Беседа, лившаяся в мягком дыму факелов и свечей, дрожала и переливалась так же, как и сам дым. Оттененная тихими низкими голосами, она напоминала ниточку, натянутую между мрачными балками под потолком большого зала, соединяющего стены, покрытые коврами и панно из медового дуба. Казалось, что предки, изображенные на портретах в массивных рамах, бросают на них тяжелые взгляды. Иногда один более зычный голос, словно вал, поднимался над всеми остальными и разносился по залу гулким эхом; иногда взрывался легкий женский смех. Напудренный музыкант в парике, одетый во все белое, наигрывал на клавесине легкую, веселую мелодию; кто-то громко назвал имя композитора, но Грегуар, как и многие из собравшихся гостей, тут же его забыл.
Шевалье был встревожен. К тому же ему было скучно. Он знал, что скука была неизбежной. «Конечно, это ужасно нудно, но ты, держу пари, об этом не пожалеешь!» – весело подмигнув, пообещал ему Тома, который без колебаний перешел с ним на «ты», в ответ на аналогичный жест шевалье, который надеялся таким образом – впрочем, совершенно напрасно – сохранить дистанцию между собой и общительным до фамильярности молодым человеком. Но сейчас он еще не догадывался, на что намекал маркиз и почему он не должен жалеть о своем решении прийти сюда.
Грегуар действительно скучал, глядя, как дамы среднего возраста перебирают его рисунки и эскизы своими ухоженными, напудренными руками с длинными наманикюренными ногтями, выкрашенными густым перламутром. Они театрально закатывали глаза, ахая от ужаса при виде чудовищ, скалящих клыкастые окровавленные пасти, их острых зубов, горящих глаз и раздвоенных языков и гребней на хвостах и спинах. Грегуар де Фронсак представил свой альбом во время перерыва в разговоре, который он вынужден был поддерживать и надеялся хоть как-то оживить.
Здесь были все представители местной знати: высший свет, буржуазия и служители церкви в Менде и церковном приходе, не говоря уже о большой области в Верхнем и Нижнем Жеводане и Коссах, районе горы Лозер в Обраке и обоих берегах Маржериды. Большинство из чих прибыли раньше Грегуара, который появился в гостиной, сжимая в руках «папку для рисунков», – так пояснил любопытствующим гостям болтающий без умолку маркиз. Он представил шевалье де Фронсака как «человека удачи», посланного сюда королем, чтобы побороть Зверя. Грегуар сразу понял, что присутствующих гораздо больше интересовал тот факт, что он королевский посланник, а не натуралист, автор эскизов и документальных набросков. Свет поприветствовал его квохчущим смехом и дружным покачиванием париков. Грегуар также понял, что все его опасения, которые рано или поздно могли случиться, оправдались.
Его представили более чем сотне гостей. Его познакомили с тридцатью знатными особами, и прежде всего, конечно, с графом и графиней де Моранжьяс, хозяевами. Они сожалели, как выразился граф, что «шевалье не воспользовался гостеприимством этих стен», но не сомневались, что «маркиз д'Апше сделает все возможное, дабы предупредить всякое неудобство», и что он может «рассчитывать на его помощь при малейшей необходимости». Грегуар в этом тоже не сомневался. Маркиз поспешил подтвердить слова графа, добавив в качестве извинения, что, если ему и была предоставлена честь разместить у себя шевалье де Фронсака, в этом не было никакой его собственной заслуги, разве что географическая привилегия (если можно так выразиться, ха-ха-ха!). В том смысле, пояснил он, что именно в его землях чаще всего можно наблюдать Зверя.
