Самым поразительным был запах. Мало того что все это можно было видеть и слышать, это еще можно было обонять. Здесь стоял смешанный запах козлятины и плесени, влажной земли, холодной соломы, камфары и мазей, а еще стоячего дыма, распространявшегося над прозрачными чашами, закрепленными на железных треногах. В Наварре их называют брацерос; сейчас в них тлели угли, на которые бросали измельченные лекарственные травы, предназначенные для оздоровления воздуха. Считалось, что таким образом он очищается от болезней, как во времена Великой чумы. Запахи, витавшие в больнице, устроенной маркизом, были невыносимыми, и все-таки они были приятнее, нежели в обычных госпиталях.

Больница располагалась в одной из заброшенных башен замка, олицетворяя проявление какой-то утомленной набожности. Каменный алтарь разобрали, а стены обили полотнами серой ткани так, что некоторые витражи частично остались под ними, как и высокие узкие окна. Распятие и статуи некоторых святых не тронули, дабы они утешали больных, лежавших на кроватях, что были поставлены в два ряда. Плиточный пол был выстлан соломой, которую отец Жорж приказал менять раз в неделю. Едва переступив порог заведения, он тут же выдвинув в пользу соломы целый набор аргументов, первым среди которых было выздоровление больных и здоровье окружающих.

Но запах…

Однако, по-видимому, кюре он вовсе не мешал. Старик обращал внимание только на несчастных, лежавших в одних сорочках, хотя на некоторых из них была повседневная одежда, включая штаны. Обычно какая-либо часть тела у бедолаг, чаще всего конечность, была перевязана бинтами, сквозь которые проступала кровь, и многие из них дрожали от лихорадки, хотя были укутаны в покрывала, менявшиеся, вероятно, реже, чем солома на полу. Во всяком случае, на сей счет отец Жорж никаких указаний не давал.

Карандаш, который Грегуар де Фронсак держал в дрожащих пальцах, неспешно запечатлевал на бумаге неясные черты. Лист, приколотый к картонной дощечке, постоянно заворачивался из-за многочисленных прикосновений карандаша и пальцев, растирающих полутона. Животное с распахнутой пастью, изображенное им, не было похоже ни на одного зверя, которого он мог встретить на старом континенте или в Америке. Не было оно похоже ни на одно существо, известное по рассказам: это был не волк и не медведь, не горный лев и не пума…

Чуть склонившись, шевалье сидел на краешке широкой кровати, держа дощечку для рисования в одной руке, а карандаш в другой. Кюре, пристроившись рядом с ним на одноногом табурете, который он принес с собой, расспрашивал мужчину, что сидел к ним лицом в неловкой позе. Перевязанная голова и до плеч перебинтованные руки делали его похожим на мумию. Глаза бедняги постоянно блуждали по всем четырем углам зала, как будто он ожидал какой-то нежелательной реакции со стороны больных. Время от времени он мельком поглядывал на рисунок, приобретавший под рукой художника все более четкие черты, и вздыхал. Грегуар жирной линией выделил контур морды зверя, округлив ее возле ноздрей.

За спиной Фронсака зашевелился больной, занимавший соседнюю койку. Он повернулся на бок, и из-под повязки, которая закрывала его голову до самой макушки, стали видны всклокоченные волосы, а в щелях между бинтами – блестящие глаза. Грегуар не обратил ни малейшего внимания на это движение – точно так же он заставлял себя не зацикливаться на окружающей его обстановке и людях, находящихся в зале. Следуя за кюре, который привел его сюда, он постарался быть отстраненным и не принимать близко к сердцу переживания этих людей.

– Ты поправишься, Зако, – прошептал кюре, сильно шепелявя.

Жако посмотрел на пальцы кюре, машинально теребившие деревянный крест в металлической оправе, который висел у старика на шее.

Кюре повторил свои слова на диалекте, которым владел этот парень, и тот, послушно покачав головой, тихо произнес:

– La bestia es grosa.

