались довольны. Они с готовностью соглашались с любым их утверждением и с удовольствием отвечали на любой вопрос. Дед и внук понимали, что путники провели тяжелый день, пробираясь через остывшие горы, и, чтобы они не зевали и не отвлекались, хозяева позаботились об ужине, который способствовал восстановлению сил. И действительно, благодаря вкусным блюдам, ароматному вину и целительному теплу очага души гостей постепенно наполнились покоем.

От темного, переливающегося всеми оттенками рубина вина, которое Тома подливал, как только бокал опустошался, их тела налились приятной тяжестью, а мысли стали вялыми и текучими. Черная кровь отборного винограда заставила глаза молодого человека заблестеть, как, несомненно, и жажда другого рода, которую он пытался утолить, слушая любезные ответы гостя на вопросы, сыпавшиеся на того градом. Со стороны казалось, будто внук пытался помешать говорить старому маркизу после того, как тот разохотился и не мог остановиться.

Они сидели за столом в центре комнаты, со всех сторон окутанные сумраком, и их тени ласкали золотые переплеты книг, которыми были уставлены стены. Этот стол, окруженный шестью креслами, составлял всю мебель библиотеки, которой маркиз, очевидно, очень гордился. На столе, по соседству с бокалами и графинами, лежала открытая папка с бумагами, освещенная пламенем двух свечей. Шевалье Фронсак достал ее из шерстяной сумки, пропитанной для водонепроницаемости воском. Эту папку он всегда брал с собой в дорогу, и теперь маркиз обращался с ней так бережно и с такой ответственностью, как будто это был тяжелый слиток золота. Ее уже несколько раз пролистали от начала до конца, неоднократно просмотрев все рисунки и эскизы, которые лежали на одной стороне, а чистые листы – на другой.

Ночь давно опустилась на покатые плечи гор, обдуваемых ветром, который неторопливо пришел с равнин и теперь колыхал пламя, развевая по земле дым, а дождь, вторя ему, стучал по оконному стеклу.

Дрова, горевшие в очаге, давали больше тепла и света, чем уголь. Мани стоял в отблесках яркого пламени и думал о том, что этим вечером он получит ответы на все вопросы, которые возникали у него в продолжение поездки, когда они останавливались то тут то там, преодолевая препятствия на своем пути. Его блестящие волосы, заплетенные в косы, спадали ему на шею. Он согласился отдать свою шляпу и широкий плащ служанке, чтобы та просушила их. С беспокойством поглядывая на свои вещи, оказавшиеся в руках прислуги, он остался в шнурованных ботинках, украшенных бахромой, и военном пиджаке с порванной изнанкой и петлицами, который принадлежал, несомненно, к английской униформе. Расстегнув воротник и первую пуговицу, Мани задумчиво смотрел на бокал с вином, затем выпил половину и поставил его на гранитную поверхность камина. Тома д'Апше, который взял на себя заботу весь вечер подливать гостям вино из графина, не стал наполнять его бокал искрящимся напитком, но не потому, что он считал ниже своего достоинства обслуживать смуглолицего спутника шевалье Фронсака, а как бы немного остерегаясь какой-то сомнительной и непредвиденной реакции этого странного человека, что, конечно, было нелепо.

Маркиз, нарумяненное лицо которого было не краснее обычного, пригубил вино, насладился его ароматом и, прикрыв глаза, поставил бокал. Затем он потер пальцем лоб у основания своего парика и тем же пальцем указал на рисунок из папки Фронсака.

– Видите ли, – сказал он, – местные жители не боятся волков. То есть я хотел сказать, обычных волков, понимаете?

Фронсак, прищурившись, посмотрел на маркиза и кивнул головой. С тех пор как они сели за стол в библиотеке, успев опустошить графин вина, маркиз рассказал им о волках и о волке-Звере, о своих людях и о горцах, которые жили независимо и никому не принадлежали.

– Конечно, – посмеиваясь, продолжал маркиз, – они не пускают их в овчарню, понимаете? И в дом их тоже не зовут, но они живут бок о бок с ними, встречаясь почти каждый день, и остерегаются только тогда, когда их следует остерегаться.

– А сами волки боятся людей еще больше, – вставил Тома д'Апше. – Те, по которым прошлась их баренкла, сюда до сих пор не вернулись.

– Баренкла? – переспросил Фронсак.

– Это палка, с одного конца обитая железом, острая, как клинок. Очень действенное оружие в руках того, кто умеет им пользоваться.