Льстивые и лебезящие дамы и господа деликатно чокнулись первым бокалом вина. Повсюду мелькали лица с розовыми румянами на белых щеках, черными ресницами и голубыми веками, пухлыми красными губами, растянувшимися в притворных улыбках. У Грегуара рябило в глазах от перламутрового блеска париков, сияющих украшений и переливов тафты, парчи, узорчатого щелка и изысканных кружев на пышных юбках и корсетах. Он с раздражением смотрел на старого епископа, брызжущего слюной, полуживого, с вздувшимися жилками на висках, веки которого опускались на глаза помимо его воли. Семенящей походкой он передвигался от одного гостя к другому, расплескивая содержимое своего бокала. Несмотря на то что его поддерживал мертвенно бледный слуга, он, казалось, в любой момент мог задохнуться, забрызгав слюной рисунки. «Этот человек, это чудище и убожество, мсье, читает молитвы и проповеди в церкви, слушает исповеди и благословляет, крестит, совершает причастие вином и хлебом», – шептал Тома д'Апше в ухо Грегуару, увидев в руках епископа рисунки шевалье. Бросившись их спасать от обильного слюноотделения старика, он передал их в руки дамам, которые сидели в креслах, утопая в мягких волнах своих широких подолов.
Сейчас Тома д'Апше скрылся из виду, затерявшись в этой нарядной толпе, дружелюбное тепло которой согревало даже прохладный ночной ветер, проникающий в зал через открытое окно.
Его святейшество епископ Мендский… Монсеньор граф де Монкан… Монсеньор граф де Моранжьяс… Мадам графиня… Монсеньор интендант Лаффонт… Отец Анри Сардис, аббат этого прихода…
Жан-Франсуа де Моранжьяс…
Стоило ему войти, как Мани куда-то исчез, чтобы Грегуар, когда суматоха немного уляжется, не беспокоился, как его представить высшему обществу.
Жан-Франсуа де Моранжьяс, который тоже путешествовал…
Грегуар вновь вернулся к светским разговорам, к вину, к тревожным взглядам на его рисунки, которые передавались из рук в руки с большой осторожностью и некоторой неловкостью. Жан-Франсуа де Моранжьяс был одет в строгий сюртук из черного бархата и черную шелковую рубашку. Его волосы были завязаны в хвост лентой из черного велюра. Когда граф приблизился, его длинное лицо исказилось в улыбке, которая напоминала шрам, криво растянувшийся на щеках. Здороваясь с ним, Грегуар заметил, что правый рукав его сюртука был пуст и аккуратно приколот к плечу булавкой с золотой головкой, которая прекрасно гармонировала с пуговицами на его одежде. Было видно, что молодой граф не пытается скрыть свое увечье, а напротив, выставляет его напоказ, причем делает это с каким-то непонятным упрямством. Его увечье было особенно заметно, когда он наклонялся, подняв высоко плечи и выставляя вперед дрожащий, будто от нервного тика, подбородок. Отсутствие руки и то, как его представили, окружало графа неким ореолом таинственности в глазах маркиза: Жан-Франсуа де Моранжьяс, оказывается, тоже путешествовал…
Молодой граф поднял бокал и обратился к Грегуару.
– Я видел ваши эскизы, – сказал он тихим надтреснутым голосом, словно сообщал тайну. – Говорят, вас привело к нам любопытство, пробужденное молвой о нашем Звере, и вы приехали в наши края, чтобы его удовлетворить, если верить словам маркиза д'Апше. Что ж, удачное применение энтузиазма.
– Благодарю за комплимент, мсье, – проговорил Грегуар, встречаясь взглядом с графом. – Я искренне надеюсь, что мне действительно хватит одного энтузиазма.
И то, что могло перерасти в неприязнь и противостояние, сразу сменялось явной противоположностью: в ответной улыбке графа мелькнуло заговорщическое выражение.
Всеобщее внимание вновь сосредоточилось на шевалье: окружив Грегуара де Фронсака, гости заглядывали друг другу через плечо, высматривая из-за париков, что же заинтересовало аббата, который принялся перелистывать папку. Жесты аббата выдавали в нем человека, который привык держать в руках не только хрупкие, но и очень ценные вещи.
– Я тоже на это надеюсь, – подтвердил Жан-Франсуа, посмотрев на Грегуара долгим ожидающим взглядом.
– Вы говорите «наш Зверь»…
– Что ж, никто не оспаривает того, что он у нас обитает, по крайней мере… А как вы его называете при дворе? Если вообще как-то называете. О нем много говорят?
– Ваши рисунки, мсье де Фронсак, – сказал аббат Сардис, возвращая папку Грегуару, – очень впечатляют.