– Да. Зако, – прошепелявил святой отец, – имей шмирение. Шевалье еше не жаконшил ришовать.

– Como un vaca, – продолжал Жако.

– Обозди, обозди немного, ушпокойша, Зако…

Грегуар вновь заскользил карандашом по бумаге, пытаясь придать существу на рисунке черты крупного зверя и едва удерживаясь от соблазна еще сильнее надавить на грифель. Он избегал смотреть на этого парня, пострадавшего в схватке со Зверем, на кюре, на все, что окружало его в этой больнице. Эти мрачные серые стены, впитавшие в себя боль и несчастье, которые освещались через полузанавешенные окна и витражи, и особенно угли и дым, поднимавшийся над брацерос, вызывали ощущение неустойчивости и призрачности мира. А угрожающее, по-кошачьи шипящее дыхание больных, слышимое здесь повсюду, наводило ужас.

«Боже мой…» – подумал Грегуар де Фронсак, пытаясь воплотить на бумаге жуткого монстра, и вдруг почувствовал, что его тело охватывает лихорадочная дрожь.

Внезапно шевалье засомневался, что мир, в котором он родился, примет это открытие и не засмеет его. Во всяком случае, лучшее, что он сделал во время своего путешествия в Новую Францию, – это запечатленная им гибель тех, кто умирал вместе с Монкалмом, тех, у кого не было ничего, кроме бьющегося сердца и крови. Он видел, как пал Квебек, и Монреаль, и другие города в глубине страны; он был свидетелем, как англичане и французы в течение долгих лет снова и снова знакомились с коренным населением этих земель. Это происходило до тех пор, пока один министр мореходства не отдал распоряжение отправить фрегаты в залив Шалер возле пролива Сент-Лорен, что по другую сторону океана. Но это никак не повлияло на обстановку, поскольку посреди пожара, охватившего метрополию, было объявлено, что «не тушат конюшню, когда дом горит». И пока не поставили подпись под документом – очень важную подпись, которую запомнили многие, – там уже больше никто не задерживался, оставив после себя в феврале 1763 года занесенную снегом мертвую колонию, теперь не принадлежавшую Франции.

И все, чем Грегуар занимался для науки и лично для мсье Жоржа Луиса Леклерка, графа де Буффона, – это экспедиции по лесам, когда он не спал сутками, рисуя животных, названия которых, произносимые только на языке могикан, повергали европейцев в ужас. Он слушал и переводил с помощью толмача истории, которые были более дикими, чем сами туземцы, рассказавшие их (иногда это были выходцы-перебежчики из Лиги ирокезов). Они поведали ему о традициях и обычаях, о необыкновенных животных еще до того, как ему удалось самому все это увидеть. Грегуар всегда только тем и занимался, что поддерживал в бодрствующем состоянии свое любопытство, не давая ему угаснуть, и подпитывал свой Интерес все новыми и новыми открытиями. А в это время другие люди вокруг него резали друг друга, потрошили, скальпировали за горсть монет, убивали самыми разнообразными способами.

Поймать Зверя, которого он никогда не видел, и нарисовать его… Грегуар улыбнулся.

Куда же подевался Мани?

Улыбка сползла с лица шевалье.

Краснокожий, как обычно называли представителей народа Мани, когда не говорили «дикарь», покинул комнату среди ночи, выйдя, скорее всего, через окно, расположенное на уровне второго этажа от земли. Пустоты между гранитными плитами вполне могли позволить подготовленному человеку как подняться вверх, так и спуститься вниз. Наутро он так и не вернулся; его лошадь стояла привязанная, и никто из прислуги замка не мог ответить Грегуару, что мог сейчас делать Мани, поскольку ни один человек его не видел. Тем более не могли ответить на этот вопрос маркиз и его внук, в компании которых Грегуар вкушал вино. Но он не расспрашивал хозяев о Мани, – наоборот, это они спросили о его спутнике, и ему пришлось сказать какие-то банальности о привычках человека из Нового Света, который любит в одиночестве знакомиться с новой для него природой, чтобы «найти свое место».