Маркиз наклонился и, негромко кашлянув, чтобы вновь привлечь внимание гостя, который повернулся к Тома, сказал:

– Хотите верьте, хотите нет, шевалье, но очень часто пастухи, даже просто девочки, колотят их как только могут: бросают в них камни, бьют по спинам палками. Дело в том, что единственная радость, которая есть у наших пастухов, как это запечатлел на своих картинах мсье Антуан Ватто, – это их галантные праздники, понимаете?

– Я видел некоторые картины мсье Ватто…

– Ну что ж, – вздохнув, произнес маркиз, – тогда вам следует увидеть еще и наших пастухов. Мне рассказывали, что как-то на пастушку, тощую, как жердь, напал один из таких зверей и хотел загрызть ее овец. Так вот, представьте себе, она разделалась с ним, не моргнув глазом, с расстояния десяти шагов. Конечно, люди любят преувеличивать, но все-таки доля правды в этом есть, по крайней мере, нечто подобное уже случалось. Возможно, на самом деле между ними было пять шагов, но ведь и это уже неплохо. – Внезапно он залился булькающим смехом и на его лице появилось веселое выражение. – Зверь не такой, как другие. Он отличается от хитрых и злобных существ, которых вы могли встретить в Новой Франции и которых вы здесь изобразили… – Старик кивком головы указал на папку с бумагами и положил руки ладонями вниз. Некоторое время маркиз молча смотрел на них, а затем поднял глаза и перевел взгляд на Фронсака. Он больше не скрывал своего страха и, вздохнув, продолжил: – Зверь избегает мужчин, сильных, здоровых, как будто знает, что ему с ними лучше не встречаться. Очевидно, у него есть причина бояться их. Но он не пощадит ни женщины, ни ребенка. И тут дело не в слабости или уязвимости, которая обуславливает такой выбор: среди его жертв нет ни одного старика или старухи. Еще вчера в горах Сент-Шели, перед Куласским лесом, нашли двенадцатилетнюю пастушку, растерзанную, обезглавленную. Это за нее пытались отомстить драгуны, которых вы встретили.

– Боже мой! Каким же образом?

– Они часто так делают: возвращаются в те места, где он неоднократно охотился, облачившись в юбки и корсеты, чтобы сойти за крестьянок… И он несколько раз туда действительно приходил.

– Извините. – Фронсак улыбнулся. – Но животное наверняка руководствуется скорее чутьем, а не зрением. Любой охотник это знает, и жалкий маскарад с переодеванием в женскую одежду ни к чему не приведет.

Маркиз не возражал.

– Конечно, я согласен. Все это понимают. Я просто думаю, что капитан-майор дю Амель, который командует солдатами Лангоня, уже не знает, какому святому молиться, и идет на любые уловки, даже весьма сомнительные, лишь бы Бог ему помог…

– А вы, маркиз, когда-нибудь видели Зверя?

Д'Апше снова улыбнулся, и в его глазах сверкнула искорка.

– Какой там лес, шевалье! В моем возрасте уже тяжеловато даже слуг гонять по комнатам…

– Господи, но как тогда вы можете быть уверены, что речь идет только об одном звере?

Маркиз, потянувшись, поднялся с кресла. Замечание шевалье нисколько не задело его. Он просто попытался распутать мысли, которые часто сбивают с толку недостаточно осведомленных в этом деле людей. За несколько лет жизни бок о бок с монстром у него выработалась привычка к некоторой скрытности. Может быть, поэтому все, что говорили или слышали о Звере, как в кулуарах Версаля, так и в самых отдаленных и крошечных деревушках Маржерид, было окутано тайной. Ужасающие подробности, о которых писали на страницах «Французской газеты» или «Авиньонского курьера», и то, что звучало на судебных процессах или в отчетах кюре, поражало воображение.

Ветер зазвенел стеклами, притушив огонь в камине. Мани оставил на каминной полке свой бокал и подошел поближе к собеседникам. Со стороны казалось, что этот смуглый мужчина соблюдал дистанцию между собой и остальной троицей, как бы показывая, что разговор ему неинтересен. Он их слушал, подмечая все детали, и ждал, что скажет этот старик дальше. В таком же ожидании пребывал и Тома, с той лишь разницей, что его глаза, в которых отражалось тонкое понимание того, что он слышал, лихорадочно блестели. Молодой человек быстро переводил взгляд со своего деда на смуглолицего человека со скрещенными на груди руками, замершего в нескольких шагах от него на краю коврика. Заметив, что стон ветра уже утих, Фронсак нарушил молчание:

– Я прошу прощения…

Но маркиз его прервал, подняв руку с дрожащими пальцами.