Бледность священника казалась скорее естественной, чем следствием применения пудры, и Грегуар просто поблагодарил его за комплимент кивком головы. Когда он протянул руку, чтобы взять свои рисунки, графиня, мать Жана-Франсуа, позвала слугу, чтобы тот привел их в порядок и присмотрел за этими «милыми вещами». Услышав это явно не к месту подобранное определение, аббат улыбнулся и покачал головой, увенчанной париком. Но графиня не слишком заботилась о точности своих выражений, тем более что в этот вечер она была весьма словоохотлива, и замечание аббата тут же выветрилось из ее памяти. Шевалье де Фронсак, продолжая беседу, ответил на вопрос молодого графа:
– Конечно же, при дворе упоминают Зверя. Его называют и Зверем, и Жеводанским убийцей, и Зверем-самцом. Про него даже» сочиняют песни.
– Боже мой! – воскликнула графиня Моранжьяс. – Песни! Песнопения?
– Боюсь, что эти песнопения не поют в церквях, мадам.
– Это правильно, шевалье. Местный народ вооружен только молитвами и кинжалами.
– Капитану дю Амелю также понадобится Божья помощь, – сказал Грегуар. – Как вы думаете, он ее получит?
Он снова встретился взглядом с Жаном-Франсуа.
– Капитан – очень храбрый человек, – ответил Сардис.
Граф де Моранжьяс, покинувший эту компанию, чтобы присоединиться к другой, обернулся и воскликнул, подняв свой бокал:
– Храбрости капитана дю Амеля хватает только на то, чтобы переодевать в женщин своих драгунов. Как будто эта солдатня, бегая по лесу с поднятыми юбками, может поймать Зверя! Забавная стратегия. Об этом тоже говорят при дворе, мсье шевалье?
Грегуар улыбнулся. Проходивший мимо слуга забрал у него пустой бокал и заменил его полным.
Интендант Лаффонт встал на защиту дю Амеля, утверждая, что тот делает все, что в его силах, чем вызвал бурю протестов. Больше всех возмущался Жан-Франсуа де Моранжьяс.
– Вы чересчур снисходительны по отношению к нему, мсье интендант, – заявил он. – Дю Амель ни на что не способен! Его нескончаемая мобилизация привела к тому, что в нашем округе не осталось мужчин. Его военные походы, растянувшиеся на долгие месяцы, опустошили наши земли. И ради чего все это? Чтобы научиться бегать быстрее Зверя и стать еще более свирепыми, чем он?
Ему вторил герцог де Монкан, раскрасневшийся и задыхающийся от волнения.
– Пусть Бог нас рассудит, но все мои налоги, которые я оплачиваю в Париже, идут на деятельность дю Амеля и ему подобных, – раздраженно заявил он. – Как по мне, то было бы лучше, если бы я раздал эти деньги своим слугам, которые их не просят, но делают свое дело не хуже. Что вы об этом думаете, мсье де Фронсак?
Шевалье Фронсак об этом ничего не думал, так как мысли его были заняты совершенно другим. Заметив, что Тома д'Апше подает ему какие-то знаки, указывая в сторону террасы, освещенной огромным количеством небольших факелов, Грегуар вдруг задался вопросом, не пропустит ли он то, из-за чего решил посетить этот званый вечер в замке Моранжьяс, следуя совету молодого маркиза. Возможно, ему стоит выйти из зала и встретиться на террасе со смуглолицым человеком, взгляд которого он поймал слишком поздно?
– Когда вы приехали, шевалье, – говорил граф Моранжьяс, – это милое общество прожужжало мне все уши о том, что святая и клерикальная рать преследует нынче бедных охотников. Мне даже говорили, что Папа нанял специального шпиона, которому предписано выяснить, является ли Зверь проявлением дьявольщины. Религия вмешивается в такие вещи, шевалье, что у меня волосы встают дыбом! Вы, такой благоразумный и образованный, несомненно, поможете укрепить мои позиции, не правда ли?
Лицо Грегуара озарилось двусмысленной улыбкой: он хотел бы сохранить нейтральную позицию в этом сложном вопросе.