Неожиданно внимание Грегуара привлек шум и возня по правую руку от него. Он увидел, что больные и раненые поднялись со своих коек и стали потихоньку к нему приближаться. В их медленных движениях чувствовалась осторожность… Что ж, большего им просто не позволяло их физическое состояние. Парень, сидящий лицом к нему, воспринял это как знак и, тяжело дыша, что-то сказал кюре.

– Зако видел много волков, – перевел тот. – Но жверь, который напал на него, не был волком. У него была вытянутая морда и жубы, как ножи.

Раненые тесно обступили художника. В длинных сорочках, с повязками на голове, шее и конечностях, с тяжелым шипящим дыханием, они настороженно и опасливо смотрели на его эскиз. Жако с такой же осторожностью наклонился в сторону папки с бумагами и протянул перевязанную руку.

– Fai me viere.

Грегуар позволил ему взглянуть. Зверь, покрытый длинной шерстью, с мордой, как у волка, только более удлиненной, словно выпрыгивал с листа бумаги, покрытого туманом штриховки. Внезапный резкий крик, раздавшийся за спиной Грегуара, заставил его подскочить. Признаться, он не ожидал такой бурной реакции. Оглянувшись, художник оказался нос к носу с человеком, у которого была перевязана голова, а из-под бинтов выбивались спутавшиеся волосы. Он остолбенело застыл, открыв рот и распахнув от изумления глаза. Приглядевшись, Грегуар понял, что перед ним женщина. Ее почти нечеловеческий голос был полон страха, а глаза с ужасом смотрели на рисунок. Кюре, ничуть не удивившись ее крику, принялся успокаивать несчастную, которой, очевидно, было знакомо существо, изображенное на бумаге. Он дал ей в руки свой крест и стал бормотать молитву на латыни, которая в его устах, благодаря своеобразному произношению, превращалась в неведомый доселе язык. Четверо или пятеро других страдальцев, воспринявшие показанный рисунок намного спокойнее, молчаливо одобрили его, и никто не выразил своего несогласия с тем, как Грегуар изобразил зверя. Шевалье вновь обратился к Жако:

– Ну что ж… Если это не волк, то что это, по-твоему?

Последовавший ответ был резок, как плевок:

– A diablo! [4]Дьявол.

– Он преувелищивает, – сказал кюре. – Боже, прости его.

– A diablo! – настаивал парень.

И если другие не осмеливались одобрять рисунок вслух, они все же поворачивались к нему и, по примеру кюре, просили Божьего прощения.

Грегуар поблагодарил их и стал складывать свои вещи. Он положил рисунок в папку, а сверху, на всякий случай, прикрыл его еще одним листом бумаги. В тот момент, когда он бросил карандаш в кожаную сумочку, в часовню-больницу зашел Тома д'Апше.

Молодой маркиз, сделав пару шагов, остановился. Он не закрыл за собой дверь, и его черный силуэт в плаще четко выделялся на фоне серой стены. Он был с непокрытой головой, и казалось, будто вокруг его волос желтел ореол солнечного света. Вглядываясь в сумерки, насыщенные запахом беды, и не решаясь пройти дальше, Тома с трудом мог что-либо различить.

– Шевалье! – негромко позвал он.

Грегуар попрощался с кюре и больными и подошел к маркизу. Тот торопливо вывел его на свежий воздух, закрыл за собой дверь и объявил:

– Зверь убил девушку на берегу Сент-Альбан.

Грегуар увидел, что с другого конца двора, со стороны конюшни, к ним приближается Мани и ведет их лошадей, причем уже оседланных. Лошадь маркиза стояла в ожидании у стены часовни под присмотром слуги, который, как заметил шевалье, был обут в сапоги. Тома выглядел бледным и осунувшимся. Нервно теребя в руках свою шляпу, он сказал:

– Я вас провожу. Поехали.