– Вам не за что просить прощения, друг мой. Ваша любознательность пробуждает в вас желание делать смелые предположения и одновременно вызывает подозрения. И это вполне естественно. Нет, я не видел его, как и вы, осмелюсь сказать, не видели ни одного из них, хотя и готовы верить в то, что он, вероятно, не один, а их много. Я действительно не встречал Зверя, а те многочисленные свидетели, которым выпало это сомнительное счастье, уже мертвы. Однако остались и те, которые видели это существо и могут описать его внешность. К тому же их показания о том, что они видели, сходятся. Среди этих людей и капитан дю Амель. Он выследил Зверя, достигнув этих мест. Когда Зверь объявился здесь, капитан был готов поймать его, но тот снова ушел в другие края. В этой стране, состоящей из оврагов, обрывов, ручьев, дремучих лесов, где можно встретить только ветер да камни, не так уж легко передвигаться, и хороший охотник сам должен быть зверем. За день до Рождества в деревушке Фо-дю-Пьер была разорвана девочка лет двенадцати-тринадцати. Через сутки, когда Зверь вернулся в эти места, люди дю Амеля окружили его где-то в роще. Если бы загонщикам не удалось выследить его, капитан не увидел бы Зверя и не описал бы его. Но теперь есть свидетели: капитан и два драгуна, которые были тогда рядом с ним. По словам солдат, он был больше, чем любой из известных волков, тело его покрыто густой коричневой шерстью, которая на животе имеет палевый оттенок. У Зверя крупная мощная голова с длинными зубами, с которых текла слюна, короткие торчащие уши и сильный, загнутый кверху хвост. Что касается дю Амеля, то он дал еще более детальное описание и до сих пор его придерживается. Если вы в ближайшее время встретите капитана, он вам в точности перескажет то, что не раз уже повторял: ростом Зверь с годовалого теленка; грудь у него, как у леопарда, лапы, как у медведя, и очень когтистые; бледный живот и рыжеватая шерсть с черной подпалиной вдоль позвоночника. Он держал его на расстоянии всего четырех шагов, стреляя из пистолетов (награда за Зверя составляла десять тысяч лир!), а драгуны на лошадях кружили вокруг него, пытаясь заколоть саблями. Но Зверь от них вырвался и скрылся в непроходимой чаще, где лошади не развернуться. Несчастным драгунам пришлось вынести на себе весь гнев капитана…

Маркиз замолчал. Он допил вино, которое оставалось на самом донышке его бокала, наполнил его заново и поставил графин на место, не предложив составить ему компанию. Казалось, старик напрочь забыл о гостях и теперь вел свой рассказ скорее для себя самого, чем для присутствующих. Пламя свечей дрожало, как крылья бабочки, освещая графин, который поблескивал так же, как перстни на пальцах маркиза. Кашлянув, он продолжил:

– Вы, конечно, услышите и прочие комментарии и не раз столкнетесь не только с научными толкованиями, но и с россказнями дураков. Вы уже думали о такой возможности? Я понял это по вашим предыдущим вопросам. Вполне вероятно, что вам расскажут, будто Зверь – это на самом деле беглый гугенот, избежавший чумы и замученный голодом, переживший перипетии Мардена и другие невзгоды, причиненные ему драгунами. Вам также поведают о том, что он якобы питомец папистов, бич Господень, посланный на борьбу с иезуитами, орден которых в этом году был распущен парламентом Лангедока. Именно там, как утверждают некоторые, Зверя видели в первый раз, и теперь он охотится на выживших гугенотов, с которыми они боролись… Семья огромных волков, рожденных от гулящих женщин, Божья кара на грешников – и такое вам скажут, не сомневайтесь. По чьему приказу он нападает? Опять же, вам дадут сотню ответов или же просто промолчат, бросив красноречивый взгляд… Возможно, вы услышите, что это сам дьявол, что его видели в образе странного человека накануне какого-либо злодеяния. И это еще не все, шевалье. Вам придется познакомиться и с другими версиями. Например, что этот Зверь – ни много ни мало волк-лев или собака-гиена и живет он в Кафрери в постоянно перемещающейся стае, а по ночам издает звуки, похожие на хохот безумца, и валяется в крови своих жертв. Вы знаете, что об этом говорят сами гугеноты? Что те, кто занимается разведением животных, скрестили волка и марокканскую гиену, а злоумышленники из Марселя запустили это существо в нашу местность.