– Прошу меня извинить, – вежливо сказал он и удалился.
– Сомневаюсь, мой друг, что вам удастся сделать из этого натуралиста де Фронсака своего союзника на турнире. Навряд ли он услышал хотя бы три слова из вашей тирады против его святейшества, – задумчиво произнес герцог де Монкан и тоже удалился, направляясь в противоположную сторону, вглубь зала.
Граф тихонько засмеялся, не разжимая губ, и поднял бокал.
– Что это означает? – спросила графиня, оборачиваясь к своему сыну. – Куда пошел шевалье де Фронсак?
Жан-Франсуа посмотрел вслед удаляющемуся шевалье. Лицо молодого графа было невероятно бледным, мрачным и усталым. Он вздрогнул и резко перехватил руку матери, когда та потянулась, чтобы убрать с его лба выбившуюся прядь. Графиня тихонько вскрикнула, и в глазах женщины появился неподдельный страх. Но Жан-Франсуа уже овладел собой и, поднеся белую изящную руку матери к губам, поцеловал ее.
– Ничего страшного, – прошептал он. – Все в порядке, мама.
И она ответила ему, покраснев до корней волос, что да, конечно, все в порядке.
* * *
Неожиданно на пути шевалье возник Тома д'Апше. В глазах молодого человека читалась удовлетворенность, которую он пытался скрыть или хотя бы сделать не такой очевидной. Едва не подпрыгивая от возбуждения, он с заговорщическим видом спросил:
– Ну как?
Подмигнув шевалье, маркиз повернулся спиной к террасе, которую пристально рассматривал Грегуар. Там стояли гости и мило беседовали, поеживаясь на гуляющем меж высокими стенами ветру. Терраса была освещена по периметру горящими факелами, но они давали так мало света, что красные железные купола замка едва различались в неясном полумраке.
– Разве я не говорил, что вечер будет интересным?
– Насколько я помню, ты этого не говорил. Ты просто вынудил меня прийти сюда. Кто это?
Неподалеку стояла молодая особа, одетая в платье турецкого покроя, корсет которого был настолько высок, что поднимался ей до самого горла, а юбка казалась довольно скромной по цвету. Накинув на плечи шаль из черной шерсти, девушка, уютно устроившись возле белобрысого мужчины с желтоватой кожей, и с отсутствующим видом слушала его.
– Марианна де Моранжьяс, – сказал Тома, улыбаясь одними уголками губ. – Крепкий орешек, шевалье. Все хорошие партии округи сломали об нее зубы. И это, конечно, неудивительно при ее шарме.
– И ты тоже?
– Что я?
– Сломал зубы.
– Нет, что вы. Я – нет. Мое сердце уже занято.
– И кто же этот прыщавый тип трупного цвета? Тоже будущий беззубый?
– Беззубый?… Да, наверное, так оно и есть, в полном смысле слова. Ему тридцать пять лет, двадцать пять из которых он провел в непрекращающихся дебошах. Максим де Форе.
– Максим де Форе… Ну, держись.
– Ты его знаешь?
– А должен?
– Это театральный драматург.
– Что ж, Тома. Думаю, это будет несложно.
Грегуар подмигнул молодому человеку и направился к террасе, а Тома, весьма заинтригованный заявлением шевалье, остался ждать его с другой стороны, скрывшись в толпе гостей.
Девушка заметила, что к ним кто-то приближается, и посмотрела на Фронсака краем глаза – таким образом они впервые обменялись взглядом. Возможно, уже тогда он почувствовал ее интерес к собственной персоне…
Как же она была красива! Русые волосы девушки, уложенные в изящную прическу, обрамляли бледное овальное лицо; подбородок был маленьким и нежным, а пухлые губы в сочетании с тонкими чертами придавали ей особую чувственность; выразительные ярко-зеленые глаза Марианны де Моранжьяс загадочно блестели.
Мертвенно бледный театрал с кислой миной на лице тоже заметил приближение шевалье и окинул мрачным, тяжелым взглядом свою отвлекшуюся от разговора даму. Когда Грегуар, приветствуя их, поклонился ей, а затем и ее спутнику, тот принял очень надменный вид и раздраженно прогнусавил:
– Мсье, мы беседуем. И я бы не хотел…
Грегуар еще раз склонился перед девушкой, посмотрел на нее с искренним восхищением, а затем обернулся к хилому господину.