Шевалье кивнул в знак согласия.

Тем временем Мани подошел к часовне, откуда вновь донеслись крики женщины с обезображенным лицом. Мани не казался усталым, и по его виду нельзя было догадаться, чем он занимался в течение своего отсутствия вплоть до нынешнего утра. Обменявшись с Грегуаром немигающим взглядом, он протянул ему поводья, и шевалье отметил про себя, что его лошадь полностью снаряжена, а все приспособления для исследований пристегнуты к задней луке седла.

– Я видел Мани на мосту при въезде в замок, – сообщил Тома. – А эту новость мне передали только что. – Маркиз сказал это так, как будто считал себя обязанным предоставить какое-либо объяснение или заверение, поскольку во время завтрака он, несомненно, чувствовал озабоченность Грегуара.

– Спасибо, Мани, – поблагодарил Грегуар, беря в руки поводья.

Затем шевалье открыл самую большую сумку и бережно положил в нее папку с рисунками. Не успел он протянуть руку к другой сумке, как Мани сказал:

– Все уже здесь.

Грегуар кивнул и коротко ответил:

– Конечно.

Затем он поставил ногу в стремя и взобрался в седло.

– Конечно, – повторил Мани.

Стокбриджский индеец, вероятно последний из своего народа, спокойно ждал, пока шевалье нагонит Тома д'Апше и они двинутся в путь.

* * *

Проводник, который привел их к оврагу, стоял в стороне от женщин и детей, собравшихся на большом каменистом выступе. Позади них сбились в кучу овцы, охраняемые мальчишками, которые сидели на валунах. В раздуваемых на ветру капюшонах, из-под которых выглядывали лишь носы, они напоминали нахохлившихся воробьев. С красными от холода щеками, подростки мрачно поглядывали по сторонам, держа в руках жерди, которые были в три раза больше их собственного роста. Тот самый Жако Арижак, сын помещика, тоже был здесь. Без верхней одежды – на нем не было даже привычного для местных жителей жилета из овечьей шкуры, – в одной рубашке, парусом вздувшейся на спине, промокший, со спутанной в клочья бородой, он стоял среди остальных с поникшей головой, согнувшись от внезапно свалившегося на него огромного горя.

Грегуар так запыхался из-за того, что ему пришлось бежать за лошадьми, что даже не мог говорить. Он мельком посмотрел на овраг, тянувшийся вдоль тропинки, и взял под уздцы лошадь Тома, который первым спустился на землю и теперь спешил к краю обрыва.

– Не беги! Подожди! – крикнул ему Грегуар, стараясь не отставать от него.

Тома остановился.

– Смотри, здесь должны быть следы. – Грегуар широким жестом обвел пространство вокруг них.

Молодой маркиз кивнул головой и сжал губы, как будто малейшее слово, даже самый тихий шепот, мог уничтожить следы, оставленные Зверем.

Тем временем Мани заглянул на дно оврага, потом подошел к своей лошади, стоявшей в трех шагах от него, и привязал поводья к дереву, что возвышалось на изгибе тропинки. После этого индеец миновал заросли кустарника и вышел на луг. Застыв, словно изваяние, он стал прислушиваться к крикам грачей, носившихся над оврагом. На фоне редкой лесной поросли его фигура была похожа на одно из выкорчеванных деревьев.

Над оврагом пошел мелкий дождик. Внимательно приглядевшись к впадинам и кустам на другой стороне оврага, к поверхности грязной земли, по которой текли холодные ручьи, можно было с уверенностью сказать, что здесь кто-то был, но не более того.

Грегуар обменялся с Тома красноречивым взглядом и посмотрел в сторону проводника, который, в свою очередь, не отрывал глаз от Мани. Индеец вздохнул.

Было очевидно, что на земле остались следы.

Следы от сапог.