Маркиз замолчал. Наступила гробовая тишина, и взгляд старика, в котором искрилось веселье, когда он перечислял все эти нелепые слухи, постепенно помрачнел. Д'Апше приподнялся и потянулся через стол к Фронсаку, приблизившись к нему настолько, что тот мог различить в неровном полумраке комнаты крупинки пудры на щеках старика. В безучастном взгляде маркиза под полуприкрытыми веками с дрожащими ресницами сквозила тоскливая пустота.

– Однако есть сведения, шевалье, которые не вызывают никаких сомнений. В прошлом, 1765 году двадцать четвертого февраля погибли два ребенка из Монтель-Жаволь, а двадцать восьмого числа того же месяца – еще один мальчик из Ла Фо и девочка из Грандваля. Не подвергаются сомнениям и другие неумолимые факты, которые я готов перечислить, если они вас интересуют. В начале марта в Арзенке обнаружено растерзанное тело восьмилетней девочки. Восьмого числа того же месяца нашли другую девочку в Файете, у нее была оторвана голова. Одиннадцатого марта была разодрана четырехлетняя девочка в Мьяланетт. Двенадцатого – девушка, на которую Зверь напал ночью на улице в Сент-Альбане. Четырнадцатого марта его жертвой стал юноша из Альбара-Сент-Мари и еще один в Прюньере, а шестнадцатого Зверь сожрал ребенка в Пуже. Третьего апреля он напал на юношу в Бергуну, четвертого убил тринадцатилетнюю девочку в Клоз, пятого загрыз девочку в Арзенке-сюр-Ралдон, седьмого – маленького мальчика, одиннадцатого – двенадцатилетнего ребенка…

Маркиз снова умолк и тяжело вздохнул. Взгляд старика мало-помалу ожил. В углах его губ блестели капельки слюны. Он сел в кресло, выпрямил спину, затем достал из рукава батистовый платок и аккуратно вытер рот.

– Тома, – обратился он к внуку. – Обслужи наших гостей, мой мальчик.

Тома поднялся, чтобы наполнить бокал шевалье, а потом повернулся к Мани, который так же стоял в нескольких шагах от них, между столом и жарким камином. Когда смуглолицый человек отрицательно покачал головой, Тома снова сел, поставив графин на место. Он взял дрожащими пальцами бокал и весь превратился в слух.

– И в этом году, и в предыдущем, да и, скорее всего, в следующем было и будет огромное количество нападений, – сказал маркиз слабым голосом, в котором только сейчас почувствовалась усталость. – Деревенские жители невероятно измаялись, находясь в постоянном ожидании страшных злодеяний. Да, многие видели Зверя и весьма подробно описали его. Некоторые пытались бороться с ним. Они гонялись за ним, били его палками и пытались поймать. Но говорят, что он ни капли не боится своих преследователей.

– А огня он тоже не боится? Что об этом говорят? – как бы между прочим осведомился Фронсак.

– Наверное, не боится. Я попытался зафиксировать все его преступления, чтобы помочь тем, кто за ним охотится. Если хотите, я предоставлю вам собранные мною факты и цифры. Вы не против, если я буду называть вас Грегуаром? По возрасту вы годитесь мне во внуки.

– Конечно, маркиз. Я ознакомлюсь с этим документом… Но я не охотник.

– Я знаю. – Маркиз наклонил голову и постучал пальцем по открытой папке. – Вы путешественник… и художник.

– Мсье Буффон сообщил мне о двадцати восьми жертвах. Но вы говорите, что их было…

– Я утверждаю, Грегуар, что их было тридцать пять. Но официальная статистика не берет в расчет безымянных бродяг или тех жертв, которые были настолько обезображены, что из-за невозможности опознать тело никто не заявлял об их исчезновении. Граф Буффон – великий ученый, и я еще не читал его последнего тома «Естественной, общей и частной истории»…

– Которая еще не опубликована, – вскользь заметил Фронсак.

– Но Зверь передвигается быстрее, чем поверенные и курьеры короля. Вчера в высотах Сент-Шели погибла пастушка, а еще он убил мальчишку на берегу Мерсуар.

– У моего деда действительно есть четырнадцать томов «Естественной истории», – сказал Тома. – Вот они, в библиотеке!