– Вы Максим де Форе? – вежливо осведомился он.
Лицо господина де Форе приобрело наконец более свежий оттенок, но он тут же пожелтел снова.
– Да, это я, но…
– Имею честь вас приветствовать. Авторы вашего уровня, скажу я вам, мсье, довольно большая редкость. Да-да, я вам это еще раз повторяю, и я не единственный здесь, кто придерживается такого же мнения. Маркиз д'Апше, чьей гостеприимностью я наслаждаюсь, мне много о вас рассказывал. Так же, как и мои новые друзья, с которыми я здесь познакомился.
Грегуар широко улыбнулся, и драматург, вынужденный хотя бы чуть-чуть растянуть губы (Тома был прав, говоря о его зубах), удивился:
– Мсье маркиз?
– Клод Алоиз д'Апше, собственной персоной, у которого я остановился погостить. Он вам ничего не говорил?
– Боже мой… – протянул драматург. – Он меня поприветствовал, а затем… Нет, ничего особенного, он не говорил мне ничего особенного…
– Мне кажется, Максим, он хочет написать мемуары о своей семье и, похоже, рассчитывает на вашу помощь. Между нами говоря, я удивляюсь, почему он до сих пор не сообщил об этом вам.
– Вы… Вы так думаете?
– Да, именно так. Если позволите дать вам совет, сейчас как раз подходящий момент – маркиз в прекрасном настроении, – кстати, отчасти благодаря мне… Но говорите с ним деликатно, как будто вы ни о чем не подозреваете, и лучше… лучше, если он с вами первый об этом заговорит. – Грегуар приветливо улыбнулся.
Максим де Форе, скорчив мерзкую гримасу, заверил, что именно так он и сделает. От холодного ветра под свинцово-синими белилами его щеки приобрели красноватый оттенок, что выглядело довольно забавно. Он прошмыгнул мимо дамы, с вымученной улыбкой пробормотав ей какие-то банальные извинения, мгновенно развернулся на пятках и исчез, успев открыть рот, чтобы излить потоки слов, которые выставили бы его в выгодном свете перед маркизом Клодом Алоизом д'Апше.
Когда он скрылся среди приглашенных гостей, с наступлением вечерней прохлады потянувшихся обратно в зал, Грегуар повернулся к девушке и посмотрел ей в глаза. Он заметил, что в них загорелись такие же озорные искорки, как и у него самого. С легкой укоризной она произнесла:
– И вам не стыдно?
– Ничуть, – ответил Грегуар с деланным раскаянием в голосе.
Девушка рассмеялась, и он увидел, как на ее шее задергалась жилка.
– Так вот, оказывается, какие манеры у натуралистов! – воскликнула она.
– Нет, это моя собственная манера. У нас у всех разные пристрастия, предпочтения и увлечения.
– И как вам пришелся по вкусу наш край, господин натуралист?
– До сегодняшнего вечера я не видел всех его красот… Но теперь я могу вам признаться, что самое главное его украшение я уже встретил. Десять минут назад я бы так не сказал.
– Теперь я знаю, какие комплименты вы делаете девушкам при дворе, мсье. Хотя, возможно, вы приберегли их для провинциальных простушек.
– Я бы чаще бывал при дворе, если бы там можно было встретить дам, подобных вам, Марианна.
Она снова рассмеялась, качнув головой, и ее изумрудные глаза полыхнули огнем.
– А как же мадам де Помпадур? – усмехнувшись, спросила она. – Только не говорите…
– Мадам де Помпадур – это скорее фантом, чем человек, – перебил ее Грегуар. – Я видел ее только на картине Франсуа Буше.
Марианна повела плечом и указала рукой в сторону зала, где собрались гости.
– Скоро подадут на стол, – сказала она, плотнее закутываясь в шаль. – Пойдемте обедать.
Ее приглашение прозвучало скорее как вопрос.
– Я теперь от вас ни на шаг, – решительно заявил Грегуар де Фронсак и направился вслед за ней.