Грегуар выругался сквозь зубы. Приспособления, используемые для того, чтобы спуститься на дно оврага, помогли ему поддержать равновесие. Но они никак не гарантировали ему, что следы, которые он рассчитывал увидеть, останутся нетронутыми. Рыская по дну оврага, Грегуар обнаружил кровь на измятых листьях кустарников, но во всем остальном не было никакой ясности. Несмотря на дождь и грязь, он достаточно много времени посвятил тщательным поискам, раздвигая колючую поросль ежевики и изучая поверхность почвы. Не было никаких сомнений, что именно здесь на несчастную напал Зверь, но следы этого трагического события были нечеткими, а тело женщины и вовсе благополучно исчезло.

– Куда ее унесли? – спросил Грегуар, карабкаясь по склону.

Маркиз взял его за руку и ответил:

– Жюльен говорил, что приходили какие-то люди. Скорее всего, это были солдаты.

Жюльен, их проводник, присматривал за лошадьми. Услышав свое имя, он повернул голову и, встретившись взглядом с Грегуаром, кивнул головой, подтверждая слова маркиза, а затем вновь уставился на поросший травою склон.

– Солдаты? – переспросил Грегуар.

Проводник ответил господину, но на этот раз даже не взглянул на него, потому что неотрывно следил за фигурой, видневшейся на лугу. Судя по всему, Жюльен непонятно по какой причине вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.

– Черт меня побери! – проворчал Грегуар.

– Ваш слуга делает вам знак, – проговорил Жюльен.

Мани, вокруг которого кругами вились грачи, действительно махал рукой, но не Грегуару, а кому-то другому.

– Он мне не слуга, – заметил Грегуар, высокомерно посмотрев на крестьянина.

В двух шагах от него шел Тома д'Апше. Услышав глухой топот сапог, Мани перестал жестикулировать и опустил Руки вдоль тела, как бы приветствуя подошедших к нему людей. Он сделал несколько шагов, ступая с предельной осторожностью, чтобы не задеть даже травинку. При этом он, можно сказать, как-то остервенело вглядывался в землю, и поля широкой шляпы, укрывая его плечи, напоминали скат гладкой шиферной крыши. Затем индеец сел на корточки и стал с шипением вдыхать воздух через полуоткрытые губы так, что его плечи попеременно медленно то опускались, то поднимались. Наконец Мани сделал мужчинам знак приблизиться, и они подошли к нему. Отпечатавшийся на красноватой глине след был необычайно четким и выделялся среди прочих следов, оставшихся на земле, покрытой густой травой и ромашками.

– О Боже… – прошептал Грегуар и тоже опустился на корточки.

Тома д'Апше побледнел. Ошеломленный, он открыл рот, но не произнес ни слова.

Тщательно обследовав четкий глубокий след, немного размытый дождем, Грегуар произнес хриплым низким голосом:

– Это не волк. Я никогда такого не видел.

– Может быть, очень большой волк? – спросил Тома, напряженно заглядывая через плечо сидящего на корточках шевалье.

– Нет, – твердо ответил Грегуар. – Ни большой, ни огромный, ни монстроподобный. – И он принялся объяснять им, попутно обводя пальцем контур следа, но не прикасаясь к нему: – У волков по пять пальцев на передних лапах и по четыре пальца на задних, как ты знаешь. Но посмотри: этот след почти в два раза больше моей ладони, то есть этот волк весил бы более двухсот фунтов, и когти его очень необычны. Что же касается количества пальцев, то, сколько бы мы ни смотрели, нам не удалось бы насчитать больше трех. На всех трех растут когти… Да, эти следы действительно остались от его когтей… И если учитывать эту шпору на пятке, то мы получаем четыре когтя. Нет, я никогда не видел ничего подобного.