– Грегуар де Фронсак в этом и не сомневался, – устало произнес маркиз.

Тяжело поднявшись с кресла, он на какое-то мгновение замер в неудобной позе: упираясь в подлокотники кончиками пальцев, раскрытыми, как два веера, он с трудом поддерживал чуть сгорбленную спину. Веки старика были опущены, как будто он ожидал, что его позвоночник вот-вот пронзит боль.

– Я скоро совсем развалюсь, – улыбаясь, промолвил он. – Я прошу вас, господа, забыть мою болтовню, из-за которой вы не можете пойти отдыхать в этот поздний час. Вы провели очень утомительный день, и вам давно следовало бы лежать в постели. Я забыл обо всех своих обязанностях, заботясь только о собственном удовольствии – после долгого одиночества провести время в хорошей компании.

Фронсак и Тома д'Апше встали, и шевалье со всей искренностью заверил маркиза, что они провели чудесный вечер, однако признался, что он с удовольствием оказался бы сейчас в кровати. Маркиз прижал пальцы к запястьям, как будто пытался согреть их и немного разогнать кровь.

Вскоре после того как старик вышел из комнаты, Мани, не сказав ни слова и не обращая внимания на изумленного Тома, подошел к столу и спокойно взял бокал маркиза. Он опустошил его одним долгим глотком, затем потянулся к графину, чтобы вновь наполнить бокал и выпить вино залпом. Проделав это с абсолютной невозмутимостью, Мани широко улыбнулся Тома, отчего тот уставился на него, не в силах оторвать глаз. Немного собравшись с мыслями, молодой человек спросил, как будто бы ни к кому не обращаясь:

– Дедушка мне сказал, что вы воевали против англичан в Новой Франции. Вы его оттуда привезли?

Взгляд юного маркиза поневоле скользнул в сторону смуглолицего человека, сидевшего на краешке стола со скрещенными на груди руками.

Фронсак улыбнулся. Ему нравился молодой человек, который несколько раз за вечер пытался вступить в разговор.

– Его имя, – медленно и четко произнес шевалье, – очень легко запомнить: Мани. Я его не привез: он сам со мной приехал. Это стокбриджский индеец, как их сейчас называют, но настоящее название этого народа – могикане. И, к несчастью, мне кажется, что Мани – последний из них…

– Я не хотел…

– Я знаю, – прервал его Грегуар и положил свою ладонь на руку внезапно побледневшего молодого человека. – Я знаю. Видите ли, это не было моей миссией, хотя я и вернулся оттуда со званием капитана королевской армии. «Туземный капитан»… Я поехал туда, чтобы изучать животных для пользы господина графа. Животных… и «дикарей», так-то.

Тома еще раз взглянул на Мани и слегка покачал головой.

– Этот мундир напоминает вражескую униформу.

– Мундир гренадера? О да. Красный цвет в Англии считается цветом войны. Я думаю, что Мани получил этот мундир, сняв с вражеского солдата скальп…

– Ск…кальп?

– Скальп.

Грегуар объяснил, в чем заключается сущность этого трофея.

– Ох, – не скрывая волнения, вздохнул Тома.

Он подошел к Мани с вытянутой рукой и тепло его поприветствовал. Индеец ответил ему с не меньшим энтузиазмом: он взял руку молодого человека двумя своими и поднес их к голове, как будто понимал каждое слово, которое тот произнес, глядя ему в глаза.

Высоко подняв свечу, Тома провел своих гостей в коридор, затем на лестницу, а потом еще в один коридор, который вел в их комнату. Казалось, что он никак не мог оторваться от гостей, словно перенял всю любезность и заинтересованность своего деда. Не переставая болтать всю дорогу, освещенный неровным светом свечей, Тома продолжал расспрашивать о Париже и дворе, о том, как поживает Буффон, как дела у Вольтера, с которым Грегуару (о чем он имел неосторожность обмолвиться) однажды довелось отобедать…

– Отобедать с Вольтером! Сеньор, а вы читали его «Трактат о веротерпимости»? А «Инженю»? Вы читали «Инженю»?

Тома еще раз остановился, прикрывая ладонью пламя свечи, готовое вот-вот погаснуть от внезапного движения воздуха. Через отворенное окно проникал легкий ветерок, и колеблющийся огонек ослабел, едва освещая темный коридор.

– Не слишком ли позднее время для философствования? – спросил Грегуар, вконец утомленный этими разговорами.