Увидев Тома, стоявшего возле окна, он от радости хотел было помахать ему рукой, но заметил, что взгляд молодого человека устремлен совсем в другую сторону. Маркиз только мельком посмотрел на шевалье, когда тот остановился рядом с ним, и Грегуар, проследив за его взглядом, различил под зубцами южной башни замка силуэт Мани. Тот, словно застыв на ветру, сидел на корточках. Потрепав молодого человека по плечу, Грегуар произнес:
– Кажется, Тома, у меня наконец-то появился повод полюбить ваш сумасшедший Жеводан.
Он взял его под руку и потянул за собой в зал, туда, где мелькала шаль зеленоглазой Марианны де Моранжьяс, гордо посматривающей на него через плечо.
А наверху, перешептываясь с ветром, над огромной пустотой неба сидел на корточках Мани и смотрел, как багровый диск солнца медленно прячется за кромку горизонта, оставляя на земле кровавый рубец. Когда же все вокруг, словно вуалью, накрыло мягкими сумерками, индеец загадочно улыбнулся, прислушиваясь к волчьему вою, который донесся издалека, со стороны берега Лозер. Ему вторил еще один, и этот протяжный голос летел над Ле Гулетом, над темными вершинами гор, над черным кружевом лесов.
* * *
Ему не нужно было нарочно что-либо говорить – само его присутствие создавало какое-то напряжение во время обильного обеда с многочисленными блюдами и напитками.
Грегуару де Фронсаку задавали сотни вопросов, совершенно одинаковых, с какими к нему обращались везде после его возвращения из путешествий: и на званых обедах в Версале, и в знатных домах Парижа, и за пределами столицы. Они не были ни более оригинальными, ни более глупыми, ни более бестактными, ни более учтивыми, но во всех сквозило любопытство одного и того же рода, будь то в высшем свете Парижа или в самой отдаленной провинции Франции, где на закате привычно раздавался волчий вой. И каждый раз он отвечал одно и то же, передавая свои рисунки из рук в руки, пока бумага не покрывалась жирными пятнами и потертостями. При этом лицо шевалье всегда оставалось учтивым и предупредительным, как того требовала его роль. Каждый раз он говорил со страстью и убежденностью, что было не очень трудно, если разговор, который он поддерживал, был сдобрен хорошим вином. Иногда Грегуар провоцировал возникновение некоторых вопросов, иногда отвечал на то, о чем его не спрашивали или не успели спросить, и каждый раз рассказывал, как он «был на войне» в Новой Франции.
Марианна некоторое время смотрела на него отсутствующим взглядом. Впрочем, она смотрела так на всех, хотя эта отстраненность от происходящего, читавшаяся в зеленых глазах девушки, могла сыграть с ней злую шутку: ее могли не так понять и смутить еще больше.
Со всех сторон Грегуара окружали бледные лица, на которых ярко-красные щеки казались кровоподтеками. Их блестящие или полуприкрытые глаза, их губы, истекающие слюной и источающие крепкий запах вина, вызывали скрытую усмешку. Неровное гудение голосов мешало сосредоточиться.
Он поискал глазами Мани и увидел его возле дальнего края стола, за который индеец в конце концов сел, прихватив с собой стул из комнаты для отдыха, как только наступила ночь. Мани встретил его взгляд, и Грегуар заговорил громче, обращаясь ко всем одновременно, но прежде всего к хозяевам замка, графу и графине де Моранжьяс.
– Местные жители говорили о том, что у них есть некий священный яд, – сказал он, – но я все же думаю, что это была просто легенда. Мы поднимались вверх по реке Бель Ривьер в течение двенадцати или тринадцати дней, когда один из наших солдат поймал на крючок самое странное животное, которое только можно вообразить. Форель. Да-да, форель, только вместо чешуи она была покрыта черным мехом.
Ответом ему был взрыв хохота.
– Вы над нами смеетесь, шевалье, – послышался сухой надтреснутый голос Жана-Франсуа де Моранжьяса.
– Что ж, меня обвиняют в обмане все, кому я рассказываю эту историю. Но вы не стали бы так говорить, если бы были немного предусмотрительнее. Мани, пожалуйста.