Он открыл сумку и достал из нее легкую ткань, немного воска, свечи, шифон и разную шерсть. Чтобы защитить шевалье от ветра, Тома развернул полу своего плаща. С помощью ниточки Грегуар начал делать маленькие канавки по краям следа, чтобы через них из него вылилась вода, затем он тщательно осушил след, промокнув остатки влаги с помощью трех кусочков шифона. Самым трудным было отломить кусок воска, расплавить его с помощью зажженной свечи и залить им выемки следа, завершив, таким образом, слепок.

К ним осторожно приблизился проводник, который держал за поводья лошадей шевалье и молодого маркиза. Остановившись в нескольких шагах, Жюльен пытался успокоить животных, которые пофыркивали, выказывая волнение. Лошадь Мани стояла на тропинке. Остальные люди медленно потянулись за проводником и, выстроившись на склоне, молча наблюдали за действиями незнакомцев. Обдуваемые порывистым ветром, они недоуменно пожимали плечами, не понимая, что делают эти два странных человека, пришедшие вместе с маркизом.

Мани не принимал участия в изготовлении слепка. Как только Грегуар начал свою работу, он поднялся и отошел в сторону. Стая грачей все так же носилась по небу, издавая пронзительные звуки и подставляя крылья потокам воздуха. Вскоре Грегуар закончил изготовление слепка, завернул его в бумагу и вместе с принадлежностями, которые он использовал, положил в сумку. Внезапно птицы всполошились и начали яростно кричать. Происходило нечто необъяснимое: четыре или пять птиц резко выныривали из облаков или, как казалось, из какой-то таинственной полости в небе и тревожно кружили над оврагом. Вскоре их стало около дюжины, затем еще больше. Мани снял шляпу и, оставаясь с непокрытой головой, прислушался к гомону птиц. Грачи вдруг полетели в сторону луга. Их стало так много, что они закрыли собой все небо. Мани быстрым шагом последовал за птицами, не сводя с них глаз. Между тем он поглядывал на заросли кустарника, топорщившегося на выступах гор, над которыми голубело небо. Следы и знаки, которые он ждал и искал, похоже, находились не на земле.

Крестьяне, стоявшие в ожидании на тропинке, постепенно стали расходиться, но некоторые из них, напуганные криком птиц, напротив, сгрудились по пять-шесть человек и склонили головы, пригнувшись к земле.

Тома д'Апше открыл было рот, чтобы выразить свое изумление по поводу происходящего, но Грегуар, предупредительно схватив его за руку, не дал ему этого сделать. Все взгляды были прикованы к Мани. Индеец резко остановился возле дерева, на котором совсем не осталось листьев и которое своим темным стволом выделялось на фоне зарослей кустарника. На вершине его неподвижно сидел одинокий иссиня-черный грач, спокойно взирая на раскачивающиеся ветви. Мани и грач посмотрели друг на друга, окруженные птицами, которые продолжали громко кричать. Казалось, в воздухе повеяло ледяным дыханием. Взмахнув крыльями, птица взлетела и неожиданно для всех опустилась на вытянутую руку Мани, как охотничий сокол на перчатку охотника. И те, кто наблюдал это: Грегуар де Фронсак, и Тома д'Апше, и крестьяне, расположившиеся вдоль тропинки на сухой траве, и проводник, следивший за их лошадьми, – все увидели, как человек с непокрытой головой одной рукой постукивал широкой шляпой по бедру, а на другой руке у него сидел грач. Мани подошел к лошади и сел на нее, взяв в руки поводья, а птица тем временем взлетела в небо, присоединившись к стае, и словно повела его за собой.

– Быстрее! – выпалил Грегуар.

В следующую минуту они уже сидели в седлах и пришпоривали лошадей.

Мани приостановился, давая своим спутникам возможность догнать его, а затем они проехали добрых пол-лье по холмам и долинам. И маркиз, и шевалье были бледны, пораженные происходящим, и ждали на холодном ветру, что будет дальше. В какой-то момент дождь прекратился, и облака выстроились, словно влекомые единым потоком. Возле опушки Мани наконец остановил лошадь. Птицы, за которыми он следовал, беспорядочно летали вокруг него; некоторые из них сидели на земле обессиленные, распушив перья от ветра и дождя, с открытыми клювами; иные же лежали на траве мертвые. Здесь же они увидели труп обнаженной молодой женщины. Ее тело было истерзано, как будто его рвали острыми когтями.