Мани повернул голову к окну: его внимание привлекли жалобные звуки, доносившиеся с улицы. Казалось, будто ветер оплакивал все человеческие несчастья, налетая на стены замка. Дрожащее пламя осветило побледневшее лицо Тома, черты которого ожесточились. Грегуар де Фронсак и Мани вопросительно посмотрели на молодого человека. Их лица приобрели суровое выражение, требующее незамедлительного ответа. После недолгой паузы маркиз пояснил:

– Мой дедушка открыл больницу в старой часовне. Там лечат жертв, пострадавших от Зверя…

Плач продолжался, то переходя в крещендо, то внезапно стихая, чтобы через несколько секунд возобновиться.

– Это женщина из Лорсьера, – добавил Тома, понизив голос, как будто он верил, что Бог знает, кто и где может подслушать его откровения, чтобы впоследствии воспользоваться этим. – Она возвращалась с базара, и в пути на нее напал Зверь. Двум ее спутникам удалось защитить ее, но Зверь, перед тем как скрыться, разодрал ей пол-лица…

Грегуар де Фронсак поморщился. До них, пронзая ночь, вновь донесся жалобный стон несчастной жертвы. Он эхом отдавался в горах Маржерид и Обрак, и ветер разносил его по округе, до самых границ с землями Совтерра. Все его слышали, но никто на него не отвечал, и он угасал в черной пустоте. Шевалье кивнул, давая знак продолжать путь, и через несколько секунд они вошли в подготовленную для них комнату.

Тома зажег свечи от пламени своей свечи, а затем раздул огонь в камине и положил в большую корзину, стоявшую возле очага, два запасных полена. Все это он проделал, ни на минуту не переставая говорить. Сейчас он с любопытством расспрашивал их о театре. Ему хотелось знать все об актерах, имена которых были известны в Жеводане. Молодой человек поинтересовался, что они ставили этой зимой в Комедии и кто и о чем говорил, видел ли шевалье актрис за кулисами во время гримирования… В ответ на это Грегуар де Фронсак достал потрепанный и влажный от дождя экземпляр «Меркур де Франс», который он приобрел перед отъездом из Парижа, и всучил газету в свободную руку Тома.

– Маркиз, – сказал он, – вы можете удовлетворить свое любопытство прямо этой ночью. А мы прочитаем ее завтра.

Шевалье доброжелательно улыбнулся, и Тома взял газету, пряча смущенный взгляд. Не сказав ни слова, он кивнул головой и, пожелав доброй ночи, вышел из комнаты, сжимая в руке газету.

Некоторое время Грегуар смотрел на дверь, как будто не мог поверить, что их наконец-то оставили в покое. Ему казалось, что она вот-вот откроется и молодой д'Апше вновь возникнет на пороге. Но она действительно была плотно прикрыта. Грегуар подошел к двери и повернул ключ, а затем обернулся к Мани. Стокбриджский индеец нахмурился. Он обвел взглядом комнату, освещенную дрожащим пламенем свечей, и, обменявшись быстрым взглядом с шевалье, подошел к окну. Когда он открыл окно, резкий порыв ветра проник в комнату, достигнув задымившегося камина.

– Мани… – мягко позвал его Грегуар.

Он подошел к одной из кроватей, которая стояла среди прочей мебели, сел на нее, а затем резко упал на спину. В тот же миг ворчливо заскрипели пружины.

– Мани, закрой окно. Ты нас заморозишь. Прошу тебя.

Индеец нехотя прикрыл раму. Он вглядывался в темноту, чутко вслушивался и вдыхал воздух, расширив ноздри. Ночные запахи, сдобренные влагой дождя и разносимые ветром, волновали его. Женщина вдалеке снова начала жалобно плакать, а затем, обессиленная, затихла.

– Много… – проговорил Мани. – Много…

Он с трудом подыскивал слова в этом чужом для него языке.

– Много сил… плохих сил.

Когда он повернулся к шевалье, тот уже спал, даже не сняв одежды.

Среди ночи вновь разразилась гроза.

По низовьям прокатились ленивые раскаты грома; яркий белый свет молнии залил комнату, и Грегуар, лежавший на кровати, громко вскрикнул, а затем, резко подскочив, проснулся. Оглядевшись, он увидел, что другая кровать была пуста. В камине чуть заметно тлели угли.

Струи дождя яростно стучали по подоконнику, а окно было широко распахнуто.