Грегуар поставил бокал на поднос.
Не переставая смеяться, все повернулись к Мани, которого до этого никто не замечал. Все эти дамы и господа предпочитали не видеть смуглолицего человека, которого лакеи обслуживали на полусогнутых ногах, приседая от страха, стоило индейцу лишний раз пошевелить пальцем. Мани поднялся со стула, вынул из-за пазухи бархатную сумочку и спокойно запустил ее через весь стол. От неожиданности гости принялись охать и ахать, а Грегуар с невозмутимым видом поймал скользящую по поверхности стола сумочку, даже не встав со своего места. Гости снова вскрикнули, когда он достал из нее деревянную коробочку и открыл ее со словами:
– Канадский salmo truta dermopilla.
В комнате повисло молчание. Лишь было слышно, как зашелестели широкие юбки и длинные полы сюртуков, когда приглашенные приподнялись со стульев и вытянули шеи в сторону коробочки, которую держал в руках Грегуар де Фронсак, тоже привставший со своего места. Рыба лежала в складках голубого сатина, покрытая мехом на жабрах, хвосте и на брюшке возле плавников. Шерсть была редкая и местами вылезшая, и это позволяло увидеть серую кожу рыбы без чешуи.
Тяжело упав в свое кресло, граф де Моранжьяс решительно воскликнул:
– Как же все-таки природа эк-стра-ор-ди-нар-на!
Его слова были одобрены дружным смехом. Но когда все немного успокоились, графиня спросила, ни к кому конкретно не обращаясь, намного ли вода в канадских реках холоднее, чем во французских. Герцог де Монкан долгое время молчал, а затем, не поднимая носа от еды, изрек:
– Это доказывает лишь одно: невозможное… иногда возможно!
– Хорошо сказано, – откликнулся Максим де Форе и зааплодировал.
Грегуар закрыл коробочку, а интендант Лаффонт, не уставая изумляться, воскликнул:
– Это открытие, должно быть, принесло вам честь и славу при дворе!
Грегуар открыл было рот, чтобы ответить ему, но решил повременить, увидев, как на лице одного из гостей промелькнула усмешка. Она была настолько ядовитой, словно укус змеи, что все присутствующие погрузились в гробовое молчание. Грегуар выдержал паузу и спокойно посмотрел на ухмыляющегося гостя.
– Я сомневаюсь, – громким чистым голосом произнес Жан-Франсуа, – что шевалье заслуживает все те похвалы, которые вы ему расточаете, господа. Хотя мсье де Форе наверняка со мной поспорит, если, конечно, найдет в себе силы оторвать взгляд от ножек моей сестры. Однако смею заверить вас, у шевалье де Фронсака найдутся таланты вполне комедийного характера! Черт побери! Да будь у меня две руки, я бы даже зааплодировал вам!
Воцарилось молчание. Грегуар, который во время этой тирады и глазом не моргнул, спокойно улыбнулся.
– Жан-Франсуа! – возмущенно воскликнул его отец, граф де Моранжьяс.
Жан-Франсуа застыл с каменным выражением на лице. Граф кашлянул, прикрыв рот рукой, прочистил горло и произнес, повернувшись к шевалье:
– Прошу вас извинить его, мсье.
Лицо Грегуара расплылось в радостной улыбке, его глаза заблестели, и в ответ на извинения графа он только покачал головой.
– Боюсь, что ваш сын совершенно прав, граф, – помедлив, сказал шевалье. – На самом деле… эта рыба не существует.
Он подождал, пока стихнут изумленные возгласы и гости вновь усядутся на свои места и немного успокоятся. После недолгой паузы Грегуар продолжил, адресуя свои, слова преимущественно юной даме, сосед которой не мог оторвать глаз от ее декольте.
– Мой наставник, бальзамировщик из Королевской армии, очень искусный мастер, – сказал он. – Простите меня, пожалуйста, за этот детский розыгрыш.
– Надо ли полагать, мсье, – подала вдруг голос Марианна, – что мораль этой истории такова: никакого Зверя в Жеводане нет. А все, кто верит в него, просто глупцы?