Приблизившись, они увидели страшное зрелище: живот несчастной был вспорот, а грудь превратилась в кровавое месиво. Кроме того, труп был обезглавлен.

Сдавленно вскрикнув, Грегуар едва сдержал приступ тошноты и почувствовал, как от беспорядочного мельтешения птиц перед глазами у него закружилась голова. За спиной шевалье раздались взволнованные возгласы молодого маркиза, который, судя по всему, был ошеломлен не меньше его.

Но самым ужасным был звук, который все хорошо слышали, – стук клювов, пронзающих мягкую плоть обезглавленной женщины, и мягкое хлюпанье вытаскиваемых из нее внутренностей.

Мани махнул рукой в сторону опушки. Через мгновение там показалась дюжина пеших драгунов, одетых в темно-зеленую униформу 16-й дивизии Лангоня. Защищая ружья от дождя, солдаты прижимали их к бедру. Они шли строем, все время оглядываясь, как будто им было запрещено идти по этой тропинке. Грегуар медленно расстегнул плащ, и его рука легла на пистолет, закрепленный у него на поясе.

– Не надо, – сказал Мани почти одновременно с Тома, который произнес:

– Нет, они не станут…

В это же время из леса послышался крик капитана, а затем он вышел оттуда собственной персоной в сопровождении двух лейтенантов.

– Эй, вы! Стойте! Не шевелитесь! – гаркнул он. – Стойте на месте, черт бы вас побрал! Господи, что они вообще здесь делают, мне кто-нибудь скажет?

Грегуар убрал руку с пояса. Слова капитана потонули в птичьем гомоне и шуме хлопающих крыльев. Некоторые из птиц продолжали доедать труп, иные были уже мертвы.

– Приветствую вас, капитан! – закричал Тома.

Лейтенанты спрятались за спину капитана, а тот остановился как вкопанный. Вместе с ним, словно по команде, остановились и его люди, хотя он не сказал им ни слова. Драгуны молча стояли, пока птицы не перестали кружить над трупом. Многие грачи сели на деревья, но большинство продолжало летать рядом, издавая раздраженные звуки.

– Господин маркиз! – воскликнул капитан. – Я… простите меня, господин маркиз. Выражаю вам глубочайшее почтение. Осторожно, не шевелитесь, здесь повсюду ловушки.

Он медленно стал продвигаться вперед, прощупывая путь перед собой палкой, которую держал в руке. Лейтенанты сначала последовали за ним, но потом остановились, не желая обгонять солдат, и их командир пошел. дальше один. Внезапно капитан воткнул свою палку в большую лужу, окруженную густым вереском. Послышался лязг металла, всплеск грязной воды, и в траве что-то блеснуло. Капитан потряс обломком палки.

– Вот видите! – сказал он так, как будто кто-то сомневался в его словах.

В три больших шага капитан приблизился к изуродованному трупу женщины и попытался отогнать птиц от останков. Те забили крыльями, отлетев чуть в сторону, и капитан со скорбным выражением на лице повторил:

– Я выражаю вам глубочайшее почтение, господин маркиз.

– Капитан дю Амель, – сказал Тома, – познакомьтесь с шевалье Грегуаром де Фронсаком, капитаном Королевской армии. Он хотел бы детальнее изучить тело этой несчастной.

Дю Амель отдал честь. У него было измятое, обветренное лицо, маленькие глаза под тяжелыми веками и густые усы, полностью прикрывавшие верхнюю губу. Посмотрев на Мани, который следил за полетом потревоженных грачей, капитан ничего не сказал и обратился к шевалье.