– Полно, дочь моя, – решительно произнес граф, взволнованный таким поведением обоих своих детей. – Полно, это была просто шутка.
– Мораль этой истории, – возразил Грегуар, – в том, что никто никогда не видел дракона или единорога, разве что читал про них в книгах. Выдумки начинают казаться правдой, если облечь их в латынь.
– Осторожно, мсье! – воскликнул герцог де Монкан, вытирая уголки своего жирного рта. – Все закончится тем, что никто вообще не поймет, о чем вы говорите.
Послышалось несколько одобрительных возгласов. Кое-кто снова начал смеяться.
Взгляд Жана-Франсуа оставался таким же бесстрастным. Мрачно посмотрев на Грегуара, он спросил:
– Шевалье, вы натуралист? Капитан? Исследователь. К тому же философ?
Аббат Сардис бесцеремонно вставил:
– Я думаю, что шевалье прежде всего парижанин…
Среди шума послышался суровый старческий голос епископа:
– Кара, которой подвергает нас Господь, всегда предлагает наличие вины, ставшей тому причиной…
Внезапно он умолк, оттого что у него перехватило дыхание, и тяжело закашлялся, не обращая внимания на слугу, который стучал по его спине и вытирал салфеткой то, что старик отхаркивал… Снова повисло молчание, и только свечи отбрасывали на стены неровные тени, дряхлого, хрипящего и дергающегося всем телом святого отца подняли из-за стола, а вместе с ним и другие гости тоже направились к выходу. Началась суматоха, и граф воскликнул:
– Довольно говорить о Звере! Он пожирает только крестьян, пасущих своих овец!
Лаффонт предложил сочинять на ходу стихи, и его поддержал Максим де Форе, который, как он сообщил, сам только что придумал несколько любовных строк. Глядя прямо в глаза Марианне, он вызвался зачитать их. Девушка поднялась и, как бы извиняясь, улыбнулась. Мать-графиня согласилась послушать его творение, если только в нем нет никаких непристойностей. Грегуар отдал коробочку Мани, который спрятал ее в бархатную сумочку, и обратил все свое внимание на выступление Максима.
Стихи звучали довольно громогласно, но не более того. Однако после их прочтения раздались одобрительные возгласы каких-то пожилых дам, только что закончивших разглядывать рисунки Грегуара.
Грегуар заметил весело улыбавшегося маркиза д'Апше, У которого он гостил. Его внук, находившийся чуть поодаль, также выражал свой восторг, жестикулируя излишне живо и весело.
– Как ты, Мани? – прошептал Грегуар.
Карие глаза индейца не выражали никаких эмоций.
– Замечательно. – Грегуар улыбнулся.
Он обошел сбоку двух или трех человек и очутился рядом с Марианной, которая, как он догадался, слишком задержалась здесь. Неподалеку от нее продолжал мелькать этот ужасный де Форе, – очевидно, он только и ждал, когда она останется одна.
– Мы с вами скоро увидимся?
– О, мсье… Вы хотите показать мне еще каких-нибудь невероятных животных?
Девушка посмотрела на него, не скрывая иронии.
– Мне кажется, – улыбнулся Грегуар, – что у вас сложилось о моей персоне совершенно превратное мнение, и я бы хотел…
– Вы будете участвовать в охоте, которую объявил дю Амель? – перебила его Марианна.
– Наверное, да. А вы?
– Если будет погода, – коротко ответила Марианна. Она взяла за руку графиню, которая подошла к ней сбоку, надеясь в душе, что та не слышала их разговора. – И если моя мама мне разрешит.
Графиня широко улыбнулась, и в ее глазах исчезло вежливое притворство.
– Нет-нет, я тебе не позволю. Это слишком опасно.
– Послушание, – проговорил поучительным тоном Грегуар, – главная добродетель благородных девушек.
– Слышите, дочь моя? – Графиня с довольным видом улыбнулась.
Но навряд ли Марианна прислушалась к словам матери… В ее зеленых глазах уже горел веселый азарт, и можно было сказать, что в них отражался такой же блеск, как и в глазах шевалье, который неотрывно смотрел на нее.