– Так это вы, мсье, вчера избили моих людей в горах Сент-Шели? Вы и ваш друг?

– Мы не думали, капитан, что они действуют согласно вашему приказу…

На лице дю Амеля на мгновение появилось подобие улыбки. Он покачал головой и постучал пальцем по своей офицерской треуголке.

– Дело не в этом, мсье, – учтиво произнес он. – Вы правильно поступили, и я приношу вам свои извинения. Мои люди родом не из здешних мест, и они обучены воевать, а не охотиться на этого… На это…

– Не стоит извинений, капитан, – перебил его Грегуар.

– Хорошо, не будем больше об этом, – согласился дю Амель, кивнув головой.

Грегуар спрыгнул с лошади, и капитан подошел к нему, взяв в руку поводья. Он с любопытством наблюдал, как шевалье приблизился к обезглавленному трупу, открыл сумочку и извлек из нее маленький инструмент из тусклого металла.

– Осторожно, они положили яд ей во внутренности. Эти трупы часто обирают проклятые мародеры.

Птицы с окровавленными клювами наконец улетели, но не очень далеко от своих товарищей, для которых плоть несчастной женщины стала смертельной. Грегуар достал из сумочки тонкие перчатки и, чувствуя на себе пристальный взгляд птиц и дю Амеля, медленно надел их. Капитан почесал затылок и спросил:

– Королевская армия… Хм… Какой же вы военный, мсье?

Обследуя раны на трупе руками, облаченными в перчатки, и занося замеры в небольшой блокнотик, который он вынул из папки для рисунков, Грегуар ответил:

– Довольно неудачный, вы правы. Когда ваши люди иди вы сами расправитесь с этим существом… которое называют Зверем, по приказу короля вам придется доставить его в Париж. Чтобы его там изучили, препарировали. Видите ли, мне поручено составить портрет этого животного и сделать чучело, как только вид этого существа будет классифицирован. Думаю, нас ждет выдающееся открытие. Вы только посмотрите на раны, нанесенные им! Это животное весит по меньшей мере сто фунтов.

Дю Амель прикрыл веки, и его лицо стало жестким.

– Гораздо больше, шевалье, гораздо больше. А еще я вам скажу, – заявил он и повернулся к Тома, – что на этот раз мы его достанем, господин маркиз. До того как выпадет первый снег, мои люди выйдут на охоту, и тут уж он не уйдет.

– Надеюсь, Господь услышит ваши слова, капитан. – Тома одобрительно кивнул.

– Мне говорили, что вы его видели, – произнес Грегуар, доставая из сумки дощечку.

Дю Амель глубоко вздохнул и с воодушевлением заговорил:

– Да, однажды, мсье, мне представилась такая возможность. Это случилось около года назад! Я буквально Держал его на мушке. Я до него даже дотронулся! Могу поклясться чем угодно. Я видел, как он повалился, а через секунду… снова воскрес. И пусть Бог меня покарает, если я лгу. Он пришел в себя и тут же убежал. Мы потеряли его следы на юге горы Муше. Он словно испарился, да-да, испарился. Вот так. Не успели мы моргнуть – опля! – и его уже нет…

Грегуар открыл папку.

– Скажите, капитан, он был чем-то похож на это?

Дю Амель посмотрел на рисунок, затем перевел взгляд на Грегуара и опять на рисунок. После этого капитан уставился на лежащий возле их ног труп, на который снова уселись две самые отчаянные птицы, и очень тихо сказал как будто пережевывая слова:

– У него еще было на спине что-то вроде полосы черной торчащей шерсти, похожей на гребень. Я не знаю, была это на самом деле шерсть или рог. Как будто… – В глазах мужчины застыл ужас. И чем сильнее он пытался его скрыть, тем явственнее это было видно.

Дю Амель вновь посмотрел на Грегуара и, покачав головой, отдал ему поводья.

– Ваша лошадь, мсье. Берегитесь капканов.

Шевалье отвернулся.